Он поплёвывал косточкой.
Вишни глотал наливные.
От команды чекист зачитал неспеша приговор.
Но – ни тени сомнения.
Лишь только – глаза ледяные.
Да – кривая усмешка, да – ладонью пригладил пробор.
Лишь шептались солдаты, что в камере след оставался –
- обращением к Богу,
к церквам, золочёным крестам.
Будто узник пред смертью в отчаянии в любви признавался,
будто слушал он птиц,
и просил донести небесам.
Оттирали кирпич, матерились, браня арестанта.
По людски не ушёл,
расписался – стена, словно лист.
Поручить надо б было,
лежит полоса транспаранта,
а всего, написать-то красиво «Вперёд, коммунист!»
А в лесочке он только курил,
улыбался, был весел,
он Петрову часы подарил, говорят, от души.
Тот Петров целил мимо
по веткам, в еловую плесень,
видно дрогнуло сердце Петрова, судить не спеши.
По весне у Петрова сестру зарубили казаки.
Он любил говорить перед – Пли –
- Тоже – к Богу пошёл –
Только этот смеялся над смертью, как будто бы – враки,
к ней в объятья шагнул, тороплив,
как дитя нагишом.
Тихо плачут часы. Стрелки весело щёлкают время.
Заводи лишь колёсик внизу,
не зевай, как вчера.
Говорили, что заговор был, недоволен сам Ленин,
мол, опять в Петрограде бузу
завели юнкера.
Что-то стал уставать. Вот, застыл мне в глазах офицерик.
Будто я застрелил,
(как они, так и мы их – в расход)
Только тот офицер открывателем был всех Америк,
он индейцев любил,
а они – угнетённый народ.
4 апреля 2009 г. С-Петербург