Вино лилось там молодое,
был воздух сиз от папирос,
графин, побрезговав водою,
напился водки и седою
щетиной ледяной зарос.
Там подавали холодец!
прекрасный, нежный и дрожащий,
и каждый, в комнату входящий,
в него влюблялся. От сердец
тушеных с луком, аромат
распространялся, стен не зная,
вела себя икра минтая
скромней, а сала толстый шмат
был розов, как преддверье Рая.
И только маленький певец
лимонной кисленькой расцветки
им знаки подавал из клетки,
что ночь пришла, всему конец..
но что тут знаки..
У селедки
совсем не сонные глаза,
и все, от старца до молодки,
не могут сельди отказать,
и приглашают, приглашают,
и тычут вилкой от плеча..
Течет слезинка небольшая
по сыру..зависть? нет, печаль.
И были танцы. Патефон
исполнил все, что мог исполнить,
и кенарь вскрикивал, но он
был, несомненно, посрамлен,
и под платком, в одну из комнат
бесславно кем-то удален.
А за геранью ночь цвела
и на меня смотрела важно,
и все соседские дела
она смывала темной влажной,
слегка прохладною рукой,
и на меня сошел покой,
и я заснул, как лист бумажный.