пойду – нажрусь, мозги прочищу.
.
(2012)
... Кто там пищит «помрём»? Усни!
Пусть ангелам хоть разорваться,
а в сей житу́шечной жизни́
цикл повторяется с новаций.
Но говорят, на этот раз
Господь, склады небес шмоная,
издать был вынужден приказ:
жизня́ уж не «сия» – иная,
новаций нам не напастись...
Что – ангелы опустят крылья?
Да им на это всё пись-пись,
ведь смерть – иллюзия гаврилья!
Не думай, дурачок, о ней:
помрёшь, проснёшься – всё как прежде,
лишь тело – новое. О’кей!
Но помирать – давай пореже...
«Фи! эти люди! что за кавардак?
Ну, если б я в лотке творил такое?!» –
и прочь уходит, завидýще воя,
на книжный шкаф, как призрак на чердак.
А вслед летит мой запоздалый тапок
и песнь поют пружины на тахте, –
кот, горестно зевнув, ложится нá бок,
и лижет яйца в тщетной, но – мечте…
Сам Пушкин музе рёк: мол, «ядра – чистый…»,
он – «наше всё», и ныне ядра – чу́!.. –
каков улёт! (под звук рапсодий Листа
и мяв кота – снести б его к врачу).
(2017)
Твой друг – кутила, им удило
нагое бешенство любви:
самца припёрло… – се ля ви,
их уй!-как несогбе́нна сила.
Добро – и зло… изло́ман, да́?
Орехи колем, бляху ищем? –
дары данайцев душам нищим.
… Ел дачный ужин… Скукота́.
- - - - -
Расстались. Тихо запер, дел,
обид лишь часть открыл стиху я.
Ох, ноша, ноша… Но, шаху́я,
уверен: в мате мой удел.
Надену шубку-дóху я,
пойду – нажрусь, мозги прочищу.
.
(2012)
Нас рать, воистину – нас рать!
Встаю волной бурливой с рани:
я – мастер! мастер. Поп урвать
привык в раю благоуханий,
канон святому с ракой петь… –
Я – архидьяконом при Музе!
Гигант! – Её сестёр поеть –
по нос мой, Музу не конфузит.
По моде прочих, поп и я
не против накачать с ранья
в инете с «.ру» псалмы по вкусу.
Я ж, ó-па! – на тебя запал,
срывая с сущего покровы.
Люби за дерзость и закал! –
зови, тоскуй по мне грёзово.
Ты вспомнила?!! –
Ах! я – икал…
(Июнь 2012)
Богатырской тяжкой дланью
(веришь –
лучше б сковородкой!),
точно тушку тараканью,
мне мордасы драит кротко.
Нонче бааабы домостроят,
в воспитанье скрупулёзны:
вижу
– лёжа, сидя, стоя...
даже в туалете! –
звёзды.
Да, нынче – сладенько и гладко,
мир каннибалов дооткрыт,
и я – их время. Есть загадка
лишь в том, кто кем пребудет сыт.
А в остальном – всё христиански,
магометански и т.п.
Мешаю лихо кровь с шампанским,
веков ушедших не тупей.
Ну вот! Рулады Гавриила:
опять лаба́нья на трубе...
По мне – джази́т довольно мило.
А как, двуно́генький, тебе?
(На фразу «До открытия их – время есть».
Ляпис-Трубецкой превратил её в свой фирменный ямб)
Гаврило был нормальным парнем.
Когда-то.
Школа, институт, ...
Ему друзьями были Вани.
Но власть сменилась вдруг, и тут –
со всех сторон, из всех розеток
ему кричат, что русский – враг.
Плюс унитаз и так, и этак
урчит, плюётся – бел и благ.
«Уж эти москали! Ну – орки!!!
Святой Бандера, нас спаси...
Вы, ватники, тряситесь в норке –
лишь украм место на Руси!»
... Идёт Гаврило, страшно гордый
тем, что не ватник он, а укр:
«Ух, взять бы москалей за горло!»
Пучок укропа ооочень мудр...
Патриотизм достоин крови:
могучих укров – не обидь!
Всем говорить на ридной мове!
А русский взять – и запретить.
А дело в том, что всем подай,
и не чего-нибудь, а – мира:
«Миролюбивость прёт за край!» –
поёт божественная лира.
Ща мирненько – по морде «хресь!»
(сперва расстрел, а после – танцы...).
За мир! Желательно – за весь.
Пустой и мёртвый? Может статься...
Под звоны ка́пельных кифар
дарила нечто её насту –
пила пора зимы нектар,
мешая с летом для контрасту.
Иду по лужам в сапогах –
ну ты, пора, и удружила!
В башке – сезонный прибабах,
в стишатах – пиво и Гаврила.
Вот кончу петь весне псалмы
(поэзна творческая мука
на стыках лета и зимы...) –
и как мой кот начну мяукать!
Воистину пришла она –
эпоха теле-игро-манов,
в башках с рожденья – ни хрена,
мозги уже не мини – нано.
Ведо́мы чепухой реклам,
спешим вперёд бараньим стадом,
и то, что раньше было – срам,
вкушаем, будто так и надо.
Ты прав, Гаврила, как всегда.
Но вертится один вопросец –
так, пустячишка, ерунда...
Ответь, и он почи́ет в бозе.
Да, твой начальничек – дебил,
сосед твой – нравственный калека...
А ты, Гаврила из гаврил,
како́вский сын того же века?
Да, здравый взгляд на мир опасен –
не веришь сказкам телебасен,
чей идиотский оптимизм
нам заглушает звуки тризн.
Депрессия – болезнь непьющих.
Гаврилам нужен хме́льный лучик!
Рекомендация стара –
зелёной белочки игра.
Вперёд, герой! Сразись с бутылкой!
А после – в пультик пальцем тыркай.
Пусть сам не вяжешь и «му-му!» –
экспертов зри и верь всему!
Стихи – предмет не из простых.
Их написать – не пива выпить!
Руби и рифм, и стоп хвосты,
чтоб зазвучало в лучшем виде.
А тут ешё какой-то смысл
читатель требует добавить,
да чтоб не был уксуснокисл...
Сюжет и звук столкнулись лбами?
Контора пишет, жизнь идёт...
Во фишка – конкурс в интернете!
Предскажет даже идиот –
Гаврила всё там опоэтит.
Но и судьба трунит над ним,
во всех делах – мороз трескучий:
по жизни разбросала зим,
а по округе – снега кучи.
Такой вот климат для Гаврил...
Да и чего вы ожидали?
Гаврюха жизнь давно пропил,
но мысленно стремится в дали.
Он на фантазии горазд,
реальность – ноль, ему всё мало:
подремлет – и судьбе задаст!
Чтоб всё пылало и сверкало...
Лишь отдохнёт гаврилий ум –
и станет путь высок и светел,
а жизнь – один сплошной триумф!
Во-во... но не на этом свете.
Шумим! И днём, и в яме ночи.
Шум – наше право: мы ж – народ!
От века пошуметь охочи –
предупреждаю наперёд!
Гаврила – первый среди шумных.
Особенно, когда поддаст:
так не шумели даже гунны,
хотя Аттила был горазд.
«Шумел камыш, деревья гнулись»,
а ночка рыканьем полна:
поёт Гаврила, чуть ссутулясь
от дозы белого вина.
Стаканы бьёт, орёт гортанно,
правительство зовёт жульём...
А что? Питаться кашкой манной?
Будь-будь! Пока шумим – живём.
Чуть рот откроет... это ж надо! –
икнёт, рыгнёт и (не для дам...)
эпитетов пригонит стадо.
Так целый мир открылся нам:
винцо, искрящее игриво,
трамвай, бегущий в никуда,
лесной ручей в кустах у «Пива»
и прочих перлов ерунда.
Гаврила радостен до хрюку
в переполненье дивных слов.
«Ноль-семь»... Тропинка через вьюгу!
Он для неё на всё готов.
Сидим на лавочке у дома –
Гаврила радостен и пьян.
Нырнуть в поэзную истому?..
Во-во, и мне ещё стакан!
А дамы водят хоровод,
как на показе дивных мод,
в их власти я, и вот... и вот! –
одна из них ко мне идёт.
Она снимает кринолин,
всё – я в постельке не один!
В её глазах – любовный ад...
Сейчас, сейчас...
– Будильник, гад!
Мы с этой парочкой знакомы
лет тыщу, если быть честны́;
народ лесной, простые гномы,
зимою – дремем до весны.
Старик под холодильник косит
(на кухнях есть такой зверёк):
свой морозильник заморозив,
всю флору на́долго сберёг.
Весной воды́ – как из-под крана,
оттает лес – нажрёмся в дым...
Восьмого марта ещё рано,
но в Первомай мы поедим!
Когда все строились в шеренгу,
на метр пузенью выпирал,
а на физре́ полез на «стенку» –
и перекладину сломал!
И с партой вечные проблемы:
не помещается живот,
шаги скрипуче-тяжеленны –
так слон нажравшийся идёт.
Да, что поделать... «Ecce homo».
Но менторски баси́л пострел:
«Мы – на Руси. Здесь по-другому:
не растолстел, а раздобрел!»
Тут грянул возраст переходный,
пора взросления, и – чу! –
весь вес ушёл в... тот самый орган.
(Блин, здесь же дамы! Промолчу.)
Нет, я могу понять – хрено́во,
когда тебя ругают, но
с понтов – полша́га до смешного,
а «в трэнде быть» – совсем смешно.
Летать Гаврилам не проблема –
с кровати, с лестницы, в сугроб...
Слететь с катушек – тоже тема
для уважаемых утроб.
Пари, Гаврила! Но – без китча,
без «Куд-кудах!», раззявя пасть.
Пойми, болезный: ты не птичка...
И выбери, куда упасть.
Который год идут – помысли?
«Я – твой, красуль, а ты – моя!»
Тропинка через вьюгу жизни,
её леса, поля, моря...
Тарелок сколько поколола
жена о му́жнюю башку...
Словечки не для протокола:
«Ты, сукин сын, совсем ку-ку?»
Сидят за праздничным салатом,
дочу́ра с мужем тут как тут:
черёд дебатам по деньжатам –
внучок растёт, второго ждут.
А ночь придёт – заснут, мечтая,
что ждёт их сва́дебка опять.
Авось случится... Золотая!
Годочков через двадцать пять.
У прочих пять тузов в колоде,
а у него – один валет,
фортуна спьяну где-то бродит,
и взяток не было и нет.
Партнёры пялились: умора! –
над дурнем уссываясь всласть.
В азарте ла́пушка пёр в гору,
но, как назло, не пёрла масть.
Шумел, как королевич Бова,
и под конец пошёл ва-банк.
Подальше б от зернобобовых,
а он «Бабах!» – и на бобах...
– Ещё с времён «Пико́вой дамы»
сюжетец повести не нов:
идёт Гаврила, умный самый,
«бобы» при нём, но нет штанов.
Прижухни ушки на макушке:
«Грабёж? – Ну ты, Исав, не прав!
Там уйма щавеля, петрушки,
и плюс ещё каких-то трав...
Ты пальчики оближешь просто!»
Сюжет скате́рно-самобра́н:
продать за супчик первородство?
Гаврюха – на́шенский гурма́н!
Синоним угощенья лохам,
проторговавшимся вконец...
Их папочка потом заохал –
да поздно. Потреблён супец.
И результатец предсказуем,
и хрен чего изменим мы:
прёт первенство по аллилуйям
из телевизоров страны.
А мысли всё одни и те же,
просты и жарки, как утюг.
Их корни свили в Беловежье
ублюдки Ельцын и Кравчук.
Народ один, «элиты» разны,
а потому – «Геть, москали!»?
И – кровь. Десяток лет маразму,
что «патриоты» развели.
Для нас ему уже два года...
Что люди думают? – спроси
ты сам сегодня у народа
твоей предвыборной Руси.
Проду́ктец реактивной силой
гаврилий выхлоп наградит,
и силой о́ченно нехилой:
слышь? – как мотоциклет пердит!
Но что такое этот выхлоп
в сравнении со вкусното́й?
Пред нею всё б на свете стихло! –
экстаз: ты хоть пади́, хоть стой.
Петрушечка, лучок зелёный
и ароматнейший укроп...
В кишках – восторг непотаённый,
пусть слышат все: мечта – взахлёб!
Отпаднейшим деликатесом
Гаврилу лакомит горох.
На ужин потреби – и к бесам:
храпи потом без задних ног.
Кишки играют летку-енку,
кот в ужасе, и стёкол дрожь...
Припадок счастья! – так, что в стенку
стучат соседи: «Хрен уснёшь!».
Морозец – иногда под тридцать –
трещит, как в молодость мою.
От ветра никуда не скрыться! –
сморкаясь, зи́мушку пою.
Хрен с ним, с глобальным потепленьем:
окно подёрнулось ледком,
из всех щелей – мороз и пенье,
и инеем окрашен дом.
Ах, чудные воспоминанья! –
Шестидесятые, зима,
кусает ветер, как пиранья,
и денег, как всегда, нема́,
но ёлка есть, и есть надежды:
в восьмидесятом – коммунизм,
все люди – братья (ишь ты, где ж ты...),
живём в крутейшей из отчизн...
Да, жили скромно – но смеялись,
а «Голубые огоньки»
светили в Новый Год, сплетаясь
над руслом времени-реки.
... Бррр, что-то как-то холодает.
На кухне хоть от газа прок! –
сидим тут, юность вспоминая,
и – голубеет огонёк...
Предстартовая лихорадка.
Гаврила затянул супонь,
по шинам стукнул для порядка
и сел на облучок. Трезвонь!
Ударил колокол. Рванули.
Гаврила мчит, как на пожар:
вперёд копыт – быстрее пули.
Бьёт ветерочек по ушам.
Последний круг. Гаврила – лидер.
Трибуны чёрт-те-что орут –
а к тёте Моте не хотите?..
Да, нервный у жокея труд!
Ещё чуть-чуть, ещё немного...
Вдруг – хрясь! И пол-коляски прочь.
Вот-те и «Скатертью дорога»:
по ней – Гаврилы зад... Воло́чь!
Примчались. Первые. Победа.
В штанах от трения – дыра...
Оркестр. Вручение букета.
Гаврила горд. Ему – «Ура!».
_________________
Как вспоминают Ильф и Петров, Персицскому не понравилось, что Гаврила затянул супонь и сел на облучок. Я так и не понял, почему. Придира этот Персицкий.
Дарить подарки – знак культуры,
Гаврила их себе дарил:
«Жизнь коротка, а бабы – дуры!»,
и пил в компании кутил.
Жаль, кошелёчек не сравнялся
с пещерою Али-Бабы...
Знаком ли ты со вкусом мяса
своей раскатанной губы?
-- -- -- --
Я знаю, что и ты – гаврила,
и будешь щедрым до конца.
Что доброта тебя подбила
на альтруизм, и – прочь, дрянца!
С семьёй, с работою – «Иди ты!».
Призревши о земном пупе́,
потрать и силы, и кредиты
на филантро́пию. Себе.
Благое дело дивно чисто,
в ряды священные прорвись –
вступи в когорту альтруистов,
за щедрость положивших жизнь.
Кто в переулке, пряча лица,
даря́т начало из начал:
мол, «Надо, гражданин, делиться,
а то... Короче – ты понял?!».
Быть филантропом не зазорно,
на это ночи трать и дни.
Людей люби, как в фильме – Зорро!
Да, кстати – кошелёк гони.
Ведь для Гаврилы «у природы, –
смотри служе́бнутый роман
с Алисой, – нет плохой погоды».
И нефиг греться по домам.
Во-во, и почирикать пташкам
не жалко было б при любой...
Погоде сам налью рюмашку,
с погодой ве́сел вечный бой!
Считай, Гаврилам греться – норма,
и (что снаружи, что внутри)
погода требует прикорма.
Чего «Апчхи́!»? Ты нос утри...
Чудит погода по полгода,
и мы гаври́льственно чудим:
здесь, на Руси, такая мода –
зимой и летом будь бухи́м!
Хор после этого спивает
«Шумел камыш» и «Эй, моряк!».
Гаврила счастлив, доливая
(всё – по тарифам, не затак).
Кто в хоре может, аж танцует –
и на столах, и под столом.
Гавриле на нужду такую
салатец принести не в лом.
Когда в салате морда примы
и «Браво! Бис!» орёт партер,
Гаврила – маг высокочтимый –
горд, как в Египте дромадер.
В изящном состоянье свина
танцует каждый о своём...
Ну чё? Вхорячим по графину?
И не станцуем, так споём!
Хоть стой, хоть падай... Слог какой?!
Поэт!!! Ну, прям почти как гений –
как я, Никифор Трубецкой.
Апофеоз, аккорд горений.
Гаврила аж кипит и брызжет,
но дама зимне холодна...
– Не клоунадь, Гаврош – не рыжий!
А крале брызни-ка вина.
... Во-во, смотри – попёрло дело,
у девки явный интерес.
Теперь и в глазках – молний стрелы,
и у словес – замес небес.
Гаврила, трепешься, как Пушкин –
твои стишки по нраву мне:
их вешай дамочкам на ушки.
Но помни: истина – в вине!
-- -- -- --
(Гаврила – персонаж поэзный,
но вороти́т, чего хотит:
в любви он – дока, голос бездны,
гроза бабцов и синьорит.)
_______________________
(Попросил Ляпис-Трубецкого накатать за меня стишок на конкурс, он и накатал - ухитрившись сменить трёхсложные стопы на любимый им ямб.)
Красотки вяло возмущались
(«Кудыть ты прёшь, ядрёна вошь?»)
и унитазами ворчали
(ну, тех словечки хрен поймёшь).
Всё это лирика. А ужас
начался прям под Новый Год.
Сидит Гаврила, мирно тужась –
приспичило... народ поймёт.
Сперва одна, потом другая...
потом припёрся целый взвод! –
бабцы, друг-другу помогая,
текут, и каждая блюёт.
Траге́дь, достойная поэта
сквозь опьянения напряг
(что по-латыни «эбриэ́тас») –
хоть тут же, в туалете, ляг.
А в чём причина? Отмечали...
Источник – медицинский спирт.
Где нам, Гаврилам, нет печали –
для нежных дам кошмар сидит.
Жуть, эпидемии крещендо!
Кривая хвори кверху прёт!
Но по палатам – пациенты...
У них же тоже Новый Год.
А дамы шутят через силу,
желудочки опорожнив.
И смотрят томно на Гаврилу...
Он еле вырвался от них.
Сбежал с расстёгнутой ширинкой,
хоть чувствовал огонь в крови.
Шкаф, ключ, канистра спирта... Бинго!
И тоже при́нял. Се ля ви.
Горит вечернее светило,
нам предрекая запредел.
Оно хоть тучкой закусило,
а вот Гаврила не успел.
Страшат кукушьи предсказанья,
отбарабанил дятел трель...
Мрачней загадок мирозданья
нам – пустит ли жена в постель?
Гаврилий мозг бином решает:
а вдруг и тёща нынче там?
Да, в этом разница большая:
хрен сдержишь скалки пары дам!
Коты дерутся... так их матерь!
У птичек нынче жидкий стул...
Гаврила снегиря спровадил
и под кустами прикорнул.
На льду – Гаврил галдящих стая,
и по воротам – ход конём,
меж дам дрожка беговая...
Мы в это, в общем, игранём.
Гаврилы на Руси спортивны,
хоть любят от души пожрать.
Пущай "не-брату" светом – гривны,
наш кайф – поллитра и кровать!
Гаврилы в спорте ценят честность,
в кроватном и любом другом.
Здесь для всего довольно места –
шестая часть Земли кругом!
Охрипли уж, что мы тут – орки,
пора покончить с москалём?
А нам плевать с высокой горки:
мы – не на сцене, мы – живём!
Как нам ценны́ меньши́е братья!
Гаврила, умилённо-пьян
(«На "Не кормить!" хотел плевать я!»),
совал сквозь прутики банан.
Всё так, но больно простовато...
А был бы он америкос –
любил бы вовсе не как брата:
там с этим делом – не вопрос.
Стареем мы, года идут –
какой уж Новый Год встречаем...
Но нрав Гаврил всё так же крут,
и дам мы потчуем не чаем:
«Позвольте старому хренку́
Вас пригласить на танец, леди?».
Сменяются – мерси боку! –
года, века, тысячелетья...
Ах, новогодний парадиз!
В салат раззявились сусала,
глаза шампу́сиком зажглись –
и на душе светлее стало.
Гаврилье «альтер» – просто свин,
ни днём, ни ночью нет покоя.
Мужик один – но не один,
и иногда творит такооое...
Договориться бы с собой:
«Эй, альтер-эго, кыш отсюда!»
А то не жизнь, а вечный бой...
Гаврила – личность, не посуда.
Уж этот альтер... Хрен уйдёт.
И бесполезен с ним диа́лог.
Глумится, гад, который год –
хоть сдохни, а ему всё мало.
Вопросов – уйма. От и до.
Ответов: «Я здесь – я! С тобой я.»
Ушёл? Нет, место занято́...
Не га́врик, а отель «Савойя»!
Хоть сам душой кристально чист,
Гаврила – рай для колонистов.
А альтер-эго спьяну истов...
– Мораль: Гаврила – эго-ист!
________________________
Упросил Ляпис-Трубецкого сбацать за меня стишок с текстиком «До ответов: Я здесь. Я с тобой. Я ушёл.». Он согласился, но ругался, что пришлось анапест на его классический ямб переделать.
Что-ж, шило – это даже мило,
профинструмент. Да будь хоть вилы!
Гаврила вам – не фон-барон,
он пролетарием рождён.
И – прочь ехидцу ясновидца:
«Когда придёт пора трудиться,
применит инструментец свой,
корпя в сапожной мастерской!».
Ведь шило – это лишь начало,
и предстоит ещё немало:
по-пионерски будь готов!
Расти кувалды кулаков.
Вглядитесь – пальмовая клюква:
тропический, экзотный фрукт!
А без него придёт каюк вам...
Ну-ну, смотрите – но без рук!
В нём куча половых энзимов
(сильней ещё не видел свет!),
и до фига охреназина,
и кладезь витамина «зет»...
Товар элитный, экстра-класса,
такого нет ни у кого.
Нас знает и Кремля продбаза!
Вчера был Сам. Тсс! – Каково?
Чего тут медлить? Покупайте!
Дешевле здесь не продадут...
... Гаврила, мы с тебя в умате:
ведь купят и ещё придут!
Явилось вдохновение с Парнаса,
«Пиши!» Гавриле приказало басом.
Тут началось такое садо-мазо,
что и не снилось даже папуасам.
А уж какие закружились рифмочки!
Такие не приснятся даме – фифочке.
Да будь оно хоть трижды фото-сни́мочье,
поэт наматюкал ему бы и́меще.
И вам сейчас скажу смиреннейше я:
Гаврилу муза супер-вдохнове́ннейшая
с бутылки посетила не мгновения для,
а прямо-таки вечность выкобенивая.
Он что угодно назовёт,
мыслю́ прессуя и дубася.
В пример же приведёт вам влёт
«Усломпогас при Фортинбрасе».
Стакан, полпачки сигарет...
Гаврила – самых честных правил:
«ВНИИЭконоВторЦветМет»
в родной язык удачно вставил.
Мой стих – о про́фе кислых щец
и стопроцентнейшем лентяе.
Ах, говоришь, Сократ – мудрец?
Но это дела не меняет.
Проснулся, и – уже октябрь,
И бабочки листвы шныряют.
А пиво – запашок, хотя б –
как долбанёт из-под сарая...
– Во-во, Гаврила лёг не зря
тридца́тейшего сентября!
Пел, правда, мо́лча, по секрету,
но тут чудак из Филиппин
вдруг, проамерикански где-то,
Союз в речухе зацепил.
Гаврила (он Ники́той звался)
такого, ясно, не стерпел:
«Что за блоха на ананасе!
Совсем уж офигел пострел?!
Короче – на́дыть выступа́ти,
хайда́кнуть империализьм.
Мы им покажем Кузьки матерь!
А также – батьку всех отчизн.
Ну, дайте, дайте, блин, трибуну
космичнейшей из сверхдержав!
Я же ж ботинок снял и буду
стучать об стол – кто брав, тот прав!»
Шестидесятый год... Легенда
дипломатических манер –
мы все со школы помним это.
А что?.. Виват, СССР!
Пусть жажда вкуса не потухнет!
Поэму жрачки тянет в рот...
О храме гурманизма – кухне –
он сложит складный бутерброд.
Сковорода, котлеток стансы,
рифмуйся с водкой, шашлычок...
Как дон-Кихотьи Санчо Пансы,
Гаврила сыт и краснощёк.
Гурманистической идеей
проникся глубже, чем пивком.
На кухне он творит и деет,
кулинари́змами влеком...
... Смиряя плоть, приходит вечер.
Гаврила славит новый храм,
взвалив сантехнике на плечи
свои сто сорок килограмм.
Есть величавость в шалопае,
что, ку́хонный стряхнувши прах,
на унитазе засыпает
с батоном колбасы в зубах...
Года, года... Годков всё больше,
всё меньше радости с того.
В душе́ морщины, и на коже,
и бороди́ща – о-го-го!
В трамвае место уступают,
билет бесплатен... До́жил, блин!
Сто лет Гавриле-шалопаю
и брат, и гусли – я один.
Старею. Путь к финалу жизни,
чем ближе ты – тем строже мир:
с тобою – ангелы на тризне
под звук потусторонних лир.
Открой ворота Рая, Кифа...
Войду, дороженьку кляня.
Кивнёт Христос: «Привет, Никифор!
Сядь одесну́ю от меня.».
Присяду. Говорят – надолго,
но выбора, похоже, нет.
Врачи, попы... Ни капли толка!
Найти в стакане, что ль, ответ?
___________________
Я попросил Никифора использовать слова «Чем ближе ты – тем строже мир с тобою»
Красоток истово ужа́ся,
был настоящий Карабас –
на переменках задирался,
и получал от них не раз.
И даже, помню, классе в третьем,
желая девичьих похвал,
на две́ри в дамский туалетик
три букивки разрисовал...
А нынче – муж «принцессы Леи»,
и (кто б подумал, ну-и-ну!)
дочурок холит и лелеет,
и слушает во всём жену.
И тучи, тученьки – приплод его...
Дождался времечка, осёл,
дождливого, да и холодного?!
Ветра́ – довесок... Вот и всё.
А потому – давай деря́баньки
сорокаградусной стакан!
Ну а потом, конечно, к ба́баньке...
И снова – счастлив и румян.
__________________
По секрету: попросил я Ляпис-Трубецкого накатать за меня для конкурса стишок со словами «и холодного ветра довесок». Он сильно ругался, что это – не его классический 4-стопный ямб, но трудность преодолел. Классик!
Нет, ты кумекай: он с ней мирно,
желая только лишь добра,
и вдруг – взбесилась! Это ж – мина,
ишь как на панику скора́!
Да шли бы вы, мамзель минутка...
Гавриле нонче не до вас.
Тапе́рча, коль приспичит – ну-тка! –
присядет он на унитаз.
Немалый, но изящный носик
приводит в ступор местных дам.
Он им шутя авоськи носит
и водит деткам по вихрам.
Трубит в него – как бы сморкаясь,
но может им и наподдать.
Смотри, идиллия какая:
сопит легонько... Тишь да гладь.
Ведь хобби – рой весёлых хло́пот,
игра без правил... миль пардон.
И лучшее из хобби – хобот.
Ах, да!.. Гаврила – это слон.
Галиной звали секретаршу,
отдела юную красу.
Гаврила лет на сорок старше,
плешив, очёчки на носу...
Пустяк! Дедуля – старой школы,
ему привычен чувств накал:
когда-то был звездой футбола –
в команде школы отсверкал.
К Галине клинья подбивает,
любовь ну прямо так и прёт –
аж шоколадки к Первомаю!
Задуматься – её черёд.
Но тут вдруг практикант Шарапов
потешил свой боеприпас –
им взял красотку на арапа.
Эх, всё для Галочки у нас...
И нынче в криминальном мире
не «пох...», а «нах!», и дело швах –
Гаврила яростно мундирен:
сплошные галочки в «Делах».
Быть комаром не так и просто,
но для Гаврил препятствий нет:
да вот же – лох, вполне по ГОСТу,
бредёт к Гавриле на обед.
Подлёт, облёт, пике́ на шею...
Да, кайф! Объе́ктец – пьяный в хлам.
Ах, боги... – есть ли что лучше́е,
чем кровь с водярой пополам?!
Чуть позже... В сквере, на скамейке,
храпит и пахнет божий дар,
как символ сибаритства некий.
А рядом, вдрабадан – комар!
Мораль: Гавриле всё подвластно,
пусть он – писклявенький вампир.
Летит – вопит «Хочу и – баста!»?
Он прав! Зри, по складам – «вам пир»...
За Нинкой бегать? Это – норма,
у нас полцеха с ней не прочь...
Есть девки – мастера прикорма,
до них любой мужик охочь.
Гаврила выпучил бурка́ла –
стелиться перед ней готов,
она ж Гаврилу привечала
не больше прочих пацанов.
И вдруг – пожалуйте на свадьбу!
И расписались втихаря.
Романчик с нею полистать бы...
А вот женился – это зря.
Попалась же такая бикса!
Он Нинке так и смотрит в рот.
Чудил немало, но – жениться?!!
Развод, немедленный развод!
Чего б наделать, ё-моё?!
Успеть бы до её приезда –
ведь было ж планов громадьё!
Улёт! Но как-то все не к месту.
Созвать друзей? Нельзя без жён...
Смотаться на футбол? Билеты...
Да и флажки куда-то деты...
А если, блин, ... – Ну, ты пижон!
Но – оттянуться бы покуда,
и всё докончить бы к утру...
– Нашёл! Ща вымою посуду,
и шкаф в кладовке разберу!
Ночь матюкнулась – ноль вниманья.
Ночь постучала раз... и два...
– храпит Гаврила! Все старанья
глуши́т дурная голова.
Но, главное, и ночь не слышит
раскатов храпа из дверей.
Соседи вылезли: «Эй, тише!
Валила бы домой скорей!».
Ночь на лицо аж потемнела –
не нужен ей такой скандал,
а месяц, став белее мела,
с небес за облачко слинял.
Народ шумел и возмущался,
на крышу вылезли коты...
Уж ничего не различал я,
лишь – что эпитеты круты́.
Но тут вдруг распустилось утро,
как экзотический цветок;
ночь укатила на попутной.
Гаврила рад – вздремнул чуток.
Ну, что тут делать? Денег нет,
зарплата – только на пивную.
Непруха! Был бы пистолет –
Гаврила б кончил жизнь земную...
Во! Эврика! Заслать свато́в
к бухгалтерше, красотке Ганне!
К ней весь завод в мужья готов –
но хрен подкатишь к гордой панне.
Как щедр на незалэжной люд!
И их обычай сладко ярок:
у них там гарбузы́ дают –
бесплатно! Жениху – в подарок.
Посватался... И результат –
огромный плод, два пуда с гаком,
на вид – почти как Ганнин зад.
Но это – не арбуз!!! Всё раком...
Да, лингвистический прокол –
Русь к ихним мовам не привыкла:
как пояснит любой хохол,
«гарбуз» вам – не арбуз, а тыква.
Такое дело – и ко дну...
Ну, хоть салат из дара делай.
Эх, было б дело на Дону!
Вот там «гарбуз» – арбузный, спелый.
_____________________
(За идею благодарю Леонида Мангупли)
И делится своим весельем
С любым, кого пошлёт Нептун:
Тот, кто дерябнет это зелье,
Хохочет до́ смерти, летун.
Летит за борт, чаруя рыбок.
Акулы лыбятся в волнах...
Мир моря так прекрасно-зыбок,
Что не в восторге лишь дурак.
Гаврила любит жизнь морскую:
Остро́ты сабель, тяжесть фляг...
Хохмит, из пушек салютуя:
«Весёлый Роджер» – смеха флаг.
Пират в любой таверне дома.
Он за столом, под звонкий стук,
Споёт вам про бутылку рома
И про какой-то там сундук.
Нет, зря в прочитанном романе
Рисуют этаких задир:
Пират – удачное названье,
У них не жизнь, а вечный пир!
Мы ж, россияне, – мазохисты:
Подставить рады телеса.
Горячий веничек со свистом
Их должен поркой почесать.
Но тут ещё мы вдруг узнали,
Что баня – корень панацей:
Стоп! – ни гроша аптечной швали,
А докторов гони взашей!
Простуда? В баньку не хотите ль?
– Гаврила вылечит лозой.
Он был банкир, а стал – целитель!
Вот ведь карьерный рост какой...
Станочек слаб? – «Буха́ть – не бу́хать,
так это ж кайф: работы – ноль!»
А он приходит: «Есть рацу́ха!»,
и снова вкалывать изволь.
Ну да, ему на стенд – «ударник!»,
а нам – початая бутыль;
дык молим Бога (честно, парни!):
«Куда-нибудь его затырь...».
Эх, щас бы медицину – к теме!
Наш академик кислых щей
пускай в дурдоме акаде́мит...
Уж он там доведёт врачей.
«Князь – Центру. Вышел на источник.
Раскол в среде котяр глубок.
Кот Васька поопасней прочих –
Из Лэнгли заслан голубок.»
Я отвечаю кодом крошек
В его кормушке за окном:
«О крысах нет вестей хороших.
Пищат. Котам поймать их в лом.
Кот Васька – ренегат-предатель:
Увёл друзей ловить ворон,
Чтоб, мол, за карканье воздать им!
Заморским крысам служит он.
Есть несколько, что не подда́лись...
Нет, безыдейно – просто лень.
Скребут крысиные канальи!
А этим – «Вискас» круглый день».
Откушал. Вид достоин кадра –
Так гордо крылышками бьёт.
«Дальнейшие контакты – завтра.
Всё. Ухожу в разведполёт.»
Тапе́рча закусь – всё законно!
Хоть балычок, хоть шашлычок.
Колокола бумба́мят... Во-на!
От счастья – слёзоньки со щёк.
Пройтись, как посуху – по водам?
А чё! Немного отдохнув...
Расцеловать у тёщи морду?
И у жены – болтливый клюв?
Христос воскресе! Всех возлюбим,
Кто нынче попадётся нам.
Ведь Пасха – это радость людям!
А будешь спорить – в ро́жу дам.
Такой говнюк – так бы и треснул!
Судите сами (вы – жюри):
Подходим вечерком к подъезду –
Дверь – на щеколде, изнутри.
Ну, мы стучать... Кричим соседей.
Полдома спать легли уже.
Того гляди, патруль приедет –
Шумим, как гопницкий фуршет.
Проснулись. Кое-как открыли.
И он – стоит невдалеке,
В руке – остаток, полбутыли.
Мычит: «Граница – на замке!».
Через неделю – снова то же...
Щеколду оторвали. Хрен!
Восстановил, стал даже строже,
А ведь на вид – интеллигент.
Помучались... Не бить же морду?
А так мы для него – ноли.
Пытались и словами с тортом...
Всё – зря. Но метод мы нашли.
В его квартиру дверь забили:
«Как настроеньице? в пике́?».
Снутри – скулёж его дебилий...
А мы: «Граница – на замке!».
Тварюга был, а стал затворник.
Отпустим завтра, не вопрос...
Вы спро́сите: откуда корни?
С тамо́жни. Там Гаврила – босс.
«Всё – постепенно...» – верный принцип.
Познанье не для торопыг:
Летать привыкли только птицы,
И те в кастрюлечку прыг-прыг...
Не торопись, храни величье –
И путь любой тогда пройдёшь.
Не позволяй натуре птичьей
Тобой вертеть, ядрёна вошь!
Коварен рок, колюча роза...
Науке спешка не нужна.
Пинком с работы?.. – Баба с воза...
В кроватку? – Обождёт жена...
Он в букву «л» уже залазил!
Границ и дна Гавриле нет –
Он пёр, над азбукою квася...
Жаль – помер. В девяносто лет.
В лесу всё ясно – крик ли, шум ли...
Но посреди, одна на джунгли,
Издревле пальмочка росла
Познания добра и зла.
Её все звери обходили,
Кто – кое-как, а кто – за мили.
И только лишь орангутан
Любил прогуливаться там.
Печаль сокрыта в многозна́нье?
Внучок гориллы – ноль вниманья:
Пусть путь познания тернист –
Турист Гаврила любит риск!
К той пальме он один (не трое!)
Экскурсию себе устроил,
И слопал вовсе без нужды
Перебродившие плоды.
Башка бо-бо наутро с них.
(С тех пор обычай – «на троих»),
И враз облез на морде мех...
Так появился человек.
И – счастлив, хлопает, хохочет,
Мол – не дойду, так доползу;
И днём, и позже, ближе к ночи,
Чудит на голубом глазу.
Ведь знает – ничего не будет:
Таков его авторитет!
А нам зато от этих штудий
Покоя уж полгода нет.
Ну, ты, Гаврила, допросился!
Под носом сопельки утри,
И хватит клянчить «сися, сися!» –
Ты нынче взрослый: скоро – три.
Бабульки о́ченно ругались –
От клумбы после – чёрт-те-что...
Плюс – треснуло окно в подвале
И смыло листики с кустов.
У управдомши нашей, Лены,
Эмоций тоже через край...
Глядь – лопнул шланг. Купить? А хре́на ль!
Цветы из лейки поливай.
Пополивал. Пришёл мириться.
Договорились всё беречь
Без протоколов и милиций.
Про новый шланг? – О чём тут речь!..
... Да, нынче не крушит всё слепо,
Но радоваться не спеши:
Струю воды фигачит в небо...
Домой под зонтиком бежим.
Гаврила стул купил на рынке,
Был у Гаврилы стул плохой.
Одних гвоздей в сиденье... Вынь ка!
А то впилися... Ой-ё-ёй!
Гаврила зад подрал до крови:
Зад жалко, жалко и штаны...
Но вдруг в сиденье – пуд сокровищ,
Буржуем скрытых от страны?
Содрать обивку? Стульчик жалко...
Понёс в больницу на рентген.
Там на Гаврилину смекалку
Крутили пальцем: «Э-ге-ге!».
Но – с главврачом договорился,
Всё честь по чести: понятой,
И из охраны были лица –
Ведь случай явно не простой.
Да, что-то есть: коробка с чем-то,
А с чем – снаружи не поймёшь...
«Ломай! Заклеем клейкой лентой.»
Эх, пропадать – так ни за грош!
Энтузиазм, «Сары́нь на кичку!»...
Короче – наломали дров.
А из добычи – лишь табличка:
«Ну что, как стул?
/ Ильф и Петров / ».
Пиф-паф, ой-ёй-ёй!
Помирает зайчик мой.
Принесли его домой –
Оказалось, он живой.
Гаврила ждал в засаде зайца,
Гаврила зайца подстрелил.
Но волк схватил его за яйца:
«Ты что, Гаврила, – зоофил?!
На кой тебе зайчатья тушка?
Ведь зайцам нынче – не сезон!
Скажи-ка, сукин сын, на у́шко...»
А взгляд у волка – в сорок тонн.
Гаврила ныл и извинялся,
Мол, перепутал календарь;
Волк не отпустит восвояси –
Рассчитывает на медаль.
У медалиста – уйма корма,
Никто ему ни слова впредь:
Медаль Лесхоза – не проформа,
Хозяин чащь, почти медведь!
Всё – за пои́мку браконьера.
Лафа для воющих придир?
В Гавриле вдруг проснулась вера
В везение и в лучший мир.
Да будет так! И он взмолился:
«О, лес! Прости: зверей люблю!
Ведь у меня же дома – киса,
Его я глажу и кормлю.
Я грешен, отче – но не часто!
Ну, бес попутал, извини...
Я буду почитать ушастых,
И больше зайчиков – ни-ни.»
Любое чудо – в совпаденьи:
Упал на волка с дуба сук.
Всё кончилось в одно мгновенье –
Стал браконьер свободен вдруг.
Гаврила брёл домой понуро...
Придя к себе, вскричал «Спасён!».
Впредь над диваном – волчья шкура
(Как раз на волка был сезон).
... А заяц? Стоил ли медали?
Мы принесли его домой,
Нашатыря понюхать дали –
И оказался он – живой!
Гаврила в дворники нанялся,
Гаврила дворником служил.
Метлой из старого запасца
Махал до посиненья жил.
Однажды местная бабуля
(Что злюкой-ведьмою слыла),
У клумбы громоздясь на стуле,
Взгрустнула: «Мне метла мила!
Она была моей когда-то...
Ах, эти юности года!
На ней на ша́баш в двери Ада
Влететь мне было – ерунда!
Отдай, прошу! Плачу поллитра...
Ну, хочешь, – литр и, плюс, тарань!»,
И смотрит на Гаврилу хитро –
Мол, не торгуйся, перестань...
Гаврила сник с такого счётца,
Слюну сглотнул... Метла мела...
«Нет, инвентарь не продаётся.»
Греми, салют! Летай, метла!
У нас ведь жизнь по поговорке:
Обещано? – Три года жди!
Пускай улягутся восторги,
Пройдут снега, пройдут дожди...
Со щебета не платят ренты:
«Обещано, но – на потом».
Вот жулик! Шёл бы... в президенты.
Ну ты, Гаврюха, и гондон!
Что – техника? Оковы чувства,
Надуманый набор констант –
Для глупых кроликов капуста,
А здесь кипит в груди талант!
Восстань, Гаврила! Виждь и внемли –
Хреначь шедевры под «Ура!»
Сквозь интернет – в моря и земли...
Да сгинут в Ад редактора́.
Писать нетленки – дело плёво,
А гениальность – не порок:
Давно пора стряхнуть оковы –
Дерябнул, и в поэты – скок!
Посвящается Хине Члек
Служил Гаврила хлебопёком,
Гаврила булку испекал;
Над тестом он аж сердцем ёкал,
Справляя церемониал.
В борьбе за качество святыни
Ни сил, ни мата не жалел,
Был по-монашьи неповинен
В свершенье посторонних дел.
Два года на доске почёта
Гаврилин образ почивал...
И все два года, ровным счётом,
В печи гремел батонов бал.
Но вдруг – в пекарне пополненье:
Со скалкой – Манечка-краса.
Летят волшебные мгновенья...
Глазёнки, щёчки... телеса!..
«Прекрасна ты, как воды в Ганге!
Как кубок в руки королю!
Ах, милая! Что мне буханки?
Тебя я, булочку, люблю.»
Люблю!.. Желанье откровенно,
Земной пекарни душен сон:
Вдвоём... В огне ночная смена,
Любовь жарка́. Пылай, батон!
Гаврила шёл кудрявым лесом,
Бамбук Гаврила порубал
И пел бельканто марсельезу –
Спешил он в Пролеткульт, на бал.
Ему кукушки подпевали
И дятел барабанил туш –
Без буржуазных трали-вали,
Под дивный хор лесных квакуш.
Мочились облачка в восторге,
Тропинка у́харски вилась.
У речки чистый запах хлорки
Прельщал, на листики ложась.
Сигали сиги из прибоя,
И даже сам премудрый сом
В сомнамбулическом покое
Всплыл чинно – кверху животом.
Гаврила был научно весел,
Вперяя пролетарский взгляд
В дубы, которые гнул ветер,
В резвящихся в реке наяд,
В дымы ударных пятилеток,
В плывущий высью дирижабль,
И в кулаков чащобных – леших,
Замаскированных под жаб.
- - - - -
Лесные дали мы воспели –
Полезный в практике продукт:
Всё – облака, дубы и ели –
С Гаврилой в коммунизм придут.
Но как-то раз, в мороз февральский,
Когда землица – как гранит,
А мир – витрина белой краски,
Обрёл, что до сих пор хранит:
Ни ломом, ни бензопилою
Отрыть могилку он не смог,
Ночь ворвала́сь метелью злою,
Во тьме валя́ Гаврилу с ног.
Мрак на погосте – это круто,
И минус сорок – не фу-фу!
Так он с тех пор до сей минуты
Хранит скелет в своём шкафу...
А что поделать? Крест – лишь палки.
И кто проверит там?.. – Навряд.
У них в подсобке, в раздевалке,
Рядами шкафчики стоят...
Шли годы. Витамины зрели
И опадали в должный срок,
На ветках куры пели трели,
Кузнечики по кронам – скок!
Он не без мазы, ради хиста
(Отсель прозванье: «мазохист»)
Растил экологично-чисто
Пельмени, пиво, банный лист...
Но в век глобальных потеплений
Морковных кустиков нам жаль –
Уж год, как бдит садовый гений
Под шелесты капустных пальм:
Гараж, лианы, солнце злое,
Сирокко к вечеру ослаб;
В саду теперь цветут ало́э
И магаданский баобаб.
Служил Гаврила почтальоном,
Гаврила письма разносил –
Другой бы хвастал чином оным:
Из пешек выбился в ферзи!
Потельработник – сан немалый,
И слабого пьянит успех:
Гордыня – грешного зерца́ло,
Взлетел наверх и – клал на всех!
Но наш Гаврила – трудоголик,
Почтовый пролетариат;
Ему роднее тень буколик,
Чем канцелярский аппарат.
Письмо всегда доставить рад он,
Без этого и жить нельзя –
Лети стремительным домкратом,
Депеши людям разнося!
Кто – ждёт письмо, кому – нежданно...
Общеньем крепок коллектив:
Письмо – с небес голодным манна,
Бестселлер, лучшее из чтив.
Оно летит на крыльях почты,
Чтоб всё сказать, как на духу –
Ведь прочитать всегда не прочь ты
Влюблённейшую чепуху.
И, наделённый высшей силой
Служитель ада и небес,
Волшебно явится Гаврила –
Почтарь, не ангел и не бес.
Быть почтарём совсем не просто,
Всё дело – в содержимом строк:
Гаврила – похорон апостол
И светлых праздников пророк.
Короче – лето, дождь, просёлок...
На небесах – «Трах-тарарах!»...
Идёт по лужам к новосёлам
Почтовый ангел в сапогах.
Что он несёт? Поклончик низкий?
А может, непристойный мат?
Не знаю. Тайна переписки.
Скажу : «конверты», наугад.
Идёт он... А в кустах – засланец,
Как подколодная змея,
В башке – лишь «Дёйчланд убер алес!»,
Кто перевёл бы... Чур – не я.
Засланцы ведь – они такие,
Им дай пограбить-пострелять.
У них от злобы эйфория –
Готовы сжечь родную мать.
Фашист, короче... Тип нередкий
В заморских западных краях.
Как будто вылезший из клетки,
Грудь – в куче золочёных блях,
Кусучий пёс – фанат медалей.
На морде – тупости печать.
Хозяева заданье дали:
Кто попадётся – убивать.
«Убей – и стань сверхчеловеком!» –
Крикливый лозунг дураков.
Приятно умственным калекам
Нарушить нравственный закон.
«Пиф-паф!» – шатается Гаврила.
Но письма, из последних сил –
Ведь пуля дух не покорила! –
В почтовый ящик опустил.
Да, смерть ему смежила очи...
Но – прочь, фашистская орда!
Достойный сын страны рабочих,
Он – с нами, в песнях, навсегда.
Мы смерть в победу обращали...
Дрожи в кустах, презренный волк!
Фанфары. Реквием печали.
Гаврила выполнил свой долг.
Страдал Гаврила от гангрены,
Гаврила от гангрены слёг –
Хоть впору мир покинуть бренный
И подписать свой некролог.
От пьяной ранки на затылке
Вдруг воспалилась голова.
Хрен разберёшься без бутылки!
Несчастный случай естества...
Искал лечения он в чарке,
В стакане – результат один.
Не помогали ни припарки,
Ни заграничный аспирин.
Консилиум. В два-тридцать, ровно-с!
На кухне, для принятья мер.
Раз голова – то уголовность,
Пришёл и милиционер.
Эксперт по очищенью – дворник,
Шофёр, чтоб не сойти с пути,
Садовник, чтоб – откуда корни...
И – без закуски обсудить!
Здоровье – наш императив. Но
На этот раз – совсем ку-ку...
Вердикт: лечить оперативно,
Доверить Васе-мяснику.
Учили ж: ранки мажьте йодом,
На бо́шку – полный инвалид!
И не умнеет ни на йоту...
Решенье: орган удалить.
Служил Гаврила за прилавком,
Гаврила флейтой торговал,
Рукоплеща ударным плавкам,
С флейтистов собирал он нал.
Флейтисты обожают дудки,
И, впавши в позузабытье,
Готовы в них сопеть хоть сутки –
Назло соседям и семье.
У флейт упадочно звучанье:
Журчат, а нынче нужен – марш!
Их переливы – гниль диванья,
Для нэпмановских секретарш.
Тогда начальством в магазине
Был бывший белый офицер
В обманном пролетарском гриме
На вероломнейшем лице.
«Их бродь» творили, что хотели,
Наш трудовой народ беся;
Но мы всё ближе к светлой цели
В борьбе с примазавшимися!
Нам их Эолы – не указка,
Их флейты массам не нужны.
Райком, клыкасто-языкасто,
Решил, и – прочь, говоруны!
Директором – партиец старый.
Гаврила переменам рад:
Сейчас он продаёт фанфары –
Их покупают на парад.
Стоит? – Поднял! И вдруг (удача!!!) –
Жестяка явно не пуста.
Вот так бывает, что, ишача,
Сорвёшь прибыток, как с куста.
Плевать на марку – всё едино,
Глотнул, от счастья хохоча:
Не часто булькнет дармовщина!
А там не пиво, а моча.
Ну, кто-то в банку опростался...
Гаврилу случай сей потряс:
Не до банкирственного галса –
Сейчас блюёт. Уж третий час.
Всего текстиков он мне переслал несколько десятков.
Но пока что опубликовано здесь:
'Триумф искусства' - о написании арий
'Любовно-постельное' - о любви
'Возраст перемен' - о кастратах
'Призвание ' - о молитвенных песнопениях
'Звездáрики' - об астрономии
'О Гавриле, козлинах и ошибании' - об одной ошибке
'Вопрос вопросов' - о банковских проблемах
'ПЕДальное' - о педофилии
(Прислано из астрала Никифором Ляпис-Трубецким)
На грудь приняв спросо́ня дозу,
Вчерась подвал обозревал
(Болтают, там какой-то «до́дзё»,
Хотя по виду лишь спортзал).
Глядь – в этой до́дзе в странной позе
Нахальный мужичок-сморчок:
Как на бутылке «Старый ко́зел» –
Типичный надуватель щёк.
«Во! набуха́лось срани с рани!»:
Текуче пляшет – хоть разлей;
Одёжка на козле – для бани,
И имя чу́рочье: «Сэнсэй».
Нет, надо навести порядок.
Где пролетарский наш кулак?
Да и ваще – какого ляда?!
... И – с правой, от души – хренак!
Когда очнулся – локоть в гипсе,
Кровать, палата, в «судне» – «стул»...
Хотел сказать: «Пардон, ошибся»,
А прохрипелось «Караул!!!».
Допустим, выбравшие чеки.
Тут контингент хитёр и крут:
Да будь у жён хоть нюх ищейки –
Заначку хрен бабцы сопрут!
А кто на нал пускает слюнки –
Неужто лох? совсем отстой?
А может, не страшится юбки
Поскольку просто... холостой?!
Гаврила, сам не раз женатый
И разведённый столько ж раз,
Вздохнул туманно: «Думать надо...
Не ломит задницу запас!».
Но как-то, после бурной ночи,
С автобусом столкнулся он.
А врач в больничке – добрый очень –
Сказал, мол, «Не́хрен на обгон!..».
Врёшь! Прихвостней буржуйских козни
Я нюхом чую за версту.
Гаврила вам не смирный ослик –
Он – наш, как вишенка в спирту.
Мы скажем «Нет!» педофили́и.
Не ве́лик – светлый путь вели́к!
Когда пройдёт анестезия –
Садись, Гаврил, на грузовик!
Типа, мол, – лет уж сто, как – никто,
сбродом ниоткуда...
Скажешь – дед Пихто,
от верблюда?!
«Я» – это звучит гордо!
(Да проснись, пьяная морда...)
Ща я бац! – кружбан пива
под птючий хай:
фиде́лю сам себя: «Ви́ва!»,
чтоб не съадо́льфить: «Хайль!».
И ваще – нормальный псих.
«Зиг!».
... кончало мочало –
а ты б, Люб, в бутылочку молчала!
Этому дала, этому – с горла́,
мне ж – тридцать три кила́ зла
в честь твоих мал-мала́?..
(Тьфу-ты, ну-ты, –
мадамы Фрейдом долбануты.)
А не зама́й! – давай-давай: не понос, так сопли.
И чё́, блин?!
Дык, вишь, я – на́шенска народца:
ни эльф, ни гоблин...
А та́к хотца!
То ли водки, то ли – в Рай.
... Принёс?
Наливай!
Имею честь докладывать: к загулу – всё в готовности!
Сие француз в кухмистерской мне сказкой показал.
Стол ломится, а следственно – пора явиться к о́ному,
прошу без небрежения быть в надлежащий зал.
(Попойною Коллегией заверено, надписано:
пить кубок опоздавшему – штрафной, ведру под стать.)
==== Ждём-с! ====
Учини решение о нашем сем прошении,
отдав распоряжение Васятке – запрягать.
– Ты, Лен, – потрясная чувиха!
Чессло – я втюрился! В умат,
на ять, до бузоты́... до визга!
С тобой сидеть – такой отпад!
Да что там Юлька из седьмого?! –
мочалка, к бабке не ходи.
«Шикара»?.. сопли, ахи-охи?..
Пусть кто другой о ней гундит.
Сними очки... вот так. Кайфо́во!
Глаза в глаза? – Я только «за!»:
тащусь от зыра чумового...
Ах, да! – дай алгебру списать.
После контрольной
– Ссышь, зубрила?! А по харе?
Фу-ты, ну-ты, «мы спешим!»...
Не топырься, пролетарий:
чё, слабак, – очко жим-жим?
Это ж те не клеить Верку...
Ты фуфло-то не гони! –
«Помоги!» – он глазки кверху!
Чё, отвалятся клешни?
Намазя́к на жо́пень клея?
(мировецкая шиза!).
Уж за мной не заржаве́ет...
Двигай. Завтра дашь списать.
На уроке литры́
– ... да мне до лампочки их Пушкин:
ему понты – а нам зубри?
Спроси – класрук и завуч (клушки!)
ни в зуб ногой, держу пари.
Вован, хрен лыбишься – голяк же!
Долбим, а депрессуха прёт.
Сопим, скулим – вдруг карта ляжет
и будет всё тип-топ, вот-вот...
Голяк. Ни кайфу, ни престижу.
«Духовной жаждою томим»?!
Открой домашку – скоммунизжу.
... что там вчера нам за́дал Свин?
– Мой мусятенький пусятькин...
Потягунчики – «мурра́?»,
Носик – «фы́р-фыр!» у сопятки,
Коготу́ськи – цап-царап?
Ки́тти-ко́ти-котятя́ра –
«Пу́зика чесать не дам!»,
Глазки – из-под одеяла –
«За ушко́м? – Мур-мур, мадам!..».
А, хитрюля! Дрюнькохво́стик!
Дом с каво́шеньки вверх дном?
На подусю – здрасьте в гости! –
Замурзи́лся колобком!
Дать котю́нюшке котлетки? –
У пузяни гордый вид:
«Мне – котлетки? Тигрры – прредки!»...
И – в лоточек, деловит.
Моя сибириада
– Ух ты, мой холо́сый!
Ай ти, мой пусистый!
Потягуньи позы-позы-позы кииисы...
Мурлын Мурлыныч Пузена́п! –
мыша на нитке – цап-царап?
Вишь ты, шиш ты – ишь ты, замурлыыы ж ты!
– Да уж ладно, почешу
баки-баааки толстышу...
Антошкин Котя
– У ки́саньки хвост махучий,
кис у нас мяучий-мяучий:
котя-котя – кис-кис-кис!
Это котя чашку разбил, ладно?
Котя хороооший, котя пушииистый...
Котя маме не скажет, а?
______________________
«Котюсий сюсюкизм» – подходящее, имхо, название для проиллюстрированного здесь «стиля», довольно стандартного – независимо от пола и возраста – при общении с хвостатыми мурлыками. Подобным поэтическим экспериментам сотня с лишним лет – см., например, у Елены Гуро (1877-1913) стихотворение «Слова любви и тепла», обычно относимое к футуризму. Близок к «котюсему» и часто слышимый «дитюсий сюсюкизм»... )))
Привожу заинтересовавшую меня статью «небезызвестного» Льва Бронштейна о Семёне Надсоне (сборник «Небезызвестный господин Троцкий», Нью-Йорк, 1979). Честно говоря, не ожидал, что ультрареволюционный автор относился к стихам «нытика» Надсона с симпатией. Да и вообще, литературные обозрения поэзии и «левый уклонист» мне чудились несовместными, как «гений и злодейство». Но в жизни всё опять оказалось гораздо запутаннее, чем в курсе истмата…
Ниже привожу текст статьи с предваряющим мини-предисловием её первых публикаторов.
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
Не так давно в иркутских архивах среди документов, оставшихся от закрытого в 1906 году полицией за нелояльность популярного еженедельника «Восточное обозрение», была обнаружена неопубликованная статья Льва Троцкого о Семёне Надсоне.
Для натасканных при «развитом социализме» на имя Троцкого читателей поясним, что в 1900..1902 гг. ссыльный марксист Бронштейн активно сотрудничал в этом издании, публикуя под псевдонимом «Антид Ото» литературно-критические обзоры и статьи на злободневные темы. Уже в этих, ранних сочинениях ещё малоизвестного революционера заметен его «фирменный» стиль – задиристый, полемичный и свободный, откровенный на грани допустимого тогдашней цензурой.
Судя по пометкам на бумагах, статья прислана в конце 1901 г., но напечатана не была: похоже, в редакции решили, что своевременнее её будет опубликовать в следующем году, к круглому юбилею – 40-летию со дня рождения поэта (14 декабря 1862 г.). Однако в августе 1902 г. Троцкий бежал из ссылки, и публикация стала нереальна.
Разумеется, не могло быть речи и о публикации статьи крамольного автора в СССР после её обнаружения: «подозрительные» бумаги ныне помещены в т.н. «спецхран» Центральной библиотеки им. Ленина в Москве, куда доступ обычным смертным запрещён. Нам их копия была безвозмездно передана вырвавшимся недавно из советской России господином Сержем Малаховым, когда-то участвовавшим в разборе архивов «Восточного обозрения», за что выражаем ему искреннейшую благодарность и восхищение от лица всех интересующихся наследием Троцкого (заметим, что в СССР даже сам факт несанкционированного копирования произведений запрещённого автора может повлечь весьма серьёзные последствия).
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
Неспящий в ночи: С.Я. Надсон и господа "декаденты"
Антид Ото
Не говорите мне «он умер». Он живет!
Пусть жертвенник разбит – огонь еще пылает,
Пусть роза сорвана – она еще цветет,
Пусть арфа сломана – аккорд еще рыдает!
(С.Я. Надсон, 1886)
«Какая ты дура, мой ангел!» – так начал Пушкин письмо жене 12 мая 1834 г.; почему-то именно этот комплимент классика всё чаще вспоминается при чтении откликов наших «новых» поэтов на очередные годовщины со дня рождения Семёна Яковлевича Надсона.
О, конечно, в большинстве из них нехотя признаётся за Надсоном некоторое влияние на умы нашего поколения, некоторая даже поэтичность его стихов, признаётся – но с превеликими оговорками относительно настроения этой поэзии и её формы: «Экая, мол, ты дура, мой ангел»… Ах уж эти нелепые шестистопные ямбы с непременной цезурой посреди, эти обличения, эти младенчески-целомудренные позывы к гражданской честности и каким-то там переменам!
Все знают – поэт жил тяжко и болезненно и умер обидно рано, предсмертно прославленный и оклеветанный – как положено российскому поэту. Но, говорят нам, – фи! – а с чего это так мрачны большинство его стихотворений? Зачем слышимый в них стон, надрыв, жажда какой-то несусветной «борьбы» и смешной жертвенности вместо воспеяния этого не худшего… да нет же! – лучшего из миров? Пусть бы и разочарование – но разочарование изящное, романтичное, символически-эстетное – благонадёжный сплин охотнорядского денди, пусть бы и тоска – но тоска по вечному, непреходящему, вышнему – как разряды «Табели о рангах», а тут –
От трусости людской не жду вознагражденья,
И давят небеса, жандармски-голубы́.
Глупец… глупец: к чему? – смешны с судьбой боренья…
Что ж не смеётесь вы, развратные рабы?!
Ну, что тут скажешь, милостивые государи?.. – «Сам напрашивается!»
Вот, кстати, и Надсон признавал, что его поэзия – вовсе не рулады поэтического бельканто! Его стихи –
Не трели соловья, – сдираемая кожа
Души истерзанной, чью боль не утолить
Ни яростной мольбой, ни сном: мученья множа,
Безумный, и во сне я верить и любить
Мятусь… но тщетно всё, и тяжко пробужденье
Среди молчания озлобленной толпы; <…>
а то и нечто, совсем уж не принятое в приличном пиитическом обществе:
Набат – и прочь слова! Заговорю страданьем:
Слова привычно лгут, но чувства – никогда,
На дыбе горестей язык пророков дан им. <…>
– и как такого не пнуть мимоходом человеку утончённому?..
Зато уж кто – кто, а ругатели его – творцы таланта всенепременного и творят только вечное и для вечности. К примеру, вернувшись поутру зимой из нужной комнаты, зябко цедят разметавшейся под одеялом пассии: «О, закрой свои бледные ноги!» – и, вострепетав от небесности глаголемого, кидаются ошарашивать этим однострочным (но от того ещё более эпохальным!) шедевром читателя. «Бледные ноги» – предмет бесконечно более близкий изысканному поэту, чем какие-то там (фи!) борения «души», нелепо задыхающейся во вполне комфортной людям нормальным, принюхавшимся, российской атмосфере...
Но мы, с позволения читателя, всё же осмелимся вернуться к этому трижды «устарелому», «ничтожному», «примитивному», возмущающему тонкий декадентский вкус воистину всем (и, особо, своей упрямо не меркнущей славой!) Надсону.
---- ---- ----
Тяжкая, душная, предгрозовая ночь России и ожидание неминуемого рассвета – ожидание активное, при горьком осознании ничтожности своих сил, – вот тема многих стихотворений поэта:
Зарницы дальние, гляди, уже трепещут;
Пусть неподвижна ночь и давит духота,
То – тишь перед грозой: тем яростней захлещут
Бичи небес! Да, ныне тьма густа,
Ни дуновения, и грома глас не слышен:
Всё мёртво. Но поверь, что стоит, – стоит жить!
И где-то звёзды есть, луна, цветенье вишен,
И соловей… – безумствует, дрожит.
Ах, мне́ б так петь! Но нет. В чаду людского горя
Впиталась сажей тьма и в думы, и в слова,
И грех, немыслимо, восторгом песнь позоря,
Быть сча̀стливу. Лишь нервов тетива
Звенит уверенно средь муки и проклятий,
Как сталь суровая под молотом Творца,
Чтоб кличи-стрелы слать – ночных зарниц крылатей –
В сердца людей… неспящие сердца.
«Не бойся, что вокруг – глухая тишина, то – тишина перед грозою...» – аналогичные мотивы ночи повторяются снова и снова – например, в следующем стихотворении:
Безотрадная ночь, непроглядная тьма,
Стон в хохочущем ужасе тонет.
Только ветер и я … два сходящих с ума,
Ветер, ветер! поёт и хоронит.
Неужели нет воли и там, за окном?
Только муки… и смерть – во спасенье?!
Ветер плачет навзрыд, ветер молит… о чём?
Ветер, брат мой! – терпенье… Терпенье.
Капли тьмы – истощённые мысли-рабы –
Цепью скованы в мозге усталом.
Неужели лишь призраки, грёзы борьбы
Нас уносят обманчивым шквалом?
Неужели надежды на утро пусты?
Так пропой мне погибель, ветрище!
Умереть на руках у усталой мечты –
Есть ли доля печальней и чище?
Безотрадная ночь, непроглядная тьма,
Ветра реквием… Жребий неведом.
Пой! пускай я умру… эта тьма не нема́:
Пой – и тьма отзовётся рассветом.
Здесь «тьма» – образ угнетённых и безграмотных, живущих во тьме российской ночи, но уже начинающих осознавать свой путь («тьма не нема̀»). «Это не песни – это намеки», поэт говорит прозрачно-иносказательно – хотя в других местах его голос кипит открытым обличением, не уступающим некрасовскому («Страна безвинных жертв и наглых палачей, страна владычества холопа и шпиона», «Порабощенная, несчастная Россия», «… мир ваш – мир цепей, мир горя и борьбы», …), но и его иносказания, и прямые обвинения падают на благодатную почву – так, в недавно появившемся «Гордо реет буревестник…», написанном выходцем из той самой просыпающейся «тьмы», слышится взошедшее надсоновское «Чу, кричит буревестник!.. Крепи паруса!».
«В грядущем я уж вижу палача под львиной лапою восставшего народа» – ах, экий этот подпоручик Надсон «мямля» и «нытик», не правда ли, мужественнейшие господа декаденты?!
Своими учителями поэт считал Некрасова и Лермонтова. Вчитаемся в:
Прии́ди к страждущим, к униженным приѝди,
Ветрам и пустошам глаголящий пророк!
Или в:
Нет, не могу молчать под хохот палачей:
Кто, видя, лишь смотрел – всех более виновен.
– Надсон, в отличие от своих ругателей, предлагает читателю не «искусство» элегантного бегства от жизни (столь милое «истинным» поэтам), не эмпиреи высокопарных философствований, а акты сострадания, содрогающие, без розовых очков и прочих, «реальность улучшающих», приспособлений. И эта поэтическая неудобь оказалась очень даже востребована настоящей, не притерпевшейся к общественному смраду русской интеллигенцией – в том источник бесящей наших «эстетов» популярности поэта.
Правда, стихи Надсона полны высокопарностями – не «поцелуи», а, чаще, – «лобзания», не «глаза», а «очи», не «лоб» – «чело»… Но при этом в тоне поэта нет назидательности, скорее – горькое размышление. Его строки подчас исполнены простодушного пафоса, он сам это видит, но его позиция –
… Страдать, сопеть, над рифмами корпя,
Пусть даже и в венце терновом, – пошлость,
Когда страдаешь только за себя,
и пафос Надсона – пафос общего дела, пафос гражданский. Нет, он не изображает из себя сверхчеловека («Слова, слова, слова!.. Не требуй от певцов величия души героев и пророков», «Не вини меня, друг мой, – я сын наших дней, сын раздумья, тревог и сомнений»), скорее его герой – человек, честно пытающийся своим творчеством делать то, что ему вряд ли по силам:
Торговцев полон храм, и плеть в руке моей,
Поруганных святынь всё громче в сердце ропот,
Но шаг! и – пуст алтарь, угрюмей круг теней:
Брезгливо мечет рок колоду тщетных хло́пот.
Наивность и искренность – вот, пожалуй, основное, что привлекло читателей в первом (и единственном прижизненном) сборнике Надсона. Поэт трезво оценивает масштаб своего дарования:
Я знаю – слаб мой стих, и тих усталый голос,
Толпу не в силах он на подвиг повести.
«Я сын наших дней», говорит он… Да, по сути, Надсон – голос своего поколения, «Я ушел в толпу и вместе с ней страдаю»:
Мой друг, ты устала: пройти этот путь
Дано лишь немногим идущим.
Зовущей тоскою наполнена грудь,
Мечтой о не нашем грядущем.
Стремиться – и не мочь… Его герой то исполнен жаждой живого дела, созидания и борьбы, чувством долга, то впадает в столь милый русской интеллигенции нигилизм – и появляется нечто неожиданное, возможно, для него самого:
Ах! день ли, ночь вокруг… Пылает мраком сердце.
Что – жизнь: алтарь? закат предгрозовой?
Мираж, что лжепророк навёл в единоверце,
Приворожив безумца за собой?
Алтарь… о, нет! – кому? Не боги правят в мире,
Хоть жертвы им кровавые горят.
И Прометей забыт, но чу! во тьме всё шире
«Даждь света нам! Воскресни, Герострат»,
Явись отверженным, как приходил доныне!
«Разрушу храм!» не ты ли рёк векам?
И вновь распнут тебя, падёт звезда полыни,
И в сотый раз рабы воздвигнут храм...
Осанна, дерзостный! Молю о храмовержце:
Чтоб юный свет и новый демиург!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ах! день ли, ночь вокруг? Лишь пепел, пепел в сердце…
А за окном – промозглый Петербург.
Ах уж эти потерянные, совсем не ницшеанские – скорее, гаршинско-чеховские Прометеи и Геростраты 80-х: их сомнение во всём, надлом «борьбой», культ страдания, ужас перед бесцельностью жизни… Герой Надсона измучен более всего собственным бессилием, он живёт не «над» миром, а «в» мире, и видит, и понимает, что нет оков прочнее, чем пустота, пустота духовная.
Только представьте себе Герострата с факелом, обнаружившего, что храма-то и нет…
---- ---- ----
Но правильно ли считать Надсона поэтом «одной мелодии»? Действительно, он любил писать о долге, борьбе, жертве и душевных муках, даже, пожалуй, чаще превозносил, чем проклинал, страдание и скорбь, но стоило убивавшей его чахотке хоть на несколько месяцев ослабнуть, и появлялись стихи на удивление свежие и жизнелюбивые, например – светлая улыбка «Закралась в угол мой тайком», или хотя бы вот это, так и не оконченное, с праздника в Ницце:
Вакханка юная с призывными очами,
Куда влечёшь меня, смешливая краса?
Лукаво шепчет ночь… Как жарко мы молчали,
Как мило ты потупила глаза!
Два одиночества под громы карнавала…
Колёса пламени в распахнутых зрачках,
Гирлянды, столики, жонглёры-зазывалы,
И звёзды – грозди звёзд, но краткий свист и – ах!
В петардах небо всё…
– как ночь здѐсь отличается от удушающей ночи в процитированных выше стихотворениях! Нет, Надсон был – вопреки сетованиям его хулителей – поэтом широчайшего диапазона тем и настроений, причём поэтом развивавшемся: его предсмертные стихи явно совершеннее стихов юношеского периода, обычно цитируемых «критиками».
Грустно подумать, скольких так и ненаписанных произведений мы лишились в результате его ранней гибели – в 24 года, на взлёте! (сравните, например: столь гремящий ныне г. Бальмонт только в 23 года дозрел до своей первой, ещё ученической, книги, и только в 26 издал нечто мало-мальски интересное). Надсон за̀долго знал, что обречён, – но и перед смертью продолжал творить:
Топор судьбы взнесён… Надежд не стало.
Но есть запас бумаги, старый стол,
В усталом мозге – холод идеала,
А в сердце – обжигающий глагол.
И это – «нытик»?!.. Поэт любил жизнь – любил страстно, до боли, до слёз, до страдания. И считать его певцом самих страданий, а не этой, жестокой к нему, жизни, отменно нелепо, господа эстеты.
---- ---- ----
«Пусть истина тебе слова твои внушает»…
Только задумайтесь: сколько крылатых афоризмов, принадлежащих Надсону, стало частью нашей повседневной речи?! «Как мало прожито – как много пережито», «Только утро любви хорошо», «Облетели цветы, догорели огни», «Безотрадная ночь, непроглядная тьма», «Я не раздумывал, я нѐ жил, – а горел», «Чу, кричит буревестник!.. Крепи паруса!», «Блажен, кто в наши дни родился в мир бойцом», «Кто, видя, лишь смотрел – всех более виновен», «Что дашь ты родине, что в силах ты ей дать?», … – эти и множество других. Можно ли всерьёз называть «бедным» язык поэта, так щедро нас обогатившего?
Перечитаем, например, строки эпиграфа этой статьи: все четыре стали ныне поговорками, причём их повторяют все – седые профессора, стрекочущие гимназистки и даже те, кто читает только вывески цирюлен и трактиров. Все четыре строки из четырёх. Да, воистину «Пусть арфа сломана – аккорд еще рыдает!» И это – «слабый поэт»?! «Фи, какая безвкусица – глагольные рифмы»… А многие ли из надуманно-«безупречных» конструкций господ декадентов удостоятся в народе такой памяти и такого почитания?..
Поживём – увидим.
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
Стыдно признаться – до сих пор про Надсона «знал», пожалуй, только неодобрительно-северянинское «у нас полвека центрит Надсон», что умер молодым, а писал что-то вроде «Страдать всегда, страдать везде, страдать – и никаких гвоздей!». А ведь моя бабушка в гимназии им наверняка зачитывалась и слёзки проливала!
Неисповедимы пути славы. Пути зависти коллег – тоже.
И ведь и впрямь – не слишком много строк символистов стало поговорками. Разве что кое-что из Блока… А тот же Брюсов, в пору своей известности так усер(д)но презиравший Надсона, не оставил по себе ничего. Даже из великолепных стихов Бальмонта (в ранних текстах которого чувствуется надсоновское влияние), пожалуй, в обыденную речь не проникло ни строчки. Зато фразы «Как мало прожито – как много пережито» или «Только утро любви хорошо» даже я – лопух-лопухом! – ещё в школе знал, в 60-е, не подозревая об их авторе.
Не случаен, кстати, и подбор автором статьи цитируемых стихотворений. Почитал один из сборничков Надсона – у меня впечатление, что в среднем там стихи попроще, но помелодичнее. Но «трибун революции» явно предпочитал ярко закрученное словцо, и в молодости – тоже. Недаром потом, в гражданскую, славился как оратор презажигательнейший.
… «стрекочущие гимназистки»… эх, бабуля, бабуля…
В восьмом туре конкурса «Парнасик» была, если кто помнит, задана стилизация под «раннего» Есенина.
Мне недавно попалась на глаза статья как раз на близкую тему, с достаточно интересными, хотя и полемичными, наблюдениями автора и с малоизвестными текстами Есенина: Горпенко В.А., «Весенней гулкой ранью…» (в сб. «Начало пути. К 100-летию со дня рождения С.А. Есенина», Рязань,1995). Может, и Вам она скажет что новое о классике.
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
Весенней гулкой ранью…
Горпенко В.А.
«Есенин»… А ведь фамилия-то какая говорящая: «есень» – «осень» по-старославянски. Так и бóльшая часть лирики – с грустинкой осенней, иногда – золотая осень, иногда и ноябрь с тучами предзимними.
Но ведь была же, была в самом начале весна…
Однако посмотрим на ранние стихи поэта без шор «официально принятой» хронологии. Даже неспециалист легко заметит, что указанная в собраниях дата написания многих ранних произведений совершенно абсурдна, хотя и основана на датировке самого автора, проставленной им в роковом 1925 году для первого собрания сочинений.
Например, известнейшее «Выткался на озере алый свет зари» обычно датируют, вслед за пометкой Есенина от 1925-го года, 1910 годом, автору якобы 14-15 лет (заметьте – опубликовано только в 1915-м!): «Выткался на озере алый цвет зари. / На бору со стонами плачут глухари. / Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло. / Только мне не плачется – на душе светло». Смотрим, не мудрствуя, рифмы: «зари – глухари», «дупло – светло», «дорóг – стог» и т.д. – нетривиально, легко и непритянуто. Особых формальных эстетств нет, но и в рифмах, и в чёткой цезуре, и в умелом, легко произносимом звукоряде видна рука мастера, а не начинающего.
А вот и «более позднее» стихотворение «Звёзды», в собрание сочинений автором не помещённое, дата создания – 1911 г., вполне достоверная дата – оно показалось лучшим его учителю литературы Е.М. Хитрову в сохранившихся тетрадках стихов, подаренных Есениным в середине 1912 г.: «Звёздочки ясные, звёзды высокие! / Что вы храните в себе, что скрываете? / Звёзды, таящие мысли глубокие, / Силой какою вы душу пленяете?». Казалось бы, техника, как минимум, обязана быть не хуже, чем в «Выткался…»: с предыдущего прошёл год. Однако рифмы «высокие – глубокие», «скрываете – пленяете», «тесные – небесные», «могучего – жгучего», «сияете – ласкаете» и т.п. – рифмы ученические, начального уровня, сплошь – грамматические, а то и просто глагольные, скучно-детские. Верится, что писал деревенский парнишка 15-16 лет, не без способностей, но абсолютно неопытный (учителя, как ни странно, сумел поразить и этот наивный текст – с серьёзной критикой Есенин в домосковский период явно не сталкивался).
Аналогичное недоумение возникает и по лексике, и по образному ряду: в «Звёзды» они подражательны, старательно имитируются книжный язык и книжные «высокие» мысли, как то казалось необходимым начитавшемуся классиков XIX-го века мальчишке, а «Выткался на озере…» совершенно самостоятельно, эпитеты свежи, чувствуется нарочито «просторечный» стиль уже состоявшегося самобытного творца.
Заметим, что остальные тексты в тетрадях Хитрова ещё наивнее, чем «Звёзды» (ср. «Солнца луч золотой / Бросил искру свою / И своей теплотой / Согрел душу мою» или «Вот уж осень улетела / И примчалася зима. / Как на крыльях, прилетела / Невидимо вдруг она»…).
Почему же Есенин не включил в набор лучших (на тот момент) своих стихотворений в подарок учителю действительно сильное «Выткался на озере…», а записал там только тексты очевидно детские?
Может, гениальный ученик снизошёл до эстетического уровня своего учителя и потому подарил ему только стихи, подымающие «глубокие поэтические темы»? Но даже позже, в конце 1912-го, окончив училище, он едет в Рязань и всерьёз пытается опубликовать сборник «Больные думы», состоящий из шедевров вроде: «Нет сил ни петь и ни рыдать, / Минуты горькие бывают, / Готов все чувства изливать, / И звуки сами набегают». Обида творца на «неоценивших» его рязанцев осталась на всю жизнь: очевидно, что именно эти наивные тексты он и считал тогда своими «самыми-самыми» («Не ставьте памятник в Рязани!» – мстительно напишет он, уже известный поэт, через несколько лет)…
Или – из письма к Г.А. Панфилову, июнь 1911 года. С гордостью цитируются последние исправления в свеженьком стихотворении: «Ты на молитву мне ответь, / В которой я тебя прошу. / Я буду песни тебе петь, / Тебя в стихах провозглашу». Нормальный текст неопытного подростка – будущей всероссийской славы ничто не предвещает.
Примеры можно множить и множить – если просмотреть дошедшие до нас достоверно записанные в 1911..1912-м годах стихи Есенина (без последующих исправлений), уровень их ВСЕХ принципиально, на много ступеней ниже якобы написанных в 1910 г. «Выткался на озере…», «Калики» и т.п., и вполне укладывается в шаблон «детская графомания»1.
Единственный естественный вывод – авторская датировка автором выдумана, а в «тетрадках учителю» помещены, увы, реально лучшие на тот момент произведения. Нет, конечно, мальчик Серёжа вполне мог в 1910-м году написать нечто о заре и озере, но известное всем стихотворение 100% создано позднее, молодым, но умелым мастером – Сергеем Есениным: 1913-1915 годы были годами серьёзной работы над собой, формирования настоящего поэта из сельского графомана.
Это подтверждается и тем, что Есенин прочитал именно «Выткался на озере…» проф. П.Н. Сакулину во время учебы в университете им. Шанявского. Логично предположить, что он читал то, что считал наилучшим на тот момент, т.е., самое свеженькое, ещё «не остывшее»: «Сам он всё время был под впечатлением этого стихотворения и читал его мне вслух бесконечное число раз», пишет в воспоминаниях об этом случае товарищ поэта, Н.А. Сардановский. Такое поведение совершенно не вяжется с якобы четырёхлетним возрастом стихотворения к тому моменту – вероятнее, текст написан в том же 1914-м году, и никак не в 1910-м.
Разумеется, в недоверии к авторской датировке ранних стихотворений Есенина ничего нового нет – об этом многократно писало множество специалистов, например, В. Вдовин, К. Зелинский, В. Кожинов и др.
Но широкий читатель с этими работами не знаком, и мешанина в датировках приводит к тому, что детские тексты поэта используются «педагогами» для иллюстрирования творчества Есенина-мастера: ученикам (реальный факт!) на полном сурьёзе предлагают произвести разбор, например, упомянутого образца высокой поэзии «Нет сил ни петь и ни рыдать»… Думаю, что после такого упражнения дезориентация в головах учеников только возрастает – большинство из них могли бы сочинить заведомо не хуже.
Детские стихи поэта ценны именно тем (и – только тем…), что по ним можно проследить развитие таланта, а резкие сбои в датах эту возможность уничтожают на корню.
--- --- ---
Но зачем же Есенин дал такие нелепые датировки своим ранним стихам?
Однажды меня удивило, что знакомый поэт при публикации пометил новенький текст, написанный в моём присутствии, восьмилетней давностью. Я был настолько бестактен, что спросил его об этом. Ответ был довольно сумбурный: мол, восемь лет назад автор был ещё мальчишкой – по опыту, естественно, и – да, так писать не мог, но у «теперяшнего» поэта к тому неумехе глубокая симпатия, почему бы не сделать подарок… а у самого автора сейчас такого, «умелого», – завались, не убудет… и мысли такие уже тогда брезжили… да и гораздо забавнее такой текст звучит от имени начинающего… Не знаю, что в этих версиях было правдой, но других я не получил.
Не секрет, что поэты склонны создавать легенду о себе и даже, потом, сами в неё свято верить. Особенно это было распространено в «серебряный век» русской поэзии – вспомните повадки Бальмонта или Северянина. Впрочем, даже у Пушкина и Державина есть тексты, датированные ими (для собраний сочинений) весьма прихотливо.
А ведь Есенин тоже любил покрасоваться в маске, сперва – золотоволосого отрока «от сохи», позже – апостола всевышней коровы, затем – хулигана… Одной из чёрточек позднейших масок, похоже, стала легенда о деревенском вундеркинде, пришедшаяся по сердцу его поклонникам. Не исключено, что именно поэтому датировка «ранних» стихотворений в подготовленном поэтом собрании стала совершенно мифической, и их стиль даже отдалённо не соответствует достоверно написанным в указанные годы текстам (которые, естественно, в прижизненное собрание сочинений включены не были – слишком очевидна разница!).
Однако не будем спешить бросать камни в поэта – психологически причины могут быть гораздо глубже и трагичнее примитивного тщеславия (уж чем-чем, а славой Есенин к тому времени обделён не был…).
--- --- ---
К нам, на кафедру филологии, обратился наш бывший соотечественник, владелец частного собрания, с просьбой проверить подлинность покупаемых им автографов Есенина – писем разных годов, черновиков переписки с редакциями и нескольких стихотворений с дарственными надписями. Даже беглого взгляда на присланные копии было достаточно, чтобы понять новизну некоторых из имеющихся там произведений. Нам удалось договориться о разрешении на публикацию вновь найденных стихов из этих раритетов в случае положительного результата проверки, на условиях анонимности владельца (нижеприведённые тексты печатаются в современной орфографии и с несущественно подправленной пунктуацией). К нашей радости, как текстологический анализ, так и почерковедческая экспертиза, проведённая специалистами ЭКО УВД, показали аутентичность большинства предоставленных бумаг.
1. Первое из обнаруженных нами произведений, ещё предельно наивное по форме и содержанию, записано в 1911 году:
Гордое сердце стенает и плачет,
Мрачные думы мне душу гнетут.
Знаю, судьба мне жестоко назначит
Тяжкие тропы и каторжный труд.
Брат мой, прости, но идти одиноко
Я осуждён до скончания дней.
Люди в меня не поверят жестоко,
Скоро погаснет мой пламень очей.
Стихотворение – неумелое подражание упрощённо понятому Надсону – обращено к школьному товарищу Сергея. Несмотря на «высокохудожественные» эпитеты («гордое сердце», «мрачные думы», «пламень очей» и пр.), здесь оно приводится, только чтобы подчеркнуть разницу текстов Есенина домосковского периода и позднейших стихов начинающего поэта.
2. Зато следующие стихи уже вполне самостоятельны и демонстрируют его «взрослый» стиль:
Звонным утром с грустью ранней
Провожаю в небе стаю;
Будто снится этот край мне,
Кто я, где?.. и сам не знаю.
Странный сон: седой – и юный;
В купырях2 волхвует ветер,
Кличут птицы-гамаюны
За Окою на рассвете.
Брызжут с облачных ладоней
Зори золотом на листья,
Колокольный гомон тонет
В перепевках гармониста.
А вокруг, пришпорив сучья,
Мал-мала̀ воюет Плевны,
И плывут, глаза посупя3,
Домотканые царевны…
Звоны бла̀говестят к тайне,
Богоро̀дицыну раю;
Знаю, снится этот край мне,
Но проснуться не желаю.
Поэт, очевидно, вспоминает осенний вид на сельский храм Казанской Божьей матери и Заокье, открывавшийся из окон родного дома. Читатели, побывавшие в доме-музее Есенина в Константиново4, наверняка удивятся такому предположению – сейчас рассмотреть Оку и «за Окою» из его окон затруднительно, особенно летом: горизонт заслонен кустами и деревьями на противоположной стороне улицы. Но ещё в школьные годы Сергея (до 1909 г.) на этом месте стоял совсем другой, дедовский дом – на высокой подклети, и его «первый» жилой этаж фактически был на уровне крыши демонстрируемого туристам строения; вот из его-то окон и открывался отличный вид на излучину Оки5.
Текст, предположительно датируемый 1914..1915 г., перекликается с «Песня, луг, реки затоны, – Эта жизнь мне только снится» (начальный вариант стихотворения «Колокольчик среброзвонный») и, вполне вероятно, ему предшествовал. Более того, если учесть радикальность переработки стихотворения от версии к версии («Песня, луг, реки затоны…» – «Желтый лист звезды в затоне…» – «Колокольчик среброзвонный…»), законна гипотеза, что найденное представляет собой как бы «нулевой», забракованный автором, вариант впоследствии опубликованных. Впрочем, нам больше импонирует мысль, что обнаружено самостоятельное произведение.
3. В третьем озорующий поэт безо всяких высокохудожественных комплексов вспоминает ливень во время жатвы, заставивший молодёжь забиться под деревья; аккуратно проставлено название – «Ильин день» (в последующие годы Есенин названия давал своим стихам всё реже, а старые – вычёркивал):
Валит рожь кудлатый ветер,
Крутит пыльные столбы,
Рвёт солому на повети6
Перепуганной избы.
По реке – круги и волны,
В дрожкой пене камыши.
С тучи Спас Нерукотворный
Кучит брови: не греши!
– Боже, разве ж… Это дождик,
Веришь? – дождик виноват!
Дождик жатве не помощник:
Балаболка, шалый сват…
Стонет лес и хляби плещут,
Жарок мокрый сарафан,
Обниму тебя за плечи,
Изомну невинный стан.
Дышишь лушником7 и мёдом,
Быстроглазая жнея…
Дождь как дождь, а для кого-то –
Сводник праведный Илья.
Скрой, чапыжник8, от подружек:
Нам сейчас не до смотрин!
Дядька-ветер тучи кру̀жит,
Хлещет дождик на Ильин.
«Ильин день» (20 июля по старому стилю) – традиционный день начала жатвы. Здесь поэт обыгрывает образ Ильи-пророка как покровителя дождя и летних гроз. Запись датируется началом 1915 г.; стихотворение, вероятнее всего, создано уже в городе, в 1914 г.
Видно, что при внешней простоте и «наивности» текста он совершенно самостоятелен (хотя слышится нечто «частушечное» – поэт позже и сам подчёркивал народно-песенные корни своего творчества). Может, именно о подобных стихах Есенина Блок написал в марте 1915 г.: «Стихи свежие, чистые, голосистые, многословные».
4. В четвёртом найденном стихотворении чародействует весенняя луна:
Костёр погас, лежу, но – не до сна,
А мысли бродят, сча̀стливы и босы…
В небесном омуте русалочка-луна
Вновь расплела серебряные косы.
Ах, спеленай нас в эти пряди, ночь!
Дай, захлебнусь пахучей тишиною,
Дай в поцелуйной дрожи изнемочь –
Зрачки в зрачки с влюблённою луною.
Весна снесла запруду облаков,
Смеются в струях звёздные кувшинки;
Спустила ночь монашеский покров
И жадно молится на ландыш у осинки…
Куда тут спать! – когда такая цветь,
Такая круговерть, что звёздам тесно;
Мне б не заснуть – блаженно умереть
Меж певчих трав и шёпотов древесных.
Луна склонилась, точно кроткий Спас,
Берёз коснѝцы ѝскристы и клейки.
Ах, косы, косы… как любил я вас…
Чертёнок памяти играет на жалейке.
Здесь интересно отметить вкрапления шестистопных строк в пятистопный стих, присущие манере Есенина, начиная с его ранних текстов («Шел Господь пытать людей в любови», «Не бродить, не мять в кустах багряных», …) по последний период («Отговорила роща золотая»), причём на слух разностопность почти не ощущается. Вряд ли стоит думать, что поэт не умел «пальцы загибать» – неправильности придают своеобразную раскованную мелодичность, эмоциональность произведению, на наш взгляд, оказывающемуся ближе даже не к разностопному стиху, а к чему-то среднему между силлаботоникой и тоникой (вглядитесь – «неправильные» строфы при «правильном» чтении сохраняют количество иктов: «КостЁр погАс, лежУ – но не до снА, / А мЫсли брОдят, счАстливы и бОсы… / В небЕсном Омуте русАлочка-лунА / ВнОвь расплелА серЕбряные кОсы» – может, причина гладкости прочтения именно в этом?)9.
Судя по дарственной надписи, стихотворение написано не позже 1916 г., но в нём нет диалектизмов, которыми поэт особо увлекался в более ранний период – потому, скорее всего, оно было написано не раньше конца 1915 г.
5. Юношеские гимны весне – не слишком ли предсказуемо?.. Да, зато на последнее из найденного вдохновила-таки Есенина та самая, фамильно родная «есень»:
Вдовьей песней летят паутины,
Над покосами дышит туман,
У калитки под зов журавлиный
Загорюнилась осень-кума.
Эх, родимая… Ка̀к ты? Зашла бы,
Почаёвничаем, посидим:
Доля-долюшка, счастьишко бабы…
Бабье лето – над полюшком дым.
Кроткий вечер идёт через плёсы,
Гасит двор и рябинный костёр.
Всё хмельней хороводят берёзы
По червонным окладам озёр.
Стой, не надо!.. берёзки смеются,
В сердце входит холодная синь;
Осень чай допивает из блюдца,
Чайным запахом веет полынь…
Гнутся травы под росною зернью,
Ночь раскрыла свои тропари,
Губы осени шепчут вечерню
Изумлённой иконе зари.
Элегическому настроению ритмически удачно соответствует выбранный поэтом медлительный анапест (с окончания поры увлечения Надсоном нечастый в его стихах), а перегруженность обострённой и гротескной на грани абсурда образностью предваряет будущие теоретизирования имажинизма.
С другой стороны, как ехидно заметил в 1917 г. Георгий Иванов по поводу другого стихотворения Есенина, «и Брюсов, и Сергей Соловьев, и Эллис, словом – любой изысканный москвич (в Петрограде так писать уже перестали) мог бы поставить под этими строками свое имя»: в последнем тексте практически не заметно есенинской «чернозёмной» индивидуальности.
Текст написан, судя по содержанию документа, в конце 1916 года.
--- --- ---
Обнаружение целых пяти (!) неизвестных ранее стихотворений Есенина – редкостная удача. Жалко, конечно, что оригиналы бумаг оказались вдали от России – что, впрочем, вполне закономерно ввиду многолетне проводившейся политики пополнения музеев на безвозмездной основе.
Как мы видим, приведённые стихи хорошо вписываются именно в схему «линейного» развития таланта Есенина (детские эксперименты – 1910..1912 гг., разные стадии мастерства – с 1914 г.). Они, в основном, ритмически стандартны («фирменные» есенинские укороченные «ударные» стопы и т.п. пришли позже), рифмы уже не всегда точные, но всё ещё близки к школьной классике. Нет ещё в них и вызывающих «Господи, отелись!» – легко представить, как отнеслась бы к такому николаевская цензура. В последних двух стихотворениях отсутствуют рязанские диалектизмы, зато заметно сознательное стремление к максимальной выпуклости образов – черты уже следующего периода.
Зрелые тексты подкупают своей «светлостью», тихим ожиданием и надеждой, контрастируя с хулигански-мессианским эпатажем последующих – первых послеоктябрьских – годов и, особенно, с надрывом предсмертного периода поэта.
Похоже, именно этот ушедший настрой вспомнил поэт в щемящих строках: «Словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне…». Это была лучшая пора в жизни Есенина – пусть он сам ещё этого не понимал, многого не умел, пусть был малоизвестен – до 1917 г. в тени Клюева и даже Клычкова, но юность и «всё впереди» – что может быть упоительнее!..
И, может быть, поэтому в самом конце пути, уже качаясь над пропастью, он попытался создать легенду, как призрачную опору себе, в воспоминаниях с лихвой наделяя того задиристого золотоволосого мальчишку единственным действительно бесценным, что обрёл за остальную жизнь – мастерством поэта? Так вправе ли мы всерьёз пенять ему за несколько переставленных дат…
Впрочем, это уже вопрос человечности, а не литературоведения.
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
Угу… Наговорил, наговорил… Эндыть, блин, типа:
Заглянул на кладбище алый свет зари,
Песенки страдальные стонут упыри.
Кто-то стихи творит, а кто-то «литературу ведает» и ею кормится. Культурненько-наукообразненько… упыри. Во-во! – ох, и не люблю я ентих знатоков! Мне-то чё – годом раньше написано, годом позже… Есенин – он и в подгузниках Есенин, главное – в слове «писать» ударение правильно поставить.
Хорошо хоть, стихи автор накопал незнакомые. И на том спасибо.
Примечания:
1. Авторы комментариев к полному собранию сочинений поэта, не отрицая обоснованности сомнений, это несоответствие пытаются затушевать неуклюжим рассуждением: «Делать из факта достаточно обычного временного совмещения самостоятельных и подражательных вещей выводы о необходимости пересмотра авторских дат с тем, чтобы придать творческому пути жесткую линейную перспективу, – неправомерно». Но, даже если учесть, что у любого поэта качество произведений варьирует в один и тот же период, «Выткался…» никак не может принадлежать ни 1910-му, ни даже 1912-му году – разница принципиальная, всё равно, что всерьёз объявить одновременными младенческое гугуканье и «Восстань, пророк, …», и защитники «авторской датировки» это наверняка и сами ощущают. Ощущают – но «по должности» вынуждены отстаивать заведомо нелепую позицию: иначе, действительно, не понятно, какие даты им ставить в издании…
2. Купыри – луговая трава с резким пряным запахом, семейство зонтичных.
3. Глаза посупя – нахмурившись, опустив глаза.
4. Кстати, при всей любви поэта к своей малой родине название села – «Константиново» – ни в одном из есенинских стихотворений не упоминается. Возможно, это связано с тем, что соседи считали Есенина просто уехавшим «в город» чудаковатым односельчанином, поэтическим занятиям никакого значения не придавая (ни разу не попросили даже выступить в местном клубе или школе!) – «нет поэта в своём отечестве».
5. Заметим, что и заменившая его постройка 1910 года в 1922 г. сгорела, так что на всех фотографиях с громкой подписью «Дом, в котором родился С.А. Есенин» мы видим домик, заселённый в 1925 г. – в год смерти «новорожденного»…
6. Поветь – соломенная крыша избы или пристройки, соломенный навес.
7. Лушник – хлеб, испечённый из теста, замешанного с прожаренным луком.
8. Чапыжник – густой кустарник.
9. Похоже, подобные эксперименты вызывали нешуточные споры в то время – например, Ахматова вспоминает, что Андрей Белый, хваля её стихи, особо отметил отсутствие шестистопных строк в пятистопниках; многократно ругал такую манеру Гумилёв, …
По поводу 13-го тура конкурса «Парнасик» (тема – Александр Пушкин) я накопал интересную, даром что очень старую (1887 г.!), статью.
Автор – протоиерей Георгий Лагутеев [1842-1913], преподавал, пишут, тогдашним митрофанушкам в рясах каноническое богословие… ох, и строгий мужик, похоже. Печатается по сб. «А.С. Пушкин и православие» [СПб: 1996], только пришлось убрать всякие там «яти» – сканер на них охренел (эстеты хреновы – в лом было на новое правописание перевести?!).
Думаю, высказанное мнение было весьма скандально спорным уже в момент публикации (и впоследствии оказалось старательно забыто усилиями поколений пушкинистов), но мне оно почудилось нетривиальным и откровенным, хотя ну ооочень максималистским…
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
Тяжкая лира
(на 50-летие со дня гибели А.С. Пушкина)
Протоиерей Георгий Лагутеев
------------------------------------------------------------------------------------------------------
| В отдельном приложении к первому выпуску за этот год «Русского архива»
| (коего давним подписчиком и поклонником имеет честь быть автор)
| господин Бартенев поместил присланные читателями по его просьбе
| наличествующие у них пушкинские стихотворения, доселе не вошедшие
| в собрания сочинений поэта. В большинстве это – поздравительные
| четверостишия по случаям, но есть и более пространные вирши, достой-
| ные непредвзятого внимания. Дабы не заслужить упрёков в досаждении
| общеизвестностями, именно эти стихотворения будут приведены
| для пояснения излагаемых ниже размышлений, ввиду чего автор выражает
| покорнейшую признательность всем их предоставившим.
------------------------------------------------------------------------------------------------------
Талант есть великое духовное испытание, посылаемое Господом чадам Его, чадам избранным, коим много дано, но и спрошено будет сторицею. И горе мнящим, что талант окрыляет: се – груз тяжкий, лишь смиренным сердцам посильный.
В эти дни русские люди отмечают полвека событию равно скорбному и поучительному. Скорбному – ибо скорбно расставание и с малейшим из братьев наших, поучительному – как венец пути блистательного, но суетного.
Кем стал Пушкин для российской словесности? Что значит он для русской души?
Ответа ради нам придётся углубиться в некоторые более общие размышления, касательные назначения и долга явленного в мир поэтического таланта.
Обычно полагают, что господа сочинители призваны нести читателю некие «истины». Более того, в русском образованном обществе, особенно в последние годы, принято за хороший тон витийствовать о просвещении нравов и роли в том литературы, о поисках этой самой «истины».
Но истинна ли истина вне веры?
Мать наша, святая Церковь учит, что истина, в конечном счёте, есть лишь атрибут воли Создателя. Найти её – значит, жить соответственно Его заповедям. Остальное – суемудрствования самоослепляемых, суемудрствования прельстительные и опасные, ибо ведут к отрицанию исконных святынь, нравственному хаосу и безбожию.
Потому, читая разноголосые панегирики поэту, нелишне задуматься, насколько излагаемые в его творениях «истины» согласны с учением христианским.
=== === ===
Большинство из присланных г. Бартеневу надписаний Пушкина имеют приватный характер и вызваны тем или иным мимолётным поводом. Но, несмотря на некоторую «легковесность» собрания, оно, возможно, точнее представляет общее направление мыслей поэта, чем его крупные, заведомо рассчитанные на публикацию произведения (где он был принужден считаться с мнением цензуры, в те времена более ответственной).
Не секрет, что молва вменяет именно Пушкину многие эпиграммы, касательные не только собратьев его, но и властей церковных и светских. По рукам ходит таких пасквилей гораздо больше, чем, наверняка, сам поэт мог вообразить; авторство (как и достоинства) большинства весьма сомнительно, и вряд ли кто возьмёт на себя смелость его уверенно утверждать по нескольким хулительным строкам. Из понятных причин г. Бартенев остерёгся публиковать таковые опусы, и эпиграммы будут здесь оставлены без внимания, хотя и без того общепризнанно, что в них сочинитель давал волю своим пристрастиям и минутному раздражению – часто облыжно, необузданно и даже богохульно.
Обратимся сразу к области, кою ценители почитают за самое сердце поэзии – к лирике.
Поэт воспевает любовь… И что в том может быть странно, спросите вы? Но – вчитаемся – ради такого ли чувства вручена творцу его дивная цевница?
Любовь смятенна и слепа:
В ней младости упрямство щенье
И чувств кричащая толпа,
И слов немое помраченье;
Напевы ангелов – и бес,
И хаос, первенец творенья,
Под безмятежием небес
В ней туч громовые кипенья;
Всё, всё, чему названий нет! –
Что воспевал Назон трагичный,
Чему смеётся свет столичный,
Но в чём мерцает Божий свет.
Та ли здесь любовь? Явлены ли в ней кротость, целомудрие? Нет, – это смятение, «бес», «хаос»… Сочинитель упоминает о «Божьем свете», но – при чём тут он? это – в «бесе»-то?! Как далеко это чувство от любви истинной, небесной! Как оно суетно, слепо и приземленно! Автор, похоже, и сам примечает это нестроение, когда пишет о «немом помрачении» божественного дара – слова. Видит – но отчётливо гордится замысловатыми апофегмами.
Или – любовь ли вот здесь?! –
О, Боже! Верить ли… Ужель я снова с вами,
Мой ангел юности, наперсница проказ?!
Как позабыть тот бал, веселие, – и нас,
В молчании пред образáми?
Тепло дыхания, лампады в блеске глаз?
Тот бал, ваш первый бал… при строгой-строгой маме…
Ах! всё, что, онемев, сказать язык не мог,
Поведал тайно мне дрожащими устами
За алым ýшком завиток.
Да, текст исполнен витиеватого чувства, кое иных умиляет, но вглядитесь: истинно ли оно православно? Не самоедская ли фантазия – миловаться проказникам, отъединившись на балу не где-то, а пред образами? (уж вестимо! не Всевышний, а мама внушает трепет наипущий). Предположу – автор желал навеять такой тонкой околичностью покров «святости», вящей чистоты события: мол, «сокрывшись от суеты мирской»; но у искушенного читателя уловка возбуждает недоумение – поминовение всуе сие.
Слово, брошенное всуе, подобно семени, не в лоно пролитому: се – мерзость перед Господом.
Ибо сказано: «Вначале было Слово» – Слово всетворяшее, в Иисусе Христе воплощенно бывшее. Как человек – лишь тленное подобие Творца, так и слово человеческое – мимолётное подобие, эхо Слова Божия, эхо, коим призван полниться мир земной во славу Его. Но сколь, случается, богохульно искажен гордыней и суетностью людской сей слабый отзвук! Для того ли Всевышний отверз уста горделивой твари своей?!
Для таких ли вот перлов овидиевых? –
Продлись, небесное мученье...
– О, нимфа! с грешною тоской
Молюсь на вас в благоговенье
И проклинаю жребий свой:
Зачем свела нас прихоть рока?
Вернёте ли мой поцелуй
Когда-нибудь? Ваш взор далёко…
Лишь стук в окно осенних струй
Да фразы… фразы – в горле комом:
Сглотнуть и выдохнуть, – но нет!
В смущенье жадно-незнакомом
Вновь мысли упускаю след,
И вы смеётесь… Боже правый!
Как вы смеётесь надо мной…
Умру за этот взгляд лукавый! –
Всё понимающе земной.
Судя по частоте упоминания (в этой, столь бойко изложенной «тоске» и ей подобных творениях) витающих поцелуев и страстных взглядов, злосчастный поединок впору было учинять не поэту, а его жене.
И в чём же нас наставляет сей стих? В плотских возжеланиях? прелюдии альковной? в неумеренных фантазиях любовников, в обольщающих играх глаголемых, от зевотной скуки произросших? Вдумайтесь – так ли уж полезно сие творение для нравственности переимчивейшего нашего читателя?! – невзирая на якобы «небесность» муки.
Да чистосердечен ли поэт в своих восторгах? О, если бы! Не ведаем, к кому было писано оное послание, но по прочим знаем: даже поэтичнейшее «гений чистой красоты» не исключало срамного «вавилонская блудница» (о той же!) в письмах к друзьям. Вы возразите: а многие ли из читателей могут похвастать полной искренностью и постоянством в подобных делах? Да, немногие, да, – но не читателю пестовать поэта! Особо – поэта талантливого, коему свыше дано не потакать вкусу читателя, а руководствовать того за собою.
Но не только в сочинениях любовных и чувственных автор позволяет себе вещи, таланту неподобающие. Схожими примерами исполнены стихи на самые разные случаи, например:
Ах! – Киприда, ха́йре! – Вакх,
Пьяной кровью винограда,
Видно, надо в торжествах
Причаститься до упада…
Ах! – Киприда, хайре! – Вакх.
Воспоём и о дарах
Артемиды и Деметры;
В головах буяньте, ветры!
Ах! – Киприда, хайре! – Вакх.
Осознавал ли поэт всю нечестивость мельком сказанной им пародии на Святое Причастие? Даже лишне упоминать, что приведённое плотское славословие не только восхваляет утехи, от духовных далёкие – распутство, винопитие и чревоугодие, но и нарочито переполнено нечестивыми именами эллинских демонов, как то было любезно сердцам тогдашних (да и нынешних!) воздыхателей античности.
Или – в следующем пожелании:
Да, годы… Годы всё быстрей:
Уж, кажется, совсем недавно
Гуляли свадьбою твоей,
А ныне – четверо детей…
Завидую. Ей-Богу, славно:
Что в мире слаще! – в играх фавна
Средь идиллических полей
Супружий долг справлять исправно;
Вот так живи – и не старей!
Начертано соседу, по случаю крестин четвёртого у того дитя. Повод радостный и святой; так ужели нельзя было сказать о сём таинстве без игривых намёков, не приплетая языческих фавнов?! В итоге само духовное событие сокрылось, а послание исполнилось смрадословия антично-скабрезного.
Но куда чаще в надписях мелькают более тонкие духовные огрехи, как в нижеследующей, другому младенцу посвященной:
Пребудут ангелы над вами,
Как зорких нянек благодать!
Из колыбельки с кружевами
Дал Бог вам – ангелам под стать –
Следить смышлёными глазами
И пальчик розовый сосать.
Да, поэт удачно передал естественное умиление при виде безгрешного дитя, но опять не удержался от смешения Божиих ангелов и людских нянек – прием, возможно, кажущийся мирянину вполне даже удачным и цветистым, но задевающий действительно развитое религиозное чувство.
Или всмотритесь в такое извлечение:
Вечер. Ветер рвёт и плачет.
Кто там, где там?.. только пыль:
То ль монашку в пекло тащит,
То ли чёрта – в монастырь.
Хохоча, хоры̀ заводит,
Теша леших по лесам;
Аль нечистый колобродит?! –
То ли – ветер, то ли – сам…
Вот скаженный! – до рассвета
Взялся всѐнощную выть;
Чу! младенец хнычет где-то…
Кто ты?! где? А ну-ка, выдь!
Эй, залётный, покажися!
Темнотища, как на грех…
Зыбко, как улыбка лисья,
То ли – шёпот, то ли – смех.
В доме дышит тьма густая –
Скрипы, шорох, сквозняки;
Охнул кто?! …перо, играя,
Ускользает из руки.
Эк свечу перекосило –
Над бумагой странен свет,
Чур! изыди!.. Крестна сила…
То ли сплю я, то ли – нет.
В сем глубокомысленном отрывке затейник, просто хлёсткого словца ради, мимоходом смешал насельников святой обители и преисподней, непотребный вой и песнопения церковные. Можно поверить, что оная скверна – невольная и неосознанная, хотя и в таком разе мыслимы ли для человека богобоязненного столь надругательные «истины» в хрестоматии для юношества, к примеру?
Но есть и тексты, прямо-таки вопиющие в кощунственном помрачении:
Блажен не ведающий зла,
Неуловимый для соблазна,
Блажен, в ком на̀божность сожгла
Дотла всё, что молва заглазна
Столь щедро да̀ровала мне,
Что возгордиться бы вполне…
Но – прочь! Не в хладе истуканьем –
В гусарстве сердца удалом
Душа объята ликованьем –
Лучащимся любовным сном,
Невыразимым сном хрустальным,
И содрогающим, и дальным.
А с неба падшие стихи –
Немого чувства толкованья,
И рифмовать «стихи» с «грехи»
Нас тянет не без основанья
(Но не родню «любовь» и «кровь»:
Нет! сёстры – Муза и Любовь).
Вчитайтесь – автор глумливо даёт понять, что кичится своими деяниями, вере противоречащими и молвой осуждаемыми, что его стихи и его грехи – связаны. Показная гордыня греховности – что дальше от смирения христианского? Этому ли поучать должны пииты?
Впрочем, склонность к устремлениям дольним чаще прорывается в более скрытой форме:
Давно ль, под сению Лицея
Перед экзаменом говея,
Науки чёрствый алфавит
И пресны притчи назарея
Мы на скоромный гимн харит
Меняли вдруг?..
С тех пор немало
Нам яств отведать довелось,
Что провидение послало;
Ан, дружба – дружбой, – вкусы врозь:
Нам разная досталась школа
Начальственных мочёных груш
И ягодок стыдлива пола,
Лишь музу чтим одну и ту ж –
Её капризам потакаем,
Её амброзию алкаем
И орошаем гло̀ток сушь
Стихов божественным нектаром
Усердней, чем лафитом старым.
Ах, ужели порывы души поэта столь родственны чревоугодию, столь трактирно приземлены, как в приведенном кулинарнейшем из кредо?! Ирония – иронией, шутка – шуткой, но какое умонастроение молодому читателю в назидание поставлено будет таким «уроком»? (тем паче, ежели принять в рассуждение уничижительные слова о священном Писании!..).
Столь же чревоублажительны и многие другие послания острослова, к примеру:
Если пост переживу –
Заявлюсь пред юбиляра
В хлебосольную Москву,
Сведать трю̀фелей от Яра
И стерляжую уху
Похлебать под расстегаи,
Другу байки шелопайи
Рассказать, как на духу.
Вот-вот! – «байки шелопайи» – донѐльзя удачное прозвание для ходивших в списках созданий стихотворца (отметим – уже по привычке – неблагочестивое «если пост переживу»…). Впрочем, свою охочесть к обеденной теме сам поэт возносил в достоинство немалое: «что речь веду в моих строфах я столь же часто о пирах, … как ты, божественный Омир». И даже любовные излияния не миновала чаша сия:
И в сны тревожные мои
Ты проливалась, как Аи!
– облизывается наш лакомка, похоже, совершенно серьёзно!
Нет, конечно, любому смертному до̀лжно временами думать о пропитании, однако преизбыток оных мыслей в местах неподобающих свидетельствует о суетно-эпикурейских устремлениях сочинителя.
И сожаления достойно, что даже при описании природы благоговейное восхищение творением Господним автор частенько похабит наносным зубоскальством, как в этом письме:
Грустны осенние цветы,
Но знаю: осень неповинна,
Что в половодье красоты
Есть капля а̀нглийского сплина;
Пускай грехи календаря
Живописал и я, играя,
Но, между нами говоря,
Мне дорога пора любая.
Люблю валдайский перезвон,
Морозец, солнце, скрип полозьев:
С собой шампанского и – вон!..
Дела докучные забросив.
Весна? – хоть со̀ смеху реви:
Так уморительно державу
В купели хлябей и любви
Всевышний крестит; мне – по нраву.
Ещё люблю: мурлычет гром,
И набегает летний ветер,
И плеск, и радуга с дождём,
А дождь безудержен и светел!
Но осень… осень ближе мне:
Я жду её со страстью тайной –
Так возвращаются к жене
От ласк любовницы случайной.
Поплачет осень – и простит
Клятвопреступные мгновенья,
И лист, зардевшийся с обид,
Припудрит инеем забвенья;
А я растроганно готов –
Как будто в покаянье запил –
Ей петь и петь до петухов
Под пересуды трезвых капель.
Разумеется, не все творения Пушкина явно (пусть – ненароком и неосознанно) глумятся над верой. Взглянем, например, вот на такую «альбомную» элегию:
Мелькнут года; сомкнутся вежды,
Седой, понурюсь у огня,
И встретят отзвуком надежды
Воспоминания меня.
Припомню нимфы облик гордый
В прелестном платье голубом,
И наш дуэт под клавикорды,
И этот дѐвичий альбом.
И, может стать, на сей странице
(При внуках важность сохраня…)
И вы в Париже или Ницце
С улыбкой вспомните меня.
Невинно? – Дай-то Бог. Но достойно ли того таланта, коий был дарован поэту? И, главное, смогла ли вынести отроковица из подобного «назидания» хоть какой-то моральный урок? Сомнительно. Хотя – ах, если бы и прочее наследие сочинителя вызывало только такие вопросы!
Многочисленны в присланном и краткие стихотворные реверансы на манер нижеприведенного:
Всех тоньше в вас очарованье;
Пленяя милой простотой,
Вы – белый парус в океане
Толпы чванливой и пустой.
а то и – более рискованного
Мы встретились опять, испив страданий чаши,
Но – тот же юный взор, и даже ножка – та же…
– строфы явно призваны ублажить минутное тщеславие стареющей хозяйки дома, не претендуя ни на что большее ни по содержанию, ни по исполнению. Признаем, сие – неизбежная дань, платимая вращающимся в свете поэтом, но неё ли ради ниспослан ему талант?
И воистину излюбленная ухватка Пушкина – окидывать окружающее взором разочарованно-ироничным, скучающе-насмешливым, подобно созданиям чтимого им «гордости поэта», как в этом наброске:
К окну приник туман осенний,
А у окна – сама весна,
Так зала чинная полна
Сердечных (с шумом!) поздравлений,
Благонамеренных словес
Известных в городе повес,
Папа̀ и маменек любезных,
Лорд-байронов мелкопоместных
И расцветающих красот
С осьмого по тридцатый год.
То есть, поэт, если и не был, то почему-то упрямо желал сойти за человека, всем пресыщенного и всем наскученного – отменно неудачный образец для подражания неоперившимся читателем:
Свобода и покой – вот всё, к чему стремлюсь
Душой усталою, так рано охладевшей, …
Аналогично – в отрывке из письма –
Привет, соперник мой у музы!
К Волконским в среду?.. – право, лень.
Мне тяжелы приличий узы
И скучен свет… скажи уж – тень,
День каждый – как прошедший день:
Меж котильона и пирожных –
Психей павлиньи веера,
Вязь недомолвок осторожных,
Досужих колкостей игра,
Поклоны, сплин, et cetera…
– Нет, нет, я век бы нѐ был в свете!
Но – что с того, коль Наталѝ
Так и влекут услады эти?
Влекусь и я – сиди, дремли…
Дремлю! и сонно ненавижу.
Ну хорошо, когда порой
Врага достойного завижу –
О, нега!.. о, душе покой…
Поверишь ли? – почти с любовью
В него впиваю коготки;
Его (помилуй, Боже…) кровью
Спросонья потчую стихи –
Влаголюбивы, но кротки.
Нет, то ли дело жить в деревне,
… … …
– игриво рисуясь перед собратом, поэт убеждает в своём неожиданном презрении к светским увеселениям, коими, как известно, он вовсе не пренебрегал. Для нас здесь замечательно нелепа и попытка обелить «кроткие» наветы, носившие более печать заносчивости и раздражительности, нежели гения пиитического.
Или ещё пример «красного словца»:
Вновь по ухабам вдохновенья
Понёс Пегас, и дождь в окне –
Ревнивой музой, и весь день я
С чернильницей наедине
Грызу перо… И спать под утро
Сбираюсь лечь – но уж поёт
Церковный звон: смиренномудро
Меня к заутрене зовёт;
Ах! чтоб их… в благонравной скуке
Крещусь и падаю главой
На сладко ноющие руки,
В уме привет не конча свой.
– из сего мы снова находим, что автор склонен писать в тоне весьма и весьма легкомысленном обо всём, даже о предметах, заведомо серьёзных и даже священных.
Но лучше ли, когда от иронии он – для разнообразия – вдруг переходит к патетике? –
Год високосный, крестный год,
Хоругвь пожара над Москвою…
О, год невзгод и волчья воя!
Но, осердясь, вскипел народ –
И кровью заиграл восход,
Упало галлов ретиво̀е:
Смела славянская заря
Их корсиканского мессию;
Как мы гордились за царя,
Как ликовали за Россию!
Блажен восторженности миг…
Но дни бегут. Зарницы дáле.
Погибшим почести воздали,
Живым раздали по медали –
И всё закончилось для них.
И всё... конец?! Но не для нас:
Друзья, лиха беда – начало.
О Русь! Как долго ты молчала,
Ужель былинный дух угас?
Святош и катов зоркий сглаз –
Навеки? ты ль страдала мало?!
Воспрянь же! праведна – и зла
Долготерпением народа,
Иль мхом смиренья поросла
В душе сокрытая свобода?
Так пусть в погибельном бою
Мне уготовят месть кроваву –
Твоё пришествие и славу
Я с упоением пою!
Здесь люди верующие и смиренные поставлены соратно с катами, терпение – зло, а буйство кровавое воспеяния достойно! Мораль, совесть христианина, да что – христианина: трезвого язычника! – извёрнута в сей мальчишеской выспренности (от коей и сам автор, надо думать, вскорости отрекся!) с ног на голову. И – чего ради? Ради мимолётного поветрия на словеса байронические? Сатанинского «есть упоение в бою и бездны мрачной на краю»? Или – во имя неуместных в óно время химер, кои знакомцы поэта переняли от поверженного отечеством супостата?
Тем паче, хотя Пушкин и писал в раскаянии: «Бунт и революция мне никогда не нравились», а также «лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества» (и, с летами и опытом, действительно осознал богоданность выстраданного Русью престола), только провидение Господне охранило поэта от соучастия в известной смуте, охранило вопреки гибельному желанию того, спасая талант для дел благих. Но сумел ли он использовать дарованный случай? – Увы,
Меня прельщали той порой
Иноплеменные затеи…
Да, русскому человеку памятны вдохновенные строки Пушкина о моментах грозных, для истории Руси знаменательных. Но в коей мере его можно назвать патриотом? Патриотизм – это, согласитесь, первым долгом уважение к вере и обычаям отеческим, к национальному укладу жизни и образу правления. «Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою», глумливо говаривал поэт; ужели это речь патриота? «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство» – признавался он в миг откровенности: взгляд, тайно разделяемый всей нашей «мыслящей интеллигенцией».
Впрочем, даже в её кругу избалованный славой поэт не всегда чувствовал себя дома:
Мой друг, всё те же мы, но мир давно не тот,
Мятежной лиры звук у юности не в моде:
Уездный comme il faut проводит жизнь в дремоте,
И правят сном его не музы, а Эрот.
Конечно, непонимание часто сопутствует талантам недюжинным, однако истинная трагедия сочинителя глубже – в разладе между ниспосланным свыше предназначением и мирским обычаем, орудием лукавого. И, возможно, Пушкин ощущал её горше кого-либо стороннего, ощущал каждочасно. «Ум ищет божества, а сердце не находит», «непостижимое волненье меня к лукавому влекло», «Пушкин бесом ускользнул»… – такие «сердца горестные заметы» пронзают читающего его вирши повсеместно.
Неопытному разуму легко принять блики адского пламени за огонь вдохновения: даже само слово «гениальность» намекает на одержимость некиим языческим демоном («гением»). Но и из мрачнейших пропастей души порой брезжат зарницы истины:
Подруга музы полусонной,
Луна сияющей тропой
В уединенный мой покой
Cошла испанской примадонной:
Неукротима – хоть кричи! –
В меня глядит всё дерзновенней;
Что ей наветы падших тѐней
И дрожь завистливой свечи?
Бьют полночь бронзовые гро̀мы,
И овевает сладкий страх,
И чудны буквы на листах:
Знакомы мне – и не знакомы.
А крылья музы так тихѝ…
Ей пробуждать меня не надо:
Здесь тишина – как серенада,
И пишет мною ночь стихи.
Знаю мирян, коим приведенное мнится чуть ли не воплощением поэзии. Но сознавал ли сочинитель, что раскрыл в завершающих строках сего дремотного признания? Ужель сам князь полуночи, дух бездны и зачарованного лунного света, водил его покорной десницей, сплетая свои прельстительные ночные вирши? (потому, надо думать, так «знакомы – и не знакомы» автору «буквы на листах»!). «Ах! – возразят мне, – по̀лно, речь идёт всего лишь о сонных ощущениях, о поэтических воздушностях!», но – не прозревает ли тут поэт истинный исток многих своих озарений, сам не ведая того?..
Кто же, ты спросишь, навеял сии сладкозвучные гимны?
Боги Олимпа, отвечу, водили рукой псалмопевца!
– сказано в похвалу собрату, но – боги ли это?! или…
… Или – не отблеск ли геенны лёг на следующие строки? –
Люблю под хор мятели зимней
Смотреть на прихоти огня:
Летучих снов невыразимей
Переплетаясь и маня,
Огонь танцует для меня.
Святая шалость Терпсихоры...
Вот и поэт, судьбой гоним,
Не унижаясь на укоры,
Как огнекрылый серафим
Одним горит стихом своим.
Одним – но разным, вечно ново:
Мечты нетерпеливый гнев –
Лишь отблеск жара рокового;
И ураган, и юных дев
Зову, смирение презрев.
Пою неведомые силы!
Так слов, коснувшихся огня,
Трепещет пепел легкокрылый,
И рвётся сердце – головня
В костре, сжигающем меня.
Сравните – нарочитая близость речений и даже рифм с многажды восхваленным «Пророком» воистину знаменательна, но ежели в «Пророке» «угль, пылающий огнём» есть дар Божий своему посланцу, то здесь – в тексте, похоже, более интимном и на публикование не рассчитанном – покровителем «жара рокового» оказываются, напротив, «неведомые силы», чуждые терпению и смирению: что сие за силы, догадаться нетрудно.
И после всего виденного мы находим у недавно ещё гремевшего литературного мессии: «… читая его творения, можно превосходным образом воспитать в себе человека, и такое чтение особенно полезно для молодых людей обоего пола. Ни один из русских поэтов не может быть столько, как Пушкин, воспитателем юношества, образователем юного чувства»?! Жутко подумать, какого именно «человека» надеялся взрастить оный неистовый пестователь! (зажмурившись, обмурлыкавший рассмотренное нами творчество поэта как «благородное, кроткое, нежное, благоуханное и грациозное»). И подобное мнение безраздумно принимается за чуть ли не общепринятое! Воистину – о, времена, о, нравы…
Привет тебе от Асмодея,
Кассандра тоже шлёт привет
И Вот желает многих лет…
(Короче: здесь – вся ассамблея).
Мы, доедаючи гуся
Средь прочая людей безвестных,
Холопей рифмы безпоместных,
Серьёзны – описать нельзя.
И, отслужа обедню пузу,
Свершивши Вакху литию
И приобняв хмельную музу,
Готовы несть галиматью –
Авось, припомним и твою.
Уж не привет ли от Асмодея (?!) и галиматья так особенно полезны «для молодых людей обоего пола»?..
=== === ===
Скажете – легко быть прозорливцами спустя полвека… Возможно. А как, например, сам поэт воспринимал свой талант? Вот что он писал о своём «заточении» в Михайловском:
… Здесь дар ликующий окреп:
В нём упоение от звука,
Хотений дерзостных вертеп,
Всевластья яростная мука,
Слова, язвящие насквозь,
И беззаконные порывы –
Всё, что сбылось и не сбылось –
Миг страсти, слёзы шаловливы…
С ним, как в грозу, глава легка:
Дышу свободою стиха.
«Свободою» – от чего?.. Есть ли в сем нагромождении хоть одно качество, христианину приличествующее?!.. Поэт сознаёт, ощущает беззаконность своих «порывов», и, похоже, лишь забавляется ею.
Но видели ли растущую пропасть в душе Пушкина окружающие? Да, многие – люди проницательные и благочестивые. Видели – и, в меру слабых сил, старались спасти его.
Наставник поэта, директор Царскосельского лицея Егор Антонович Энгельгардт с горечью заметил ещё весной 1816 года: «Его сердце холодно и пусто; в нём нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда ещё не бывало юношеское сердце. Нежные и юношеские чувствования унижены в нём воображением, осквернены всеми эротическими произведениями французской литературы».
Старший собрат и друг, Василий Андреевич Жуковский, предупреждал в письме Пушкину: «Наши отроки (то есть все зреющее поколение), при плохом воспитании, которое не дает им никакой подпоры для жизни, познакомились с твоими буйными, одетыми прелестию поэзии мыслями; ты уже многим нанес вред неисцелимый. Это должно заставить тебя трепетать. Талант ничто. Главное: величие нравственное». Ах, можно ли сказать откровеннее?! Но общая судьба горьких истин –
… За что меня так ненавидишь –
За что мне правду говоришь?!
Даже Церковь, святая Церковь наша не раз пыталась вразумить гибнущего сына! Не тревога ли за мятущуюся душу подвигла на стихотворную отповедь самого митрополита Московского и Коломенского Филарета (не лишне помянуть – члена Е. И. В. Академии по Отделению словесности!)? Стихам «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?» сей великий пастырь стихотворно ответствовал: «Не напрасно, не случайно жизнь от Бога мне дана…». Да, тронутый заботой поэт отозвался почтительными стансами, однако мирские демоны продолжили тайно терзать его разум. Продолжили – к нашему общему горю.
Вдумайтесь, сколь символичен облик стихов сочинителя в памяти народной – свидетеле неподкупном и верном даже в обольщениях своих!
Верить ли, что нелепая в богохульстве «Гавриилиада» подброшена в мир рукою Пушкина? Пусть даже сие – навет, но сама всеобщность молвы, само убеждение читателей в его авторстве не обличают ли глубину помрачения затейника? Паче того, последние строки сей ереси открыто и грозно предрекают причину гибели поэта: воистину талант – провидец даже в заблуждениях, но редкому творцу дано расслышать себя.
Ах, если бы подобная скверна на мирской памяти о Пушкине была единственна! Даже в бесхитростной «Сказке о купце Кузьме Остолопе и работнике его Балде» (вот уж где подлинно невместны лживые изыски, дабы не отравлять души младенцев!) глумливая молва переиначила купца в… духовное лицо. Насколько же не лестную по себе память довелось составить автору, если последние годы иные издатели смеют выдавать такую переделку за якобы изначальное, и люди, образованием чванящиеся, принимают сие на веру!
А какие мерзости приписывает молва Пушкину в отношении неизменно благодетельствовавших ему коронованных особ!.. Но – не будем о том, дабы не оскорблять величие и не вызывать споров, в лучшем случае, бесплодных, а то и –
… на почве доброй,
Даст Бог, назавтра всё взойдёт,
Что ни посей…
=== === ===
Талант есть небесное, явленное в земном. Про человека талантливого привыкли говорить: «Это ему от Бога дано!», «дар Божий!», редко задумываясь: к чему сей дар дан?
Мало кто сознаёт, что одарённый человек несёт ответственность за свой талант, что от него требуется тщание распорядиться дарованным свыше: вспомним притчи о нерадивом слуге, закопавшем талант, или о семенах, упавших на камень… И, чем больше талант, чем набатнее его голос в сердцах мятущихся, тем тяжелее его ноша: истинный гений в ответе за зачарованных им. Талант испытует и поэта, и его читателей.
Да, Пушкин прав в осознании, что дар поэтический близок дару пророческому, ибо любой пророк Господень есть подлинный поэт: сколь поэтичны стихи Писания, невзирая на чуждость им рифм и прочих младенческих отрад, от языка изложения сугубо зависящих! Однако мирским поэтом глаголет не Бог, а в грехе погрязшее человеческое естество, и луч небесный лишь изредка брезжит сквозь смрадные пласты людского; неискушенный же читатель обречен обонять сии фимиамы и, по земной привычке своей, всерьёз считает их за высокое, с видом ценителя смакуя доносимый поэтом «букет» и рукоплеща скоморошьей ловкости его в рифмах и размерах:
На рауте у суеты
Смеёмся шуткам немудрящим…
И лишь в минуту редкого просветления сочинителю дано проникнуться своим предназначением: «Веленью Божию, о муза, будь послушна», хотя тут же – кичливое «Я памятник себе воздвиг нерукотворный»; какой талант – и какая гордыня! И на одно
Молюсь душою преклоненной
Перед реликвией святой, …
приходится по сотне
Играй, греми, вакхическая лира!
Дозволительно ли «сынам гармонии» забывать, что они в первую очередь – дети Божии?..
Столь высокий дар, как у Пушкина, оборачивает стихосложение в таинство, таинство словотворения. Строки его песнопений перестают быть частным, мирским делом (как у стихотворцев дюжинных), слагаясь в литургию, коя призвана возносить душу читателя в сияние мира горнего, искать изъяснение неизъяснимого – для того и дана поэту благостыня повеления словом.
И скорбь охватывает, ежели Богом отмеченный, покорствуя обычаю досужей толпы, тратит дар на блуд словесный – на языческое воспеяние мира земного, страстей мимолетных и стократ иллюзорных… Скорбь – и ужас, как при сквернословии в храме! – ежели вместо благовеста слышатся словеса кощунственные, коим попранный дар Божий придал особую, сатанинскую прельстительность (чему умиляется, поёт душа простеца российского: «вот ведь, и поэзия высокая – а всё, как у нас, мыслию смердящих, вот ведь и гений заоблачный – а совсем как мы, плоть от плоти»).
Более того, по смерти поэта нахлынули поколения выучеников и подражателей, берущих худшее от него и купно множащих вред, им принесенный. Многие из плевелов, коими поросла и порастёт ещё новомодная словесность российская – плевелы неверия и неблагомыслия – в изрядной степени коренятся в этом спорном наследии:
… Над словом, кинутом в века,
Пусть препираются потомки –
Я улыбнусь издалека.
Велики заслуги Пушкина перед русской словесностью, но велики и окаянства его перед обычаем православным, а, главное, пред своим же даром Господним, бессчётно на суету сует траченным.
И подспудно обжигает сомнение: а был ли конец поэта случаен? Не предрешен ли творениями его – ибо трудно назвать более назидательный венец духовной погибели, нежели смерть вызвавшего на поединок, – на воистину глумление над изначалом христианским: так ли любить врагов наших учил Спаситель?!
Неизмерима благость Господня, и не нам творить суд брату своему; однако сегодня, говоря о всем памятной годовщине, под звуки многия и многия хоров хвалебных помянем и другую сторону творений Пушкина и помолимся за душу поэта – талантливую, дивнопевную, но многогрешную.
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
Вот ить как, и никак иначе…
Даже бес его знает, что и сказать. Крутенько. То ли мудрая отеческая укоризна, то ли юбилейно-заупокойный троллинг образца 1887 г., с патлами и клобуком. В общем – сами для себя решайте. Хотя рассуждения – интересные… но, если так же и на моё, блин, стихоблудие поглядеть… брррр! Почитаешь – и писать расхочется, Савонарола он недожаренный…
А впрочем, это ж – о талантищах, а мы, сирые, всерьёз и навредить-то не способны. Как повезло, что я – не Пушкин! Да и Дантесам стрéлки забивать не обязан – разве что мордасы соседу по пьяни надраишь…
Андрей Злой
(для мастер-класса «Поэзия»)
По поводу четырнадцатого тура конкурса «Парнасик» (стилизация под поздний период Сергея Есенина).
Я нашёл одну любопытную статью с неизвестными мне ранее текстами поэта и с немного полемическими выводами автора, врача-психиатра, о состоянии здоровья Есенина: Погорелко К.П., «Диагноз: гениальность» (в сб. «В этой жизни умирать не ново», СПб, 1997). Поскольку к теме конкурса она имеет прямое отношение, не могу удержаться от перепечатки здесь (с небольшими сокращениями, в основном – в местах, где автор сползает в чересчур специфические области с медицинской терминологией; на общий смысл они не влияют).
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
Диагноз: гениальность
Погорелко К.П.
Недавно произошла прошедшая почти незамеченной (в пылу скандальных дискуссий об обстоятельствах смерти Сергея Есенина) маленькая литературная сенсация – специалистам были переданы ранее неизвестные стихотворения и черновики поэта. История их обретения одновременно и невероятна, и обыденна для нашей безалаберной страны.
Как известно, Есенин за несколько дней до гибели сбежал из платной психиатрической больницы, сбежал, вопреки принятым в подобных учреждениях правилам, якобы выйдя проводить выписанного товарища. Чтобы не вызвать подозрений, он даже оставил на прикроватной тумбочке раскрытую тетрадь с черновиками – так она и осталась ждать хозяина, заложенная карандашом (у Есенина с собой было несколько тетрадей, про оставленную литературоведы до недавнего времени не подозревали).
В дальнейшем все вещи были возвращены клиникой владельцу, кроме этой тетрадки.
Причина в том, что одна из практиканток (Т.И. Маркова) не удержалась и взяла её почитать, а потом было поздно возвращать… В результате эти стихи находились в её семье на протяжении почти века. До 60-х годов отечественная критика не особо жаловала поэта, находя за ним кучу прегрешений перед «передовой советской литературой», и о ценности раритета его держатели представления не имели: пустые листы во время войны были реквизированы на нужды детей-школьников, но записи, к счастью, сохранились. Год назад правнучка Тамары Ивановны передала их в музей.
Поскольку основная клиническая карта Есенина утрачена, споры о его психическом заболевании вряд ли когда иссякнут. Обретённые тексты являются одними из последних, написанных поэтом перед самоубийством, и могут косвенно пролить свет на его диагноз. В этой плоскости они и рассматриваются в данной работе.
Сделанные нами выводы интересно сравнить с выводами в статье проф. И.Б. Галанта, известного психиатра, современника Есенина (Галант И.Б., «О душевной болезни С. Есенина», Клинический архив гениальности и одаренности (эвропатологии), том 2, вып. 2, 1926), в которой поэту по его хорошо известным стихотворениям поставлен диагноз не только алкогольной психопатии, но и скрытой зоофилии и слабоумия [ см. здесь (А.З.) ].
Собранные в тетради черновики и отрывки крайне разнородны, и, как нам показалось, существенно уступают лучшим произведениям поэта. При чтении возникает ощущение, будто автор перебирал свои былые стили в поисках новой манеры… или прощался с ними. Мы рассматривали только более-менее (внешне) завершённые стихотворения. Понятно, что часть из них вообще не была предназначена для стороннего читателя, часть, вероятно, была бы перед публикацией переработана. Но, думается, любой черновик информативнее для психиатра, чем трижды отлакированное собрание сочинений.
Мы попытались в меру возможности сгруппировать прочитанное по времени написания и значимости для психиатрического диагноза.
1. Тексты, предположительно, до-больничные
Открывающие тетрадь тексты созданы, вероятно, до поступления в клинику.
Первый из них записан почти без помарок – похоже, по памяти. С точки зрения техники, для автора необычна рифмованная цезура – в стихах Есенина она редка. Зато из подчёркнуто-простонародной лексики и обилия инверсий можно заключить, что это что-то раннее, но переделанное в последний период:
Зорька соловьиная, на любовь бедовая,
Кычешь за овинами ведовскúми зовами,
Эхами смешливыми, косами зелёными,
В серебре над нивами таешь перезвонами.
Только сердце выстыло снеговою слепенью –
За метелью-выстрелом где вы, гуси-лебеди?
Говорят – злосчастный я, всё некстати деется.
Зоренька ты ясная, погадай мне, девица.
Душу распотешную, как хромую ýтицу,
Помани надеждою – вдруг оно и сбудется.
Вдруг и – бесприютное сердце распогодится…
Поздно! Дума лютая мечется по горнице.
Искушает, мучая, будто шёпот в пропасти.
Ты, заря горючая! Чую: ты – не попусту.
Ты запеленай меня в руки ворожбиные,
Зорька поминальная над моей судьбиною.
Безнадёжность, «дума лютая», «шёпот в пропасти», «зорька поминальная»… Были ли они в первоначальном варианте текста или привнесены уже в последние дни жизни поэта? Ответить уверенно невозможно – и в его юношеских строках попадаются близкие мотивы, но то, что автор записал именно эти стихи перед концом, симптоматично.
Или – вот это, явно навеянное осенней непогодицей:
Сердце, сúротко, стóит ли плакать?
Пусть куражатся снег с дождём,
Даже в мыслях смурнáя слякоть, –
Мы с тобою вдвоём подождём.
Да не ной ты, не ной! – перебьёмся,
Перед хлябями не лебезя.
Нам бы только по искорке солнца,
И – чтоб где-нибудь ждали друзья.
Жизнь, поверь, не особая пакость:
Вдруг – проснёмся, а всё – путём?
Ты поплачь, если хочется плакать…
Ничего. Эту хмарь переждём.
Вполне «сезонный» текст, выражающий осеннее обострение депрессии. Ключевое слово – «ждать». Но – а какова альтернатива? Именно в такие, беспросветные, дни осенняя депрессия часто завершается суицидом; не это ли имел автор в виду?
А вот следующее, похоже, вызвано воспоминаниями о летней поездке в Константиново:
Ах, какая жалость… Зацепился месяц.
Шёл себе над рощей, голову повеся.
Месяц деревенский – молодой, неброский;
Закружили парня пьяные берёзки.
Щекотнó играли, зелены́м поили,
Рожки голубые косами обвили.
И теперь он в ветках у болотной плеши
Серебристой песней подпевает лешим.
Так и я когда-то зоревал по-пéрву…
Как же целовались озорные стервы!
А сейчас давно уж никому не нужен,
С холостой гулянки шлёпаю по лужам.
Настрой знакомый, светло-грустный есенинский, но, опять же, отметим итоговое: «никому не нужен». Может, потому и вспомнился этот стих поэту последней осенью?
Есенина навязчиво преследовали многажды знакомые сцены пути из кабака: сугробы, нарастающее опьянение… Похоже, его, как обычно, ведёт домой кто-то из друзей – «аудитория»… глухая морозная ночь…
Эй ты, ночка! – что млеешь ужасом,
Как дворняга, укравшая кость?
Тихо-тихо хихикают-крýжатся
Синие хлопья звёзд.
Непротоптанная сугрóбица,
Беспутёвая наша судьба…
А покусывает! знать, торопится:
Ночь – не худшая из собак.
Из собак… Ишь, кабак – «ресторация!»,
Половые, барьё… – тьфу на вас!
В жизни много лупил пидарасов я,
Бог не выдал, а чёрт не спас.
Всё допито? Пошарь, ну пошарь ещё…
Стой, ямщик! Не гони коней –
Не пожар, просто злое пожарище
Начадило в крови моей.
Ночка гложет башку недужную,
Дайте, дайте дворняге кость!
Тараканами лезут с дружбою
Надоедные хлопья звёзд.
Чур меня! провались, скаженные!
Вот поймаю – как дам разá!
Мне зарыться бы в сонное, женное,
Не уснуть – хоть закрыть глаза…
Тараканы метелицей крýжатся,
Ночь разыскивает конуру,
Окна крестятся, глупые, в ужасе –
Подворотням стихи ору.
По воспоминаниям, поэт в подпитии мог «дать разá» не только звёздам. Крепчающий пьяный кураж к последней строфе сменяется разгулом галлюциноза. Текст ценен протоколом смены настроений, подкупает аутентичностью (заметьте, например, – «хлопья звёзд»: размытость изображения может быть вызвана как дифракцией в морозном воздухе, так и плохой фокусировкой глаз нетрезвого героя, что более вероятно – ведь звёзды ещё и «хихикают-кружатся»), поэт сохранял профессиональную наблюдательность даже в состоянии крайнего опьянения.
Показательна техника: то и дело отбрасывается один из слогов в третьей стопе анапеста, что придаёт звучанию немного «пьяную», разговорную, более капризно-эмоциональную окраску. Этот приём прочно вошёл в палитру автора – в меньших дозах он присутствует и в других его стихотворениях.
Напрашивается вопрос: в какой степени образностью стиха мы обязаны поэтическому воображению, а в какой – реальным алкогольным галлюцинациям? Ответить невозможно: в этот период болезнь и талант уже были слиты, подпитывали друг друга.
2. Шуточные тексты
Конечно, у классика в клинике бывали «светлые» периоды – в тетради попадаются хулиганские экспромты. Хотя и в них настроение – на грани между хохотом и руганью. Например, здесь он негодует на горящую всю ночь (по обычному распорядку) синюю лампочку:
Что в больнице мне не спится?
Синий свет… Едрёна мать!
Бл***! Больница – мастерица,
Чтоб лечиться, но не спать?!
Здесь – рисует нелицеприятный портрет главврача:
Приходил с утра главврач Ганнýшкин,
Голова и ушки – как галушки,
Обещал в два счёта излечить.
Говорит, что тоже из Рязани –
Там, в Рязани, куча важной срани.
Так лечи ты тёщу на печи!
Здесь – оттачивает юридические формулировки своих разногласий с органами правопорядка:
А у нашей родимой милиции
Вознамереньеца ох*úстые,
Только х*юшки им, и х*éшеньки –
Я ведь, вроде бы как, сумасшедшенький.
А здесь (тщательно кем-то замазанное, но прочтённое дотошными специалистами) – просто человек доволен собой и мирозданием:
Обоссаться, не совру:
Отодрал я медсестру!
Нынче каждой ночью
Я е*у, не дрóчу.
Существенные медицинские выводы сделать трудно, но неожиданный инфантилизм очевиден. Впрочем, больше удивляет разница настроя этих лихих «произведений» и опубликованных стихов того же периода – похоже, поэт писал всерьёз именно в часы депрессии.
3. «Нетипичные» для поэта тексты
Однако и некоторые из текстов, написанных «не на шутку», звучат непривычно по сравнению с хрестоматийным творческим обликом поэта.
Например, следующее стихотворение, вероятно, датируется первыми днями лечения – известно, что Есенин поступил в клинику в крайне угнетённом состоянии:
Синий вечер. Всё тише и тише.
За окном – растоптанный снег.
Мне теперь, что в Москве, что в Париже,
Глубоко и на всех…
А ведь снилось: по жизни – вприсядку!
Только где они, блудные сны?
Грязный снег… как же сердцу зябко.
Не дожить до весны.
Трезвый. Рады? На кой мне слава…
Будто кто-то по мне вздохнёт.
Кто?! – кабацкая, в дым, шалава,
Да вот этот пригревшийся кот?
Быть поэтом – смешная заслуга,
Скоморошья судьба не новá:
К тридцати – ни подруги, ни друга.
Скажут, сам виноват.
А – пускай. Пусть уйдут, пусть забудут.
Даже лучше, когда больней.
Сука память… убью, паскуду!
Синева. Синева – и снег.
… Это для него не снег, а нечто в собственной душе, испачканное и затоптанное. Пророческое «не дожить до весны». «Глубоко и на всех…» – и подавляемая тяга к людям, людям, которые, как он считает, предают его (жена, друзья…), тяга, выраженная «от противного». Жажда понимания, детская жажда сочувствия – до крайностей, до, возможно, самоубийства «нáзло». Мотивы жизненного краха, опустошённости, конца.
По аналогичному поводу проф. Галант пишет: «Притупление чувств у Есенина доходит до того, что он не питает ни к кому больше чувств любви, не чувствует себя ни с кем и ни с чем связанным». Думается, это не так – именно в таких «пусть уйдут…» проявляется обострённая боязнь остаться одному, выраженная эмоционально до истерики, «навыворот»; такие тексты нельзя читать буквально, как записанный медсестрой анамнез.
Стихотворение раскрывает предельно неустойчивое, истероидное психопатическое состояние, характерное для больных, склонных к суициду. Незавершённый курс лечения смог лишь отсрочить результат.
Ещё более тяжёлое впечатление оставляют некоторые другие черновики.
Сволочи. Сволочи! Все вы – сволочи.
Наливай… Что сопишь, оторва?
Да ну хватит жалеть меня, стóнучи! –
Эка новость – гляжусь не здóрово.
Ты, красивая, думаешь – кончен я?
Был поэт, прогремел… был, да вышел?!
Отпевать меня хором охочие?
Знаю, знаю, радетели. Шиш вам!
Я ещё поору, всем на зáвидки.
А вот нáзло! – возьму, и не сдохну.
Наливай… Эх! допью, и от заиньки
Усигаете голыми в окна.
Кто?! я – пьян? Да, я пьян… Эй вы, трезвые!
Даже люстры, и те здесь пья́ны.
Фу-ты, ну-ты: тверезвые бездари…
Наливай. Хороша, окаянная!
В этом пьяном словоизвержении уже невозможно узнать известную со школы, напевно-задумчивую манеру автора. Скорее – «зачин» знаменитых есенинских дебошей. Пишут, что, крепко выпив, он становился совершенно другим человеком, задиристым, жестоким, мнительным, даже внешне менялся, – и, похоже, это его «другое» лицо проступает в приведённых строках. Психопатия? Разлад между подсознанием и сознанием? Джекилл и Хайд, борющиеся за перо поэта…
Да, такой эффект запущенного алкоголизма – раздвоение личности – хорошо известен в психиатрии. Весьма вероятно, именно эта патология пугала друзей больного резкими его «перевоплощениями».
Или – ещё более эпатирующий намеренным антиэстетизмом, совершенно неесенинский хрип:
Что, исписáлись? Вам мало
Фиалок, поэз и нег?
Слышите стоны хорала
Колёс выгребных телег?!
Распевки хлыста и рёва… –
Чуете запах грёз?
Это Луна-корова
Роняет лепёшки звёзд.
Взликуйте болотной чернью,
Небесные гальюны! –
Поэты, крылатые черви,
Дожрáлись-таки до Луны.
А как вам, под вой веселья,
Рожей – в дерьмо?! ничком?
Солнышко, свет-Расея…
Жареное очко.
Оцензуренная присказка перед битьём зеркал в буфете Дома печати? Соло дорвавшегося до пера «Чёрного человека»? Рецидив той самой «струи рязанской кобылы», минутное настроение, алкогольный стёб, заведомо не рассчитанный на публикацию – или проблеск чего-то более значимого? Это останется тайной.
Но удушливое ощущение ярости и омерзения примечательно, а также примечателен бунт против святых для поэта «деревенских» образов. Не прервись путь Есенина в декабре 25-го – кто знает, может, его творчество сделало бы очередной крутой вираж, как ранее – от «Миколы» к «Пугачёву» (только было ли пространство для таких виражей в рамках нараставшей цензуры?).
По теме статьи: можно уверенно утверждать, что психика автора находится в безнадёжно расстроенном состоянии, вполне готовом к суициду.
4. Предчувствие смерти
Однако вернёмся к более традиционным для поэта стихотворениям. Их, всё же, большинство в тетради.
Лирика, неизменно элегическая, – фирменный знак Есенина. Но в последний период к грусти добавилось почти обязательное предчувствие смерти, возможно – добровольной:
Время, погоди! Довольно бега.
Стала явь прозрачней и больней,
Будто поманил холодным эхом
Звонкий клин предзимних журавлей.
Я сегодня верую в земное –
Спáла жизнь, как полая вода.
Может, оттого и пью вино я,
Что в «вода» мне слышится «года»?
Вижу, время, ты течёшь скорее,
Миг – и унесёт твоей рекой.
Как невозвратимо мы стареем…
Слушай, а давай – за упокой?
Выпьем! – напоследок, у порога.
Вместе тридцать лет – достойный срок.
Мы ж, бывало, ладили неплохо,
Давний враг мой. Ну, на посошок?
Занюхнú. Не всхлипывай, не нужно!
Кто тут может что-то поменять…
Новый день пойдёт по старым лужам,
День как день. Не будет лишь меня.
Тоска по невозвратимой юности… Эмоция вполне естественная и «поэтичная», но – опять, опять, пусть в шутку, – «за упокой»! Возможно, сам поэт страстно хотел жить и был очень мнителен к своему соматическому здоровью (как вспоминают друзья), но его лирический герой твёрдо настроился умереть. Время показало, кто из них был сильнее.
А ведь, действительно, единственный – если он единственный – герой с годами приобретает власть над своим создателем, становится его неосознанным alter ego. И высказанные в его образе, вначале слабые, тенденции могут усиливаться в процессе такого «взаимовлияния». Причём, чем живее герой, чем ярче талант его творца, тем реальнее опасность.
Ещё более откровенно поэт говорит в следующем стихотворении. Предварительно поясним, что руководивший клиникой профессор П.Б. Ганнушкин был сторонником «кототерапии» – он отмечал, что во многих случаях общение с мягким, ласковым существом действует на больных успокаивающе («Об эффективности народных методов терапии эпилептоидных психопатий», Современная психиатрия, М., 1914, №2). В самом деле, поэт любил возиться с больничным котом Фрейдом. Вероятно, в один из таких моментов он написал:
Спой, мурзавец, довольная морда,
Размурлычь хулигану тоску:
Если жить надоело до чёрта,
То и слава не впрок дураку.
Свысока обаяй меня взглядом
Шемаханских мерцающих глаз,
В забулдыжьем ненастье заклятом
Намечтай голубой Шираз.
Жизнь – пожар: занялось – не жалко,
Всё оплáчу и всё приму.
Только звук стариковского шáмка
Горше пéтли стиху моему.
Что тебе до стихов, блохастый?
Это людям – сходить с ума,
Это нам под горластые сказки
Легче штопаная сума.
Мысли, мысли, – сырые поленья,
Душу рвёт непроглядица-муть…
Вот бы так же, на тёплых коленях,
Чуть мурлыча, навеки уснуть!
Ах, чистюля… Намой мне удачу,
Чтобы завтра, весёлый в дым,
Без прощаний и слёз, по-кошачьи,
Я успел бы уйти молодым.
Явные суицидальные нотки: «жить надоело», «горше пéтли», «уйти молодым»... Доминирует разочарование в жизни – может, оно и было катализатором бед поэта, от начала алкоголизма до закономерного конца? К моменту написания разочарование усугубилось ощущением безвозвратно уходящей молодости: 30 лет – возраст по-своему критический, появляется страх перед уже реально близящейся старостью, перед угасанием таланта. Страх перед прижизненной творческой смертью (как воспоминают знакомые, давно преследовавший Есенина) мог оказаться сильнее страха перед смертью биологической.
Кстати, в статье проф. Галанта говорится: «Без творческого гения жизнь теряла для Есенина всякий смысл» – с этим трудно не согласиться. Зато обращение к животному не имеет ничего общего с заподозренной там же зоофилией – скорее это безнадёжная попытка высказаться человека, не понятого окружающими, одновременно и боящегося одиночества, и не верящего людям.
Аналогичные – заупокойные – мотивы слышны и в большинстве других черновиков:
Сухлая берёза стынет над могилой.
Мне бы хоть словечко повидаться с милой.
. . . . . . .
Или:
Прощай. Прости… Любимая, не плачь,
Так повелось: цветы живут недолго.
. . . . . . .
Видно, что ранее эпизодические упоминания о смерти в последние месяцы стали почти назойливыми. Герой и его создатель становились всё тождественнее…
5. Завершающие тетрадь тексты
Только несколько завершающих произведений выглядят вполне здравыми. В первом звучит излюбленная есениноведами тема любви к деревенской России:
Озорная, берёзово-травная,
С-под платочка – лукавый взгляд,
Русокóсая Русь… эх, отравная!
А иная – на кой мне ляд.
Я немало намыкался пó миру,
И скажу после ихних стран:
Заработал там только оскомину
Знаменитый в Москве хулиган.
Не люблю фанаберию города:
Город – он деловой, но позёр.
Мне б степную сторонку, где молодо
Голубя́тся глаза озёр!
Дома снова проснулся бы рано я,
Во дворе петухи гомонят…
Эх, Россия, колдóвно-муравная!
А иная – на кой мне ляд.
Настроение стихотворения нейтральное, резко от вышеприведённых отличающееся. Хотя в рефрене «а иная – на кой мне ляд» и слышится боязнь за эту «колдóвно-муравную», теснимую напористым городом, но боязнь без истерики и замогильностей (правда, «пролетарская» критика наверняка обвинила бы поэта в ретроградстве и кулацком духе… – и он это понимал).
В следующем Есенин, очевидно, вспоминает один из наездов в родные места, вспоминает во вполне лирическом ключе, без «задрав штаны, бежать за комсомолом» и порывов к изучению «Капитала», просто – иронично-элегичная встреча с малой Родиной:
Да ну что вы, дрýги, я не стóю…
Неужели это мне, всерьёз?!
Всполошённо лопоча листвою,
Набежала сýтолочь берёз.
Протолкался к зыбистой дороге,
Раскорячился почтейно клён.
А ведь помнит, гад, как у Серёги
Драл штаны ухватистым сучьём!
Всё знакомо – как же всё знакомо…
Точно с детства не забытый сон.
В три окошка ветхие хоромы
Подбоченились седым крыльцом.
Милые! Да разве вас покину?!
Возвратясь по жизненной стерне,
Я готов расцеловать крапиву:
И крапива здесь – родная мне.
Что – поэт? Копни – всё тот же пахарь.
Я на землю, где корнями врос,
Занесён писать… а может – плакать
Про смешную сутолочь берёз.
Здесь в конце – грусть, но тоже без суицидальных ноток. Светлая грусть по чему-то уходящему. Возможно, по той деревне из детства, которой уже не будет.
Отметим, что, например, в выражении «плакать про смешную …» с точки зрения психиатрии есть эмоциональное противоречие; «амбивалентность аффектов – тяжелый психопатологический симптом, встречающийся чаще всего у больных ранним слабоумием», пишет проф. Галант в своей статье. Однако нам такой вывод кажется преждевременным – в поэзии это просто стандартный приём (оксюморон), подчёркивающий скорее рассогласованность или эпилептоидность потрясённой чем-либо психики героя (автора), чем его «слабоумие».
Наивный эгоцентризм здесь тоже не признак патологии – он является азбучной позой в лирических текстах, элементом жанра.
Возможно, поднятию настроения поэта способствовал и роман с кем-то из медперсонала, «ведьмой в белом»:
Вот так диво, что со мной такое!
Будто в зиму – липовая цветь,
Будто и не мнилось мне порою
Под чужим забором околеть.
Это ж надо… Нет, ну это ж надо:
В голосе – вальяжная ленца!
Ведьма, ведьма в белом виновата,
Что смеюсь уже не в пол-лица.
Жизнь права. Я зря развесил нюни:
Муз полнó не только в кабаке.
Хрéна ль ждал, пока петух не клюнет?
Пил и целовался с абы кем?!
Черновик явно не окончен, как, похоже, не был окончен и сам его «сюжет». Но уже факт появления муз в медучреждении говорит о начавшемся выздоровлении автора.
Тетрадь обрывается на неожиданно не-зимнем тексте:
Мне давно не думалось так тихо,
Словно отоснился летний гром.
За окном неспешная портниха
Вышивает лунным серебром.
Ты не верь, я не совсем пропащий –
И молва бывает не права.
И не надо в запоздалом плаче
Целовать убитые слова.
Я хотел бы жить, как все на свете,
Даже – не писать, а просто жить.
Только ветер, греховодник ветер,
Каждой ночью листья ворошит.
Потому, наверно, и не спится,
Потому натянут, как струна, –
Дома, над Окой, берёзам листья
Старый ветер треплет с бодуна…
Опять тематикой – тоска по родным местам. Выраженная парадоксально, в стиле «В огороде бузина…», но существенных психиатрических выводов по этому факту не сделаешь – вполне традиционный поэтический приём.
Тексты – последние в тетради, и, похоже, своим жизнелюбивым тоном они обязаны проведённому лечению. Жаль, что завершить курс не удалось, хотя при тогдашнем уровне фармакологии эффект вряд ли был бы долговременным.
6. Выводы
Делать выводы о психическом состоянии поэта по «анамнезу» из его произведений – дело крайне шаткое, но, если какие-либо мотивы многократно повторяются в творчестве, над этим уже стоит задуматься. Переиначивая пословицу: что у трезвого на уме, то у автора – на языке его лирического героя. Однако в случае диагностики по текстам произведений врач рискует поставить диагноз их персонажу, а не самому автору. Поэтому к таким экспериментам надо относиться с большой осторожностью, хотя, повторим, зачастую герой и автор срастаются за годы «совместной жизни».
Кроме того, поэтическое творчество – своего рода игра для ума и чувств, имеющая свои правила, традиции и условности, и рассматривать поэтические тексты буквально, «в пословном переводе на медицинский», как это сделано в работе проф. Галанта, вряд ли продуктивно. Если, например, поведение футболистов исследовать столь же прямолинейно, придётся всех их признать буйными психопатами.
Итак, постараемся сформулировать выводы общепонятным образом.
Очевидно, что указанный в сохранившейся дополнительной (терапевтической) карте диагноз – «Delirium tremens» (белая горячка) – обоснован, но не покрывает всего набора психических отклонений поэта. Впрочем, мы не нашли подтверждения заочно заподозренным проф. Галантом «зоофилии» или «слабоумию» – налицо обычное использование стандартных в поэтике технических приёмов, не принятых в не-поэтических текстах.
Судя по рассмотренным отрывкам, больной страдает психическими нарушениями истероидного и эпилептиморфного характера, осложнёнными хроническим алкоголизмом, вызывающими депрессию, раздвоение личности и галлюциноз, а также провоцирующими болезненную мнительность и беспричинную агрессию. В нашем, весьма неординарном, случае на фоне прогрессирующего возбудимого радикала особо опасен смертельный страх перед возрастным угасанием таланта (способный даже привести к суициду – вспомним, что эффективных антидепрессантов в 1925 году ещё не было, кроме… алкоголя).
По сути, неодолимая тяга к поэтическому творчеству сама является комплексным психическим отклонением, у многих маститых авторов сопряжённым с «обычными» патологиями (а, может, и происходящим из них). В какой степени образный ряд и техника поэта зависят от его психиатрического диагноза, вопрос пока ещё малоизученный и вызывающий много ненаучных эмоций, но в случае Есенина глубина этой связи очевидна. С другой стороны, сам процесс творчества, нестандартность и амплитуда переживаний, постоянное «общение» со своим, достаточно ярким, героем могут поощрять развитие психических травм.
Поэтому исчерпывающим (хотя и не принятым в профессиональной среде) диагнозом мог бы быть тривиальный: Сергей Есенин страдал поэтической гениальностью, заболеванием мучительным, крайне трудноизлечимым и, при некоторых формах, смертельным. С другой стороны, хотя больной подсознательно ощущал летальность своего «недуга», вряд ли он согласился бы на лечение от него.
Истинной, глубинной причиной самоубийства был не алкоголизм, не пресловутая «богемная жизнь», а психические отклонения, вызвавшие суицидальный комплекс и, одновременно, лежавшие в основе творческих способностей поэта, определившие трагическое своеобразие его голоса в последние годы. Алкоголь только проявил, обострил подавляемые в трезвом состоянии наклонности.
В какой-то степени и сам поэт это чувствовал:
Хитрый доктор, скажу тебе трезво:
Да, я болен, болен всерьёз,
Коль в крови с деревенского детства –
Белая горячка берёз.
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____ ____
Итак, откровенно говоря, из текста ничего особо нового я не вынес. Ну, пил классик по-чёрному, из психушки слинял и повесился… Это все знают. Насчёт зоофилии – спасибо, успокоили. Хотя – чего только эти ломброзофрейды не придумают, тьфу...
А стихи неплохие, даром что из черновика. Особенно – «экспромты». ))
И выводы шикарные. Это счастье, что я – относительно нормальный, здравомыслящий графоман, а не талант или, упаси Бог, гений какой; авось, проскриплю подольше. Чего и Вам желаю.
Андрей Злой
(для мастер-класса «Поэзия»)
В шестом туре конкурса «Парнасик» требовалось написать стилизацию под Константина Бальмонта на тему «В жилищах наших мы тут живём умно и некрасиво» (Заболоцкий). Тема вполне «бальмонтовская», и найти подходящий текст для её иллюстрации оказалось нетрудно. Привожу отрывки из статьи А.Е. Михайлова «Демон и поза» (Сборник «Голоса серебряного века», М: Советский писатель, 1989).
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Демон и поза
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
(К. Бальмонт)
Первые годы ХХ века. Время пробуждений и мистических ожиданий. В русской поэзии, после тридцатилетия безвременья, повеяло свежим, предштормовым ветром.
Обыденные мелочи оборачивались приметами чего-то великого, выплёскивались, казалось, не на страницы личных писем, а на «скрижали истории»… Всё было зыбко, туманно, неопределённо, и – как обычно видится в тумане – грандиозно. Бил звёздный час русского символизма. А символом самого символизма для поколения 1900-х был, несомненно, Константин Бальмонт.
Я устал от разумных, участливых слов,
От опущенных век и стыдливых лобзаний.
Безрассудно мечý бумеранги желаний!
И, играя – сжигаю наскучивший кров.
Твой домашний мирок так сакрально умён,
Так испуганно веришь в его чистоту ты…
Хохоча, разрываю священные путы!
Упоённо пылаю запретным огнём.
О, жестокая радость дикарской мечты! –
Мне истомна гроза – и грозóва истома.
Как из ветхой тюрьмы, ускользаю из дома –
Я устал, я устал от твоей доброты!
Картинный демонизм? Да, Демон, – но не разочарованный, всё изведавший врубелевско-лермонтовский, а юный, пылающий, гордый своей мощью, бунтующий дух. Ликующий джинн поэзии, взломавший соломоновы печати затхлого XIX века.
«Я» – его главное слово, его боевой клич. Вспомните, как второстепенно оно у Пушкина, Некрасова, Фета... Через дюжину лет этот джинн обернётся иронично-царственным обывателем в стихах Северянина, станет сгустком кровоточащего «эго» юного Маяковского, а пока он только-только творит свою личную вселенную: «Я раздвоил весь мир. Полярность. Свет и мрак. / Вновь слил я свет и тьму. И цельным сделал зданье».
Я – поэт: я слагаю псалмы и проклятья,
Мне покорны миры неземного огня.
Вас, о люди, напрасно пытаюсь понять я! –
Не принявших меня…
Я хоралами бурь наполняю жилища –
Дуновением бездны и Судного дня!
Как преснá, как уныла духовная пища
Понося́щих меня…
Я пою! – и любой мне отечески дорог,
И трагично нелепа слепая возня
Вас, погрязших в уюте насиженных норок, –
Не обретших меня…
Я учу вас страдать! – нет умения выше, –
Возносящего, болью и гневом пьяня…
Безутешно люблю и, любя, – ненавижу!
Вас, распявших меня.
«Мои проклятия – обратный лик любви, / В них тайно слышится восторг благословенья» или «Я гибну, гибну – и пою, / Безумный демон снов лирических»... Лирика – но не «шёпот, робкое дыханье». Не Афродита, а Прометей или Лаокоон, – борющийся, гибнущий, непокорный, несущий жестокие истины, – и гонимый: «Есть люди, присуждённые к скитаньям. / Где б ни был я, – я всем чужой, всегда.»
Есть люди заката, судьбой обреченные птицами быть, –
Рождённые, чтобы над миром скитаться.
В них бьётся возвышенный дух святотатца,
Презревший небес путеводную нить.
Их участь – парúть, отвергать и метаться,
И падать… И снова – парить!
И жить – как творить: не терпя имитаций.
Крылатые скальды – поэты надлунных морей,
Воскресшие викинги древних набегов…
Их эго – честней, чем у нас, и мудрей.
И мерзко им – мерзко! – убожество наших житейских ковчегов,
Ничтожных в гордыне своих алтарей.
«Песни бесовские, песни привязные»… Конечно, Бальмонт чаще писал вполне «благонамеренные» тексты, но и сквозь них прорывается тот же демонический, байронистcки-бунтарский, настрой, так созвучный эпохе: даже начало «Я не могу понять, как можно ненавидеть» не исключает завершения «Я ненависть в душе тогда сдержать не волен, / И хоть в душе своей, но я его убъю.»
Смиренью блаженные гимны пою –
Светло, полнозвучно и много,
Но пламя мерцает сквозь веру мою
Усмешкою мира иного…
Я пýрпурным грёзам обеты даю –
Испански утóнченно-строго:
Я должен быть первым в бою и Раю, –
Я, смертный, – подобие Бога!
Но цепи ума не пускают в зенит,
И плоть обречённо с душой говорит,
Как мертвенный зов колокольный.
Из бархата дерзким оковы куют!
Бездонней могилы – холодный уют,
Где сердцу так жутко безбольно.
Духовный конфликт лирического героя и убогой обыденности, антитеза декадентской экзальтации и бытовой меркантильности пронизывают творчество Бальмонта, придают ему оттенок одновременно и ярости, и жертвенности. «Разъять восторг и пытку – невозможность» – восклицает поэт:
Я – слово, я – поза, я – звук,
Восторга святое страданье!
Я – узник, поющий в зиндáне
Под хохот дая́теля мук.
Я – всё, что от жизни я жду:
Победная ярость желанья,
Полёт – и порыв покаянья…
И гимн искупленья в Аду.
Ликуя – капризно люблю! –
Неверен, как блики на влаге,
Как солнечный зайчик на плахе –
Низлóженному королю…
Лишь ночью – в усталом бреду,
В помпезно-грошовом уюте –
Я плáчу… Мне жалко вас, люди, –
Убивших в себе красоту.
Вот оно – нужное слово! – «Я – поза». Да, поза. Но не позёрство. Как?!
Тэффи, отлично знавшая Бальмонта, вспоминала:
«Бальмонт любил позу. Да это и понятно. Постоянно окруженный поклонением, он считал нужным держаться так, как, по его мнению, должен держаться великий поэт. Он откидывал голову, хмурил брови. Но его выдавал его смех. Смех его был добродушный, детский и какой-то беззащитный. Этот детский смех его объяснял многие нелепые его поступки. Он, как ребенок, отдавался настроению момента, мог забыть данное обещание, поступить необдуманно, отречься от истинного.»
Там же:
«Бальмонт был поэт. Всегда поэт. И поэтому о самых простых житейских мелочах говорил с поэтическим пафосом и поэтическими образами. Издателя, не заплатившего обещанного гонорара, он называл "убийцей лебедей". Деньги называл "звенящие возможности".
… И близкие тоже говорили с ним и о нем превыспренно. Елена никогда не называла его мужем. Она говорила "поэт".
Простая фраза – "Муж просит пить" – на их языке произносилась, как "Поэт желает утоляться влагой".»
Ну, как тут не вспомнить:
О, мнé ль – поэту ли?! – беспечно утоляться
Волшебной влагой фраз?
И глаз игра, и лéпета экстаз –
Удел паяца…
Молчите, музы и громá!
Раскатами меж солнц свирепствует досада:
Я – Урuúл над прóпастями Ада!
Я миру – свет! Но мир – моя тюрьма.
Похоже, жажда позы была Бальмонту органически присуща: так уж он устроен был.
Странно, с нашей точки зрения? Ходасевич вспоминал о поэтах той эпохи: «Символисты не хотели отделять писателя от человека, литературную биографию от личной. … Это был ряд попыток, порой истинно героических, – найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства. … Художник, создающей "поэму" не в искусстве своем, а в жизни, был законным явлением в ту пору. … Здесь пытались претворить искусство в действительность, а действительность в искусство.» – т.е., поведение Бальмонта было совершенно естественно с точки зрения его среды: жизнь, как поэма. «...И жить – как творить: не терпя имитаций». А в поэме нельзя без эффектных тропов…
У совершенства нет нужды в словах,
Но есть слова, чьё имя – Совершенство…
Ах, чтó за потаённое блаженство –
Играть в себе – себя!
Наш грешный дух без игрищ бы зачах:
Вкушая вечность – вечно ненасытен.
Мы дольний мир всегда со сцены видим –
Творя в себе – себя.
Но если я – познавший небо прах,
И вдруг умрут и вера, и надежда, –
То дайте мне – крича от боли нежной! –
Убить в себе себя…
Мир поэта-символиста – поэтичен и символичен, а поэт – часть его… Часть, чей долг – соответствовать целому. Вплоть до реальной попытки «убить себя».
Примечательно отношение Бальмонта к городу. Поэт одновременно и проклинает его, стараясь стряхнуть его чары в экзотических путешествиях, – и не может без него. «В мучительно-тесных громадах домов / Живут некрасивые бледные люди, / Окованы памятью выцветших слов, / Забывши о творческом чуде» – Бальмонт противопоставляет порывам своего героя удушающий, сумрачно-фантастичный образ имперского Петербурга:
Окаянными руками громоздим на камни камни,
Великаний лик чеканя на щите седых равнин;
Сквозь казённое сверканье чародействует веками –
Тайно властвуя над нами! – рукотворный исполин.
Влажным веждам вечер вечен, о покорности лепечем –
«Хоть дышать бы!..» – Поздно! – нечем: душит каменный анчар.
У Атлантов ноют плечи, грают вóроны на вече,
И глаза домов зловещи – город-призрак полон чар.
Смотрит Всадник горделиво на полýнощное диво,
В зыбком зеркале залива шпили спят и спят мечты:
Под булыжные мотивы – не мертвы́, но и не живы! –
Спим умнó и некрасиво в пышном склепе красоты.
«Мне ненавистен гул гигантских городов» – а ведь это тоже выглядит «позой»: город – мрачный символ для Бальмонта-поэта, но он же – привычная, единственно «домашняя» среда обитания Бальмонта-человека. Но можем ли мы мерить поэта «своим аршином»? «И меня поймут лишь души, что похожи на меня, / Люди с волей, люди с кровью, духи страсти и огня!» Пóлно! – нам ли такое?
Прекрасен мир. Прекрасен гул стихий.
Прекрасен человек в минуту гнева –
Как молнией слепящие стихи,
Как урагана сумрачное чрево.
Великих судеб огненны штрихи,
Их реквием – жестокие напевы:
Прекрасна гибель! – гибель от руки
Меня влекущей, но холодной, девы.
Но гадко мне смирение червя!
Живёте – будто вóвсе не живя,
Разумностью без разума ведóмы.
Пускай стою у бездны на краю, –
О муках вам пророчества пою,
И месть богов зову на ваши дóмы.
А может, о нас – как раз это, насмешливое? –
Звон – и света волоконца
В небе, ласкою согретом!..
Кто душой не слышит Солнца –
Недостоин быть поэтом.
Кто погряз в быту и скуке,
Смачно чавкая в корыте, –
Им ли – небо? Что им – звуки...
Я – лечу! Вы – как хотите.
«Читал он очень своеобразно, растягивал некоторые слова, четко выделяя цезуры посреди строк, подчеркивая "напевность". Стихи у него были переписаны в маленькую тетрадочку четким и красивым почерком – он всегда носил ее при себе» (из воспоминаний Юрия Терапиано):
Грóмы прощальные; ветры напевные;
Дýхи усталые, бурей несомые;
Волны – тяжёлые и многопенные,
Неугомонные, сонно-бессонные… –
Мыслей изменчивых море бурунное
Сетует пóлночи на отболевшее;
Рыщет по берегу нéжить баюнная,
В думах-урочищах ухают лешие.
Ведьмой-русалкою – Муза незваная:
Смотрит неласково – рыжая, дерзкая!
Муза?! А, может быть, – просто тоска моя… –
Не декадентская, а флибустьерская.
Что ей – разумное, прочное, вещное?! –
В горьких лобзаниях – боль мимолётности…
Ей лишь ушедшее – истинно вечное,
Только в нечаянном – миг упоённости.
Ей ли – премудрых скопцов благочиние! –
Гибнет в бою амазонкою юною,
Львицей крадётся в степях Абиссинии,
Розовой чайкою плачет над дюною…
– Муза, смешная моя беспризорница!
Я пробуждаюсь, как демон Везувия:
Звонница памяти гýлами полнится –
Бьются о колокол волны безумия;
Плещут зарницы над омутом гóрода,
В панике – тени – дела повседневные:
Молнией зáнавесь неба распорота –
Ангелы сходят под грóмы распевные.
«В жизни символиста всё – символ, не-символов – нет» (Цветаева).
«Всё – символ»… Даже фамилия. Бальмонт любил, чтобы её произносили «Бальмóнт» (хотя признавал, что правильно – «Бáльмонт») – так его называла кто-то из дорогих ему женщин. Символ былых чувств и обетов… Позже – уже в самом конце 30-х – постаревший поэт напишет:
И сильнее всякой силы победúтельная слабость,
Повелительная нежность безмятежных голосов;
Ненасытная отвага и пленительная сладость, –
И расплата – ах, расплата… – тихим посвистом лассó…
Одалиски и Медеи, хлопотливые хозяйки,
Украшают ложе страсти, точно жертвенный алтарь.
Целомудренно краснея (разве можно – без утайки!),
Нас влекут – а мы им верим. Евы, Евы… Всё, как встарь.
Символ – всё. Даже сам поэт. Он просто обязан был, за естественное почитал тоже быть символом – символом себя самого. Отсюда – эффектность позы, и в жизни, и в стихах. Даже – в дневниковых записях. Личный мир поэта червонно-красен и патетичен: «Я другой, я один, мне осталось лишь несколько золотых песчинок из сверкавшего потока времени, несколько страстных рубинов, и несколько горячих испанских гвоздик, и несколько красных мировых роз.» (из записной книжки Бальмонта). Или – в горько-несбыточном –
«Ты и я́ – мы пари́м! Мы горим! – я и ты –
Огневые цветы исступлённой мечты;
Нас уносит в закат золотых хризантем,
Нам каскадами звёзд салютует Эдем,
И далёко бездарных жилищ суета...»
…Свой предутренний сон заклинаю: «Ты – та!».
Мечта, восторг, – и горечь. «Я ведь только облачко. / Видите: плыву. / Я зову мечтателей. / Вас я не зову!..» – и «Я ненавижу человечество, / Я от него бегу, спеша. / Мое единое отечество – / Моя пустынная душа.» – эпатажно восклицает поэт.
Я хотел бы не знать этот мир!
Я мечтаю забыть про людей –
Их безликую прозу квартир,
Их терпение – злобы лютей.
В их молельнях земные божкú
Только тем и сильны, что стары…
Я безгневен, молве вопреки,
Но во мне – Торквемады костры!
Инквизитор из ордена грёз –
Я себя в подземельях мечты
Распинаю – шипами от роз! –
На кресте алтаря красоты.
И, крича, захлебнуться готов,
Как безумный факир-чародей,
Мириадами огненных слов... –
Чтоб сгореть. И забыть про людей.
Что это – упражнение в риторике? Осознанная пародия? Поза? Крик души? Этого мы никогда не узнаем.
Да и знал ли сам автор?
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
«Кто ищет – тот всегда найдёт!» – не скажу, чтобы статья с комплектом напоминающих (более – менее…) о теме конкурса текстов была неожиданностью, но – всё равно приятно. В цитатах то и дело мелькает противопоставление душевных порывов ЛГ и сковывающей его будничности, «прозы», «уюта», «разумности».
Немного напрягает тенденциозный подбор процитированных стихов: ведь были же и «другие Бальмонты», не столь азбучно-патетичные, – и певец природы, и игривый автор «Золотой рыбки» и «Фейных сказок», и даже неудачливый сочинитель революционных стихов – реальный поэт был очень многолик. Автор статьи, естественно, выбрал примеры, соответствующие только рисуемому здесь, весьма однобокому, образу.
Забавно, что часть приведённых текстов встречаю впервые: в моих сборничках Бальмонта их нет. Впрочем, насколько знаю, до сих пор не издано даже полного академического собрания его сочинений. Неисповедимы зигзаги мирской популярности…
.
Андрей Злой
(для мастер-класса «Поэзия»)
По поводу третьего тура конкурса «Парнасик» (стилизация под Крылова на тему «Одно есть убежденье у меня: / Не ведать убеждений. Не кляня, / Благословлять убожество – затем, / Дабы изъять его навек из тем» (Игорь-Северянин) ), мои библиотечные изыскания дали результат, весьма близкий к заданному (с учётом специфики эпохи...) – статью Л.М. Канцеленбоген «Басни Крылова в деле воспитания строителя нового общества» в сборнике «Идейно-политическое воспитание в школе» (М.: Учпедгиз, 1950).
Привожу забористый текст целиком – есть в нём некий «колорит эпохи»…
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Басни Крылова в деле воспитания строителя нового общества
Как показали сочинения выпускников 1949/50 учебного года, при изучении классиков дореволюционной литературы не все учащиеся осознают злободневность их творчества на современном этапе общественного развития. По нашему мнению, это вызвано недостаточным вниманием к данному вопросу в существующей школьной программе.
Партия учит нас, что образование советской молодёжи нельзя отрывать от нужд повседневной практики. Человек новой формации должен уметь глубоко вникать в сущность социальных явлений, в том числе – и в суть произведений литературы, расшифровывая их содержание с большевистских, классовых позиций.
В данной работе мы попытаемся проиллюстрировать это положение на примере четырёх последних, прижизненно не публиковавшихся, басен И.А. Крылова [цит. по «И.А.Крылов. Сочинения», М: 1937, т.2]; «…басни Крылова – не просто басни: это повесть, комедия, юмористический очерк, злая сатира, словом, что хотите, только не просто басня» – писал Белинский.
Критический смысл первой из них («Медведь во гневе») совершенно прозрачен:
Топтыгин, вотчины покинув
И выуча французских слов пять-шесть,
Стал брить на морде шерсть,
А на виду держать Корнéлей и Расúнов –
Не чая, впрочем, их прочесть.
Рычал – и то с пронóнсом!
И средь зверей за якобинца слыл,
Хоть, право, был довольно мил,
Зовясь Мишелем незнакомцам.
Притом медведь был убеждений строгих
И злу потачки не давал –
Всего сильней на Пчёл негодовал,
Суля скрутить в бараний рог их!
За что?! – Грехи сыскать – не диво:
Случалось в крае том,
Что севших на пчелу кусали неучтиво,
Тем паче – тех, кто мух ловили ртом.
У добродетели и раж достоин оды!
Топтыгин, распалясь от праведной борьбы,
В берлогу тащит ульи и колоды,
Рвёт необхватные дубы,
И, верно, фурию судьбы
В косматом обрели уроды:
Не видано не тó что на земле – на небе! –
Как Мишенька грозён во гневе.
Да, месть сладкá! – на пчелию беду…
Вот только слух идёт, что сладость-то – в меду.
- - - -
В Европах обучась,
Иной, уж кажется, – не поводырь Фемиде ль?
И Муз такой ревнитель,
Что, видит всяк, душе невмочна грязь:
Поди, страдает! (склока ли – не пытка?!),
Лишь долга ради с вóрами борясь…
Ан, смотришь, – всё не без прибытка.
Хотя дореволюционные «знатоки» и пытались доказать, что поэт имел в виду лишь конкретного сановника, нарисованный здесь образ очевидно собирателен.
Оторвавшись от народных корней («вотчины покинув»), исконно русский персонаж – Михайло Потапыч – превращается в безродного космополита «Мишеля». Горькую иронию автора вызывает моральное убожество окружающих, среди которых даже перерожденец Мишель слывёт якобинцем.
За активностью «жизненной позиции» героя стоят низко-меркантильные, шкурные интересы, прикрытые заимствованными изящными фразами. Под брезгливо-шутливым тоном поэта проступает эпическая картина самодурства лощёных «топтыгиных», обирающих трудовой народ – «пчёл», и их же высокомерно считающих «уродами».
В басне эзоповым языком раскрыта фальшивость морали эксплуататорских классов, предназначенной для оправдания паразитического характера созданного ими строя. «Строгие убеждения» героя на поверку оказываются маской, куце прикрывающей раж грабительской «добродетели».
Следует заметить также, что и здесь, и в прочих произведениях (например, в «Лжец») классик последовательно борется с низкопоклонством перед иностранщиной, в том числе – за чистоту русской речи, принудительно «офранцузивавшейся» представителями реакционного дворянства. «Они кичились тем, что, говоря по-русски, заикаются по-французски, что они умеют говорить по-русски лишь с французским акцентом» – подчёркивает товарищ Сталин в работе «Марксизм и вопросы языкознания».
Вторая басня («Осёл на Парнасе») касается непосредственно государственной роли искусства.
Осла прислали надзирать Парнас
(Ослы в чинах в обычае у нас).
– Подумали, небось, мол, зря везёт нахалам?
Ан нет! – наветам вопреки,
Наш Аполлон, при рвении немалом,
Был либералом
И даже сам пописывал стишки;
А где-то вы́читав, за правило поставил
Себе одно:
«Талант не знает правил!» –
Лихой ухваткой гля́нулось оно.
Принял он ведомство престрого –
«Тяжёл ответственности груз!»,
Но, перечтя копытом муз,
Вздохнул – уж больно их немного,
И положил в душевной простоте:
«Ахтú!.. Побóле б их! Ведь вдруг помрут и те?
Найти ещё бы где…
Парнасы ведать – надобно терпенье.
Так, может (áй да я!), любое пенье –
И карк, и лягушачий хор
(Да пусть хоть мартовский котóвий ор!) –
Мне дóлжно пестовать в восторженном смиренье?!
Благословен любой убогий стих;
Что есмь убожество? – Талант для малых сих!
А суть ли, правила, – таланту не до них…
…Авось, Зевéс отметит за раденье.»
Усердия ослам не занимать!
(А этот был заслуженной скотиной.)
Прошло всего-то, может, годик с половиной, –
Парнас кипит, Парнаса не узнать.
Зверьё – процессией картинной:
И мяв, и задушевный лай,
И хоровой вороний грай –
Здесь ныне все и всё, чего ни пожелай,
От хрюканья до песенки совиной!
А власть ушастая блаженствует, благá…
Вот только Музы подались в бега.
- - - - -
В столицах давеча знавали мусагета –
Ну, не совру, – точь-в-точь картинка эта!
Невежество – не горшее из зол:
Осёл начитанный – всех более осёл.
Современники всерьёз спорили, в кого из руководителей тогдашней Академии метит эта язвительная сатира. На самом деле её идея гораздо глубже и актуальнее для нас.
Сюжет басни перекликается с сюжетом другой, более ранней, – «Осёл и соловей». В обеих говорится о подборе руководящих кадров для работы в области искусства.
Выступая недавно перед творческой интеллигенцией, товарищ Сталин отметил: «Говоря о дальнейшем развитии советской литературы и искусства, нельзя не учитывать, что они развиваются в условиях невиданного еще в истории размаха тайной войны, которую сегодня мировые империалистические круги развернули против нашей страны, в том числе в области литературы и искусства» .
Не непонимание технических тонкостей или даже пресловутого «художественного уровня», а потеря классового чутья – вот самое опасное при работе со «служителями Муз»! Именно этот тезис заостряет поэт, говоря о «начитанном осле».
С редкой прозорливостью автор обличает гнилой либерализм отдельных руководителей, поощряющий расхлябанность и декадентство и прямо ведущий к творческому застою. Беневоленские и маниловы от искусства – такова мишень Крыловского сарказма.
Не «любое пенье» и упадочный «ор», а стройный хор сознающих задачи политического момента творцов, сплотившихся под знаменем Ленина-Сталина, – вот идеал общественно-значимой литературы. И никакой личный «талант» не может оправдать отход от линии партии.
Третья басня («Болонка и лягушки») написана на сюжет величайшего пролетарского баснописца древности, Эзопа [там - «Щенок и лягушки» - А.З.]:
Собачка как-то раз от барыни сбежала;
В базарный день копейка б ей цена –
Пять фунтов гонора и сала:
Жадна,
Визглива, неумна,
И, хоть нахальна, но несмéла.
А только слушался её весь дом.
Да что там! – барыней, как собственным хвостом,
Вертела!
И, видит Бог, была убеждена,
Что пуп Земли она.
Хозяйка заперлáсь и куксилась в постели…
Искали девки, мамки, кучерá,
Ан не нашли потери
(По-правде – и не больно-то хотели!);
А ту у заводи сморила сном жара…
…В истомном кваканье полýдень коротая,
Пупырчатых прелестниц хор
То в лад, то врозь – себе наперекор,
Пруд оглашал от края и до края.
И спать мешал.
«Да чтоб вы онемели!
Свет не видал глупей воображал.
Заснула еле-еле,
Так – нате, радуйтесь! – извольте слушать трели:
Уродцам глотки драть не жаль!»
(Затейницы, меж тем, о псах частушки пели.)
«Нет, как назлó!
Эк подлых развезло…
Да знали б вы, кто я́! – попрятались бы в иле.» –
Чай, дóма все на цыпочках ходили,
Когда сокровище спалó!
«Вот я́ вас! Цыц! – раз непонятно.»
Откуда только в соне прыть:
Не то, чтоб лаяла, – но тявкала изрядно,
Попробовала землю лапкой рыть
И повелительно скулить…
Всё – даром,
Будто то – гопак!
Чем тявканье грозней – тем пуще квак
(Ведь пучеглазые, коль верить басням старым,
Хохочут так).
И то: в бою не до печали.
Болонка уж хрипит и дышит тяжело,
Весь сон прошёл и пузо подвело –
Да супостаты злят зелó!
А в те поры́ на шум служанки набежали,
Утрату вмиг сыскали
И унесли под лягушачий смех.
«Ага! Я каковá! Чуть-чуть – и порвалá бы всех.
Невежды!
Ну, надо же – не узнавать меня!
Ничтожествам хоть плешь проешь ты –
Всё трескотня…
– Однако впредь не ошибайтесь:
Другая б утолила месть свою,
А я – так вас благословлю!
Лишь больше мне не попадайтесь.»
- - - -
Приняв прегордый вид,
Спесивец всех за дурней почитает,
И думает, что он блистает, –
А сам лягушек веселит.
Здесь эзоповым языком говорится о роли социальных прослоек в жизни общества. Среди творческой интеллигенции бытует миф о её избранности, элитарности. Чтобы доказать это, некоторые её представители «землю роют» и пытаются «повелительно скулить».
Разумеется, подобные претензии полностью отвергаются исторической наукой: социальные прослойки могут являться лишь выразителями интересов основных противоборствующих классов. Взявший в свои руки страну пролетариат не допустит, чтобы им, «как собственным хвостом», вертели разные политические болонки. Наоборот, как учит нас партия, «Сила советской литературы, самой передовой литературы в мире, состоит в том, что она является литературой, у которой нет и не может быть других интересов, кроме интересов народа, интересов государства».
Поэтико-провидческий талант Крылова позволил ему более века назад выписать и ныне узнаваемый сатирический портрет таких, гордо тявкающих, самодовольных интеллигентских мосек.
Последняя из рассматриваемых басен («Благочестивый купец») высмеивает показную благотворительность эксплуататоров, разрушая миф современных ревизионистов о возможности социального мира между буржуазией и угнетёнными:
О богачах не зря идёт молва,
Что, как достатка нú было бы много,
Всё клянчат милости у Бога,
А сами щéдры только на слова.
Да вот, как раз намедни,
Купец, барыш сочтя, прошествовал к обедне –
Моленье вознести за тучность кошеля
(А тот с хозяином соревновал дородством).
Молился истово, с удачей не шаля –
В любви к мошне не место сумасбродствам:
Внимал кутейников басам,
Вздыхал под проповедь о перлах добронравья
И приложился к образам,
Угóдникам по свечке справя;
А выходя, пожертвовал на храм…
Короче – всё, как то прилично нам.
Меж тем, на паперти убогие стенали –
Калеки, сúроты и прочий скорбный люд:
Кто – крестятся, кто – Лазаря поют
В печали.
Купчина встал, как агнц на алтаре!
Всем видно – тронули бедой единоверцы…
На трость дубовую опéрся
И, очи возведя горé,
Восплакал чувственно от сокрушенна сердца:
«Презрéн есú металл!
Дары духовные не выше ль, чем земные?!
О, братия! Преклоним гóрды выи…» –
Голодным проповедь сказал.
Благословил, едва не лобызал!..
Жаль – денежек (вот память-то!) не дал.
В этом сочинении поэт едко высмеивает сентиментальную манеру карамзинистов, вкладывая излюбленное ими слезливое морализаторство в уста выжиги-демагога, купца, за показным благочестием скрывающего присущую его классу скаредность.
Клевреты буржуазии и в наше время настойчиво выдвигают тезис о сглаживании классовых противоречий, о социальной гармонии между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Но крыловская сатира опровергла его уже во времена феодальной николаевско-аракчеевской России.
- - - -
Зачастую глубинная мораль произведения скрыта даже не «в» тексте, а «за» ним. Вспомним, например, басню «Пушки и паруса»: там спор между «пушками» (военными) и «парусами» (гражданскими властями) приводит корабль к гибели. Однако, заметьте, – «корпус корабля» (народ) молчит… Но как выразительно это молчание! «Народ безмолвствует…» – скажет позже Пушкин.
Возвращаясь к данной Белинским характеристике: да, басни Крылова – это «не просто басни»! Они до сих пор сохранили актуальность критического звучания. Примечательно, что последняя («Благочестивый купец») не была опубликована ещё полвека после смерти автора, хотя пользовалась широкой известностью в списках, – царское правительство боялось заключённой в ней социальной сатиры (официально – цензура ханжески усмотрела в тексте «неуважение к религии») .
Можно, конечно, спросить: неужели поэт сто с лишним лет назад имел в виду именно наши проблемы? Нет, конечно: он писал про свое время, но писал наблюдательно и правдиво. И, в результате, – написал и о нашей эпохе.
Здесь проявляется «эффект дистанции»: само время очищает классические произведения от минутной конкретики. Портреты и шаржи становятся типажами. А смысл приобретает надвременной характер.
- - - -
Важно, чтобы ученики усвоили: любое непреходящее, социально-значимое произведение литературы прогрессивно-классово, сознавал то сам автор или нет. Из непонимания этого факта расцветают махрово-пессимистичная булгаковщина и плаксивая ахматовщина, вылупляется калечащая детское сознание чуковщина, подменившая гордые образы современников крокодилами и насекомыми. Беспощадный бой безыдейному убожеству! – вот лозунг зрелого участника воспитательного процесса.
Бережное отношение к лучшим образцам отечественной литературы, раскрытие перед учащимися сатирического заряда вынужденно закамуфлированных острокритических произведений классиков, разъяснение их современного общественно-политического смысла составляют важнейшую обязанность советского преподавателя. Надеемся, что приведённые примеры помогут учителям при самостоятельной подготовке к занятиям.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Невероятно, – неожиданная перекличка приведённых басен с темой конкурса зашкаливает! :)) (С чего-то вспомнил поговорку: «Кто о чём, а вшивый – о бане»…) В каждой говорится об убеждениях(или «правилах», «приличиях») и «убогих» (или «уродах», «ничтожествах»), хотя иногда – не в том смысле, который вкладывал в эти слова Северянин, а то и – «с обратным знаком».
Итак, тема, оказавшаяся довольно трудной для участников, давным-давно и разносторонне раскрыта самим Иваном Андреевичем! Причём, похоже, она явилась одной из ключевых в творчестве баснописца. Падлой буду, век водки не видать! – я это предчувствовал! (хотя задание выбрал «от балды», открыв книжку наугад).
Думаю, что текст, несмотря на вполне естественную «идейную выдержанность» в духе тех лет, до сих пор интересен. Да, сейчас он выглядит немного пародийно. Но – изменились лишь «правила игры», а люди остались теми же, стаднопоющими на «правильную» тему. И, если…
Андрей Злой
(для мастер-класса «Поэзия»)
Привожу накопанные мной отрывки из статьи проф. В.П. Барановского «Царственный паяц: легенда заката», опубликованной в юбилейной (к 100-летию со дня рождения поэта) брошюре «Игорь Северянин. Поэза жизни» (М.: «Московский рабочий», 1987). Текст самым диким образом перекликается с заданной во втором туре «Парнасика» темой стилизации (летний закат в манере Северянина).
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Царственный паяц: легенда заката
«Я – царь страны несуществующей,
Страны, где имени мне нет…»
(Игорь-Северянин)
С Игорем Северяниным связано много ошибок и расхожих штампов. Это касается даже фамилии и псевдонима поэта. В большинстве изданий мы читаем: Игорь Васильевич Лóтарев, хотя, на самом деле – Лотарёв. А псевдоним, на котором остановился двадцатилетний поэт в начале 1908г. (возможно, под влиянием стиха К.М. Фофанова, где он был назван «северянином») – Игорь-Северянин (через дефис!). [Мелочь? А вот попробуйте просклонять: «стихи (чьи?) Игорь-Северянина». - А.З.] Именно так подписывался сам автор. Поэтому именовать его дальше «Игорь Северянин» или даже просто «Северянин» мы позволим себе только в силу установившейся традиции.
Однако наибольшие недоразумения связаны с литературным обликом поэта, особенно – в годы его наивысшей славы. Обычно Северянина характеризуют как городского, салонного забавника, ироничного декадента, упражнявшегося в изобретении мудрёных слов и в мягком эпатировании публики. Декларированный им «эгофутуризм» свёлся к словотворчеству, к технико-модерновому антуражу, самолюбованию и, изредка, – к подчёрнуто-пикантным темам.
Формально такой взгляд близок к истине, но чем объяснить невероятную популярность поэта в предреволюционные годы? Исследованию этого вопроса и посвящена данная статья.
- - - -
Итак, перенесёмся в 1912 год – год начала действительно всероссийской славы Игоря Северянина. Зал полон: дамы, гимназисты, чиновники… Бутоньерки, вуали… Предвкушение чего-то экстравагантного.
Но первое впечатление от выступления – недоумение. Длинное, «лошадиное» лицо, растрёпанная гривка жёстких волос, неожиданный в петербуржце провинциально-театральный выговор вызывают смешки.
А фривольная интонация?! А «выдуманные» слова? –
Чаруйный вечер! полёт жуúра!
Глаза и струны бурлят огнём…
Как своенравно покорна лира! –
Я аполлóнен! я полонён.
В пурпýрном небе – экстаз агоний…
О, дева! киньте цветок на бис!
Возможна ль муза златоикóнней?! –
Ах, оценúте же мой каприз!
Поэт декламирует наизусть, чаще – презрительно глядя мимо публики, – скорее поёт речитативом, манерно заменяя «е» на «э» («небрэжно», «блэск», «смирэнный»…), жеманно, «в нос» произнося «ё» и подчёркивая окончания мужских рифм:
В эйфорический час предзакатной истомы –
В час гротэска теней, опьянённых бордо –
Королевски-небрежно спускаюсь из дома,
Офанфарен экскортной клаксонью ландо.
Грёзно медлит светило, душой одиноча…
Что за блеск – арлекинить чуть-чуть дураком! –
Бархат чёрного шлейфа флиртующей Ночи
Прожигает, лобзая, смиренный дракон.
Мне улыбно-светло – так и хочется плакать:
Слышу в гневе мотора гармонию сфер.
Аве, ангел, отвергший небесную благость! –
Недоступный поэзоэкстазу шоффэр.
Мистерийный концерт пиццикатят цикады,
Мессмерично-астрально восторжит Луна;
Я плыву! – аргонавтом легенды заката, –
Я лечу в облака золотого руна…
«Пение» поэта гипнотизирует. Слушатели проникаются мелодией стиха, прозрачной лёгкостью новых словоформ, и в конце уже взрываются единодушными овациями:
Серебристое лето у холодного моря
Орхидэи закатов заплетало в венок.
Вы смеялись, как флейта. Я кокетил, миноря,
Амуретным легато: «Ах, как я одинок!..».
Вы играли простушку ироньезно-корректно, –
А зрачки под вуалью так просили любви...
Я мурлыкал на ýшко о тропинках Сорренто,
О петит-этуалью озарённой la vie.
Нас окутал порфирой сам божественный Август;
Догорали руины омятеженных туч,
Заливала полмира аргентúнная тáнгость,
Исступлённо рубиня феерический луч.
Вы эффектно скучали на террасе отэля,
Истеричащих чаек изучая в лорнет. –
Пели скрипки печали голосами Офелий,
Был изменчиво-чáрен остывающий свет…
Мы расстались наутро у «Испано-Сюизы».
Без надежды и злобы, в огнезарном бреду
Я погибельно-ýтло, именинно-сюрпризно, –
Сам не знаю – чего бы?! – растревоженно жду.
«…» Закат... «Оранжевый закат! ты мой давнишний друг»… Нет, сам поэт чаще отождествляет себя с рассветом (или полднем), с весной, возрождением. Но «вечерние» нотки ненароком пробиваются среди мажорнейших (или «грёзных» – любил Северянин это словцо!) строк:
Я играю, ликую, смеюсь, –
Неужели когда-то смирюсь?
Неужели заставят года?!
– Никогда, никогда! Никогда?..
Или:
Мистериóзно, светло и веще –
Как зов кукушки в лесной глуши –
В лелейном утре свирелит вечер,
Тревожа грёзный извив души.
Похоже, бравада, восторженная экзальтация – только маска: «Пылай восторгом, ретивое: / Ведь даже в счастьи скорбен я!» – признаётся поэт. Но эта маска и стала его расхожим образом.
«…» Итак, является ли Северянин «декадентом», «упадочным» поэтом? Нет, и ещё раз нет! Хотя…
В музыке есть термин «каданс» (от итал. Cadenza – «падение»): аккорды, эффектно завершающие произведение или его раздел. В этом смысле творчество молодого Северянина можно назвать, на французский манер, «де-кадансом» – как эффектное, несколько аффектированное и бравурное, завершение основной поэтической струи, «мелодии», старой России. После – тишина.
Правда, в этой тишине зазвучали новые темы, новые мелодии, зародившиеся в недрах других ветвей поэзии – но это уже было искусство совсем другой страны, другого времени, другого социального класса, попытавшееся в запале боя «сбросить с корабля современности» всяких там Пушкиных...
Здесь – корни ностальгии многих представителей эмиграции по «эпохе Северянина», истоки с годами всё более искажённых отблесков его поэзии. Но ещё сильнее с его именем связана тоска по изящному, необременительному, бездумному существованию, – тоска по легенде о «бывшей» жизни. «Ловите женщин, теряйте мысли… /// И будет счастье в удобном смысле!..» – ах, как сурово негодовал Лев Николаевич! Или, в контрастно-вызывающем:
Лéнно-сплúнны дэнди-позы
Гривуазливых персон,
Элегантят грациозы,
Легковействует гарсон…
Мысли, мысли!.. – сиры, бóсы,
Вечер крылья распростёр…
– К чёрту «вечные вопросы»! –
Пью фиалковый ликёр.
– почему-то «фиалковый ликёр» запомнился обывателю больше, чем желчная издёвка стиха.
«…» Тайна Северянина в том, что он – вовсе не «зачинатель», а «завершитель». Парадоксально, но, будучи «футуристом» по самоназванию, реально он ассоциируется с последней вспышкой дореволюционной поэтической традиции.
Фигура поэта выглядела тем грандиознее, чем ближе к горизонту клонилось освещавшее её закатное солнце эпохи. Когда отбрасываемая тень ушла в бесконечность, эпоха кончилась. Зрители поаплодировали (27.02.1918 – «да здравствует король поэтов!!!») и разошлись.
А творец остался в холодной ночú, наедине с собственной «будуарной» легендой, постепенно обретая новый, совсем иной облик – строже, лиричнее и грустнее. Исчезли королевы и кареты, осталась неброская природа, усталая ирония и – ожидание:
Мы жили – нé-жили, пожалуй, слишком долго,
Удобно-тусклой верою греша;
Огимни, вечер, сокровение восторга –
Да встрепенётся спящая душа!
Услышим заповедь беззвучного бельканто,
Омоет светопадом красота, –
Возьмёмся зá руки у алтаря заката,
И тихо скрипнут царские врата…
А может, этот облик и не был новым, – просто поэт вернулся к своей сути, стряхнув конъюнктурную мишуру.
Но это было позже. А пока в стихах раз за разом, настойчиво повторяется образ: «за струнной изгородью лиры». Не герой – сам автор отгораживается творчеством от реальности, все более апоэтичной: «За струнной изгородью лиры / Провозглашаюсь королем».
Почти донкихотствуя, поэт живёт в вымышленном, «эстетном» мире: его дешёвая квартирка с номером 13 – дворец, где он – объявляя в газете! – устанавливает расписание приёмных дней и журфиксов, приходящая прачка – мажордом, а трамвай – «комфортабельное ландо». Расхожая легенда о жуирующем светском льве была сотворена им же самим:
Бульвар бомонден, бомонд бульварен,
Ночéет вечер богемных снов.
Ликуйте, дамы, – поэт в ударе! –
Я донжуанен и казанóв.
Вбушуйте, тóлпы, в моё палаццо!
Сверкай, электро! закаты – чушь:
Давайте феить, любить, смеяться!
Маэстро, жарче бравурьте туш!
Впрочем, хотя в манифесте эгофутуризма был пункт: «Мысль до безумия: безумие индивидуально», Игорь-Северянин не реализовывал его столь буквально, как, например, его соратник Константин Олимпов (сын К.Фофанова). Причуды оставались в рамках экстравагантной игры «на читателя».
Вальмар Адамс вспоминает, что свои наиболее «эстетские» творения Северянин открыто называл (в 20-е гг.) «стихами для дураков». Поэт исполнял то, что от него ожидала «почтеннейшая публика»: «делал ей красиво» (и «… эпатажно»), в душе насмехаясь над вкусами экзальтированной толпы. Да, это была буффонада, но какая неподражаемая буффонада! Воистину – «царственный паяц»…
Однако –
Я – не игрушка для толпы,
Не шут офраченных ничтожеств!
Да, вам пою, – пою! – И что же?
О, люди! как же вы тупы́… –
Я – ветер, что не петь не может!
– восклицает он в раздражении: поэт никому не прислуживает, даруя толпе сокровища своего гения.
И позже, и в молодости доминантой поведения Игоря Северянина была демонстративная, всепобеждающая самоуверенность. В своей гениальности он не разрешал усомниться ни другим, ни себе. Претензии его героя – владетельно-космические:
Мой царский жест – эфирным бóнзам:
Да канет гонг заката в тень!
Я вознесён над падшим Солнцем,
Чтоб вечить беззаконный день.
Внемлúте, бездари, светилу!
Моё ярмо рабам легкó:
Встречать орлящего Аттилу
Несите лавр и молоко.
Ловлю лениво в небе звёзды,
Кручу кометы, как пращý…
Ко мне в шатёр вселенски-грёзный
Придите, братья! – всех прощу.
«…» Многие произведения названы «филармонически» – «ноктюрн», «увертюра», «прелюд», «интродукция»… Поэт подчёркивал в воспоминаниях любовь к «мелодической музыкальности», «склонность к мелодии» своих стихов, «оперные» истоки своей эстетики (говорят, и сам он неплохо пел). Манеру его исполнения можно назвать «мелодекламацией без музыки». А публика, недавно хихикавшая, уже восторгалась прихотливым «речитативом» знаменитости:
Я музыки хочу! – хочу проникновенно;
Капризно и легко шопенится закат.
Пускай же скрипачу огнём овеет вены, –
Дары мадам Клико желают эскапад!
Бальзам зари горчит опаловым туманом,
Аккордами мечты – имперственный каданс.
Прибив камейный щит на своде златотканом,
Сжигает Ночь мосты, соединяя нас.
И – странное противоречие: когда вспоминаем шансонье – современников Северянина, в памяти первым всплывает блистательный Александр Вертинский, – есть в его нервически-эстетном стиле нечто похожее (да и часть песен Вертинского – на стихи Северянина). Но сам поэт певца не любил, считал «пародией» на себя («Изобретя особый жанр кретинный, / Он смех низвел на степень смехоты»). Однако, не было ли это неосознанной неприязнью к «зеркалу», к cобственному образу? Сравните «В бананово-лимонном Сингапуре, в буре, / Когда поёт и плачет океан» [танго «Магнолия» – А.З.] Вертинского и:
Онéженный цветок – дитя салонных прерий –
Наúвом чистоты так бархатно жесток…
О, как мне пробудить грезéрящую пери –
Онеженный цветок?!
Гневéет хор теней, лучáтся тучи-перья,
Закатная фиоль трагичит мой восторг. –
Ты – мой полёт, экстаз, ты – чудо! Ты – потеря…
Цветы желают глаз! – и весь – глазá теперь я,
Поэзных литургий вершитель и итог,
Хрустально, не дыша, – себе не веря! – верю
В онеженный цветок.
Да, конечно, одно – «в ритме танго», другое – «омодерненное» рондо… Но и там, и там – китч, ироничное жонглирование сентиментальными красивостями на самой-самой грани вульгарности.
«…» Может, поэт был одержим Музами, – этакий фанатик с мрачным огнём вдохновения в глазах? Вот ещё!.. Среди увлечений Северянина основные – рыбалка, лыжи, пешие прогулки, затем [?? ;) – А.З.] – женщины и выпивка (пил много, но не пьянел), потом – опера и чтение, и лишь после того – сочинительство.
Стихи давались ему легко: «как он писал стихи! За обеденным столом, во время беседы, экспромтом» – рассказывает Адамс. Что-что, а «экспромтить» Северянин обожал:
Владимир, брось ты это «кубо», –
Оно по мерке Бурлюкý бы:
Что рост, что сзади, что в плечах…
Тебе роднее – каланча!
– вышучивал он комплекцию кубо-футуристов на пирушке в январе 1914г. Впрочем, на рефлекторное пародирование своих текстов Маяковским («Я верю, доблестный мой дед, / Что я в поэзии – асторик, / Как ты в "Астории" – поэт») по-детски обижался.
«…» Да, он стал, наконец, знаменит, достиг относительного внешнего благополучия, – легенда начала претворяться в жизнь. Но, чем кропотливее он перечисляет: «Мне первым написал Валерий, / … / И Гумилёв стоял у двери, …», тем меньше веришь в его торжество – чудится в этом, мелочно выделенном автором, слове «первым» глубоко спрятанное подозрение в легковесности пришедшей славы, уязвлённость годами непризнания. Вот для «Валерия» достаточно одного имени – и всем понятно, о ком речь!
«…» Неужели поэт не понимал несусветность своих «королев», «виконтесс», «пажей» и «ландо»?! Понимал, конечно: он – «лирический ироник», а не идиот. Но, право же, – как все эти эфемерные красивости восхитительно-эстетны! Особенно – на сером фоне реальности:
Эстуáзно крыля лепестками поэз,
Истончаясь дыханием вейной свирели,
По немытой России идут менестрели,
Под лохмотьями пряча алмазный эфес.
Светозарной дороге не видно конца, –
На глаза набегают жемчужины грусти…
По цветам и насмешкам идут, златоýстя,
Остриём упоенья пронзая сердца.
И, когда от восторга спасения нет,
Выпускают на волю вечерние грёзы, –
Им аучат в лесу куртизанки и гёзы,
Под тальянку – в лаптях – учудив менуэт.
А мечты, завершившие алый полёт,
Напоённые скерцо закатоэксцесса,
Овиньетит в атласный альбом виконтесса,
И кабацкая голь со слезой пропоёт.
«…» Над Россией грозовéл закат империи…
Кровавый шторм расколол планету. Огненные плуги фронтов вспахали Европу. «В терновом венце революций» навис 17-й год.
«За струнной изгородью лиры» смеялся и рыдал царственный паяц...
Я оскандален и окумирен,
Мимозно плачу, смеюсь до слёз:
Лишь я и Солнце в закатном мире! –
Я – вне эпохи! Я – грандиоз!
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Короче – «Это было у моря, где блаженная пена / Пропитала собою утончённый песок…» :))
Как Вы заметили, здесь размещены, в основном, «летневечерние» куски публикациии и отдельные ключевые суждения. Заинтриговали процитированные – незаслуженно малоизвестные – произведения. Но мнение автора о подчёркнуто-«закатном» характере поэтики Игорь-Северянина выглядит спорно – мне, например, она всегда казалась утренней, восторженной до сарказма. Впрочем, возможно, такой вердикт был вынужденным реверансом в сторону тогдашней политической элиты, поэта не жаловавшей.
Хотя приведённый текст найден уже после окончания конкурса и не повлиял на выбор темы или на судейство, его связь с возможными интерпретациями задания показательна.
Андрей Злой
(для мастер-класса «Поэзия»)
_________________________________________________ _ _ _
P.S. Бонус добравшимся до конца – анекдоты про Игорь-Северянина.
P.P.S. «Если вы желаете меня оскорбить, подражайте мне» (Игорь-Северянин, «Блёстки») – вот и запоздалое напутствие мэтра участникам конкурса... :))
P.P.P.S. А, вааще-то, лучше всего про поэта написал он сам.
Возможно, некоторые из участников ещё помнят, что темой первого тура «Парнасика» была имитация Маяковского на тему лермонтовского «Паруса».
Но, уверен, мало кто знает, что значил этот образ для «трибуна революции». Как сказал бы он сам, конкурсанты часто «спьяна путали штаны и паруса» («Христофор Коломб», 1925).
В качестве иллюстрации приведу (с сокращениями) главу из пособия «Факультатив по литературе для старшеклассников» Цветковой М.Н. и Лифшиц С.М. (М.: Молодая гвардия, 1968). Из неё видно, что тема конкурса была задана вовсе не случайно.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
4.17. ПАРУС МАЯКОВСКОГО
Кто над морем не философствовал?
Вода.
(В.В.Маяковский)
В одной из своих многочисленных автобиографий [газета «Хабаровский комсомолец», 16.08.1927] Маяковский пишет: «С отцом в поезде. Рядом благодушествует пьяный. Из-под него – лужа. Воняет. Не в силах подняться, декламирует: «Под ним струя светлей лазури…». С тех пор – отвращение к классике, лазурям и прочим парусатостям».
Поэт явно издевается над любителями дворянско-романтических «красивостей». Но, на самом деле, противоречивый образ лермонтовского паруса привлекал его на протяжении всего творчества. Аллюзии очевидны.
В фондах музея Маяковского сохранился черновик одного из его первых, ещё 1912 года, стихотворений [Веселова Н.В. Истоки творчества Маяковского. – М.: Советский писатель, 1964]:
Лазури потрошили ватник,
рычали и плевались пеной,
роняло Солнце – разливать их –
дождя стеклярусные стены.
В висок долбился дятел пульса,
и море пьяненько качалось,
а парус лягушаче дулся,
облапив мачты мокрый фаллос.
Здесь, за сценой волнения на море, дождя, клочьев туч и проблесков Солнца, отчётливо проступают гротескно искажённые, но знакомые образы.
Показателен также напечатанный в «Новом Сатириконе» (№21 за 1915г.) пародийный «Парус».
Был парус, как облачко сахара, бел.
Дразня работягу-пирата,
таскал сундуки золотых каравелл
из бешеных снов-эльдорадо.
Щеками надутыми – мэ́тр-де-отель,
а норовом – бáрмен матерый, –
размешивал в трюмах гремучий коктейль
смутьянов, попов и мадеры.
Свистала о реи бореев орда…
Кровавей, чем призрак неронов,
на шпагу бушприта низал города
под пушечный рёв бастионов.
Позёр, но любимчик гусаров и дам,
в туманах мечтал одиноко…
– Под парус!!! – за это я душу предам!
(В Анапе… В июле… И – коком.)
Намек на «гусара» прозрачен... Примечательно, что стих не вошёл в прижизненное собрание сочинений. Вероятно, сам поэт счёл его слишком безыдейным.
Зато в одном из последних стихов Маяковского находим строки, прямо спорящие с этим шуточно-приключенческим образом:
Пусть парус
от дыма линкоров
сер,
заплаты крепкú –
и ладно!
В рабочих эскадрах
СССР
нужна и моя
шаланда.
.
Поэту привычна
нéвода
пудь,
авралы –
путúн путúнней:
иную мыслишку,
попробуй,
добудь,
в усталых мозгов
пучине!
.
Нахлынет
работы волна –
гора!
Нависнет
в лазурьей дýри…
Что – буря?! –
Я – старый пират пера,
видал не такие
бури.
(«Романтикам дела», 1930)
Здесь поэт полемически остро заменяет абстрактную романтику Лермонтова романтикой дела, поэзией трудовых будней.
Знаковое совпадение: Маяковский часто публиковался в организованном по инициативе Горького издательстве «Парус» (самой первой книгой издательства стал сборник его стихов «Простое, как мычание»), а в 1917 г. сочинял подписи к выпущенным «Парусом» революционным плакатам. Возможно, в дальнейшем полученный опыт пригодился ему для окон РОСТА.
На известие о бегстве белых из Крыма Маяковский ответил плакатом с частушкой.
В море – парус одинокий,
и дымочки куцые…
Унесли буржуи ноги
éвнухами в Турцию!
(Окна РОСТа, ноябрь 1920)
Однако образ «парусов и лазурей» поэт иногда использовал и как собирательный для обозначения отжившей, салонно-беззубой, литературы. Например,
Вы,
измолившиеся
на слово «красиво»,
парусов и лазурей апостолы, –
а заплёванных душ Цусиму
лазурями выплакать просто ли?!
(«Херувимистым», 1916)
При раскрытии данной темы на факультативе следует отметить, что, несмотря на внешнюю несхожесть произведений Лермонтова и Маяковского, они являются частями единой поэтической традиции – хотели авторы этого или нет. Вопросы вечны, но каждая эпоха отвечает по-своему.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Надеюсь, что приведённый отрывок отчасти ответил и на Ваши вопросы – с чего бы я выбрал такую «анти-маяковскую» тему для первого тура.
Андрей Злой
(статья для странички мастер-класса "Поэзия")
О, наука любви!
Мавры знают такое о ней…
наши гордые донны пред этим убого-манерны,
ergo… ну же! – ты бейся…
ты бейся и – бей!
Сладкий ужас в глазах – как мольба «О, идальго! смелей…»,
и стыдливый восторг пробуждённой Венеры,
и крестьянская вера –
распятие в жаркой ложбинке грудей,
и зрачки – две свечи, две пещеры…
. . . . . . . . .
Скоро утро.
Свежо.
… с женишкóм прибегут – уведут
(что за муж – без рогов?),
за почтением, úскоса, спрячут расспросы;
мне останется лишь недоспавший скрипучий альков,
запах сорванной девственной розы…
Дай-то Бог –
не последней в мои девяносто.
(был раззадорен Malos usos («Дурные обычаи») - стало обидно за пылких испанских донов )) )
– О чём они, о Господи! – о чём?!
Мы – псы Твои, пусть любим мы не кости;
но сколько тех, кто тайно, Pater noster,
не во Христе,
хотя бы и крещён.
.
Испания… мятежная блудница
магрибских обжигающих кровей:
ты – Эвридика, тень…
Но кто – Орфей,
рождённый за тобою в Ад спуститься?!
Я?.. Нет, я – пастырь,
скорбный, как любой,
чей крест – печаль Господня и досада,
кому дана горчайшая любовь…
любовь и плеть! – пасти людское стадо,
– смиренный Том
из дома Торквемада.
… лишь пастырь, просто пастырь…
Как любой.
… Меня называют «Джеком» –
газеты почти-что правы,
такая смешная тайна! –
ты знаешь её, ночь…
«Джекки» во всём – джéнтльмен
(«о, Джекки – ты знак дáй нам!
ах он, шутник! – Джекки»).
Смывает следы дождь…
– Усните, моя леди:
любовь и душа – вечны,
смéрть – это лúшь óстров
в трепете их струй.
Знаю: чуть-чýть больно…
Экстаз – это тáк остро!
… на милых губах стынет
пронзительный поцелуй…
(Во, блин, - хоть на свой же конкурс "Лондон, вторая половина 19 века" Ист-Эндского джентльмена выставляй... )))
А то что-то народ совсем обленился.)
Твой регламент туманам надменно диктует Биг-Бен,
здесь не солнце, а газ озаряет толпу, и устало
ненавижу тебя – так солдат ненавидит капрала,
ненавижу прищур скотланд-ярдовских бравых гиен.
Город стадных чистюль… их бы в жар бангалорского ада.
«Мистер Холмс!..» –
хитрый сеттер живуч, раз прошѐл Рейхенбах.
Пёсик, я не овца… Но каков идиот этот Адэр!
… Так податлив курок... хохот джунглей и –
кровь на клыках.
(2012..2015)
Око за око,
зуб за зуб,
за остальное – смерть.
Даже рабу – справедливый суд!
если рискнёт сметь…
Даже сожжённый отныне не нем.
Будь ты могуч или слаб,
горе своё возноси ко мне
и мудрость мою славь!
Закон беспощаден, но он – закон:
бронзовый меч богов.
Ликуй под десницей моей, Вавилон!
а кто усомнится – кто б нú был он –
слуги распнут того.
– Око за око,
зуб за зуб…
Так повелел Хаммурапи.
(для поколения пепси: см., напр., здесь)
Пока что опубликовано здесь:
1 - '(Голоса) Половецкое' - о брачных церемониях
2 - '(Голоса) Иван IV' - о молитвах и схиме
3 - '(Голоса) Когда-нибудь...' - о палёном фалернском
4 - '(Голоса) Степан' - о народных празднествах
5 - '(Голоса) Мехмет II' - о закатах над Босфором
6 - '(Голоса) Ковёрный' - о королях и шутах
7 - '(Голоса) Пёс господень ' - о пламенной любви
8 - '(Голоса) Пётр I' - о дровосеках
9 - '(Голоса) 9 января, воскресенье' - о паломничестве к святым
10 - '(Голоса) Атаман' - о лесных мытарях
11 - '(Голоса) Сулла' - о триумфе демократии и триуфаторах
12 - '(Голоса) Ай!-домой' - обычаи разных народов
13 - '(Голоса) Малюта' - будни первой российской спецслужбы
14 - '(Голоса) Иван IV (2)' - о любителе вокала
15 - '(Голоса) Влад III Цепеш (Дракула)' - маленькая ночная серенада
16 - '(Голоса) Увещевание' - душеспасительное
17 - '(Голоса) Рубикон' - голосок плешивого скромняги
18 - '(Голоса) 17 веков до Христа' - о юриспруденции
19 - '(Голоса) Полковник Моран' - о зоосаде
20 - '(Голоса) Потрошитель' - о любви к потрохам
21 - '(Голоса) Торквемада' - пастушеское
22 - '(Голоса) Право первой ночи' - о почтенных обычаях
23 - '(Голоса) Иоанн Грозный, 1584' - о перебоях с электричеством
24 - '(Голоса) Барин приехал. 1921 г.' - о социальном прогрессе
25 - '(Голоса) Иоанн Грозный, 1570: Яну Роките' - учёные записки
Как любил повторять Жорж Кювье, «льва узнаю̀т по костям»… Текстики этого цикла нарождались полумистическим образом: вначале в мозгу всплывала какая-либо яркая фраза, как будто бы кем-то характерно произнесённая, потом я пытался угадать, кто бы такое сказануть мог, и дописывал «от его лица» стишок с народившейся строчкой.
Подозреваю, конечно, что Сулла, Мехмет II или Дракула вряд ли имели обычай высказываться по-русски да ещё в рифму, но – в стихах (и в воображении поддатом) чего только не бывает…
Нет, я знаю теорийку, что, мол, писать надо о «морально-возвышающем», «актуальном», «насущном», о жисти нашей трясинной – в ней поэзию унюхать… Но, ядрёна вошь, зачем заставлять читателя гнилую мякину шамкать?! Мне гораздо занятнее въехать, вжиться в психику и вѝдение мира кого другого – яркого! – не то, что я, – будь это неумолимость Торквемады, тёмный ураган Эрнана Кортеса или даже развратная изнеженность Гелиогабала:
В стихах – пройти себя насквозь:
спуститься в огненные недра,
и чувства те сполна изведать,
что в жизни – так и не пришлось...
P.S. Кстати, Малюта был первоначально замечен Грозным именно за умение душевно петь.
(из рецки 19.05.2010, через два года перечитал – понравилось, публикую)
__________________________________
Луций Корнелий Сулла (138..78 до н.э.), римский полко-
водец, консул, бессрочный диктатор времён республики;
предшественник империи. Дважды брал Рим штурмом.
Безжалостно уничтожал политических противников.
Сам, добровольно ушёл на покой на пике своей власти.
– Радуйся, люд питерский, радуйся!
Радуйся, православный, радуйся!
К царю-батюшке миром идём,
застýпы просить.
– Ужо он-то за опчество порáтует,
упырей-лиходеев не помилует!
– Да и мы тады за него – стеной…
.
– Славен будь! –
славен будь, владыка милосердный!
– … крестным ходом – с хоругвями, с иконами, –
святым отцéм, аки агнцы, ведóмыя…
– Праздник-то, праздник-то какой, дитятки!
Государь к народу во Христе сойдёт.
– Радуйтесь!..
.
________
20.08.2000 чиновниками РПЦ Николай II («Кровавый») был причислен к лику святых.
«…славен будь, владыка милосердный...»
(Написано в воскресенье 9 января 2011г.)
– «Исчислено. Смирённый дух разверзся.
Что толку плакать: "пронеси!.." –
венчáн на кровь короной самодержца
всея бунтующей Руси.
Венчан на кровь… Молись, но чашу выпей!
Предназначение царей –
грехи мирские взвешивать на дыбе;
кровь откровенней, чем елей.
Отмеряно. По-царски: той же мерой.
Кричали Соньку на Москву?
Возликовали, божьи изуверы, –
Пётр умер?!
Нá-кась! – я живу.
Живу! Аз есмь. Судéб разделом – плаха...»
… В запойном вихре бытия
летят топор и шапка Мономаха
на день десятый октября…
P.S. 10 октября 1698г. начались стрелецкие казни, в ходе которых погибло больше 2 тыс. бунтовщиков. Пётр собственноручно обезглавил пятерых.
Ждёт палач. Приговор прочитан.
Под босою – хвороста треск.
– Вцеловать бы хоть край санбенúто! –
уронив неподъёмный крест.
.
.
(23-09-2009)
Вот только королей в толпе не вижу,
– так будет мне наградой рёв ослов.
(07.09.2008, на «Клоун» Владимира Смирнова)
Прочь пóлог!
Бархат юных тел,
распáха глаз призыв и влага,
румянец,
скромности отвага, –
о, благо! – благо мне… –
Бесценен дар Аллаха:
власть,
молодость,
гарем… –
я ль бóльшего хотел?
- - - -
… Светает.
Грекам нет поруки:
их били, бьём, – с утра погоним вновь;
их мерзкой верой прóклята любовь:
им евнух – брат и свя́ты смерти муки.
Зря золотом кричат дворцы и храмы, –
неверных бог скарéден и жесток.
Пылай, восток!
Истёк ромéям срок:
взметни, пожар, благую весть Корана!
Примеч.: Султан Мехмет II (Мехмет Завоеватель, 1430-1481) в мае 1453 возрасте 22 лет
завоевал Константинополь, похоронив Византийскую империю.
(8 марта 2008)
Жаль, не ласкать мне саблю бóле:
раб – даже Божий! –
не моё.
Так полюбуйтесь, вороньё,
на казнь ересиáрха воли:
кресты,
соборов купола,
палач в торжественном замахе!... –
Русь обретёт святыню плахи
на литургии топора.
(Декабрь 2007)
(28 ноября 2007, по условиям конкурса KULTURTREGER.ГРЕЦИЯ)
– Сбесúлся, смерд?!!
Царя, собака, лаешь?
С геенной огненной чутóк погóдь:
мой крест – карать!
А милует – Господь...
Убийства грех, как схиму, принимаю.
Чем меришь мрак и свет в моей груди?! –
один Всевышний ведает границу...
Я к вам ниспослан
истово
молиться! –
и головы
неистово
рубить.
(Сентябрь 2007, по прочтении переписки с Курбским)
Вновь – они…
Барабаны!
Барабаны вдали.
Там, на крае… по краю, за краем земли
– гром зари!
Прочь, безумные, вещие!
… снова они.
.
Лжёте… лжёте? – ВАС НЕТ! – не стучите в виски́!
… донна Анна, не мучь своего дон-Жуана…
– Это – сон!
Сердце – камень точильный тоски
(раны? – странно…).
.
… блик помады на небе – следы её губ...
– Я – один, я – последний!.. Не надо обмана.
«Донна Анна!
Анюта…» –
кричу на снегу.
Где ты, Анна?..
.
То ли туч,
то ли гор раскололи гряду –
рву посмертную маску с гримасы рассвета!
… белый пепел поёт в восходящем аду…
«Врёшь!» – молю.
Барабаны… найти их…
– найду!
И убью.
… встало Солнце – как Авеля ме́та.
.
.
(04.04.2016, из цикла «Байки ядерной зимы»)
Пока что опубликовано здесь:
1) 'Легенда об Эноле Гэй' - о геях, судя по названию
2) 'Иншалла' - об экстремальном туризме
3) 'Реквием по Homo' - о театре
4) 'просто...' - о графомании
5) 'Чёрное и белое' - о миссии белого человека
6) 'Capo di tutti capi' - об иерархии боссов
7) 'Сказки для Евы' - о сказках
8) 'Край' - о тенях-добродеях
9) 'Суд' - о личном аде под безоблачным нимбом
10) 'Там...' - абстрактный юмор
11) 'Город богини Кали' - о литургии
12) 'Легенда пирамид' - о пятизвёздочном отеле
13) 'Час Быка' - о призраке мороженой говядины
14) 'Барабаны зари' - о "рок жив!"
15) 'Чам-чум – ем...' - о триумфе гурманизма
16) 'Эра Каина' - поучение Гердам
17) 'Я предрекаю вам стихи' - о словесах и стихиях
18) 'из Книги Последнего Дня' - душеспасительное
«Ядерная зима» – пророчимое учёными гадалками изменение климата планеты после третьей мировой. За облаками пыли и дыма скроются Солнце и звёзды – солнечный свет станет отражаться, не согревая Землю, температура понизится на всём шарике до антарктической, океаны замерзнут, выпавший по всей планете слой снега (дополнительно отражая свет) обеспечит продолжение и усиление эффекта и после оседания пыли. Наступит, мол, нечто вроде рукотворного ледникового периода. Предсказываемая длительность ядерной зимы – от нескольких лет до многих веков.
Честно – сумлительно штой-то (CO2 тоже выделится немало, как бы, наоборот, нью-Венера не получилась – её печке облака не мешают!), но в «зимнем» сценарии есть о чём пофантазировать: странные дичающие, потерянные человеки на замороженном трупе цивилизации. Впрочем, может быть, они не так уж сильно будут отличаться от нас…
И вааще – а вдруг это и будем мы?
Блики.
Не вижу лиц.
Странно чужой свет
и – шёпот: «пади… ниц…».
– Визг?! где-то…
Нет.
Бред.
Трое.
Вполнеба нимб,
«Аз – это ты!» глас.
– Пустите! не надо к ним...
не надо!..
«Пребудь в нас».
Вижу –
себя… всех…
Как кинолента – взгляд.
На каждом… на мнé! – грех:
небо – мой ад.
– Ад?!
Бездна.
В глазах – резь,
слепо гляжу вниз:
внизу, на холме, – крест.
Там я распят…
Визг.
– – – – – –
– – – – – –
Песчинки, века, я.
… Откуда… зачем облака?!..
Папирусная ладья
уносит моё Ка.
(11.08.2012, из цикла «Байки ядерной зимы»)
…… в тучах – ангелы… ангелы пели…
нам терновые нимбы навеяли дэвы метели –
мы скользим за Твоей, за незримой, стопой:
мы – с Тобой, Светоносный!
мы – тени…
Гоним зяблые души на небо, домой.
… только тени, горящие тени.
.
Люди!
Страх – до поры:
плоть – отрепья отыгранной пьесы.
Свой псалтырь прорыдайте по ней, топоры! –
топоры-псалмопевцы.
.
…… Литургия ножей.
Исполняю завет
под молитву апостолов веры.
«Спи, малыш,
спи светлó: смерти нет…» Смерти нет!
… окровавленный след
зализали скулящие ветры.
.
…… В шаге – небо.
Внизу зазывает прибой –
лёд кружúт, с бурунами играя.
Мы дошли за Тобой,
мы у края, –
плáчу, радостный ужас тая:
прикажи, отомкнувший оковы!
Только шаг.
… да исполнится воля Твоя.
.
Мы готовы.
_________________
(05.06.2012, из цикла «Байки ядерной зимы»)
_________________
(апрель 2012, из цикла «Байки ядерной зимы»)
Там...
… Там в хрустальные лица слагаются слёзы и свет,
мёртвый ливень недвижно стремится пролиться,
на курантах созвездий – застывшие стрелки планет,
– впрочем, времени… знаю – там времени нет:
это – бред…
или, может быть, снится?
.
На морщинах столетнего льда спит живая вода,
города-черепа там глядят в никуда… в никогда,
и мудры, –
леденяще мудры бывших окон глазницы!
Мне снится…
.
… Это – пращуров память… оттаяла возле огня
и свирепо играет, меня леденя,
это – память…
Нелепые страхи ребёнка.
Люди спят,
лишь голодных мышей хоровая грызня…
Скоро – утро уютного летнего дня.
За порогом пещеры привычно колдует позёмка.
_________________
(11.04.2012, из цикла «Байки ядерной зимы»)
Сказки для Евы
– Дедушка, покажи, – что было ДО?
– Слушаю и повинуюсь, моя маленькая принцесса…
Знала бы ты, как ответить страшно.
Жили не тем и не так, но – жили,
что-то копили, считали важным,
взглядами мерялись – «глубже», «шире»…
Спорили; звали, кипя подспудно,
кто – быть гуманней, а кто – исконней.
Всё ничего, только день был – Судный:
суд не пришёл, приговор исполнен.
Такое разве расскажешь?..
Ты уже слышала, что трава – это вроде зелёной плесени, но длиннее. А снег… с ним ты ладишь лучше меня. Но как описать остальное?
И я бережно открываю растрёпанный томик.
Обычная книжка волшебных сказок. С картинками: феи, принцы, гномы… одинокий грустный дракон…
Единственная несгоревшая. Чудом найденная.
Будем листать её до вечера – ты забудешь о голоде …хорошо бы забыть и мне. Сегодня добытчики принесут из Развалин ещё немного еды, должны принести – банки консервов не горят. В отличие от рукописей.
Сказки...
Мир начинался случайной сказкой –
искоркой-феей, не знавшей «было…»:
фея смеялась, дарила маски,
маску добра примеряла сила.
Яблоко – Еве… Столетья – мимо,
сказки – убийственней, мы – мудрее.
Мир обернулся кровавым мифом.
Дети состарились, миф развеян.
Развеян?
Да, единственная книга…
Для единственной выжившей. Для последней. И – для первой.
Для будущей Евы.
Для её детей, внуков, правнуков…
У каждого народа должно быть прошлое – понятное всем, доброе и божественное. Сказочно доброе.
Книжка истлеет, но её перепишут в тысяче вариантов – кто как вспомнит, а потом их сведут в одну, священную Книгу, на которой будут клясться и лгать, за любую букву которой станут убивать и идти на костёр. Добро обожает костры.
Найдут, наверняка найдут другие книги, взрослее, разумнее, – найдут и – сожгут во славу этой, первой, утраченной и бессмертной. Даже если ещё раз найдётся эта – сожгут и её…
Но нас с тобой тогда уже не будет.
– «…как только солнце село в море, сбросили лебеди перья и …»
– Дедушка, а что такое «солнце»?
_________________
(утром 24.03.2012, из цикла «Байки ядерной зимы»)
Capo di tutti capi
… «O Madonna! – прости, если всуе… –
Буксуем.
Груз брони и грехов… колымага устала.
То ли жизни конец, то ли вьюгою – смерти начало,
отныне и присно…
Как в таком разобраться обычному cápo, не Папе,
пусть – capo над cápi?
Mea culpa.
Хотя́ –
я не злой… просто бизнес.
.
Знаешь,
мафия, как и любое искусство, – бессмертна!
А снегá – это тоже, по сути, – омерта...
и, для профи, –
банальней, чем утром – полчашечки горького кофе.
Но зачем – o Madonna, зачем?! mamma mia…
– всех подряд… дилетантски,
вульгарно,
бесчинно…»
.
… А небо, конечно, молчало.
Там,
вдыхая горчинку сожжённого мира,
вышний Capo взбивал
облаков ледяной капуччино...
_________________
(08.03.2012, из цикла «Байки ядерной зимы»)
Верю – придёт весна,
весна, которую некому ждать,
потому – нежданная.
.
И проснётся семя, и пробъётся росток,
это будет чудо –
несказáнное чудо,
потому что никто его не расскажет.
.
Подует ветер,
Земля зашелестит,
залопочет листвой, как пустая книга с чистыми голубыми полями –
книга, которую можно писать,
писать и писать,
вечно…
– Ведь пишущих не будет:
просто придёт весна.
_________________
(8:00 11.02.2012, из цикла «Байки ядерной зимы»)
Иншалла
Есть такая земля –
Мекка,
в ней от века халиф и садовник – Аллах.
– О, хвала ей, хвала! –
плещут гурии в реках из млека,
в Мекке вечен цветок и не сломится ветка,
и становится пальмой зола.
.
Знаю –
брешут неверные, будто там пепел!
Пепел, камни и мёрзлый песок…
Путь далёк,
путь смертельно далёк,
и угрюмы руины, и – иглами – ветер –
мы идём,
пусть потерян могилам заснеженным счёт.
Мы идём.
Мекка – цель,
цель пути человека.
Ведь поток не замёрзнет, покуда течёт!
Мы найдём тебя, жаркая,
жаркая Мекка,
мы – дойдём!
.
Если то пожелает Аллах.
_________________
(14.01.2012, из цикла «Байки ядерной зимы»)
Чёрная плоть земли,
чёрная кожа людей –
чёрная кожа моя…
А белым был Килиманджаро.
Духи враждуют, бвана.
Два дня сверкал горизонт и тряслась земля, как шкура на там-таме.
И джунгли горели.
Мы бежали из деревни к озеру. Было так шумно, что крокодилы съели только пятерых.
Деревни больше нет.
А потом пошёл снег.
К нам с севера прилетели белые люди.
Они были слабы, и у них было много забавных амулетов.
Мы их убили. Жаль – амулеты отнял вождь.
Муха це-це,
пуля дум-дум…
Как это было давно! –
было только вчера…
О, Нгоро-Нгоро!
Вождь сказал: снег – скатерть на пепле джунглей…
Люди с севера подарили нам большой пир!
Мы съели всех –
жареных слонов и жирафов,
подгоревших бабуинов,
спёкшееся гнездо мышей…
Жаль – нет соли.
Бвана, больше есть нечего.
Но у нас ещё есть тушки белых людей…
Мы вас так любим, белые люди!
Снег идёт и идёт.
Чёрный на чёрном –
как различить?
Может, нас уже нет?
Может, нас не было…
– Ай, Ньямбе! Ай!
Спасибо за белый снег!
На нём нам видно –
мы живы.
_________________
(01.01.2012, из цикла «Байки ядерной зимы»)
Легенда об Энóле Гэй
В дикие,
дикие,
дикие времена
в чаще дикого-дикого города
дикий маленький человек пас стада железных коней.
Он забыл, что железо – грех,
грех пред волей Энóлы Гэй.
.
Глупый! –
бешеный и простой,
что хотел он – не знал и сам:
с небом мерялся высотой,
на вигвам громоздя вигвам.
Был
в мечтах
как утёс могуч,
не койотов – богов сильней,
и вскипела – огнём до туч! –
чаша гнева Энолы Гэй:
умирая,
кричал металл,
камень плакал в дымý древес –
вместо неба котлом клокотал
ад Её четырёх сердец…
.
… Мы мудры.
Наш шаман поёт о безумцах былых времён.
Лёд и пепел, пепел и лёд…
Человек для смерти рождён.
Но горька,
как смиренья злость,
трубка мира в круге вождей.
Мы уйдём за скальпами звёзд! –
кинув Землю Эноле Гэй.
_________________
(31.12.2011, из цикла «Байки ядерной зимы»)
Целуй, убей... лишь не жалей! – так надо:
слепец – глумлюсь над прихотью своей.
До Ада нет путей, любви больней.
Но я иду. Поводыря
– не надо.
Смеёшься?
Знай: однажды разлюблю,
в тот миг, когда устанешь ненавидеть
и крикнешь –
жарче, чем кричат "Распните!",
святее, чем пощёчина:
"люблю…".»
- - - -
– Игра пера?.. чужие одеянья…
Околдовать… кого? – не знаю сам.
Мой старый кот читает по глазам
крови́нки слов на лезвии молчанья.
Странный цикл… Но – захотелось и написалось. Люди богобоязненные, начитавшись такого, в меня тапочками и челюстями вставными бросаться станут: «тёмная сторона Силы».
Потому приведу только несколько стишков – «для коллекции». А так я – белый и пушистый…
(2015.06.13)
(26.05.2015, 08:00)
По сценарию чувствуем, делаем вид, что сгораем;
без суфлёра, на «бис!» – придыхания, «очи», «уста», –
я смеюсь, ты молчишь. Мы играем, играем над краем:
впереди – пустота,
пустота позади....
Пустота.
(2015-05-21, 08:20, первый новый стишок после двухлетнего перерыва - снова, что ли, графоманией заразился?)
За тридцадку удавит Иуда босой,
а у морга торговки свиной колбасой
скупают трупы:
прирастаем стадами жулья и голья,
на могилах утопий взошла конопля, –
но мы не тýпы!
Стрелка злится на красном,
расслабься – и пей
(так в мешках волокут непослушных детей
тонтóн-макýты).
Я смеюсь!
Не желаю скулить «иншаллá…»:
высший кайф – хохоча, не спеша – из горлá, –
глоток цикуты!
Что за мода – на шáбаше шкуру беречь?!
Хоть полвздоха свободы, и – голову с плеч.
Жму,
газуя,
– по встречной!
Хоть миг – но по встреч…
____________________
Для поколения пепси: барон Суббота, тонтон-макуты и т.п. – «жуткие, но симпатишные» персонажи вуду, которых известный в 60-е гаитянский альтруист папа-док-Дювалье использовал в воспитательных целях; сам он традиционно наряжался под барона Субботу – дух смерти.
(Суббота, 10.12.2011)
Звёзды.
Пророчащий пот богов –
богов, что судьбу
куют...
Я все звёзды с неба сбросить готов! –
лúшь бы найти свою:
схватить,
распиная луч за лучом,
и –
как Торквемáда у ведьмы –
дознаться…
не знаю пока – о чём?
Ведьму понять – суметь бы…
А поняв, –
изгрызя́ откровений пуды,
пáдая под разбухшим умищем, –
откричавшее тельце своей звезды,
как грош,
уроню нишим.
И окутает Ночь – хоть вскрывай ножом! –
без звёзд, соловьёв и лун;
засмеюсь,
умоляя, что всё хорошо… –
я,
милосердный лгун.
(22.10.2011, на конкурс "Астротезия" – провалилось с треском...)
Ах, обратить бы годы вспять!
Вы не сказали…
Нет, Вы не сказали! –
но взгляд, но вздох полны такóй печали…
Посмею ли я Вáс понять?
(31.07.2010, экспромтик в «Фильмоскопе» на фразу «Вы не сказали «нет»»)
(01.01.2011; решил попробовать оформить в "А4", протрезвею - подумаю)
Славься же, бешеный гений прибоя,
слёз, переполненных лютой любовью,
жалящих слов и изломанных жестов! –
в новом Эдеме свирепо блаженство.
.
.
(11.09.2008, по рец. на «Души» Анны Бек)
.
(описание цикла)
Юродства
о мирах иных
пусть зáстят зрение и ум вам –
здесь
жажду почестей триумфа!
Здесь
кану в бездну тишины…
Я свой несу Армагеддон –
священных сказок окаянней,
в единстве противостояний
угаром разума
ведóм.
Страх, честолюбие и лень,
смущенья бешеная наглость;
Судьбе цежу привычно: «Нá-кось!» –
пускай живу последний день.
… Что-ж,
я таков, каков я есть:
мелькну над вечностью ракетой,
собою вымечтан – и предан,
ничтожества и неба смесь.
(12 июля 2008, на конкурс "Противостояние")
Грех –
промолчать
в безголóсице глаз:
небом расплющит немо.
Вы́тошню, вы́хриплю
– справлю на вас! –
хляби любви и гнева.
Звёздной картечью взломав небосвод –
Солнце с Луной – брешами! –
бешено
в трещинах
пью кислород,
как пьёт –
оборвавшись –
повешенный.
Ждёшь, поостыну – помру без затей?
Нá-кось! –
костлявая стерва.
…Крóшево дней прометú, Прометéй,
метлою
дымящихся нервов.
(Июнь 2007, частично - из рецки на "Якорей не бросать" Владимира Плющикова)
… Т ы – с у е в е р и е , т ы – о п р о в е р г н у т …
Мраком распаханы борозды мозга,
в мягкую гниль углубляются зёрна,
чёрных ростков безобразные корни
пьют из кипящих потоков венозных,
чавкают плотью…
– Не надо! Мне больно!
… Б о л ь с у б ъ е к т и в н а , и с с л е д о в а т ь п о з д н о …
Корчится разум горящей бумагой,
крошатся фразы под молотом страха,
прахом колышатся в черепе-печке –
месиво жаркое шкварками плещет…
– ЧТО ТЫ ТАКОЕ, чтоб жизни калечить?!
… « Ж и з н ь » – у с т а р е л о . Т е с т и р у е м « В е ч н о с т ь » …
Вспышка безвременья. Свет. Невесомость.
Странно знакомыми всхлипами – музыка…
Голос: «Он так и не вышел из комы.»
Скорость. Раскаты беззвучного грома…
– Стенки тоннеля… Смыкаются!… У́зко!!!…
… С б о й …
… Д á м п и н г п а м я т и …
… П е р е з а г р у з к а …
(Ноябрь 2006)
И пустяк, что уже немолод,
а в облезлой берлоге – холод.
Без Кота захандрит и Воланд –
нет, ей-Богу, возьми кота!
Он, конечно, не брызжет дружбой –
не собака же! – и не нужно.
Но за скромный кошачий ужин
так мурлыкает иногда...
(Сентябрь 2006)
Полон разбухший Луны презерватив,
мерзко хлюпает в облачной слúзи.
Сотней гангрен горизонты воспалив,
чирей Солнца торжественно вызрел.
Ненавижу!
До всхлипа, до спазм.
Ненавижу!
Этот мир, эту мразь.
Ненавижу!
Всё вокруг. Как я вас
ненавижу.
Липкую ночь прошибает звёздный пот,
в нём зудит самолёта заноза.
Кашлем заходится мýсоропровóд,
захлебнувшись лавиной отбросов.
В страстной истоме воркует кверху лифт,
бьют под дых озверелые двери.
Мыльная опера в ящике смердит
миллионом грошовых истерик.
Ненавижу!
Без остатка, без сил.
Ненавижу!
Рвёт душа струны жил.
Ненавижу!
Как когда-то любил –
ненавижу...
(Август 2005)
Нá же! – сердце, смеясь, дожарь –
кровавый комочек сочен:
я себя заклал на алтарь
звездúлища этой ночи.
Утопить бы глаза в глазах,
чтоб лишь двое нас – в пульсе громóвом...
Для тебя я – смешной простак, –
так уйди, оцелована словом!
Близок час – с аллилýйных небес
расхерувúмлюсь беспóло,
и разбудит хохочущий бес
сердце ведьмы
осиновым
кóлом.
(Февраль 2006)
Зов сияющей жути
мечет разум на кон,
и дрожащие люди
жгут лампады окóн.
Жгут, и, шторой зажмурясь, –
лишь бы страх превозмочь –
ждут сквозь трещины улиц
проступившую
Ночь…
Ночь! Восстань же, праматерь
покаяний – и зла,
и на дыбы кроватей
вздёрни наши дела.
Мы заходимся снами
в ослепительной тьме.
Держат души экзамен...
… Ночь пылает во мне.
(Апрель 2006)
Под мостиком – плескания русалки,
я с ней болтаю – молча, на ходу:
«Привет-привет,
куда я? – гнать туфту?..
Да – старость и пивко играют в салки.
К тебе?.. Таранка кончится – зайду:
а тут пешком – от силы полквартала...»
– до закутка, где ждёт голодный кот
(житухе смысл, мурлында, придаёт –
кто б покормил, когда б меня не стало?).
Деви́чий смех:
«Забот – невпроворот!».
... русалка, кот (от пушкинских щедрот?..),
то́т,
э́тот свет...
В душе́ – закатно-ало.
Всё кончено.
... не лги. Не начиналось.
«Люблю...» – кого? Рыдающе-смешно.
Явь –
пустота, записка и вино,
и слов, уже ненужных, запоздалость.
Я – жажда, а ты – мой сон,
в котором по-детски снимся
себе… будто старый ниндзя,
что дрыхнет, в сакэ́ влюблён.
Мы снимся… и – ну их всех!
Во сне только мы реальны,
а память – огарок сальный...
огарок...
глаза – и смех.
Проснуться, начать с аза́?
Всё будет!? – ещё не вечер,
и, может, тебя я встречу…
Как близко твои глаза.
За гранью слов звучнее тишина
и явственней язык сердцебиенья,
двоится ночь шестого дня творенья:
он и она, одни… Он – и Она.
И нéт ещё чарующего Зла,
и нет Добра – добра, что горше плахи;
младенчески торжественны и наги
Он и Она… под звёздами, дотла.
Уже над горизонтом – времена
святых скопцов и сплетницы-морали,
но э̀та ночь… не ночь, а цинандали!
… Как грешный сон, в Раю плыла весна.
(07.04.2012)
Месяц, – гляди-ка! – месяц
рóжками бьёт, пострелёнок;
дервиш его щекочет, –
прыснул шалун и – за тучу…
Дервиш колышет небо –
дервишу небо тéсно:
срываются – в саблях молний! –
с неба потопы гнева;
дервиш плащом сметает
рычащие тучи на север,
в полночные земли неверных –
логово франков и дэвов.
Скоро над спящей Гранадой
сплетут серебро муэдзины;
дервиш исчезнет в утре –
спи! – он вернётся… завтра…
(30.05.2011, для конкурса "Восток – дело тонкое")
Чтó же – мигните! –
небо пророчит?
Лучики-нити,
жизни комочек...
Чуда кануном
кружево звёзд,
в таинстве лунном –
тени берёз…
(Февраль 2007)
Предвечно – музыкой терзаться,
всегда знакомой, но – иной:
в ней рéквием цивилизаций
гнетёт суровой глубиной,
надзвёздные мятутся тени –
и гений, и «Иду на ны́!»… –
летят аккорды озарений
сквозь какофонию войны.
В ней – ад построенных утопий,
вершины рухнувших надежд,
мятеж, триумф, восторг холопий
и топи мудрости невежд, –
людская гордость и укор:
наперекор себе, в ней – мы же!..
…И пусть не слышу этот хор –
так звуки
музыку
не слышат, –
глухой мечтой, истёртой в быль,
вплетён в симфонию Судьбы…
(Февраль 2007)
… Но – даром:
пьян последний знаков чтец,
и гнут к земле обыденности чары.
(Октябрь 2006)
«Тай-цзы-тý!
Зарожденье – тлен.
Символ нем,
ибо слово – ложь.
Пробудись!
Рви сансáры плен –
созерцай,
ты – не вождь, а вошь.»
Гас зарницы слепящий гнев,
огрызались драконы туч.
Гром мурлыкал вдали нараспев –
злиться больше невмоготý.
«Всё едино.
Желанье – грех.
Смерть – лишь веха
в пути слепом.
Бесконечно
кольцо из вех –
нас на жизни
обрёк закон!»
Джунгли – пеною с горных круч,
в изумрудах дождя – цветы.
Мост из гущи умытых кущ
в тучах радугою застыл.
«Нет исхода.
Безумна жизнь.
Рок швыряет
в кошмарный мир…
Путь порочен
страстей и тризн –
как спастись нам
от нас самих?»
- - - - -
…Мудрецу красоты не понять.
Шакья Муни – в начале Пути.
Ветви Боддхи, нирваной маня́,
снились многим… Проснулся – один.
Но от мира отринулся он –
ярость джунглей сменил на мечту.
Мудрость – тоже обманчивый сон.
Тай-цзы-тý… Не проспи красоту.
(Декабрь 2006)
… Стыл вечер. Облака сияли.
В изломы душ просачивалась ночь –
арбитр безумия и яви.
Гитара бредила всё гóрше и упрямей:
манила – и рыдала «Прочь!»,
лаская – жалила осиными роями,
страдала,
плакала…
А я не смел помочь.
(Декабрь 2006)
(Сентябрь 2005)
(Октябрь 2005)
(2008 г.)
… В углу своих заросших соток,
среди поганок и берёз,
стою́, – и лáпотник, и Крёз…
Светло и грустно отчего-то.
Природа, осень… Ляпота.
Как мирно в зарослях крапивы!
Закат разлит, – разлит, как пиво…
Вдали – сольфеджио кота:
страдалец воспевает даму…
По лопухам – тропа из храма…
И кровопивцев суета.
14.04.2011, 08:00..09:00
Изврат на конкурс ПКП "Дескрипции: топография" 
– Спи, кобелúна!!!...
Много хочешь,
но не получишь
ни рожна.
(Ночь на 22.05.2007)
Развезлись хляби за окном,
в волнáх баюкая домишко,
во сне плеснула нá пол книжка, –
… и д у н а д н ó …
… м н е – в с ё р а в н ó …
Вальяжный клён стекло облапил,
берёзки крестятся: «Свят, свят!»,
и вспышки, и кромешный ад, –
… б л а ж е н с т в о в х р а п е …
Пусть снова неуклюжий тать
обрушил гулкой тары штабель, –
под лопотанье грузных капель
так хорошо дремать…
(Март 2007)
Лап еловых сумрачные пятна,
треск поленьев, благодатный зной –
всё вокруг надёжно и понятно,
от печи до ямы выгребной.
Убежать из мира без оглядки!
Кто я, что, – не всё-ль теперь равно?
Жизни снова проиграю в прятки…
Крой, узор, морозное окно…
- - - - -
…Гром будильника, покоя клочья,
темень, рань, – ну, дайте же поспать!
Выхожу – в дремотном эхе ночи –
на звенящий ледяной асфальт.
(Январь 2007)
Продышу в стекле кружок хрустальный,
оcознáю – нé-к-кому спешить,
потрясённо, как в исповедальне,
сброшу неприкаянность души.
Будто веют крылья над мощáми,
будто нервы кожи лишены…
И нарыв кричащего молчанья
взрежет трезвый голос тишины.
(Январь 2007)
Пью пенное моё! Жизнь – золотой струёю...
Ржаного дерзкий вкус – российский идеал.
Предвыходно́й триумф я шашлычком удвою –
Ах, только бы никто эстетить не мешал!
И наконец – финал: пузяра бонвиванья
Полна-полнёшенька – хоть харакирь, и вот –
Сверкнула молния утробного желанья:
Мурлычу рифмами, как старый сытый кот.
Ах, как спокойно на балконе!
Седую шёрстку солнышко печёт...
И что людей куда-то гонит?
Мурррлыкаю, зажмурившись, как кот:
я сыт, тепло – зачем спешить вперёд?
Пусть от работы дохнут кони...
... В линейку старая тетрадь.
Стишки. Мой юношеский почерк.
И ведь писал же... сесть – не встать!
Эх, были дни... И ночи.
В стране, которой нынче нет.
Не в этот век. В другую вечность.
Я, бывший. Пусть я не поэт –
но, всё же... – было Нечто!
И верилось, что будет взлёт
в мир – сказочный, как у Стругацких.
Но – «рыба с головы гниёт»...
Уже не верю в сказки.
Мне – семьдесят. Тахта и кот
пока со мной – а что в остатке?
Друзья (все «тыща девятьсот...»,
кто жив? А! – чёрт нас разберёт...).
И – старая тетрадка.
Да, воск текуч. Я та́ю, плачь – не плачь;
что мне осталось – годы? месяц? сутки? –
длить в доску пьяный этой жизнью тарч,
довольненький, как дырка проститутки?
Стекает воск. А что под воском, там?..
Чем окажусь в последнее мгновенье?
Свеча?! – смешно. Святая пустота...
Пожухлый лист, свернувшийся осенне.
Тем, что мы ю́ны, что ты́ – рядом,
вот-вот несказа́нное, в дрожь – скажу,
жáркое «Да!» выдохнешь взглядом...
… Губы! –
босиком по ножу…
Дача, машина, жена, заначка, –
житу́ха – ключом, удаётся всё.
Дайте лишь времени! – только нáчал…
… «Сам себе режиссёр!»...
А позже – тёплой пижамы нежность,
на крючьях суставов – лечебный гель,
воспоминания детства – свежи...
… И белые тапочки – по ноге.
Но мир лучисто-ясен впереди,
а смерть – не навсегда и только в скучных книжках,
увидишь, я смогу – я, мам, не хвастунишка!
… как хочется быстрее подрасти...
------------------------------------------------------
– Нет, поздно, поздно всё! –
и мысли, и слова,
и отсыревших глаз полупризнанье,
скелет годов, мгновения – пираньи…
А жизнь, конечно же, безудержно права –
как прав верблюд в ушедшем караване.
Лукавый, лукавый ангел!
Эх, знать бы… да мы – не Ванги,
и, думая, что – на воле,
резвимся…
Играем роли.
(«Фильмоскоп», фраза – «Все роли самые лучшие»)
«…Изысканно вальсирует листва,
шуршат шаги о бренности земного,
в душе всплывают строки понемногу
из омутов разлúва естества…»
– Лов бредней бреднем! Сопли о «душé»
мусолю в обострении сезонном,
тая канкан в словесном неглиже... –
Эк кобеля припёрло время гона!
Ожеребéл… Сентябрь пьянит, как март.
По жилам бродят самогоном соки,
в зрачках бурлит берёз желтушный жар,
корёжа лихорадкой «стиль высокий».
…А на балконе рыжий кот орёт –
готовится отправиться в полёт.
(Сентябрь 2007, на конкурс "Осенние тетради": осенний стих без слова "осень")
Вот и сейчас, вопия́ в блаженной лени покаяния, –
какой дурью я занят…
(Утром 29 марта 2008)
Во мне грохочет мёртвых чисел зов,
кичливая уверенность железа, –
я – даже пьяный – рассуждаю трезво,
а ты скользишь в янтарном свете снов.
Но вдруг и ты́ – лишь сон, волшебный сон?! –
Звон лёгких слов, иллюзия утраты,
струны́, обиженной по-детски, стон...
За что же внóвь – теперь, когда ушла ты –
я падаю в щемя́щие закаты
сквозь прорванный тобою горизонт?
(Февраль 2008)
Ну, бред! – слов нет…
Чтоб поглазеть на эту хрень
полфирмы тут как тут:
начальничков не каждый день
в кутузку волокут.
Ведут под пару белых рук
(вдруг раз – и был таков!),
и, к слову, угнетает дух
вид оттопыренных боков
их пиджаков.
Каков улов!!!
Из их усвоил разговоров,
что подкачал мой буйный норов,
и на Арбате я кого-то
вчерась чуто́к оестествил,
причём ей ФИО сообщил
и место (бывшее) работы...
Слегка фигея – «Вот удача!» –
менты к себе ублюдка тáщат.
Чем крыть их прыть?
Без экиво́к процессуальных
я был предъявлен потерпевшей:
«Нет, тот – приличней, это ж – леший!»
– Я – жутче психов сексуальных?!
Хоть разозлил её ответ,
но всё ж сберёг кусманчик лет…
. . . . . . . .
…Мораль мне ставит мо́зги раком –
не вышел рылом стать маньяком.
PS
Жаль, не узнал, кто мне доставил развлеченье –
уж я б лишил его «орудий преступленья»!
(Сентябрь 2005. Форма не ахти, зато - ничего не выдумано)
Я ругаюсь и дебоширю,
совершенно не слушаюсь мать.
Чую сам: в пояснице – шило
(или – ниже?…), аж больно спать.
Что-то сверстницы больше не мáнят…
Но зато «Домовёнка Кузьму»,
«Жил-был Пёс» или «Ёжик в тумане» –
обожаю, к стыду своему.
Мне – бесплатно в автобусе место,
и – так много нелепых «нельзя»…
Незаметно впадаю в детство,
как когда-то – детство в меня.
(март 2006)
Из меня мужик – куря́м нáсмех:
еле-еле в туалет ночью…
Не даёт залезть в кровать, áспид –
на Голгофу заползти проще.
Я ношу везде складной стульчик:
без него – хоть полезай в пéтлю.
Ну, не жисть – а просто ад сущий;
что он есть –
отныне я –
верю…
(Апрель 2006)
Я помню, лет мне было этак пять...
Как все, любил стишата сочинять,
и ими забавлял гостей и мать.
Раз в праздник, гордо встав на стул,
я что-то очень бодрое загнул.
И, среди прочих, –
бац! – пару строчек:
«Бежит матрос, бежит солдат,
стреляя на ходу...».
Прочёл – восторгов жду...
А все хохочут!
«Вот жулик! Ай да плагиат!».
Пусть чёрт побрал бы дядю Михалкова!
Не знаю сам,
как повторил меня он слово в слово...
Вот это срам!
Тот стыд мне снится до сих пор:
хотел поэтом стать, а вышел вор.
Причём я был стократ уверен,
что этих строк не слышал никогда –
так память даже в детские года
была весьма коварным зверем.
Прошло полвека, матери уж нет,
жизнь не сложилась, я стал сед,
но с плагиатом у меня всё строго.
– Чтоб я...? Да никогда! Ей-богу...
... Дела давно минувших лет,
преданья старины глубокой.
(Август 2005)
Эх, апрель! Поколобрóдим вместе –
вместе двум пьянчугам веселей.
Говоришь – не понимают песни…
Не горюй, казак! – полнее лей!
Посмотри – подмигивают окна:
город тоже тяпнуть не дурак.
Ну, давай же – шёпотом, негромко! –
столько лет знакомы, как-никак…
С послезимья – в кайф весенний воздух.
Чем бы закусить? – уж больно крут…
Эй, проснись! Смотри – какие звёзды… –
даже август зáвидки берут.
…Зачарован важностью момента,
до утра, наверно, не засну, –
я, апрель и город дерзновенно,
залпом, безакцúзно пьём весну.
(Апрель 2007)
Полвека с лишком
прожил мальчишкой,
чужим умишкой –
читая книжки…
А жизни – пишут.
Вот я и лишний.
Хоть что-то вспомнить
запойно в полночь!
Судьбы лист полон,
а чем – не понял…
Но в буквах – холод.
Как это подло.
Мне время строже
морщинит кожу –
вот-вот, и – сброшу…
Одно лишь гложет:
куда жизнь прóжил?
…Прости мне, Боже.
(Сентябрь 2005)
Боже, хочешь – поставлю свечку?
Даже дюжину?! – Я не жадный.
Не спеши, погоди с адом –
знаешь сам: впереди – вечность.
Извини, непригоден к раю:
плоскомыслие, близорукость...
Там в нирване измаюсь скукой
– это твёрдо тебе обещаю.
Не подумай – капризы нахала,
где мне спорить – ты старше, как хочешь!
Жаль, навара с меня мало,
но на арфах я тоже – не очень.
Жизнь земная – не сахар, ты в курсе:
сам попробовал раз – и на небо.
Я на небе твоём нé был:
мне, признáюсь, не до экскурсий.
В эту землю душой
врос,
мне не надо другой –
брось!
Здесь качает прибой
грёз,
хоть и душит порой
злость.
(Май 2006)
Да, вижу – ты уже пьянó. И я, пожалуй, тоже.
Не пей так много – зеркало, ты треснешь!
Я тоже треснул бы с тобою вместе –
по этой старой конопатой роже,
что чем-то на меня похожа...
Ну, с Новым Годом! Снова жгут петарды,
и президент затягивает тост,
и дел несделанных лишь смерть обрубит хвост...
Будь, зеркало! Вот так... Нет, зáкуси не надо.
(31.12.2005)
Мальчик, нелéпо седой, – играю,
знаю: суета…
Да, жизнь пустá! – но пустá до края,
рано улетать.
Рваные годы ветер
гонит, как детский сон…
Верю – сверкает где-то
тó, для чего рождён.
Верю – ещё не вечер,
и пройден не вéсь пýть!
…Гаснут, сгорая, свечи –
время не обмануть.
(Март 2007)
(примерно 2009 г.)
_______________________
P.S. Фашизм обычно развивается на подготовленной демагогами-«демократами» почве, как реакция на откровенный обман ими нации. И в Германии в 33-м, и – ясен пень – у нас.
Хотите знать, кто эффективнее всего работает на российский фашизм? Посмотрите на наших заворовавшихся, откормленных псевдодемократов. Лапша на ушах в конце концов надоедает. А фашизм предлагает «простой», понятный выход.
Сейчас здесь опубликовано (несколько текстов я убрал в "удаленные"...):
1) 'Осколок' - о госсимволике
2) 'Благовест набата' - о перезвонах благостных
3) 'Наследники' - о болонках
4) 'Та земля...' - о фаллосах
5) 'Равнобесие' - о райских кущах
6) 'Выборы' - о триумфе демократии, ессно...
7) 'Бредчувствие' - ужжжасти...
8) 'Перестройка' - о прорабах
9) 'Толпа' - дык, о людишках наших...
10) 'Исход' - о пешеходах
11) 'Коричневый...' - об оттенках
Не поверил бы, что доживу до такого. Обломками страны (реально) правят те, кто смогли нас успешнее обворовать. Но им хотца не просто воровать, а воровать громко, под фанфары, чтоб их за это ещё и благодарили и в ножки кланялись, благодетелям:
... Упал колосс.
Ликуют мародёры,
безвластьем меря собственную власть,
и всласть, законно, нищих грабят воры,
куражась тем, кто больше смог накрасть.
И ведь благодарим, и кланяемся – кто, хихикая про себя, профессионально, с жаром обсирая «бывшее», кто – из стадности и голливудистой надежды «возвыситься» из массы обворованных в касту грабящих.
Те, кто раньше был последним жульём, чьё место даже на зоне было возле параши, объявили себя «элитой» и действуют по знакомой схеме: новые захватчики милицию переименовали в полицаев и дали ей «модерновую» чёрную форму а-ля «гестапо-1942», теперь не красное знамя («чур нас, чур!..»), а «нейтральная» георгиевская ленточка (любимый, кстати, символ власовцев и про-гитлеровской РОА) названа «символом нашей победы»… «Нашей»? чьей именно? За какое же быдло беспамятное эти прохвосты держат русский народ… Неужели мы смирились?!
А, впрочем, с годами всё гораздо менее патетично выглядит, уж скорее:
Верха всё тем же околачивают груши.
А остальным – хоть просто бы покушать...
Эх, Рассея…
… А ты, да-да – вон ты, толераст хренов, чё лыбишься?! Россию могут ругать одни россияне. Всем прочим – пасть порву!
Но у терпенья есть порог,
и вихрем диким
сметёт скаредный ваш мирок
бунтарь великий.
Куда идти и как нам жить –
не вам решать!
...Багров пожар сквозь тучу лжи –
горит душа...
(10.12.2006, из рец. на «Разорванный рассвет» Анатолия Садчикова)
… Вулкан бурлит исподтишка…
Лишь взгляд, бездонный, как века,
жжёт из подлобия толпы –
таится взгляд, багрова пыль…
Пусть на Руси толпа дикá –
но не однажды простака,
что жаждал почести столпа,
рвалá, глумясь над ним, толпа...
Ведь из толпы глядит Народ,
инстинктом чуя наглеца,
и сгинет тот, кто не прочтёт –
кто не поймёт –
толпы́ лицá.
(21.03.2006, из отз. на 'Обножам по падежам' Тины Шотт)
Перестройку – давно бы пора:
был бы план и прораба – построже…
Разрешили! Ломаем!! Ура!!! –
От «низзя...» полплевка до «Всё можно!»
Рухнул дом. Мародёрам – лафа.
Флигеля̀ – самостийны и горды.
Под хрипенье скажéнных фанфар
лохов те же блюдут держиморды...
(Октябрь 2006, из ответа Марине Чекиной на "Бредчувствие")
…Вновь, «голосуй – не голосуй,
мы всё равно получим ...».
.
.
(2 декабря 2007)
На Руси от веку – равнобéдствие,
а сейчас, вдобавок – равнобéсие.
Áхают заступнички небесные:
«Эк вы, сучьи дети, куролесите!».
Что с них взять? Ведь темнота отсталая!
Рай давно скупили наши бестии:
долгогривых очень рьяно жалуют –
нынче даже киллер ходит с крестиком.
Пóльзуют молитвами и спермою –
приворóты, трупов оживление…
Ужасаюсь веку угорелому:
где у нас – маразм, а где – знамéние?!
(Октябрь 2006, по обсужд. "Равновесие" Марины Чекиной)
извивалась беспутной девкой
у шеста Ивана Великого,
над гранитом поэмы невской
на гармошке пьяно пиликала.
Гаснет Русь, кровоточит вечер.
В ад – дороги, трёпом мощёные.
Колоколен оплыли свечи –
словно фаллосы золочёные.
(Сентябрь 2006)
Где же тонкость чувств и соловей?!
Скажут – унавоженная почва...
Что ж, крапива – может быть – и пошло,
но без почвы жить ещё пошлей.
Без Руси – не жизнь, и я – не я.
Злюсь, люблю, ругаю, ненавижу…
Пусть хоть наживут бедняги грыжу! –
босяка эстетам не понять.
Мы с тобой в любви неприхотливы…
Милая, прими букет крапивы.
(Август 2006)
Упал колóсс.
Ликуют мародёры,
безвластьем меря собственную власть,
и всласть, законно, нищих грабят вóры,
куражась тем, кто больше смог накрасть.
Но под канкан самодовольной клики
взревёт народ,
и в бешенстве великий,
над Русью рухнет судная гроза
раскатом ослепительного мрака,
и исступление повеет прахом:
с тоскою в обезумевших глазах
у женщин будут груди выгрызать
и вилами в костёр кидать младенцев –
идиллией покажется Освенцим!
Восстаст пророк, сокрытый в нас досель,
– и окунёт в кровавую купель
империю,
летящую с обрыва:
иконы станут на дрова колоть,
под бабий хохот вешать долгогривых
на пьяных языках колоколов
– над пламенем церквей –
паникадилом,
проламывая главы куполов
и Богом почитая силу...
В бессмысленной, и оттого – священной,
мести
испепелят жулья поместья –
с владельцами, клопами-холуя́ми
и возглашавшей им «Осанна!»
дрянью.
Пусть в ниццы ими куплены билеты –
армагеддон займётся всепланетно
со смуты в термоядерной державе,
и искрой растворится в адской лаве
их визг предсмертно-безответный!
Так суслик, невзначай подрыв плотину земляную,
пищит, захлёбываясь и негодуя
на воду злую,
кляня несправедливый жребий свой,
и тонет, не поняв, что сам всему виной.
- - -
Средь болтовни неслышным шагом
последней капли день придёт –
день искупления и краха.
Не доводите вы народ!..
Но глас в пустыне вопиёт,
и горечь, скучная, как плаха,
бормочет ночи напролёт.
(Декабрь 2005)
Века, неустанно,
босые титаны
текли по сибирским просторам морозным
к япóному морю –
упрямою голью.
Им щиколотки щекотали сосны,
и, как в колокольню,
били в них грозы.
Могли же – и смéли!
А мы – лишь пигмеи:
наследие – просто
нам не по росту,
и – в клочья его! –
от кощунства зверея.
- - - - - -
...как «грозно» – до писка –
потомки волчáры – болонки –
урчали
на пуфике около мисочки «Вискас»...
(Апрель 2006)
Чади, кромешная Россия…
Я – твой пророк и скоморох –
в бедламе чую мудрость Змия.
Прости моё маранье строк!
Свищу дремотно, как сурок –
а время требует Мессию.
Ленив, тяжёл народ-мечтатель.
Усвоил туго он урок:
«Что Бог ни делает – то кстати»,
но срок покорности истёк –
и бурей хмурится, жесток
в слепой стихийной ипостаси.
Восстань же – Китежем из тины! –
под сонный брёх колоколов,
сверхчеловечески Звериный.
Пусть тайный смысл речей суров –
зови, звон колокольных слов,
пылай над Русскою равниной.
Призывом полнись и утратой,
плыви, будящий гул, плыви...
Восстанет свято брат на брата,
и – в искупление любви –
Преображеньем на Кровú
взорвётся благовест набата.
– – – – – – –
Вчера сорока принесла:
льют на Руси колокола...
((Июль 2006)
Собрались они в кружок,
Как овечки – прыг да скок.
Баю-баю, растабаю,
Будто тута им лужок.
Скачет ивушка-овца
Вкруг дубочка-молодца,
Баю-бай, баю-бай –
Постелили бы сенца.
Выходил задира-клён,
Рыжий-ражий туз бубён,
Баю-ба́ю, баю-ба́ю –
Ва́жит клён, а я зеваю!
Пять берёзок – хоровод,
Испужался старый крот.
В чарку баюшки налью,
И кротишку напою!
Дремлет хата и сарай,
Дремлет Бобик-шалопай,
Я зеваю – баю-бай,
Маша, глазки закрывай.
Там в головах у нас окрошка
Арнольдомасловских идей,
Стернин там на коротких ножках –
Весь курс насилует, злодей.
Там лекции маразмов полны –
Из лекторов кошмарных формул
Поток на доску бьёт густой.
Мы тихо смылись спозаранку,
И одиноко англичанка
Грызёт свой усик завитой.
Там Дубнов вновь грозит учётом,
Покой и сон наш разоря.
Там в ужасе перед зачётом,
Солёных слёз пролив моря,
Дрожу уже три года я.
Моторин там над префом тужит,
И Бахусу Кых верно служит.
Патрон взорвавши под собой,
Там я бабцам трублю отбой.
Там хозрасчёт в безделье чахнет –
Прокис, протух и плохо пахнет.
Да, я там был, не мёд я пил,
И мне был виден змий зелёный,
Под ним сидел Арнольд учёный
И теоремы говорил.
(1974 год, из тетрадки с конспектами)
Моя любовь ни капли не сезонна,
Я содрогаюсь и горю всегда:
И посреди зимы – во время оно,
И летом, и весной... Всем – от винта!
В любых широтах, при любой погоде
Я пылок так, что – просто улюлю!
Кто, дамочки?.. – Да ну их к тёте Моте!
Скажу, как есть:
Дерябнуть я люблю.
Не верь, прелестница, что у мужчин
всё сводится к постели и желудку –
мы всё переживаем сердцем чутко...
… Да, кстати, ты ходила в магазин?
(2009)
Мир неожиданен и светел.
Неважно – где, не знаю – как,
Меня вскружит свирепый ветер
И, хохоча, развеет прах.
А поминальные стаканы
Сомкнутся в благовесте бед.
– Зовём мы «светом», как ни странно,
И «тот», и «этот», хищный, «свет».
Порыв сексуальной свободы?
Осеннего сплина нарыв?
– Мяучат внизу – Джеймсы Бонды,
Хвостами планету накрыв...
Ах, осень! Сентябрьское солнце...
Лишь волосы – цвета зимы.
... Поют?! Уж скорее – гасконцы...
Давай помурлычем и мы.
Как будто впервой – помурлычем?
Давай, ну давай, как тогда:
Сентябрь, кошкопад – всё, как нынче...
Айда!
А года – не беда.
Завтра – новый Черно́быль
В запорожских степях;
День притворства и злобы
Встанет, мир ослепя.
Скажут – мы виноваты,
Взвизгнут: «это Москва!».
– Там же наши солдаты?..
Как об стенку – слова.
«Прилетели ракеты?
С украинских краёв?
Врут всё – ватники это!
Сами бьют, ё-моё!»
Что нацистским уродам
Миллионы их жертв?
Киев славно их продал! –
Деньги в кассе уже.
18.08.2022
«Крути рулетку!»... Не турнир – ампир.
Давно пора стать олимпийским спортом –
Куда хоккею! Охренеет мир.
Представь: во весь экран – с «наганом» морда.
Здесь хоть слепой ты, но – поди промажь!
И для осечек – кайф и уважуха...
И не попортишь пулей-дурой брюхо...
Ну что, сыграешь или бьёт мандраж?
Набрал почти на ползаначки
(Во будут рады пацаны!),
И – к кассе. Зырю: денег пачки,
Когда открыто – всем видны.
С задов прижухнулась маруха.
Я – грозно ей: «Эй, сколько там?!»
(Дрожишь, поди? – Башка – два уха...).
«Две девятьсот!» – уж ладно, дам.
Всё. Ограбленье состоялось –
Карман почти-что опустел.
Кипит в мозгу святая ярость:
«Ну, цены! Буйство.
Беспредел!».
(написано в 1971г., на научном коммунизме)
«Ха! Муза убёгла? Досаду стаканами мерь.
Дерябни за трезвость!» – да, плавали-знаем...
Как думаешь, кот, одиссейных турусов гоме́рь
навеяна чаем?
Бьёт лапкой:
«Дурдом. Вы, людишки, – такие скоты...»
(во-во!!! – ни хвоста и когтей, ни манер настоящих).
– Дык, рыжая морда, весною мяучишь и ты!
Без бабы – хоть в ящик.
Уж эти мне бабы... Им всё бы «коня на скаку»!
А нет чтоб зайти помурлыкать с дедулей, засранки.
... Вздохну опустевшей бутылке: «Хо-хо не ху-ху?».
И капну коту валерьянки.
Ну вот ещё... И здесь – про трезвость!
Редактор явно под шофе.
«Пиши!» – и спорить бесполезно:
плевать хотят на наши «Фе!».
Россия – это вам не дёйчланд
(хотя и там в почёте шнапс):
у нас поллитру вмиг прикончат,
– быстрей, чем плюнет англосакс.
Их Горбачёвы ныли, ноют:
«Процесс пошёл!», «Не надо пить!».
Страну гнобили трезвой вонью,
чтоб Борька, сука, с недопою
продал, тудыть его едрить!
Что мне до бабьего их чаю?!
Полвека православно пьян:
с утрясь встаю и – причащаюсь!
А «трезвость» – бзик магометан.
В страхе Луна погасла –
я не желаю утра:
где ты... и – с кем, лахудра?!
(Сердце – лампадка?
масла...)
Темень зевает мудро:
– Баста.
а я люблю окна –
открытые и приветливые,
на первом этаже,
а лучше – в полуподвале.
а я люблю окна –
с бабушкиными клубками ниток,
с детскими мячиками,
кухонные! – с восхитительными запахами.
а я люблю окна –
не сосчитаю,
в моём доме их сколько, –
ведь я считаю только до пяти.
а я люблю окна –
нет, не двери:
двери так не вовремя захлопываются
и защемляют хвост…
ведь я – дворовый кот.
Поверь же (скука в том порукой!):
Грядёт счастливая пора,
Где мысль младенчески остра –
И, глядя в зеркало, агукай.
Впаденье в детство – высший кайф!
Скропай стишок на сон грядущий,
Мультяшку про Карлсона скушай,
Разбавь пивком, и – баю-бай...
присядь ко мне, моя Джульетта...
(... посуда? – к чёрту: бабья блажь!..)
– нет – Клеопатра ты! Одетта! –
я твой Нерон... да скинь ты это!!!
Что – «окна!»? Плюнь. Даёшь кураж!
Город мурлычет: «Лизнуть бы!..» и жмурится –
хитрый, ворюга!
Люд суетится, шествуют улицы,
щекочут трамваями барское брюхо...
Сухо пока. День – обычный, не Судный.
(Да я́ – только «за».)
– Сглазил! По крышам – под карк с битие́м посуды –
взлезает краса-гроза!
Всё. Рассупонилась. Ох уж эти бабы...
Ей оттуда – на всех.
А ведь видит – я без зонта́; потерпеть могла бы?!
И смех, и грех.
Город ржёт и плюётся изподколёсно,
плевки – по тонне:
«Эй, там, очкарик! Суши́ вёсла!
Вместе потонем».
Вот те и «сметанка», хрень набекрень...
Бегу. С бороды течёт.
Тучами-тряпками – промокай хоть весь день! –
не высушит небеса и чёрт.
– А чё бегу-то? Вода – тоже пойло,
да и молния – вон, на джинсах, выше ног...
Не са́харный. Потопаю спокойно.
Всё равно промок.
- - - -
... город пьян, ловелас, – он размяк от дождя,
а гроза (скандалистка и клуша!)
крутит вальс по мечтательным лужам –
вновь дитя,
чуть кряхтя...
Бритые Барбароссы
взводят курок толпы.
Хватит сюсюкать: «розы»!
Я воспою шипы.
Шу́зы желают дранга.
Дождь барабанит марш.
Левой, моя голодранка!
На́ш я, и́ли – не на́ш?!
Город застыл, как селфи:
копы, плащи, щиты,
в заднице тучек Эйфель –
ржавой иглой мечты.
Жрать голодранцев – клёво?
Мы для тебя – «For sale»?!
Город,
глотни до блёва
Молотова коктейль.
Один – другому: «Выпить бы!»,
А тот ему – «Навряд...
Эх, знали бы, что в прикупе –
Завербовались в Ад.
Крутили б нонче та́м дела.
А тутыть – крылья горбь...».
И почила́ на ангелах
Божественная скорбь.
Плачешь, ангел, над рюмкой? –
не плачь: смерть – обыденный праздник.
Мы с тобой отзвучим
– отгрешим, порастая быльём.
Выпей, ангел, и – ставь
запятую в вердикте о казни:
мы – слова́, лишь слова́...
Потому –
никогда не умрём.
* «Honor» – «честь» по-польски.
Сам Пушкин музе рёк: мол, «ядра – чистый…»,
он – «наше всё», и ныне ядра – чу́!.. –
каков улёт! (под звук рапсодий Листа
и мяв кота – снести б его к врачу).
Ты – тёплый берег. Звёздные моря…
Пучина слов загадочно тиха.
Чтоб рыбок не спугнуть – не говоря,
выуживаю звёздочку стиха.
Альбинос
Как известно, герцог Альба (Фернандо Альварес де Толедо - штатгальтер Нидерландов, где он совал нос куда надо и куда не надо), прославил себя массовыми казнями. Но мало кто знает, что свой аристократический нос он там отморозил и был вынужден его густо пудрить. Именно поэтому современники называли всё неуместно белое "Альбин нос", откуда и пошёл общеизвестный термин.
== == == == ==
Муравей
Давно замечено, что эти насекомые ловко таскают ("свеивают", по старинному) травинки ("мураву") в свои "муравейники". Впервые был так назван в одной из широко разошедшихся "басен Крылова" ("Иван Крылов" – псевдоним известного бытописателя жизни животных Альфреда Эдмунда Брема). В результате современные школьники называют эти басни "мурой", не подозревая об их глубочайшем научном содержании: sic transit gloria mundi...
== == == == ==
Самокат
Это - палач ("кат"), казнящий себя самого. Термин пошёл от обычаев приближённых Ивана Грозного, после смерти повелителя за неимением указаний свыше вынужденных тренировавшихся на подручном материале (Карамзин всерьёз принял эти упражнения за борьбу между боярскими кланами). Позже подкреплено практикой ОГПУ-НКВД: при каждой смене руководителей предыдущие утилизовались, как враги народа. (Не путать с "самосад" - разновидностью мазохиста)
== == == == ==
Иванов
Главная на Руси фамилия, произошедшая от обычая приказных дьяков регистрировать младенцев канцелярски-иносказательно, как "ива нов." - в смысле "ещё одна дубина, ни на что не годная" (древесина ивы мягка и быстро загнивает). Так же, как и канцеляризмы "под линный", "сего дня" и пр., превратилось в особое слово. Приобретший известность маститый "ИваНОВ" с годами начинает зваться "ИваSTAR".
== == == == ==
Ять
Буква старого алфавита, произносившаяся как "е" - потому, реально, в азбуке ("аз", "буки", "веди", ...) её обозначало излюбленное Барковым словцо "еть": "ять" - школьный эвфемизм. Пользовалась популярностью, хотя ставилась скорее не по логическим правилам, а по вдохновению. Из-за затруднений Марьиванны с ответами на вопросы небезызвестного Вовочки упразднена. (Примечание: с 2000 года анекдоты про Вовочку в России запрещены!)
== == == == ==
Гангстер
Термин используется в шедеврах индийского кино, посвященных бесчисленным героям, память о которых "Ганг стёр" (их пепел был, по обычаю, развеян над священной рекой Ганг). Впервые упоминается ещё в Рамаяне. Приобрёл особую известность в голливудских подражаниях индийским фильмам, посвященным борьбе граждан против тоталитарного "сухого закона". На их благородном примере воспитаны многие поколения американцев, и - нынешнее - россиян.
== == == == ==
Карман
Пророк - любитель маниакально предсказывать неприятности (тот, кто "накаркал"). Первым исторически известным карманом была античная Кассандра. Термин широко используется в искусстве: например, в мюзикле "Приключения капитана Врунгеля" герои поют "Мы не люди, а карманы!", подчёркивая безнадёжность своей миссии. На ТВ заменён термином "политический обозреватель". (Не путать с "кармэн" - близким англоязычным термином для любителей автомобилей, введён Бизе)
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
(Приносим извинения автору за досадный сбой)
- - - - - -
На площади –
рамой картинной,
примерявшей сотню голов –
пресыщенно спит гильотина.
Незримо над нею –
альков.
«… Прости нам!
Коль сможешь – прости нам.
Помилуй, Господь, дураков…»
(02.01.2007)
Сегодня при попытке входа на сайт я обнаружил "интересный эффект" - мой основной провайдер (2ком) выдал сообщение, что адрес www.grafomanam.net заблокирован: "Искомый ресурс содержит информацию, распространение которой запрещено законодательством Российской Федерации." и ссылку на сайт Роскомнадзора http://blocklist.rkn.gov.ru/ . На сайте Роскомнадзора есть сообщение о постановлении суда от 09.06.2008 по блокировке единственного произведения одного из наших авторов (которое опубликовано в 2010 (!!!) году и, ИМХО, ничего криминального не содержит и имеется на куче других сайтов - например, здесь). Срочно проверил других провайдеров - у большинства мелких вообще никакой блокировки, Билайн и МГТС заблокировали (как положено по решению суда) ровно одну "крамольную" публикацию.
Письмо от имени редакции с указанием на ошибку и просьбой срочно её исправить в администрацию 2ком я, разумеется, отправил; насколько оперативно отреагируют - посмотрим.
Подозреваю, что на Руси могут быть и другие компании (или - их региональные отделения), где клерки, по традиции, "перестарались", так что - прошу известить (здесь, в рецках), если Вы с таким столкнулись.
P.S. В качестве временного решения можно воспользоваться анонимайзером. Вы входите, например, на http://cameleo.ru/, набираете там (в адресе) "www.grafomanam.net" - и видите наш сайт. Есть, похоже, небольшие недостатки (не видны некоторые смайлики, например) , но, в общем, всё в норме.
P.P.S. Провайдер 2Ком отменил блокировку сайта, оставив только блокировку "запретного" произведения. Спасибо за оперативность. )) Ждём реакции других провайдеров.
P.P.P.S. ВНИМАНИЕ! РЕКОМЕНДУЕМОЕ РЕШЕНИЕ!
На мой взгляд, простейший способ обойти идиотские запреты - использовать последние версии браузера Opera.
Как там включить VPN? Меню --> Настройки --> Безопасность --> VPN. И лезьте, куда душеньке угодно. С оглядкой на вирусы, конечно...
Злоупотреблять VPN не стоит - качает данные медленнее, но на обычных сайтах это малозаметно.
И юных строчек-хохотýний зелень
шептала нас бессонней, чем Шекспира,
а дети… дети, не старея,
звучали над планетой, как поэмы,
как голоса Ромео и Джульетты.
.
Хотел бы я, чтоб на листочках судеб
переплелись в венках не строфы – наши души:
мужчины-оды,
девы-триолеты –
и не было б короны совершенней
с тех пор, как непрочтённый мир сошёл с пера Творца…
.
… Хотел бы я – поплачь… – чтоб люди стали Словом,
и были мы равны стихам – как боги.
.
Находите подходящую картинку в интернете.
Находите её адрес (например, в Хроме становитесь на неё, правая кнопка, "Копировать URL картинки")
Вставляете этот адрес в нужное место текста между тэгами [img] и [/img]
Например,
[img[http://nutrinews.ru/wp-content/uploads/2015/10/Poleznyie-svoystva-piva-2.jpg[/img[ выдаст картинку 
Можно изменить размер картинки:
[img=200x100]http://nutrinews.ru/wp-content/uploads/2015/10/Poleznyie-svoystva-piva-2.jpg[/img] изменяет ширину на 200 точек, а высоту - на 100.
(заметьте - пропорции автоматически не сохраняются).
У попа была собака,
Поп её любил
Комментарии и отзывы размещайте в этой публикации (или на страничке, в публикациях конкретных стихов из сборника).
Если мы считаем украинский язык не одним из наречий русского, а языком самостоятельным, то подобное требование («пишите в русском так, как принято в украинском») абсолютно нелепо. Надеюсь, никому из наших авторов не придет в голову настаивать на такой «унификации» в случае английского или китайского языков, зато к русскому – отношение особое… Но ведь обсуждение «какой вариант правильнее» имеет смысл только в случае выбора из говоров внутри одного языка (по историческим причинам в России принят вариант, близкий к московскому, но различия были весьма существенны – почитайте, например, у Есенина «Песнь о Евпатии Коловрате»). А так – всё равно, что требовать от американца говорить не «Раша» и «Москоу», а «Россия» и «Москва»… даже, пожалуй, ещё нелепей – дело касается предлогов, «внутренней кухни» языка.
Кстати, Тарас Шевченко, например, писал не только по-русски всегда «на Украине», но и – в половине случаев – по-украински, например: «I на Україні / Я сирота, мій голубе, …» или «на Вкраїні милій…». Может, Шевченко украинского не знал? Впрочем, того намеренно переполненного полонизмами «украинского», который пытаются нынче внедрить, «кобзарь» действительно и предствить себе не мог.
Форма «в Україні» была законодательно закреплена украинским правительством в 1993 с целью приблизить её к используемой для прочих государств, подчеркнуть «незалежность» державы. Т.е., причины её предпочтения – не столько лингвистические, сколько политические.
Более того.
В старину в русском языке по отношению к разным странам и местностям использовались и предлог «на», и предлог «в». Сравним: «на Руси», «на Украине», «на Тамбовщине», «на Брянщине»… Но «в туретчине», «в неметчине», … Заметьте – места родные, православные, уважаемые – стоящие выше прочих, им – уважительный предлог «на» (ср. «на горѐ», «на небесах», «на острове»…). Местности «бусурманские», русскому человеку чуждые и неприличные – «в». За последние века этот наивный языковой шовинизм стёрся, и мы чаще стали говорить о новых для нас местностях «в» (по аналогии с ранее презираемой «заграницей»), не ощущая уже уничижительного подтекста такой формы.
Итак, резюмирую. Требуя писать по-русски «в Украине», Вы, на полном серьёзе:
– утверждаете, что украинский язык – не отдельный язык, а лишь часть русского,
– требуете, чтобы по отношению к Украине использовался «неуважительный» с точки зрения традиционной русской грамматики вариант написания.
Друзья, да Вы же украиноненавистники, оказывается!
Если помните – в анонсе конкурса в честь очередного конца света было обещано участие гениев Серебряного Века.
Сегодня ночью инициативная группа редакторов устроила спиритический сеанс с целью получить-таки вúдение мэтрами предстоящего события. Ну, всё честь по чести – столик, блюдце, почти трезвый медиум, часы полночь пúкают…
Сначала попёрли призраки – призрак оперы, призрак гуманизма, тень призрака отца Гамлета и даже просто Призрак. Призраки буйствовали, показывали на часы и выражались. Упражняться в стихосложении отказались наотрез.
Затем возник моложавый хват с бараньей причёской и свежим синяком под глазом – сам Никифор Ляпис-Трубецкой. Он сэкспромтил поэму, начинавшуюся:
Служил архангелом Гаврила,
Гаврила на трубе играл…
и сразу поинтересовался гонораром. Мы робко заикнулись о некоммерческом характере сайта…
Когда полтергейст кончился, медиума долго отпаивали валерианкой. С коньяком. Мы тоже занюхнули, крякнули и попытались вызвать кого посговорчивей.
Неожиданно, безо всяких движений блюдца, послышался Голос. Голос прокашлялся и нараспев объявил:
Игорь-Северянин
Рондо на конец света
Предвечный миг любви… Закатный блеск Вселенной,
Изысканная боль скабрезных «C'est la vie»,
Смятенный Зодиак в канкане над геенной…
Предвечный миг любви!
Да – я солгу (солгу?!..) – и грёзно, и смиренно,
Что смерти не до нас: бессчётно лет живи!
Огимни край времён, экстазь меня, Вервэна!
Экстазь! на небесах любовь превыше тлена.
– Безумный календарь бурливо разорви!
Оджазит Гавриил трубою вдохновенной
Предвечный миг любви...
Манера произносить «блэск вселэнной», «скабрэзных»… напомнила то ли о Мирей Матьё, то ли о чебуречной.
Я попытался разъяснить автору, что Квятковский не считает такую форму правильным рондо, да и рифма затесалась отглагольная… Ответ скопировать не решусь, но блюдце на спиритическом столике разлетелось вдребезги. Почти новое, кстати. А я ещё думал предложить Игорю страничку на сайте и статус КВИПа, для начала!
Осколки замели под диван, блюдце заменили одноразовой тарелочкой (рекомендую – покойникам всё равно, а убытку меньше).
Сразу смутно замерцал очередной мэтр – кудрявый блондин в сюртуке с высоким воротником. Почти без выражения, усталым голосом он прочёл:
Александр Блок, из посмертного
Ордою дикой опрокинутый,
Мир рушится. И слава Богу!
Напрасно гнёшь в поклонах спину ты,
Зовя небесную подмогу.
И глад, и мор нам – от Всевышнего...
Согбенному не разогнуться.
А мира миф... на свалку вышвырнут
Проклятьем красных революций.
О, Русь моя! Неудержимая,
Стремишься ты навстречу бездне –
И не спасут ни святость чтимая,
Ни ход благословенный крестный.
Устало небеса куражатся...
Парад планет – зловещий признак!
Несчастен мир, где Бог не кажется,
А гуманизм – всего лишь призрак.
Мы зааплодировали. Автор слегка поклонился и, пожав плечами, пропал.
Дальше долго никто не появлялся.
Сопение медиума перешло в похрапывание. Я уже задумался – не лучше ли покамлать с битьём в сковородку? – но тут над ухом послышалось могучее «кхы-кхыы!». Многажды слышанный в воображении трубный бас, сдувая мушиное дерьмо с люстры, эпохалисто пророкотал:
Яблоко в штанах
Нáте вам!..
Вот даже страшно как-то:
носики паникой
вызеленя,
зовут поставить мозги на карту…
– Дудки! Вистýйте вы за меня.
Вижу – кто-то
у облачка на чердаке
седые супит: «Воздам им!».
Грозится!..
то – ангелом с рюмкой, то – чёрт-те-кем…
квохча нострадамьем
дамьим.
Я тебе ктó, – медовый монах?
или карась снулый?
Да будь я хоть яблоком в штанах!
– откусишь –
сведёт скулы.
По мне –
просто скучно.
С лапшою – иди, мил …
– что кофейная гуща, что майя кости.
Я вам не Гиппиус, я –
Владимир
Владимирович
Маяковский.
Люстра ещё раз качнулась и рухнула. В стенку заколотили сонные соседи…
Вместе с мэтром куда-то исчезли три по ноль-семь и полкастрюли «оливье».
/Репортаж со спиритического сеанса вёл Андрей Злой,
выступление А. Блока запротоколировал Бочаров Дмитрий С./
.
Ну-ну… Не «Неогранка»! –
Колизей.
Да, Колизей – но не в века расцвета.
Развалины. Трава между камней.
И стадо коз… пардон, синклит поэтов.
Брожу по переходам. Пыль веков.
В палатах – эхо от былых баталий:
здесь был Грифон!
Здесь был он… был таков.
И – Воланд. Тоже – был.
(Во-во! – достали)
Спят конкурсы.
Приятственно соснуть
под сладкий рокот счётчика прочтений…
Прекрасно всё. Забыта Сола жуть.
И козы – мееерно! – блеют на арене.
А я? Что я…
Заезжий дурачок,
мечтавший посмотреть на место славы,
Мечи, фанфары… надуванье щёк.
Паситесь с миром, козочки.
I Love You.
© Андрей Злой, 21.07.2012, между первой и второй – примерно в 20:30
В июле 2012-го я недели две побултыхался на «Неогранке» ( www.neogranka.com ). Довольно стильно, забавно, но – явная деградация по сравнению с восторгами старых её почитателей. Развалины Колизея… Стилизованного под больницу. Отделений для текущих публикаций два: амбулатория для новичков (типа меня…) и приёмный покой для квалифицированных «больных» (прилежно заглядывал и туда: кроме меньшей посещаемости и более высокого уровня публикаций, разницы нет).
«Пациенты» безуспешно занимаются «самолечением» – более-менее нещадно критикуют друг-друга, заранее считая верным именно своё мнение. Редакторам («няням») удаётся героически поддерживать в этом бедламе вполне приличный тон: при мне крупных скандалов не было, их зародыши в темах нещадно обрубались.
Приятно то, что рецки типа «сю-сю-чмок!» относительно редки. Сайт выгодно отличается намерением авторов критиковать конструктивно, а не просто делать приятное по петушино-кукушиному принципу. Хотя опыт у большинства местных «искуствоведов» – на нуле.
Для особо гениальных нетленок отведены палаты поэзии и прозы. Работы туда отбираются редакторами. Принцип отбора не понял – видел в форумах и более мáстерские, но не «удостоенные», публикации (причём – давних лет). Вероятно – дело вкуса и настроения…
Видны занесённые пылью следы деятельности Грифона, Воланда и Кейсера. Фактически это было что-то вроде мастер-классов с весьма нелицеприятной манерой разбора. Но – давно заброшены.
О конкурсах и т.п. уже два года – ни гу-гу.
Если использовать терминологию «Графоманов», то в «амбулатории» авторы, по уровню, почти полностью – «пользователи», в приёмном покое – от «автора» (большинство) до «ВИПа» (встретил там и кое-каких «наших» ВИПов).
Организация сайта хороша для начинающих авторов. В чём преимущество, например, перед «Графами»?
На «Графах» вновь пришедший публикуется на своей страничке – и ждёт, как паучок, когда к нему мушка-читатель залетит. Для безстатусных пользователей лента анонсов на главной закрыта, новое произведение из списка «новых» уходит довольно быстро, – ожидание может весьма затянуться. Разумеется, «пользователь» может попиариться, проявить активность – выставить стих на конкурсы, сам побродить/поотзываться в чужих публикациях, пофлудить в форумах и дискуссиях, подать запрос на пересмотр статуса… С недавних пор – приглажение на свою страничку разместить на главной… Ну, в списке новых авторов мелькнёт автоматически… Плюс, в свой черёд, после 10 публикаций творчество новичка будет рассмотрено и «проголосовано» редакторами (на предмет присвоения статуса). Короче, талант – пробъётся. Но – не самотёком.
На «Неогранке» этот процесс более «автоматичен». Ваш текст попадает на общий (для вашей «категории») форум, и раздраконивается остальными участниками в общем порядке. Ваша собственная активность в раздраконивании «чужого», возможно, на что и влияет, но – малозаметно. Коллективная болтовня затягивает (по себе ощутил): пишешь отзывы и на то, на что на «Графах» просто поленился бы. Атмосфера создана, вроде как на, то ли – «Одноклассниках», то ли – в аське… В общем, для старта – довольно удобно: вы опубликовались, все вас ругают (или, может даже, хвалят), – вы сразу на виду.
Хотя потом становится досадно. Фактически даже хорошие публикации максимум через пару дней уходят из «головы» форума, собственная страничка (реально – просто данные автора и список его постов) крайне бедно оборудована, и туда лазить не принято, – в общем, публикации церемониальным маршем уходят «в песок». Разумеется, отдельные, в принципе, могут попасть в «анналы», но – это происходит крайне редко, да и желающих покопать эти «анналы» много меньше, чем в основных форумах.
Реально на сайте появляются не больше полтораста (оптимист я…) из трёх тысяч зарегистрированных пользователей. Из них за период моей там экскурсии – человек шестьдесят во всех «палатах» в сумме. Но просмотры зашкаливают: уже на второй день у многих публикаций – больше 500. Как?!
Счётчик просмотров ваших тем меняется с существенным запозданием, поэтому не сразу понял, что показывает лажу. Если Вы заходите в произведение 5 раз подряд – ему плюс пять «читателей». Если Вы просмотрели 3 странички у трёхстраничной полемики под нетленкой – плюс 3 «читателя». По сути – коллективный самообман для осчастливливания автора. Благо, редакцию ни к каким «баллам» не обязывает и ни на какие «рейтинги» не влияет.
В результате наиболее нелепые и вызвавшие наибольшее число нареканий тексты «по статистике» наиболее популярны. Особенно если автор гордо стоит на своём.
Хотя темы, в обсуждении которых слишком увлеклись нелитературным флудом, там довольно шустро выносят в отдельную палату «флудотерапии» (при этом они исчезают даже из списка постов их автора). Обычай неприятный, но рациональный.
Интерфейс примитивен (за основу взят стандартный механизм форумов), единообразен, но – с кучей труднообъяснимых ляпов. Похоже, его уже несколько лет не трогают, и странички медленно сходят с ума. Например, если попытаться просмотреть старые (прошлых годов) тексты, обнаружите, что некоторые стали в разы шире экрана. Даже у моего 24-дюймовика. Аналогично – странички списка сообщений форума: они довольно хаотично то «расширяются», то «сжимаются» при движениии в глубь веков. Хотя текущие странички совершенно нормальны. Поисковик работает непредсказуемо. Опций у текстового редактора вполне достаточно, но, чтобы сделать, например, лесенку или «штрих» ударения над буквой, приходится извратиться – просто перенос готового текста из Word не сработает.
Самостоятельно исправлять посты (в т.ч., и тексты произведений) можно только в течение часа после публикации.
Разрешено публиковать не более одного произведения в сутки (проверяется автоматически).
Забавно, что «няни» требуют неукоснительно проставлять в текстах копирайт – типа того, что я схохмил в стартовом здесь стишке.
По сравнению с реализацией форумов у нас, на «Неогранке» есть интересная фенечка: тема, на которую был написан ответ, перемещается «в голову» списка тем, становится видимой в первую очередь при его открытии. Заниматься таким образом пиаром, «реанимируя» свои давно забытые темы новым флудом, запрещено правилами.
Пользователям доступен «дневник», хотя большинство этот бантик игнорируют. Есть механизм личных сообщений.
Простота интерфейса хороша для начинающего автора (впрочем, на них и был первоначально сайт рассчитан). Но, поиграв с более развитыми системами, смотришь на эту незатейливость, как на бедность. Собственно «публикаций» нет – есть фиксированные от века форумы, на вашей страничке есть «история» ваших постов на эти форумы, и есть выделенные форумы для избранных редколлегией «нетленок» («анналы!»). В общем – форумы, форумы и форумы… Говорить о каком-то упорядочении текстов на своей страничке (по темам, циклам …), об удобствах просмотра отзывов на публикации, о бантиках с печатью, пиаром и т.п. не приходится. Больничная аскеза. ))
Досадно. Авторы, когда-то на «Неогранке» жившие, описывали мне её как нечто уникальное, на что стоит посмотреть и, возможно, что-нибудь перенять. Но, к сожалению, сейчас она в упадке – посетил я её явно не вовремя.
В общем – «Sic transit gloria mundi». Хотя эта самая «глория» иногда и возвращается – пока сайт дышит, есть надежда. Так что, иногда туда заглядывать стоит.
________________________________________________________________________________
Возвращаясь к возможности «перенятия».
Из интерфейса, очевидно, перенимать нечего (кроме, быть может, идеи «автоперемещения в начало» затронутых тем форума в списке тем).
Тамошняя идея максимально концентрированного использования критического рвения самих авторов интересна (у нас она отчасти эксплуатируется при жюрении большинства конкурсов, а там сейчас – вообще основная).
Как бы её реализовать в условиях разрабатываемого движка «Графоманов»? Может, сделать тоже нечто вроде «форума» по «головке» текущих публикуемых текстов, с дальнейшим «подцеплянием» этой критики к самим текстам на страничках? Мне кажется, в привлекательности довольно примитивного механизма публикаций/критики на «Неогранке» основную роль играет именно это кипение критических «ля-ля» в одном месте. Но – в услових многократно большего (у нас) потока публикаций этот «пелетон» критики на форуме будет очень быстро растягиваться и размываться. Или помещать в него не все тексты, а часть? По какому критерию? По темам? По желанию авторов? По «взаимосимпатиям» авторов (типа «клубов» со свободным вступлением)? Бес знает.
Короче - «информация к размышлению». Моему - и читателей. Может, и у Вас есть идеи, или где что видели «зашибись!», а?! Напишите.
… Не говори «Я»: ты – блик на струях Сна.
Мы со-снимся. Вне единого Сна нет для нас времени и нет бытия.
Нет ни «до», ни «после», ни «я», ни «они».
… Не суди, кошмар ли Сон.
Не спрашивай, Кому мы снимся! – Знание – сон.
Путь мудрых – достойно казаться и не ждать Пробуждения.
… Когда блики сольются, Спящий очнётся.
Тогда настанет Никогда.
(«Книга Ночи», сутра Ключа)
____________________________________________ ______ ____ __ __ __ __ __ _ _ _
Блик 1. Lupus est
В испарине бредит Луна
над корчами мёртвого леса…
Мне тесно в темнице телесной!
Струится стена полусна…
– Пролейся, о, Полночь! – пролейся, –
я жажду, я – чаша без дна.
Оближет осоку туман,
вздохнёт и зашепчет трясина,
змеиная древняя сила
погасит гнилушку ума…
– Что Мнé до двуногих спесивых?
Пролейся, блаженная тьма!
… Влад
Погоня.
Страх.
Кусты – наотмашь.
От воя леденеет ночь! –
рвёт в клочья лунные полотна
бесплотно-бледной твари
мощь.
В галоп!
Срываясь, – вверх, на кручу.
Метель испуганных миров
над головой
хлыстá канючит.
– Отстаньте!!! –
Смех Луны багров…
Как ров прищурился колюче!
И тени косятся хитрó.
Край тучи – плесневелой кучей…
Откуда-то – «Бэ́самэ мучо»
сквозь алой кисеи покров,
и что-то
тихим бесом
мучит:
в крещендо призрачных созвучий
мозг
набухает
словом
«кровь».
- - - - -
Подъёмный мост,
привратник,
факел;
заплакал вóрот у ворóт…
Ныряю в безопасный грот,
почти забыв о вурдалаке.
Ночь – остров в суете мирской:
зал анфилада сном объята,
слуга зевает (в пасть бы – яда!) –
шаги и гробовой покой.
… Мой кабинет.
Свидетель ада.
Окнá свинцовый переплёт
на стол мечи тумана льёт;
во тьме –
погасшая лампада.
Здесь – память бешенства
и лёд:
здесь правлю я́
ублюдков стадом.
«Чего угодно пану Владу?..»
«Вон, идиот.»
- - - - -
… Что это было?
Наважденье.
Откуда ж тошнотворный страх?!
Пусть – волк:
волчья́ полно в горах, –
но я дрожал от каждой тени!
Есть страх. Есть – ужас.
ЭТО – глубже.
Кровь дó сих пор – холодной лужей.
Болтают –
Зло, как мир, старó…
Порой
для подданных заклятых
исправно корчу психопата –
но я –
чтоб сдохнуть им! –
здоров.
«Эй, кто там есть!
В лампаду – масла.»
Луна предательски погасла,
и дует изо всех углов…
«Заснули, псов пожива, что ли?!!
Доклянчитесь плетей и соли!»
Но ветер, с хохотом, – на крик,
и вновь
удав сжимает горло,
и пульс –
как поступь Командора,
и дыбом – в ужасе –
парик:
стою на колдовской поляне.
К чертям! –
ни шпаги, ни коня.
То, что преследует меня,
следит...
Вот-вот Луна проглянет.
Но – как я здесь... и жду – кого?..
– Нашёл момент для диссертаций!
Добыче доблестью – бояться,
кого?! – уж точно, не богов:
на блюде –
жрите! –
кровь и мясо!
… Шаги курантов… свод затрясся …
Я вдруг исчез и, через миг,
с восторгом гибели возник
в прицеле тени многогранной:
сквозь пепел облачных туник
глядят безумной пентаграммой
пять лун, – и, в центре, –
чёрный лик…
Лик снизошедшего тирана.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
… … …
… и бой, и звоны, – непрестанно …
– Заткнись!!!
Будильник обиженно смолк.
Зря я его так. Кстати, как он исхитряется угадывать самый-самый момент? Мистика…
«И, в центре, – чёрный лик». Приснится же… в мозгу так и горит. «Пять лун»! Хрень какая. Шесть – симметрия льда… пять – не может такого быть… а если смак в том, чтоб именно «не может быть»? И вообще, сон это! – сон.
Чего только не… «миры»!.. «шпага»!.. «Командор»… – вздор, девицы, – вздор, а не командор! Анахронизм. Не мог Влад Дракула такое удумать. Я – Вовочка, дурашка Людкин – могу, а он – нет. Эпохой не вышел.
Шторы лениво дулись у балконной двери. Пахло бензином и августом. Из соседней девятиэтажки лилось «Бэсамэ мучо».
Денёк обещал быть жарким.
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
================================================================== = == =
Пояснение от автора:
Это – нагло оторванное начало первой части довольно длинного текста, к написанию которого я возвращаюсь периодически уже года два, и конца процессу не видать. Решил себя побаловать – давно ничего не публиковал, а тут ещё и конкурс мистики в ПКП… ))
Интеллигентская параша
смердит безволием… Хрен с ней!
Понос словес печатных – гаже,
гром непечатных слов – ясней.
Ворьё – воистину в законе, –
невольно поминаю мать…
Ответь-ка: шáбаш на иконе,
ну, как без мата описать?
(20.04.2009, на «Свобода слова» Андрея Зеленского )
Какой-то выросший в дворовых сварах Пёс
При дворницкой охрану нёс,
А потому считал себя придворным.
Одна беда –
Нужда чесаться иногда,
Зевая в безразличии притворном:
До распрей с блóхами бойцу зазорно пасть!
Как нáзло, ими учинялись беспокойства
В местах причиннейшего свойства:
Куснýт, и в шёрстку – шасть…
Что – волки?!.. Блохи – вот напасть!
Барбос,
Повеся нос,
Тайком скребёт филеи:
«Чем я усерднее – тем твари, право, злее…
Да пóлно, не простить ли наглых крох?
Пренебрежением усóвещу порок!
Не то, ей-Богу, околею…»
От чувств высоких прослезился даже,
И блох почáл усердно презирать,
Хотя их рать
Росла в голодном раже.
И то, – о милости невиданной прослыша,
Стекались толпами из псарен, и окрест –
Из прочих злачных мест –
Аж до Парижа…
А ночью грянули пиры:
Коврами шевелясь в постели
Так благодетеля заели,
Что Пёс бежал из отчей конуры.
* * *
Вот и иной поэт, гнушаясь суеты мирской,
Хранит покой
Над дикостью глупцов и сплетен...
Ан, смотришь, – ими же в награду съеден.
29.03.2009, при написании обзора конкурсных подражаний Крылову, тема:
"Благословлять убожество – затем, Дабы изъять его навек из тем."
Конечно,
я не эфиоп –
словечкам разным не обучен,
но перлы выдаю покруче,
чем на Тамбовщине гоп-стоп.
Как лох,
кошу под Монте-Кристо
от Вашей попки у шеста:
одних букетов больше ста,
да шмоток стерве – штук на триста…
Сентябрь, октябрь, … –
а в сердце март
частит монетною капелью.
Мигните! –
брошу жизнь кобелью,
и – пóбоку всех прочих шмар.
Богиня, фея!
Гадом буду, –
круглогодично петь весне!
Я с Вас балдею, как во сне, –
какую хошь куплю приблуду.
Но если, хренова коза,
меня ударно не оценишь –
ей-Богу,
удавлю на сцене,
а всё бабло гони назад!
(Май 2008, на конкурс «ЛоВи LoVe» - объяснение в любви, обыграть тему «У любви каждый месяц – март»)
Я ведь свою ещё в яслях приметил.
Чуть что не по ней – к обидчику топ-топ, и – горшок нá голову. Хохочет-заливается, злыдня: курнос сморщен, на щеках – ямочки.
А в четвёртом? Ты тогда, помню, под стенгазетой сидел, мы с Катюхой – у окна. Тянусь как-то к её тетрадке – не даёт. Я – снова, – а она в руку карандаш кэээк воткнёт! С проворотом. Умела, гадюка, карандаши вострить. До сих пор под кожей пятнышко – обломок сидит.
Ох, и отодрал же я её тогда! В смысле – за косички крысиные. Так хоть бы заревела!
Мне, конечно, неуд по поведению, Серафима родичам лекцию прочла… Сидеть неделю больно было.
Нет, ну ты как считаешь, – это правильно?!
На третьем курсе, зимой, на практике – опять же! – я тихо-мирно-культурно общаюсь по телефону, а ей куда-то звякнуть приспичило. Не даю, естественно. Раз не даю, два не даю… Вдруг она лапкой трубку – цоп! – Глазищи прищурила, губу закусила – и хрясь по башке! Трубка – вдребезги. Лоб до костú рассекла.
Через месяц, в марте, мы расписались.
Слыхал, небось, – «у любви каждый месяц – март»? Во-во…
«Март» – это в честь Марса. Ну, который на шкафу у исторички стоял – бог войны. Древние как в воду глядели. У нас в семействе – сплошной Марс. Что зимой, что летом.
Сколько мы всего перебили, переломали! – жутко вспомнить. Зато – нет проблем со старьём.
Поскандалишь, наговоришь чего сдуру – а потом таким виноватым себя чувствуешь!.. Так бы всю и расприголубил. И – ты, Вась, на ус мотай! – лёгкая катавасия на ночь лучше любой «Виагры». Нет, я серьёзно.
Да не щипайся ты, я ведь тоже могу! Больно же… О чём это я?
Ах, да… Так вот и живём.
А как нашему НИИ кранты пришли – всё на ней. Я туда-сюда тыкнулся – не берут. Своей, говорят, учёной сволочи – девать некуда.
Лежу – бамбук курю. Социальному скепсису предаюсь.
Спасибо Катюхе, – сама, представляешь, баулы из Польши приноровилась тягать. С подружками. Через всех пограничных кровопивцев.
А я – в её законных альфонсах: кандидат физмат, извольте-с видеть! Шмотьё – не по профилю… Она с полгодика потерпела, а потом – «Дармоед, интеллигент собачий! Нашёл дуру. Забудь диффуры – брысь грузить фуры!». Пошёл, куда от такой денешься. Ничего, выжили.
Теперь всё теми же тряпками торгуем. Фирмá, ну и… вроде того. Конкуренция заела – хоть обратно в мэнээсы просись.
…Годы – годами, а с Катюхой не заскучаешь.
Ты не смотри, что в ней центнер боевой массы, – дикая кошка! Сразу видно – «Кэт»: нóров – по имени.
И близняшек таких же мне сваяла. Две девки, соплячки, – всю шпану в классе по струнке ставят! Что вырастет…
Кстати, это ж она тебя на «Одноклассниках» раскопала. «Позвони» да «позвони» – сам бы не собрался.
Спрашивает, ты как, с твоей-то? Отличницей была, старостой… Строгая, небось.
…Это хорошо, что хорошо.
…Шутишь – «налево»?! От Катюхи? Да мне на этих – которые по показам и презентациям – смотреть тошно. Не бабы, а так!.. – помесь подстилки с пираньей. Барби, одним словом.
До моей им…
…Алё, Вась! Слышь меня? Трещит что-то… Я-тте после перезвоню.
Пока. Галке привет.
. . . . . . . . . . . . . . . .
– Март, март…
А вот мы с моей так ни разу и не подрались, даже не скандалили как следует… Вон – губы поджала. Глядит, в щелках – холод… И голос – ровный, как со школьниками привыкла. Вроде – отметки мне выставляет. Правильная.
Уйду от неё.
Эх, март…
(Май 2008, на конкурс «ЛоВи LoVe» - объяснение в любви, обыграть тему «У любви каждый месяц – март»)
– Скажи, Сильвестр, –
за что я ввергнут в мир?
Поштó душе так призрачно и тяжко?
До возраста библейского барашка
почти добрёл –
но кáк же путь немил!
Плесни себе, – божественная бражка…
(Эй, скоморохи! Что притихли? Жарь!)
Не льсти, церковник: я – всего лишь царь.
Ты помолись за сúрого Ивашку...
* * * * *
– Все – вон!!! –
И ты, христосик, – тоже.
На трон взалкáли скопом влезть?
Ну нет! – Железом выжгу спесь.
Вы! – сытые клопы, святоши…
... Ужель – они?!! Немыслимо...
Тихони!..
Настасьюшка... Смиренная жена...
– Её – за что?!
Расплату пью до дна…
Забыли страх?! Так ужас узаконю!
Оковами – их «если б да кабы́»:
сиди, дурак,
пустым почётом тешься...
Присвоили, лукавые рабы,
Всея Руси – не куклу! –
c а м о д е р ж ц а ?!
Гнёт тлеющих изменою годúн
не описáть –
обуглится бумага...
Да будут вам врачами кол и плаха! –
в добре и зле возвластвую один.
Один,
как крест на шапке Мономаха.
– Меня обрекший царству!
Русь воздень
на дыбу гнева, укротя народы!..
... Набатом дум глаголет судный день –
день горя, исступленья и свободы.
* * * * *
– Сбесúлся, смерд?!!
Царя, собака, лаешь?
С геенной огненной чутóк погóдь:
мой крест – карать!
А милует – Господь...
Убийства грех, как схиму, принимаю.
Чем меришь мрак и свет в моей груди?! –
один Всевышний ведает границу…
Я к вам ниспослан
úстово
молиться! –
и головы
неистово
рубить.
22.02.2009. Схалтурил, конечно: расширил зарисовку «Иван IV» до конкурсной темы «Точки разлома».
Для двоечников: 1560 – год опалы на «Избранную Раду» после убийства Анастасии, год перелома в политике Грозного.
Сезон любви
«У любви каждый месяц – март»? Во бред-то.
Я чё – мартовский заяц? Котяра, – пардон?
Июнь на дворе, – ты, чудило, календарь позырь.
Сезон. Дамочек на пляже – что сосисек в витрине. Хоть надпись клей – «Без сои». Вот если каждый месяц – июнь, тогда я – за! Ща дур на бабки развести – неча делать. А в августе – вааще мечта.
Дунька – она хоть в шанели, хоть в шинели, – всё дунька и есть.Тем более, которая из себя баронессу де Сталь выдрючивает. На этих у меня глаз намётанный.
Не, – некогда мне ваши конкурсы… Куй бабки, пока горячо! Сезон же, грю. В страду день год кормит. А ты пиши, тёлка, пиши...
Может – свидимся.
(15.07.2008, вариант не отправлен :) )
Да, семь томов – немало:
прижизненный итог.
Всё глуше звуки бала,
вокруг – бардак и торг...
Но как легко, капризно,
играя, он творит! –
времён социализма
индивидуалист.
В метаморфозах слова
– немыслимо простых! –
смех дудки крысолова
сквозь магии пласты.
... Спросонья пялит зенки
лик пасмурной зари.
Мой тёзка – Вознесенский –
меня заговори...
(Апрель 2006)
– Нет! – вру себе… С судьбой давно не спорю.
Да и зачем убогие слова,
когда душа жива,
и льются зори,
и крýжится седая голова…
Рыдает сердце скрипкою кремонца –
мне горестно и радостно до слёз…
… На дне небес
блестят монеты звёзд –
залогом, что когда-нибудь вернёмся.
(20 ноября 2007, на конкурс "Золотая улитка".
Условия: элегия, не менее 12 строк, упомянуть воду в каком-л. виде)
Знай – достойна и правдива
власть в России, всем на диво:
князь Владимир в стольном граде
казнокрадов плетью гладит,
хмурит брови при народе,
грóзны речи смело водит.
Царь хорош! Вот только псарь…
В остальном же – всё, как встарь.
Чéстны думные бояре –
им всем миром Русь вверяли.
Тяготы несут с народом –
ждут получки по два года.
Что «воры, мол», – то – навет,
на руке охулки нет:
чахнут в хлóпотах о нас,
потребляя хлеб да квас.
Дáрят пóтом нажитóе
куршевельские плейбои:
таровáтые купцы
обожают вкус мацы́,
но (спасая душу, знамо!)
жертвуют царю на храмы.
И на весь Охотный ряд.
их приказчики галдят.
Наша счётная палата
неподкупностью богата.
(Коль берут – согласно чину! –
Всё-ж Иван – не дурачина.)
Слугам тайного приказа
государь доверил сразу
по щиту и по мечу…
Но об этих – промолчу.
…Ночь пройдёт ещё не скоро.
В такт зевают прокуроры,
сонно крестят рот – «свят-свят!»…
И менты́ умело спят.
Спят ручные демократы,
спит фашист и «жид пархатый»,
спят свободы на цепи...
Ты, Ванюша, тоже спи.
Вилы, косы, топоры
мирно дремлют до поры.
Пусть слегка болят бока, –
спи, Ванюша, спи пока…
(30 октября 2007, на конкурс «Золотая улитка».
Условия: рифмованная сказка 10-70 строк)
Блюдёмся строго в баксóвой вере, –
остались нюни в СССР-е.
Других героев играют дети:
ушёл Дар Ветер, –
настал Дарт Вейдер.
20.10.2007
…Орду прозвали «золотая»,
хоть жили тáк-себе, – в Сарае.
Как водится, гоняли блох,
князьков отечески карали
за лень при целованьи ног, –
но, не найдя в плетях морали,
урусы вяло бунтовали:
ясак им, видите ли, плох!
– Молчали бы! – ведь этой швали
терпеть велел и ихний Бог.
Татарин был тоталитарен:
смутьянам преподав урок,
вдовúц гуртóм в полóн волок
со всем, что выжило в пожаре:
с дурной овцы – хоть шерсти клок...
- - - - -
…Несётся вскачь веков улитка.
Привычно застаёт врасплох
империй новых некролог,
и ига нет, но – шрам! – болит как...
И тянет лобызать сапог.
(Октябрь 2007, на конкурс "Золотая улитка". Условия этапа:
2..4 пятистрочника, сквозная рифма в 3-й строке, слово «золотая» -
в 1-й строфе, «улитка» - в последней.)
В жизни есть место
Ужасу…
Дрóжи кошмарной – всласть.
Продемонстрируй
мужество:
из-под тахты – вылазь!
Глазки распахивай шире,
смолоду привыкай:
в этом попсовом
мире
норма – кровавый рай!
Здесь не киношка,
детка, –
льют не томатный сок…
К дьяволу ханжества клетку! –
прутья тряхни разок.
Жертва забьётся – «Боже мой!»…
Что ей сказать?!
О чём?..
Красен передник кожаный –
слáвно
быть
палачом!
Быть палачом – почётно,
слабых жалеть – смешнó.
Да и какого чёрта?!
Вау!!! – ништя́к пошлó.
… Кошмары – «на ура»
в оскаленных мирах:
ты – фикция, игра...
Реален только страх.
(Июль 2006)
… Конвойные – толпу напополам,
«Ведут… ведут!!..» – двуногий дар рабам,
на зрелище глазеющим до пота:
обнимет шею чувственно колода,
от рвения встрепещет барабан –
и примет груз корзина эшафота.
Плюс – для отчёта –
роспись, дата, штамп…
Прикрыв платочком вышитым зевоту,
чиновник изучает дам,
чуть вдалеке судачащих охотно.
… Харчо бараньим
веет от кого-то,
и кошка лижет лужицу с урчаньем…
(02.01.2007)
Чего от меня ещё надо?!
В куски разорвать тебя рада.
– Как я
не-на-вижу
гада!…
Ты даже в стишках импотент –
слюнявый интюллигент.
И я его – дура! – прощала...
Сто раз удавить было мало!
Ты ждёшь, остолоп, чего ж?
Уйду –
ввек меня не вернёшь!
(1973 год)
Пролог | Следующее > | Конец цикла > >
Вокруг кипела буднично геенна:
от скифов бегал меж котлами Блок,
Толстой (умора, святочный лубок!)
вприглядку на шашлык давился сеном.
До горизонта души по порядку...
Здесь очередь к табличке «Ада князь»
(чуть не сказал – «живая») собралась,
чтоб получить на муки разнарядку.
Вся кочегарка взвыла-понабе́гла
от приговора «Впредь не сквернословь,
чирикай ямбом вирши "кровь-любовь"
и Надсона читай при свете пекла!
Раз в день – за ветерок стишата сбагрив,
под собственный любовный «чик-чирик»
мечтая о свиданьи с Лилей Брик –
откушивай половничек виагры...»
Но поделюсь бесплотных душ секретом
(под Асмодеем треснул старый стул,
а Вельзевул от смеха аж всплакнул):
к чему виагра, если члена нету?
Очами блеснув капризно –
брутальнейший до кирдыка! –
проткнул горизонт харизмой
мая́ччо – небес владыка;
грудастые тучи к боссу
летели, сердца волнуя...
Я сплюнул на мол папиросу
и чинно попёр в пивную.
Что миллионы лет для них?
Лишь миг истории богатой.
И динозавры – только миг
(жаль, быстро сгинули ребята!).
Усатый мира властелин
уйдёт из всякой переделки,
рецепт его всегда один:
чуть что – и смело ю́ркнул в щелку.
Мелькнут века, осядет пыль,
его упорные потомки
всползут в своей неспешной гонке
туда, где Бог – и тот не бы́л!
... Кто вспомнит в их триумф изъяны
отродья лысой обезьяны?
Вскипают слюнки молодые,
Вот-вот и – брызнут, потекут
Восторженно, всегда впервые,
На предвкушения лоскут.
О глотку бьёт поток проворный!
Язык гуляет по зубам,
Поют филеи, точно горны, –
Всё вторит яростным громам.
В строю – половник и тарелки,
А тёща, милая пила,
Кастрюлю шварк! (как ссоры ме́лки...) –
И ведь ничуть не пролила!
Менты уловят дела суть! –
ответственно, без паники:
черёмухи дадут дохнуть,
уложат в обезьяннике.
Нет, нары, всё же, мне – на кой?! –
вдруг там – советы страстные...
Да, трудно обрести покой,
не порывая с массами.
Особенно же – дамам:
он свирепел от них
так, как хохол – от сала.
Без них – былинкой ник.
От Горна до Тортуги
волнение и крик –
манят его подруги:
«Любовью одари!».
Что делать? Без подарка
к красотке нет пути –
и грабил он ударно,
внутри благочестив..
.
Да у меня таких, как он,
Собрался целый полк!
Дала б им всем, к чертям, разгон:
Валите прочь! – но, миль пардон...
– Притих на горке волк.
Иван-дурак стоит столбом,
Три принца, падишах,
Бьёт богдыхан о лужу лбом,
Король чуть не зачах...
Да ладно, ладно! Кончен бал.
Скакну, мерси в боку,
К тому, кто с первача удал –
К Ивашке-дурачку.
Ну что, зубастый, не тебе
Досталась, мать твою?
Что, вку́сны слюнки на губе?
Голодненький, адью!
Прислал некто Маяковский, из астрала
На́те вам!..
Вот даже страшно как-то:
носики паникой
вы́зеленя,
зовут поставить мозги на карту…
– Дудки! Вистуйте вы́ за меня.
Вижу – кто-то
у облачка на чердаке
седые супит: «Воздам им!».
Грозится!..
то – ангелом с рюмкой, то – чёрт-те-кем…
квохча нострадамьем
дамьим.
Я тебе кто́, – медовый монах?
или карась снулый?
Да будь я хоть яблоком в штанах!
– откусишь –
сведёт скулы.
По мне –
просто скучно.
С лапшою – иди́, мил…
– что кофейная гуща, что майя кости.
Я вам не Гиппиус, я –
Владимир
Владимирович
Маяковский.
Кажи́сь, процесс продумал бес,
чтоб всяк елдак из кожи лез,
ан Манька в глаз – пизды́к-хуя́к!
И пал стояк.
… Усатый был пахáн из паханóв:
И.В. Сталин был выдающимся организатором,
начал гоп-стóпом, кайфовал с мокрухи,
испытанным революционером:
хотя и допускал отдельные перегибы,
авторитетов строил, как гавно.
но карал, невзирая на должности и заслуги.
Смотреть на зоне úм заведено –
Он заложил основы нашего государства,
здесь без хозяина порядок рухнет.
базирующегося на принципе демократического централизма,
При нём держали масть не абы как!..
пресекая коррупцию и расхлябанность среди чиновников.
Но после пановáл хохляцкий хряк
Н.С. Хрущёв продуманной внутренней политикой
(длиннее помело – короче руки!),
уменьшил репрессивную составлящую госфункций.
а под конец и вовсе встрял Синяк,
М.С. Горбачёв, представитель новой формации руководителей,
завосьмерил! – и поднялся́ бардак…
гибко реагируя на вызовы времени,
раскрепостил инициативу масс.
– Всё, керя, так… Да власть не виновата:
Перемены стали назревшей исторической необходимостью:
наверх пошли фартóвые ребята –
новое поколение политических деятелей
им что параша, что родная мать;
поставило вопрос о пересмотре моральных ценностей;
а мужичьё и радо сраку рвать.
а трудящиеся с энтузиазмом встретили реформы.
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
… Но чуть баклан помáцал в клюве зелень –
Как только у активной части населения
появилась возможность достойно заработать,
вмиг суки под базар растырили общак,
заслужившие доверие государства граждане
в условиях гласности
провели ускоренную приватизацию,
и двигают лапшу: «Спокýха! – всё ништяк».
через СМИ разъясняя пользу
глубоких экономических преобразований.
– Пиздык-хуяк!.. – проссали еле-еле,
Но аргументация не всегда доходила до широких масс:
да фраерá без хáвки оборзели –
в малоимущих слоях общества
копилась социальная напряжённость,
того гляди, линчуют натощак.
грозящая выходом из правового пространства.
. . . . . . . . . .
(2008 г.)
_________________________________________________________ _ _
Отдельные термины читатель могёть не просечь (по нехватке культуры). Поясняю:
– баклан – начинающий вор или хулиган;
– восьмерить – хитрить, изворачиваться,
– держать масть – иметь власть, авторитет,
– икона – правила внутреннего распорядка;
– кум – оперуполномоченный;
– мацать – щупать,
– суки – зэки, «стучащие» администрации;
– фраер – не вор;
– чалиться – отбывать срок;
– шконки – нары.
Бурлим! Январская весна:
пришла, наделала – и рада…
Мой кот орёт – убил бы гада! –
от воплей ночью не до сна.
ТиВи довольней ста китайцев:
ещё недельку будет «плюс»,
охреневаю и плююсь,
а кот истомно лижет яйца…
Блин, не погода, а кабак;
– ты помнишь зимы в на́ше время?!
А нынче?.. – лужи, мелкотемье,
у нынешних всё чёрт-те-как,
всё через зад: весна – зимою,
потоп до греческих календ…
И – хрéна ж смотрит президент?!
Вот кот уснёт – я сам завою!
Чёрт ли, Бог ли то –
а послушался:
«На, старинушка! –
сам удушишься».
Дал ядрёную,
нравом вольную,
мной, лядащеньким,
недовольную.
Ох ты, гой еси,
красна девица!
Может, слюбится, -
да не стерпится.
Вот возьму – сниму
я двуствольную,
и обоим нам
выдам вольную…
22.03.2010
(из рецки на http://grafomanam.net/works/156685)
Ну что, бандит, – почтил собой меня? Не хвост – свеча!
«Что хвост! – как мы мурлычем...» –
кидаемся на пишущую руку и карандаш пытаемся отнять:
урчим, сопим и палец мой грызём
с притворной яростью…
Ууу, шельмовскáя морда!
«Какой же мы великий и ужасный!» –
весь – от усов до рыжего хвоста;
пузéнь? – осаниста, а вовсе не толста!
«Мы – совершенство! пуп!» Вот так: хотим любви! и – бáста
(богиню Баст здесь кстати приплести…).
Игручий, гад! – малец прошлоосенний:
даст Бог, ещё меня переживёт…
Чего не жить? Мяукающий скот
на мир глядит без опасений.
Жаль только – пиво не привычен пить…
– Ну – кыш! –
Пора, мой друг, пора – шедевр ваять на конкурс:
нетленку, блин.
Эх, Мýрзень, Мурзень… – Мýзень!
(09.05.2011, на конкурс "Дескрипции: прозопография")
Ах, чёртов кот!
Два раза в год
он убегает.
Как идиот,
раззявив рот,
спешит из рая.
Лишь слышен мяв
внизу в кустах,
и кровь играет.
Ему дуэль –
не то что цель –
Фортуна злая.
Но в этот раз –
долой экстаз,
наш кот на страже.
На берегу –
на страх врагу –
на цепь посажен.
Так в легион
французский он,
без сантиментов,
сбежал, – подлец,
а не отец! –
от алиментов.
(11.09.2005 21:14)
Написано в рецке Владу на второй месяц моего стихоплётства. На Стихире отдельно опубликовано в связи с кончиной кота, здесь, увы! – котовладельца. Мир их праху.
О, дух Америки! Ханжей наивных дух...
– «Вас ждём на шоу, ради Бога!...»
– «Ах, душка Бенни! Дай автограф –
на фото бывших башен двух...
ещё на этом – для подруг...»
– «Дерьмо! Мне отдавили ногу...»
– «Черкни контракт – я твой биограф...»
– «Скорбим о тех, кто убиен,
но христианский долг – в прощеньи...»
– «Дай интервью для СиЭнЭн...»
– «На бирже – светопреставленье...»
– «Вот майки с профилем героя...»
– «Усаму чествуем мы стоя!...»
И три когорты адвокатов
за ним труся́т,
ухмылки спрятав.
(2006.05.09, из рецки)
Пиитов прорвалó восторга течью –
в истомах захлебнулся смысл.
Всё набухáет – почки, речки, печень
и трупы крыс.
Сплетают тенорá коты-Карузо,
шугая страстных голубей...
Мирок Весны комичен и замурзан –
но тем родней.
(Апрель 2006)
Лазурью úскрится параша,
раскатами – басистый визг…
Вот – к умилению мамаши, –
потупившись серьёзно вниз,
амурчик делает «пис-пис».
А рядом я – размякший вдрызг,
довольный всем «совок фром Рашша» –
мне лень перекатиться даже…
…Проснусь – пойду, продуюсь в вист.
- - -
Да был ли ты, античный факел? –
чего не схавает турист!
...Балдеют потные зеваки,
гремит сиртáки на Итаке,
хотдоги продаёт Улисс...
(30 ноября 2007, по условиям конкурса KULTURTREGER.ГРЕЦИЯ)
(Май 2006, из обсужд. "Эээх!")
Без выходных и лишней платы
за гóд окупишься стократ! –
моя перина, мой домкрат,
мой самогонный аппарат
с посудомойным агрегатом…
Люблю.
Твой преданный
вибратор
(23.05.2007)
(Май 2006)
Домела метель до ручки –
чушь рифмованная мучит –
и мяучит, и канючит,
пряча всё и всё глуша.
До бровей – сугробов кручи,
уши лупит град колючек,
нос кусает ветер злющий,
и в карманах – ни шиша.
(Январь 2006)
Старушку заждалúся черти.
Как ей доверился? Глупец!
До смерти страшно в вихре бездн
и взрывов звёздной круговерти.
Хоть спьяну наш всевышний бес
размазал сопли океанов
по щёчкам бабки окаянной, –
Земля довольней ста невест.
Мне от кружения погано...
Остановите! Я бы слез.
(Июнь 2006)
…Чертей бояться? Вóт он – я!
Врут ангелы – бесстыже и лукаво.
Душа? Нелепица, пустяк, плевок огня,
из Пекла искорка («творение»? – брехня!)
– которой, нищие, кичитесь, точно славой, –
и тý вы получили от меня!
Не веришь?! Мне?!! За что… О, ложь патлатых швалей!
Ведь из-за вáс меня старик из Рая выпер:
был кипеж!!!… – вы Добро и Зло познали.
Что – дýши без Добра? Ну, Злá – на выбор…
– Мартышками резвились вы бы,
без листиков танцуя «хáли-гáли»…
…Мы, братец, выпить уважаем тоже, –
ты разливáй… Жаль, нет заесть.
Да! – кстати, подпиши вот здесь.
Так вóт, продолжу…
(Февраль 2007)
Ч И Т А Л Ь Н Я
Всё ж, туалет – культурнейшее место,
изба-читальня: книги, лампа, «кресло»,
журчит водичка, рифма прёт на свет…
А по нужде хожу я в интернет.
В Ы С Ш Е Е Б Л А Г О
Скажу конкретно, без прикрас –
всех благ нужнее унитаз.
Стол, стул, плита? – Я по-турецки,
на коврике, сырок «Советский»
водой холодною запью.
Мне это, право, по х..!
Но ОН!!! мой трон, изысканный, как сон…
Что ж без него – мне на газон
прикажете мотаться?
Нет, миль пардон! –
Примат я, а не такса.
Б А З И С
Ах, нижний базис мой!
Ум, сердце – всё надстройка
над этой пышностию форм.
Оазис лени и рычащий гром! –
тобой я дорожу настолько,
что прячу, как Граали, обе дольки –
мои штаны порукой в том.
Ж Е Р Т В Е Н Н И К
Да, есть святое в этом мире –
пресветлый жертвенник в сортире,
где в медитации – источник сил.
Я в пиитическом экстазе
его сегодня посетил...
Сваял экспромтик – и не смыл!
А Й С Б Е Р Г
Нас ежедневно, с давних пор
клозета голубой простор
волшебно мáнит.
В нём айсберг белый чудных форм,
и водопада злой напор, –
туда врываюсь, рьян и скор,
шурша штанами...
… П о к о м з в о н и т е , о р д е н а ?
Горланит лысая шпана
«Зиг хайль!» 20-го апреля…
А старики ещё не верят:
как та, что – жизнью не измерить! –
не за понюшку
проданá…
… Н е у ж т о к о н ч е н а в о й н а ?
(16 мая 2006, рецка на "Есть много праздников в России" Юлии Чиж)
Чтоб дьябло всех побрал!
Каррамба, адмирал!
Как обнаглел задрипанный пират...
Свистать наверх! Аврал!
Быстрей, чтоб не удрал –
палите фитили у каронад!
Да это пьяный сброд!
Ну, на кого ж он прёт?
Ей-Богу, вздёрнем быдло дотемнá.
Над нами Санта Крус!
Ты не идальго, трус! –
Пошёл на бак. Твой пост – у гальюнá.
Ах, вы на абордаж?
Забавно! Баш-на-баш.
Смелее, юнга! – что-то ты сбледнул.
Вам только щупать баб!
Что пятишься, как краб?
В шеренгу! Сбросим их кормить акул.
За них играет ад!!!
Кто тут орёт «Назад!»?
Вперёд, кастильцы – нам неведом страх!
Пусть фронт, как нитка, смят –
к крюйткамере, камрад!
Мы выиграем бой! – на небесах.
(Июнь 2006, по обсужд. "Перед схваткой" Дальневосточника)
А мне по нраву баба сдобная,
чтоб – как подушка место лобное,
в кровати жаркая и робкая,
и шоб у éй я был один.
Пущай смеются – «Деревенщина!»:
эх, Маня, Маня, моя женщина...
Со мною тридцать лет повенчана –
вдвоём дожили до седин.
Едва взгляну – уже в истоме я!
Иду на дно, как та «Эстония».
Пусть манекенщица бонтоннее –
но мы «налево» не глядим!
(Декабрь 2006)
-----------------
PS.
Ау!!! Читатели! Привязался сей "шедевр" - не пойму, откуда.
Гадом буду! - вроде, нигде не слыхал (впрочем, я - не знаток такого "репертуара").
Но - вдруг плагиат? Если что - скажите, не стесняйтесь.
Осёл рулúт, поход трубят слоны
(парад каноэ, томагавки, пляски…):
поубивать – чутóк, по-христиански,
начав войну – как будто без войны,
чужих волков учить заветам чести
(ведь конкуренты – зло для барыша!),
джаз-бандами опопугéвших бестий
кррричать о демокрррааатии! – мышам,
своих котов ласкать по жирной спинке,
и, может быть, одним прекрасным днём
на узкой политической тропинке
столкнуться с полупьяным медведём…
А что потом – для ясности замнём.
(16.01.2012, с утрясь плюясь после просмотра новостей)
Провижу ночь, –
в ней тьмой взорвётся свет.
От плесени очистится планета,
в камнях кипящих – алый цвет рассвета…
Провижу ночь.
Лишь ýтра после – нет.
(Август 2007)
Дурни желают власти –
тупость привыкла править.
Трусов отбреют классно:
«Сила – источник права!».
Сила – опора наций.
Сила – в единстве мнений.
Нéхрена сомневаться!
Или – к едрéне фене.
В стаде бараны – волки.
Бей, барабан, злее!
Марш предстоит долгий.
Кто там не в такт блеет?!
«Во имя державы грозной,
свободы и идеалов!..»
…Плачет ребёнок малый,
который не станет взрослым.
(Октябрь 2006)
Устал, конечно. От глупцов
и от амбиций.
И от красиво-лживых слов –
устал сторицей.
Слова ж! – не выстрелы пока,
слова – не пули…
Так пробуждается вулкан
в подземном гуле.
Ты скажешь, через тыщи лет
всё повторится,
когда истлеет мой скелет
и эта птица?
Но после той войны людей
уже не будет:
у тараканов – без потерь,
лишь вымрут люди.
Людскую память сохранят
в воздушном «завтра»
следы в оплавленных камнях –
как динозавров.
– – – – – –
Храплю под деревцем, в тиши,
а рядом кто-то
взахлёб для смерти ворожит…
Мы – идиоты.
(Апрель 2006)
Над заскорузлых будней рванью
взметнусь, как ураган беды!
Чтоб пеплом тлеющим – следы
узды не знающих желаний.
В Ад, в омут! Бешено, по-русски.
К чертям душú слезливый хлам! –
Пусть треснет время от нагрузки,
судьбу разрезав пополам…
Прорывая бутафорию Творения,
отряхивая паутину орбит,
хватаясь за бороды комет,
скользя в Млечной слизи,
задыхаясь,
в конвульсиях и дрожи
хилых ножек,
заколыхаюсь, встану я,
багрóворóжий,
с кряхтением и стонами,
во весь рост,
и харкну в изумлённые
глаза звёзд:
«Вот вам!!!»
...И снова – бáиньки,
во тьму.
(Январь 2007)
[url=http://www.grafomanam.net/poems/view_poem/15632/]
(Январь 2007)
Топор отеческий остёр…
Рубú! – палáчество священней
под пенье херувимьих свор:
я презираю приговор,
и не прошу
прощенья.
(Январь 2007)
Корчусь от жажды небесных огней! –
знаю – в издёвку Всевышний развесил.
Если б я мог излечиться от спеси…
Звёзды погаснут, но пламя – во мне.
(Январь 2007)
(Октябрь 2006, из обсужд. http://www.stihi.ru/poems/2006/09/25-2040.html )
1 . М У́ К И Д А Ю Щ И Й
Врéдны усталому райские кущи –
Сущий, дозволь святость бездны изведать.
Credo! Во мраке – исчадия света:
пышет под пеплом от Вечности ключик.
Пламенем души возносятся выше –
лишь исчезая, пойму, как ничтожен.
Боже, хвала тебе, муки дающий!…
…Горше земных ты измыслить не можешь.
(Октябрь 2006)
1 | Следующее > | Конец цикла > >
«Поэзия, любовь моя,
скажи, гадюка, чё те надо?
Пишу, а толку... ни буя! –
народ хохочет до отпада.
Ну, если б я бы был циркач...
А "клоун слова" – не почётно.
И вдохновение, хоть плачь,
коптит лишь, по большому счёту...»
Поэзь губёшки собрала,
«кхе-кхе!» (внимание, Гаврила!),
и, чуть привстав из-за стола,
ещё налить ей попросила.
«Словесный зуд, ядрёна мать,
для обормота есть – работа:
она не волк, чтоб в лес сбегать,
работай до седьмого пота!
И хрен, что твой читало ржёт –
авось привыкнет помаленьку.
Вот погоди, придёт полёт:
рецепт – "в постельку! ".
Или – "в стельку!"...»
А главное, учти, – хвалят ли, ругают или просто молчат, – ТЕБЕ ЗАВИДУЮТ!
Так будь же милостив к читателю.
1
Слова смирения – как благовест к вечерне,
слова надежды – огонёк свечи,
набатные слова, слова-бичи,
слова кинжальные, звенящие потерей…
Я слово посылаю, как свинец! –
Слова – орудия для боя и заклятий,
для пира, музыки и – что всего занятней! –
для взлома глупых девичьих сердец.
2
– А, по сути, – что есть слово?!
Сотрясение воздýсей.
Даже муху не прогонишь,
сколько слов не тараторь.
– Вот булыжник – это сила!
– Да, булыжник – это круто…
– И поймёт его кто хочешь, –
у него язык простой.
– Как тошнит меня от трёпа
козыряющих «глаголом»!
А от всяких важных «-измов»
пробивает на «хи-хи».
Только где добыть булыгу?
Мир асфальта и бетона…
Нету средства выраженья! –
потому пишу стихи.
3
Мы вскормлены кровавыми пирами
на скáтертях заснеженной страны,
сон ýдали в порывах слов родных –
как звон стрелы о колокол на храме:
живём хмельнó – в последний раз как будто,
и на слухý не Слово, а словцó,
но гневается колокол отцов –
не гóже на Святой Руси без бýнта!
...До бунта нам – ей-ей! – недалеко:
авось, не быть Руси без дураков.
(23.10.2008, из старых рецек)
Будто бы тýт
с ума все посходили!
Сопли жуют
на чёртов холодильник...
Да и какого хрéна
про эту слякоть
квакать?
Что, Музу обалденно
вам в луже трахать
раком?!
Как изящно-томен
сплин в красивой позе...
Каждый год мы гоним
эту поэтóсень.
(После дождичка в четверг 29.09.2005)
– Ну-ну, хотеть – не вредно…
…Ночь. Брезжит путь на пьедестал.
Но там – вот незадáча! – встал
какой-то дурень медный.
Кувалдой! Прочь! Сомнений нет –
к утру весь этот вторцветмет
поглóтят мусорные баки…
Да воспылает Славы факел! –
на пьедестале Я, Поэт.
Но что за хмырь там прётся? На-ка:
вином тщеславия согрет,
с кувалдой лезет раскорякой!
Пшёл вон! И нечего тут вякать –
воркуем с Музой тет-а-тет.
Вишь – лáзит тут мечтатель всякай…
Свободных пьедесталов – нет.
(Октябрь 2006, из обсужд. «Хочу!» Ильи Ульянова)
Так с детства рифмовал: игра – игрою,
без пыла высшей миссии мессий.
Пишу про небо, словно про помои…
Но, если стих неплохо замесил –
он всходит сам. И пыжиться не стоит.
Конечно, я – всего лишь дилетант:
стишата мне – не жизнь, а развлекушка.
Да, жили «поэтично» Бальмонт, Пушкин…,
но – большинство! – тщеславия диктант
друг-другу лихо вешаем на ушки.
…И наши вымокшие в пиве души
себя на «суд веков» влачат…
(Октябрь 2006, отзыв на "Ты проклинаешь свой удел поэта..." Сергея Тверского)
Мы поднимаем о духовном кипеж,
мол – ничего важнее нет души! –
но хо́тца жрать, а изредка и – выпьешь;
поём – «Любовь!», а сами… свет туши.
Поэт – такой же жлоб, как всякий прочий,
частенько поскандальнее других.
И, если дьявол есть – то он хохочет:
«Ай да блоха! Пиши! И в Лету – прыг…»
(10.05.2006, рецка на "По мановению души" Марины Чекиной)
Итак, вам встретился свежеопубликованный, только-только с грядки местной Музы, текстик очередного непризнанного гения. Даже не читая, можно с уверенностью сказать, что это – отстой: всех сто́ящих литераторов вы проходили в школе. А наглых выскочек надо бить.
Главное – накрепко усвойте, что рецензия под опубликованным «шедевром» пишется не для его горе-автора, а для ваших восторженных читателей. Но оформить её эффектнее, как обращение непосредственно к писаке, с кондуитом его несусветных и всем очевидных ляпов.
Впрочем, иногда полезно ограничиться в качестве отзыва одним каким-либо презрительным междометием (типа «Мдаа...», «ну-ну.»), поставив после него смайлик. Краткость (медсестра таланта критика) продемонстрирует, что тут и говорить-то не о чем – всем понятна смехотворность и графомана, и его творений. А смайлик покажет, что вы – либерал, готовый даже подобной ошибке природы простить её удручающее существование.
Но, допустим, у вас есть свободные полчаса и свеженалитый источник вдохновения. Тогда следуйте моим советам – и получите от себя, гласом богов возглаголившего, кайф и отпад незабываемые!
В начале обязательно попеняйте, что всё вами отмеченное втолковывалось автору много раз по поводу других его опусов, без признаков понимания и исправления. Этим вы покажете полную безнадёжность диагностируемого случая и своё доскональное с ним знакомство (даже если никогда ранее этого автора не читали).
А дальше дело критика – показать наглому ничтожеству критику́ськину мать во всей её красе.
Самое простое – ущучить писаку на неумении связно излагать мысли.
Например, если герой стихотворения сидит на песочке и видит-де парус и прибой – надо осведомиться, каким образом у песка может быть прибой? и парус? Возражения об «очевидности» и «контексте» отметайте с подобающей иронией: в тексте должно быть объяснено всё! – абсолютно всё, ab ovo и ad infinitum (попискивания типа «Это невозможно!» пресекайте, как примитивную индульгенцию неумехи-автора самому себе).
Повторять этот приём надо несколько раз, педантично и с должным вздохом нумеруя свои находки.
Кроме того, навостритесь соединять куски из разных предложений или абзацев в одну мысль – максимально бредовую и достойную вашего божественного ехидства. Изменять, соединять или разбивать на куски слова обсуждаемого текста тоже полезно – иногда появляются забавные варианты, показывающие полную невменяемость автора (и пусть потом бьёт себя в грудь, что у него в тексте этого нет – любой читатель поймёт, что жулик просто поправил публикацию после вашего обсмеяния).
Неплохо бы иметь приблизительное представление о поэтической технике, желательно – времён Пушкина (пролистайте какое-либо пособие для третьего класса). Он, как известно, «наше всё», а потому то, что в рамки вами усвоенного не влазит, – несомненные плоды неумения и безграмотности обнаглевшей бездари. В литературе не место оригинальничанью.
Если автор вдруг осмелится вякнуть, что осмеянный вами приём использовался теми или иными признанными мэтрами – тем лучше: у вас появится повод объявить, что он – неумелое ничто и плагиатор! – пытается равнять себя с великими. Подчеркните факт такой ошеломляющей наглости жирным шрифтом – сочувственное негодование ваших читателей обеспечено.
Ах, да! Не забывайте обращаться к автору на «ты»: этим вы чётко покажете, насколько вы выше собеседника.
Помните: вы делаете одолжение неумехе, комментируя его опусы.
В любом случае не премините отметить, что произведение безобразно вторично, а автор, увы, – записной эпигон. Чем-либо аргументировать это не нужно – лаконичность вашей манеры подчёркнёт очевидность постулата для любого эрудированного читателя. Здесь ваша позиция неуязвима – неистоптанныая тема в литературе так же немыслима, как нетоптанная несушка в курятнике.
Побольше едкости – ваш отзыв читают не для того, чтобы чему-то научиться, а как образец победного ржача. Читатель обязан смеяться и плеваться вместе с вами, сопереживать вам в размазывании очередного ничтожества и жаждать найти очередные ваши отклики – не обманите его ожидания. В споре побеждает уверенный тон, а не плакса истина.
Кстати, очень практично иметь пару «клонов», которые будут вам поддакивать и аплодировать в процессе обсуждения (для правдоподобия не забудьте изредка их пожурить за поверхностность или излишнюю эмоциональность) – каждому гуру необходим ашрам последователей, а интернет-зависимые приматы особо склонны к подражанию.
Полезно периодически писать пародии на препарируемые тексты. Главные требования к пародиям – они должны быть дебильнейше нелепыми. Технические и грамматические ляпы тоже не лишни – читатель спишет их на неумелость и аляповатость пародируемого отстоя. Содержание пародий не обязано быть связано с оригиналом, более того – не ленитесь додумать что-либо за автора, приписать ему то, чего в тексте нет или (ещё лучше!) противоположно его высказываниям. Это укрепит вашу репутацию тонкого знатока, читающего «между строк».
В идеале вы должны довести автора до такой кондиции, чтобы очередные его повизгивания и бульканья можно было интерпретировать как троллинг и нецензурщину, которые обязан пресечь местный модератор. Пресечь под ваш христиански-смиренный вздох.
Итак – вперёд и вверх по винтовой стезе литературной критики! Только (тссс!), на всякий случай, публикуйте свои собственные произведения (если, не дай Бог, таковые появятся) под другим ником, дабы раскритикованный лопух вас в них не опознал...
Он ведь тоже мог прочитать эти советы.
Владимир Маяковский, 1915г.
.
«Пишúте – и обрящете!»,
кто – что:
кому – овации, кому – бифштекс.
Жуём,
не давимся вычирúканным коштóм:
спусти собак – слопаем и тех-с.
.
А читатель – всеяднее свиньú:
любому лыку
стрóку найти надо.
Захочет –
душу скулящую вынь и
рассылай по ломтику
нá дом.
.
Словом –
кухóнная гармония,
аж слезá…
С лука, чтó ли?
Но – филéи не всегда ж лизать:
бывает, и цапнешь
в угаре застолий…
.
…Не хочу! Пустúте!
Разве это правильно?
Разве в клетке поют?!
Не за это ль Каин хмурый
казнил
чижика-Авеля:
зачем овечий развёл уют?
.
Да, – я немного выпивши сегодня,
и гляжу гордó:
прочь, Муза! – дряхлая сводня
сердéчишек
в изгаженных клетушках городов.
.
Что ж, вижу-вижу:
в тучах и громе – шал,
гневаешься,
который «иже…». –
Ну тебе-то,
мúлостивец,
чем помешал
твой сúрый Владимир-чижик?!
.
Клювом решётку трясу?
Ты, дурак! –
воздуха дай, хоть на йоту…
А после – убей:
буду рад
до разжижения помёта.
.
.
.
(Июнь 2008)
Никифор Ляпис-Трубецкой, 1929г.
Служил Гаврила кочегаром,
Гаврила крейсер погонял:
В Фонтанке, нáзло бывшим барам,
Купал железного коня.
Однажды раннею весною
Мечтательная рыбка-чиж
В глубинах пряталась от зною.
Но злой Судьбы не избежишь…
Какой-то пьяница-прогульщик,
Кулацкий чуждый элемент,
Рыгнул над речкою тягуче –
И помрачился белый свет!
Сомлела рыбка кверху брюхом
От проспиртованной воды:
Хоть слышит крейсер рыбье ухо –
Чиж не туды и не сюды.
Залюбовавшись Летним садом
Под ржанье лошадиных сил,
Тысячетонною громадой
Гаврила рыбку задавил! –
Чижа Гаврила не заметил…
Угас короткий рыбий крик.
Махнув «Прости!» всему на свете,
Упал надломленный плавник.
Потряс Гаврилу случай этот.
Пора больной вопрос решать! –
Чтоб, выпивши, в Стране Советов
Лежали, в речки не дыша.
Не водка массам, – труд – отрада!
К вершинам светлый путь ведёт.
...А волны падали домкратом
Над тризною пучины вод.
.
.
(Утром 2 мая 2008: головка бо-бо...)
= = = = = = = = = = =
Для справки:
«Стихи замечательного пролетарского поэта Никифора Ляпис-Трубецкого отличаются динамизмом, острой злободневностью и политической направленностью. За годы плодотворной работы им создана галерея светлых образов наших современников, обобщённый портрет человека новой формации. В его классических по форме и ёмких по содержанию стихах воспевается простой советский труженик – созидатель будущего, неравнодушный к насущным нуждам страны, готовый привычно-буднично пожертвовать собой во имя построения светлого Завтра.
... Под какой бы личиной ни скрывался враг (бамбук – аллегория японских милитаристов или гангрена – намёк на буржуазных специалистов-вредителей), персонаж Ляпис-Трубецкого без колебаний вступает с ним в смертельную схватку. Даже погибая, он одерживает моральную победу.
Отрадно отметить, что знаменитый поэт воспитал целую плеяду талантливых учеников и последователей, много десятилетий радующих читателя произведениями на производственную и колхозную тематику.»
(Из предисловия к Полному собранию сочинений, Москва, 1972)
Итак, для цикла подражаний я выбрал бессмертный шедевр:
– Чижик-пыжик, где ты был?
– На Фонтанке водку пил:
выпил рюмку, выпил две –
зашумело в голове...
Слова и мелодия общеизвестны, но не лишне рассказать о родословной моего «героя».
В 1835г. было создано Императорское училище правоведения – одно из наиболее привилегированных учебных заведений России. Его окончили многие знаменитости, причём не только в юриспруденции, – например, П.И. Чайковский, Н.И. Евреинов, В.В. Стасов, св. Сергий (Шеин) и др.
Но до нас память о нём дошла в виде «детской» песенки про чижика-пыжика.
Дело в том, что воспитанники носили зелёный с жёлтой отделкой мундир (цвета птички-чижика) и, зимой, – пыжиковую шапку. Училище размещалось на набережной Фонтанки, дом 6, напротив Летнего сада. Неподалёку, в полуподвале дома купца Нефёдова, был известный кабак, который ученики частенько навещали (переодевшись, правда, в «штатское»).
Недолюбливавшие правоведов за высокомерный нрав гвардейские офицеры прозвали их «чижиками-пыжиками». Отсюда – песенка-дразнилка.
В 1994г. напротив дома №6 был «воздвигнут» бронзовый 11-сантиметровый (в полный рост!) памятник чижику-пыжику. С тех пор его похищали минимум четырежды, но каждый раз бережно восстанавливали.
- - - - - - - -
В дополнение – несколько ссылок на аналогичные стилизации (рекомендую обзор Александра Иванова http://www.proza.ru/texts/2001/01/10-27.html ).
«Родоначальник жанра» – изданный в 20-х годах Александром Финкелем, Александром Розенбергом и Эстер Паперной «Парнас дыбом» http://www.phil.nnov.ru/parnas/
Леонид Филатов, пародии http://parody.poetry.com.ua/autors/20-f/filatov/index.html (кстати, советую «попастись» на этом, посвящённом пародиям, сайте http://parody.poetry.com.ua/ ).
Евгений Меркулов, «Парнасик дыбом» – вариации на тему «Сева на древо за вишней полез, сторож Матвей вынимает обрез…» http://zhurnal.lib.ru/m/merkulow_e_j/parnas.shtml (там же - уйма дополнений других авторов).
Алексей Андрианов, «Продолжение Парнаса дыбом» http://zhurnal.lib.ru/a/andrianow_aleksej_aleksandrowich/nowyjparnasdybom.shtml
И прочая, и прочая… http://lit-rain.narod.ru/HTMLs/poetry/Parnas1.htm, http://ficus.reldata.com/km/issues/parnas_dybom_2
На «Графоманах» тоже есть: Николай Хлебников. «Про Красную Шапочку (пародии)» http://grafomanam.net/works/43685
А вот более объемисто (с матерком...) Георгий Фрумкер «Про Федота-стрельца, наглеца и подлеца» http://www.frumker.com/fedot1.htm
Если кто найдёт в Сети ссылку на что ещё – пожалуйста, поделитесь.
- - - - - - - -
Сказать по чести, кое-где я явно схалтурил - использовал привычные мне неточные рифмы, более современные, чем привыкли использовать мои «образцы». Всё же я развлекался, а не ставил целью написать литературную мистификацию; главным считал общее впечатление от текста. Что пардон – то пардон...
(1 мая 2008 – с явным опозданием: скоро год первой из публикаций цикла)
Михаил Зощенко, 1927г.
Чижерейка
Стою я давеча за справкой в одном коммунальном учреждении. Как водится, долго стою. Общаюсь между делом. Мне сосед попался общительный. Типичный не очень молодой пролетарий. Слово зá слово – зашёл у нас разговор о чудесах природы и пользе знаний. В разрезе переживаемого исторического момента. Тут собеседник лицом в грязь не ударил. «Я, говорит, человек не шибко образованный, но науку пламенно уважаю. Просто остервенение к ней завсегда имею.» И рассказал он мне замечательный случай из гущи собственной жизни, который многим поучителен будет.
– В нашей, говорит, квартире живёт один геолог. Как перст, один. Но, к слову, цельную комнату занимает. И на вверенной ему жилплощади, окромя раскладушки и мешка булыг, ничегошеньки из мебели не имеется. Токмо фикус и клетки с пичугами по стенкам. Он до разных пернатых редкостный любитель. Энтузиаст даже. У него там, прямо-таки, зоопарк на дому. Он, если угодно знать, как куда уезжает, моей супружнице ключ даёт, птичек кормить. Чтоб не заболели.
А птички его, и впрямь, хороши до невозможности. Особли́во кенарейки. Послушаешь, утомясь геройскими буднями, – так легко на душе станет!.. Будто радугу после грозы увидал.
И заела меня мечта – этих кенареек на воле развесть. Людя́м на радость. Пусть бы культурно отдыхающих не местный прохвост обчирикивал, а загранишная певунья облагораживала. Душевно возвышала бы. Одна беда – для нашего климата у ей конституция хлипковата. Как пить дать, помрёт. Морозца хлебнёт, охрипнет и – лапки в стороны.
А тут на рабфаке как раз про Мичурина сказывали. Мол, человек всё может. Окрутит яблоню с ёлкой, пшеницу с бурьяном – тайга фруктовым садом заколосится. Вот меня и шандарахнуло: а не склепать ли чижа с кенарейкой? По науке! В эдакую «чижерейку», к нашей прохладе привышную. А что?! Своим именем назову. Да ты вслушайся: «чижерейка Кобылкина»! Это ж слава, почёт… Повезёт – так и премию от месткома выдадут.
Всего-то, промеж нами, делов – свести парочку в укромной клеточке. А дальше мать-природа сама всё сделает. Ну, так мне, по малости опыта, казалось.
С чижом поначалу затруднение вышло. У соседа чижей почему-то не было. Попугай – в наличии, чижей – нету! То ли по недосмотру, то ли из боязни, что кенарейки от них какие не те песни переймут. Пришлось за свои за кровные у барыги брать. С клеткой. С собственным чижиным местожительством, официально выражаясь. Жене про цену соврал, чтоб не очень пилила.
Зато с кенарейками был форменный ажур. Только выбирай. Пуще всех одна понравилась. Первый сорт. Как лимон, жёлтенькая, на грудке пушинки витые венчиком уложены, она ими эдак истомно поводит, вся из себя – оперная фúфа расфуфыристая. И попискивает капризно – точь-в-точь голосок перед выходом пробует.
Там в клетке вторая ещё была. Невзрачная такая, вроде воробья на диете. И молчунья. Словом – не наш контингент. С ней возжаться я не стал.
Сосед, кстати, в очередной отлучке был. Так что – не возражал.
Подсадил я кенарейку к моему гусару – и жду. Терпеливо жду… Однако вижу – что-то у них там не клеится. Может – женишок стеснителен, может – невеста привередлива… А токмо сидят они в разных концах клетки скучные и не флиртуют. Час сидят, два сидят… Тёща уже обидные замечания говорит. А пташки божьи будто не понимают, зачем их свели. Хоть сам им пример показывай.
Делать нечего – надо чекушку откупоривать. Мне оно завсегда помогает. Налил я чижу с напёрсток, для запаху ликёрчиком закрасил. А он всё равно не пьёт, клюв воротит. Непривычный к напиткам попался.
Я долго уговаривать не стал – влил, как смог, прям ему в глотку. Чиж только «буль-буль» пикнул. Ну, и сам, конечно, принял. Для нервного успокоения.
По второй, не закусывая, – минут через пять он уже самостоятельно тяпнул. Наш чижик, питерский…
Дело, кажись, закрутилось. Отдышался ухажёр, пёрышки встопорщил, глазки осоловевшие в кучку собрал, напыжился – и попёр на даму грудью. Та сперва стушевалась, но потом кааак клюнет! Сверху вниз. Чижик брык с жёрдочки – и лежит, не суетится: лапки врозь, крылышки расплёсканы… Только головёнкой туды-сюды водит – вроде, не поймёт: где он и что он?
Соседи в дверях столпились. Примусá бросили, диспутируют. Как на зло, и тутошний пономарь припёрся. На него фатера под лестницей записана, ну, знаешь – против бывшего парадного, что на Фонтанку. А кухней нашей пользуется. В целях пожарной опасности. Тоже стоит себе, местные новости впитывает. Да вдруг как гаркнет: «Олухи отца небесного! Навуходоносоры! Двух дýрней, прости Господи, стравили – и глазеют, нехристи. Задрались мужики по пьяни, – эко диво!». Вот-те-на! – в мыслях не было, что кенарейка тоже мужеска пола бывает. Всё «она» да «она» – «кенарейка», значит, – кто-ж её разберёт? Да и видимость у неё уж больно кисейная. «Людишек попортили, – теперь и тварей бессловесных ко греху содомскому склоняют, бусурмане!». Перекрестился, жеребячья порода, заржал, – и потопал к себе, на нетрудовые доходы жировать.
Аж руки опустились. И научные эскременты проводить больше не хочется – весь задор вышел. Стыдобá. В коридоре соседки прыскают, дома Маруся подначивает. В общем и целом, – такую идею поповский подпевала загнобил!.. Мракобесы, прáво слово – мракобесы.
А вечером наш геолог из командировки вернулся. Так с чижерейкой и не сложилось.
Зато, когда у чижика началось похмелье, …
…Но тут подошла очередь к окошечку, и, пожелав его чижу дальнейших успехов, мы дружески расстались.
Вот я и говорю: какие бывают исключительно развитые граждане, и какие несознательные служители культа иногда попадаются. Конечно, ежели трезво рассудить, – случаются отдельные ошибки и перегибы. Но, знаю, – петь чижерейкам в наших садах! Потому как тяга к светлому будущему – великая сила.
(Апрель 2008)
Козьма Прутков, 18**г.
(Мысли и афоризмы)
Ежели многое налить в одно, – польётся.
---- * ----
Будь упорен: и пьянством можно прославиться.
---- * ----
И чиж, бывает, поёт лебединую песню.
---- * ----
Изрядно замечено: водка – не вода; чем больше её выпьёшь, тем затруднительнее остановиться.
---- * ----
Пьём-с все, но сколь неумело! Мыслю – пора ввести сей насущный предмет в гимназиях.
---- * ----
Вдумайся: что тебе – рюмка, чижику – ведро.
---- * ----
Не кичись добродетелью, ибо легче всех напивается трезвенник.
---- * ----
Питие согревает душу, как платье – тело; но избегай перегреться.
---- * ----
Удивления достойно: умение пить убывает в процессе практики.
---- * ----
Если чиж ведёт себя по-свински, не жди с него сала.
---- * ----
Питие – искусство, трезвость – добродетель. (Оным подразумеваю, что искусство и добродетель не всегда совместны.)
---- * ----
Соразмеряйся!
(Февраль 2008)
Максимилиан Волошин, 1917г.
Слова мечтателей-паяцев
Народ, как чижик-пыжик, пьёт,
Но ядовит настой свобод
На византийском окаянстве:
Со сна озлобленно галдя,
Трясём главою забубённой, –
И воспаляются знамёна
На оглушённых площадях.
В гнетущем бале Сатаны
Сплелись слепой восторг и вздохи,
И гимны рухнувшей эпохи,
И крик подстреленной страны.
О, Русь моя! Прости нас, грешных.
Молюсь тебе, рабов рабе,
Но под покорностью судьбе
Таю безумие надежды.
(Январь 2008)
Николай Заболоцкий, 1928г.
Лицо чижа интеллигентно –
в нём отблеск высшего ума
явлён надклювием надменным,
а бусинки хитры́ весьма.
Начавши вечер спозаранку,
в собор обжорства, на Фонтанку,
не подавляя птичью прыть,
летит на крыльях гонорара
(заначенных бумажек пара),
чтоб что-то в чём-то утопить,
и жизни яркие картины
обозревать попутно даром…
…Колыша атмосферы студень,
клубя́тся птицы, звери, люди;
свистит ехидно рак на блюде,
сдувая с кружек букли пен,
и, пошлой трезвости взамен
– взамен всему, что в мире будет,
циничен и благословен –
шипит бочкóвый Диоген.
Саксофонист в припадке зла
пытает вкрадчиво козла,
от сáльностей красны колбасы,
ржёт самовар приятным басом,
хрусталь дробится в зеркалах –
в нём, веселея с каждым часом,
потеет водки жидкий лёд
и философствовать зовёт.
Послушный воле естества,
чиж рюмки мудрое строенье
исследует и раз, и два…
Изнемогает голова,
чеканя рассуждений звенья, –
вдруг слов логическая связь
путём научного прозренья
из пены мыслей родилáсь.
Гуторит птиц о зеленя́х,
отёле и миров круженьи,
клопах, Василии Блаженном,
фиалках, НЭПе, злобе дня…
Барменша хмыкает, звеня.
Вбежал одиннадцатый час,
крича к закрытию вертéпа.
Канкан зубов пустился в пляс,
круша оставшееся слепо;
покрякал посошóк калекой,
с салфетками взасос шепчась.
Почуяв лёгкую усталость,
чиж вышел. Здание шаталось.
Вокруг – началом из начал –
сопела ночь, раскинув ноги;
плыл новорóжденный двурогий,
сияя светлую печаль,
и детскою ручонкой строго
он зыбку города качал.
(Июль 2007)
Николай Некрасов, 1877г.
Портретист
Из второй части
«Кому на Руси жить хорошо»
…В столице мест – несчитано,
Да где приткнуться странникам
В чужом, кичливом городе?
Сошли, крестясь, к реке.
Фонтанка в камень кована,
Мостами перетянута,
Да и вода не чистая, –
Так речка! – не всурьёз.
Но, коль глаза закроете,
Пахнýт просторы волжские,
Плеснёт волною вольною
Сквозь тёплые мостки…
Расселись, рассупонились,
Пригрелися на солнышке,
От первой – благодушие
Разлúлось в мужиках.
Глядь, – рядом кто-то мается,
На изобилье глядючи:
И хочется, и колется,
И гордость не велит.
Одёжка не крестьянская,
Но видно, что не барская,
И красочкой заляпана, –
Мабудь, мастеровой.
Сам то отходит нехотя,
То ноги взад, болезного,
Беспамятно несут.
Горят глаза голодные,
А попросить – стесняется. –
При этакой душевности
Грешнó не пригласить.
«Я – живописец тутошнй,
Звать – Афанасий Чижиков,
Все кличут просто – Чиж.
Деревни Богомазово
Тмутараканьей волости
Потомственный холоп.
Приставлен к делу сызмальства –
Дык, почитай, все лавочки,
Трактиры и питейные
В округе расписал…»
– Ты, Чиж, без церемониев:
поклюй! – с нас не убудется.
Так что ж с тобой стряслось?
Ведь, вроде, дело плёвое –
Водú легонько кисточкой,
Да денежку считай.
«Всё плёво, что не знаемо!
Ты б сам сперва попробовал.
Нет, даром хлеб? Шалишь…
Намалевал я вывеску
Для новой ресторации, –
Вон той, что на углу:
Мужик при баках, с вилкою,
Со штофом, нос – свёколкою...
Ну, – чистый Аболóн!
Заказчик рад-радёхонек:
Добавил к плате водочки,
Собственноручно чокнулся,
На кухне угостил…»
– Так где ж твоя красавица?
Неужто тать позлобствовал?
– Нет, чую, – дождик смыл!
Но Чиж не слышит шуточек,
И слёзы, то ли – с выпитой,
А то ли – так, текут.
«Эх, если б тать – спасибо бы…
Бомбисты окаянные
В царя метáли, в бáтюшку, –
А вдарили меня…
С неделю по скончанию
Молебнов благодарственных,
В чём éсть, тащáт на следствие.
Ну, думаю – конец.
Жандарм: усы – колючие!
Глядит: глаза – едучие!
И голос госудаарьственный
(ой, дай ещё глотнуть!):
«Кто, нехристь окаянная,
Паскудству подучил?!»
Смотрю – и чуть не падаю:
С портрета смотрит-хмурится
Персона императора, –
Точь-в-точь мой Аболóн!
Ну, вместо штофа с вилкою –
Имперские регалии,
А так – один-в-один.
Да разве б я осмелился?!...
Смотрел же – а не видывал!
Всё, чую – на этап…
По счастью, влип сообщником
Хозяин ресторации, –
Богатому закон, что брат! –
Нашёл, стервец, ходы…
…Теперь заказы – вымело.
Семейство пухнет с голоду:
Стал пуганым народ…
И нет бы – без обидности,
Так, – портретистом дражнются!
А мне от их шутейности –
Хоть сам в Сибирь иди.»
Как будто Солнце вы́стыло –
Казёнщиной повеяло,
Притихли мужики.
А тут и – околоточный:
«Здесь таборов не велено.
Чтоб быстро – пшёл отсель!»
- - -
Что – вывески? Без устали
В музеях-академиях,
В журналах поэтических,
В учёных мудрых прениях
Всё теж ж жандармы-критики
За кисточкой следят.
Ох, самородки русские!
Нескоро приустанут вас
Из рвения холопского
В болотине топить.
(Июнь 2007)
Сергей Есенин, 1922г.
Помню край, где с комариным стоном
Полдень льёт парное молоко,
Где над рожью проплывают томно
Стаи сизогрудых облаков,
Где хмельнá тальянкою кручина
Деревенских ситцевых княжон, –
Край берёзовый и соловьиный,
Где я пел рязанистым чижом.
Пел – и пил просторную отраду,
Пел – и пил предутреннюю рось,
Крыл от счастья в Бога-душу матом:
На Руси родиться довелось!
Я не мог живой водой напиться…
Ну, а нынче – горек в горле ком,
И души кристальная криница,
Точно прорубь, схвачена ледком.
Изнаряженный в цилиндр и тройку,
Как последний питерский пижон,
Не чижом, а говорливой сойкой
В пьяной драке лезу на рожон.
(Август 2007)
= = = = = = = =
Что, колорит не говорит? А, может,
«В том краю, где Ваня-дурачина
с детства пьёт отнюдь не молоко,
где до ветру пробегают чинно
стаи голозадых мужиков,…» - так лучше? ;)
Сергей Есенин, 1925г.
Скована морозом стылая Фонтанка,
Навсегда отплакав, умерла тальянка.
Заплутала песня в каменной утробе.
Молодость, играя, ни за грош угробил.
Я чижом рязанским, шебутнó, беспутно,
Прогулял с чужими розовое утро, –
Разменял на цацки годы золотые,
Сизый дым кабацкий сердцу очи выел.
Где ты, синий месяц?! Лишь фонарь да вьюга…
Не осталось рядом ни тепла, ни друга.
Пью душой иссохшей гóрестную нежность.
Плачь, метель, истошно! – не летать мне прежним.
(Июнь 2007)
Константин Бальмонт, 1901г.
1
В сердце есть сила, которой не властвует разум,
что окрыляет безумием в мареве страстном,
слабых губя.
Чижик, щебечущий в клеточке рёбер,
вдруг вырастает в божественной дрёме –
демон беснуется в буре и рёве! –
требует крови – и пьёт… За тебя.
Душу зажгу, – да низвергнутся тени!
Выплесну в Лету фиалы сомнений
– раем представится ад бытия –
кто, как не я?!
«Аве!» – сердцам, попирающим Вечность!
Дерзкие ангелы славу трубят
смертным, презревшим свою скоротечность…
Вечность на миг променяю беспечно! –
Сгину, любя.
2
Чижиком глупым себя ощущаю:
«Чтó-ж Вы не ешьте? Хоть выпейте чаю!»
В окнах – Фонтанка, фонарь, мостовая…
…Бьюсь, задыхаясь: силками – твой взгляд.
Птичка, пленённая щебетом милым,
муки вселенские в душу вместила:
гнéвна над прóклятым крéстная сила.
…Я же – навеки тобою закля́т.
Слáдко страданий немое величье.
Сердце – игрушкой в ручонке девúчьей,
смейся, гонú – лишь не будь безразличной!
…Грóба надёжней любви каземат.
Образ желанный рубиново-алый
призрачно льёт бестелесное гало, –
пью исступлённо безумья бокалы!
…Небо колышется, грóмы звучат.
(Июль 2007)
Иван Барков, 1760г.
В честнóм борделе на Фонтанке,
Гнилым ноябрьским вечерком
Трудились дружно куртизанки
Над заскучавшим елдаком.
Почтил их гóстюшка любезный –
В мундире, денежный, тверезвый –
Одна беда: преклонных лет.
Пиздой – и бритой, и курчавой –
Его прельщали всей оравой,
Но с хую тóлку нет, как нет.
– «Милóй, не бойся хуеры́ка –
Полакомь чижика свовó!»
(«Мамáн» клиентам льстить привыкла,
Да как польстишь, когда – мертвó?..)
Каргу страшит утрата платы, –
Но «чижик» сдох в гнезде мохнатом,
Уткнувшись клювиком в мудú,
И даже лакомая целка
Истосковавшеюся щелкой
Его не может пробудить.
Бесовки, рвение удвоя,
Хуй щекотя́т, сосут, грызут,
Перстами, как корову, дóят, –
Но спит устало хладный уд,
Поникнув плешью боевою,
И брезгует нырнуть главою
В их наслаждения сосуд:
Ему ль на склоне лет осенних
Граáль сладчайших омерзений?!
О! – горек вид иссохших муд.
Горою – сброшенные юбки…
Но – сдаться? Вот уж… Ни за что! –
Под нежный звяк хрустальной рюмки
Несут двуглавый полу-штóф…
…Куда ж девался сонный чижик?! –
О, боги! Чудо, чудо вижу! –
Промеж лядвéев Геркулес,
На смрадны пропасти озлоблен,
Восстал воистину оглоблей,
И – в битву, áки гнев небес.
Пизда трещит, молодка бьётся,
Под сердцем тешится елдак, –
Струной звенит и к горлу рвётся,
Плешь увлажняя так и сяк.
От воплей срёт пол-околотка! –
Полуразорвана красотка,
Не чуя даже сéкель свой,
Зашлася в смéртныя истоме.
А старый не ебёт, а лóмит,
И рыком кроет бабий вой…
…Пронзая тряские глубины,
Без счёта хуй, ярясь, блевал.
Покорствуй, дерзкая ложбина!
Гордись победой, булавá.
Осанна Вакху и Приапу!
Пот с прóстынь струйкой нá пол капал,
И изорвáлись кружева…
Последний раз забил – и вышел,
От ебли славной еле дышит.
А жертва стонет, чуть жива.
Наследник пылкого Париса,
Кряхтя, с перины сполз на стул,
На образá перекрестился,
Порткú степéнно натянул.
Опало с Геркулесом сходство…
…Мелькают годы в блядстве скотском,
Хуям давно потерян счёт. –
Купила чижика кокотка,
И между еблями кого-то
С улыбкой странной тщетно ждёт.
(Июнь 2007)
PS. Поясняю для несведущих в галантном языке XVIII века: секель – клитор, хуерык – триппер, елда, елдак – член, плешь – «головка» члена. Остальное – см. на заборе.
––––––––––
Надеюсь, мысль и чижику ясна:
Впредь русский дух не путай с перегаром.
.
.
(Июнь 2007)
Константин Бальмонт, 1894г.
Озарён огнём небесным в час полуденного блеска,
Чижик малый скажет веско, скажет горько: «Наливай!»
«Наливай!» – как заклинанье, как преддверие страданья,
Как залог самозакланья, как «сэппýку» – самурай.
.
Чтобы в миг душевной боли, неизведанной дотоле,
Кануть в летнее раздолье над Фонтанкой, в никуда! –
В лучезарной полудрёме, лунных бликов невесомей,
Плыть в истоме дисгармоний, истончаясь без следа…
.
Вновь, как символ повторений в череде перерождений, –
Слёз любви проникновенней – страстный шёпот: «По второй!».
Половой подскочит бойко, влага грянет – и, не ойкнув,
Упадёт певец на стойку безглагольной головой.
.
.
(Июнь 2007)
Александр Пушкин, 1831г.
(По окончании Лицея, в 1817-1820 гг, Пушкин
жил на квартире родителей на Фонтанке у
Калинкина моста – тогда это был окраинный
район, Коломна.)
.
Наивной юности мотивы…
Я помню свежесть дней младых:
Как чижик, сирый, но счастливый,
В мечтах владыкою владык
Парúл над толпами поэтов,
И зáполночь под звон брегета
Слагал волшебных снов листы
Из слов нежданной красоты…
Над прозаической Фонтанкой
Руслан, Людмила, Черномор
Сплетали романтичный вздор,
Смущая трезвости останки –
Чтоб я, наполнив по второй,
Пал громозвучной головой.
.
Мечтой любуясь упоённо,
С восторгом юношеский дух
Внимал аккордам Аполлона
В часы лирических потуг:
Их плод исправно крики «Браво!»
И перезвоны чаш заздравных
Дарил мне в дружеском кружке,
Где были все накоротке,
А твердь Лицейского союза
Ещё не расколола смерть…
Как много тщился я успеть –
О, Боже! – знают только Муза
Да пухлый тюк черновиков.
Но нет возврата – мир таков.
.
.
(Июнь 2007)
Игорь Северянин, 1912г.
Чижам ли – счастье уничиженья?
Экстазным плеском шампань, фонтан!
Garçon! – налейте яд искушенья, –
порывной неге себя отдам.
О! – грёзно змейтесь, электротени,
чарýйным омутом льдись, бокал!
Весь в ароматах грехопаденья,
эксцессно рухну к её ногам.
Взорлю́!.. – Валькирией?! Гименеем?.. –
Шоффэр погонит в фиоль ландó,
и, огневéя от златофéи,
взойду, как Солнце, в её гнездо.
(Июнь 2007)
Ну а душа –
зачем дана?
Её восторги и боренья?
А, может быть, не нам она,
а мы даны душе –
на время?..
Но «мы»… кто – «мы»?!
прости, Господь...
«Я» – опалённый духом разум,
хочу всего –
всего и сразу! –
в голодный вопль свивая плоть.
Что ж, плóти – плоть?.. Да будет так.
Хоть шаг – но мой:
над жадной тьмою,
пропитан тяжестью земною,
с коленей – в свет!..
И вновь – во мрак.
Но даже глупость преходяща, –
когда-нибудь помру и я,
и в мой простой сосновый ящик
пробьются корни бытия.
(Февраль 2008)
О цели жизни всем талдычат с детства.
Но цель – иллюзия. Зато реален путь:
к чему-нибудь придём когда-нибудь, –
пусть цель оправдывают средства.
Вкусней любой кусок во рту чужом:
царю природы то всего дороже,
чего в ней нет и вовсе быть не может –
он вскачь бежит за миражом.
Чуть цель достигнута, она уже не цель:
всё обретённое тотчáс теряет цену,
и мы осуждены́ искать ему замену,
вращая жизни карусель.
(Осень 1973)
Иная «книга» новизной манúт,
плюс тем, что не прошла цензуру.
Прочтём разок – и потеряла вид,
сдаём её в макулатуру.
Где та, что в юности нам снится?!...
Есть в женских душах белые листы:
блажен, кто, не пугаясь пустоты,
заполнит в них свои страницы…»
– На чистом гадить – скорый ты!
Смотри, не лопни от амбиций.
Самодовольные скоты…
Проспись – и перестанет сниться.
(07.03.2006, на http://www.stihi.ru/poems/2006/02/25-896.html )
Мелькнём в глазах снежинками,
но тает снег.
В толпе других кружимся мы…
Да ну их всех!
(Октябрь 2006, из рецок)
«Корона – вместе с головой…» –
вот уж лазурны перспективы!
Что почести?! – насквозь фальшивы.
А свита – пышный, но – конвой.
Хоть вой – хоть пой
в браваде лживой! –
всё – «Со святыми упокой…».
В шляпчёнке звонкой мало толку –
я предпочту нормальный шлем.
Свои же пешки смотрят волком!
Я прячусь, бегаю, не ем, –
среди кретинов и проблем! –
и должен жить, как на иголках…
…Комичны расстояния,
но так же глупо мечутся
там души деревянные –
ничтожные – и вечные.
Совсем как настоящие:
такая же казёнщина.
Как люди: брык! – и в ящичек,
хоть партия не кончена.
По правилам немыслимым,
с логичностью шизоидной,
меж клеточек зависли мы –
слепые гуманоиды.
Грозятся боги шахами! –
богам стесняться нечего.
…На дóсточке разгрáфленной
мечтает человечина.
(Май 2007)
Что лыбишься в строю, копчёный хмырь?! –
Cовсем не смыслят в дисциплине.
Солдаты? Это…?! Смирно, свиньи! –
рабов слюнтяйствующих гниль.
Сплошь – стадо чурок! То ли дело – мы́.
Смести с лица доски заразу!
Не короля – а всех ублюдков сразу.
…Шеренга ждёт. Надраены кирасы.
Готовь гробы.
(Май 2007)
Чёрная пешка
Весь замысел хочу понять:
за что пожертвуете мною?
«Ничто не вечно под Луною…» –
во, блядь!
…И вновь, что ною – что не ною,
тащусь, тоскуя, на Е5:
Е5 – под боем…
Здесь столько бродит королей,
что всех не перевешать.
По мне, король – хоть околей,
но – вот судьбы насмешка! –
он – пуп игры, меня – взашей:
«Брысь, пешка».
Изволь, ликуй: «Виват! Ура!» –
плевать, что я – лишь нолик?
Нет, роли поменять пора –
даёшь свободу воли!
За что, скажи, друг-друга бьём?
Кто выдумал порядки?
Хотел бы стать я королём! –
уж я-то знаю, что почём.
Хотел бы я…
Но – вряд-ли.
(Май 2007)
Помню белый стан,
и серёжек прядь…
Как мечталось встарь
без огня сгорать!
Как цвелось в ночи!
Как спешúлось жить…
Где теперь – ищи! –
молодая прыть? –
Только мох седой,
как годá, – без смет,
и росой-слезой
жжёт постылый свет.
(28.10.2008, на строку Роберта Рождественского)
(30.09.2008, на строку Игоря Северянина)
Колоды заряжены к бою, –
закон дураками писан!
…У рельсов – бизоны гурьбою,
а в «пульмане» – чудо виста…
Для каждого – свой Сакраменто,
своя золотая жила.
…Колёса хохочут кресчендо,
как яростный бог наживы…
Куда деревенщинам деться?!
(По нервам – задора вольты.)
…На брóви – потрёпанный «стетсон»,
и холоден джокер кольта...
(23.09.2008, на строку Николая Рериха)
Здесь комар споёт заупокойно,
здесь, вдали от бытовых тревог,
сдохнешь и полезно, и достойно.
Жду с остервененьем,
/ Серый Волк /
(15.09.2008, на строку Д.Самойлова)
На сердце руку возложа
(другой – прижав, что недопито),
вкушу нирвану сибарита...
Москва баюкает бомжа.
Мы – те же дикие цветы:
не обессудьте, если пахнем –
так заповедано нам Вакхом.
...Куда, сосед?! Поспи и ты...
Усни! Пусть канет суета:
услышь хорал в бесовском шуме.
Ты, я, ... – по сути, все бомжуем:
сегодня – здесь, а завтра – ТАМ...
(09.09.2008, на строку Ф.Сологуба)
– Не воздух – райский аромат!
– Воняет…
– Рыбалка, лес, – сойти с ума!
– По пьяни…
– Творю, с собой наедине!
– Победы…
– Здесь благоверных наших нет!
– Оууу!!!.. Еду!!!
(29.07.2008, на фразу Саши Чёрного)
А в этом окошке – подвиньтесь немножко! –
девчонка Джульетта влюбилась, как кошка.
Но больше Ромео, – хоть верьте, не верьте! –
толстушка всю жизнь обожала спагетти.
Вражда?! Чепуха! Стала славной матроной,
а позже – убилася, рухнув с балконом.
Здесь жил Труффальдино… При чём тут Бергамо?
Его ещё помнят почтенные дамы:
до старости был он слуга – ого-го!
Здесь нянчили много портретов его…
Вот в этой таверне кутил Мефистофель:
смотрите, из трещин – с бородкою профиль.
А в этом соборе был падре-испанец, –
седой обличитель порока и спален.
Девúц исповедывал он неустанно.
Как праведник звался? Сеньором Хуаном.
Венеция? Падуя? В смысле историй
провинция наша хоть с Римом поспорит!
Ей-Богу. Скажу на духу, как Мадонне…»
…И пальцы скрестил за спиной чичероне.
(13 июля 2008, на строку В.Ходасевича)
Друзья разняли нас, но не особо рьяно:
раз диспут закипел – так под-руку не лезь!
Вообще-то я не злой – мне ближе махаяна,
но помрачили дух милитаризм и спесь.
Потом мой визави за драку извинялся,
и даже предложил хлебнуть на брудершафт. –
Хлебнул: иду домой замысловатым галсом…
…Пущай у слов – фонарь, а мнé он – на шишá?!
(6 июля 2008, на строчку Н.Заболоцкого)
где добро зачем-то побеждает,
где за правду не карает Рок,
где душа безгрешна… (Боже-ж, дай ей
хоть один, но истинный порок!).
Эта жуть безумней плясок зомби,
но влечёт сильней, чем шприц иглой. –
Мир накрылся ангельским хвостом бы…
…К Богу бредни! –
Жарко.
Напекло.
(17 июня 2008, на фразу "Станет Солнце в огненном притине," М.Волошина)
… Не сожалей… И правда – кончен бал:
в мои года смешно пылать и верить.
Пора уснуть.
Сомкнулись склепа двери –
пой реквием, мотор…
Как я устал.
И не дразни сквозь щит закрытых глаз:
смертельною тобой – переболею.
Эх, чтоб тебе… тебе бы…
…быть моею…
«Вагон – в депо!» – Гнусав ты, трубный глас.
Уходит в ночь трамвай. Уже не мой.
А я бреду в бреду к себе домой.
(7 июня 2008, на строку "Уходит в ночь мой траурный трамвай" Б.Чичибабина)
Чуть не стукнулся:
мадам «сардины–лавины» рушит, –
вдруг –
хáвайте, нý-ка-ся! –
какой-то Симой рвёт уши Каркуша.
Поэтю́ги тёртые.
И всё норовят
что-нибудь сиропно-ядовитое…
Куда деться? –
дёргаюсь,
будто от пляски святого Витта, я.
А Злой?
Не поймёшь –
на себя-ль,
на Господа в обиде ли…
Нет, – зовись, как хочешь! –
не мне печаль. –
Но – «злой»?
А вы вахтёра в «Известиях» видели?!!
Пииты, тоже…
Вот скаженные!
Так, господа, мяукает моя кошка.
Прощайте.
С неуважением,
Владимир Маяковский.
(1 июня 2008, на строку "Ну, это совершенно невыносимо" В. Маяковского и экспромты коллег по ней)
Буду сладок, буду истов, – как икона, свят;
одеваться стану чисто, борода – до пят.
Назовусь «учитель-гуру», обличая блуд;
наплету смазливым дурам... –
Думаю, – дадут.
(25 мая 2008, на строку "Постарею, побелею, как земля зимой" Риммы Казаковой)
Нелеп житейский балаган, где мы – актёры.
Антрепренёр сулил блага, – златые горы! –
арену, марш, поклон богам и крики «Торро!», … –
жаль, не почуял я: рога сломаю скоро.
Зачем я в этот мир пришёл? Для арий сольных?! –
Почти статист. И хорошо б – хоть роль пристойна.
Так нет же, – я почти смешон! – коровой дойной
прожúл свой век, шиш за душой…
…Усну спокойно.
(17 мая 2008, на фразу "Мне было весело вчера на сцена шумной" А.Апухтина)
Ну вот, и вернулись твои журавли:
нос длинный, да отдых короткий.
Отъелись, поди, от морозов вдали…
Топор!!! – и готовь сковородки.
(Сентябрь 2007)
Минздрав предупреждает!
У любви гарантий нет –
береги иммунитет:
абсолютно безопасен
секс по факсу, тет-а-тет.
(Сентябрь 2007)
«На прошлое смотреть, как будто на могилу» –
безумных уст безумные слова:
лишь жизнь права, – пускай она постыла! –
но ожиданием нова.
Мы все – из прошлого. Да разве мы – мертвы?!
Как зомби, колобродим безучастно?
И счастья нет, людишки – смерти паства,
а в будущем – лишь корни от травы?..
…Былое смотрит милым шалопайством,
но завтра…
Завтра – прáвы вы.
(Сентябрь 2007)
PS. Не удивляйтесь - просто опоздал послать на конкурс. Забегался.
Рим
Раздвинутая пёстрым произволом
спесивого ничтожества владык,
империя
смеркалась
в раболепстве.
Суровый профиль Муция Сцеволы
сверять с собой народ давно отвык. –
Рим гордо гнил,
хмельной от лести…
Его гангрену
лечить пытались – кто во что здоров:
кто – культом окровáвленной арены,
кто – всепрощением юрóдивых богов,
а кто и – оргий гнусью откровенной.
Но Тибра всё сильней пованивала вена,
готовя мрак утерянных веков…
Киса́рро! Котильо́нь, кошак, ко-коток –
котиталамь, коти́к Кот-Кисуа́р!
Кисарней котафалка ки́сят котты:
кисарней коть – киско́тее котта́р.
Кошуленьки? Кисма́тейше-котрясно –
кис-киса кисарийского кисе́й.
Кисанио́нь котливых кисара́стов:
коти́ссимо, котангенс Котофей!
Всё было чинно и легко,
Мечталось о хорошем –
С тугим подарочным мешком
Бродил Мороз по коже.
Туника греческих календ –
Не рваная нирвана...
И даже душка президент
По телику не врал нам.
В этих «произведениях» не хватает «малости» – смысла. Я специально старался внести максимум абсурда. Подобные развлечения были не в диковинку у поэтов начала 20-го века. Потом их стали считать моветоном
У меня лежит несколько таких «стихотворных» экспериментов. Они распознаются при чтении как нечто «поэтичное», хотя в каждом чего-либо не хватает. В иных, например, – только смысла. А есть и лишѐнные одновременно и смысла, и ритма, и рифм: слова – и те не поймѐшь. Но они всѐ равно кажутся стихами. Очень забавно – а что же, на самом деле, заставляет читателя воспринимать явную чепуху как поэзию, а не как прозу или бормотание сумасшедшего? Бес его знает, но интересно. Возможно, зачатки какой-то «мелодии» в соединении с намёком на эмоцию.
Итак, «мелодии дурдома»…
«Крутьéззо! крутáрро крутáнго!
Крутáнтэ – крутúни крутáссо»:
крутáцкие крýтны крутáсти
крутьмú круторáсов крутóвых!
… крутьмú круторáсов…
Крутóвых.
- - - - - -
… Кру!!!?..
– крýтьеце крутовéется:
крутейте, крутéюшки крýтские! –
крутьмáнчик, крутьманюююшечку крутёшеньке…
Крýтень, крýтькин-круть?.. –
крутазáны.
– Так фигля ж, суки, толчок заблевали?!
… Как рассказывал академик Л.В. Щерба, «Глóкая кýздра штéко будланýла бóкра и курд́ячит бокрёнка». Попытаюсь опоэзить эту немудрящую историйку.
Бокромахия
“Bokro bokrani kusdrus est.”
Глóкая кýздра курдячит бокрёнка, –
глокая, глокая, – ГЛОКАЯ! – куздра...
Ей ли… – Умолкни, баян-Заратустра! –
В топках искусства чадят рóнго-рóнго.
Слава вакхальности штéких будлáний!
Бóкрова доля для Леты заклята, –
выпью «Кровавую Мэри» заката:
пусть – окаянней, но нé бесталанней…
«Аве Марией» – хрустально и тонко
(голос Лоретти, а не Челентано) –
льётся бельканто – свежо, неустанно…
… Глокая куздра курдячит бокрёнка.
_ _ _ __ ___ __________________________________________ ___ __ _ _
После конкретизации организаторами темы – «март» и «животное» – мне осталось только уточнить, каким образом мой стих ей соответствует. Ничего проще…
_ _ _ __ ___ __________________________________________ ___ __ _ _
Хотя фраза о «глокой куздре» давно вошла в научный фольклор, мало кто знает, что же она обозначает. Попытаюсь пояснить.
У Брема есть интересная глава, в которой описано, как куздра – или, говоря по-научному, «блошка бокровая обыкновенная» (отряд заднеротых, семейство кусачих, эндемик островов Разговения) – выполняет важную симбиотную функцию для своего хозяина (бокра-самца) во время его мартовского гона («глока»). Стаи этих насекомых, возбуждённых запахом выделений надтестикульной железы бокра («глокие» куздры), начисто выстригают («будлают») густую шерсть на его гениталиях, что для самки бокра является сигналом готовности к весеннему спариванию.
Поскольку потребление пересыщенной гормонами крови самца опасно даже для примитивной психики куздр, в период глока они предпочитают пастись («курдячить»), в основном, на неполовозрелых особях. При этом «пение» бокрят и ритмичные звуки их почёсываний высоко ценимы местными меломанами.
Завезённый из Африки в незапамятные времена бокр лопоухий – единственное сельскохозяйственное животное на островах (если не считать вьючных морских коньков, используемых при перевозке грузов между поселениями). Процесс гона у бокров служит неиссякающим источником вдохновения для местных сказителей. Кроме того, уже тысячи лет каждый март, во время глока, аборигены по традиции справляют свадьбы: одна деревня коллективно женится на другой – на целый год, до следующей весны. Сам обряд был подробно описан Туром Хейердалом, нашедшим его корни у вымершего племени хиппи с Лонг-Айленда. Он же дал имя «ронго-ронго» изъеденным древоточцем дощечкам, используемым местными знахарями для прорицания и отопления.
Во время празднества – на закате – взрослые мужчины племени с выбритыми и окрашенными охрой гениталиями исполняют танец страждущих бокров. При этом привязные «бокриные» уши ритмично хлопают их по бёдрам, а детский хор тонкими голосами имитирует стоны бокрят. Славящиеся дородством разговейские дамы привычно копируют повадки сорокапудовых самок бокра. Действо кончается фестивалем народного творчества, проходящим под эгидой комитета по демографии ООН.
(Более подробные сведения можно получить из статьи в «Хихипедии.ру». Билеты на представление спрашивайте в турагенствах.)
Опубликованное здесь стихотворение является вольным переводом зачина «Песни о Бокре» – древнего народного эпоса аборигенов. Я немного европеизовал текст – например, заменил легендарного разговейского певца-философа Ух-Ты-Наха на «баян-Заратустра», а крепкую настойку на пресыщенных глоких куздрах перевёл как «Кровавая Мэри». Кроме того, в качестве эпиграфа приведён латинизированный первыми европейскими миссионерами вариант известной разговейской поговорки. Надеюсь, я не разрушил этим изысканную этнографичность образов «Песни».
Беснуется рояль в кустах,
тропою грома раки свищут
и в ухо выпорхнул мустанг...
Увы! несчастен в браке прыщик:
не сыщет он свои усищи –
их тень, как радуга, густа.
О, синеокое кресало! –
Дар беспроцентный стрекозлу:
тебя молчу, к тебе, усталый,
на склоне бури приползу,
изжалив яростно осу –
как в брачной битве мадригалы.
– – – – – –
Комар поник седою гривой,
и, воспевая энурез,
утюг зашёлся танцем Шивы...
Игривой затхлостью небес
душý прекрасные порывы –
и дýшу продаю вразвес.
(Июнь 2006. Санитаров не вызывайте - шуТЮ я...)
(Предисловие к циклу)
Наш гражданин – он тянет лямку
и на войне, и на гражданке.
Как курва, в óщип злой попал –
он долей выбран, шаг – и в кал...
Я – не поэт (не я один!),
«гражданственность» и «долг» – потёмки.
Не потому ли в «гражданин»
мне ясно слышится «пройдёмте!»?
(Апрель 2006, из отклика на "Граждане" Хьюмэйна)
(Январь 2006, рецка на "Отодвинь моё сиротство" Тины Шотт)
Год за годом преследует Храп-ра Ладью Дня. Древний голод гложет её. И в час, вéдомый лишь Мудрым, исчадье Мрака взмывает в посеревшую от страха лазурь, чтобы посягнуть на Отца Дышащих.
Тьмой кричит гибнущее светило.
Смолкают птицы, скорбно трубят звери, стоны тысяч палóмников сплетаются в Песнь Ужаса, а храмовые танцоры каменеют в позах Горя.
И тогда Стражи Неба надевают заветные лики, столь жестокие, что танцоры повергаются ниц при взгляде на них (и так – трижды по тридцать три раза!), – дабы сердце акулы исполнилось боязни.
На ступенях башен в пылающих лотосах-жаровнях свершают Таинство Агонии бескровные жертвы – красивейшие из красивейших (завидна и сладка их участь!), – да отвратится чудовище от светил ароматом воскуряемых, и да вострепещет оно от священных криков счастливцев!
Воздев руки к Битве Битв, с вершины храма сам Мудрейший мечет в хаос Ночи заклятия Зари.
А Стражи бесстрашно бьют в гонги и возносят магические гимны, пока обессиленная чарами Храп-ра не исторгнет добычу, и радость не расширит сердца Видевших.
Слава Солнцу, слава героям! Никому из лицезревших Деяние не забыть его, и пребудет память о чуде среди правнуков наших пра-пра-правнуков!
- - - - - - -
От первого вздоха до последнего покорны Стражам Неба сотни сотен рабов, но сии ничтожные мудро сокрыты в подземельях храма – да не осквернится взор Светил видом нищих рýбищ и смрадных жилищ! Лишь девственницам, ещё не удостоенным чести взойти на ложа Стражей, дозволено гулять безлунными ночами, с благодарственной песней возделывая древа и собирая плоды. И тогда их светильники вьются, мерцая, – как искры над костром! – в садах сверкающего Святилища.
Прочим же недостойным доверено день и ночь прясть, ковать, ваять и плести, дабы великолепие Моротумбы повергало в трепет и прах. И нет для них доли желаннее и чести выше, хвала Мудрейшему!
- - - - - - -
Однажды в оргии ночи Демон Урагана извéрг на скалы диковинного оборванца – с волосами цвета охры и небом в глазах. Утром рыбаки отнесли его в Храм, чтобы Мудрые даровали ему судьбу.
Сбивчиво и странно бредил чужеземец на убогом наречии: о селениях с хижинами-горами, о реках, скованных белой твердью, об огромных лодках из драгоценного железа. Не было в том правды – кто поверит, что железо не тонет в воде! Но мысли бедняги путались от пережитого, и Мудрые были добры к нему. Они даровали несчастному пищу при храме, дабы Идущие-к-Знанию дивились нелепым верованиям варваров и смеялись над их обычаями. Ибо совершенство познаётся в сравнении.
Быстро, играючи учился иноземец у Знающих. И возвеличиться бы ему до Младшего Танцора, не сотряси Моротумбу день Битвы.
Ужас и тьма поразили неокрепший разум. В ослеплении несчастный возвёл хулу на самих Стражей Неба! Он дерзнул помыслить, что не было Солнцу благодеяния от дел их, как нет и не было небесной акулы. А мрак – Великий Мрак! – исчез бы сам, без спасительных Обрядов и Жертв. Вот куда ввергает неготовых созерцание Таинств!
Сам Мудрейший снизошёл до вразумления святотатца.
«О, возомнивший, что мы легковерны! Подумал ли ты, что случится с уповающими на нас, когда обличится твоя неправота?! Упусти Стражи Неба хоть миг – и тьма поглотит сущее.
Ты обозвал наше Знание суеверием.
Но пойми, несчастный, – нет истины, кроме опыта. И священные обряды истинны, истинны стократно! – ибо стократно их торжество над Храп-ра. Разве таковы суеверия? Мы незыблемы на незыблемом.
Или ты сам не зрил, как воссияло благодарное Солнце? Кто смеет отрицать очевидное?!
О, помрачённый сын мой! Слова твои недобродетельны и опасны. Ибо лишь пресмыкаие перед Тайной смиряет свирепых. Только величие Деяния даёт ничтожным волю трудиться. Пошатни их веру – и смерч дикости загасит светоч Храма.»
И Мудрейший-из-Мудрых, сокрушаясь в небесном милосердии своём, повелел освободить неразумного от бремени кожи – так скверна нечестивых мыслей легче оставила заблудшее тело.
- - - - - - -
Бойтесь, бойтесь лжепророков! – да охранят нас Мудрые… Пусть вечно ликуют гимны Стражей над благоуханной Моротумбой!
А мы, друзья, будем радоваться Солнцу, пока не призовут нас предки.
В самой дикой чаще парка,
где цветы на клумбах ярких –
бело-розовы,
спит волшебная хибарка
под берёзами.
Там, зевая, вяжет Дрёма –
Дрёма Дрёмовна.
На окошке – кошка Тёма,
Тёма Тёмовна:
Тёма тёмная,
Тёма чёрная, –
ох, и ласковая!..
Но сегодня Тёме лень –
Тёма дремлет целый день,
даже глазки болят.
Разве можно столько спать?
«Кис-кис-кис! – пошли играть»
Жмурится – не хочет:
«Мурр! – Отстань – нет мóчи!».
- - -
Вечером выходит Дрёма
из дверей родного дома,
потягиваясь.
Тёма сзади семенит.
Что же соню, как магнит,
и манúт,
и притягивает?
А у Дрёмы в рюкзаке
сны лежат и сказки,
волшебства большой пакет
и чуть-чуть колбаски…
- - -
Ночь упала на столицу,
и, накрывшись с головой,
– вот боится – так боится! –
плачет Ваня Лановой:
вдруг ужасный Бармаглот
в спальню Ванину войдёт? –
Как не стыдно ему,
ненасытному!
Как шутиха, Дрёма лихо –
бац! – и в комнату.
Тихо-тихо стало мигом,
и спокойно так…
Враз пугаться Бармаглота
Ване стало неохота:
сказки высыпала Дрёма,
сказка каждая знакома –
и не страшно больше спать в ночной тиши:
спальня Ванина героями кишит.
Там кипят бои с Горынычами-Змеями,
там Иванушки смеются над Кащеями,
сарафаны там у царских дочек пёстрые,
великаны накрываются напёрстками…
А у речки тридцать три богатыря
всей командой лупят злого упыря,
он пищит и не даётся – жáлится:
комара не взять мечом и палицей!
- - -
Слава Дрёме – ай да Дрёма! Победительница.
Ненасытных Бармаглотов устрашительница.
Славим, славим, славим Дрёму!
Кстати, где же киска Тёма?
«Раз, два, три, четыре, пять –
Я иду тебя искать!
Разыщу тебя, найду обязательно:
ты не спрячешься – сыщу, егозá, тебя!»
Ищет Ваня на диване,
под столом и под шкафами.
под ковром, на потолке, –
даже в собственной руке!
…Ох, и трудно в тёмной комнате
кошку чёрную сыскать! – Уж вы запомните…
До утра кипели поиски,
царь Додон прислал команду воинску,
прилетал старик Хоттабыч на ковре –
с ним прислали укротителя зверей.
Но, считайте, как хотите:
даже славный укротитель
– старый, грозный укротитель! –
нам не смог помочь.
Ну и ночь…
– А наутро?
– Ах, наутро…
Утро улыбнулось мудро:
«Не беда! Какая малость!» –
тут пропажа и сыскалась:
от волнений вдалеке
спит у Дрёмы в рюкзаке.
А колбаска сама куда-то делася…
(31.07.2008, на конкурс "усыплялочек" для малышей)
Потушила.
Ну и ладно. Ну и пусть. Я и без света, лёжа, отвернувшись, с закрытыми глазами всё-всё-всё рассмотрю! Даже лучше, чем днём.
А этот «Никто» ни за что меня не тронет: у меня сабля есть. Настоящая, только пластмассовая.
Интересно, какой он, – Никто?
…На улице грузовой шмель прогудел. Люстра звякает…
Хоть бы сказку кто рассказал… Как бабушку зимой в больницу увезли – некому стало рассказывать. Мама говорит – далеко теперь бабушка. Неужели так далеко, что и зайти не может?
А я по комнате полетаю. Я всегда так делаю, когда спать не хочется. Летать даже удобнее, чем ходить: лежишь себе, лежишь, всё вокруг знаешь, – и летаешь. В куда подумаешь. Можно даже сквозь стенку пролететь. Но там папа с мамой – ругаться будут.
Ты, в зеркале, – ну, что на меня так смотришь? Бееее!..
Во дурак! – и он язык высунул, дразнится.
Думает: свет потушен – я ничего не вижу. Вижу! Если глаза плотно-плотно закрыты – без света только виднее.
А этот, в зеркале, – не я. Он просто похож.
С таким похожим водиться нельзя: как я тогда отличу, где – я, а где – он? Это ж ужас какая путаница будет!
А может, он и есть – Никто?
«Привет, Никто!».
Смеётся.
Не люблю я таких – корчат из себя…
Под потолком – хорошо! Сверху такооое видно...
На шкафу мышка сидит, сыр грызёт. Прямо как в книжке. «Не лопни, жадина!» – Не отвечает: у неё рот занят. Сердитая. «Скрип-скрип-скрип-скрип…» – грызёт, как заведённая… Или это из маминой спальни доносится? Не-а, вряд ли, – даже меня оттуда гонят, чтоб спать не мешал.
Вот вдруг это – не мышка? Вдруг ЭТО – вовсе даже большое и жуткое Не-Знаю-Что? Да нет, что я – маленький – в темноте себя пугать?! Мышка, как мышка: хвостатая, штанишки розовые…
Жалко даже. Бояться – так интересно… Закричишь – мама прибегает. Спорим?
«Скрип-скрип» затихло. Ага, ушла. Я же говорю – жадина…
А вот и соседская Зинка. С ведёрком песка летит. «Зинка, а ты как сюда попала?» – «Летаю, тебя не спросила!». Лыбится хитро. И песок совком в меня бросает. Она всегда так делает. Вот нахалка! «Ты у себя в комнате мусори – а у меня мама не велит!». Еле выгнал.
А Валентин-Петровна из-за люстры, маминым голосом: «Ты, Сверчков, девочек не обижай!» Обидишь таких…
Я что – не знаю? Это Зинка так заигрывает, чтоб я на ней женился, когда большим стану. Ха! – жди.
Вот встречу её завтра – ни-че-гошеньки не скажу! Мужик должен знать себе цену.
…А бабушка смотрит – и молчит. Она меня почти никогда не ругает – не то, что мама. «Ба, расскажи сказку!» – Смотрит ласково – и молчит…
…Щами запахло…
И тут настало утро. Смотрю – в комнате светло, мама мне одеяло поправляет, а глаза у меня – открыты. Щами пахнет. И Никто ушёл: в зеркале край шкафа виден.
Пускай. Куда он денется…
«Доброе утро, соня!» – Она думает – я спал? Ну, ни минуточки. Некогда было. Честное-распречестное.
Вот!
(30.07.2008, на конкурс "усыплялочек" для малышей)
Это был надёжный, мудро приспособленный для произрастания мир: все знали, как на Заре Творения перво-Луковица мученически дала начало простёршейся над ним Тверди и питательной, восхитительно ароматной Почве. Твердь каждое утро озарялась животворным сиянием – отблеском той Зари, а ночью над грядками ласково гудели длинные ночные светила.
Изредка – в напоминание о пагубности гордыни – сияние меркло, а по тверди змеились струи. И цветы, с ужасом сомкнув лепестки, вспоминали предание о Великом Потопе, сгубившем нечестивых Пионов. (Правда, невесть как пробившийся росток крапивы бубнил что-то о сломанном кране – но кого интересует мнение сорняка? Тем более – быстро выполотого.)
Да, несомненно, – это был превосходно устроенный мир, дарованный чýдным, благонамеренным обитателям. А обитали в нём, как Вы могли понять, цветы.
Они были прекрасны и разумны – ведь всё прекрасное разумно. Более того: красота практичнее разума – у неё нет привычки некстати изменять своим обладателям. Цветы очень гордились своим разумом и поклонялись красоте. Своей, конечно, – разве было в Оранжерее что-либо, более достойное?
Впрочем, однажды в Оранжерею впорхнул диковинный цветок (именно впорхнул, а не прозаически распустился!). Он грациозно затанцевал над собратьями: бархатистые лепестки волшебно переливались, а нижние тычинки нежно касались сердцевинок распахнувшихся от изумления аборигенов, как бы целуя их.
«Шармáн!» – наперебой вздохнули Ирисы: они были в родстве с французскими Геральдическими Лилиями, и не упускали случая намекнуть на «агистокгатические когни».
«Белúссимо!» – поддержала не менее родовитая Беладонна.
А юный Цветок замер: это было так невозможно-прекрасно! – и так недостижимо...
Исчез гость ещё артистичнее, чем появился: метнулся за полог седой паутины в углу – и растаял. Никто не заметил, куда он там делся – хотя и так понятно: ему стало скучно с приземлёнными родичами. Цветы поникли – но сильно не переживали: они были гордыми и привыкли высоко держать свои венчики.
В Оранжерее ещё долго судачили по поводу этого невероятного события. Как повторяли при случае блестяще образованные Настурции, оно «попало в анналы».
А Цветок вновь и вновь бредил промелькнувшим видением – и ему дико, до дрожи в листьях, хотелось стать таким Летающим Чудом…
Жизнь скоро вернулась к Заведённому Порядку – жизнь всегда к нему возвращается, как бы далеко этот порядок ни убегал. Цветы достойно прорастали отмеренный им путь от зелёного ростка до умудрённого, раскрывшего ярчайшие из своих красок Венца Творения. Зеркал в Оражерее не было – но цветы глядели друг на друга и восхищались: «Ах, как я красив!».
Тогда – вся в белом – к ним приходила неумолимая Садовница и срезала огромным кривым Ножом. Наверняка они попадали в мир иной – где уже не нужны были корни и почва – но подробностей никто не знал. Да, было очень больно! – но цветы не жаловались: они с семечка знали, что Оранжерея – лишь преддверие Вечности, в которой прекрасно и разумно абсолютно всё. Даже боль.
И однажды наступил срок Цветка.
Он плохо помнил, как его выносили за пределы Оранжереи. Тянулись незнакомые Стены, Твердь то пыталась расплющить его, то исчезала вовсе, а рывки и тряска не давали сосредоточиться.
«Так вот он какой, – мир иной!» – думал Цветок с непонятным безразличием. Очень хотелось пить, а на срезе он ощущал уже не боль, а тупую вялость.
Иногда сквозь прозрачный пакет было видно пыльную зелень – но цветов не встречалось. Зато всюду толпились люди. Они были одинаковы, как капли росы, и их было много, очень много – почти как жителей Оранжереи. И, похоже, здесь они вовсе не были приниженными слугами, за уродство ввергнутыми перво-Луковицей в вечное рабство: казалось, люди – хозяева этого мира.
Да, здесь люди чем-то неуловимым напоминали цветы. Не внешностью, конечно… Но люди были так нелепо довольны собой! И тоже не умели летать. Только у них не было врождённого изящества цветов и их умения себя держать.
Они явно наслаждались свободой, и – по обычаю слуг в отсутствие хозяев – неумело подражали своим владыкам. Люди размахивали стеблями, разевали отверстие бутона и шумели, шумели… Как же они шумели!
Наконец, Цветок оставили в покое. Рядом оказалось несколько его спутников. Соседи по букету тихо обсуждали положение. Похоже, торжества в честь новоприбывших откладывались. Разумеется, им уже начали оказывать должные почести – они стояли в прекрасной, как Нарцисс, Вазе посреди огромного Стола. Но странно, что их оставили одних. Странно и возмутительно…
В воде жажда уменьшилась, но ощущение вялости не прошло. У Цветка не было даже сил держать головку – и она начала неприлично склоняться.
Сказать по правде – он был надломлен.
Так прошла ночь.
Сквозь нелепый квадратик тверди в стене робко пробралось сияние. Заря всё же пришла сюда – милосердная и родная! И Цветок озарило: он понял, как просто – взмахнуть лепестками и полететь. Взмах, ещё, – и он действительно взлетел! Это было восхитительно.
Впрочем, Цветок ужасно удивился: он же не знал, что бабочки – на самом деле – души цветов (не всех, правда, а только по-настоящему умеющих мечтать). А как удивились его соседи…
«Смотрите! Самый красивый цветок завял и осыпался!» – писклявый маленький человечек был явно недоволен.
Да, под поникшим стеблем валялись сморщенные серые лепестки. Цветок вырос из них – и сбросил: они были просто не нужны. Но люди-то этого не понимали!
И рассказать им было некому – оставшиеся цветы даже думать отказывались о происшедшем. Они прекрасно знали, что возможно, а что – нет, и (честность – не порок!) – нельзя же говорить о том, что произойти в приципе не могло. Это было бы ложью. Поэтому цветы молчали.
А Цветок сидел на форточке, поводя усиками-тычинками, и предвкушение радости переполняло его. Впереди было так много интересного! Настоящий Мир манил и пьянил – таинственный, безграничный и – несомненно! – добрый.
Но было ещё – самое-самое первоочередное…
Страшно тянуло проверить: а что же там, за паутиной, нашёл его кумир?
(Июль 2008. Написано на конкурс "усыплялочек" для малышей – но возрастной группе, вижу, не соответствует. Впрочем, всё равно, – это сказка для детей: детьми можно быть независимо от возраста…)
+ + +
…Снова – экая лёгкость в теле!..
И аппетит…
+ + +
– Ну, чего ты на меня бросаешься? Да жри тожжже, пожжжалуйста!
Большое, а глупое. Я ж – не жжжадная. Не жалко, всем хватит.
И ведь – всё равно мимо! – а уж ветру-то, ветру… Разжжжало на конце ножúщи крыло – и машет на меня, и машет: пужжжает, значит. Фу-ты, ну-ты…
…Припадок! – как есть, припадок. Аж жжжуть… Вчера вот так же – ни ззза что! – паука зашибло. В углу над Светом. Прямо с сетью и сгинул.
Есть в жжжизни справедливость.
А пахнет ничего, когда злится, – очень дажжже… Ещё пару зззаходов, для куражжжу…
+ + +
…Одышка. Толстею. Сладкое да мучное, мучное да сладкое... И возззраст ужжже…
+ + +
…Всю жизнь – к Свету стремишься. Головой бьёшься, бьёшься… Как об стену… А может, и нет ТАМ ничего? Игра воображжжения, миражжж?
Вдруг – вот помру – и исчезну?!
Тогда – зачем я?...
+ + +
…Зззелёное жжжелтеет… Зззнамение. Не к добру.
Таракан наскрипел – ТАМ после жёлтого всё белым станет. Врёт, похожжже. Откуда ж ему-то знать? Только ночами и шастает, ночью – все мошки серы. Да ежжжели б оно так – неужжжто бы Пра-Пра не возвестила?!
Нострадамус усатый…
+ + +
…А ещё, шепнул, – мухи белые воспарят. Тихо. Торжжжественно…
Ангелы, должно быть.
«…И приидет царствие…». Дожжжить бы…
Таракáша – мужжжик умный, а дурак. Бескрылый он.
Атеист…
+ + +
...Жужжжжу.
Спать хочется…
(Декабрь 2007, на конкурс "Осенние тетради": осенняя проза без слова "осень")
Сие был мой первый блин прозой.
Когда вольёт
желания лозá
нектар греха в сухую глотку ночи,
и встрепенётся сéрдца глупый кóчет, –
какой пророк не попадёт впросак?
Мы встретились, – на мýку ли? к добру ли? –
Сложенья душ неведом результат.
Блажен, кого предчувствия минýли…
Что – в миг любви – небесных карт расклад?!
Нам дан восторг в молитве и разгуле:
пусть будет Ад! – но нéт пути назад.
(26.11.2008, конкурс сонетов, вне конкурса, тема "1+1=Х")
На удивление много стихов «локально-осмысленных», т.е., имеющих смысл на протяжении каждого короткого куска, но в сумме – набор разрозненных шаржей.
Написать обзор не успел. Просто публикую заметки, накопившиеся в процессе чтения.
1. Предчувствие полёта
Автор: Александр Коковихин
В старости
нет вопросов
к своей отчизне.Скоро взлёт.
Ты - шарик.
Тебя надули.(Если доктор
даст две недели жизни,
надо просить в июле)...Нет, кроме смерти,
какой-то другой
свободы.Можно всмотреться,
сделать ещё попытку
и разглядеть,
как в небо
с восторгом уходят
шарики-души
тех,
кто ослабил нитку...
В явь дяди Фрейда, в тайные комнаты
я приходила к себе инкогнито –
слушать, как рястом полы лысеют,
щупать крысиные сны в лазейках,
с ног отчищать говорливое олово
слабых солдатиков, крысоловово
соло с засаленных снять заушных
виселиц…
Но мне другое нужно
было:
услышать, как с криком «мамочки!»
мать меня гнала из божьей рамочки
маточной, как я молчала матерно
в первой поднебной холодной вмятине,
как я у той, что страдала зубками,
хныканьем спрашивала: «зовут тебя
как?» –
и она, кроха-кактус-комнатный,
не раскрывала своё инкогнито,
чтоб я её, как отцёнка-мальчика,
дольше жизни в себе же нянчила
на взросло-девичьих показушных
праздниках –
вот что мне было нужно!
Но каждый раз в моих ранках-трещинках
пахло не мальчиком и не женщиной,
ныло не матерью перемолотой –
маленькой девочкой в тёмной комнате,
крохотной дурой, которой снится,
что забрела по колено в Стикса
сталь закаляющие воланчики –
волны –
за призраком
тени
мячика.
А что такое «ряст»? Даже поискал в инете – но нашёл только какие-то цветочки; тогда при чём тут «рястом полы лысеют»?
«Говорливое олово слабых солдатиков» – закручено зело говорливо, и не «стойкий оловянный» в этом виноват. «Крысоловово / соло с засаленных снять заушных / виселиц…» – ну, оочень хитро построено… Как специально – чтобы труднее прочитать было. Так не говорят в жизни, так писать нелогично, но – почёсывание левой рукой правого уха через (пардон!) промежность есть сакральный принцип нынешней «высокой моды»: главное – акробактика, чтобы лох-читатель до конца фразы не был уверен, правильно ли он грамматически разобрал её начало.
«Молчала матерно / в первой поднебной холодной вмятине» – в зимнем поле, похоже, родилась… (и «поднебной» читается как «поднёбной» :) ). «Кроха-кактус-комнатный» – так и не понял: о самой ЛГ это? Тогда – сама у себя «хныканьем спрашивала»? «Ныло не матерью перемолотой» – о чём сие? (в смысле «… мать-перемать»?) Ох, и трудная работа – из болота тащить… Причём из болота, напруженного автором специально и со знанием дела.
Похоже, Маргарита прогулялась по всему диапазану своих ассоциаций – от Ахилла до «чьей-то матери», и читателя норовит тот же путь заставить проделать. Ну, ленив я… Не хочу… Старею: мне бы лавочку в скверике, а не трассу экстремального забега с заботливо вырытыми грязевыми ямами, двухметровыми барьерами и волчьими капканами за ними. Главное – а зачем?
В общем, нестандартность извратов восхищает, но их туманность (и – местами – надуманность) досаждает.
3. некрасивый футбол
Автор: Маргарита Ротко
мееерзко так
каждый день табунами мессеры
погибают в боях с вертолётами до-похмелья
говорилка просит уже не пива – слесаря,
и об этом истошно блеетзапороли!
квадратный мячик буффон не вытащил
буффонада ж казалось точная голевая
а опять – офсайд в котором – тысячи тысячи
по сто разливаливоспевали люки лук ламборджини лестничные
грудные клетки грудинку классухи школьной
у поэтов каждый день обильно идут месячные
независимо от полаоно вроде конечно и кровь да не страшная
никаких хирургов максимум – стопка ношпы
интереснее говорить со старухой которая спит поглаживая
воняющий трупик кошкизанимательнее разгадывать почему крепление лопнуло
только на одной (лучше б с концами!) банальной лыже
вертолёты перемалывают тишину
им не хватает топлива
они падают
слепой говорит глухонемому:
слышишь?а ты слышишь поэт?
это грохочет литерный
отправляя тебя в будни
это пупок чёрный сам в себя бормочет
тему для медитации – так наждаком по клитору
или солдатским ремнём – по почкамэто хрипят облака будто одежда вешаясь
на плечики не знающие армрестлинга – хоть откуда?
это рихтер со смеху сбрендивший приводит какого-то лешего
и они шутя качают в горке посудуэто всё по твою водку поэт
это всё по твоих тараканов твоих сожителей
это всё к твоим вергилиям дающим счёт и поджопник
это – народные мстители-словодушители
идиоты из мира без фотошопапока ты тут вколачиваешь квадратуру круга – буффон! не дёргайся! –
и тебя как-то болезненно перекосило
старшеклассники дарят незнакомым девочкам крокусы
и это по-настоящему красиво
4. штормовое предупреждение
Автор: Ёж Лиру
парус хотели? — парус на
моря? — держите море
письмо моё не безадресно
соленый конвертик горякораблик бумажный
в ручьи весны выпущу
пучит глазища-рыбищи
гражданка почтенная
глядя на мой кораблик бумажный
письма
предназначены
для прочтения
и это важно
гражданка
важноморя соль разъедает
строчки мои каракули
чьи несмеяны наплакали
столько солинебо
порвалось
хлещет
трещит фундамент
дом отплывает
что-то сыплется с антресоли
парусятся шторы хлопает форточка(по радио объявили штормовое предупреждение)
"..девочка моя, девчоночка
с днем рождения, любимая. с днем рождения.."
5. Портрет
Автор: Лина Блумквист (Solstralen)
Эти большие глаза с отражённым светом луны,
Силится что-то сказать - только слова не слышны.
Тени на стенах - причудливые си-шу письмена –
"Я не могу, не хочу здесь оставаться одна!"Бледные слабые пальцы больно сжимают виски,
Господи, как же мне жаль!.. Сердце зажато в тиски...
Форточка под потолком - с неба течёт призрачный свет
Бариевым молоком. Стоп. Больше надежды нет...Долгая ночь не нежна: вперемешку с кoшмаром боль.
Крик невозможно сдержать: вдох... кислород... стрелка - ноль.
Красный холодный рассвет - солнце ранами на губах,
Взмокшие пряди. Портрет: на фоне подушки - страх.
Ритм – вроде есть равенство числа иктов, к середине второй строфы уже привыкаешь – шесть их, родимых, и, вдруг – семь! Потом – в третьей строфе – то шесть, то семь… Выглядит небрежностью. Вы уж либо не балуйте читателя с самого начала, чтоб усёк – не в иктах счастье, либо блюдите число иктов до конца. А так – раздражает. Особенно царапает ритм в районе «с неба течёт призрачный свет», «стрелка» и «солнце ранами на губах».
Рифмы – вначале ощущается, что есть рифмованные цезуры, но – «причу-хочу», «паль-жаль» - выясняется, что цезура исчезла, а внутренняя рифмовка есть, извратная, посреди слова. Ощущение обиды – «Надули!» (нет, – знаю, что «экспериментальный» стих, но ощущение от этого приятнее не становится).
6. Осенний мотив
Автор: Екатерина Ладных
Синее утро
приходит в город без повода,
крыш переплеты темны,
и прижались друг к другу улицы,
точно кошки.
Но вскоре проступит золото
на восточных фасадах,
и контур теней обуглится...Старый дворик,
внезапно очнувшись
в кленовом шелесте,
будет тихо мурлыкать
в руках сентября беспечного.
Отдохнувшие, сонные,
полные красок и прелести,
переулки, углы
и мосты
разбредутся
до вечера...
В гранитной оправе набережной,
в неподвижной воде –
небо, текущее с востока на запад,
дома перевернуты, скомканным фантиком тонет день,
где легки и нежны цвета и травы свежескошенной запах.
Где до прошлого века – всего полчаса пешком,
где красный кирпич и зелень вдоль узких улиц,
где мозаика мостовой начинается за мостом,
где мы были совсем другими когда-то и не вернулись.
Где в сумерках так высоки и темны тополя,
а дальше, в тени акаций, пуста скамейка.
Где сохнет белье во дворе – паруса корабля...
И медью над крышей бледнеет луны копейка.
8. Тебя нет
Автор: Ирина Мельник
Сердце стучит в виски, телефонный зуммер –
Россия на проводе, ждет на другом конце.
Думаешь, ты уехал? Ты взял и умер…
…В чемоданы, контейнеры, не изменяясь в лице, -
Рубашки, галстуки …с правом на проживание
В набросках грифелем - клеточках серых домов.
Разобрал на дрова, развалил навсегда Швамбранию,
Самый умный, может быть, из умов…И теперь стучит, рокочет гудзоновым сплином
Ностальгия солёная между двумя авеню.
Снятся, как в детстве, в саду цветы и малина.
Шансы вернуться к ним равны нулю.
Лишнее всё, страшное – там, за проливом…
Здесь - коробка и сто пятьдесят дискет
Прошлого хлама - искреннего архива…
Пуповиной привязан к стране, в которой
тебя
Нет
9. ЮЭ
Автор: Кульков Михаил
Мудрый, в сегодняшнем мире
Обращается к путям древних,
Чтобы, как в зеркале, верно
Увидеть не какими мы были,
А чтобы увидеть себя.
И подвигом, и усердьем,
И доблестью, и заслугами
Хвалится неразумный,
Ибо не имеет ЮЭ.
10. Ручеек
Автор: Ольга Своевольная
МАртом - не календарно -
....заканчивается зиМА.
........Весна, как подарок-сюрприз,
............медленно разворачивается:
................слой за слоем -
....................от снега.
Студенты попарно
....прогуливают пары - март.
........Экономят рубли:
............воздух - не оплачивается,
................но за него можно вдвое -
....................эликсир смеха.
До ландышей еще месяца два,
....но они уже где-то завязываются -
........узелками на память:
............не забыть
................распуститься
....................в мае.
Зеленой дебютанткой трава
....из-под снега показывается.
........Луковицы тюльпанов
............никак не могут решить -
................переговариваются,
....................выбирая
........................цвет
для выхода в свет.
....НА ВЕС
........золота
............каждый
................солнечный
....................луч -
........................ВЕС-
............................НА...
11. Сон весны
Автор: Ольга Своевольная
Мартовский -
не подтаявший,
ватерлинией
отмечающий
обувь, -
новый:
с неба
парашютиками
одуванчика
опускающийся.Кошка
остановилась
на полпути:
интересно,
она считает,
что снег
должен идти
в марте?Город
засыпает
снежное
конфетти,
и он засыпает:
каким
он бывает –
сон
весны -
вы знаете?
Ритма нет – значит, стих должен бы «организовываться» рифмами. Ан нет! – так и не понял, с чем рифмуется конец каждой строфы. Может – специально «белый стих»? Не знаю.
Кстати, а зачем вообще придумана разбивка строки «на кусочки»? Мне кажется, основная причина – желание:
- выделить смысловые участки строк, чтобы легче и однозначнее текст воспринимался,
- подчеркнуть некоторые, важные для «ощущения» стиха, обороты,
- сделать что-то вроде «ритмических групп» в строках.
А, если все слова подряд пишем с новой строки, достигаем прямо противоположного эффекта:
- все слова равноправны, смысл становится даже более трудноуловимым, чем в «нормальных» строчках,
- опять же, ни о каком «подчёркивании» отдельных слов речи нет – равноподчёркнуты все,
- «пословный» ритм тоже никак при чтении проявиться не может.
Это примерно как написать все слова с заглавных – смысл «заглавности» исчезнет.
Вытягивание текста в такую «кишку» способно испортить хороший стих. Хотя для стиха, в качествах которого автор не уверен – метода недурна: нечто вроде «маскировочной сетки»: пока читатель разберётся с исчезшими рифмами (в отсутствие ритма и нормального деления на строки – задача неразрешимая) – может, и содрогнётся от восхищения…
Начало-обманка «Город засыпает» и дальнейший почти каламбур «и он засыпает» впечатление произвели, но досады на прочее не компенсировали. :)
12. Пара
Автор: Ольга Своевольная
Остро, как может только сейчас и здесь,
самолета нос-нож режет масло небес
осень имеет значение и вес
учишь правила без-
ударных.Часто, сбой дыхания после километров трех,
получается обходиться вообще без слов
счастье имеет привкус медовых снов
с лимонным соком
и жаром
Быстро - барабанная дробь - секундомер
числа выдает - уже не
одно целое
Ремарка - у Ремарка
на западном без перемен -
жизни школа -
с невыученным
уроком –
пара
.
«Быстро - барабанная дробь - секундомер числа выдает - уже не одно целое» - что «не одно целое»? «Числа секундомера»? Ещё что-то? Поди пойми. Нечто мудрёно-корявое…
«Ремарка - у Ремарка на западном без перемен - жизни школа - с невыученным уроком – пара» - ну, что бы это значило? (выпавший откуда-то, явно – каламбура ради, Ремарк, «жизни школа» с неизбежной «парой»…). «Гений выше логики!»? :)
13. В поисках по иксу и греку
Автор: Андреев Чайк
Что-то шуточное и оригинальное. ЛГ вспоминает «её» ноги…
14. Трамвай
Автор: Дэниел Р. Оливо
Рифмы интересны. В картах я – профан.
15. Ледяной поход
Автор: Евгений Петропавловский
Основательный текст...
Забавно – похоже местами на гибрид Маяковского и Демьяна Бедного, только смысл им несвойственный…
Кстати, может, имело смысл назвать стандартно – «Ледовый поход»?
16. О хороших парнях
Автор: Клавдия Смирягина (Дмитриева)
Почему-то с детства отношусь к стихам на темы «с высоким гражданским звучанием» насторожённо… Перекормили, наверное.
17. молчат руины
Автор: Светлана Алексеева (Братислава)
Цветастенько. Нравится.
18. Кромки души обшарила осень
Автор: Курильчук Виктор Петрович
Осень меня обилетила
невиданными рубинами.
Набабьелетила.
Нарябинила.Прыснула рыжими ливнями.
Расквасила все обочины.
Нажуравлинила.
Налубочила.Кромки души обшарила,
Вернув, что нашла, с процентами.
Напожарила.
Непоседина.
19. Поэтьте! Поэтьте! Поэтьте!
Автор: Курильчук Виктор Петрович
Ну, почка на ветке – вряд ли «в будушем – дерево», скорее – листик…
20. Ангара, Ангара, Ангара
Автор: Курильчук Виктор Петрович
Песенка… «ЧернобУрит-утро» - трудноуловимая рифма.
21. Размышления о текущем...
Автор: Эмилия Злобстер (Эльдорадуга)
Капает за окном, сосульки текут по-весеннему,
Птицы поют. А поникшим в горшках растениям
Солнце через стекло дарит свое прощение,
Лапа кота на фолианте: правду и только правду...
Скоро подадут завтрак.
Грустно мне посреди тепла такого домашнего,
Смысл уяснить не могу никак урока вчерашнего,
Наша Мари просто чудо - милейшая барышня,
Можно понять учителя – он с ней галантен и мягок....
Скоро подадут завтрак.
Он вечерами дает ей уроки чистописания,
Я умолчала бы про частоту попыток лобзания,
Если бы легче ей давались к бумаге пера касания,
Мне чистота не важна, но не хотелось себя растратить,
Просто упав на скатерть.
Если б Мари была прилежней, скромнее носила платьица,
Я б не лежала сейчас на столе такой каракатицей,
Я бы стройнее была и по буквам текла бы, ластилась
К тонкой бумаге. А так мне уже становится зябко...
Похоже, несут тряпку.
Впрочем, встреча с ней совсем не пугает, горше
То, что меня по достоинству уже не оценит Роршах,
Он бы мне карточку дал, чтоб возлегать на ней, и больше
Того, для него могла бы вскрывать подсознание чье-то,
И была бы в почете.
В общем, время течет и род мой, похоже, повержен,
Скоро, как говорят, нас загонят в стержень,
В нем засыхать и будет удел потомков. Мне же
Жаль, что им не раз(в)лечься на скатерти мягкой,
Наша судьба им не грозит – даже тряпкой.
2. Заметки о марте
Тает снег, сероватые холмики кружев
Вместо плотных сугробов лежат вдоль дорог,
Отражается город в сиреневых лужах,
Зря пугал холодами синоптик-сурок.Пролетела зима до обидного быстро,
И пора захмелеть от продлённого дня,
Но не вызовет март у меня любопытства -
Лишь досаду, что нужно колёса менять.Неужели вот так подбирается старость,
Превратив солнце в соль, Млечный путь - в молоко?
От надежд на весну только зелень осталась -
Подоконный Эдем помидорных ростков.
«Солнце», «Млечный» – не люблю глотать ударения. Не фатально (имхо, в анапесте ударение на первый слог не так отвратно, как на второй), но впечатление портит. Особенно если учесть, что «ударные» здесь «соль» и «путь» – односложные, и ударение на них – наоборот, опционально.
«Молоко-ростков» – теоретически – рифма, но на мой слух – слабовато.
«Синоптик-сурок» – «сурок» в моё время ассоциировался со склонностью поспать. При чём тут неверные предсказания? Или это не впадающий в зимнюю спячку сурок-оригинал от бессоницы бредит?.. Не сразу понятно, что автор (похоже) имеет в виду какие-то предсказания фенологов, сделанные по наблюдениям за поведением сурков (давно не видел таких попыток в реале – но по-другому разумно интерпретировать образ трудно).
«Продлённый день» – не знаю, насколько осознанно автором дана аллюзия с «группами продлённого дня» в школе моего детства (интересно, теперь это так же называется?). Во всяком случае, она звучит, скорее, как лингвистическая шутка, выбивающаяся из элегического настроения текста. Может, не стоило? Образу ничего не добавляет.
«Колёса менять» – придерусь (хотя – и так говорят): колёса, в принципе, можно оставить, вот покрышки – дело другое…
Дальше элегия воспаряет к туманным кисейностям. Автор противопоставляет свои «молодые» приоритеты (Солнце, Млечный путь, весну) и заместившие их бытовые «теперешние» (соль, молоко, помидоры), и – «ах, стареем!..». И всё, вроде, аккуратно, – даже заранее есть слова «Неужели вот так подбирается старость», но – факт экспериментальный – я впитал смысл, только перечитав строфу. После третьего перепрочтения начало нравиться… Интересно, я тупею, или надо бы ещё как более «удобоваримо» мысль подать?
Это (и «синоптик-сурок») я здесь о том, что у приятно читаемого стиха требования к усилиям читателя, на мой взгляд, должны быть минимальными: блюдо должно быть приготовлено и красиво сервировано. Здесь – в паре мест – собственные усилия немного раздражают (впрочем, нудное разжёвывание раздражает ещё больше – так что на всех бедному автору не угодить).
Итак, рифмы – на мой вкус, скуповаты, хотя нынче это даже модно.
Ритм – с натягами.
«Сероватые холмики кружев…» – зримый образ, понравилось.
Тема старения из второй половины стиха близка, хотя выражена немного неудобочитаемо.
(И после «лужах» я бы поставил тире.)
3. Ты придёшь ко мне в сон...
Ты придёшь ко мне в сон, вожделенная…Напою тебя зельем из трав,
и под пологом ночетворения
позабудем запреты и страх.Облетая осенними листьями,
закружился, летит невпопад
рой одежд… а ты молишься истово:
«Боже правый, не надо мне в ад…»Словно в углях ночей догорающих –
Бестелесны сполохи огня...
Шелест ветра: «Бесовка, плохая я,
ну возьми, сохрани же меня…»Ближе, ближе… дотронулся бережно
до плеча, и замкнул кольцо рук…
Шорох волн позабытого берега:
«Это ты, наконец-то, мой друг…»Перепутались пальцы, дыхание,
тел слияние в огненный сплав…
Бессловесные полупризнания,
горький счёт, кто был больше неправ…И под занавес ночетворения
рвётся сердце аккордом в груди:
«Боже мой, не смотри, не суди…»Вновь пришла ты ко мне, вожделенная…
Похоже – имеем очень поэтичное описание поллюции. Пустяки! – дело-то житейское…
Слово «ночетворение» у меня (Бог знает, почему!) вызвало неизящные ассоциации с «мочетворным»… Словотворчество – дело потоньше Востока: желательно, чтобы «новообразование» не имело слишком злокачественных созвучий.
«Напою тебя зельем из трав» – это о чифире или чём более возбуждающем? В качестве обращения к любимой – немного бестактно звучит: мол, «без виагры ты – матрац!».
«Из трав – и страх» – очень симпатичная рифма. А вот «догорающих – плохая я» – составная рифма так себе: «я» добавляет слог «для ритма», но рифму не углубляет.
«Боже правый, не надо мне в ад…» – всё, вроде, «по правилам», но читается коряво. Иногда помогает уменьшение числа коротких слов.
«Кольцо» – проглочено ударение.
«Перепутались пальцы, дыхание, / тел слияние в огненный сплав…» – из-за неудачной комбинации «нормального» предложения с назывным получилось, что «перепуталось» одновременно и «тел слияние», что автором вряд ли запланировано. Разбили бы на предложения «Перепутались пальцы, дыхание. / Тел слияние в огненный сплав, / бессловесные полупризнания,» … – немного четче (на глаз), но все равно при чтении вслух возникает «перепутались … слияние и полупризнания»… Может, лучше использовать что типа «Перепутанность пальцев, дызание, …» – пусть уж будет всё назывным?
«Боже мой, не смотри, не суди…» – во, блин, как нАбожному ЛГ трудно совместить матушкину мораль с «плодитесь и размножайтесь»! Даже во сне виноватым себя чувствует, бедолага… Странно, – у меня (нехристя!) в такие моменты всякие мысли мелькали, но чтоб просить Бога не подглядывать…
И в «Это ты, наконец-то, мой друг…» – интонационно лучше было бы поделить на два предложения: «Это ты… Наконец-то, мой друг…» или добавить «джокер» – тире.
Итак, «постельный» стих. Явившуюся герою даму раздирают религиозные предрассудки, – похоже, обостряющие удовольствие... Бывает, наверное, и такое – мне не попадалось.
Возможно, результат личного бессердечия – но не «прорезонировало», несмотря на «осенние листья», «угли», «сполохи огня» и прочую поэтическую кухню.
4. Плыву по весне...
Западая на шлюх и простых продавщиц,
что сверкают от уймы блескучих вещиц
и всегда к продолженью готовы,я плыву по весне, как по морю весло,
непонятно откуда меня принесло,
видно, раньше оттаял, чем стало тепло,
и глядят с любопытством "оторвы"...Ничего с меня, девушки, не поиметь.
Я - солдатик, впитавший измену и смерть,
и в подкладе худом бултыхается медь,
что совсем не мешает задорнопродавщицам подмигивать, шлюхам простым,
мол, ещё мы разгоним отечества дым
и отделим любовь от попкорна...
(Угу, ЛГ «поплыл, как штаны в половодье»…) Нормальный шуточный стих. Этакий картинный солдатик «ать-два-левой!» с пустыми карманами из сказки про огниво с Олегом Далем в гл. роли.
«Я - солдатик, впитавший измену и смерть,» – «измена и смерть» звучит «из соседнего анекдота», у этих слов «настроение» не отсюда, контрастирует. Либо тут начинать душещипательную повесть об этих изменах и смертях, либо – проще – как-нибудь менее «громко» сказать.
«Непонятно откуда меня принесло, / видно, раньше оттаял, чем стало тепло» – неожиданные ассоциации с несомым весенними ручьями продуктом выгула собак: всё – как специально подобрано... А автору это надо?!
Неплохие рифмы. Ритм нормален, кроме ударения в «меня».
Немного смущает слово «подклад» – придумано, кажись, для соблюдения ритма. И завершающий «попкорн» появился (похоже) под диктатом самовластной рифмы.
На самом деле, стих понравился – возможно, по контрасту с избытком «элегий» в конкурсе (впрочем, и здесь была попытка сбиться на ту же Виа де ла Росса измен и смертей).
6. Крепостные правы: Тупик не сдачи найти
Простираюсь в пространстве постиранной простынью
Сдачи нет и не надо
С дачи едут родители
Полные вёдра – вот это награда!
(Благодари по-английски:
в твоём Сенксе слышиться секс).
Пробираюсь в пробирке прорубленной прорубью
Найти бы того гада
На «й» тебя послал который
Полный колодец отборного мата.
(В твоём Мерси подмигивает месть)
Пролетаю в прологе пролившимся промахом
Мне тупик не преграда
Не тупи-ка и ты, старче
Бросать невод в штате Невада
Запрещает закон
Собственно их губернатор всем говорит:
«Благодарствую, но этому мы не рады».
(А в его Данке – самолёты и танки).
Проползаю в пропеллер пропущенной пропастью
Что ж, крепостные правы,
Что каждый из нас болен
Без вирусов и отравы
(И за это большое спасибо,
И в этом «Спасибо» три слога, семь букв и УБЬЮ!)
Ой, блииин! Хитро-то как… Автор каламбурит… Молодец – забавное упражнение на омонимичные созвучия. Порезвился на славу, но, как стих, – не катит: развлекушка общим смыслом не объединена (и вообще со смыслом напряги…), да и «поэтичностью» (что бы оно ни значило...) не обладает.
7. Я сегодня вернулся с войны
Я сегодня вернулся с войны,
Где на завтрак, конечно, не гренки,
Но увидел в начале весны
Лишь пустые бутылки у стенки.Как солдаты лежали они,
В беспорядке, убитые мною
Перекрёстным огнём болтовни
И бравадой под чёрной луною.Мой язык был приравнен к штыку.
Осмелев - пододвинься, Европа! -
Я им головы сёк на скаку,
Проносясь вдоль чужого окопа.Страшной ночью, в липучем поту
От прописанной чёртом микстуры,
Проползал за верстою версту,
Закрывая собой амбразуры.Измождён. Измочален. Устал.
В теле дрожь, и изодраны вены.
Я б стекло поменял на металл,
Да не вышло такого обмена.Чайник старенький взяв со стола,
Стал глотать неуёмно и жадно…
Богородицей мама вошла:
- Ты не пей больше, сыночка, ладно?
«Я сегодня вернулся с войны»… Многообещающее начало: «враги сожгли родную хату…», наверное? Нет, хуже, – весь шнапс выдули! И даже не враги, а сам ЛГ в эпическим запое…
«Но увидел в начале весны / Лишь пустые бутылки у стенки» – а вот это действительно из армейского юмора, типа: «копайте от забора до обеда!» («в начале весны … у стенки»). При чём тут «весна»-то? Попойке по-фиг время года!
«В беспорядке, убитые мною / Перекрёстным огнём болтовни / И бравадой под чёрной луною» – даааа, здесь – судя по описанию – не болтали, а всерьёз с Ивашкой Хмельницким ратовали… Прерываясь только на хрустение огурцом… Это я вам, как эксперт, заявляю! Так что «болтовня» и «чёрная луна» – искажение правды жизни, красивости интеллигентские, тьфу на них... «Не верю!» Впрочем, и дальнейшая сцена с амбразурами о окопами – не апофеоз соцреализма. Эффектно до полной невнятности.
В общем, если без шуточек, – слишком накручено. Этакая «рифмованная клоунада», гротеск – но переиграно, на мой вкус.
«Я б стекло поменял на металл» – юмор… (ить даже я понял!). Так держать.
Рифмы – в среднем достойные, ритм – ОК, кроме проглоченного ударения в «больше».
И последняя строфа понравилась. Неожиданно (контраст!) правдоподобно прозвучало.
8. Двор
Над Коломенским островом чаячий крик -
Ветер поднял и в небо подкинул конверты
Над заводом, который дыру прокурил
В невесомой, воистину, облачной тверди.Из распахнутой двери на уличный суд
Выбегает веселая стайка мамашек,
Их послушные дети пустышки сосут,
А мужья непослушные где-то шабашат.
На окрашенной в зелень весенней скамье
Восседает квартет добродушных старушек.
Двор секреты хранит, как резной шифоньер,
Глушат уличный шум подворотен беруши.Беспокойный, логичный по-своему мир
Угнездился внутри городского колодца,
На Коломенском острове в доме-ампир…
В человеческой жизни, которая рвется.Пусть по-прежнему гонится пес за котом,
Отражается небо в субстанции лужи,
До меня это было и будет потом…
А душа…
Белой чайкой-конвертом закружит.
Итак, чайки-конверты… Дальше, казалось бы, должен быть адресат – иначе зачем образ конверта? Ан нет – сию многообещающую сюжетную линию автор обрывает. Чехов был бы недоволен – «ружьё» не выстрелило…
«Старушек-беруши», «скамье-шифоньер», «колодца-рвётся»… – а неплохие рифмы! К ритму тоже претензий нет.
«В человеческой жизни, которая рвется.» – какая-то оборванность в самой этой фразе. «Мир угнездился» в «жизни»? Или ещё что в ней? Идею понять можно, но звучит кургузо.
«Старушек – глУшат – беруши» – симпатичное внутреннее созвучие.
«А душа… / Белой чайкой-конвертом закружит» – завершение картинное, «закольцованное», «поэтииишное» и философское, но напряг вызывает «А душа…» – как будто перед тем о душе говорили-говорили уже, и здесь – в сотый раз возвращаются к тёпленькой теме… Ощущение дискомфорта и собственного склероза.
Похоже, стих – сценка в памяти ЛГ. Драгоценное фото памяти… Любовно расписано. Нравится.
(И какая-то из запятых вокруг «воистину», кажется, лишняя, а перед «мир» неплохо бы её поставить. Перед «до меня», похоже, желательно тире)
10. Город-спамер
Тьма на исходе марта, мир нереально-гулкий...
Шаткий пустой фарватер, сонные переулки.
Пьяный курсив неона, сумрачный Стикс проспекта.
Лексус ладьёй Харона канет в потухший сектор.
Город – извечный спамер, жертву лучом нашарив,
Ночью стирает память и раздаёт кошмары.
Снова в сплетенье веток биться крылатой тенью…
Там - высота и ветер, здесь - тупики и стены,
Скрипы, ходы и щели, гнёзда, углы и норы...
Дворик, подъезд, качели. Свет за неяркой шторой.
Мучая и тревожа, бред прорастает в сердце...
Так ли уж невозможно - выжить, войти, согреться?
Там - эпилог дивана, тапки, экран и кофе.
Здесь - захлестнет нирвана близостью катастрофы.
В холод уйти и сгинуть, в множество трасс - бесстрастно,
Или в тепло рутины, в непоправимость счастья?
Картинка «неоновая», но выпуклая: воображению рисуется холодно-безлюдный ночной город: бывает же где-то! – в Москве давно и в три ночи такого не видывал… Но – воспоминания молодости срабатывают.
Мне понравилось. Вполне связный «видеоряд» – пустой, безучастный проспект – Стикс – с Хароном, автомобиль, легкая сонливость и фантастичность восприятия… Возвращение домой – «дворик, подъезд, качели»… Призрачная возможность выбора… Накручено – но воображается нормально. Игры со словами тоже понравились («эпилог дивана», «захлестнет нирвана близостью катастрофы»…).
Рифмы и ритм – ОК. Аккуратненько, довольно разнообразно (рифмы). Хорошо.
12. Маме
Суетны дни, суматошны и нервны -
Дети, работа, друзья - круговерть...
Времени нет. Лишь звонок ежедневный -
"Мама? Ну, как ты? Нормально?" - Ответь.А в выходные мы ищем покоя -
Море, природа, всемирная сеть.
И не всегда, не всегда ты со мною...
Пальцы по кнопкам привычно ... - Ответь.Ну, а тебе от нас много не надо -
Знать, что здоровы, недолгих ждать встреч.
Мелочи каждой, вниманию рада -
Трель телефона... Мама, ответь.С детства не знала молитв - лишь начало...
Боже всевышний, прошу, что б и впредь,
В трубке всегда, неизменно звучало:
"Здравствуй, родная. Ну, как ты?" - Ответь...
Стих о матери… Тема – всегда выигрышная: у большинства читателей вызывает отклик, независимо от качества текста.
«Недолгих ждать встреч» – не знаю почему, но как-то напряжённо это место читается (инверсия?).
Аналогично «Ну, а тебе от нас много не надо» – всё совершенно законно, а читается коряво. Может – многовато коротких «безударных» слов, такое произнести трудно (особенно в районе «…от нас…» – почему-то тянет по «нас» «ударить»).
«Всегда, неизменно» – не полные синонимы, но перекрываются понятия основательно. Рядом ставить не стоит.
«Боже всевышний, прошу, что б и впредь,…» – где-то здесь нужен восклицательный: ЛГ же не «повествует» о том, что просит, он «обращается» к Богу. Аналогично в « - Ответь.» тоже лучше восклицательный – ЛГ обращается к матери, просит, а не факт констатирует. Не стесняйтесь размечать «партитуру» стиха – знаки препинания выражают интонацию: точка – это нейтральное повествование, что с эмоциями ЛГ не согласуется (есть и другая крайность: избыток восклицательных знаков свойственен начинающим авторам). (И «чтоб» здесь лучше вместе.)
Итак, хорошая тема, неплохая идея «рефрена», но впечатление – слабое. Возможно, просто не отшлифовано.
13. Разбуди меня, воздух
… деревяннее дерева, мягче мечты моя кожа, под кожей – баюкает штиль другой штиль, он уже убаюкал почти… Я прошу, разбуди меня, воздух –
до того, как в зажмуренной рыбе Днепра корабли не разложатся в трюме «икра», до того, как покроется Лыса гора рыжей шерстью циклопов бесслёзых. Я тебе загадаю контрольный просьбец – замычать первобытно, как юный телец, что идёт к истукану на связку сердец и уже прижимается к каше генетической смерти на камне… Мычи, распугай вокруг нас имитаций-мужчин, обопрись на меня, как на раненый щит – и сойдёмся с тобой в рукопашной.Как иначе – нам тесно на узком клочке тонкошеей страны с пустозвоном в очке, драгоценной смолой, растворённой в жучке, рабьей жабой в груди, полной спама… Где что холм – то не пращурски – панковски крут, что ни нож – то сломавший запястье о фрукт, где старушек на местное время ведут, а потом переводят на ямы. Где брусчатка одетая в бесову прядь, где площадки, набрызгав баллончиков пять, не по-скифски трусливо не тянутся спать – и не кроешь за это их матом.
Не клубись, грозный воздух, предбарной толпой, почкой солнца в лежащей на трассе слепой, и поэтов, на коврике спящих, соплёй – я ладонью протянутой мятной буду нос тебе править, и леший лишай выжигать с твоей холки – вопи, причитай, но Помпею свою приоткрой, Гюльчатай. Я покоя её не нарушу…
Только спазм вне желудка, как голубь, порхнёт, или звук несогласный – сквозь серенький ход, или, может, окопы покинет мой пот – и заплачет ребёнком снаружи.
«Днепра-икра» – рифма правильная, но надуманная, смысл фразы не понятен. (Трюм-холодильник с надписью «икра» в Днепре-рыбе? :) Надуманно.) «Другой» – сглочено ударение. «Лыса гора» (не «Лысая») – чувствуется натяг для ритма. И т.д. – небрежненько.
Честно говоря, для меня текст – сплошная загадка. «Разбуди меня, воздух», «Я тебе загадаю контрольный просьбец – замычать первобытно, как юный телец, что идёт к истукану на связку сердец и уже прижимается к каше генетической смерти на камне…», «почкой солнца в лежащей на трассе слепой», «окопы покинет мой пот» и т.д, и т.п… Интересно, сам автор может как-то правдоподобно эти игры разума объяснить? В общем, в глубинах авторских аллюзий я потонул. С виду – набор мало связанных слов, для трудности восприятия и «моды ради» записанный «в строчку».
Крайне не понравилось.
(У меня есть циклик «псевдостихов» – стихообразных текстов, обладающих всеми характеристиками «нормального» стиха – рифмами, ритмом, эмоциональностью – за исключением смысла: понятия намеренно подбирались максимально «несвязуемые». Вот это произведение мне их напомнило... Может, здесь – тоже шутка?)
14. Той, последней весной...
Анне ФранкТой, последней весной много чаек -
То взмывали, то падали вниз.
Будто знали они и кричали:
'Будь же с нами, взлети, дотянись!'Задний двор смотрит серо и хворо
Из разбитого штормом окна.
Будто старый насупленный город
От тебя отвернулся, прогнав.Отвернулись каналы и шпили,
Амстердамцы к тебе недобры.
Как ты выглядишь - дружно забыли
Все приятели детской поры.Нестерпимы чердачная сырость
И на детское счастье запрет.
Кто последние вёсны повыкрал
Из девчачьих пятнадцати лет?Нестерпимо не знать, что последним
Будет первый почти-поцелуй,
Что предатель напелся в обедню
В ближнем храме святых аллилуй.Что ворвутся, гремя сапогами,
Офицеры - нет жалости в них.
Что последняя запись с мечтами
Внесена в потаенный дневник.
«Будь же с нами, взлети, дотянись!» – ощущение, что «же» – для ритма.
Безударное «смотрит»…
«И на детское счастье запрет» – детское счастье не «запрещалось» – просто вообще как критерий не рассматривалось, 100% игнорировалось.
«Нестерпимо не знать, что последним / Будет первый почти-поцелуй» – поправьте меня, но впечатление, что «не» («не знать») появилось из попытки подогнать число слогов и соображения «Сойдёт: звучит «хрен поймёшь!» – значит, виртуознее!». Правда, логика фразы развалилась – но тем лучше: в «современном» стихосложении алогизм к лику святых причислен…
«Ворвутся» офицеры – и «нет» жалости в них (будущее/настоящее время; в разговоре встречается, но в стихе – не стоит). Звучит неумело.
Тема серьёзная, «высокого накала», но решена прямолинейно. Мне кажется, за такие темы надо браться, чтобы как-то необычно, запоминаемо их раскрыть – или вообще не стоит их тревожить. А здесь – дежурный стих. Серенькое впечатление.
15. Пройдёт
Слякоть. Потепление. Сущий март…Я застрял в заснеженном феврале.
Впрочем, мне вполне по душе зима,
и меняться – шило на мыло – лень.
Нравится по белому рисовать –
белым, чтоб не каждый увидеть мог.
Я к тому же – подлинная сова:
чем длиннее ночи, тем ближе Блок.
Что мороз? Морозом пугать детей.
Если бы дрожать не умел – замёрз.
Можно на брэйк-данс пригласить метель…Март. Болезнь. Не страшно. Пройдёт само.
Что-то вроде дольника (строго говоря – переходящего в тонику…). В принципе – воля автора, нечто рваное. Но не нравится порывающееся на ударность «бы» («Если бы дрожать…»). И в «Нравится по белому рисовать» – большой безударный промежуток «…вится по…», звучит как сбой ритма. Аналогично – «подлинная сова», но здесь неожиданно лучше произносится (странно – но, похоже, инстинктивно на «пОдлиннаЯ» два ударения делаю). В общем, прослушать такое «в звуке» – наверное, может и неплохо прозвучать, но произносить самому – упаси Боже.
«Чем длиннее ночи, тем ближе Блок» – это что, насчет «Ночь, …, аптека»? Или ЛГ любит ночное чтение стихов? Или – проще: смысл натянут на рифму, авось читатель его сам додумает?..
«Феврале-лень» – не слишком созвучно: пара букв с несовпадающим «хвостом», маловато. «Замёрз-само» – тоже так себе рифма: рычаще-звенящее «ёрз» ассонанс портит.
Но чем-то этот стих привлёк. Несмотря на кучку академических «Фе!».
16. Март на даче
стога сугробов щедро продырявлены
десантом капель, падающих с крыш.
прокладывая тропку по проталинам,
спешит ручей, как шустренькая мышь.
по тёплой кровле тихо-тихо, нехотя
сползает осторожный снежный кот.
ему, как и другой февральской нежити,
щенячье солнце спуску не даёт:
из зимней конуры на волю выбравшись,
бежит по небу с задранным хвостом
над томными согревшимися крышами
за сгрудившимся облачным гуртом.
пригорки, как дедульки на завалинке,
подставили проплешины лучам,
а пятки греют в тёплых снежных валенках,
про глупую доверчивость ворча.
они-то знают, что зима бесстыжая
не раз вернётся, оттепель спугнув,
а всё-таки несётся солнце рыжее
шальным щенком, почуявшим весну.
«Продырявлены-проталинам», «выбравшись-крышами» – так себе созвучия (теоретически – есть, а «на слух» – плоховато). В остальном – симпатичные рифмы.
Всерьёз придраться к чему – не вижу.
Симпатично, несмотря на незнакомство автора с заглавными буквами. :)
17. Пишу письмо...
Пишу письмо - не знаю для кого.
Пишу письмо, а сам не шлю его…Кленовый лист письмом прощальным кружит,
наводит грусть багряный листопад.
Как жаль, что вновь судьба-зима завьюжит,
и осень жизни не вернуть назад.В полоску дни: то радость, то тревоги.
Неспешна жизнь на градусе нуля.
Смешной вопрос: а пишут письма боги?
Вот я - пишу, и не забавы для.В десятке строк итог подчёркнут красным:
приход – расход свершений и потерь.
Глядишь, и день вчерашний не напрасен.
Прочтёшь – всё ясно, верь, или не верь…
.
В недолгий путь письмо своё отправлю –
в заветный угол ящика стола.
И, хоть своих ошибок не исправлю,
душа простит, спокойна и светла.Мобильна связь, компьютер популярен,
привычны Yandex, mail и ICQ,
а мне дороже жанр эпистолярный,
(не всяк поймёт причудинку мою.)Пишу письмо - ни брату, и ни другу.
Читать не дам любимой и врагу…
Из года в год по замкнутому кругу:
пишу – и в стол, накопятся - сожгу!
«Кружит-завьюжит», «отправлю-исправлю» – для порядку покривлюсь... :) «Нуля-забавы для» – инверсия ради довольно бедненькой рифмы? Стоило ли?
«И осень жизни не вернуть назад» – скромные запросы у ЛГ: достаточно и «осень» вернуть, не замахиваясь на «весну».
«На градусе нуля» – выражение совсем не нравится, нечто измысленное, из области «при наличии отсутствия».
Глотаю неуместное ударение в «или» («или не верь»).
«В недолгий путь … / … / душа простит, спокойна и светла» – ишь ты! Письмописание как вариант авто-исповеди? Психоанализ без траты кровных? А что, идея… :)
Итак – стих шуточный, без поползновений на «высокую поэзию». Смысл есть. На мой вкус – немного затянуто. Есть мелкие ляпы.
18. На мартовской даче
Утром в дымке таяли холмы,
Будто бы в мороз подлили хлорки.
Наконец, отмытый от зимы,
Луч упал на дачные задворки.Днем, земной почувствовав рельеф,
Подо льдом тропы запела речка.
Палевая кошка, осмелев,
Вышла на дощатое крылечко.На сухой ступеньке – до шести –
Жмурилась она, на солнце нежась;
И в звериной кошкиной шерсти
Шевелилась мартовская свежесть.
Первая строфа понравилась – даже немного Пастернака напомнила: простенько и симпатично. Вторая – тоже недурственно.
А вот третья вдруг подкачала. «И в звериной кошкиной шерсти / Шевелилась мартовская свежесть» – нонче блохи «свежестью» называются?.. Не знал. (Пардон, а как иначе этот пассаж интерпретировать?) «Звериная» шерсть – а какой-же ей быть? «Свитерной»? (Понятно, что хотелось подчеркнуть «звериность» мяукалки, но прозвучало странно). И «до шести» – странное ощущение, что сказано «для рифмы» (правда, для удачной рифмы): кошка и наблюдение за часами – плохо вяжется. Увы – к концу впечатление от стиха угасло.
20. Мартовское…
Весна календарного марта с прошедшей зимою на «ты».
Мой город – краплёная карта, (я видел во сне, с высоты)
Вистует с привычным азартом, рискованно – норов таков.
В наш век невозможно без фарта,
А впрочем, во веки веков…
Воздушные тёплые массы ласкают ветрами дома,
Разбужены снежные барсы – лавинами сходят с ума,
Летят в состоянии транса с металла расплавленных крыш,
Транзитом с далёкого Марса…
Проснись, если ты ещё спишь!
Капельная азбука Морзе, стучит марсианам отчёт:
Охапками вянут мимозы, и солнце всё жарче печёт,
Сосульки накапали морсу,
Но тают фужеры гостей…
Разбавят банальную прозу детали дневных новостей:
Беременна листиком почка, волнуется – скоро апрель…
А дальше:
Торговая точка.
У входа в подземный тоннель
«Работает» с матерью дочка – лежит на ступенях судьбы
Невинное счастье в кулёчке.
Прохожие хмурили лбы.
Контрастом игривой погоде сквозит ощущенье тоски.
Старуха с иконкою, вроде, торговка, платочки, носки…
Сидит нищета в переходе, в наивной своей простоте
Ища состраданья в народе – в такой же, увы, нищете.
Чуть ниже, в нелепом берете, зачем-то глаза опустив,
Девчонка играет на флейте хрустальный весенний мотив,
В нём слышатся нотки о лете.
Монетками звякают: «бис!»
Как странно, что есть на планете ступени ведущие вниз…
Безуларное «если» («если ты ещё спишь»).
«Работает» и «хмурили» (рассогласовано время).
От «Сидит нищета…» до «глаза опустив» на удивление много предлогов «в», бросается в глаза.
«В нём слышатся нотки о лете. / Монетками звякают: «бис!»» – впечатление, что именно «нотки о лете» звякают монетками.
«Как странно, что есть на планете ступени ведущие вниз…» – завершение глубокомысленное, но неожиданное, фактически – противоречащее предыдущему тексту. Может, ЛГ намекает, что он сам так низко находится, что и ниже ничего не представляет? Расписав перед этим почти эпическую сценку перехода? «Странность» ступеней для ЛГ, мне кажется, немотивирована. Так, выверт «глубоко-психологический»: читатель должен прочитать – и проникнуться потрясенностью героя… Мне кажется, что, если бы обыграть только «ступени вниз» (без «как странно»), было бы более оправданно, и вполне «философски».
Рифмы и ритм аккуратные. В сумме – хорошая работа.
21. Мартовское депрессивное
Хмурый мартовский вечер, за окнами мутная серь…
Догрызает последний сухарь из коробки «надежда»
Затяжная тоска – мой приблудный, прикормленный зверь.
Где то реют ветра перемен. Ну, а тут всё как прежде.
Дом/работа/сестра (ей с племянником надо б помочь).
Иногда рутину разбавляют визиты к подруге.
Разноцветные сны, как отдушина, каждую ночь.
Даже лень просыпаться. А утром все снова по кругу.
В ежедневнике планы сменяют листок за листком.
Как себя оправдать? Дать обет целомудрия что ли...
Моя личная жизнь подчиняется слову «потом».
А наряды в шкафу просто праздничный ужин для моли.
Забредаю на кухню: мартини, коньяк и вино.
И под кофе, конечно, найдется ликер Амаретто.
В моем мире сработал однажды эффект домино.
Если рушить, так всё. И с тех пор я живу словно в гетто.
И не выйти никак. Шоколад не спасает уже
От, вошедших в привычку, вечерних наплывов депрессий.
Занимаюсь сплетеньем рассыпанных пестрым драже
Обезличенных слов, растворяюсь в итоге процесса.
Возвращая обратно эпоху немого кино
Обеззвучен ТВ и с экрана косится химера…
Заварю себе чай, сяду к компу, зашторив окно.
И достану заначку.
Печенье с названием «вера».
Очередной плач. Ничего себе, мартовское настроеньице у народа…
«Серь» – незапланированные автором ассоциации звучанием вызывает.
«РутинУ»? Странное ударение.
Безударные «моя» («… личная жизнь»), «моем» («… мире»), «словно», «себе» («… чай»).
«В ежедневнике планы сменяют листок за листком» – эти, типа, планы переносятся со дня на день? Или, наоборот, «планов громадьё»? Мудрёно сказано…
«Занимаюсь сплетеньем рассыпанных пестрым драже обезличенных слов» – звучит тяжеловато: то ли – как автор задумал, то ли – «слов, обезличенных (кем?) пестрым драже».
«…так всё. И с тех пор я…» – многовато односложных слов: шесть подряд! Ритм в этом «песке» вязнет. «Ну, а тут всё как..» – тоже песка немало.
В принципе, элегия как элегия. И идея с хлебопекарными изделиями забавна.
(Очень мешается при чтении потеря запятых.)
22. Карусель
Allegro mortableСкрипнет
упряжь,
плётка свистнет...
Дальше фабула простая –
ты летишь рысцой по жизни,
динамичностью блистая.
Не осёл, не старый мерин –
воплощённый сгусток воли:
шаг уверен, пыл умерен,
под уздою ретивóе.Рядом вспыхивают лица,
мотыльками мчатся мимо:
расписные кобылицы
и учтивые павлины,
краснобаи попугаи
и бобры-трудяги –
бег твой
наблюдает тварь любая
с подобающим респектом.
В достижимость цели веря,
ты лавируешь упруго –
чуть правее, чуть левее,
вверх и вниз –
и вновь по кругу...Не беда, что взлёты кратки:
ямы, к счастью, тоже мелки –
тáк что в сумме всё в порядке,
не страшны судьбы проделки.
Спозаранку тянешь лямку,
от забот не унывая:
если круг надёжно замкнут –
значит, вывезет кривая!Но однажды, скинув шоры,
ты поймёшь, опешив малость:
оснований для мажора –
вот так жалость! – не осталось.
В суете традиционной,
в имитации полёта
спутал ты с аттракционом
злую пасть водоворота.
Не по кругу эти гонки,
и не вывезет кривая –
ты летишь на дно воронки
по убийственной спирали.Чёрт возьми, какою ведьмой
путь твой, прежде гладкий, мечен?!
Разогнаться да взлететь бы! –
только некуда... и нечем...
Разметать бы прорву каверз
(ведь казалось бы: рискни же!..) –
только мчишься,
опускаясь
ниже,
ниже,
ниже,
ниже...Вид твой жалок, бег твой шаток –
ноль дерзаний, сто терзаний...
Лики загнанных лошадок
с вечно скорбными глазами
с высоты косятся молча –
знают, дело будет вшивым:
твой полёт почти закончен –
не до жиру, быть бы живу...Где павлины при параде,
и в какую степь удрали
размалёванные бл... лани
с работягами бобрами?
Почитателей когорты
отчего вдруг замолчали?
Окружён, как на подбор, ты
сволочами с палачами.Фига с маслом, булка с таком,
дело шито, но не крыто,
пресловутая собака
неизвестно где зарыта,
смяты сметы, песни спеты,
день за днём – одни потери
да никчёмные беседы –
и по теме, да не с теми...
Всё, чем жизнь была согрета,
отзвенело, отшумело.
Бьёшься, мечешься в жерле ты
озверело-очумело –
но уже с овчинку небо,
а до дна... не думай лучше...
Отказали
к чёрту
нервы,
горло
стиснуто
удушьем...Ниже,
ниже,
ниже, ниже...
Ну рвани же вверх! –
быть может...
... ну рвани же!..
Нет, не выжи...
Боже......
К моему глубокому сожалению, обхаять нечего.
23. Кричи!
Не смог увы тебя предостеречь.
Кричи! Ну не молчи же, как немой!
И даже если б знал что ты не мой,
Не спал бы груз ответственности с плечКричи! И пусть игра не стоит свеч!
Я не могу тебя уже предать,
Как впрочем не могу тебе придать
И сил. могу лишь рядом лечь.Кричи! (Не надо воздуха беречь).
Как я кричу с той стороны стекла.
(Слезинка по щеке моей стекла,
Упала на крыло и продолжает течь).Секунды рвут пространство, как картечь.
О, Господи! Теперь кричим мы вместе!
И, слава Богу, знаю я, что в месте
Другом найдем мы дни для наших встреч.Успели мы, но не об этом речь.
Ты - жив! лишь два крыла измяты,
В мохито словно, листики из мяты,
Как в бане веники, поставлены на печь.Плохие мысли я могу отсечь,
И обещаю, что на твой порог,
Малыш, я не пущу порок!
Я - ангел твой, мой друг.
До новых встреч!***
P.S.:
Пусть я под впечатлением в родильном доме был,
И этот разговор продлился лишь мгновение,
Но сколько отнимает души перерождение
У ангела-хранителя его душевных сил?...
Забавные эксперименты. Чаще такими играми занимаются начинающие авторы, которым успешность таких фокусов ещё не приелась. Но здесь есть (неизбитый) смысл, в отличие от «Крепостные правы…».
«Но сколько отнимает души перерождение» – ритм неожиданно поплыл. Да и «мгновение-перерождение» – простенько.
Хотя – в сумме понравилось.
(И нет кучи запятых – лень даже перечислять…)
24. Без пяти пять
красотой простоты красоты простотой
по утрам упиваться должны мы с тобой
в пять часов бог включает опять интернет
чтоб молитв спозаранку нежнейший букет
получить и за кофе своим прочитать
a на некоторые ответ написать
просыпайся уже без пяти минут пять
Судя по «некоторые», автор – весьма начинающий, а по «модному» оформлению – с бааальшими амбициями и шумным будущим… (или – экспромт клона какого-то шутника). Но пока выбирать не стану. :)
25. Сестре
В город летних каникул нельзя возвращаться зимою –
Дом заметно поник, двор от холода съежился вдвое,
И грозит обратиться виной невозможность возврата
К тем, кто был здесь давно, от себя, повзрослевшей когда-то.
Но родных не осталось, теперь нас не ждут и не помнят,
Недовольной хозяйкой метель от порога прогонит,
А в пыли между мутными стёклами окон подъезда
Дрогнут хрупкие коконы бабочек нашего детства …
И становится ясно, что канули в вечное лето
Бочки с квасом, качели, скрипучие велосипеды,
Казаки и разбойники, куколки в платьях из мальвы
И гудящей промышленной зоны запретные дали…
Нам бы летом приехать, но лета настали другие,
В них беспомощным эхом рифмует меня ностальгия,
Чтоб хотя б ненадолго возник на тетрадной странице
Город летних каникул, в который нельзя возвратиться.
Угу, «где-то есть город, тихий, как сон…», голос Пьехи…
Но – придраться не к чему. На удивление аккуратненько.
Серьёзная заявка.
26. В роли Кощея
Сегодня я – костлявый рыцарь смерти,
Известный многим людям как Кощей...
В халатах белых мимо бродят черти,
И /чёрт возьми/ похожи на врачей!..Сегодня я – злодей /Художник Боли/,
Во мне как будто поселился монстр;
Но снова я /увы/ не в главной роли,
И вряд ли мне дадут за это Оскар!..Сегодня я лювлю мышей и мошек,
И ем живьём... зачем? - а просто так!
Для психа в жизни всё намного проще,
Ведь мозг его окутал хищный мрак...Сегодня я дрожу от страха, вспомнив,
Что смерть моя в игле шприца таится...
И я уверен – только лишь покойником
Покину стены этой психбольницы!..Сегодня я безумней /всё по пьесе/
Чем был вчера – и это очень круто...
Кощеем быть /конечно/ интересно,
Но завтра я примерю шкуру Брута!
Забавная шутка.
«Вспомнив-покойником» не понравилось: даже в смирительной рубашке такие рифмы сочинять не стоит. «Пьесе-интересно» на мой слух лучше, но не сильно. Остальные рифмы ОК.
Немного напрягло написание «Кощея» через «о», но сейчас действительно пишут чаще так (раньше писали чаще через «а»).
А «шкуру Брута» – не актуально. Вот «шкуру Нерона» бы, и спичек, спичечек, спичечунечек побольше!!!
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
(Итак, срок голосования истёк – добавляю свой шорт-лист)
1-е место.
22. Карусель
25. Сестре
2-е место.
10. Город-спамер
16. Март на даче
3-е место.
15. Пройдёт
20. Мартовское…
23. Кричи!
К сожалению, не все понравившиеся стихи сюда «поместились». И приношу извинения авторам последних (по порядку) работ за «скомканные» отзывы: просто не хватало времени.
Плюс ещё – в условиях конкурса есть нехороший провоцирующий фрагмент: «А что, если…». Фактически – что было бы, если бы было что угодно… Если на него опираться, то любой абсолютно стих про людей под тему подходит. «Что было бы, если бы люди (пардон!) попкой кушали»… Никакого отношения к названию конкурса такие мысленные эксперименты не имеют.
Поэтому, уж извините, «А что...» буду считать просто подсказкой путей реализации основной темы, и опираться только на первые строки анонса конкурса:
«Тема: люди испокон веков стремились уподобиться богам. Для этого мы избрали путь технического прогресса. И нельзя сказать, что ничего не вышло. А ведь могло бы быть и по-другому… или может…»
«Человек-Бог». В чем человек может соперничать с Богом? Есть ли у него на то шансы? Пути каковы? Что подстерегает в наших попытках состязаться с Творцом? Может ли человек измениться до «сверхчеловеческого» состояния? Не потеряет ли он тогда человечность? И т.п., но – в этом направлении.
А как насчёт трактовки «Что есть в человеке божественного, что поднимает его над животной природой?» Опасно: тут же начинают просачиваться все стихи «о высоких чувствах» и т.п. Буду считать, что это – соседняя тема.
Если при благожелательном (поверьте!) рассмотрении тему совершенно не обнаружу, вычту 7 баллов. Если не обнаружу, но есть основания для сомнений, вычту 5 баллов. Если есть возможность притянуть, но «натяг» кажется мне чересчур сильным, вычту 2 балла.
Сбои в ритме есть много где. Только не кидайтесь в меня словами «дольник», «акцентный стих» и т.п., – ну, ретроград я. Когда сравниваю стихи – с чётким ритмом и «проорать можно!», – обычно предпочитаю первый.
Павел Галачьянц (Галич). Пыль...
Мы все, рождённые из пыли,
Уйдём в космическую пыль,
Оставив слой легенд и былей,
Свои воззрения и стиль,Понятный далеко не многим…
…Смешавшись с тению Творца,
Осядем к будущим порогам,
Где: без начала и конца,Проходят тени год за годом
Рекой, потоком светлых Душ…
И - в ясный день, и - в непогоду
Им не мешает дождь и сушь.От пыли никуда не деться…
Она – в глазах сочит слезой,
Она – переполняет сердце,
Врываясь в сладостный покой!В пыли разрушенных Империй
Потомки, возродившись вновь,
Несут в себе мои Сомненья,
Мои Мечты, мою Любовь…2006 г.
Александровская Наталья (Njura). Бог и человек
На небе жил
Бог,
Который всё
мог.
Который всё
знал
И никогда не
врал.
Был полон разных
идей.
Решил: «А создам
людей!
Пусть будут сродни
мне
Равенство присно
в цене.
Я дам им пищу и
кров,
В уста накрошу
слов,
Им под ноги брошу
путь,
Которым идут
пусть.
А я их на этом
Пути
Сквозь беды буду
вести.
Они будут верить
мне
И счастливы будем
вполне».
Ужасно довольный
собой,
Седою тряся
бородой,
Немножечко
покумекав,
Бог сотворил
человека.
Проносились года и
века,
И вела человека
рука –
В меру добрая,
в меру строгая,
Прощавшая очень
многое,
Без счета дававшая,
К свету звавшая,
От бед и греха
защищавшая,
Всё умеющая,
Всё понимающая,
Как правильно жить
знающая.
Человек был так
близорук,
Что сказал:
«Мне не надо рук!
Надоел твой, Отче,
ликбез -
Обойдусь без подмоги
небес».
И пошел по жизни
один –
Сам своей судьбе
господин.
И счастлив был от
того,
Что никто не учит
его.
Только вот ведь какой
пустяк –
Что-то стало в жизни
не так –
То, что скроено было
ладно -
Начал шить, да, увы,
нескладно,
Возгордился:
«Да я Бог!» -
И свалился,шагнув
за порог.
Думал он о себе:
«Исполин!»,
А как кинет - так всюду
клин.
Устав от вечного
невезенья,
Стал у Бога искать
спасенья.
А Он готов оказать
подмогу,
Только люди не слышат
Бога –
От гордыни люди
оглохли,
От злобы их души
иссохли.
И живём мы –
Больные калеки –
Мнящие себя Богом
жалкие человеки,
Брюзжим и гундосим -
Духовные инвалиды -
О помощи просим,
А помощи не видим.
Михаил Беликов. Ошибка Богов
Вселенную сжать в хрупкий шар Земли,
Галактики туда пристроить разом
И заселить их звёздами - людьми
И каждому дарить невинный разум.
Жизнь сотворить из клеточек стихов,
Слепив из образов цепочки предложений,
Скрепленных связями - молекулами слов
И мыслей атомами с квантами сомнений.
Любовь привлечь для достиженья цели,
Стоящей пред богами вечно остро.
Но кто есть выше? Кто потом оценит,
Каких беспомощных они создали монстров?
Под силой чувств сжимаясь в чёрную дыру,
Сей мир стемнеет в состоянии нарыва.
И всё, что соткано, который раз порвут
В клочки материи толчки Большого Взрыва.
И в бездну снова, в бесконечность-ночь
Всё разлетится, устремясь от центра.
От боли - дальше, от печали - прочь,
Помчит осколки скорость света, ветра...
Который ныне чуть заметен на губах,
Шепнувших влажно ласковое слово,
И в вековых затерянный дубах,
Звучит нам, как напоминанье словно,Что, будет всё - не будет ничего!
01.11.2006
Кульков Михаил. День Белого Слона
Хлебосольных индусов
С насолившим им грузом
Через бывших союзом
Путь-дорога вела.
Об вагон белым пузом
Белый слон бывший грузом,
Как об пол карапузы,
Обметал об металл.В эмиграции мавры -
Запихнули кентавра.
В отделенье багажном
Топот, ругань, бардак.
На доставшийся гаджет
Там помимо кентавра,
Хронь-собака, как гавкнет
Так и эдак, и так...Там шайтана татары,
Как под мухой Мухтара,
Сдать в багажную тару
Поспешили и так:
В темноте полустанка
Смесь Мухтара с мустангом
Хайку хаяла танки;
В хокку Кузькину мать...Зайцем сели - по-русски
Со своим злом этруски;
Потрясли для утруски,
Чтобы место умять.
Место не было пусто:
Греки ложе Прокруста
Уступили, и устно
Объяснили: "Лежать"!С Минотавром минойцев
Коридорами носит;
По купе шарят носом,
сигареты стрелять!
В тамбур дать папиросы
Слёзным голосом просят...
В нос вагонным курносым,
По рогам... Как ни дать?Мешок с чёрною "кошкой"
Русский кинул в окошко;
Сакс турист сдал Тотошку,
Чтобы зря не болтал.
От разборок псу тошно;
Коту-кошке сверхсрочно -
В нос когтями, чтоб точно
Навсегда замолчал.А с Америки, вроде,
На контакт в третьем роде
(Непонятная погань)
Выходить намечал.
Человечек зелёный
С НЛО, как лист с клёна,
Делал в крайнем вагоне
Монтировкой причал.Окружным путём шарил,
Поспешал поезд, шпарил;
На паром влез по шпалам...
Вот другой запылил...
В этой паре всех тварей
Было ровно по паре,
Все друг дружке орали,
Гвалт стоял: "Отвали"!Улыбались похоже
Две зелёные рожи,
Морды кошкины тоже,
И собачьи в пыли,....
Если крик подытожить
С иностранных подмножеств,
Без сомненья он тоже:
Отвали, отвали!!!
-----------------
Из купе с громким лаем,
Из чемодана Тянитолкая,
С полки багажной от шума страдая:
- Отвали!
_______ - Отвали!
_____________ - Отвали!!!
-----------------
На Земле мочи нету
Ни коту Полуэкту,
Ни другим с жуть дефектом,
Что был людям не мил.
И согласно проекту -
На глазок на Марс вектор,
Нанят был архитектор;
И паром отвалил.Оборвал враз экватор
Белый слон, словно трактор;
Гном зелёный реактор
На всю мощь запустил.
Пёс Тотошка оратор:
Завернул..., а нос ватой...
Минотавр горбатый
Псу могилу отрыл.У поэта катарсис
О деревьях на Марсе...
Псевдоним Чёрный Барсик;
Пёс в ритм слов подвывал.
Парень в долбанном Марсе
Рыл, зло камни грабастал, -
В пересохшем дне карста
Вдохновенно копал:Три землянки отстроил
Минотавр в Нью-Трое;
На гора он утроил,
На горе основал.
Олимпийское горе -
Нет Олимпа там боле;
Ямку вырыл поболе,
А потом заровнял.Космопорт и стоянка;
Автострада, нефтянка,
С кока-колою банка,
Зелени пятачок.
У зелёного панка
Бьют швейцарские склянки
В башне мирного танка
С небольшой небоскрёб.Разрывали на части:
Сувениры, запчасти...
Молодёжь разной масти
Марсоходы рвала.
Да, из мести отчасти
Марсианские страсти:
Кто руками, кто пастью -
Модуль слышишь, Земля?Жизнь в удобных бунгало
Жуть на Марсе пугала!
На Земле жизнь гадала,
И упорно ждала...
Только слышат земляне,
Как хрустят марсиане:
Эмигранты буянят
В День Белого Слона.*набито для конкурса "ЧЕЛОВЕК - БОГ?" Если только научусь делать ссылки.
Петров Валерий (Петвал). Исповедь
Я гляжу на город
с высоты,
как птица.
Подо мной столица. В ней её птенцы,
Клювы убирая, приоткрыли лица,
Не познав начало, отдают концы.Я даю им счастье и тружусь исправно.
Счастье (Пусть... синица) - птица всё равно.
И смотреть порою глупо и забавно,
Как цепляют души, что ушло давно."Чем же мне помочь вам? Я ведь только "Боже...".
У калитки рая душам в неглиже
Надеваю крылья. А кому не гоже
(Видно ведь по роже…) – к дьяволу! Уже
Каюсь в том, что сделал. Да, несовершенство.
Человек, ты грешен! Веря в волшебство,
Под руку с пороком не найдешь блаженство,
Растеряв навечно рая естество!»Растворились лица, и внезапно сзади
Появились клювы.
С воплями: «Гляди!»
Отразилось эхо: «Скройся Бога ради…».
А один без клюва: «Мир тебе… иди.»
Владимир Семихов (Сеня). А может сей эксперимент...
Когда последний солнца луч
Захлопнет краешек зари
И серебристый лунный путь
Коснётся кончиков травы
Ещё немного, с пол часа,
Сверчков весёлых серенада
Отметит день календаря...
Ворвётся тайной тишина,
Творенье мира тьмы - вселенной!Зачем же день уходит прочь?
Зачем в права вступает ночь?
А может тьма для света друг,
А мы раскроем тайны круг?Проходит несколько часов
И ты уже уснуть готов
Но что за чудо! Солнца луч!
Разрезал темноту ночи
И новый день пустился в путь
В объятиях утренней зари
А может всё же прав Альберт?
Дав относительный ответ:
Незнанье - тьма, ученье - свет!Зачем же тьму он просветил?!
В холодный камень душу влил!
А может сей эксперимент
Проделал сам с собой Альберт?Тринадцать миллиардов лет,
Взорвав собою пустоту
Из сгустка тьмы родился свет
Открыв вселенной темноту
Пространство - время породив,
Материи вручил сознанье
Душе пытливость на кресте...
Объединив в одном лице
Стремленьем разума - познаньем!Зачем добро сменяет зло,
А холод мучает тепло?
А может, нет добра и зла
И наши все познанья зря?
Вера Рычихина (Вера). ЧЕЛОВЕК НАЧИНАЛ…
Человек начинал с палки,
Все мы чётко помним про это.
Этой палкой себя он проталкивал
Постепенно в век Интернета.
К палке он привязал камень,
Захрустели мамонта кости.
Ах, как быстро века мелькали.
Появились мечи острые.
В небо ринулись аэропланы.
И ещё лет промчался осколок -
Реактивных турбин пламя
Потеснило космический холод.
Нашим дням от открытий жарко,
Наступают открытия рьяно…Не возьми обезьяна палку
И осталась бы обезьяной.
Вера Рычихина (Вера). ОБЕЗЬЯНА ВЗЯЛА …
Мы же времени знаем нахалку,
Что к большим непоседам относится.
Обезьяна взяла палку;
До сих пор с этой палкой носится.
Вера Рычихина (Вера). В ЗАЛЕТЕЙСКИХ ПОЛЯХ
Что нам будущих дней чёрточки,
Нас заботит сегодняшний час,
Мы, по сути, и так боги,
Только разные ранги у нас.
Нам и рай то далёкий не нужен,
Мы и так в райской среде:
Этот нуждами перегружен,
Тот не знает, куда деньги деть.
Рай – мужчины на «Мерседесах»
Возят бережно свой живот –
Это вам ни какой-то довесок,
Что одной зарплатой живёт.
Рай – красавицы на Багамах
С бриллиантами, в соболях…То, что мы называли богами
В залетейских гуляют полях.
Вера Рычихина (Вера). АСФОДЕЛИИ
Когда-то мы дойдём до точки
Доев земные пирожки, -
Асфаделии цветочки
Рвать будут боги и божки.
Вера Рычихина (Вера). УЖАСТИКИ
Если прав Голливудский ужастик -
( В них, ужастиках, много всего)
Ты его не положишь под ластик,
Не затопчешь ногами его.
Может выплыть такое Оттуда –
Что ответить никто не готов, -
Все ужастики Голливуда
Вам покажутся клумбой цветов.
Вера Рычихина (Вера). ВСЕ СТРАХАМИ ОКРУЖЕНЫ
Все страхами окружены,
Все – рядом с кошкой мыши.
А ужастики нужны,
Чтоб люди были тише.
Вера Рычихина (Вера). СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ
Сосед хитрец у богача
Взял ишака, ручьём журча.
Обещая, лет за пять,
Обучить его читать.
Будет грамотный ишак!
Подумайте, звучит-то как!..
Договора минул срок -
Сосед с ослятей на порог.
Пред ишаком раскрыта книга,
Ишак губой своей задвигал;
Губой листы листает,
Как будто бы читает.
А там рассыпано пшено,
Очень мелкое оно.
Слегка подслеповат богач,
Пшена не видит, хоть ты плачь,
Но зато с вопросом
Спешит, как надо боссам:
«Почему ишак молчит?
Только хвост трубой торчит».
Но хитрец не удивлён:
«Про себя читает он.
Дайте лет ещё пяток,
Вслух читать начнёт знаток».
Вот прошло ещё пять лет.
К богачу идёт сосед.
Осёл орёт. Корочё.
Листать листы не хочет.
А разгадка вот она:
В этой книжке нет пшена.
«Что с ним? Может нужен врач? -
Удивляется богач. –
Вижу мастер он орать,
Но о чём мне не понять». –
«Ничего в том странного, -
Книга иностранная.
Дайте года три, и вот,
Выдаст он вам перевод»…
Не прошло и пары лет –
Без осла пришёл сосед;
Закатил глазёнки. Ох!
Ваш осел вчера подох»…В наш так же лезли организм,
Обещая коммунизм.
От хитрецов всегда подвох.
Ишак состарился, издох.
Вера Рычихина (Вера). РАСКАТЫВАЙ ГУБИЩЕ
Раскатывай, знай гУбище,
Внимай, что мелет плут.
Без веры в светлое будущее
В тёмное прошлое путь.
Тем – шёлк, а этим рубище,
Тем – шиш, тем до шиша.
Лапша о светлом будущем –
Обычная лапша.
Вера Рычихина (Вера). ВСЁ ОСТАЁТСЯ ТАК
Во всякое тысячелетие
Торжествовало ярмо.
Люди в лучшее метили,
А попадали в дерьмо.
Касты, классы, сословия –
Разных эпох атрибут.
Сверху лилось пустословие,
Снизу вскипал бунт.
Рабы становились владыками
Царей, превращая в пыль,
Народы жадные дикие
Цивильных пускали в распыл.
Если земля не вспенится,
Не улетит во мрак.
Почти ничего не изменится,
Почти всё останется так.
Вера Рычихина (Вера). ВЫВОД ДЕДОВ
А это вот вывод дедов,
Далёкий, но верный гость:
Меньше бы дармоедов,
Лучше тогда бы жилось.
Валентин Литвинов. Ничто человечье не чуждо
Ничто человечье не чуждо
Небесному Богу-Отцу:
Ни вечная нежная дружба
И ни неприязнь к подлецу.Ни тёплая добрая шутка,
Ни ненависть к злу и греху.И также, как сын мой Мишутка,
Он тянется ручкой к стиху.
Карапетьян Рустам. И вот когда так шарахнет
И вот когда так шарахнет,
Что мало уже не покажется,
И Вавилонская башня
Карточным домом уляжется,И полюса поменяются,
На дно уйдет Атлантида,
А золотые яйца
Всмятку будут разбиты,Когда динозавры сдохнут,
Метеорит долбанётся,
И вылетят все окна,
И выгорит всё солнце,Тогда, мой ангел тревожный,
Тебя поцелую нежно.
И, может, ещё быть может,
Мирок наш спасётся грешный.
Карапетьян Рустам. Шел дождь. Сто лет.
Шел дождь. Сто лет. Сто долгих-долгих лет.
Казалось, мир в слезах его утонет.
Он начал плакать, кажется, в обед.
Во сколько точно - вряд ли кто и вспомнит.
А мы вязали в памяти узлы,
И, задыхаясь, пили этот воздух.
Шел дождь. Тихонько. А потом навзрыд.
И всё тонуло рано или поздно.
И дни не отличались от ночей,
Старели мы бессмысленно и честно.
А где-то плавал ноевский ковчег,
Для нас в котором не хватило места.
Шел дождь. Сто лет. Он кончился весной.
Когда, никто уже не скажет точно.
Успели прошептать мы: Боже мой!
И лишь потом с водой впитались в почву.
Карапетьян Рустам. В жадной пустыне Гоби
В жадной пустыне Гоби
Стареющий ван Кеноби
Машет лазерным лезвием.
Неотвратима месть его.
В панике дроидов толпы.
Где же совет Европы?
Где ОБСЕ, где НАТО?
Где же ракеты с ядом?
Но вот из-за горизонта,
Словно стада бизонов,
Бегут солдатики в касках,
И начинается пляска.
Оби скачет, как бешеный,
Но битва уже предрешена.
И Оби, смирившись с болью,
Отступает в Монголию.
Там, осколком свободы
Дряхлый магистр Йодо
Свою тренирует мысль,
Попивая кумыс,
Практикуется с луком
И поджидает Люка.
Множатся комбинации,
Мир в нестойкой прострации
Замер пред битвой силы. И
Ждет вестей из России:
Что там предпримут про-
тив системы ПРО?
Дует в пустыне ветер.
Смотрит в бинокль Дарт Вейдер.
Беленькая Анна. После смерти
Когда опустится занавес,
Мы останемся в зале,
Полном пустых мест.
Вы мне когда-то сказали,
Что жизнь - это крест.
А смерть?Смерть - это путь.
Как на вокзале:
Зал ожиданий, звук
Шагов ,уже усталых,
Смерть - это светящийся круг
И тени...Тени на стенах,
Тени вокруг
Я на коленях,
В глазах - испуг.
Кровь стынет в венах..
И этот запах,- вдруг...
( Что же он мне напоминает?Запах сухих цветов,
Смешаный с пустотой.
Запах ушедших снов,
И один из них ,может быть, мой.
Мне уже не хватает слов,
Обволок беспредельный покой.
Нет ни мыслей. ни голосов...
Я парю над землей живой.
Я парю над земной тоской
Евгений Петропавловский. СТАРШИНА ЛУНЫ
Старшина Карачкин в космос полетел:
оклемался в невесомости - и двинул на Луну,
потому как подполковник, что пришёл в особотдел,
своим моральным кодексом замучил старшину.Чтобы не зависеть от внезапных бед,
он взял канистру спирта, да колбаски полкило,
да хранившийся в каптёрке полковой велосипед
(так просто, ради хохмы, подполковнику назло);прибыв на стоянку лётную свою,
в секретный аппарат с тяжёлым сердцем погрузясь,
взлетел, оставив Родину, начальство и семью:
врубил форсаж и тронулся, у бога не спросясь.И почти тверёзый, сидя на Луне,
иностранцам в телескопы строит страшное лицо.
А в Европе и в Америке сенсация: "К войне
Россия изготовилась - берёт весь мир в кольцо..."В панике российский генералитет -
экспедицию готовят, чтоб нахала возвратить.
И что с ним дальше делать? Дать по харе тет-а-тет?
Иль орденом - чтоб не было скандала - наградить?Ах ты, мама-Русь, бездомная тоска!
Лежит он прямо в кратере с канистрой на груди;
стучат его мгновения, как пули у виска...
Что кинул он в краю родном? И что там, впереди?Ах ты, мама-Русь, зелёная печаль!
Не умеешь ты беречь своих отважных сыновей!
На белой скатерти Луны, затмив собою даль,
лежит он в званье старшины, и нет его главней;сам себе Колумб, Ермак и Магеллан,
взирает он на Землю - муравьиную семью,
сапогами окунаясь в безвоздушный океан,
руками обнимая Веселенную свою...
Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко). Старик
Когда шумный день идет под уклон,
Любым суетливо рад игрокам
На скамейке сидел старик – чемпион
Парка и Мира по поддавкам.Уважали его все местные старики
В их среде прославился он
Тем, что всегда играл в поддавки
И не был ни разу никем побежден.В игре той, весёлой, но чем-то жуткой,
Он был гроссмейстерам мира под стать
И обыграть его – даже в шутку
никто не мог и мечтать.Эта игра для него была
Компактной моделью Dies Irae:
Ты побеждаешь, сгорая дотла,
Обеспечив крушение мира.Печально топорщились острые плечи
Рядом скандалили пьяные беды
А он одерживал каждый вечер
Пирровы победы.***
Крошилась жизнь, кусок за куском...
Каждый раз, проходя мимо,
Я слышал – время сухим песком
Шуршит беззвучно, но неумолимоИ однажды этот старик-чемпион
Не пришел... Что-то кольнуло в груди...
Я сидел на скамейке и думал, что он
Окончательно победил.
Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко). Сумерки
Мир изменялся на моих глазах
Так, словно треснули подпиленные скрепы
Происходило все обыденно-нелепо:
Исчезла тень на солнечных часахЗатих капельный звон воды в клепсидрах
А на хронометрах растрескалось стекло…
Так время соответствий истекло
И вылиняли краски на палитрахИ взвился вихрь над нивою живой
Сбил наземь самые тяжелые колосья
Из многоцветья и многоголосья
Остались только серый цвет и войА в небе вспыхнула кровавая звезда
Которая из века в век всегда
Заклятья тьмы на Землю приносила
И некая невидимая силаТак исказила зримые предметы,
Как будто кто-то в воздухе пустом
Пошевелил коснеющим перстом
И сдвинул прочь привычные приметыИ черным стал небесный цвет воды
И стала пропасть, где была вершина
И это было неопровержимо
И было утверждением беды.На мир обрушилась такая тишина,
Как будто в исполнение завета
Была навеки разума и света
Умышленно природа лишена.***
Ты думаешь, мгновение назад
Сплотились жуткие уродливые тени?
Внезапный вихрь взметнул сплетения растений
И едкой пылью сыпанул в глаза?Нет, это впечатление обманно.
Ему поддаться может только тот,
Кто так и не расслышал мерный ход
Сил темноты, до времени в туманахТаящихся. Все началось давно.
Настолько, что уже забыта мера
И нам теперь осталась только вера
Что все-таки иное суждено.
Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко). Дом
Странноприимный Дом –
Дом, принимающий странных
В самых далеких странах
Знают о нем,Построенном прежде всего –
Раньше Ура и Трои
Как будто никто его
И никогда не строилВ конце бесконечных дорог
Самый последний приют…
Мало истоптан его порог:
Всех принимают тутНо к ветхим его дверям
Приходят с последней печалью
Отмеченные печатью –
Те, кто все потерялОни не боятся погони
Их никому не догнать
Они согревают ладони
У дремлющего огняВремя, свитое в жгут,
Недвижимо в этом жилище
Они никого не ждут
Они ничего не ищутОни ничего не обрящут
Из прошлого своего
Здесь нет ничего в настоящем
И в будущем нет ничегоНикто никому не рад –
Воистину, все равно
И нет дороги назад –
Она заросла давно …
И я, как судьбу свою ни крою
Веслом по живой воде,
Однажды и я окажусь на краю
На грани «здесь» и «нигде»Рассыплю вязанку дорог
Однажды неузнанным днем
Преступлю невысокий порог
И тоже войду в Дом
И больше не будет погонь
За тем, в чем нету нужды
А будет гореть огонь
И горький призрачный дымОчертит клубящийся круг
И распространится повсюду …
И времени больше не будет вокруг
И смерти больше не будет
Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко). Глаза спокойны
Глаза спокойны, лишь слегка
Припухли веки
Мы расстаемся на века
Но не навекиЕсть и в небытии резон
И в круговерти –
Мир так устроен – даже сон
Длиннее смерти.И это время пролетит –
Мы не заметим …
Сойдутся снова все пути
В том новом светеИ снова встретятся глаза
Сомкнутся руки …
Ну что тебе еще сказать
В момент разлуки?Что бесконечен этот круг?…
Ты знаешь, верно? …
Все в мире временно, мой друг,
И все – безмерно
Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко). Проверка слуха
Услышать зов, и, все забыв на свете,
На все решиться, все пересмотреть,
Поверить так, как верят дети,
Отвергнув жизнь, опровергая смерть
Идти – не видя никакой дороги,
Идти, не чувствуя, что в кровь разбиты ноги
И все преодолеть, как в древней саге –
Безумье пропастей, бездушье голых скал –
Все для того, чтоб на последнем шаге
В последней и ликующей отваге
Подняв уже счастливые глаза
Услышать:
- Что же ты? ... Зачем ты так, бедняга?
Несчастный, ведь тебя никто не звал.
Несчастный мой, тебя никто не звал …
Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко). КАЗАКИ: Игра превыше всего
Ты не стой, солдат, не молчи,
А ступай-ка врагов мочитьЧто с того, что сильна их рать?
Все равно лишь раз умирать.Победимы любые враги
Ты, брат, главное, честь берегиИ давай смелей, не боись –
Ведь победа важнее, чем жистьТак что прочно себе усвой -
Это есть твой решительный бойИ не думай, что ждет впереди,
И назад никогда не глядиВ БОЙ! Урррааа!
Остальное – мурррааа!
Потому, что идет ИГРА!***
Будешь драться ты, как герой,
Потому что создан игройДа и кто ты, фигурка в поле?
Комбинация цифр, не боле,Так, всего электронный сигнал …
Ток убрать – и сигнал пропал.Я тебе командир и Всевышний -
Палец мой на клавише мышиТут ни спрятаться, ни отвертеться –
Как бы там ни дрожало сердце…Бог не выдаст - свинья не съест…
Видишь мой указующий перст?В БОЙ! Урррааа!
Остальное – мурррааа!
Потому, что идет ИГРА!***
А когда ты сгинешь в бою,
Помяну я доблесть твоюА затем – селявуха, брат -
Я построю новых солдат,Я воздушный шар подниму
Чтоб рассеять над миром тьмуИ поможет мне этот шар
Точно в цель направить ударЧтобы вражеские города
С карты прочь стереть навсегдаЧтобы разные там народы
В пыль развеять во имя свободы.В БОЙ! Урррааа!
Остальное – мурррааа!
Потому, что идет ИГРА!***
На прекрасной войне
В виртуальной стране
Все покорствует мне -
Даже дрожь по спине!Я здесь царь, я здесь Бог
Мне ничто не в упрек!
Мне здесь все по плечу,
Что хочу, то верчу!В БОЙ! Урррааа!
Остальное – мурррааа!
Потому, что идет ИГРА!Только стремно порой
Мне от мысли шальной –
Вот сидит там такой
И командует мной…В БОЙ! Урррааа!
Остальное – мурррааа!
Потому, что идет ИГРА!***
И тогда пробивает страх
Сдохнуть так же в таких же полях
Подчиняясь бездумно и сразу
Неизвестно чьему приказуВ БОЙ! Урррааа!
Остальное – мурррааа!
Потому, что идет ИГРА!
Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко). Рецепт внесмертия
Только неба глоток – утоление жажды
безмерной
Все живое хотя бы однажды ¬
БессмертноТолько это пойми – и отвергнет душа
Маету и поспешность
Дотянись, и глотни, и умри – не спеша…
И воскреснешь.
Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко). Молитва
Остывшим разумом поздним
Молю у идущего дня
Не понимания - бог с ним! –
Всего лишь надежды - понять...Но у Того, что всегда впереди,
За
Каждым следующим мгновением,
Словно о чаше: не приведи
Искать не надежды - забвения!..
Форма.
Странная комбинация «чего-то вроде дактиля» с «чем-то вроде амфибрахия».
Но, если лишний слог в предпоследней строке скрывается паузой без проблем, то засбоившую «За / Каждым следующим мгновением» проглотить трудно.
Тема.
Совершенно не вижу темы. Похоже, стих просто «за компанию» участвует.
Общее впечатление.
Отлично звучащая первая строфа (дольник – но неплохой), и языколомная, недоработанная вторая. Так себе впечатление…
Итог.
2 балла.
Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко). Камо грядеши?
Здесь всё иное, Суть сама - иная
У времени былого на краю
Общение в Сети напоминает
Беседу бестелесных душ в РаюЗдесь нет пространства, тел и притяженья
Прикосновения - и те не-мы-сли-мы...
Остались Время, Знак и Отраженье,
Остались только тени Мысли - мы...Стоит стеною перед нами мрак
Едва колеблемый пророческим огнем
И может только следующий шаг
Ответить на вопрос - куда идём
Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко). Мечта о бессмертии
Я плАчу - плачУ по счетам…
Я уже исчерпал кредит,
Но осталась ещё мечта:
Узнать - кто победит?Что и как внутри и вовне,
Что за силы гонят прогресс?…
Информация эта во мне
Вызывает живой интересЧто нам светит в конце дорог,
По которым кривая везла,
И какой огласят итог
Состязаний добра и зла,Кто успешно пройдет виражи,
А кого – с лопатой искать…
И для этого стоит дожить
До финального до свисткаЧтобы (глядя поверх голов -
Куда нас река несет?)
Всё узнать не с чьих-либо слов,
А - лично, увидев Всё.
Begun. Электрологичности
-СУЩЕСТВО--Существо- это то,чего нет!
И то!,что может быть ...-Существо- дышит вечностью
как "Импульсное постоянство"-жизнь
А "Импульсное постоянство"-жизнь дышит нами как -Существо-...
Ведь -Существо- существует
в каждом "Импульсном постоянстве"-жизнь
как замкнутая цепь 'Функционирован и Я'- Духовность...-Существо- является творцом своего -СУЩЕСТВО-
как "Импульсное постоянство"-жизнь
в котором он образно перемещается
как носитель в функционировании - Духовность
как божественное начало - "Иного пространства"-Душа(зарождение)...-Существо- проявляется в каждом "Импульсном постоянстве"-жизнь
как божественность творения
от 'начального сотворен и Я' до "итогового состояния"
словно то внутреннее бытие "Планетная сущность" в каждом из нас ...-Существо- является носителем /-Импульса-/
в точках соприкосновения -Духовность-
по функциям "Иного пространства"-Душа
как сотворение своей конкретности
в той или иной биологичной особи...-Существо- создает нас образно как всё живое
как все разумное что в нем самом ;
А МЫ' создаем -Существо- только импульсным -'Воспринятием времени'
как "Электрологичности"
словно одно интуитивное обстоятельство
это функционирование самой жизни в пространстве
как -Существо-...
Неизмеримость Организма.
"Неизмеримость Организма"
это космос(галактика)
и это то галактическое насыщение
что сотворило "Импульсное постоянство"-жизнь
как платформу - МЫ'..."Неизмеримость Организма"
это функционально живая оболочка - космос(галактика)
териториально сформировавшихся планет
как механизМЫ'..."Неизмеримость Организма"
это божественность'ПРОЯВЛЕН и Я'как глубина познания
что такое "Электрологичность Ума"
как естество РазУм - Планета Земля(структура неизмеримого сотворениЯ);
которая движется
по териториально сформировавшимся
циклическим дорогам
солнечной галактики системы питания
как функциональная необходимость действия процессов
как (Организм)своего проявления как "Неизмеримость"..А Способность взаимодействовать первичными структурами
как одно целое(Begun)в самом себе
так и с носителями "Импульсного постоянства"-жизнь
как форМЫ'-"Электрологичности"
создаст в целостной системе "Неизмеримость Организма"
цепочку пространственного сотворения -
('Точки Функционирования')
как божественность мира сего...Точки Функционирования.
"Точки Функционирования"
это"Импульсное постоянство"-жизнь
носители биологического пространства
как конкретность единой биологичной особи - МЫ'...МЫ' изучаем труды технического насыщения
как -Заковая Функция-..
МЫ' повышаем Нано-контакт*СКОРОСТь*
технического персонала
как -Образ-..
МЫ'достигаем лишь тех высот
как "электрологическая необходимость"
в ограничения своего 'ОСОЗНАН и Я' -
в понятие того
как кто Я'!
И кем Я'являюсь!...Наличие законов физики говорит:
О влиянии "планетного Разума"
на функциональну структуру "Гомо-планетный Разум"
как на 'Эффект мироздан и Я'...Наличие законов химии говорит:
О структурной защите "планетного Разума"
как о циклическом функционировании в "Неизмеримость Организма"
для той или иной планеты
как бытия...
В дальнейшем законы химии
являются развитием 'Технического насыщен и Я'
как открытие 'механичность перемещенн и Я'-ХАОС..Законы химии в "Электрологическом Элементе"
проявляются в двух восприятиях:
это /настоящее/ и /будущее/../настоящее/
Это негатив отношений неосознанности
варварского 'уничтожен и Я' "планетного Разума"
цель которого это
'технические форМЫ' экономичного выживания
в котором МЫ' как "Гомо-планетный Разум"
обретаем "итоговый исход" своего прибывания в пространстве планенты Земля
как "электрологическое Облучение"-пустота(электрологическое предсказание)../будущее/ :
Это контроль порядочных отношений
между "Гомо-планетным Разумом" и "планетным Разумом"
словно функция "Иное пространство"-душа
как возможность создания исцеления для "планентного Разума"
как бытие
"Планетная сущность"(циклический круговорот в зарождение натурального)..Тоисть МЫ'
обязаны пополнить химическую *Энергию обогащения*
планеты Земля заменой ресурса
как(циклический круговорот в зарождение натурального)..
Ведь химическая *Энергия обогащения* в структуре "планетный Разум" -
это как вакуумный кислород енергетического насыщения земли..
Такое проявление
как "планетный Разум"от изначального создания
сформировало в планете Земля
её Первичную структуру -*Энергия обогащения*
которая в итоге и является
/неизмеримо-химической энергией вращения/
в галактических просторах вселенной
которая является важностью в необходимой скорости своего
безопасно-циклического движения ..
А несоответствие необходимой безопасно-циклической скорости
в циклическом движении для "Неизмеримость Организма"
проявит точность уязвимости "планетный Разум"
к ХАОС-действию планеты Земля
как неизмеримые катаклизМЫ'...'Осознан и Я' Одного:
Я' как автор(Begun)как "Электрологический Элемент"
осознаюсь вслед за верой
../во имя творца
-СУЩЕСТВО-,
Сына -
"Неизмеримость Организма"
и святого Духа -
'Точек Функционирован и Я'
как - Аминь'/.
Эдуард Караш. Песня. НВОСХОЖДЕНИЕ.
1.
Рюкзак за спиной и язык на плече,
А пульс под сто сорок в минуту,
В долине река превратилась в ручей,
И хочется спать почему-то...Но ноги ступают, ледник позади,
Вдруг мысли о доме , о маме...
Уступ... ну... цепляйся... стоп … не упади...
Гора принимает экзамен...Припев:
Экзамен на стойкость, проверка на зрелость
На мужество и на терпение,
Чтоб страх побороть... Чтоб победы хотелось -
Всё это и есть восхождение...2.
Стоишь на вершине, как Бог... Облака
Окутывают панораму...
Но радость в душе, и цена высока –
Себя одолеть, правда, мама?Нередко потом довелось вспоминать
Тот сладостный миг на вершине,
Когда восхождению только подстать
Нелёгкие в жизни годины...Припев:
Экзамен на Бога - проверка на зрелость,
На мужество и на терпение,
Чтоб преодолеть, чтобы песня допелась,
Такое оно - восхождение...3.
Влюблённый мальчишка, ведомый судьбой,
Свою покоряет «вершину»,
Фортуну прогневил – с «вершинки» другой
Сорвался в потока стремнину...И старец не лучше, что с «бесом в ребре»,
Польстившись на лавры Петрарки,
Побрёл, бедолага, к такой же «горе»,
За смертью в объятиях жарких...Припев:
Экзамен на Бога в душе и на зрелость,
На мужествои и на терпение,
Чтоб страх побороть... Чтобы весело пелось...
А жаль, не для всех – Восхождение...
Сергей Щеглов. Оптимистический взгляд на апокалипсис...
Окровавленный чёрный волдырь…
Кто Отец этой физики бездны?
Кто ему, среди цифр, Поводырь?
Не гадайте! Уже бесполезно…Распухает Вселенная вся…
Ад разверзся сверх - дьявольским раем.
Изменить бы, но поздно, нельзя.
Не орите, что Мир умирает…Через чрево дыры в новый мир,
через тернии к звёздам иного!
Положитесь! Ведёт Поводырь
к возрождению смысла Земного…Окровавленный чёрный волдырь…
Кто Отец этой физики бездны?
Кто ему, среди цифр, Поводырь?
Не гадайте! Уже…Земля, Франция...
Дмитрий Зотов (mirddin). "Для того чтоб сыграть на планете Земля..."
* * *
Для того чтоб сыграть на планете Земля
Роли просто людей, с их любовью и смертью,
Боги платят, сойдя с своего корабля
Погружением в мир, называемый твердью.Крылья кормчему сдав, облекаются в плоть,
Примеряя фасоны восторга и боли,
Неизбежности, страха, безумия – хоть
Большей частью оно в продолжении роли.И желая достичь наибольшего сходства,
Перед тем как покинуть сияющий борт,
Пьют из чаши забвенья, чтоб сердце сиротство
Ощутило в сплетении вен и аорт.А когда непосильной окажется мера
Неизвестности, горя, угла, тупика
К сердцу, будто к ребёнку, приблизится вера
И шепнёт: “Ты не бойся. До встречи. Пока.”
25.02.2006.
Павел Сердюк. А человек ли человек...
А человек ли – человек,
во всём излишества желая?
Планета – комната жилая,
а в ней – от пяток, и до век -
везде продукт метаболизма.На горизонт капитализма
Эпохой кризис вдруг надуло.
И многим захотелось в дуло
вложить патрон, спасенья ради.Кто не представлен был к награде,
представился, не представляя,
как выжит в горе от ума.
А Солнце, климат накаляя,лукаво светит, а кума –
по-женски, кума пожалела
под вечер трудового дня.
(И постепенно осмелела).Один – полцарства за коня
даёт, спасти себя пытаясь.
Другой – укушен был змеёй,
живущей в черепе. Питаясь,
всеядно, очеловечились свиньёй.
Павел Сердюк. Обезьяна палку не взяла
Обезьяна палку не взяла -
стала плавать, сделалась дельфином.
А затем, к японцам уплыла –
может, к туркам. (Точно, что не к финнам).Обезьяна принялась летать…
В Хиросиме бомбой всех убила.
Лучше б ей в воде икру метать!
(Или практиканткой стать у Билла).Обезьяна стала размышлять,
сделалась начальником отдела.
Стали ей просители башлять.
(От своих доходов и от тела).Тут, прервав развитие своё,
стала она ветвью тупиковой.
Вот такое виденье моё.
(Не блоха - не подкуёшь подковой!)
Павел Сердюк. Что это светлое там впереди
Что это Светлое там впереди
грозно нависло над популяцией?
Паника гражданов наших среди
ошеломляет. Своей изгаляцией,мы изгалялись, в ересь впадая,
и изголились, как голый король.
Братьев меньших и старших поедая,
шарики лезут за ролики. Роль -главных в природе себе выбираем,
силой кичимся, планету тряся -
и безнадёжно себя вымираем.
(Вот и История, в общем-то, вся)
Павел Сердюк. Тварь не всегда равна творцу
Тварь не всегда равна Творцу.
Точнее, иногда творение
Глашатай не зовёт к Дворцу.
(Всегда мешают силы трения).От телевизора дурея,
и в интернете пропадая,
в мозгах возникла диарея.
(А голова уже седая).В эфире – не благие Вести -
из сети сразу выпадаю.
И наливаю сразу двести,
головкой лука заедаю.Потом опять заброшусь в сети -
и до утра пребуду в них.
Пылит Поэзия в офсете
рядами пожелтевших книг.
Павел Сердюк. В двадцать лет не думаешь о прошлом
В двадцать лет не думаешь о прошлом.
(В двадцать лет его ещё и нет).
В двадцать лет любой в руке хорош лом,
или барабан, или кларнет.В пятьдесят – всё выглядит иначе.
В пятьдесят – ты полон Бытия,
Ночью всё трудней уснуть, юначе.
Ночь тесна, а, стала быть, и яначинаю вспоминать былое -
и пытаюсь локоть укусить.
Но кусаю веточку алоэ,
и грущу. И некого спросить,что там впереди за поворотом.
И боюсь, что знаю я ответ.
Затаились страшные некро там,
логии нелогичные. От вет,что судьба на все мечты наложит,
подступает к горлу блинный ком.
Век был нами очень тяжело жит.
Замолчал ты, колокол, о ком?
Павел Сердюк. Окаменевшее бревно...
Окаменевшее бревно
давным когда-то процветало -
и было срублено, и стало
горы высокой частью, новполне возможно, что гора
не сразу, сделалась горою.
И тем ясней, чем глубже рою,
что мне пересмотреть порасостав привычных заблуждений.
Ведь миллиарды дней рождений
планеты нашей, отмечая,
в непродуктивной суете,ещё ведь не было случая,
чтоб нам явились всуе те,
кто был тогда на дне рожденья,
пил мёд, и по усам текло.Об этом думаю и в день я,
и в ночь горит огнём стекло
для записей и размышлений
в настольной лампе Ильича.И много моли поколений
над ней сгорело, но с плеча
не мне решать судьбу открытий -
уж больно тайна велика!(А тот, кто так сумел закрыть их,
не доверяет нам пока).
Павел Сердюк. Так бы палка и лежала
Так бы палка и лежала,
если бы не подняла
шимпанзе её. Стяжала -
всем приматам, как смогла,славу наша обезьяна.
Став орудием труда,
палка эта постоянно -
пользы ради и вреда,применялась вплоть до наших,
атомно-ракетных дней.
Сколько спин её познавших?
Сколько, ради палок, пнейбезобразили планету!
Генератором идей
стала – и без палки нету,
ни прогресса, ни людей.
Наталия Шиндина. Эсхатологическая космогония
День за днем перед взором мелькают годов вереницы,
время словно застыло на млечном стоп-кадре Вселенной.
Но когда я закрою глаза, этот мир растворится,
ибо сколько я помню себя, я в нем был неизменно,
и напротив, не помню ни мига, чтоб было иначе,
то есть мир без себя самого совершенно не помню.
Это значит, что не было «Декамерона» Боккаччо,
и триеры ахейцев под Троей не пенили волны,
Франсуа не писал завещания в форме баллады,
крестоносцы за Гробом Господним не шли до Хеврона,
не сдавали Гренады испанским войскам Альмохады,
а историки врут хуже всяких старух возле дома.
День и ночь над бумагой корпят, что ей будет, бумаге?
Всяк историк мной выдуман, стало быть, мне и подобен.
И сосед мой все врет, что стоял за «Зубровкой» в продмаге,
когда я еще замыслом был в материнской утробе.
Верно врет! Я ни замыслом отроду не был, ни плодом.
Просто был. То есть, есть. И какое-то время пробуду.
Это я, от того ли, что сызмальства был сумасбродом,
взял и выдумал Бруно, соседа, Сафо и Иуду.
И залитые лужами каждой весною аллеи,
и обычай, что сам соблюдаю, ходить на работу,
и слова, что придумал, потом приписал Галилею,
и смешное названье для целых двух штатов – Дакота.
Так что истины нету ни в завтрашнем, ни во вчерашнем,
зыбки время, пространство и мысль. Лишь забвенье надежно.
Что же делают боги, когда им становится страшно?
Обращаются к людям с мольбой о молитве. И все же
снова жахнет рассветом по спящему городу утро,
выжигая напалмом зари тусклых окон глазницы,
новый день мостовые и стены зальет перламутром…
Но когда я закрою глаза, этот мир растворится.
Стас Максимов. Космическая трагедия
Потухший космос изначальный по воле духа - воплощен.
Творец - придумщик гениальный мешает посохом бульон.
Дырява звездная посуда, непредсказуем результат,
Мерцает, выйдя из-под спуда, в туманностях созвездий сад.
Витает в завитках галактик живучих экскрементов слизь,
В которой, кстати и некстати, эксперимент рождает жизнь.
Та расселяется, как почка, по кочкам избранных планет.
Творец бессонно в одиночку наводит всюду марафет
Семь миллиардов лет – не долго (в пылу обронен был побег).
Пока пел веды, втихомолку созрел на глине человек.
Прозрев, создатель тер ладони в экстазе: Мыслящий вассал!
А тот змеей, отца не помня, скорей пополз на пьедестал.Пульсирует звездой возмездье, забытый посох ухватив,
Творец бросает в мир болезни, скабрезный просвистев мотив,
Вонзает молнии сердито в плодящийся моток людей,
А те вникают деловито в поток ниспосланных затей.
Украли мантию пространства, из ядер извлекли заряд,
Под мантры знаний, как от пьянства, инакомыслие крушат.
И нет покоя в тонких сферах от новоявленных существ -
В тщеславной гонке эфемерной меняют стройный ход веществ.Нейтронами швыряя всуе, издерганный до черных дыр,
Творец, махнув, сказал: А ну их! И удалился в антимир.
Так мир, остался без управы. Летит потешно без ветрил,
Лишь от того, что буйный малый, его открыл и покорил.
Крут аппетит у населенья - сгребает в недрах все подряд
И люди в пике вожделенья друг другу города бомбят.
Готовы сокрушить основы и скушать собственный мирок.
Дымит вселенная бездомно, отсчитывая краткий срок.Миазмами взращенный разум, сам предоставленный себе,
Творит искусственный маразм, мозг совершенствуя в борьбе.
Достигнет мнимого величья, освоит миллион парсек,
Гармонию поест, как хищник, в стремлении развить успех.
Огонь энергий разрушенья в агонии загонит в ад,
Изобретая совершенный убийств губительных снаряд.
Испепелит сады вселенной, сотрет молекулы их в пыль
И сам исчезнет за мгновенье, как газа призрачный пузырь…Возможно, не свершится драма,
Бывает и в программах сбой.
Ведущий подмигнет с экрана,
Поднимет посох мирный свой.Я не Шекспир, не Дант ученый –
Писк дилетанта мой трактат.
Статисты-звезды обреченно
В финал стремительно летят.
Тружусь в саду, ростки блюду я,
Но всем усильям вопреки,
Чуть отвлекусь, на грядках буйно
Произрастают сорняки.
Травлю их ядами с проклятьем,
Забыл про отдых и покой.Как мир и антимир, опять я
Сражаюсь в зеркале с собой.
Евгений ШАНТЫРЬ. И С БОГОМ В ДУШЕ!
Судьба, как корабль в океане,
А я капитан на борту,
И жизнь мою Бог доверяет
Всецело лишь мне одному,
Стою у штурвала надежды,
По компасу веры плыву
И с Богом в душе я спокойно
Свою выбираю судьбу.Бурлит беспокойное море,
Опасные дуют ветра
И страшные духи стремятся
На борт моего корабля,
Стою у штурвала надежды,
По компасу веры плыву
И с Богом в душе я спокойно
От гибельных чувств ухожу.Корабль мой штурмуется штормом,
У борта вскипает волна
И тучами брызги взлетают,
Закрыв горизонт от меня,
Стою у штурвала надежды,
По компасу веры плыву
И с Богом в душе я спокойно
На волны крутые смотрю.Шумят за бортом океаны
Тревожным набатом глубин
И вздыбленные ураганы
Встречаю, порой, я один,
Стою у штурвала надежды,
По компасу веры плыву
И с Богом в душе я спокойно
Сквозь штормы и бури иду.Взъерошились тёмные силы,
Их вал вырастает стеной,
Но, видно, мне Бог помогает
И я продолжаю путь свой,
Стою у штурвала надежды,
По компасу веры плыву
И с Богом в душе я спокойно
Девятый свой вал прохожу.Судьба, как корабль в океане,
А я капитан на борту,
И жизнь мою Бог доверяет
Всецело лишь мне одному,
Стою у штурвала надежды,
По компасу веры плыву
И с Богом в душе я спокойно
Свою выбираю судьбу.
Лев ВИЗЕН. Алый дождь ...
. . . . . . . . . . . . . . . В. А. и К. Д., афганцамАлый дождь
. . . . . . . . . . . . . .мыл для нас дороги.
В дней расстрелянных
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . череде
Раздавали мы смерть,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . как боги,
Оказавшиеся в беде.Блеск рассвета
. . . . . . . . . . . . . . . . .сочтя наградой,
Без присяжных
. . . . . . . . . . . . . . . . .решая спор,
Калашом, ножом или градом
Исполняли мы
. . . . . . . . . . . . . . . .приговор.Но сорвались в ущелья
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .тройки
Наших судеб.
. . . . . . . . . . . . . .И Гиндукуш
Схоронил в ледниках
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . осколки
Наступивших на мины душ.
И петлей
. . . . . . . . . стянулись дороги.
Гильз летящих
. . . . . . . . . . . . . . . . замолкла медь ...
Мы ушли из Афгана, как боги,
Отказавшиеся умереть.----------------------
"Град" -- передвижная, реактивная, 122 мм система залпового (40 зарядов) огня.
Olya. Нам не стать Богами
Через 10 лет, человек взрослее станет
Он поймет, что не сравнить с Богами
Тех степей, и подснежник у ручья
Где бродили мы с тобою ты и я.И промчится лет 100 с тех пор
Но не забудешь ты этих гор
И прольется ручьем река
Ты все поймешь наверняка!1000 лет пробегут незаметно
У человека богатства несметно
Но как бы он не был велик
Не заменит своим Божий лик!Людям увы, не стать Богами
Все не скажешь увы, словами
То, что происходит только с нами
Пишется Богами годами!
29,04,2009
Olya. Нам Богами не быть!
Я не могу Богом стать!
Да и ты наверно тоже!
Как мне боль унять!
Она на рай не похожа!Ты не можешь смех сдержать!
Нам Бог предлагает ложе!
Нет, этого нельзя ждать!
У меня мурашки по коже!Ты прикоснешься ко мне!
Я прижмусь к тебе!
И ты скажешь: «о Боже!»
Я отвечу: «Я люблю тебя тоже!»
29,04,2009
Olya. Не смогла увидеть Бога
Я хотела увидеть Бога!
Бога увидеть в тебе,
Но у тебя другая дорога,
Ты думаешь лишь о себе!Я понимаю! Все это строго,
Но людям Богами не быть!
Им не дано даже простого,
Чтобы клеймо с друг друга смыть!Нет! Богами нам не быть!
Не взлететь нам выше неба,
Перестать нам матом крыть,
И прогнать в себе сноба!
Кошенбек Глаша. Вицли-Пуцли, Ра и Один
Вицли-Пуцли, Ра и Один
наблюдают за порядком.
Мир и нов, и старомоден,
и забавен, и с оглядкой
друг на друга правят боги
со своей небесной точки.
Пазл, полученный в итоге,
симпатичен, но кусочки
иногда ложатся криво,
или даже исчезают –
вместо джипа выйдет Нива,
ледники коварно тают,
смех, веселье - слезы после,
так, что кажется, утонем,
и кусается, как взрослый,
злобный карликовый пони.
Хоть другие боги тоже
забегают к ним на точку,
но проблемы, в общем, схожи,
даже хуже заморочки.
И обидно им до муки,
если плохо всё выходит,
но не опускают руки
Вицли-Пуцли, Ра и Один.
Сводная табличка моих оценок
(может сильно отличаться от результирующих оценок жюри)
4 Павел Галачьянц (Галич) = Пыль...
6 Александровская Наталья (Njura) = Бог и человек
7 Михаил Беликов = Ошибка Богов Михаил Беликов
6 Кульков Михаил = День Белого Слона*
7 Петров Валерий (Петвал) = Исповедь.
3 Владимир Семихов (Сеня) = А может сей эксперимент...
6 Вера Рычихина (Вера) = ЧЕЛОВЕК НАЧИНАЛ…
6 Вера Рычихина (Вера) = ОБЕЗЬЯНА ВЗЯЛА…
2 Вера Рычихина (Вера) = В ЗАЛЕТЕЙСКИХ ПОЛЯХ
5 Вера Рычихина (Вера) = АСФОДЕЛИИ
5 Вера Рычихина (Вера) = УЖАСТИКИ
2 Вера Рычихина (Вера) = ВСЕ СТРАХАМИ ОКРУЖЕНЫ
3 Вера Рычихина (Вера) = СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ
2 Вера Рычихина (Вера) = РАСКАТЫВАЙ ГУБИЩЕ
4 Вера Рычихина (Вера) = ВСЁ ОСТАЁТСЯ ТАК
2 Вера Рычихина (Вера) = ВЫВОД ДЕДОВ
4 Валентин Литвинов = Ничто человечье не чуждо
7 Карапетьян Рустам = И вот когда так шарахнет
6 Карапетьян Рустам = Шел дождь. Сто лет.
7 Карапетьян Рустам = В жадной пустыне Гоби
6 Беленькая Анна = После смерти
8 Евгений Петропавловский = СТАРШИНА ЛУНЫ
8 Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко) = Старик
7 Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко) = Сумерки
5 Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко) = Дом
5 Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко) = Глаза спокойны
6 Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко) = Проверка слуха
6 Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко) = КАЗАКИ: Игра превыше всего
4 Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко) = Рецепт внесмертия
4 Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко) = Молитва
7 Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко) = Камо грядеши?
5 Данила Кукумбер (Андрей Наройковский-Данильченко) = Мечта о бессмертии
0 Begun = Электрологичности
7 Эдуард Караш = НВОСХОЖДЕНИЕ. Песня
7 Сергей Щеглов = оптимистический взгляд на апокалипсис...
5 Дмитрий Зотов (mirddin) = "Для того чтоб сыграть на планете Земля..."
4 Павел Сердюк = А человек ли человек...
4 Павел Сердюк = Обезьяна палку не взяла
7 Павел Сердюк = Что это светлое там впереди
7 Павел Сердюк = Тварь не всегда равна творцу
2 Павел Сердюк = В двадцать лет не думаешь о прошлом
2 Павел Сердюк = Окаменевшее бревно...
7 Павел Сердюк = Так бы палка и лежала
8 Наталия Шиндина = Эсхатологическая космогония
8 Стас Максимов = Космичская трагедия
4 Евгений ШАНТЫРЬ = И С БОГОМ В ДУШЕ!
8 Лев ВИЗЕН = * Алый дождь ...
3 Olya = Нам не стать Богами
2 Olya = Нам Богами не быть!
3 Olya = Не смогла увидеть Бога
5 Кошенбек Глаша = Вицли-Пуцли, Ра и Один
Андрей Злой
Ласкай себя – до крика, мной ласкай,
моя богиня, стерва, одалиска!
Бессмертный грех – к тебе припасть так близко.
Ты – берег, бездна в рай!
Скольжу за край...
О внеземном искусанные губы,
твистующих сердец ламбадный ритм,
и – оргией мужских и женских рифм –
поэма рук...
Рай? – Ад, хоть в дар врагу бы!
Захлёбываюсь, бьюсь о дно... лечу!
Так сходит свет небес на прозелита:
ты – Афродита! Фрейя!! Аэлита!!! –
сошла ко мне по звёздному лучу.
Шепни невыразимое словами! –
желанием, поющей тишиной,
улыбкой, уносящей в мир иной –
иной! – но твой...
Там я сгорю в нирване.
Порнушка в поэзии – понятие расплывчатое. Про барковские творения большинство скажут – «порнуха, блин!», но, сознайтесь: прочтёшь, поржёшь, а – «не встаёт». Какая же это порнуха? Так, «великий и могучий»… А пастернаковское «Мело, мело по всей земле»? Другой полюс: назову порнушкой – ценители в бутылку полезут, «Как можно!», хотя – описание того же процесса.
Впрочем, до корифеев мне далеко – раскрываю тему, как умею. Субъективно-ненаучно – при социализме до всего самоучкой доходить пришлось...
И вспомнился мне другой случай – как-то, ещё классе в пятом, поскандалил я с матерью, тоже какое-то странное ощущение кольнуло – и вдруг грохот в серванте! Смотрим – а там ни с того, ни с сего одна из чешских рюмок – из закалённого хрусталя – разлетелась. На мелкие осколки, всю полку стеклянными кубиками усыпало. Тоже совпадение?
Читал такую теорию – будто наши мысли складываются в какое-то общевселенское психо-поле, на вполне материальном уровне проявляющееся. И «не держи́те эмоции в себе», «выплеснуть эмоции» – выражения не образные, а вполне физические. Кое-кто пытается даже эти поля и всплески замерить.
И, если волна эмоций долбанула, например, по узлу напряжений в закалённом стекле или по какой слабинке в электронике – вероятны, мол, неприятности.
«Идеализьма это, кааанечна, и ваабще – лженаука буржуазная, абстракцизьм, тьфу на неё!», но…
Бес его знает – а вдруг?
Лампочка… лам… И тут до меня дошло!
Рядом из стены торчал толстенный силовой кабель, а на конце призывно топы́рились свежезачищенные алюминиевые жилы – толщиной с палец и без малейших следов изоленты!
Не знаю, как вас, а меня при виде такого натюрморта посещает мысля́ философски-улётная: «во, блин, хуху́ не хохо́?..», и ручонки неодолимо тянутся эти самые жилы прижать друг к другу. С чисто ознакомительной целью.
Именно так оно немедля и содеялось.
Дальше спектакль пошёл по канонам классической электродинамики, приложенным к столь же классическому припадку разгильдяйства.
Вспышка была… ну, сами при случае попробуйте. Авось понравится. Я не видел ни хрена (хоть и заранее инстинктивно пришурился). Вокруг восторженно вопили десятка три глоток и слышался треск гибнущих стульев.
«Двести двадцать…» – пробормотал я смущённо… «Не-а, триста восемьдесят!» – поправил из темноты чей-то ехидный голос.
Как оказалось, вышибло весь корпус. В окне, выходившем на внутренний двор экс-тюряги, было, «как у негра в …». Прущий из аудиторий народ радостно скандалил и чиркал спичками.
В туалете шипела вода и кто-то гулко обсуждал маму ректора...
... Сквозь узоры на лестничных окнах еле сочился свет фонарей, процессия ощупью спускающихся напоминала исход зомби с окроплённого святой водой кладбища.
На первом этаже говорили почему-то вполголоса. В гардеробе нервно порхали лучи фонариков, на столике вахтёра освоилась восхитительно старомодная свечка…
Улица встретила ударом ветра. Я поправил шарф.
На Садовом было морозно, нео́ново и скучно.
- - - - - -
«Оргвыводов» не последовало. Иначе пришлось бы признать, что на подведомственной территории торчат опасные для жизни причиндалы – а это администрации было совершенно ни к чему.
Сокурсники на мою коррективу в расписании тем более не обижались – казус с гоготом вспоминали лет десять спустя.
Кабель, конечно, остался, но (обмотанный слоями изоляции) стал напоминать нечто эрегировавшее…
Мне кажется, он тоже был доволен.
Дело было в начале 70-х.
Я тогда учился в одном ну ооочень электронном вузе. Готовили из меня математика, но дома кладовка была превращена в довольно разноплановую лабораторию, где я забавлялся Бог знает чем.
Это было распрекрасное время, когда мало что можно было купить, зато что угодно – «достать». Доставали обычно из-под полы, у деляг в магазине «Пионер» у Белорусского. Но были и заветные места, где многое можно было поиметь совершенно бесплатно. Например – институтская свалка.
Чего там только не было! – от ещё не распакованных радиоламп и пачек резисторов до раскуроченной авиационной катапульты и останков гидравлического пресса. Причём кое-что было совершенно новым – кафедрам в конце года срочно требовалось «освоить выделенные фонды», и покупалось, не глядя, всё, что в тот момент удавалось «выбить».
Специально для переноса найденных сокровищ я переделал свой портфель: после отстёгивания внутренних перемычек он превращался в некий «портфелевидный» мешок. Пришлось даже пластиковую ручку заменить на любовно вырезанную дюралевую и укрепить верхнюю рамку и дно.
Другие завсегдатаи этого клондайка тоже изгалялись, как могли. Так что вскоре из наших измученных диффурами и единственно верным учением мозгов вытекла резонная идея – конкурс «Через нашу проходную пронесу и мать родную!».
Лично моим высшим достижением стал свежесписанный форвакуумный насос РВН-20 – чушка весом с центнер. Эту драгоценность я выволок в три приёма: мотор с пускачом и шкивами (относительно легко, в портфеле), негабаритную чугунную станину (ухарским перебрасыванием через забор в соседний с институтом двор), и сам насос – больше 40 кГ при слитом масле – тоже в портфеле, через проходную, лёгким прогулочным шагом, при собственном моём весе 70 кГ… В общем, ребята рассказывали, что шёл я под углом градусов 45 к родной землице, но – чёрт не выдал, замдекана не съел! – в момент прохождения вахтёра в дверях меня заслонили сразу несколько входящих…
Я был горд, как домушник, только что обнёсший Форт Нокс.
Впрочем, остальные тоже не отставали.
Но точка в соревновании была поставлена старшекурсниками с соседнего факультета. Они вынесли… рояль.
Непрофильный предмет музыкальной роскоши стоял в холле второго этажа около актового зала и на моей памяти не использовался.
Эпическое действо было подготовлено по заветам Станиславского: «Не верю!» могло стоить студбилета. Как минимум.
Четверо тщательно подретушированных молодых дарований в заляпанных спецовках и разномастных кепках нетерпеливо пыхали «Беломором» и доступно выражались. Вахтёр суетился, открывая запертые секции дверей. Одну из стеклянных створок пришлось даже демонтировать (открутив несколько болтов на петлях).
Спросить документы на вынос никто и не подумал – такой борзости нормальная вузовская охрана в те тепличные времена просто предположить не могла. В здании бушевал летний ремонт, и на вахте уже не реагировали на снующих туда-сюда посторонних работяг. А чтобы мужиков не прищучили на следующий день, операция была проведена после последнего экзамена, перед каникулами.
Вынесенную матценность оставили сразу за дверьми, под наружным козырьком, поручив её строго-настрого надзору вахтёра, и недовольно бурчащие «пролетарии» пошли шабашить.
… Администрация чухнулась только под вечер.
Кто и как воло́к рояль обратно – история умалчивает: мы в тот момент чествовали триумфаторов в пивнушке на Котельнической.
На повестке дня стояло: два месяца законных каникул и новые свершения. Я ощущал уверенный азарт – нам, салагам, было, на кого равняться…
Для начала надо было получить характеристику – обязательно отпечатанную на машинке, подробную и сугубо положительную. Её обычно сочинял сам характеризуемый, подписывали директор, парторг и профорг после виз начальника первого отдела («секретчика») и комсорга центра.
Секретчиком в нашем бедламе был Иван Иваныч Уваров – тоскующий по былой работе престарелый гебист. Поскольку никаких гостайн у эскулапов не предвиделось, бедняге оставалось только развлекаться в меру должностных инструкций.
Вы приносили Иван Иванычу любовно отпечатанный текст и огребали что-нибудь типа «сейчас в этом абзаце положено выражаться так-то!». Через полдня тюканья одним пальчиком рождался исправленный шедевр – и тут же вдохновенно перечёркивался тремя строками ниже или выше: «а вот здесь надо…». И так далее – до десятка итераций; рассекретить сразу все «ошибки» было не стильно.
Каюсь – мне не довелось оценить всей прелести этого садо-мазо. Беда в том, что одну из пультовых пишмашей мы чуть раньше перепаяли на стандартный русский шрифт – специально для печати служебной макулатуры (тогда это было супер-экзотикой). Получив очередное ц.у., я мчался к себе, правил строчю́лечку в самодельном редакторе, наслаждался бешеным треском литер – и, как чёртик, возникал перед вытаращенными очами отца инквизитора. После третьей попытки он безнадёжно вздохнул и пометил сразу все оставшиеся места. На его лице было написано законное разочарование в людях…
Зато с визой комсорга вышел эпический облом. Как раз неделькой раньше нашего лидера застукали за нетрадиционным соитием – в те нетолерантные времена «пидарасы», согласно ст. 121 УК, всерьёз считались уголовниками и, естественно, вести передовую советскую молодёжь к светлому будущему права не имели. А выбрать нового «вперёдсмотрящего» мы ешё не успели.
Волей-неволей я ограничился визами его зама плюс отдельского комсорга – и плод моих трудов отправился на подпись «наверх»…
Через несколько дней я предстал перед выездной комиссией в райкоме КПСС. Синклит состоял из дюжины скучающих ветеранов – виртуозов в доведении жертвы до мышиного писка вопросцами вроде «А кто был третьим секретарём тамошней компартии в... ээээ... одна тысяча девятьсот энном году?».
К счастью, мне – для начала – было озвучено дежурное: «Какие общественные нагрузки несёте?». Следя за бегающими по стене солнечными зайчиками, я отчеканил: «и.о. руководителя группы внутреннего контроля РК НК». На дедуль это произвело прямо-таки магическое действие. В комнате повеяло мелодией «Не думай о секундах свысока…», и моя разгильдяйская рожа начала трансформироваться в профиль добряка Мюллера: «А вас, Штирлиц, я попрошу…». Тряхнув головами и мысленно перекрестясь на портрет основоположника, старички единогласно проголосовали «за!». Дополнительных вопросов не было.
Перед первой поездкой на Запад была ещё одна обязательная процедура – надо было пройти инструктаж, причём не где-нибудь, а (для москвичей) в здании ЦК КПСС на Старой площади. Реально всё свелось к получению в одном окошечке бланка инструкции по поведению «за бугром», подмахиванию его и сдаче в другое окошечко. Предполагалось, что после выполнения этого акта экзорцизма мой моральный уровень взлетел на недоступные врагу высоты.
Ну, а дальше замелькала уж совсем проза – получение нищенской (но вожделенной!) суммы в валюте на расходы, оформление авиабилетов, покупка разрешенного к провозу количества спиртного, батона сухой колбасы, консервов…
Впереди с нетерпением ждал Париж.
Немаловажным элементом тогдашних учёных посиделок была «культурная программа» – посещение какой-либо местной галереи, старинной ратуши, замка архиепископа, музейчика виноделия в поместье Мутон-Ротшильдов и т.п. Кроме того, традиционно (лат. symposium – попойка…) принимающей стороной устраивался выпивон – в мэрии, в местном гольф-клубе, на пивзаводике или в ископаемом элитном кабаке («… нашему городу уже больше тысячи лет, этот – припортовый – район был построен первым, а моряки всегда любили согреться, так что сей подвальчик был построен еще тогда… во-во, и с тех пор не изменился»), а дополнительные «заседания» участники импровизировали сами, в более тесных компашках.
Ну, доставать дефицитные билеты в Большой – это было дело дирекции, а вот выпивон…
В те счастливые застойные времена, по секрету, особо стабильной практикой в питии отличались вовсе не водопроводчики, а сугубо гнилая интеллигенция – медики и мы, компьюторщики. Ну, не контакты же протирать было выдававшимся нам чистейшим медицинским.
Неформальную встречу постановили организовать на квартире одного из наших мужиков, с подходящим метражом. Пригласили пару американцев, венгра, чехов, шведа, бельгийцев и ещё кого-то – уже не помню всех.
На поддержание чести державы была пожертвована икра, сырокопчёная колбаска и прочий, коллективно полученный по заказам, дефицит. Дамы вдохновенно изобретали салаты, грибки/огурчики/паштеты и т.п. «мировой закусон» – в общем, веяло то ли 8 Марта, то ли обмыванием годовой премии.
Со спиртным тоже проблем не было: что-что, а винные отделы в московских магазинах в доперестроечные времена не оскудевали. А главное, на кухне непрерывно свершалось Таинство Творения: спирт из канистры и вода из фильтра на глазок смешивались в завалявшейся стеклотаре; иногда вода (по наитию) заменялась «Байкалом» или «Тархуном». «Аутентик рашн водка!» – возглашали мы с убеждённостью имперского герольда, внося результат в гостиную, и скручивали с горлышек наскоро присобаченные крышечки. Гости восхищённо взбулькивали на полудюжине языков.
Я отлично знал, что моей «нормой» было три стакана – затем мимика, язык и конечности начинали жить своей жизнью, автономной от центральных властей. Потому уже начиная со второго я стал откровенно филонить, искоса наблюдая за завязывающейся схваткой между профессором из Хьюстона и А.Е. – нашим завлабом. Похоже, техасец ожидал легко перепить «этого русского», но внешность немолодого московского еврея оказалась обманчивой – бутылки сменялись бутылками, лица соревнующихся принимали всё более марсианский оттенок, а шеф не сдавался. Мы болели за своего, за профессора болел его спутник – мой коллега, Майк (кстати, позже он мне признался, что заподозрил во мне агента КГБ – из-за моей относительной умеренности в питии).
Наконец, техасское светило сонно пробормотало пару не входящих в мой «стэндарт оксфорд инглиш» идиом и осело на стуле. Шеф глядел на поверженного супостата, как сын турецкоподданного на Кису Воробьянинова…
Заседание окончилось около полуночи.
Среди неотложных задач современности самой актуальной стала доставка гостей в нашу гостиницу. Для них вызвали несколько такси. Сложнее было с неходячими… – американец наотрез отказался просыпаться. После обсуждения всех «за» и «против» из вариантов с душем и ручной транспортировкой был выбран последний.
Церемониальный вынос тела и его спуск производились по-старинке, по лестнице – в маленький лифт мы просто не поместились бы. За шествием, прижавшись к стене, скорбно наблюдала соседка с мусорным ведром.
Лично мне доверили левую заднюю гостя. В одном носке. Другую поддерживал Майк. Свободной рукой я нёс ботинок, который почему-то не пожелал воссоединяться с владельцем.
Ботинок и профессора загрузили на заднее сиденье «жигулёнка», Майк обречённо рухнул на переднее, А.Е. – с остекленевшим взглядом – воссел за штурвал, и ковчег торжественно тронулся…
… Ноги мчали меня по ночным улицам к метро. До Новогиреева было ещё пилить и пилить, с двумя пересадками. Спальные кварталы лупились слепыми послеполуночными окнами. «Йез, блин! Можем же, когда захотим…» – гордо взмывало в голове…
На рассвете мне приснился ковбой, гарцующий на чайнике. Чайник ржал и плясал вприсядку.
P.S. Как позже выяснилось, вынесенный мною ботинок был вовсе не профессорским, а размера на два меньше… Увы – его владелец так и остался неустановленным.
--- --- ---
В Испанию мы летели на настоящем самолёте. Как в телевизоре.
У самолёта сзади приделан острый хвост. Им лётчик царапает небо, если летит высоко. Получается длинный белый след, чтобы не потеряться. Я сам сообразил.
Но вначале мы долго-долго играли в пассажиров. Сперва в одной большой комнате, потом в другой, потом в третьей. Это у взрослых уговор такой, понарошку.
Потом вдруг все заторопились. Мы быстро-быстро пошли по коридору, и пришли в самолёт. Меня мама у окошка посадила и строго-настрого пристегнула – чтоб не баловался.
Всё вокруг побежало назад и сразу куда-то провалилось. А самолёт остался. За стеклом пар запушистился, потом стало очень светло. Мама сказала «Слава Богу, взлетели!».
По проходам ходили феи. Они всех бесплатно угощали. Папа тоже хотел взять стаканчик, но мама не позволила. Я пять раз пил пепси-колу, пока не захотел пѝсать. Когда мы с мамой вернулись из туалета, папа пел «Ой, морроз, мороо-оз!», хотя было не холодно. А мама пояснила, что он уже тёпленький. Я и сам понял, что папе жарко: лицо у него было совсем-совсем красное – как в баба-Любиной бане, и он смахивал пот на соседей.
Мама назвала папу дураком, и они поспорили. Мой папа – не дурак, просто он маму плохо слушается.
Тут одна из фей о чём-то громко заговорила. Потом напялила толстый-претолстый оранжевый топик и стала перед нами крутиться. А, по-моему, ни капельки не красиво! Но ей я это не сказал.
Окно мама открыть не разрешила: там, снаружи, очень холодно и можно простудиться. А внизу сугробы – совсем как зимой, мягкие и высокие. Выше папы. Но их никто не убирает. Снег сам кое-где подтаял, а под ним – зелёные квадратики и мусора видимо-невидимо, коробочек всяких. И жучки так и бегают, нас не боятся. Мы летели совсем медленно, я всё-всё разглядел.
Следующий раз без санок не полечу.
Перед посадкой мы разбудили папу, и он чуть не вывалился в проход – смотрел, не несут ли пепси-колу. Но фея строго-строго улыбнулась и велела нам пристегнуться. Как на американских горках. Я вначале обрадовался – но нас только разок тряхнуло.
--- --- ---
В Испании живут туристы и голуби. А ещё там есть испанцы.
Испанцы – это люди такие. Совсем как настоящие, только говорить правильно не умеют.
Зато они любят петь и плясать. Папа сказал, что у них даже быки пляшут перед тем, как стать шашлыком. Дядя, танцующий с быком, называется «тореро». Я его на фото видел, – он очень красивый, в звёздочках и с шампуром.
А ещё испанцы делают из винограда вино. Вино я на Новый Год попробовал – из папиного стакана. Оно щекотится, как нарзан, но не в носу, а в горле, и сразу хочется кашлять. Виноград вкуснее, особенно без косточек. Не понимаю, зачем взрослые его портят.
--- --- ---
Вначале мы жили в маленьком домике, – как у бабы Любы. Только скучнее: не было кур и Бобика. Зато речка шире, аж другого берега не видно. И на берегу нет травы и коровьих лепёшек – сплошная песочница.
Мама сказала, что это не речка, а «море». Как то, которое по телевизору. Море – это такая речка, у которой один берег есть, а второго ещё не сделали. Море мне понравилось, только вода в нём пересолёная. И, когда входишь, волны пихаются.
Мама любит на воде дремать. На спине. Руки раскинет, глаза закроет – и похрапывает даже.
Она меня тоже научила.
Если глубоко вздохнуть, и дышать мелко-мелко – то лежишь себе на воде, лежишь… Как на диване. Только ноги начинают тонуть. Но я научился живот напучивать – и поплыл, совсем как мама.
А папа так не умеет – у него кости тяжёлые.
Зато папа может плавать очень далеко. Даже с берега не видно. Тогда мама волнуется. Она говорит, что у неё на шее сразу двое ребёнков, считая папу.
--- --- ---
Мы сразу пошли обедать и мама сказала, что «здесь – шведский стол». Это только так называется – «стол», на самом деле взрослые так говорят, когда нужно есть, сколько влезет, как у тёти Зины на дне рождения. Я взял шесть пирожных. А супа есть не стал.
«Весь в отца!» – сказала мама, и они с папой снова поспорили. Совсем-совсем громко шёпотом. Мама почти заплакала. Я тоже заплакал, и они помирились.
А потом мы пошли к морю. Там было весело – зонтики, чайки и мороженое. Мама мне его три раза покупала!
Папа тоже ушёл за мороженым, а когда вернулся, ему снова было жарко. Мама сказала, что теперь папе море по колено. Но в воду его почему-то не пустила.
……………
(2010 г.)
А здесь видим – человек не ради халявы пришёл: лапки трясутся, зрачки из глаз выскакивают… Душа речи просит.
Капнули медицинского. Рассказывает.
Иду я, говорит, по подвалу зоны Б-4 (это, поясню, – та, где морг). Всё как обычно – лампочки через три на четвёртую мигают, пылища, паутина в три слоя, крысы дохлые… Нормальная рабочая обстановка.
Вдруг слышу – циркулярка работает и насвистывает кто-то весело. Что за хрень? – мастерские, вроде, в другом корпусе… Заглянул.
Стоит в комнатушке лысый мужичонка, держит человечью голову за уши – и циркуляркой её вдоль распиливает. От носа к затылку. Дело неспешно идёт – голова, видать, замороженная. То ли для лекции пособие мастерит, то ли материал для диссертации… Бес знает, – но зрелище неслабое. Даже Лёху повело.
Мы, конечно, посочувствовали, поддержали за упокой, поспорили – какую из половинок безутешные родственники получат… щекотливый вопрос.
Я потом у знакомого хирурга спросил – что сия жуть означает? Он удивился: вскрытие – это нормально, но чтоб так… Мистика.
На всякий случай, мы бабам посоветовали: идёшь в подвал – бери головку чеснока. От греха подальше.
Мужичонка в комнатушке…
___________________________
(02.05.2012 21:20..21:45)
То ли народец у нас особо некультурный подобрался, то ли в природе человечьей это, а только вижу – чуть что, пользователи набирают что-нибудь вроде «дура», а то и похлеще… В общем, обижают почём зря беззащитную технику, а той и ответить нечем.
Непорядок.
И вставил я в анализатор входной строки проверку на мат. Плюс генерацию серии ремарок «в тему».
Ну, например, получает жестянка очередное «Дура!», видит корень «дур», оскорбляется и начинает генерить, типа: «Сам дурак, сам дурак! Тупее валенка! Кретинарх! Дебилиссимус задрюченный! Таким уродился или в унитаз уронили?» и т.д., – отповедь случайной длины и состава. Степень нецензурности зависела от входного раздражителя. Пришлось даже написать генератор многоэтажных матюков на основе «оскорбительных» корней, суффиксов и окончаний – оттянулся на славу.
А чтобы удовольствие продлить, система (случайным образом) могла к теме ещё несколько раз вернуться через минуту-две «нормальной» работы, повозмущаться в задний след, типа: «Нет, вы на него полюбуйтесь! Пол-извилины, а делает вид, что трудится!» и т.п.
Всё бы в кайф, да иногда и накладки случались. Например, когда всеми уважаемый профессор (нынче – академик!) Дурнов попробовал зарегистрироваться, машина о нём такого порассказала… Мда. В общем, пришлось немного распознавалку усложнить.
И вот ведь что примечательно. Мужики с программой «посоревновались», погыкали – и интерес потеряли.
Зато дамы…
Дамы получили игрушку: судя по протоколам, они с наслаждением вели ругательные «дискуссии». И – ужасно возмущались непристойным поведением техники. Но провоцировать машину не прекращали.
А вы говорите – ранимая женская душа…
____________________
(01.05.2012)
В клинике стояли видеотоновские мониторы, VT-340. Архаичный гробик на монохромной трубке, никакой лишней графики и т.п. – кажется, что тут учудишь?! Но…
Пришли к нам два экземпляра с белым (а не зелёным, как остальные) свечением. И начало именно на них твориться.
Медсёстрочки-операторши с круглыми глазёнками рассказывали: появляется вдруг на экране огроменное слово – то самое, из трёх букв… И буквы, как ни дико, ЦВЕТ МЕНЯЮТ: то зеленеют, то синеют, а то – красные, охальники, и всё подмигивают, подмигивают...
Мы коллег, естественно, успокаивали: в отпуск пора, заработались, ну, какие цвета на нецветном дисплее?! быть того не могёть, сами ж знаете! А венгерская техника продолжала издеваться над законами диамата.
Потом чудеса как-то сами сошли на нет… В молодости всё быстро приедается.
Вот и эффект Бэнхема… тоже приелся. Что за эффект? Иллюзорный цвет. Если заставить чередоваться чёрно-белые поля по определённому закону, появляется чёткое впечатление окраски. В Новосибирске (кажется) в начале 60-х даже эксперимент провели – по нецветному ТВ транслировали «цветную» заставку. Зрители хренели.
На чёрно-белом мониторе впечатление ничуть не хуже.
Испытано.
__________________
(28.04.2012)
Жизнь? – Обыкновенно. Мелькнула.
Старший сын умер год назад, да... У внука собственный бизнес за океаном. Вчера забегáла правнучка: бандана с алым кругом, рваные джинсы.
Алое солнце Ямато.
Каждый август сэнсэй посещает храм Ясукуни. На пуговицах поблекшего кителя – три лепестка сакуры. Божественный ветер... жизнь невесомей лепестка, долг тяжелее Фудзи…
Ветер унёс лепестки в море.
В городе его узнаю̀т. Он – легенда.
Раритет!
Наедине ножны припухлых век морщатся: катаны блестят обидой…
Он –
не успел.
________________
(21.04.2012, для конкурса «Страна восходящего солнца»)
«Кыш, проклятый!» – орала дворничиха Валя на некстати медитирующий снег.
Но он не слушал.
Он весь ушёл в себя. В воображении он был белым и пушистым. И шёл гордо, как подобает посланцу небес.
Автомобили месили в пробках серую грязь. Жирные тучи вдыхали пары тетраэтилсвинца и щедро срыгивали алчущему Городу. Город кайфовал.
Люди грозили тучам лопатами и выражались.
«Какое падение!» – скривился Создатель, провожая взглядом 3245646441947-ю снежинку.
Снег медитировал…
(03.02.2007 16:09, шарж из рецки на «Снег медитировал» © Наташа – сегодня погода напомнила :)) )
Ввёл я, значит, очередной хитрый вопросец – «Хотелось ли вам когда-либо стать существом другого пола?», жму перевод строки. Телетайп строку перевёл и сам по себе резонно отпечатал: «ЗААЕБЫИН» (маленьких букв там не имелось, как класса).
Потом ещё раз перевёл строку и начал тарахтеть какую-то ахинею.
Ну, кнопки на него не действовали. Питание выключил, включаю – продолжает печатать нечто невообразимое. Скандал! Мистика в передовом советском учреждении!
Все, кто были в ВЦ, на мои выражения набежали. Смотрят вопрос-ответ, о чудесах иностранной техники рассуждают, меня с пристрастием расспрашивают – не моя ли то шуточка. Особый интерес девочки-операторши проявляли – темпераментный телетайп с кавказским акцентом не каждый день встретишь.
Хорошо, местные электронщики сообразили. Там в блоке управления у релюшки контактики подогнулись, при тряске сами замыкаться стали. Он буковку стукнет – трясётся – контакты друг о друга дребезжат – он следующую, случайную, лупит… И так далее.
У меня потом эта распечатка долго хранилась. Может, и сейчас где валяется – в своём бардаке уже не сыщу. Знакомым показывал, народ хохотал – но, чую, сомневался. А ведь было это, было!
А вы говорите – «элементы искусственного интеллекта». Америкашкам до такого – расти да расти. Эх, было время…