Моя весна из янтаря. Смола и ржа. И губы алы. А из-под юбки – кружева. Едва. А впрочем – напоказ. И рада дерзости такой. Покинув храмы и подвалы, Явившись некоему вдруг. Сопровождающей на казнь. Шаля, шалея, шевеля слова касанием небрежным, Ночами кутаясь в снега, которым, видно, быть и быть, Сквозь дрёму слыша от зимы агонизирующей: «Врежь им! И…(кашель)… чёрт их!...». Пожалеть. Да и подушкой придушить. И даже если не расти уже траве на этом свете, И даже если будет май, и если нравом будет крут, Я завещаю ей стихи – свои растравленные плети. Посадит в землю (почерней) – когда-нибудь да прорастут. Любуйтесь розами тогда, не поминая вслух истоки. Истлеют корни и дадут какой-то новой жизни шанс. Моя весна – над пустотой, цепляясь пальцами за строки, Срывая мясо до кости колючей проволокой фраз. Она истошно хочет жить. Не заслужить, а просто. Просто! Не осень перещеголять – не сшили тот наряд. И вот Зима мертва. Не жребий пал – поскольку изначально бросов. Весны кровящие персты – лишь доказательство того. Того, что поздно родилась. Того, что долго выбирала: Из стольких зол, из стольких бед – любовь хоть, что ли! А она Который раз – от сотни яств, чтобы довольствоваться малым: Вдохнешь морозного ещё, теплея выдохом: «Весна-а-а…». Всё, что о ней – елей. Лишь злей и беспощадней год от года. Зима – предлог. Зима и так сама в известный срок сгниёт. Моя весна вошла во вкус и на меня ведёт охоту: Сожмёт в объятиях мертвό, Поймает выдох жадным ртом, Продлив на целое мгновенье существование своё.