синие чулки,
лиловые губы,
отпечатки классной доски в причёске.
Ученики отказываются брать в руки мел –
им противен
её запах,
голос,
пластик жёлтых подсолнухов,
выглядывающих щенком из клетчатой авоськи.
Её раздражает ливень.
Вечером
гладила ручку дивана, как пуделя.
Пила ромашку.
Пропалывала сорняки бровей.
Рассматривала картофель синяков,
говорила:
«такие большие –
наверное, радиация».
Слушала железную дорогу в чашке.
Хрустела печеньем – почти как пальцами.
Считала пальцы:
пятый,
десятый…
порядок.
Чего же
всё такое глупое –
уровень носовского незнайки,
крузовские пятницы,
совсем кризисные воскресения?
На подоконнике
ухмылялось горе проросшее,
такое луковое-луковое…
Слёзы собирались в цепочку из разных звеньев.
Думала – одинаковые.
Считала минуты, года, кольца,
кольца на пальцах,
переходила на сосны,
делилась зарубками слов на губах,
вкладывала их в свои морщины несуществующие,
как тампоны…
А всего-то и нужно было,
что молчать
в компании Сартра
или хотя бы Джойса.
И ощущать себя лампочкой,
освещающей чужие страницы,
прижимая к лицу сухие водоросли
своих ладоней.