зреет на черной ветке
кромешный день
плачет по-детски
взбалмошный воробей
че́ййа чейчей
чейчеййа́
падает
тонет тихо созревший плод
только плывет куда-то
сумрачный город-плот
где поджимая лапки
под крышей глухой зимы
птаха канючит: чьи́ мы,
чьи мы́ чьи мы́
качнётся шар и всё перевернётся:
вода и свет, дома и облака.
звезда родится в глубине колодца,
слетит чуть слышно слово с языка.
синицам вдоволь нынче белых крошек,
блаженный мир нечёсан и небрит.
а ты стоишь на небе, огорошен,
с новорождённой звёздочкой внутри.
воды твоей реки шелестят: плыви
щукой ли стерлядью, нельмой
плыви, плотвой
мимо ветловых склонённых вый,
время тебе – водой.
2.
время моё/твоё – золотой песок
на синеполоховых берегах реки.
слышишь, как мой колышется голосок?
ты на него теки.
там, где Иртыш вбирает песок губой –
сладок укус шипа.
здесь, не заметим как,
прошлых обид засушенный ветробой
прочь унесёт река.
3.
где шепелявый ветер, найдя причал,
выдохнет,
сплюнет чертополох,
брызги легонько смахнёт с плеча
русоголовый бог.
время волной прибьётся к босым ногам,
время мое/твоё -
золотой песок.
дай на двоих в своем царстве нам
синеполошный сон.
высо́ко плещет озерцо
лучи
сквозь сердце
лилейным звоном бубенцов
молчим
и верим
где ветер воет на разрыв
где страх язычен
бубнят безумные волхвы
азы о
вечном
пламени земном
небесном
мы облака
мы облака
в миру
отвесном
когда меняются константы - рушатся вселенные,
развенчиваются солнце-луна-звёзды,
что было прочно - рвётся.
ходит любовь простоволосая, нищая, бледная,
с котомкой заплечной,
руку тянет: "подааай".
"чего тебе надо, калечная?
возьми медяки
и отстань..."
когда меняются константы - текут вспять реки.
сердца говорят по слогам-звукам-буквам -
немеют,
пересыхают в них русла:
всё возвращается к устью,
в ручеёк-родник-землю, -
"говоришь?
говори, я не
в(нем)-
лю..."
когда меняются константы - мир дробится на части:
я и ты - в числителе, счастье -
в знаменателе, получи своё частное,
что в остатке - не важно.
округляем в меньшую,
суть вещей изменим и
будет всё по...
фэн-шую.
когда меняются константы - мокрыми зубами небеса
в твои земли вгрызаются.
не (Ной), не кричи, помоги себе сам.
глядь, и нет тебя.
и нечего больше спасать.
только пыль времени -
зыбуча, вездесуща,
ни рода, ни племени -
поблёскивает. всё видит, знает, помнит.
и ветер - вихрастый паломник -
где мокро - присыплет, что больно - осушит.
соберёшь себя по звукам-пылинкам-искоркам,
никогда не смотри назад -
блаженная нищенка ходит исподволь,
руку подаст,
а в ней пятаки - тебе на глаза.
ходит дед седой впотьмах
зазывает стаи птах
сОрок пО сорок сорОк
небо застят
в крылья вперился злой рок
в клювах - счастье
ходит дед седой впотьмах
зазывает стаи птах
под сорочий говорок
счастье село на порог
баба ушлая метлой
замела его в подол
подняла метель метла
черноту дотла свела
сидит, удит бог на высоком берегу,
не быть головастику даже лягу...
вскрылась неба рыбная жила -
душка-бесёнок, будешь наживкой?
об этом гулит нежное дитя
и женщина со взглядом лебединым
легко умеет по лицу читать
сквозь сон её обнявшего мужчины
кто вымолчит: блаженно триедины
***
чем больше неба, тем глубже в осень.
чем шире хляби, тем гуще грай.
закаты бьются дождями оземь,
и тьма трепещет, как пустельга.
под гнётом неба распахнут город -
аника-воин - намок, продрог.
а ты с изнанки по швам распорот -
твой бес ухватист и долгоног.
***
Здесь дне-вне-пад. И дни опадают гулко –
осень кропит опавших: да будут святы.
Тьма, расползаясь, пятый отыщет угол
в мире, в котором снова любовь распята.
Холод пожнёт плоды – хлеборобец ловкий –
время пройдётся, будет стерня фасетом.
Слышишь, курлычут? К новым краям зимовки
души летят простивших тебя блаженных...
***
дело не терпит пауз
точат секунды свет
искры летят и в хаос
впал прошлогодний снег
дай помоги избави...
сон не смахнуть рукой
пробует конь губами
соль вековых икон
" Как по-сорочьи, слышишь, стрекочет ветер -
жди, напророчит к ночи вестей дождливых".
Он говорит: "Ату" - головёнкой вертит.
Я обнимаю чудо - на ветхом свете
нету меня счастливей.
бывают облака-дельфины
неожиданно выныривают из безбрежной сини
летят выгибая спины
когда-нибудь сигану за ними
в небесную пучину
сегодня облака - овечки
пальцы ветра путаются
в белых пушистых колечках
целует солнце
ягнят в бестолковые макушки
я поперхнулась. слово
застрявшее в горле
душит
в уши пастух дудит
выплюни проглоти
***
дай помоги избави...
сон не смахнуть рукой
пробует конь губами
соль вековых икон
под гнётом неба распахнут город -
аника-воин - намок, продрог.
а ты с изнанки по швам распорот -
твой бес ухватист и долгоног.
от крота-иртыша* подальше,
к милой оми дремотно-тишайшей*:
шкурка моя дневная -
встречной волною смыта -
дрейфует между сном и обыден-
ностью, и я оживаю...
Омь (в переводе с тюркского) - тихая, ленивая
В переводе с тюркского слово “Иртыш” означает “землерой”
от крота-иртыша* подальше,
к милой оми дремотно-тишайшей*:
шкурка моя дневная -
встречной волною смыта -
дрейфует между сном и обыден-
ностью, и я оживаю...
Омь (в переводе с тюркского) - тихая, ленивая
В переводе с тюркского слово “Иртыш” означает “землерой”
выгнал на выгул в небо табун коней –
кони подмяли кроны, затмили солнце.
время считать цыплят. тот, кому видней,
пересчитал вперёд и теперь смеётся.
знаешь, давай не будем готовить впрок
замшевых слов, обетов шелкОво-складных.
этот октябрь – распутье ветров, дорог –
в небе сошёлся клином, а нам туда, где
спит приручённый злой временной волчок,
где и молчать светло, где уймёт печали
наш доброжитель – запечный смешной сверчок –
в красном углу внимает ему молчальник.
листья и ветер сникнут, уснут в тиши.
и потеряв интерес, позабыв затею,
тот, кто придумал осень и нашу жизнь,
выдохнув тьму, придаст межсезонье тленью.
глянешь в окно, а там опадает свет:
мёртвые осы сны навевать остались.
тот, кто поднять не хочет набрякших век,
дай пережить нам эту твою усталость.
**************
вариант 2(сокращённый)
есть в октябре такое... из ряда вон.
будто бы кто-то чуткий следит за нами:
ветер гоняет в салки с сухой листвой,
тот, кто не дремлет, давно приготовил сани,
выгнал на выгул в небо табун коней –
кони подмяли кроны, затмили солнце.
время считать цыплят. тот, кому видней,
пересчитал вперёд и теперь смеётся.
знаешь, давай не будем готовить впрок
замшевых слов, обетов шелкОво-складных.
этот октябрь – распутье ветров, дорог –
в небе сошёлся клином, а нам туда, где
листья и ветер сникнут, уснут в тиши.
и, потеряв интерес, позабыв затею,
тот, кто придумал осень и нашу жизнь,
выдохнув тьму, предаст межсезонье тленью.
глянешь в окно, а там опадает свет:
мёртвые осы сны навевать остались.
тот, кто поднять не хочет набрякших век,
дай пережить нам эту твою усталость.
Просьба к читателям: напишите, пожалуйста, какой вариант вы считаете наиболее удачным.
Копила осень медяки листвы,
И верилось, надеялось, нет, – зналось,
Что счастье рядом. Будет. И не мало.
А в эту осень дождь совсем тосклив.
И встречные гудели поезда,
Зовя с собой в невиданные дали –
Невиданные виденными стали,
Но только юность дальше, дальше, даль...
До слёз смешила младшая сестра,
Которая, встречала, скорчив мину:
«Явилась снова старшая!» Марина,
О, как же новой встрече каждый рад!
Воскресный поезд в ночь меня умчит,
Оставив осень на пустом перроне.
Когда декабрь разомкнёт ладони,
Отца помянем. Больно. Помолчим.
И шевельнётся колкое в груди,
Когда, в какой-то вторник или среду,
Я позвоню: "Родные, ждите – еду!"
И Heavy metal память взбередит.
И вкатилась брюхом, с пылу,
осень в звёздные ворота
к повитухе - августице,
поджидающей гостей.
Заскулил, залаял ветер –
пёс дворовый, своенравный.
Засучил сентябрь ножкой,
жадно чмокая сосок...
А в косматых гривах вётел
проявился след кровавый...
Месяц, вынутый из ножен
пуповину пересёк.
Они придут: светлы, легки, честны
перед тобой. Волною память всхлипнет.
И звук допишет смытые черты...
...Да будет ночь...и музыка...и скрипка...
Примета – не кличь, на ночь глядя, птенцов перемен:
мол, штильно, да гладко, и всласть не мечтается боле,
предскажешь, расскажешь июнь – он всего лишь ремейк
апреля... и мая, но так изнуряюще болен,
что даже ночному дождю не унять его жар...
...И сон воспалённый, назрев, на две крайности лопнет.
Себя успокою: всё это бредовый кошмар –
грохочет гроза, а не времени стёртая лопасть.
Я знаю законы: не плачь, не проси, не предай,
что нас не убило – целебным осыпалось тальком...
...Но белый мой, справа, почти разучился летать,
а левосторонний, шептун, вопрошает,– а так ли
та песнь хороша, коль наскучил её перепев?
Возьми чистовик, надиктую другие законы.
– Скажи, правоплечный, а может быть прав тот, кто лев?
Но привкус миндальный от слов, тошнота до оскомы –
я их раздавлю, проглочу и от боли проснусь.
...А светлая бабочка в сердце хрупка, но живуча
(её не убьёт сгоряча несусветная грусть)
и шелестом нежным она исцелит и озвучит...
облака искали новый берег,
солнце шло уверенно в зенит.
птах мечту лелеял в подреберье,
не теряя заданную нить.
ветер задохнулся от эмоций
в миг, когда птенец ступил за край,
чтоб догнать краснеющее солнце.
птичья стая вздрогнула: "(и)кар".
выводя окрестности из комы
по своей манере бунтовской,
март, кошачий нынешний знакомый,
шёл во всю свободно и легко.
были облака подобны нимбам,
но бубнил капельный метроном,
что вот-вот на наc прольётся небо,
и вчера разхлябилось оно.
бессонницу рифмуй,
слагай по строчкам
сюжет –
глядишь,
и выпишешь судьбу
свою.
а кто-то первый,
между делом,
оставит гущу,
выпивая тьму,
и напророчит птичьим перепевом
тебе,
новорождённый чистый день.
Был апрель вертлявый эквилибрист
и, поддавшись ветру, сорвался ввысь.
Дождь шумел вдогонку: "держись, держись..."
Мы с тобой играем такой же блиц.
Слышишь? Грудно дышит, проснувшись, дёрн,
тихо-тихо, тонко трава поёт.
Расправляя перья, щебечет клён –
он охвачен маем и окрылён.
Только мы витаем ни здесь, ни там.
Ты - звенящий бубен, а я - там-там:
две души, поющих и в склад, и в лад.
И у нас на пару есть два крыла.
смотришь в зеркало, а оттуда – голлум,
или другое чумное рыло.
пугаешься, думаешь:"проснуться быстро,
пока не сдавило горло"
и просыпаешься.
от дурацкого отражения от-плё-вы–
ва-ешь-ся, открещиваешься, читаешь "Отче наш..."
отче спит, он устал удить, давно не было клёва.
потому, что червь сорвался с крючка, упал, прижился –
в тебе чревоточина,
а ещё древесное чувство, будто
что-то невосполнимое забыто,
утеряно.
Зришь в корень, тянешься к небу - ну чем ни дерево.
думаешь, что же будет,
если яблоня переродится
в лиственницу...
нужно проснуться. или это уже не снится?
и просыпаешься.
ведь просыпаться - хобби твоё.
оказывается
крылья –
вовсе не новая выдумка.
Они были всегда... если бы только
ты не оторвал суть от символа,
то смог бы остаться...
ты бы смог
хотя бы...
Неизбежность ловко
выуживает головастика
из, ещё плескающегося в тебе, сна.
Ты вдруг понимаешь - весна:
то треплет за щёки,
то ластится,
вороны - трещотки –
терпенью вещают: "кра(й)..."
Выплёскиваешься через край
(даже для себя - неожиданно).
Необходимость шикает,
неизбежность становится не такой неизбежной...
А в тебе – что-то невыносимое порхает нежно.
Ты - главный герой,
сценарист, режиссёр, продюсер...
И пусть это будет всего лишь иллюзией,
всего лишь игрой,
но это твоя иллюзия, твоя игра.
Вы-би-рай...
Где доцветает память, там жизнь тиха –
хрупкая бабочка, божья коровка, шмель...
Небо - всего лишь облачная стреха,
мира, в котором как свет, неизбежна смерть.
Здесь, расправляя крылья, летит тоска.
Чёрные птицы стаей рванутся ввысь.
И, сквозь воронье протяжное "краа-а...",
чётко услышишь: "родная, живи, держись."
Окутан город куделью белой.
Прядёт, прядёт удалая пряха.
Дома таращат слепые бельмы,
а нитка вьётся себе упрямо.
Вороны шумно добычу делят:
всю снедь накрыло небесным пухом.
Свились минуты в часы... недели,
а ты как будто ни сном, ни духом...
А мне и нужен был только отклик,
ведь я умела так веще грезить.
Ты – зимородок – зимы осколок...
... а он одно и умеет - резать.
(с)нежным ангелом покаяния
опустился ноябрь с небес.
белокрылы его объятия,
а в глазах - леденящий блеск.
побратались сегодня к вечеру
с ним дороги, леса, поля.
...на версту стала ближе к вечности
и синичья душа моя.
И тишина такая, что мир звенит:
Кажется, вот в нём хорда от звона лопнет –
это сегодня осень вошла в зенит,
солнцем октябрь помазан и поцелован.
Но, предвещая нерест, наш чуткий пёс
тявкает в небо, вьётся, поводит носом:
облачный окунь выплыл на синий плёс,
чешет бока о крыши и смотрит косо...
Верю барбосу – близится икромёт.
Глядь, заикрится бело хрустящий воздух.
Выдох... и время будто на миг замрёт –
осень вольётся в памяти многоводье.
Осень, какая осень, ты посмотри!
Благословя её, не устанем длиться:
ты - отражаясь светом в глазах моих,
я - приручённой птицей в твоей деснице.
И, позволяя дивиться настигнувшей силе,
выплюнет мятые толпы из горла вокзалов,
вмиг подавляя приезжих величием стиля.
Небо роняют на город дождливые марты,
сухо глотает он в спешке июльские полдни.
Многое знает тот Шива, и многое помнит,
но открывает не всем сокровенную карту.
Только забрезжится в небе далёкая Вега,
город замрёт и войдёт в состояние транса.
Демоны высунут морды из "душных" ковчегов,
Шиве исполнят полночные "грязные танцы".
Новые жертвы закружатся в тандаве Рудры -
город гноится под внешним сиянием глянца.
Маски пристойности выдаст взбесившимся утро,
щёки небес наполняя стыдливым румянцем.
От воскурений чахотно закашляет город.
И ничего, что он продан -
ведь сразу же куплен...
А для кого-то божественно так неприступен.
Дьявольски манит улыбкой в объятья - другого...
где белым ангелам с вещим взором
несносен рыжий горячий свет.
От света белого светом черным
Остался в небе их легкий след.
Ноябрь. Сезон возвращенья листьев:
С небес – навстречу земной судьбе.
И лист, ладонью, лишенной линий,
Небесный холод таит в себе.
Холод пожнёт плоды - хлеборобец ловкий –
только стерню оставит от голоцена*.
Слышишь, курлычут? К новым краям зимовки
души летят простивших тебя блаженных.
*Голоце;н — эпоха четвертичного периода, которая продолжается последние 11 тысяч лет вплоть до современности.
Птичья печаль - срываться с обжитых мест.
Наша - завязнуть здесь и остаться жить,
где мы не правы, где желторота смерть –
чтобы росла, кормить её нам, кормить...
Нет никакой надежды: совсем не блюз –
снами шуршит прелюдия трёх расстриг.
Гиблое время вздыбилось, как Эльбрус –
не обойти. Вживиться и прорасти.
И ощутишь, как вечность в тебя врастает:
бьется в гортани слово, крепчает смех –
так просолён – дышать бело-бело станет.
Это ноябрь. Ноябрь... ещё не смерть.
Беспечно гуляет по тропкам давнишних маршрутов,
и смотрит глазами ушедших, но близких людей,
сквозь время, узлом закреплённое в чёточном круге –
бесценной жемчужиной в нём каждый прожитый день.
Там плакса куклёна гнусавит протяжное "маа-мнаа",
хоромы весной обживает залётный скворец,
соседская Светка всегда поправляет: "Светлана",
и сдобочку-дочку на плечи сажает отец.
Там клеточки чертит девчонка на школьном асфальте,
А в классе мальчишка вздыхает и девочку ждёт.
Не знает их нежное чувство упрёков и фальши,
И зависть подружек ( друзей) не берётся в расчёт.
А детство ночует все время в родительском доме –
сопит на подушке ещё недосмотренным сном.
Пройдя сквозь метели, вернусь из заснеженой комы
с весенним дождём, под весёлый скворцовый трезвон.
Забывая о любимых,
дня вытягиваем лот.
Пляшут рядом тени-мимы,
упираясь в потолок...
Время ест мечты, как хищник.
Пряник лжи милей, чем плеть
истины.
Такая фишка:
снег - в глаза, не даст прозреть.
Королевой в наших кущах -
стынь,
да вьюги - сторожа.
И в заботах о насущном -
бесприданницей душа.
Пришли на Землю своего сына. Мы его не распнем. Павлик, 3 кл.
Из "Дети пишут Богу".
Тучи ходят над осенней землёй -
воскуряют ангелы фимиам.
Крест, Евангелие – всё, аналой
приготовлен, только батюшка пьян.
Заскребут дожди по стёклам вот-вот –
будут ангелы о душах рыдать.
И, зевая, перекрестит свой рот
свят отец, пойдёт грехи отпускать.
Каждый страждущий внесёт свой "алтын",
а покаялся – иди, да живи.
Бог устал..., но снова просится сын
побродить мессией в проклятый мир.
Ветер палую гоняет листву.
Сатана строгает новенький крест –
коль придёт Христос, на нём и распнут.
Как набат гудит-звенит благовест.
На полях волнится рожь – урожай.
У лукавого на всё – свой аршин...
Люди каются и снова грешат –
Бог устал, но не отчаялся сын.
Будил аппетит у прохожих ванильный запах,
И шёл на ура незатейливый бабкин бизнес.
Неяркое солнце застряло в пути на запад,
Считая секунды, мгновения чьих-то жизней.
Ватрушки закончились – бабка зевнула сладко.
Девчушке смешливой билет подарила просто.
За угол свернула – шла сгорбленно, тихой сапой.
Вдруг живо встряхнулась - прибавила сразу в росте.
Костлявые руки обтёрла о край халата:
Секунда... И свет, поперхнувшись, тотчАс померкнет,
Пронзённое утро замрёт под волной теракта:
Билеты в придачу – для входа на праздник смерти.
"...помню, как мы любили, любили, как мы любили,
что означают эти слова - не помню..."
"жизнь-сеятельница, смерть-жница
на крыльце стоят, хороши обе..."
Сергей Шестаков
— Слышишь ли, милый? Эхо смакует звуки,
ветер вплетает голос в косицы ив,
гром разогрел, камлая, небесный бубен.
Помнишь, как нежно вёсны для нас цвели?
— Слышу! Знакомый голос журчит водицей,
шепчет на вдохе имя твоё камыш,
помню все наши вёсны, но стёрлись лица –
лиц я не помню – знаю, что были мы...
— Милый, сжигает время тела и память,
стелет дороги пеплом в иную жизнь.
Веришь – иди на голос, иди сквозь пламя –
там, где любовь, напрасны усилья жниц.
— Видел в глазницах отблеск и слышал посвист
стали калёной. Ветры меняют мир...
Снова найду тебя, и продлится повесть –
Ева ли,
Хельга,
Джулия
иль
Мари...
Возьмётся ночь гулить и ворковать,
агукая, к тебе потянет ручки,
но взгляд её лукаво-бельмоват:
вопьется в сердце – правдою замучит.
Глотнёшь тьмы тьмущей сине молока
и обернёшься в странных параллелях,
а ночь надвинет шапку "малахай"
тебе на глазки, чтобы не глазели
вокруг, а заглянули вглубь себя,
расшевелит покойно спящий омут,
поднимет всех чертей и бесенят...
И поплывет души премудрый омуль
по закоулкам девственно глухим,
туда, где ты ни разу раньше не был,
где вьётся узел внутренних стихий,
где быстрая река впадает в небо.
Там чёрных вод бездонна глубина,
а свет небес немыслимых оттенков,
там лунная полощется блесна:
заглотишь - и пошла душа из тела.
***
А ночь взялась агукать и гулить,
тьмы молоко пъянит, как зрелый херес,
поблёскивает лунной лески нить,
и омуль выдвигается на нерест...
Снесла яйцо восточная жар-птица.
Его судьба – по чаше дня катиться,
даря, кому-то трон, иному – плаху.
Спит черепаха…
Пусть гейшами волну встречают чайки,
помедитируй и очисти чакры,
воздай хвалу: не Будде, так Аллаху… –
спит черепаха.
Здесь курит раб вулкана трубку мира,
и ночь к рассвету источает мирру.
Покуда тьма не докучает страхам,
спит черепаха…
Но видит Бог сквозь синеву оконца,
как время быстро змеевьётся в кольца
и бьёт хвостом по панцирной рубахе
сна черепахи.
Если не спится -
выйди,
перекури,
небо измерь на глаз, разглядеть попробуй
чем оно дышит и что у него внутри,
там,
выше звёзд: огни, океан, Акрополь...
Может поймёшь,
что один означает - три.
Просто купись на древний седой медяк
и разменяй дневную разумность жизни
на невесомость
и мимолётность мыслей,
без оснований, без выгоды -
просто так.
Чувствуешь лёгкость?
Небо теперь в тебе.
Бренность ушла,
ты - волк, ты - рыбак, ты - голубь...
Резким движеньем, смотри, не убей момент -
пей этот миг до дна,
утоляя голод,
чтоб пережить вереницу крахмальных дней.
А в неведомой дали ночной архитектор вселенский
В этот час разложил чертежи, заточил карандаш.
И, прослушав отчёты крылатых своих ассистентов
О поступках людских, оценил и учёл антураж...
Бесконечен проект: обрастает всё новыми гранями,
И влюблённым до встречи просчитан-проложен маршрут.
Ну, а кто-то безвинно пойдёт к алтарю на заклание –
Нет без крови движения... Пряник пригоден и кнут.
Одноногий фонарь, словно в зеркало, смотрится в лужу.
Повелитель судьбы изменённый одобрил проект.
А весна согревает надеждой продрогшую душу,
Засыпает фонарь, и луну провожает рассвет.