Андрей Геннадиевич Демидов

Восстание Спартака (Поэмы и циклы стихов)

                                        Демидов Андрей Геннадиевич

                                           ВОССТАНИЕ СПАРТАКА

                                                 Поэма

                              «Буду ли я говорить
                                                                 о Спартаке?»

                                                       Аппиан Александрийский
                                                            «Римская история»

                               ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

ВОССТАНИЕ ГЛАДИАТОРОВ В КАМПАНИИ. ЗИМА. ПОРАЖЕНИЕ ГЛАВРА.
УЧАСТИЕ РИМА. ПОРАЖЕНИЕ ФУРИЯ И КАССИНИЯ. ОТСТУПЛЕНИЕ СПАРТАКА И КРИКСА В БРУТТИЮ.

В низких подвалах под термами жар растекался жестокий,
Здесь непрерывно рабы жгли дрова, словно в царстве Аида,
Этим бассейн согревали они для купаний глубокий,
Что принимал наверху посетителей разного вида.
Шли старики и старухи сперва, а потом все больные,
Следом за ними рабы, бедняки, за кого кто-то платит.
После нагрева свободные там заходили в бассейны, парные,
Где их умелые банщики моют, массируют, гладят.
Маслом отборным оливковым их натирали обильно,
Тело потом очищали скребками от масла и грязи.
Многих разнеженных дальше потом выгоняли насильно,  
Кожу смягчали из кислого пепла живительной мазью.
После того занимали все термы на день богатеи.
Ели, решали дела, передавались любовным утехам.
Парились, пили вино и читали стихи грамотеи.
Мир над подвалом Аида был счастлив и полнился смехом.
В пышной Кампании в городе Капуе лето звенело.
Склоны Везувия сплошь увивали прекрасные лозы.
Очень давно здесь Республика Рим воцарилась всецело,
И со времён Ганнибала тут знали лишь розы.
Почвы из ценного пепла вулкана повсюду лежали
Два урожая пшеницы за год при хорошем надзоре.
Фрукты волшебные, овощи сочные здесь собирали,
Там, где струится Волтурн и впадет в Тирренское море.
Стройные линии крон кипарисов и пиний повсюду,
Ветер прохладный в любую жару и щадящие зимы.
С эры Троянской войны здесь этрусские знаки повсюду.
Даже в руинах гробниц, дух наменный летает незримо.

С консулом мудрым Лентуллом и конслом Гелием славным,
Виллы спокойно раскинулись после диктаторства Суллы.
Били в садах там фонтаны потоком игривым и плавным,
Мрамор карарский сиял, стоил он баснословные суммы.
Фрески играли цветам в картинах причудливых, разных,
Глянец мозаик сверкал на зверинцах и птицах чудесных,
Бронза светильников, множество статуй прекрасных,
Скульпторов всеми ценимых, и просто рабов неизвестных.
На винодельнях вино лили, фрукты обильно поспели,
Ткали рабы, стены клали рабы, и рабы хлеб косили.
И услаждали рабы и рабыни хозяев в постелях,
Счастье, достоинство, жизнь отдавая безжалостной силе.
Многим ли гражданам Рима жилось лучше в жалких лачугах?
Горка бобов каждый день с чесноком, хлеб по праздникам редким.
В рваных туниках, босые пьянчуги, то в нищих, то в слугах,
Хуже рабов зачастую, позоря свободу и предков.

Может быть прав Луций Сулла, диктатор по воле Сената,
Право народных трибунов совсем уничтожив надменно?
К освобождённым рабам приравнял их, сказав: «Так и надо!
Нужно в Республике Рим все слои уравнять постепенно!»
Ввёл он проскрипцию всех, кто ему не пришёлся по нраву.
Тысячи были тогда вне закона, везде их ловили.
И убивали таких, где придётся по этому праву,
Всё их имущество распределяя меж тех, кто убили.
Больше самнитам пришлось потерять в годы те безвозвратно.
После их помощи Марию, после успехов огромных,
Дали гражданство италикам, но не воротишь обратно
Сто тысяч мёртвых самнитских семей благородных.
В списках и Гай Юлий Цезарь был, худо женатый,
Ведь воевал против Суллы отец этой женщины милой.
Чудо спасло, хоть был Цезарь патриций богатый –  
Мать и родня, все молили диктатора с истовой силой.
Много в Кампании было убито богатых владельцев.
Вилла кому-то по нраву пришлась, а другому таверна.
Много доносчиков обогатилось и грязных умельцев,
Были реформы задуманы дельно, а вышло всё скверно.
Гнёт ростовщичества вырос в провинциях всюду безмерно,
Сборщики податей всех задушили своими долгами,
Благом Республики всё объясняя богам лицемерно,
Римлян всех сделав людей просвещённых врагами.
Стали моря всех народов подвластны пиратам жестоким.
Ужас торговцам не римским они принесли бесконечный,
В рабство людей продавая, торговлю прервав рынкам многим,
Тысячи их кораблей хаос сеяли бесчеловечный.
Сулла ушёл добровольно, но консул, его заменивший,
Тут же хотел отменить всё, но не был Сенатом поддержан.
К Риму свои легионы повёл, о себе много мнивший,
Где был Помпеем Великим разбит и потом был повержен.
Всё пролетело недавно как вихрь над провинцией славной,
А из лачуг у Везувия всё показалось далёким.
Для бедняков медный асс был монетой здесь главной,
Цель попрошаек-детей и оборванных и худощёких.

Гордо меж бледных и нищих пьянчуг ветераны смотрелись,
Те, что сражались за Суллу в гражданской войне беззаветно.
Землю свою получив, здесь под солнцем прекрасным пригрелись.
В драках разбойникам с ними тягаться всегда было тщетно.
Для развлечений убийство они почитали и игры,
Пленных, преступников в цирке они умерщвляли умело,
Там на несчастных бросались убийцы, медведи и тигры,
Или бойцы-гладиаторы между собой бились смело.
«Будет сегодня сражаться Спартак против «галла»!
Завтра сражается Крикс-провокатор с димахером новым!
Вылечив бок Эномай будет биться с велитом сначала!»
Так все кричали, писали писцы по настенным альбомам.
Песня простая тогда популярна была очень сильно.
Пели и в цирках её под кифару, рабы и матроны.
Пели в тавернах её и вином наливались обильно.
Больше всего подходили для пения строк баритоны:
«Возле потока прозрачной воды в жаркий день лучезарный,
Скинула в неге на землю одежды свои Артемида.
Лук положила тугой смертоносный и гребень янтарный,
В воду вошла и поющие нимфы прекрасного вида.
Только следить стал за ней Актеон – любопытный охотник,
Взглядом своим нарушать целомудрие дочери Зевса.
И преуспел в деле этом срамном молодой греховодник,
Долго сидел у ручья он, в беспамятстве от интереса.
Но Афродита заметила всё-же в потом Актеона.
Гневно вскричала она: «Как посмел здесь таиться, ничтожный?
Будь же оленем, чтоб не раскрывал моего одеона!»
Стал Актеон тут оленем большим, осторожным.
Только его же собаки помчались за ним кровожадно.
С лаем свирепым оленя в глухую чащобу загнали.
Там на куски разорвали и съели его неприглядно.
Псов было около ста и Спартак одного из них звали».
В Капуе школа была гладиаторов летом прошедшим
Строгим порядком гордился ланиста её небогатый,
Но всё разрушился ветреным днём сумасшедшим,
Бунт там возник гладиаторов варварский и жутковатый.
Может быть им надоело быть жертвой Юпитеру кровной,
Или матрон посещения после застолий победных,
Страстных до самых срамных приключений любовных,
Может быть к детям протягивать руки во снах безответных...

Вроде, сбежали они, на охрану напав ночью тёмной,
Или ушли покупать по тавернам съестное для школы,
И не вернулись обратно, но толки пошли неуёмно,
Что на Везувии скрылись восставшие, босы и голы.
Будто в храм Митры они возвратились под утро,
Братьев неравенство истинной верой отринуть,
Жизнь после смерти воспеть благородно и мудро,
Прежде, чем Капую – Рим второй, снова покинуть.
Вскоре об этом в этрусском краю, как обычно, забыли.
Мало ли с древности беглых рабов знали эти пределы...
Даже милиция быстро ушла, отряхнувшись от пыли,
Осенью хлеб собирать, стричь овец и лелеять наделы.
Тёплый Везувий укрыл беглецов, как всегда это делал.
В зарослях диких, в пещерах глубоких, лачугах из досок.
Стал кто-то скот по ночам воровать и вредить виноделам,
Вскоре пошло воровство даже с помощью конных повозок.
Виллы в Помпеях, дома в Геркулануме начали грабить,
В Капуе стали менял убивать и торговцев-евреев,
Женщин свободных и женщин-рабынь похищать и похабить.
Люди шептались, что это безумцы и секта злодеев.
Но больше этого всех занимала война с Митридатом.
Стал в Киликии наместником новым Лукулл благородный.
Начал войну на востоке опять, обещая победу солдатам,
Явно желая богатства снискать и триумф всенародный.
Там Митридат угрожал сильным войском провинциям римским,
Греции даже, как раньше, когда захватил он Афины –
Пленник гордыни великой, ведомый желанием низким.
С ним был Тигран, царь армян и надменных парфян властелины.
Думали все и гадали, не станет ли гибелью это:
Слушают сплетни, читают альбомы и снова кровь чуют –
Новые битвы бушуют в Испании в жаркое лето,
Где марианец Серторий пять лет против Рима воюет.
Храбрый Мертелл и Великий Помпей чередой поражений,
Чуть не открыли дорогу на Рим иберийцам жестоким.
Множество войск и казну им послал Рим для новых сражений,
И племена покорялись теперь, подчиняясь стратегам высоким.

Больше войны беспокоили цены на мясо и просо,
Цены подённых работ и расцвет африканских болезней.
Осенью только возникла в сознании плебса угроза –
Лагерь на диком Везувии стал им войны интересней.
К осени там вместо жалких лачуг стены встали из камня,
Как легендарная Троя, чьи стены устроили боги.
Кузница в лагере этом была и пекарня,
Перекрывали подобия башен наверх все дороги.
Редко теперь мог туда посторонний попасть, любопытный –
Вход на вулкан пастухам и охотникам стал невозможен.
Всюду на склонах стоял караул и открытый и скрытый.
Не пропуская любого, мечи вынимая из ножен.
Кто-же сплотил здесь самнитов, германцев и галлов умело,
В зной ярким днём, и во мраке ночного тумана
Бывших рабов и крестьян обучая военному у делу,
И дисциплиной создав из разбойников войско нежданно?
Много запасов скопил чей-то ум и умелые руки:
Сыр, сухари и бобы, и в колодцах вода дождевая.
Собраны копья, мечи и щиты, шлемы, стрелы и луки –
Ими забита до верху уже не одна кладовая.

Как стало это так нужно обычным крестьянам
Бросившим плуг и рабам, вместо бегства в пределы другие?
Месть – за обиды большие в угаре кровавом и пьяном
Всё потерявших навек и родных, и мечты дорогие.
Месть за убийственный каторжный труд днём и ночью,
И за насилие дев малолетних и жён бесконечно,
Верных друзей, что собаками в цирке разорваны в клочья,
Тех, кто стал в жизни немым инструментом и вещью навечно.
За отсечёние пальцев, ступней, рук, грудей, гениталий,
Плётками порки на дыбе, в цепях и колодках, отравы,
Гвозди под ногти, клеймение, зверства других вакханалий,
Каторга, смерть на кресте без суда, для жестокой забавы.
Месть – смысл всей жизни, сны многих ночей бесконечных,
Бронзы прочнее любой и богатством сильней всех сокровищ.
Жарче Юпитера молний, длиннее времён самых вечных.
Смерть им в мучениях, скопищам римских чудовищ.
Знающих только усладу прекрасных одежд и постелей,
Блюда изысканной кухни, вина драгоценного реки,
Мрамор полов тихих вилл, блеск стекла, золотых капителей,
Прибыль торговую, праздники, скачки и библиотеки.

Так рассуждал бы любой, окажись на горе удалённой,
Многих увидав людей, тренирующих тысячи сразу
Строем идти и стоять, как Меркурий бежать окрылённый,
Биться мечём, укрываться щитом, подчиняться приказу,
Пращников бою учить, посылать к цели массу снарядов,
Лучников стрелы метать, увеличивать точность и дальность,
Слаженным действиям в битве различных отрядов,
Как соблюдать в обороне, в атаке фронтальность.
Мог-ли простой гладиатор, учитель борьбы и приёмов,
Бой конный знать и баллисты, превратности маршей тяжёлых,
Знать караульную службу и множество нужных законов,
Как разбивается лагерь в местах непригодных и голых?
Это при том, что округу разбойники сплошь разоряли.
Много сюда собралось их из разных провинций и Рима.
Пользуясь случаем слабости власти повсюду шныряли,
Будто сюда привела их рука роковая незримо.

Тут пастухи из Апулии, горцы из Брутии сладились вместе,
Старые легионеры Лепида мятежного с ними,
Граждане Рима, лишённые дома, надела и чести,
С ними рабы раньше бывшие сельскими и городскими.
Стены на юге у всех городов разобрал раньше Сулла,
Чтобы они не могли бунтовать, укрываясь за ними.
Это сдержало отчасти италиков здесь от разгула,
Но для разбойников мстительных стало делами благими.
Из тайников у хозяев рабы всё добро доставали,
Брали открыто у тихих теперь живодёров добычу.
Всюду бесчестили важных матрон, а мужей убивали
Мучая, вешая вниз головой, вертелами в них тыча.
Только Везувий таких удальцов принимал неохотно,
Часть возвращал он колонам, мелким крестьянам несчастным.
Только в больших латифундиях грабить велел он добротно,
Принадлежащих сенаторам и расхитителям разным.
«Хватит! – сказал всем Спартак после женщин сожжёных
Вместе с детьми из семьи дуумвира, привязанных к двери, –
Наши враги вовсе не беззащитные дети и жёны,
Мы не сжигаем Коринф и детей, словно римские звери.
Я не рабов царь Эвн-варвар, сириец, один из не правых,
В ярости всех перебивший свободных мужчин-сицидийцев.
Наша борьба против власти тиранов кровавых,
А не за гибель терзаемых ими простых италийцев!»
Стало всем ясно зачем гладиатору, просто изгою,
Злому фракийцу разбойников сдерживать строго
На побережье, где римская знать предаёться покою,
Дремлют долины в тиши, аппианская вьётся дорога...

Осенью прошлой Гай Клавдий Главр, воинской славой манимый,
Войско собрал из пьянчуг и милиции из муниципий,
Он на Везувий пришёл и обманут был слабостью мнимой
Кучки, как будто рабов, не покинувших горных укрытий.
Было три тысячи с ним бесконечно ленивых и страшных.
Многие били рабов и участие в казнях любили.
Тут им был случай распять на крестах всех восставших,
Трёх пастухов заподозренных, там же кнутами забили.
Галл Эномай, сам не прочь заплатить им такой же монетой.
Внял просьбам бывших рабов-соплеменников страстным,
Чтобы живым не ушёл ни один из милиции этой,
Лагерь в лесу окружить их кольцом сообразным.
Эти три тысячи воинов претора спали в палатках,
Не представляя за валом и рвом, что опасность сгустилась.
Ночью как призраки в зарослях прячась и каменных складках,
Тропам тайными с кручи вулкана отборное войско спустилось.
Там, где врага окружить помешали отвесные скалы,
Горцы, армяне, служившие раньше в войсках Митридата,
Быстро спустились на длинных верёвках, не вызвав обвалы,
По виноградной лозе, что была всюду крепче каната.
Не было места для пращников здесь и для конницы рьяной,
Линиям стройным и флангам, и прочей науке военной.
Не удалось их сдержать на тропе страже пьяной,
Как не сдержать на валах кровной мести священной.
Лагерь кольцом окружив, где враги словно черви кишели,
Войско восставших потоком ворвалось в теснину палаток.
Знаком служили им свежие ветки, как обруч на шее,
Чтобы своих различать в суматохе стремительных схваток.

Ярости крики смешались с отчаянным воплем и воем,
Был впереди Эномай, как Ахилл на стене Илиона.
Волчьей резнёй это было в овчарне, а вовсе не боем,
И никого не осталось в живых из того легиона.
Кровь растекалась людская вокруг и миазмы ручьями,
Смерть лишь одна помогла их жестоким увечьям и ранам.
Утром послали в Помпеи, чтоб шли за своими мужьями,
Новые вдовы, оплакивать граждан, служивших тиранам.
Гай Клавдий Главр был убит и на части изрублен на части,
Пал Эномай-Бойдерикс, поражённый своими случайно.
Все города оказались теперь у восставших во власти,
И для отдельных из них всё закончилось очень печально.

Галлы, германцы, фракийцы и греки, бастарны и скифы,
И иллирийцы, сарматы, армяне понтийские и кельтиберы,
С ними италики, как кровожадные волки и грифы,
Мстить понеслись в города и поместья без меры.
Виллы беспечные и города пострадали с округой.
Храмы разбиты там и сожжены, и базилики тоже.
Римляне, римлянки все перебиты с детьми и прислугой,
С пытками зверскими взято у них всё, что асса дороже.
Как легионы диктатора Суллы самнитов казнили,
Нынче сулланских казнили везде ветеранов,
Даже детей их, спасавшихся в храмах у статуй убили,
Путь повторяя кровавый невольно проклятых тиранов.
С конным отрядом отборным Спартак, Крикс и Ганник,
Там разъезжали, взывая к рассудку и милости Митры.
Бойню везде останавливал строго народный избранник,
Только кровавая месть возрождалась с живучестью гидры.

Тело сожгли Эномая торжественно ночью безлунной,
Плакальщиц множество громко при этом рыдало.
Прах в небеса уносил благородный огонь и безумный
Было для почести друга погибшего этого мало.
Сорок захваченных римлян к костру подвели торжествуя,
Силой заставили, как гладиаторов, насмерть сражаться,
Все из богатых семей, пали жертвой в ту ночь роковую.
Не приходилось ещё никогда Риму так унижаться.
Воля чудеснорождённого бога-спасителя Митры
В этой победе себя проявила, прославив героев.
Благословение бога во всём проявлялось не хитро,
На продолжение дела священной свободы настроив.
Хлынули с неба дожди, остудив и пожары и казни.
Всюду потоками грязь и холодные ветры с востока...
Въехал тогда в Форум Ания римский отряд без боязни,
С ними был Каст, друг вождя и охраны немного.
Их довели без преград до базилики вечером поздним.
Римский военный трибун внутрь вошёл, занося две корзины.
Ждал там Спартак, Крикс и Ганник, не веря заранее козням,
Речи решили послушать не слабого духом мужчины.

«Аве! Я Гай Юлий Цезарь, военный трибун, избран только.
Тайну прошу сохранить о сегодняшней встрече навечно.
Я тут не то, чтобы выплатить вам за судьбу неустойку,
Или сыграть вам бесстрашного Сцеволы роль безупречно.
Консула Мария славного, преданный друг и племянник.
Слава деяниям вечно его и тому, как он правил.
Я от себя и от духа его благородного скромный посланник!»
Гордо сказав это, Цезарь на пол корзины поставил.
«Бился под стенам Рима я с Марием вместе.
Смерть нас косила, но вера в победу была неослабна.
Тысячи три было нас с мавританцами – конницей чести.
Сдался на милость нам Рим, но сам Марий скончался внезапно!» –
Грустно ответил Спартак, и поднялся трибуну навстречу.
Он коренаст был, не молод, с пронзительным яростным взглядом,
С быстрой и ясной по-гречески правильной речью,
Полной, однако, каким-то отчаяньем, горестным ядом.
Волосы длинные, светлые, вились руном своевольно,
Нос, подбородок большие и сильные, ловкие руки.
Многих убили они на войне, на арене невольно,
Шрамы на теле могли рассказать всё о боли и муке.
«Что же в корзинах? – спросил громко Крикс, великан светлоглазый.
Он был красив, словно скульптор его отливал с эталона,
Взгляд благородный, наполненный смыслом и волей,
Голос, звучащий призывно, не хуже жрецов Аполлона,
Шрамы глубокие всюду, как след гладиаторской доли.
«Деньги, – ответил военный трибун, – на войну против Рима».
«С Римом воюем и так, как с чумной неизбывной заразой,
Разве Главр смертью своей страшной не доказал это зримо?»
«Сколько? – спросил Ганник, – время чудесных загадок?»
«Здесь ауреусов полных три тысячи, – Цезарь ответил, –
Это за дело, что нужно нам сделать совместно, задаток,
Против заразной чумы, как уже раньше галл тут заметил».
«Год мы провинцией правим уже без законов Сената.
Сто десять тысяч собрали себе ауреусов с лишним.
Платим за хлеб, лошадей и коров, и за всё, что нам надо.
Митра нас учит по-братски делить всё с далёким и ближним.
Много уже из провинций других к нам пришло побратимов.
Бой между Суллой и Марием вместе с их смертью не кончен.
Нам мысли Гракха и Мария дороги в кодексе чтимом,
Страшном Сенату – убийцам, ворам и фискалам их гончим.
Люди из разных слоёв собираются к нам бесконечно –
Святость Республики им дорога больше жизни и счастья.
Нужно законом поставить предел олигархам навечно,
Плебс всколыхнуть, чтобы правда предстала их частью».
Так без раздумий ответил Спартак, прислонившись к колонне.
Двое рабов принесли хлеб, вино, фрукты, чистую воду.
Синие звёзды раздольно рассыпались на небосклоне,
В окна смотря, свысока изучая людскую породу.
«Мало здесь денег, – сказал недоверчиво Ганник, –
Знаем, что ты не богат и долгов понаделал не мало.
Тайной и странной неведомой силы ты смелый посланник.
Римская знать направляет на Рим ядовитое жало?»

Гай Юлий Цезарь взял кубок с водой, выпил, встал горделиво.
Стал говорить будто с Форума он обращался к народу:
«Ныне в Республике правит закон, только несправедливо.
Наша свобода лежит как мертвец, олигархам в угоду.
Консул не может теперь ничего, стал он куклой Сената.
Разве за это сражались отцы и герои страдали?
О шестисот головах в Рим пришёл царь диктата,
Хочет, чтоб мы демократию в жертву богатству отдали
Сетью законов нас всех оплели, кандалами, цепями,
И ничего не дают изменить адвокаты и судьи.
Демократично начнут обсуждать бесконечными днями,
После от воли народа остаётся лишь словоблудье.
Марий не сбросил царя, хоть рубил шеи чудищу-туше.
Реки в гражданской войне пролились крови римлян несчастных.
Суллу призвал царь-Сенат и вернул всё обратно, и хуже,
Не удержать так Республике двадцать провинций подвластных.
Как олигархию и демократов связать крепко вместе?
Как защитить демократию перед угрозой богатства?
Как не развить демократию плебса в подобие мести,
В путь конфискаций и бойню богатых, грабёж и пиратство?
Нужно скорее их всех убедить согласиться друг с другом.
Может война их сплотить против общей для Рима угрозы.
Плебс и Сенат будут спаяны общим смертельным испугом,
И для Республики смогут законы ввести и закроют вопросы.
Вот почему патриотам Республики нужно такое,
Что можно даже предательством гнусным назвать против Рима.
Я и Марк Красс и Великий Помпей – вот ядро бунтовское,
Будем мы с вами бок о бок сражаться с Сенатом незримо!»

«Да, это странное средство заставить людей быть добрее
Войско нанять для разгрома своей же страны, но во благо, –
Ганник-Канникас сказал и пошёл тихо вдоль галлереи, –
Так гладиаторов снова нужна Риму кровь и отвага?
Раньше мы жервой Юпитеру были и дань мёртвым предкам.
Мы искупали грехи римских граждан убийством кровавым.
Мы получали свободу и славу случайно и редко,
Гибелью многих друзей заплатив и привычкой к расправам.
К нам приходил день назад от Сертория тайный посланник.
Он умолял из Кампании с армией не удаляться.
Ведь устремится к нам каждый злодей и изгнанник,
И марианцы стекуться, и с армией соединятся.
Сам Квинт Серторий наверно желает вернуться обратно,
И марианцев в Тоскане собрать, ущемлённых Сенатом.
Плохо в Испании, видно проиграно всё безвозвратно,
Но и Помпею с Метеллом закончить войну трудновато.
После гражданских трёх войн здесь немало горючего всюду.
Только зажги – загориться от Альп до Сицилии тут-же.
Деньги Сарторий прислал, оценил в сто талантов причуду,
Чтобы мы сели в Кампании, спрятались в горы поглубже».

«Взяли вы деньги Сартория? – Цезарь спросил осторожно, –
Как вы удержите здесь десять тысяч уже к вам пришедших?
Видел я их по дороге, сдержать будет их невозможно,
Этих, от радости мщения и от надежд сумасшедших».
«Взяли мы деньги Сартория, но ничего не решили.
От Митридата Евпатора тоже прислали таланты.
Хочет заставить Лукулла он думать скорее о тыле,
Чтобы у Рима бродили свирепой толпой оккупанты, –
Так прямодушно ответил Спартак, отходя от подарка, –
Вроде и сам воевал только что у Пергама ты смело,
Вместе с галатами против Эвмаха усердно и жарко...
Не ожидал я, что всех привлечёт наше скорбное дело.
Только военные максимы нам говорят незабвенно:
Всех нам союзников стоит использовать дальше,
Тех, что с врагом, переманивать, стравливать верно,
Вот и тебе не откроем возможные планы без фальши.
Может быть кто-то захочет стать снова спасителем Рима,
Войско Сенат разрешит собирать для борьбы с нашим войском.
Право диктатора будет для этого неоспоримо,
Будут овации честно добыты в походе геройском.
Нынче идёт к нам пока только римская мелкая рыба.
Скоро уже претор Публий Вариний заявится в гости.
Но он совсем не герой, кто по-твоему справится с нами,
Много у претора разных достоинств и злости,
Даже успешным торговцем он был временами.
С ним Гай Гораний, Гней Фурий и Луций Кассиний.
Войско его ветераны и пьяницы, воры и слуги.
Встал он в Гаэте, уже прилагает немало усилий,
Конницу Тибуритина послал на разведку округи».

Цезарь лукавым внимательным взглядом его стал буравить.
После сказал убеждённо, как будто всё знал и предвидел::
«Вижу, ты знаешь немало и нечего даже добавить
Публий Вариний – плебей, но богат, хоть умом бог обидел.
Правильно ты рассудил, где уж им одолеть ветеранов,
Многие войны прошедших и жаждущих мщения сильно.
Видимо претор привёл на заклание стадо баранов,
Нивы Кампании кровью отребья удобрить обильно.
Будет он действовать просто, вести окружение скоро.
Силы свои разделив, как обычно, не думая очень.
Будет он вам отрезать путь на юг и стоять до упора.
Уничтожением полным восстания он озабочен.
Видно, я зря говорю вам об этом, у вас есть разведка.
Глаз и ушей много всюду следят за Варинием всюду.
Я удаляюсь, Спатрак, доведётся нам видиться редко,
Если Фортуна, богиня судьбы совершит ту причуду».
Жестом Сартак указал молчаливо в ночное пространство.
Каст отступил, пропуская трибуна обратно к охране.
Цезапь пошёл, обернулся внезапно, сказал без коварства
Между сиянием факелов, уличной тени на грани:
«Сделай, как я говорю и ты славу великую примешь,
Как Ахиллес на Троянской войне стал бессмертным навеки.
Если не вступишь в войну, то безвестным разбойником сгинешь,
Я не Фетида, конечно, а мы все не древние греки».
Хмурыми взглядами все проводили посла демократов.
Крикс вместе с Ганником выпили молча вина из кувшина.
Свет красный прыгал неверно на пол мозаичных квадратов,
И отражался в глазах ясных ярко и неустрашимо.

Утром разведчики стали один за другим возвращаться.
И приносить вести разные, но всё такие, как надо.
Претор войска разделил и не стоит теперь защищаться,
Нужно скорее разбить два отдельных отряда.
Сразу же Крикс и Спартак повели два своих легиона
Быстро вдоль моря от Нолы к холмам полноводной Волтурны.
Солнце светило осеннее, брызгало из ореола
В кроны деревьев и были окрестности Нолы скульптурны.
Вёл им навстречу свой римский отряд квестор Фурий беспечно.
Город Казилинум ждал вроде их винным кубком и хлебом.
Но затрубили букцины и вышли в строю безупречно
Прежде велиты восставших, гастаты и принципы следом.
Квестор велел разворачивать в линию строй из колонны,
Но не успели когорты его разойтись от дороги.
Стали обстреливать пращники их, обходить неуклонно,
И появилась в тылу кавалерия Крикса в итоге.
С криком «барра!» устремились спартаковцы в битву без страха,
В кучу смешались когорты квиритов и стали сражаться.
Только недолго они продержались до полного краха,
Стало кольцо окружения быстро сужаться.
В давке толкали щитами и били мечами скорее,
Целясь в открытые шеи врага, в животы и колени.
Страшно крича поражённые падали в ноги бледнея,
И умирали в крови и грязи, в богохульственном тлене...
Как ни кричал им Гней Фурий о римской гордыне и долге,
Дрогнуло квестора войско и стало бежать без оглядки.
Фурий сражался там несколько славных мгновений не долгих,
Быстро мечи в грудь вонзились ему с треском по рукоятки.
Был квестор Фурий из рода, отдавшего Риму немало.
Предок его Рим от галлов, совсем захвативших, спас смело.
Фурии в консулах, преторах Риму служили, бывало,
Били этрусков и вольсков, но квестор свёл жизнь неумело.
Было убито две тысячи римлян бегущих от битвы,
Взяты значки их когорт и оружие, много припасов.
Митре за помощь в бою вознеся вдохновенно молитвы,
Ганник и Крикс устремились в Салин ожидая приказов.

Следом Спартак подошёл спешно с войском отборным.
Лагерь легата Кассиния здесь был построен недавно.
Луций Кассиний на вилле знакомых в бассейне просторном,
Вместе с рабынями радостям всем предавался исправно.
Конница Крикса его захватила врасплох без одежды,
Он, убегая, кричал и посеял смятение всюду.
В лагере крепком своём он укрыться лелеял надежды,
Только охрану ворот Крикс ударом разбил за минуту.
В спешке из мокрых палаток под дождь выбегали гастаты,
Не усапевая построиться бросились сразу к воротам,
Там оказались уже гладиаторы сами зажаты,
И отступили из лагеря юыстро к лесистым теснотам.
Выйдя из лагеря весь легион римский встал потрясённо,
Между двух линий когорт гладиаторских он оказался.
И атакован был ими под рёв труб и крики синхронно,
Бросился в лагерь обратно и там словно скот истреблялся.
Около красной палатки легата сражались немногие храбро.
Бывшие воины Суллы, не ждавшие милости в битве.
Знали они, что уже не увидеть рассвета им завтра,
Только дороже продать жизнь в бою помышляли в молитве.
Вот бывший раб-африканец, кровавым мечём потрясая,
Знак легоина схватил и Орла опрокинул не трупы,
Символом краха, квиритов оставшихся всех ужасая.
И затрубили спартаковцев радостно горны и трубы.
Рядом с орлом пал легат в свалке смертью нелепой.
Многим сбежать удалось от убийц, весь обоз захвативших.
Лагерем встал здесь Спартак у границы Лукании хлебной,
Слух распустив, что у Крикса и Ганника много погибших.
Претор Вариний решил добивать Спартака побыстрее.
Первого римского славного консула дальний потомок,
Принцепса сын, Красса друг, был он тигра храбрее.
И предсказуемо бросился в бой без особых уловок.
В холод и дождь, потеряв половину больными в походе,
Он подошёл к Спартаку и построил свой лагерь напротив.
Войско, припасы решил он собрать, но не смог это, вроде,
Слух о разгроме прошёл, многих пьяниц служить разохотив.
Кроме того, ночью тёмной Спартак удалился успешно,
Вывел свои легионы, у лагеря куклы поставив.
Бросился следом прапретор по скользким дорогам поспешно.
В Рим за подмогой Торантия спешно отправив.

                                    ПЕСНЬ ВТОРАЯ

                      ОСЕНЬ В БРУТТИИ. ПОРАЖЕНИЕ ВАРИНИЯ И ТОРАНИЯ.
                      ГЛАДИАТОРСКИЕ ИГРЫ В ЧЕСТЬ ПОГИБШИХ В СРАЖЕНИИ.

Шёл к Метапонту на юг, к морю, Ганник с отрядом восставших.
Крикс шёл с отрядом таким-же, но меньшим, пылая от мести.
Сам же Спартак с легионом отборных, но сильно уставших,
Через Луканию в Бруттию шёл, выжигая поместья.
Хмурое небо, на пиниях капли жемчужно белеют повсюду,
Редкий туман, иногда моросит дождь опять неуютный...
Тяжко идти, не минуть лихорадку теперь и простуду,
Раны болят, не даёт им зажить марш, для раненых трудный.
Ярость обрушилась ранее всюду на римлян жестоко.
Нола, Нуцерия, Фурии и Мегапонт были взяты,
Вместе с холодным и мстительным ветром с востока,
В них появились войска Спартака, жаждой мести объяты.
С ними обозные люди, торговцы, разбойники просто.
Вражеской армией стали они тут луканскому люду.
Полным раздольем для вора, убийцы, садиста, прохвоста,
Стали те месяцы смерти в Лукини бедной повсюду.
Словно Лукулл жёг во Фракии город за городом рьяно,
Или Помпей разорял кельтиберские сёла и нивы,
Сулла акрополь Афинский ломал и бахвалился пьяно,
С Зевса сдирая одежды из золота зло и глумливо.
Много рабов, взятых ранее в плен легионами Рима,
Помнили взгляд свой последний на родину страшный:
Пламя пожаров, убитые семьи, насилуют жён нестерпимо
Зверь по прозванию римлянин, жадный, кровавый и бражный.
Этом впредь никогда не не забудется жизнь смерти хуже,
Вместо просторов родной стороны и прекрасного счастья,
Рабовладельцами весь изувечен внутри и снаружи,
Стал говорящей скотиной и мыслящей вещью отчасти.

После побед и потерь, и ранений, и полной свободы,
Став Анти-Римом ужасным, в подсказках они не нуждались.
Всё застилающий гнев, не Спартак вёл их в эти походы,
Многие в гневе таком до кончины своей и остались.
Не понимали они, отчего благодатному Риму,
Родине двух урожаев за год и волов плодовитых,
Центру торговли, наук хитроумных мерилу,
Родину их истреблять, обращая в рабов и убитых.
Что не хватало вот этим, дрожащим от страха квиритам,
В виллах своих и дворцах, и добротных домах вдоль дороги,
Банях прекрасных, отделанных мрамором сплошь и нефритом,
Любящим храмы свои, сатурналии, флейты и тоги?

Плакал о том Сципион Африканский и не лицемерно,
В день тот победный, когда весь горел Карфаген ненавистный.
Знал он, что Рим, потеряв здесь врага, возгордится безмерно
И потеряет достоинство, строгость Республики чистой.
Раньше примером для римлян всегда Цинциннат был великий,
Пахарь, в диктаторы призванный в час роковых испытаний.
Только разбил он врага, тут-же к пашне вернулся безликой,
И не поддался соблазну богатства совсем без терзаний.
Ныне же римляне стали другими, забыли истоки,
Золото стало мерилом гражданства, его главным смыслом.
Видя такое, от Рима, почти отвернулись все боги,
Их обошёл, не спрося, хитрый Рим в договоре корыстном.
Вот и теперь, разбивая Юпитеру голову в храме,
Женщин насилуя и убивая потом перед домом,
Пьяно, со смехом рубя для потехи детей топорами,
Мстители были в желаемом мире знакомом.
Что мог им вождь говорить, сам убивший немало?
Курии из муниципий и судей спасать от расправы?
Здесь больше не было Рима и кончилось римское право.
Боги чужие, неримские мстители были здесь правы.

Пару недель вдоль дороги Пампилия в дождь и туманы,
Шли Спартака небольшие отряды раздельно и шумно.
Здесь, на границе Лукинии с Бруттией были они всеми званы,
Теми, кто жаждал попасть к гладиаторам в войско безумно.
Следом упрямый прапретор Вариний когорты вёл смело.
Конницу выслал вперёд и тревожил спартаковцев сильно,
Те отдавали сполна, то засаду устроят умело,
То перебьют часовых, то колодцы отравят обильно.
Крикс, Публипор и Гай Ганник отряды на бой выводили,
С целью убить у Вариния лучших людей, ветеранов.
Много раз в яростных стычках внезапных они победили,
Так обучая своих, как держаться в бою без изъянов.
Больше триариев, мощных копейщиков, пращников тоже,
Принципсов меньше, гастатов, Спартак так придумал сражаться.
Панцирь льняной, римский меч как кинжал, от копья не поможет,
Тень македонской фаланги при нём начала возрождаться.
Пусть уж стоит доброволец безусый и сариссой тычет,
Чем в давке страшной его ветеран подомнёт непременно.
В это же время отряд гладиаторов, выйдя из стычек,
Может напасть с тылу, с боку, победу добыть непременно.

Только в местах, где дома ветераны сулланских походов,
Где их хозяйства добротные плотно друг к другу стояли,
Там собирались они по десяткам и сотням у входов
Крупных поместий, селений, оружием старым сияли.
Были здесь старые центурионы, деканы, их слуги:
В шрамах, седые, беспалые, гордые прошлым навеки.
Беглых рабов презирая, забыв о лозе и о плуге,
Снова готовились сечь, распинать, как всегда при побеге.
С ними всегда приходилось не просто восставшим при встрече.
Стрелы из луков, свинец из пращей, а порой скорпионы,
Густо летели в разбойников, беглых рабов издалече,
И вылетали потом лихо всадников римских колонны.

Дома лишившись в пожарах, в погромах семей и животных,
Шли ветераны к Варинию, войско его умножая,
Насмерть сражаясь с убийцами в конных боях и пехотных,
Бросив сгнивать на корню в поле зимнюю часть урожая.
Боя искал старый друг Марка Красса упрямый Вариний,
Даже не став дожидаться своей галльской конницы к битве,
Что вёл к нему квестор быстро из Рима, в плену эйфории,
В жертву двух пленных принёс и провёл ночь в молитве.
Слухи везде распустив, что вернётся в Кампанию вскоре,
Быстро повёл легионы и конницу к лагерю Крикса.
Там и Спартак находился с отрядом, и Ганник в дозоре.
Быстро у лагеря их римский лагерь воздвигся.  

«Больше нельзя отступать!» – так Спартак объявил на совете, –
«Если начнём уходить по дороге в колоннах частями,
Нас атакуют развёрнутым строем уже на рассвете,
И перебьют, вся борьба наша кончится только смертями!»
«Быстро Вариний теперь подошёл, лагерь сделал умело,
Утром он выстроит войско и нас атакует всей силой.
Если мы в лагере встретим его, он начнёт бой с обстрела,
Лучники римлян весь лагерь наш сделают общей могилой!»  –
Так Крикс сказал, было видно, что он предпочёл бы сражаться.
Ганник сказал: «Наша конница может уйти тайно ночью,
Частью одной выйти в тыл, против конницы галльской держаться.
В это же время обоз растерзаем мы в клочья.
«Галлы с германцами в коннице нашей – огромная сила,
Всадники римские с ними не сладят, всем это известно.
Только манипулы бывших рабов не готовы и гнилы,
Не устоят под ударом когорт ветеранов, признаемся честно.
Наших когорт марианцев, самнитов не хватит встать фронтом,
Фланги охватит упрямый Вариний и Канны устроит.
Надо нам бить по вождю и доверитья слепо экспромту.
Если Вариний умрёт, разбегутся и все безо всяких героик! –
Хмуро сказал им Спартак, разминая зетёкшие руки, –
У Гавгамел Александр Македонский на Дария вышел,
В центре прорвался и Дарий бежал от гетайров в испуге.
Там же сражался фракиец Сеталк, с детства я это слышал,
Предок он мой, и имел в войске у Александра заслуги.
Так же и нам поступить здесь придётся, доверившись Митре,
Богу воскресшему, всё искупившему жертвенной смертью,
Бой мы дадим, как Геракл страшной неумирающей гидре,
Звёзды свои вознесём над пылающей твердью!»  –
Твёрдо сказал им Спартак и с фракийцем они согласились.
Логика всё диктовала, размер и готовность их войска.
Нужно ли было в напрасных движениях силясь,
Верных друзей обмануть и себя, толковать факт по-свойски?
Сколько раз, знать бы, случались бои и сражения в мире?
Воины ждали тревожно судьбы обусловленной ночью,
Правду пытаясь узнать для себя в вездесущем эфире,
Имя своё помещая на лист приговора в отточье.
Кто может это признать из живущих и живших разумным,
Вместо пути совершенствовать мир, разрушать и поганить?
Делать его сумасшедшим, бессмысленным, грязным и шумным,
Если ещё не убить до конца совершенство, то ранить.

Вот затрубили букцины и солнце кровавое встало,
Римляне начали строится к бою, рядами манипул на поле.
Золото яркой звездой на Орлах легионов блистало,
Всем объявляя о непререкаемой силе и воле.
Конница турмами встала на флангах и лучники там-же.
Десять больших скорпионов поставили в центре вдоль строя.
Все десять тысяч квиритов застыли, вдоль лагеря вставши,
В задних рядах плащ Вариния красный, легатов с ним трое.
Из лагерей выходили спартаковцы, конница Крикса, самниты.
Строились медленно, путая место в рядах и колоннах.
В правильной битве, казалось всем зрителям, будут разбиты
Толпы рабов, пастухов и калек плохо вооружённых.
В центре у них встали стройно манипулы из марианцев,
Люди Липида, мятежного претора, здесь находились.
Им нужно было стоять до конца, словно триста спартанцев
У Фермопил, где отважные воины с персами бились.
Справа от всех вне колонн и шеренг встал Спартак, Крикс и Ганник.
Всадники в панцирях, поножах, шлемах и с копьями с ними,
Как фессалийская конница, клином стояла и вёл их избранник,
Митрой с небес окрылён и в надеждах сердцами людскими.
Радостно Публий Вариний смотрел на живые до времени жертвы,
И предвкушал, как похвалит отец, мудрый принцепс Сената,
Как захлебнётся Гай Макр и у всех успокоятся нервы,
Плебс перестанет кричать и в торговле пойдёт всё как надо.
Из-за валов лагерей с двух сторон на долину смотрели
Девы-волчицы, торговцы, больные и зрители действа,
Зрелища ждали, трофеи собрать и нажиться на деле,
Вражий обоз разгромить, для потехи устроив злодейство.
Поску забрать и пшеницу, оливки, колбасы и пасты, поску
Мёд и бекон, солонину, орехи, испанские вина,
Амфоры с маслом, чеснок и капусты повозку,
Жертвенный бык и баран, свиньи, гуси, другая скотина.

Публий Вариний не стал ожидать все отряды восставших,
После победы их конница будет рубить до заката.
Знак он подал трубачам, звук исторгся и горнов блестящих,
Все скорпионы пустили железные стрелы как надо,
Метко пробили в строю гладиаторов несколько брешей.
Лучники, пращники вышли вперёд, камни, стрелы пустили.
Сразу расстроив воздействием тем строй копейщиков пеший.
Всех новобранцев спартаковских сильно смутили.
Рог затрубил гладиаторов, вышли пельтасты-фракийцы,
Лучники, пращники были они, хуже критских едва-ли.
Сразу отметились эти застрельщики, проще – убийцы,
Словно на стрельбище или охоте они убивали.
Если бы так продолжалось сражение дальше, к полудню,
При бесконечном запасе камней, стрел и дротиков острых, разных,
Лучников римских бы всех перебили жестокие плутни,
Перед Варинием, ждущим победы в надеждах напрасных.

Конницу бросил прапретор тогда на фракийских велитов,
Турмы рассыпав, она погналась вдоль манипул прилежно,
Тут были вопли и топот копыт, кровь и смерть разных видов,
Но распылялтсь усилия конницы галлов вокруг неизбежно.
Хмуро стояли спартаковцы, все их центурии злые,
Глядя на бойню друзей, с кем недавно смеялись и пели.
Падали страшно на землю мужчины совсем молодые,
Те, что спастись не смогли и за строй забежать не успели.
Но не сдвигался Спартак, не бросал тоже конницу в дело.
Стали про трусость уже говорить или думать невольно.
Марс торжеством здесь сиял, приношением брал кровь и тело,
Это должно для услады его быть свирепо и больно.

Вновь затрубили букцины и трубы и двинулись разом
Римские бодрые сорок манипул из линии первой.
Верные клятве смертельной и центурионов приказам,
Жизнь посвящая бесстрашно воинственной деве Минерве.
Конница стала назад отходить, собираться на флангах,
Лучники, пращники тоже туда сквозь ряды поспешили.
Галлам союзным тут римляне не уступали в таланта,
Словно машины войны, в криках, звоне и пыли.
Шли по убитым, сдвигая щиты, и значки трепетали
Сорок шагов разделяли всего два сверкающих строя.
Пилумы стали квириты кидать и для этого встали.
Гибли спартаковцы через один от смертельного роя.

С криком ужасным «барра!» прокатившимся громом по полю,
Бросились римляне рьяно вперёд и на копья наткнулись.
Тут всем пришлось до конца напрягать и все силы, и волю,
Линии строя спартаковцев сильно прогнулись.
Дальше события все вспоминали по разному очень.
Помнили многие скачку, как бешено лошади мчались,
С правого фланга Спартак бросил конницу, был в этом точен.
Клин мощных всадников между двух линий врага оказались.
Первая линия связана боем была, как и раньше,
Сразу за ними бродили велиты, своих подбирали,
Линия свежих манипул стояла в бездействии дальше,
С ними Вариний, легаты за боем когорт наблюдали.
Словно во сне клин тяжёлый и плотный из всадников свежих,
Смёл всех, в ряды свои шедших велитов и раненых галлов,
Смял он вторую из линий манипул, пробил в центре бреши,
Будто коса по траве, камнепад и удар урагана.

Строй сбив всей первой когорты Спартак к знаменосцами прорвался,
Бросились в схватку легаты, отборные центурионы.
Но стали падать знамёна, Орёл золотой зашатался,
Словно предвидел, что бросит Вариний свои легионы.
Так и случилось, когда гладиаторы строй разметали,
Длинным копьём смог Спартак сбить с Вариния перья.
Рухнул с коня он, его уводить, закрывать быстро стали,
Бил их Спартак, бог бессмертный из их суеверья.
Плащ потеряв свой пурпурный и шлем, затерялся Вариний.
Между бегущими к лагерю он укрывался от смерти.
Пали Орлы легионов и дрогнула стройность их линий,
Словно под ними теперь больше не было тверди.

«Бейся, трус подлый, Вариний!» – Спартак прокричал ненавидя.
«Надо помочь Публикору!» – ему крикнул Ганник надсадно.
Первая римская линия билась как прежде, разгрома не видя,
В войско восставших вгрызаясь старательно и кровожадно.
И понеслись все тяжёлые всадники строем обратно.
С тыла по строю манипул ударили массой огромной.
Римляне стройность рядов потеряли тот-час безвозвратно,
Стали толпой обезумевшей, страхом большим уязвлённой.
Галльская конница видя такое, сражаться не стала,
Бросилась прочь поскорее, своих же давила бегущих.
Стадом пугливых баранов Вариния войско бежало,
Конница из гладиаторов буйно металась в их гуще.

«Наша победа! – воскликнул Спартак весь забрызганный кровью, –
Конницу Гая Торания в Кумах врасплох атакуем.
Не позавидовать легионерскому ныне сословь,
Только пока цел Тораний и галлы, мы рано ликуем!»
«Быстро велитов сюда и коней!» – Ганник крикнул легатам.
Стали коней подводить и сажать очень быстро велитов,
Римлян забыв убивать, что бежали испуганным стадом.
Их гнали воины пешие греков, фракийцев, самнитов.
«В Кумы! – Спартак прокричал, – скоро юг будет наш весь надолго!»
Конница двинулась гулкой змеёй по дороге известной.
Поле сражения бросив, где битвы ещё не умолкла,
Вождь предоставил свободу разгула резни повсеместной.

В лагерь ворвались спартаковцы, стали обоз римский грабить,
Между палаток резня началась, поиск жертв и награды.
Здесь умирающих, мёртвых уже продолжали похабить.
Головы ловко рубя, натыкали на копья и колья ограды.
Ликторов претора здесь захватили в испуге живыми,
Фасции взяли у них с топорками внутри по закону,
Множество римлян повесили тут на деревьях нагими,
Нескольких центурионов распяли, прибив в частоколу.
Вынесли снедь и припасы все из командирских палаток,
Мех, шёлк, одежду, посуду и мебель, предметы другие предметы
С мёртвых одежду снимали торговцы, для них был миг сладок,
Как и для всех победителей сняты любые запреты.
Кучи щитов, копий, панцирей, пилумов, шлемов, калигул
Быстро росли при усилиях центурионов восставших.
Тысячи римлян убитых лежали и ворон подруг к пиру кликал,
Много волков вышло к полю на трапезу оголодавших.
Всюду в округе ловили похожих на римлян в азарте,
Их убивали предельно жестоко разъезды и группы.
Женщин убитых понтийцы ещё посвящали Астарте,
Греки Аресу, германцы ножами увечили трупы.

К вечеру только стихать стало это кровавое действо.
Вести пришли, что Тораний разбит и бежит без оглядки.
Ярость угасла, пошло и на убыль злодейство.
Стали опять дисциплину вводить, как могли, и порядки.
Был Публикор непреклонен в борьбе с грабежами в округе.
Он разъезжал повсеместно с отрядом самнитов и осков,
И, за убийство матроны, рабу отрубил даже руки,
Многих велел за грабёж бить плетьми и прибить после к доскам.
Он приказал всё сносить в лагерь бывший Вариния строго,
Только вожди были в праве добычу делить между всеми.
Стали убитых потом собирать, было очень их много,
Клали рядами одних на других, невзирая на род или племя.
Выгнали в поле всех взрослых рабов, колонистов и пленных,
Пинии, туи рубить для костров погребальных скорее.
В прах обратить мёртвых древним обрядом священным,
Может прологом коротким, а может, концом к эпопее.
Он же решил, что пристойно почтить души павших героев
Жертвенным боем двухсот гладиаторов-римлян до смерти,
Сделав из пленных деканов и центурионов изгоев,
Так суть нарушить традиций квиритов, их нравственной тверди.
Пусть гладиаторы беглые, жертвы Юпитеру раньше,
Смотрят, как бывшие зрители их убивают друг-друга,
Смерти желают своим же друзьям без увёрток и фальши,
В сердце вонзают мечи посреди освещённого круга.

Утром вернулся Спартак, Крикс и Ганник, и всадники с ними.
Стали подробности боя с Торанием в Кумах известны.
Конница с конницей вечером встретилась в узкой теснине.
Длинные копья спартаковцев дело решили уместно.
Кони тяжёлые, выучка у гладиаторов были,
Шлемы и панцири, поножи, тысяча конных велитов.
Несколько первых рядов римских весом они сокрушили,
Дальше решили всё навыки, как у спартанских гоплитов.
Алы эдуев, союзников римских, отпрянули в страхе,
Пал их префект, знаменосцы и многие декурионы,
Всадники Ганника громко кричали по-галльски о крахе,
В тыл заходя по холмам и взбираясь на склоны.
Спешились в зарослях быстро на флангах велиты восставших,
Больше пугая свирепыми криками, чем грозным строем,
Впрочем, стреляя прицельно из луков во всех убегавших,
Или свинцом из пращей их встречая убийственным роем.
Конница галлов-эдуев весь дух боевой растеряла,
В бегство пустилась, когорты свои по пути опрокинув,
Видя такое, Тораний бежал и последняя свежая ала,
Вместе с обозом, запасами лагерь был ими покинут.
«Стойте! – тогда приказал всем Спартак, – собиритесь обратно!
Сильно устали мы, мало нас, римлян ещё слишком много.
Больше потери их наших, как видится, десятикратно.
Грудой на многие мили завалена ими дорога!
Пусть укрываются в Кумах, бегут нынче в Капую ночью,
Весть разнося о Юпитере, римлян оставившем в битве кровавой,
В Риме знамёна свои демонстрируют рваные в клочья,
Нас же покрыл навсегда этот день ратной славой!
В Кумы, где храм Аполлона и греков старинные виллы,
После войдём, предсказание нашей судьбы там узнаем.
Словно царь римский Тарквиний, взял книгу у жрицы Севиллы,
Мы предсказания жрицы бессмертной из Кум почитаем!»

В лагерь вернулся Спартак, смотрит – войско вино пьёт, ликует.
Головы видит на кольях, тела к частоколу прибиты,
Кто не ленивый, с дружками захваченным бойко торгует,
Словно и с Римом они, и с богами уже были квиты.
В красной палатке Вариния он разместился устало,
Между изысканной мебели, тканей, светильников с маслом,
Возле палатки охрана фракийцев немедленно встала,
Ветер флажками играл, тучи дыбились в небе ненастном.
К вечеру только он вышел опять и поехал на поле.
Здесь ждали Ганник и Крикс, Публикор, много верных легатов.
Встал на холме над побоищем вождь, полон силы и воли.
С ним Агафирс, как начальник фракийских охранных отрядов.
Был сам Спартак словно претор одет и держался достойно.
Тога с пурпурной каймой и туника пурпурного цвета,
Кресло курульное вынесли, фасции вынесли стройно
Ликторы пленные молча по правилам всем из завета.
Криками громких приветствий окрестности все оглашались,
Всюду отряды восставших стояли ни нивах обширных.
Возле холма, словно амфитеатром, костры возвышались,
Были готовы они возгорается от факелов дымных.

Перед кострами толпой двести римлян отборных сидели.
Их в гладиаторы выбрал с утра Публикор, как ланиста.
Всех этих пленных вчера победители видели в деле,
Жертвами будут достойными, храбро умрут и не быстро.
Были префекты из конницы, центурионы, деканы,
Галлы из ал и трибуны, тессарии, легионеры.
С лицами, словно из камня, безжизненные истуканы,
Ждали они страшной смерти позорной для римлян без меры.
Кладбище их ожидало для самых никчёмных, ничтожных,
Семьи теряли гражданство и право жить в Риме и рядом,
Им оставалось принять клички вместо имён невозможных,
В собственность бога они превращались кровавым обрядом.
Стали костры зажигать погребальные с мёртвыми быстро,
Грустно огонь расползался, дрова и смолу поедая,
Он то гудел, то свистел танцем нот звукового регистра,
Плату Харону с незрячих глазниц второпях собирая.
Птицы кричали зловеще и реяли в солнце закатном,
Земли италиков молча разлили глубокие тени,
Боги стояли незримой стеной в небосклоне громадном,
Видя, как сильные мира сего встали здесь на колени.
Мрачно из кресла поднялся Спартак, и ему было больно.
Труд непростого сражения всаднику дорого стоил.
На Агафирса опёрся, поднялся на камень огромный,
Старые раны болели, и сильный ушиб беспокоил.
Горны вовсю затрубили на поле, застыли отряды.
Были самниты и бруттии здесь, и италиков масса.
Люди Липида, Сартория, Мария, словно плеяды,
Галлы, германцы и скифы, понтийцы и горцы с Кавказа.
Грустно взирали они на горящих друзей между брёвен,
Думали разное, может, молились, детей вспоминали,
Может, клялись отомстить тем, кто в этом виновен.
Были такие, что поски хлебнув, стоя просто дремали.

Вот стал Спартак говорить и слова разносили повтором.
Вплоть до последних рядов капитанусы их доводили.
Руку подняв высоко, он смотрел проницательным взором,
Словно грядущее видел и звёзды ему лишь светили:
«Боги ведут нас по жизни, решают за нас очень много.
Вот и вчера нам победу они принесли малой кровью.
Зевсом, Юпитером, Митрой, Астартой открыта дорога,
Нам остаётся пройти по дороге с сыновней любовью.
Разные судьбы у всех, кто собрался сегодня на поле,
Много италиков бьются за полное право гражданства,
Есть, кто от рабства и пыток сбежал, мстит своей рабской доле,
Родину больше не помня, сражаются ради бунтарства.
Знаю таких, кто пришёл заработать, пришёл за богатством,
Вместо трудов землепашца, поборы кого задушили,
Многие здесь занимались торговлей людьми и пиратством,
Шли в гладиаторы сами, по найму убийцами были!
Стал я над вами военным вождём совершенно случайно,
Имя своё не могу я открыть настоящее в страхе.
Род мой во фракии может Лукулл перебить моментально,
Взял он во Фракии много селений в кровавом размахе.
Мы продолжаем войну с гнусным Римом, тюрьмой всех народов,
Легче для порабощенных племён будет доля при этом.
Вот смысл от наших больших италийских военных походов,
Вместе всем миром на север пойдём и на Рим этим летом!»

Вой одобрения разноголосый над войском раздался,
Крики «Спартак, мы с тобой!» и «Спартак, претор наш!» разносились,
Вождь всем руками махал, Крикс молчал, Ганник лишь улыбался.
Громко стучали вокруг о щиты, дули в горны и кони бесились.
«Слушайте! – вновь попытался Спартак говорить, – замолчите!»
Сильно уже разгорелись костры и поплыл смрадный запах,
Труп, то один, то другой, оживал на секунду в своей пирамиде,
Корчился в пламени в искрах, треске, щелчках, вздохах и храпах.
Крики и шум постепенно затихли, и вождь смог продолжить
«Наши товарищи, храбро сражаясь, в сражении пали.
Гении их и юноны, всё в жизни должны подытожить.
Все их пенаты и лары умолкли в тоске и печали.
Добрые маны и злые лемуры вокруг затаились,
Знание древних этрусков взывает о жертвах обильных.
Так же, как раньше Юпитеру грозному жертвы дарились,
Бой гладиаторов мы проведём из противников сильных.
Тот, кто останется жив, будет нами отпущен с почётом,
Кто победит в паре, бьётся с другим победителем в паре.
Станет эдилом Гай Ганник, и ведать он будет подсчётом,
Пусть начинают сражаться ничтожные римские твари!»

Жребием пары отобраны были, расставлены между кострами.
Шлемы надели на них, и щиты и мечи дали в руки.
Словно привычно им роли раздали, как в греческой драме,
Авторы в амфитеатре, в придирчивом зрительском круге.
Только один из несчастных решился восстать против казни.
Меч получив, он в безумии страшном напал на охрану.
Больше не думал из пленных никто о подобном соблазне,
После того, как ему нанесли сзади страшную рану.
Быстро его оттащили к костру и добили кинжалом.
Прочие пленники тихо стояли, подавленно глядя.
Смутно надежда незримым кольцом их ещё окружала,
Призрачно жизнь обещала в смертельном обряде.
Белый платок в руки взял Ганник, медленно поднял и важно.
Все замолчали вокруг, даже птицы умолкли, казалось.
Сильно махнул он платком дав сигнал биться насмерть отважно,
Только остались стоять все являя противнику жалость.
Их стали копьями острыми в спину толкать друг на друга.
Первая кровь этих жертв пролилась от таких понуканий.
Вскоре была так разорвана их круговая порука,
Дело пошло оживлённей, до жертв первых кровопусканий.
В яростных отблесках пламени, в дыме от плоти горящей,
В грозном молчании войск победителей в битве,
Римляне бились за право пожить жизнью этой пропащей,
Больше они не нуждаясь для этого вскоре в арбитре.
Ярость пришла к ним сама как мужчинам пристало,
Крики поверженных громко зазвучали из мира иного.
Из гладиаторов этих в живых половины не стало.
Новые пары составили быстро по жребию снова.

Было теперь пятьдесят этих пар, даже в ранах кровавых,
Снова Гай Ганник платок опустил и продолжились схватки,
Римляне быстро убили вновь в прошлом товарищей бравых.
Тихо сказал сам себе в лихорадке Спартак: «Кто в остатке?
Если префект молодой победит, загадаю победу,
В нашей нелёгкой войне, цель которой не знаю наверно,
Митре я всем поклянусь, буду верен до смерти обету,
Что справедливость его на земле буду сеять всемерно!»

Вот все погибли уже гладиаторы кроме последних.
Стройный префект и декан из манипулы только остались.
Двое красавцев-атлетов высоких и двадцатилетних,
Оба в крови и грязи, от усталости сильно шатались.
Каждый из них шестерых победил в быстрой схватке.
Чуть отодвинуты в сторону, мёртвые всюду валялись.
Всё приближалось к желанной эдилу зловещей отгадке,
Кто жив останется в действе, где духи умилостивлялись.
Снова за взмахом платка гладиаторы принялись биться.
Медленно двигались оба и еле щиты поднимали,
Схожими были тела их нагие, а шлемы скрывали их лица,
Тяжко дышали, мечами тупыми с трудом ударяя.
Вроде, префект, в шлеме с рыбой на гребне, свежее казался,
Выше свой щит поднимал, чаще бил, резче, с огненным бликом,
Только в крови поскользнулся, на чёрной земле распластался.
Быстро декан в грудь ему меч вонзил с хриплым криком.
После и сам повалился, и рана открылась на шее,
Страх только был для него поводырь в этой схватке.
После победы декан потерял для себя этот стержень.
Умер он тут-же, в живых никого не осталось в остатке,
Словно Юпитер заранее был на квиритов рассержен.
Быстро проткнули копьём и проверили каждое тело,
В мрачном молчании войск, на костры мертвецов положили,
Не раздевая, оружие взяв только, сделали дело,
Чем долгожданный обряд приношения жертв завершили.

Тут затрубили букцины, ударили громко тампаны,
Стали отряды поспешно в палатки свои отправляться.
Ужин их ждал, маркитанты и девы-волчицы, лекарства на раны,
Танцам и винам фалернским возможно там было предаться.
Только Спартак не спешил, не поднялся с курульного кресла.
Бледный был, тихо глядел, как префекта в огонь положили,
Как охватило священное пламя лицо, грудь и ноги, и чресла,
Будто взлетает душа в виде искр ярких, сажи и пыли.
Толи Элизиум принял её на блаженные нивы,
Орк беспощадный низринул в подземное царство,
Были ли этим префектом при жизни другие любимы,
Сам он любим кем-то был, или был только жертвой коварства?
«Он проиграл, мой боец, жребий бросив судьбы мне туманный! –
Тихо Спартак обронил, глядя взглядом усталого зверя, –
Митре-спасителю сердце отдал я, заботе его неустанной.
В жертву себя принести я готов, в воскрешение веря!»
Встал он, к палатке пошёл, с ним и ликторы строем, охрана,
Ганник и Крикс, Публикор, Агафирс и другие.
Ночь превратила долину в подобие лунного храма,
Лунные блики везде разбросав как ковры дорогие.
Тихо Апулия спит за Браданом, рекой полноводной,
Сзади притих Метапонт и река Казуент пенит воды,
Слева Колабрия ёжится в западном ветре холодном,
Бруттия дышит роздольем и воздухом сладкой свободы.
Все италийские земли до Капуи самой свободны от Рима,
Нет больше воинских сил, лишь милиция из муниципий.
Жертвы погибших в борьбе между звёзд пролетают незримо,
Сверху шепча о тревогах и драмах дальнейших событий...

В думах тяжёлых Спартак шёл на пиршество скорби устало,
С ним все вожди и легаты, герои сражений кровавых.
В преторской красной палатке собраться им вместе пристало,
Вместе предаться веселью в объятиях женщин лукавых.
Так и случилось меж длинных столов, лож, скамей и подушек.
В тесном пространстве плясали и пели красотки умело,
Там пантомиму смешно исполняли про глупых подружек,
Римские нравы, тела обнажённые выбелив мелом.
Выпив вина, попросил Ганник их прекратить это действо.
Скучное Рима искусство на лад переделать восточный.
Танцам предаться весёлым в концепции эпикурейства,
Греческим пляскам под ритм побуждающий, сильный и точный.
Все закричали в поддержку, желая мелодий мажорных.
Стали под звуки двух флейт, бубна стук, чистой лиры напевы,
Бить кастаньетами громко из устричных раковин чёрных.
Начали двигаться очень красиво прекрасные девы.
Быстро подняли в палатке две стенки на стойках высоких,
Этим давая танцующим девушкам больше простора.
Делая взгляды счастливей суровых мужчин очень многих,
Начали танец дорийский, приятный для слуха и взора.
Долго плясали они, даже хмурый Спартак стал смеяться,
Хлопал в ладоши как все, отбивая ногой такт умело.
Девушку он заприметил, что пела здесь в роли паяца,
Полунагая, в большом парике, и краснела несмело.
Жестом её подозвал к Спартаку умный Крикс и оставил.
В чашу вина ей налил с острословием хитрого Фавна.
Девушку звали Лилита, отец-царь её в Тире правил,
В рабство пираты её захватили в набеге недавно.
Имя её ассирийское значило Ночь, но совсем не игриво -
Просто дитя, только станом прекраснее многих красавиц,
Волосы пышные, словно коня благородного грива,
Губы как красный коралл, под белилами яркий румянец.
Глаз изумительно добрых и робких, как будто оленьих,
Только бездушный увидеть не смог бы, на грудь взгляд уставив.
Крикс был таким, приказав ей сидеть у вождя на коленях,
Дальше о ночи любви всё решать Спартаку предоставив.
Гордо хозяин танцовщиц назначил ей цену в денарий,
Что было просто огромной ценой за простую блудницу.
Зная, что денег не счесть у могучих теперь государей,
Силой оружия сделавших в Капуе с Римом границу.

Стал ей вопросы свои задавать вождь, от музыки млея,
То, что сирийка узнал, про неволю, тяжёлую долю.
«Дам ей свободу бесплатно», – сказал он всё больше хмелея.
«Платы не будет? – торговец смутился, – рабам всем дашь волю?»
«Слишком у многих из римлян, что в войске моём, есть наделы,
Много у них и рабов на наделах работают долго.
Если рабов отпущу на свободу – испорчу всё дело,
Эти солдаты уйдут к неприятелю с яростью волка.
Против меня будут драться Липида тогда ветераны,
Как мне без римлян потом одолеть легионы из римлян?
Армию римлян лишь римляне могут разбить, как ни странно,
Будет ли раб ликовать, будь свободой он вдруг осчастливлен?
Если пойдёт он на север, в Тоскану и далее к галлам,
Схватят его и опять закуют цепью, в поле отправят.
Если хозяин не будет как прежний, а в пьянстве удалом
До смерти плетью забьёт или в термах у топки поставит?
Многие в рабстве родились и доли другой и не знают,
Даже мечтают иные с хозяином рядом скончаться,
Лучше, сытнее порой в рабстве жить и другой не желают,
Вольноотпущенник может в торговле не слабо подняться.
Сами становятся рабовладельцами и господами,
Есть и такие, кто денег собрав, тщатся выкупить семьи.
Тот, кто хотел убежать – убежал и сражается с нами,
Кто не бежал – рабской доли достоин – презренное семя!
Как мне с Серторием будет потом говорить о поддержке?
Как с Митридатом союз заключить, если сделаю это?
Вольность погубит восстание, это уже не издержки,
В мире всеобщего рабства свободно оно от запрета!»
Шум песен скрыл часть ответа, но общее было понятно.
Грустно присел устроитель веселья, расставшись с рабыней.
Крикс пошутил, что как плата – он жив, что должно быть приятно,
Собственность жизни вредит и не может являться святыней…
«Ныне свободна Лилита, – торговец сказал удручённо, –
Этот контракт о свободе я утром составлю толково!»
Было понятно, что был этот римлянин жизнью учёный,
Силу тирана всегда ставя выше закона любого.
Девушка бросилась тут на колени и стала молиться
Богу Ваалу, колени обняв Спартака и от счастья рыдая.
Вождь нежно обнял за плечи её, подобрел, умилился,
Словно увидел, как вспыхнула в небе звезда молодая.

© Copyright: Демидов Андрей Геннадиевич, 2017
Свидетельство о публикации №117060602965

Колдунья Лебедь и витязь Михаил Поток (Поэмы и циклы стихов)

                                                Демидов
                                     Андрей Геннадиевич

                                
                              
                     КОЛДУНЬЯ ЛЕБЕДЬ И ВИТЯЗЬ МИХАИЛ ПОТОК
  
                                                  поэма

                                ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ АВТОРА

Поэма "Колдунья Лебедь и витязь Поток" написана по мотивам интереснейшей эпической новгородской былины Х века о Михаиле Потоке (ударение на первом слоге). Эта былина, подобие устных саг, передаваемых из уста в уста, была записана только в XIX веке, намного позже своих аналогов из Скандинавии и Прибалтики. Не бережное отношение к дохристианской истории нашей Родины привели к массовому и последовательному уничтожению множества письменных и устных источников культуры правителями и их церковных сподвижников начиная с первых русских князей, вплоть до советского периода. Единичные произведения, дошедшие до нас, показывают великую силу исконного русского эпоса, утраченного и заменённого много раз переписанной в угоду династических интересов Рюриковичей и Романовых летописной историей. Былина о Потоке одна из них, чудлм уцелевшая во многом потому, что в ней речь идёт о времени крещения Руси святым Владимиром и его дружиной.
Былина о Потоке – самое значительное по своему объему произведение русского богатырского эпоса – насчитывает свыше 1100 строк и равновелика среднему размеру песен Илиады. Литература, посвященная былине, обширна. Ею занимались многие исследователи древнерусского язычества и культуры: С. Веселовский, Б. Рыбаков и другие.
Действие былины о христианине Михаиле и язычнице Марье происходит в лесах, населенных язычниками, в Киеве и его соборной церкви, где-то в другом царстве. Это поэтический сказ о начале христианства на Руси.
Благодаря былине о Михаиле Потоке нам известно устное творчество двух соперничавших между собой дружинных группировок того времени. Дружинники-язычники обновляли древние языческие мифы, облекая их в только что рождавшуюся форму былин. Дружинники уже крещёные, не опровергая мифов, не развенчивая их, стремились очистить свои ряды от пережитков язычества и убедить всех в гибельности языческих верований.
В современной действительности ХХI века, на переломе культурных парадигм общества, таком же болезненном, как и в Х веке, эта история имеет весьма много аналогий и аллегорий. В каком-то смысле всю поэму можно рассматривать как большую метафору нашей жизни.
Поэма имеет ещё один слой – это история двух людей. Как в драмах Шекспира, перед нами разворачивается спектакль о любви, предательстве, героизме и дружбе. Тяжёлый нравственный выбор всё время требует от героя действий, а от зрителя переживаний и оценок. В эпилоге колдун – рассказчик этой истории –  напрямую спрашивает наше мнение.
Визуальный ряд произведения тоже красочен: сказочные звери, таинственные колдуны, Змей-дьявол, царь Иван Окульевич, печенегский хан, реальные люди Х века – князь киевский и новгородский Владимир, его воевода Добрыня.
Поэма пороносится перед читателем как чудесная "Одиссея" со счастливым концом. Дошедшие до нас версии этой северной домонгольской русской былины имеют разные композиции, действующие лица, множество вариантов окончания, которые изменялись вплоть до того времени, когда были записаны в ХVIII веке. Поэтому автор, как наследник этой культуры, смело предложил свою трактовку тех событий тысячи лет спустя.
Приятного чтения, господа!

                            КОЛДУНЬЯ ЛЕБЕДЬ И ВИТЯЗЬ ПОТОК

К земле далёкой безымянной,
Корабль был бурей занесён.
Он канул в бездне окаянной,
А я был чудом лишь спасён.
Я встал на тверди, здесь на небе
Светили Солнце и Луна,
На диком и пустынном бреге
Звучали чьи-то имена.
Бродили тени, лёд и пламя
Текли рекой с высоких гор,
А дол был полон существами
Чудными, и рокочет гром.
От молний скалы колебались,
И было видно, как ветра
Родились в небе, устремлялись
Затем неведомо куда.
Здесь зарождаются теченьем
Дороги тёмных вод морских,
Звеня сладкоголосым пеньем,
Русалки челны топят в них.
Средь родников с водой хрустальной
Шумел безумный птичий крик,
Лесного чудища печальный
Витал над чащей гулкий рык.

Я в глубине пещеры мрачной,
Оставив берег светлым днём,
Увидел за стеной прозрачной
Тюрьму, и высветил огнём.
Здесь я нашел приют страдальца;
Он цепью был прибит к скале
В личине сломленного старца,
В истлевшем сыростью тряпье.
Встречал его я в жизни давней,
Он был царём в дубраве той,
Где пёс огромный, многоглавый
Долины охранял покой.
Он сын был тех краёв небесных,
Где птицы с девичьим лицом
Манили духов бестелесных,
И сами были словно сон.
Там место битв великих, страшных,
Где великаны люто бились
В смертельных схватках рукопашных,
И реки золота струились.

В стекло хрустальное камнями
Я долго бил, не мог разбить.
Колдун блистал из тьмы очами,
Стал мне о деле говорить
Куда пойти, и где зарыта
В чащобе книга Шестокрыл.
Вот книга найдена, открыта,
Заклятье я проговорил...
Стекло рассыпалось могилы,
Упали цепи все, в лучах
Сказал колдун уж полный силы –
Косая сажень во плечах.

Сказал: «Зашёл сюда далёко,
Никто такого не дерзал.
За что наказан ты жестоко?»
Тут я про бурю рассказал.
А он сказал, что с войском духов
Сражался, в битве был пленён,
Ужасным был подвергнут мукам
В пещере мрачной заточён.
На этом острове далёком,
Откуда виден край Земли,
Он должен вечно, одиноко
Влачить бессмысленные дни.
Колдун сказал: «Садись на плечи,
Тебя на отчину снесу
Из этих мест не человечьих.
Меня ты спас – тебя спасу!»
И понеслись мы над волнами,
Заспорив с буйными ветрами,
Среди дождей и облаков,
Вблизи пустынных островов.
Пока в ночи искали сушу,
И ветер тело истязал,
Колдун открыл свою мне душу,
И эту сказку рассказал...

...Давно то было, иль недавно,
Стоял град Киев православный;
Владимир Солнце княжил там –
Народу благо, страх врагам.
Уж год прошёл, а может боле,
Как князь Владимир воспринял
Христова веру, и, на горе
Волхвам, с утёса покидал
Кумиров всех во Днепр широкий:
Богов земли, добра и зла.
Перуна грозного, высокий
Столб, разрубив, сожгли дотла.
Едва остыла от разгрома
Хазар безжалостных земля,
Ещё шаталась твердь под троном
У византийского царя,
Что Станислав качнул как древо,
И печенеги унялись,
И к Дону из степного чрева,
Уж половцы рекой лились.

Средь рек больших, лесов дремучих,
Среди языческих племён,
Соседей хитрых и могучих,
Спокойно, мудро правил он.
Прогнав варягов, фризов жадных,
Князь славных воинов собрал –
В своих владениях громадных
Он рубежи оборонял.
Богатыри при князе были
Дружиной множества земель,
Из разных стран происходили,
Служили службу ночь и день.
Средь этих витязей могучих
Один богам любимец был,
О нём былины скажут лучше –
Он звался Поток Михаил.

Умён, удал, в бою ужасен,
Хвалил его простой народ.
Был Михаил лицом прекрасен,
Голубоглаз, светлобород.
Пригрел князь Потока у трона,
Он был Владимиром любим.
У византийского Херсона,
Сражался Поток вместе с ним.
Когда Владимир там крестился,
Болезнь глазную поборов,
И на царевне там женился,
Прогнав языческих волхвов.
Его брала княгиня Анна
Всегда в опасный путь с собой,
Дочь императора Романа
Любила витязя душой.
Она ему Анастасию
Свою желала в жены дать,
И заказала литургию,
Чтоб браку этому бывать.

Под осень, между дней медовых,
Владимир витязей собрал
С границы своих, путей торговых,
И пир хмельной друзьям задал.
Князь вспомнил воинские были,
Дела купцов, дела семей.
Все угощались, ели, пили
Промеж рассказов и речей.
Звенели гусли, песни, пляска,
И скачки, и кулачный бой,
Ручьём тёк мёд, менялись яства:
Все друг за друга головой.
Лишь богатырь, что звался Поток,
Не ел, не пил, грустил, молчал.
Сидел, необъяснимо кроток,
И пира шум не замечал.

«О чём грустишь, мой славный витязь? –
Спросил его светлейший князь,–
Эй, скоморохи, ну, уймитесь!
Скажи, что за беда стряслась?»
«Я был на заводях далёких, –
Сказал печально Михаил, –
Сбивал там уток перёлетных,
И там лебёдку подстрелил.
Она, роняя кровь из раны,
Взлетела вместе со стрелой,
И скрылась в белые туманы
С моей востроженной душой.
Лишь взял я пух её лебяжий
И белоснежное перо, –
И Поток тут, бледнея даже,
Достал перо, – так вот оно!»

Добрыня, витязь, очень странно
На Михаила посмотрел,
И взял перо, затем нежданно
Он отворить окно велел.
Когда окно открыли к полю,
Добрыня встал, пошёл с пером.
Оно вдруг вырвалось на волю
И заблестело серебром.
Наружу быстро полетело.
Добрыня рысью подскочил,
И очень быстро и умело
Его перстами ухватил.
Сказал тогда Добрыня грозно:
«С колдуньи этот пух упал.
Сожги перо пока не поздно,
Пока под чары не попал,
Не стал ты тенью одинокой!»
Но головой лишь Михаил
Мотнул упрямо и высоко
Свой взор печальный устремил:
«Чудесный сон вчера приснился,
И дева-лебедь там была.
Во сне я там на ней женился.
Она прекрасна и стройна»...
Богатыри все завздыхали,
А князь промолвил: «Что ж, иди!
Чтоб мы тебя не потеряли,
Её на двор наш приводи.
Отцом я буду посажённым
На свадьбе будущей твоей,
Весь Киев будет приглашённым
И добрым домом станет ей».

Закончив праздник ранним утром,
Владимир витязям сказал
Идти в полюдье с делом мудрым –
Собрать дань с тех, кто не отдал.
Илью с дружиною в степные
Послал,  хазарские места,
Алёшу, с другами лихими,
В ладьях – за синие моря.
Ивана – к кривичам смоленским,
Алёшу – к уличам тиверским.
На север, запад, юг, восток
Дружины двинулись в поход.
Струились стяги, солнца блики
Играли кольцами брони:
Щитов оковки, копий пики
Блистали молниям сродни.
Лишь Михаил решил остаться.
Его Добрыня научил
Как в путь-дорогу собираться
И всё он в торбу положил...
Верёвку из дубовой драни
Плёл сам, а зеркало кузнец
Сковал из серебра и стали,
К нему железный ременец.
Перо, что Лебедь обронила,
В железный ларь вложил у дна:
В нём колдовская явно сила
Была опасности полна.

Раздал долги, простил обиды,
Ночной молебен отстояв,
Весь чувством тягостным убитый,
Вскочил он утром на коня.
Простился с князем и народом,
Проехал торжища врата,
Киянку-речку, огороды –
Листва повсюду золота.
На Киев-град оборотился,
Прощался будто насовсем.
На купола перекрестился,
Поехал дальше – глух и нем.
И вышло солнце понемногу,
Закапал тёплый дождь грибной –
Примета добрая в дорогу,
На славу и на смертный бой.

Полями ехал он, лесами,
Когда стемнело, в день седьмой,
Промеж высокими холмами
Конь встал стоймя, как пред стеной.
С коня слез Поток, смотрит – диво!
Огромный чёрный волк сидит
Неподалёку, молчаливо
Глазами жёлтыми блестит.
Пустынно, хмуро всё в округе,
А за холмами чёрный лес.
Куда здесь деться от зверюги,
Вот-вот навстречу прыгнет бес.
И витязь меч свой вынимает,
Но по-людски тот волк речёт,
Хвостом огромным он виляет,
Их жёлтых глаз слеза течёт:

«Уж год, как я в капкан попался.
Ты, человек, меня спаси,
Совсем без помощи остался,
Потом, что хочешь попроси!»
Капкан железный полосами,
Зверюге лапу захватил,
Страдает он и кровь ручьями
Течет, ручей уж след намыл.
Дивится Поток – вот так чудо –
По-человечьи говорит.
Неужто в мире всё так худо
Под небом грешным обстоит?
Подумал Поток и решился.
С мечём к капкану подступил,
Ударил раз – замок разбился.
Так волка он освободил.

«Благодарю за избавленье,
Проси, что хочешь у меня!»
Сказал волк, встал; на удивленье,
Он ростом был как раз с коня.
«Хочу в миру найти девицу, –
Сказал тут Поток, – в жёны взять.
Она как лебедь в небе мчится,
Ей очень нравится летать!»
Волк опечаленно ответил:
«От чар её я в плен попал.
Её давно я заприметил,
И в жёны долго зазывал.
Иди три дня, пусть солнце светит
По утру в руку, в коей меч.
Тебя там кто-нибудь да встретит,
А я вернусь свой лес стеречь!»
Умчался волк, в чащобе сгинул.
Вскочил наш витязь на коня,
Его в дорогу бодро двинул.
Две ночи ехал и три дня.

В лесах не езженых открылась
Под утро чёрная вода.
Быть может море там разлилось,
Озёр глубоких череда.
На берег ветер налетает,
В сетях на мели рыба-сом.
До неба брызги подлетают,
И рыбе дышится с трудом.
Взял Михаил копьё большое,
Решил сома себе добыть,
Но рыба тут речёт такое,
Что он решил повременить.
«Уж год в сетях я прозябаю,
Молю тебя, меня спаси.
Я жуткой смертью умираю,
Потом, что хочешь попроси!»

За душу тронутый словами,
Доспех снял Поток и поплыл.
Боролся с сильными волнами,
Разрезал сеть, и сом ожил.
За жабры витязь ухватился,
Узлы тугие раскрутил,
Сом до конца освободился.
Спаситель тут его спросил:
«Живёт девица в птице белой,
Хочу её я обрести,
Чтоб в жизни ныне опустелой,
Женой прекрасной в дом ввести!»
Сом опечалился, ответил:
«Сам Лебедь в жёны зазывал,
Давно её я заприметил,
От чар девичих в сеть попал.
Но расскажу тебе, спаситель,
Где эту девицу найти –
И помогу как вод властитель
По суше море перейти.
Пусть будет здесь тебе дорога!»
И вдруг волненье улеглось,
И, погодя совсем немного,
Всё море будто льдом взялось.
И на коне, лихой как ветер,
По морю, словно по земле,
Помчался витязь, верой светел,
Быстрее, чем на корабле.

За морем скалы громоздятся
И камнепадами грозят,
Туманы снежные клубятся,
И ветры стылые летят.
Под вечер видит Поток диво –
Сидит орёл, крылами бьёт
Вздымая шею горделиво,
Проходу дальше не даёт.
Стрела в груди торчит большая,
Застряла очень глубоко,
Лететь, дышать ему мешает:
И смерть уже не далеко.
Тропинка вьется меж утесов,
Орла по ней не обойти.
Взял Поток лук, и без вопросов
Решил стрелять – открыть пути.
Орёл ему по–человечьи
Своё стал имя называть –
Берке: вести такие речи,
Что было трудно не внимать:
«Уж год я кровью истекаю,
Ты, Михаил, меня спаси.
Я здесь от раны умираю.
Потом, что хочешь, попроси!»
Привык на невидаль дивиться,
Устало Поток слез с коня
И стал спасать от смерти птицу,
Кольчугой кованной звеня.
Стрелу сломал, тихонько вынул,
Промыл студеною водой
И в рану снадобье водвинул,
Сказал: «Берке, коль ты живой.
Теперь скажи, большая птица,
Встречал ли Лебедь на пути?
Ты знаешь, где она гнездится?
Хочу её скорей найти».
Орёл печально отвечает:
«Её я сватал, замуж звал.
Её прекрасней не бывает,
Из-за неё в беду пропал.
Я знаю, где живёт девица.
Как с этих диких гор сойдёшь,
Начнутся топи, торфяницы,
За ними озеро найдёшь.
Я помогу – въезжай на спину!»
Берке сквозь пропасть и утёс,
Сквозь бури, снежную стремнину,
На крыльях всадника понёс.

Долины низом проплывали;
Сначала в лёд, потом водой
Лучи снега переплавляли,
Неслись потоки с гор долой.
Над этим миром первозданным
Орлу был путь известен, прост.
К низинам хмурым и туманным
Он быстро витязя донёс.
С орлом простившись, Поток едет
Туда, где близок край земли
И солнце еле-еле светит,
В полнеба радуга вдали.

Среди озёр наш витязь бродит,
То попадется скит, то гроб.
Вдруг старца древнего находит –
От вида старца бьет озноб.
Седой и сморщенный, как мёртвый,
Зловеще варит на огне,
Распространяя воздух спертый,
Отвар из трав в большом котле.
Вокруг сплошь кости человечьи,
Могилы, сколько хватит глаз,
Как будто поле страшной сечи,
И смерть гуляла здесь не раз.
Над старцем реет сокол чёрный,
К котлу со стеблями летит,
Толчёт коренья пёс учёный,
А старец заговор творит:

«Покинь кручина мглу сырую,
Лети кручина над Землёй.
Неси кручина немощь злую,
Владей людьми и их судьбой.
Сквозь очи ты войди людские,
Проникни в сердце чёрным злом,
И мысли добрые, любые,
Совсем сотри, убей в любом.
Но если встретишь свет, то прячься –
Есть люди в коих бог живёт.
Ты притворись, согнись, поплачься,
И может статься пронесёт.
Хоть мало этих просветлённых.
Их никому не одолеть,
Тебе подавно, зачумленной –
Их избегает даже смерть.
Бери других, питайся ими,
Губи людей и стар, и млад,
И будут все они твоими –
Царить в их душах будет мрак.
Покинь кручина мглу сырую,
Лети кручина над Землёй,
Посей жизнь лютую и злую,
Владей людьми и их судьбой!»

Тут старец витязя приметил:
«Что ты забыл здесь, богатырь?
Что ищешь ты на белом свете,
Сокровищ, камень Алатырь?»
«Нужна мне дева-лебедица
Ты, знаю, сможешь мне сказать, –
Ответил витязь, – где гнездится,
И как её мне замуж взять».
«Такой не ведаю!» – ответил
Колдун, и глазом зло блеснул.
Тот час же витязь заприметил,
Как лебедь вдруг крылом плеснул.
И за листвой раздался клёкот,
И Михаил сказал: «Старик,
Тебя за ложь убить здесь могут!»
Он меч свой вынул в тот же миг.

Но над землёй колдун поднялся,
Руками быстро замахал
Как будто сильно испугался
И примирительно сказал:
«Здесь только дочь моя Марьяна.
И если в дом сейчас войдёшь,
Красу и разум без изъяна,
И совершенство там найдёшь.
Дом не велик, но ты отыщешь,
Найдёшь его наверняка.
Иди, и стань воронам пищей,
Ступай, коль жизнь не дорога!»
Тут только витязь замечает
Дом, что по крышу в землю врыт.
С коня не мешкая слезает,
Заходит – девица сидит.

Она во сне ему являлась,
Летала в радужном дыму,
И точно так же улыбалась,
И удалялась прочь во тьму.

«Будь мне женой, Марьяна-Лебедь!
Всю землю я к тебе прошёл,
Ты мне милее всех на свете.
У нас всё будет хорошо!»
Глядит Марьяна – он пригожий,
Высок и статен, ловок, лих,
На лето красное похожий –
Их край не видывал таких.
Марьяна звонко засмеялась;
Очаг потух вдруг, вспыхнул вновь:
И в доме всё заколыхалось,
И просочилась сверху кровь.
Она сказала: «Если хочешь
Меня на веки в жёны взять,
Три долгих дня, три долгих ночи
Тебя я буду здесь пытать.
Не стерпишь пытки ты – погибнешь!»
«Согласен!» – Поток ей кивнул.
«Помойся, выспись, после кликнешь!» –
Марьяна двинулась к окну.
Лебедкой белой обратилась,
Как лёд прозрачна и хрупка,
Взлетела, в небе закружилась
И унеслась за облака.

За бесконечными делами
Проходит день и ночь, к утру
Дом содрогается – сенями
Ползёт чудовище к нему.
Из шерсти дым, из пасти пламя,
Шесть ног, огромные клыки,
Сверкает злобными глазами,
Вокруг летают угольки.
Тут Михаил копьё бросает –
Оно сгорает налету.
И меч от шкуры отлетает,
И стрелы бьют лишь пустоту.
Наш богатырь перекрестился,
Веревку длинную достал
Из торбы, с жизнью распростился
И посреди пожара встал.
Петлю на чудище накинул,
На шее зверя закрутил,
Как рысь вскочил ему на спину,
Держал, пока не задушил.

Потом был день – тянулся нудно...
Дымилась крыша и полы...
И ночь прошла, и вновь под утро
Вдруг задрожали все углы.
Всё затряслось под небосводом,
Заря в полнеба занялась,
И перед домом, перед входом,
Провис шар огненный искрясь.
Борясь с пожаром, Поток вышел,
Кольчуга углем тело жгла.
Тут голос Марьи он услышал:
«Всё, витязь, смерть твоя пришла!»
Отбросил Поток раскалённый,
Горящий, как солома, щит.
Догадкой дерзкой окрыленный,
Залез в суму, где круг лежит.
Взял и наставил круг зеркальный
На шар, сверкали звёзды в нём,
И от поверхности сусальной
Шар распалился сам огнём.
И рухнул шар, костром огромным,
Дыру проделав как сверло
В земле: пылал там неуёмно,
Покуда солнце не взошло.

Весь день, всю ночь лежал недвижно
На пепелище Михаил.
Ему всё было видно, слышно,
Но не моргал, не говорил.
Был будто мёртв, пока землица
Не остудилась до того,
Чтоб смог он встать, воды напиться,
Забыв уже про сватовство.
Едва оправился, но вскоре,
Под утро, в доме, на дворе
Восстала нечисть на простое,
Везде упырь на упыре.
Крылами била голосила,
И вал чудовищ подступал
Туда, где из последней силы
С мечём в руке герой стоял.
Когда крыла, клыки и когти,
Уж дотянулись до лица,
Ревя, влетел в горящем дёгте
Крылатый змей с главою пса.
Тут Михаил перекрестился,
Перо из торбы положил
Себе на темень, растворился,
Невидим стал – как и не был.
Вокруг летала нечисть, выла,
Искала жертву сгоряча,
Когда уже взошло Ярило
Исчезла в солнечных лучах.
Остался след клыков, копытца,
Частицы шерсти и когтей.
Тут Михаил пошёл умыться,
И ждать уже других гостей.

Свершилось – Марья появилась
Вся красотой озарена:
Парчой, каменьями искрилась
Одежда раззолочена.
Притом была она печальна...
Перевернулся мир весь вдруг –
Припевы песен величальных
Запели девицы вокруг.
Пошли широким хороводом...
И Марья, голосом звеня,
Сказала: «Одолел ты воды,
И струи жаркого огня,
Зверья и нечисти нападки.
Тебе готова стать женой,
Однако, разные порядки
Разнят нас – веры я другой».

Сказал жених: «Ты в Киев–граде,
Во церкви будешь крещена,
Потом в невестином наряде,
В чертог мой будешь введена».
А Марья синими очами
В его глаза змеёй глядит,
Подернув белыми плечами,
Ему негромко говорит:
«Мне поклянись воитель вольный,
Коль первый кто из нас умрёт,
Второй в могилу добровольно,
Без отпевания сойдёт»...
Жених от слов жестоких вздрогнул.
Стал думу думать Михаил;
Бродил по лесу долго, мокнул
В дожде заплакавшем, решил:
«Дам эту клятву, будь что будет!
Ты собирайся в долгий путь.
Длинна дорога, ветер студит,
Нам нужно крепко отдохнуть».
«Езжай как хочешь в Киев-город,
А я по небу полечу –
Сказала Марья, через горы
В седле трястись я не хочу!»
Из рукава златою пылью
Метнула выше всех вершин
И получила клюв и крылья,
Предстала лебедем большим.
Всплеснув крылами, устремилась
Лебедкой белой в облака
И в точку быстро превратилась,
Исчезла, будто на века.

В дорогу долго собирался,
Готовил сбрую Михаил,
Сил богатырских набирался,
Кольчугу, стрелы, лук чинил.
Лишь конь окреп с овсом отборным,
Водой напившись ключевой,
Простился Поток с тестем гордым
И в путь отправился домой.
Он шёл разведанной дорогой,
Путем спасённых им зверей,
И звери были вновь подмогой
В пути его за пять морей.
Приметы виделись повсюду,
И на родной уже земле
Ему дивились словно чуду,
Живым завидевши в седле.
Шёл снег, на крыльях снегопада
Неспешно двигалась зима,
Когда к воротам Киев-града
Дорога вывела сама.

Его встречать Владимир вышел,
Добрыня, витязи, народ.
И пир большой, шумлив и пышен,
Три дня вершился у ворот.
Там Михаил поведал другам,
Каким его был долгим путь,
Про то, каким подвергся мукам,
И про страну, где правит жуть.
Не скрыл невестиных условий,
Сказал про клятву на года –
Сойти с умершим в доброй воле
Живым в могилу навсегда.
Богатыри, ушам не веря,
Переспросили: в тот же миг,
Сквозь смех, звук бубна и свирели
Раздался громкий птичий крик.
Разбив окно, роняя перья
С огромных крыльев лёд и снег,
Как будто сны и суеверья,
Влетела птица-человек.
Об пол ударилась и мигом
В ярчайшей вспышке и огне
Возникла девица из бликов,
В каменьях, злате, янтаре.
Пир стих и долго все молчали,
Лишь чудо видя впереди –
Глаза красавицы в печали,
И косы-реки на груди.

«Иль мне не рад, жених мой Поток?
Иль я до срока добралась?
Сказала Марья, – как ты кроток.
А раньше вёл себя как князь».
Владимир встал, бояре встали,
Пустили Потока вперёд,
До края чаши наливали,
Пришёл на пир ещё народ.
Под колокольный звон и пенье
Невесту в горницу ввели,
И девы там в одно мгновенье
Её в наряды облекли.
Толпу людей прошла, как лодка
Разрезав волны, Марья в храм
Вплыла как белая лебёдка,
И приняла крещенье там.
Всё было ладно, только свечи
Погасли разом в храме вдруг,
И голоса не человечьи
Запели песнь холодных вьюг.
Кресты погнулись, словно зубом
К ним прикоснулся лютый зверь.
Из храма вышли друг за другом,
Едва найдя на ощупь дверь...
Но вышли к солнцу и под горсти
Пшена, под песни, свист и крик.
На двор уже съезжались гости
Со всей земли в тот славный миг.
Когда, блестя кольчугой новой,
В плаще пурпурном, на коне
Встречал их Поток: всё готово
Уж было к свадьбе и к зиме.
Венчались пышно: Киев-город
Три дня без устали гулял,
И тот кто стар, и тот кто молод,
Как мог и пил и танцевал.
Бои кулачные там были,
Качели, сани и снежки,
Шесты и скачки не забыли
Под бубны, гусли и рожки.

Прошло три месяца как Поток
С Марьяной свадьбу отыграл,
Крыльцо палат и кузнь решёток
Венками пышно увенчал.
И князь Владимир посажёный
Отец на этой свадьбе был.
Гулял неделю возбуждённый
Весь Киев-город, ел и пил.
Зажили будто бы счастливо,
Но вскоре стал народ шептать,
Как будто в их палатах диво,
И тени стали залетать.
То черти в трубы опускались,
Водила нечисть хоровод,
То птицы в небе превращались
Над крышей их в холодный лёд.
Когда везде сияло солнце,
Апрель теплом всех услаждал,
Лучины жгли у них в оконце,
Как будто кто-то колдовал.
В своей жене души не чая,
Дням Поток счёты потерял
Уж ничего не замечая,
Свои мечты осуществлял.
Но, то лишь присказка для сказки,
А сказка будет впереди,
Про то, что могут стоить ласки,
И как любовь свою найти.

Призвал его Владимир в зиму
С дружиной малою в поход,
Идти на помощь побратиму
И защитить лесной народ.
От берендеевых набегов
Спасти союзные края,
Прогнать поганых печенегов
За горы, синие моря.
Лесных купцов, селян и вои
В христову веру обращать,
Согласны те или против воли,
Но лучше словом убеждать.
Печально Поток собирался,
И, на играющем коне
С женой красавицей прощался –
Заря сверкала на броне.
Вот Михаил, удал и статен,
Перед крыльцом своим стоит,
А Марья в ярко красном платье
Ему тихонько говорит:

«Пришла пора нам расставаться.
Как солнца луч не запасти,
Любимым не налюбоваться.
Ты осторожней будь в пути.
А я подмогой верной стану.
Возьми, надень моё кольцо.
Оно, когда получишь рану,
Твоё покажет мне лицо.
Расскажет правду, где ты, милый.
И по кольцу тебя найду,
А коль найду твою могилу
Вслед за тобой и смерть приму.
Как этот камень потемнеет
В твоём кольце, то знай тогда:
Моё здесь тело холодеет,
Я без тебя здесь умерла.
Всё соверши по уговору!» –  
Кольцо Марьяна подаёт.
Кольцо прекрасно, мужу впору,
Как огнь сияет, руку жжёт.
Само на палец наползает,
А в камне звёздный хоровод,
И целый мир там обитает
Зверей и птиц, земель и вод.

Расцеловались, заблестела
В ресницах Потока слеза.
Слезу ладонью скрыл умело.
Запомнил свет её лица.
Глядел в глаза её, но звуки
Рогов трубящих разнеслись.
Как крылья Марья, вскинув руки,
Ему сказала: «Возвратись!»
Помчались отроки лихие
К воротам, пыль из под копыт.
Богатыри все удалые,
И каждый чем-то знаменит.
Добрыня с князем провожали,
Град-Киев бил в колокола,
На камнях древние скрижали
Остерегали их от зла.
Крошился лёд и комья снега.
Кричали люди: «Михаил,
Мы молим, чтобы печенега
Ты обязательно разбил!»

По землям, дремлющим под снегом,
Среди лесов, озёр, болот,
И по едва замёрзшим рекам
Дружина двигалась вперёд.
Древлянин, ведавший дорогу,
Стал постепенно примечать,
Что наст держать стал лучше ногу,
А лёд болотный не сломать.
Пусть конь под витязем тяжёлым
Влетит на всем скаку на лёд,
Не затрещит он под напором –
Как мост теперь вся топь болот.
Нигде им не было измора,
Ни снегопадов, ни ветров.
Дружина путь проделав скоро
В ночи напала на врагов.
Сам хан Кайнар решил сразиться:
И Поток долго бился с ним.
Летал по полю словно птица,
Разил как гром копьём своим.
И хан бежал, изранен страшно,
И гнался Поток по пятам,
Загнал туда, где степь овражна,
И зарубил Кайнара там.
В начале этой страшной сечи
Поднялись ветер и пурга,
В глаза врагу, ему навстречу,
И одолела рать врага.

Почти без жертв пришла победа,
Но Поток славный всё грустит.
То он проснется как от бреда,
А то колечко не блестит...
Жжет нестерпимо кожу пальца.
И бродит витязь средь костров,
Далёк от трапезы и танца,
И вдаль глядит поверх голов.
То гриву конскую оправит
И, опершись на деревцо,
Молчит весь день в седой дубраве,
То о рукав потрёт кольцо.

Добрыня шлёт гонца с вестями:
На Белоозеро идти.
Война с варяжскими гостями,
И до неё сто вёрст пути.
В поход дружинники собрались
Судьбу не в силах превозмочь,
С лесным народом попрощались,
На север выступили в ночь.
Идут два дня, и вот на третий –
Пичуга на сосне сидит.
И птаху Поток заприметил –
Недобро чёрный глаз блестит.
Слетает птица и щебечет,
Сама к нему в ладонь идёт
И сесть пытается на плечи,
По-человечески речёт:
«Когда жена твоя вернулась
Домой с торгового двора,
Заснув, под утро не проснулась.
Знай – Марья-Лебедь умерла!»
Но Михаил не верит птице,
Как будто это сон дурной.
Её он гонит, та кружится,
Кричит вовсю над головой.
И вот... с предчувствием недобрым,
Снимает варьгу он с руки
И видит, что углю подобно
Кольцо и в нём черны круги.
На камне, где картины были,
Фигуры птиц, глубинных вод,
Теперь лишь слой угольей пыли,
И значит, что гонец не врёт.
Илью он за себя оставил
Поход дружины направлять,
Во Киев-град коня направил,
Чтоб клятву страшную сдержать.
Помчался Поток нощно, денно
С отрядом стражи молодой,
Опередил бы птиц, наверно,
Вернулся в Киев в день седьмой.

Вбежал он в терем – Марьи нету.
Везде закрыты зеркала.
Спустился в погреб, как по следу,
По белым перьям из крыла.
А Марья в погребе морозном:
На коже иней, лёд зрачков
Под покрывалом будто слёзном
Из крупных белых жемчугов.
Поцеловал её ладони,
Чело и синие уста,
Заплакал на несчастном троне,
И боль была его чиста.
Владимир в княжеских палатах
Уж Михаила ожидал,
Добрыня и дружина в латах.
Обнял князь Потока, сказал:
«Мы о победе славной знаем,
И о беде твоей скорбим.
Уж день восьмой мы ожидаем,
Жену твою во льду храним!»
Вокруг сочувственные лица,
Хотел он пить и сел за стол,
Но из ковша плеснул водицу
Неловко на дощатый пол.

Сказал: «Мне очень тяжко, други.
Но вас за всё благодарю.
С женой не вынести разлуки,
Я ненавижу жизнь свою.
Я клятву выполнить обязан,
Что до женитьбы Марье дал.
И в смерти с Лебедью я связан,
А я так счастья в жизни ждал!»
Сказал Владимир: «Нам поведай
Про тайну, и раскрой обет.
И Поток, морщась как от света,
Хоть тень была, сказал в ответ:
«Та клятва очень уж крамольна,
Кто первый вдруг из нас умрёт,
Второй в могилу добровольно
Без отпевания сойдёт».
Добрыня стукнул стол рукою:
«Ты ведь крещёный, братец мой!
Как клятву ты, господь с тобою,
Мог дать язычнице глухой?
Она проклятая колдунья,
И ей дано бессмертно жить,
В лихую пору полнолунья
Презлые каверзы вершить.
Она, назначив клятву эту,
Скоропостижно умерла.
Я не найду тому ответа,
Но чую сердцем козни зла!»
Все зашумели: крики, споры:
Вскочили враз из-за столов:
Кто за, кто против уговора,
Кто друга подменить готов.

Но Михаил перекрестился,
Поцел

© Copyright: Демидов Андрей Геннадиевич, 2017
Свидетельство о публикации №117011305824

Иван IV Грозный (Поэмы и циклы стихов)

                                             Андрей Демидов
          
                                                 ПОЭМА

                                          ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ АВТОРА

"Я знаю, история присутствует в каждом сегодняшнем дне, в каждой человеческой судьбе. Она залегает широкими, невидимыми, а иногда довольно отчетливо видимыми пластами во всем том, что формирует современность… Прошлое присутствует как в настоящем, так и в будущем".

                                                                      Ю. Трифонов.

История и поэзия далеко разведены друг от друга в восприятии: слишком глобальна и тяжеловесна одна и легка, внимательна к частному, личному – другая.
Потому историческая поэма – сложнейший жанр, требующий единства, слитности,  поэтического текста с историческим материалом. Только это единство, его зримые и незримые, словесные и смысловые сопряжения, и позволяют исторической поэмеосуществить непростой замысел: дать ощущение истории и человека как целого.
Другими словами, поэтического мастерства и досконального владения историческим материалом ждет от в этом жанре придирчивый читатель. Но мастерство и заключается в том, чтобы с первых же строк заставить читателя забыть о том, что он читатель, погрузить его во время, сделать участником и соучастником событий, и только такое поэтическое произведение на историческую тему можно считать удачным.
"Иван IV Грозный" – такое произведение. И сейчас, в период пересмотра культурного наследия и поиска новых путей развития литературы и культуры, представляется очень важным исследовать эту новую модификацию жанра исторической поэмы. Но исследовать не легко, когда чтение не захватывает.
Чтение поэмы "Иван IV Грозный" захватывает.
Первые же строфы поэмы реализуют в бытовой обстановке метафору – "увидеть время":

"В проём окна, сквозь кузнь решётки,
Проник шершавый, тусклый свет.
Ощупал костяные чётки
На лавке, пригоршню монет,
Подсвечник с бронзовым нарвалом,
Наплывы воска, ковш пустой,
Постель с несмятым одеялом,
И полог с тщательной резьбой."

И далее, на протяжении всей поэмы, зримо, подробно, вплоть до физиологии и анатомии, до "печенок", показывается, как время протекает тяжелой жидкостью через человека, похожего на сосуд с отсутствующим дном, подсоединенный к системе истории.
Иоанн Грозный, одна из самых противоречивых и неразгаданных фигур российской истории. Наверное, никогда не стихнуть спорам о том, кем же он был для России – благодетельным реформатором или безжалостным палачом.  Поэме показано как началась опричнина, одна из мрачных страниц Русской истории, кровавая гражданская война, война правителя против народа, ее апофеоз - разгром Новгорода, во время которого погибло почти 80 тысяч человек. Ожнако пытаться судить действия Ивана категориями современности было бы ошибочно. Учет категорий средневекового сознания тех людей, дает понимание того, что, например, телесная смерть не самое ужасное ддя них событие, а самое страшное это смерью духовная, лишающая возможности  попасть душе в вечный рай Царствия Небесного.
Именно поэтому, например, Иван в переписки с князем Курбским может сожалеет о том, что тот остался жив, нарушив клятву на кресте, теряя возможность быть спасенным в раю после казни. В современном понимании нигилистического сознания это дикость, считать неудачей сохранение жизни. Этим пониманием блага объясняется и та покорность народа, которая сопровождала все восемь лет опричнины, и множество желающих помогать царю в его реформах. Кроме того он с их точки зрения является потомком римских императоров, святость которых была им очевидна.
Однако для создания хронотопа, единства времени и места, нужно быть посторонних для происходящего, далеким от оценок, пред оставляя судить Иыана читателю. В поэме нежно было только глубоко погрухить читателя в образ царя Ивана, и каждый будет судить о его поступках как о своих собственных, а такая оценка надежней поверхностных трактовок.
Изобразительные средства поэмы весьма просты, но читателю кажется, что это он сам делает –

"Послав людей смотреть подвалы,
Плененных всех переписать,
Распорядился сеновалы,
Ледник, кладовки обыскать.

Литературный прием "взгляд постороннего" широко известен.
В этой же поэме используется прием прямо противоположный – взгляд изнутри: на все события мы смотрим глазами царя Ивана, и это, несомненно, главное достоинство поэмы.

"Он шёл по гулким переходам,
Скрипучим лестницам, ходам,
И словно знал всё, будто годы
Провал во ключниках здесь сам."

Проходя с царем Иваном по гулким коридорам его царствования, можно понять – каждый человек несёт ответственность за свои поступки, из которых складывается история народа и страны, и никто не может, не имеет права пренебрегать судьбой отдельного человека.
Социальное явление опричины подвергаетсяанализу, относясь к действительности, как свидетель и историк одновременно, но в поэме явления подвергаются не только историческому, но и психологическому анализу, и прием "взгляд изнутри" помогает в этом.
Вот молитва царя Ивана, в которой он пытается объяснить мотивы своей жестокости тому единственному, кого боится.
Что это? Безумие? Гордыня? Несгибаемость пророка? Отчаянье человека, которого история вынесла на самый гребень своей сокрушительной волны и теперь требует от него нечеловеческих усилий и нечеловеческих решений? Каждый будет решать это сам и каждый будет в ответе за "всё, чем Россия перестрадала" …
Центр композиции поэмы, её сюжетная кульминация – поход на Великий Новгород, который царь Иван обвинил в измене. По всему Новгороду, вторгаясь в частные дома, опричники проливали кровь, грабили и оставались безнаказанными. Однако это и кульминация царствования Ивана Грозного вообще и опричнины в частности – в 1572 году, вскоре после походов на Великий Новгород и Псков, опричнина была отменена.
В сценах, описывающих разгром Новгорода, сюжетно-беллетристическая техника: при внешней стилистической простоте слога действие постоянно держит в напряжении:
Приём "взгляд изнутри" работает и тут – ощущается эффект физического присутствия.
Нити прошлого проходят сквозь современность и тянутся в будущее, а поэт делает эти нити живыми.

                                  ИВАН IV ГРОЗНЫЙ                                                                    

                 …Благослави благоверного и христолюбивого князя
                 Ивана Васильевича, государя и самодержца всея Руси,
                 нового царя Константина новому граду Константинову – Москве
                 и всей русской земли и иным многим землям государя,
                 якоже и Господь рече: Прославляющих Мя прославлю, –
                 и прославися имя его и слава по всей вселенной,
                 и предаст ему Господь Бог скипетр,
                 непобедимо оружие на вся враги,
                 и неверные покори под нозе его,
                 и вся супостаты предаст ему Господь Бог в руце его,
                 и веру православную яже в Христа Бога утверди,
                 еретичествующих на православную веру отгна, яко волки.

                                          Митрополита Зосимы извещение
                                          о Пасхалии на осьмую тысячу лет
                                          от сотворения мира

                                   ПРОЛОГ

Приняв венец царя впервые
Над Русью всей, решил Иван
Вести народ в миры благие,
К вратам святых небесных стран.
Как Иоанн Предтеча вещий
Он стал в мечтах и вещих снах,
В своём сознании зловещем
Врата Небес искал впотьмах.
Давно то было или близко,
Не рассудить, не разобрать.
Кто был велик, а кто пал низко,
Кто может истинно сказать?
Наверно в распрях тех свирепых
Потом увидим смысл и свет,
В земле кровавой самоцветы
Промоет дождь, промочит снег.
Казань взята и ханство пало,
Судьба Сибири решена,
Но для державы это мало,
Державе Балтика нужна.
Идет по Балтике торговля,
Ливонцы держат вход в Двину
Как Сатанила злая воля,
И запирает швед Неву.
Не всем князьям война желанна,
Давать людей и деньги жаль.
Здоумышляют неустанно,
Плюют на царскую скрижаль.
Вредят, воруют и перечат,
Бегут к врагам, сидят в лесах.
Пускай Иван не безупречен,
А кто рождён на небесах?
Сквозь время вязкое, пространство
Видений полное он плыл.
Во вспышках света, духа странствий
Искал предел, не находил...

                                              Глава первая

                                     МОСКВА, КРЕМЛЬ, ДЕКАБРЬ 1564 ГОДА
                
В проём окна, сквозь кузнь решётки,
Проник шершавый, тусклый свет.
Ощупал костяные чётки
На лавке, пригоршню монет,
Подсвечник с бронзовым нарвалом,
Наплывы воска, ковш пустой,
Постель с несмятым одеялом,
И полог с тщательной резьбой.
Мгла отступала, хоронилась
В изгибах сводов, меж столбов.
Текла, и с негою гнездилась
В объёмах царских сундуков.
Со стен взирали чудотворцы,
Из недр окладов дорогих.
Лампады блики, нимбов кольца
Дрожаньем оживляли их.

Пред образами сонно грезя
Сидел на троне человек,
Вдоль подлокотников повеся
Ладони хладные как снег.
Едва дрожащие ладони
На грани бликов и теней,
И пальцы длинные без воли
Томились тяжестью перстней.
Его виденья окружали,
Томили, стискивали грудь.
Со стоном крики вырывались
Из сжатых уст: «Не мешкай, в путь!
Скорее Полоцк окружайте,
Литве не дайте передых.
К татарам крымским посылайте
С обманом, что мы любим их!»
Но через несколько мгновений,
Возник неявный, гулкий звук.
Сквозь дымку тяжких сновидений
Прорвался топот, гул и стук.
За низкой дверью голос резкий
Вскричал, откликнулся другой:
«Буди царя, есть повод веский!»
«Учти, рискуешь головой!»

Лязг пронизал дверные скрепы.
Очнулся дремлющий во мгле;
Глаза открылись, взгляд свирепый
Пронзил иконы на стене.
Ладони сжались, пальцы с хрустом
Сошлись, сидящий грузно встал.
«Кто смел меня тревожить пусто?» –
Он раздражённо прокричал.
Сквозь гомон, шепот жутковатый,
Донёсся голос: «Это мы –
Басманов, Бельский и Ушатый,
И трое стражей из тюрьмы!»
Согнав с лица следы волнений,
Царь заступил на хладный пол,
И, без опаски и сомнений,
Откинул кованый запор.
За дверью, искрами стреляя,
Чадили факелы во тьме;
Скуратов с ликом негодяя
Стоял с кинжалом в кулаке.
Подняв глаза хитрее волчьих,
Малюта руку приложил
К груди нагой, без проволочек
Царю он дело изложил:
«Великий царь, светило наше,
Холопы верные твои
Убийц поймали возле башни,
И на расправу привели»
Огнём под ноги посветили;
Два тела тут лежат ничком.
Водой их хладной окатили,
В живот пихнули каблуком.

Иван сказал: «Как вы их споро!
Скажите, как в ночи, без лиц,
Разоблачить сумели вора,
Как распознали в них убийц?»
Помедлив, чтобы царь вернулся,
И снова сел на трон резной,
Ушатый – сотник черноусый,
Тряхнул кудлатой головой:
«Тобой был дан наказ высокий –
В Кремле дозорами ходить,
Внутри палат в ночные сроки,
И не шуметь, не петь, не пить.
И не скрипели чтоб ступени,
Чтоб стражи путь не раскрывать,
В ночи чужих без промедлений
И без сомнения хватать...
Наказ охране был дан мудро.
И вот случилось – это там,
Где путь обычный твой под утро
К молебну во Успенский храм.
Дрова всегда лежат там плотно.
Троих мы видим там – стоят
Во тьме тайком и очень злобно
Промеж собою говорят.
Тогда подкрался я и Блудов,
Вокруг сугробы и кусты,
И там рядились воры будто
К молебну скоро выйдешь ты.
И знали, что пойдешь в пустыне
В Успенский храм один как перст.
Напасть хотели у святыни –
И там убить тебя, вот крест,
Про это тоже скажет Блудов!»
Тот закивал перекрестясь.
В дверях заёрзали, оттуда
Раздались крики: «Воры! Мразь!»

Ушатый свой рассказ продолжил:
«Напали мы на них тот час;
Достали сабли мы из ножен,
Те тоже бросились на нас.
Махали яростно ножами,
Но побежали, видя блик
Клинков у нас над головами.
А мы подняли громкий крик.
Догнал их Блудов, изловчился
И одного успел достать
Ударом в шею – тот свалился,
Мы снова принялись бежать.
Добрались к башне, что на площадь
Китай-городскую ведёт.
По льду скользим и кличем помощь.
В конце концов она идёт:
Стрельцы из башни надворотной,
Ночная стража из жильцов,
Как свора гончая добротно
Злодеев стиснули в кольцо.
Злодей, упавший на колени,
Молиться принялся, другой
Нырнул в сугроб закрывши темя.
На них все бросились гурьбой.
Топтать их начал люд служивый
И бить до крови, до кости.
И я тогда, покуда живы,
Решил к тебе их принести!»  

«Вот вздор! – нарушил царь молчанье,
Мотнув обритой головой,
Затылком чуя трепетанье
Дворян стоящих за спиной, –
Не понимаю, как возможно
Решить вот так убить царя?
Мой род идет от Константина,
Всех христиан поводыря.
Я всех веду к Вратам Небесным,
Кто сможет путь мне заслонить?
Что стоит этот мир телесный,
Ведь душу нужно лишь хранить.
Всё не понятно, может счёты
Решили вы свести вот так?
Мне надоела до икоты
Грызня вся ваша как собак.
Убийц вести в Приказ Разбойный,
Я сам пытать их буду там.
Басманов с Бельским пусть подробный
Рассказ про ночь представят нам.
Хочу я знать зачем, откуда
Все вы в исподнем и без слуг,
Пока рубил злодеев Блудов,
На диво близко были тут.
Вы здесь таились, или спали,
А может слушали мой храп?
Теперь в воинственном запале
Всяк стал мой преданнейший раб?»

Царь повернулся; рослый, полный,
С густою рыжей бородой,
Глаза огромные – уголья,
И брови ниткой вороной.
Сказал он: «Дальше охраните,
Весь Кремль изменою смердит!
И попросите, передайте,
Чтоб шёл ко мне митрополит!»

Дворяне, стража и прислуга,
Как псы свои хвосты поджав,
Кто в чём, кто с чем, давя друг друга
Во тьму отпрянули стремглав.
Схватив ладонью боль в затылке,
Царь опустился на скамью.
Скривился в горестной ухмылке
Сказал: «Господь, тебя молю,
Дай мне твоей смиренно силы
Стерпеть смертельную вражду
Людишек гнусных и спесивых,
Меня тут держащих в плену.
Царя, без права и свободы
Решать, быть миру иль войне.
Творца Ливонского похода
В Кремле закрыли, как в тюрьме.
Скрутили мысли, как в темнице,
Указы смеют обсуждать,
Хотят кусков моей землицы,
Что их должны бы содержать.
Ко мне лишь ходят за деньгою,
Чины им, взятки и родство.
А я рискую головою,
Как только трогаю кого.
Бояре гнусно нарушают
Великий замысел войны,
И Ревель шведам предлагают,
Воруют деньги из казны.
Всё время тратят на утехи,
Гребут налог в свою мошну,
И в плен сдаются без помехи,
И возвращаются в Москву,
Пред государьими очами
Стоят бесстыдным наглецом
И лгут, как польскими мечами
В бою изрезали лицо.
Всё врут в плену хмельного зелья.
Есть и другие, кто удел
Опустошив свой от безделья,
Земель заводят передел.
А только требуешь ответа,
Все начинают поминать
Молитвы Нового Завета,
И без конца перечислять
Своих ходатаев, заслуги
Родов своих. и всё родство,
Берут друг друга на поруки
Под целование крестов,
И всё без дрожи благоверной,
Как будто дёргают ботву.
А если снова за измену
Изобличат – бегут в Литву.
Бежит иной, как пёс паршивый,
От казни честной и суда.
Богатств хотят, хотят быть живы,
А мне проклятье навсегда!»
Царь говорил всё тише, злее.
Встал со скамьи, поднял глаза.
Пригнулся у раскрытой двери,
Пошёл, крестясь на образа.
За ним охрана и Ушатый,
Их тени прыгали в углах,
А впереди бежал кудлатый
Слизнёв, ключи держа в руках.

Шли по дворцу, вокруг чадили
Лучины в нишах и углах.
Холопы их в ковшах гасили,
Блуждая после уж впотьмах.
Их караул детей боярских
Сгонял, крича, с пути царя,
Тонуло эхо в звуках вязких,
Тек воздух с запахом угля.
Ударив плетью безответных,
Несущих кадку нечистот,
Царь подошёл к двери заветной.
Слизнев открыл невзрачный вход.
Палата узкая как келья,
Окно глядит в Москву-реку,
Стол, лавка, запах подземелья,
Икона яркая в углу.

Иван почувствовал, что боли
Почти утихли в голове.
Вошёл и встал, исполнен воли,
А солнце дернулось в окне.
Нырнуло в бездну глаз свирепых.
И заступив под этот взгляд,
Застыл с подносами нелепо
Слезнев, вспотев с главы до пят.
«Поставь на стол кушин и птицу,
Испробуй часть еды моей,–
Сказал Иван,– чтоб убедиться,
Что яда точно нету в ней».
Тот закивал, рукав закинул,
С жаркого корку отломил,
Потом без страха и заминок
Её в раскрытый рот вложил.
Сжевал и хлеб, вино отведал
Под взглядом пристальным царя.
«Ну, полно, Семка, ты под это
Поешь весь завтрак мой зазря», –
Сказал Иван и сел на лавку,
Вкусил от хлеба и вина,
И с хрустом зуб вонзил в казарку:
«Ну, как идут твои дела?
Тебя я сватаю к юннице
Мстиславской, надо нам дерзать».
Слизнёв замешкался, смутился,
Соображая, как сказать:
«Моя судьба в твоей деснице.
Княжна Мстислаская, что мы
Речем прекрасною юницей –
Из Гедеминовой родни.
Родни литовской, исполинской,
Как Глинский, Бельский, как все вы.
Как сам ты, по Елене Глинской,
Родня для всех царей Литвы.
Честь велика, не верю даже,
Недели две уж в горле ком;
Ведь стану я, великий княже,
Тебе ближайшим свояком!»

Иван хрустел капустой сочной:
«Из тех, кто тут живет в Кремле
Две с половино тыщи точно
Свои мне в свойстве и родне.
Но не литовский князь мне ближе,
А император Константин.
Он предок мой, нет в мире выше
Монаршей крови – он один.
Ещё наследник я Батыя,
Все повторяется как встарь,
Мои все степи зодотые,
Теперь как он я Белый царь!»

Декабрьский ветер смолк внезапно,
Не завывая, не шурша,
На миг как будто безвозвратно
Из всех и вся ушла душа.
Тоскливо двери заскрипели,
Шаги напомнили дворец,
Стал слышен даже свист свирели,
Гул голосов: «Святой отец!
Благослови рабов нас грешных!»
Слизнёв шепнул: «Митрополит».
Иван навстречу встал неспешно,
Оставил кубок недопит.
Вбивая в пол тяжёлый посох,
Митрополит вошёл и встал;
В каменьях крест, седые космы,
В глазах ни злобы ни добра.
Царю степенно подал руку,
И тот её поцеловал
Кривясь, терпел как будто муку.
Митрополит ему сказал:
«Скажи, сын мой, опять убийцы
Тебе мерещились во сне?
Что этот бред не повторится
Ты клялся на иконе мне».

«Что слышу, отче? – царь отпрянул, –
Меня хотели тут убить,
Убийц нашли мои дворяне
И увели допрос чинить.
Мне почему не хочешь верить?»  
Митрополит махнул рукой
Слизнёву тот час отпрянул к двери,
Ушёл с понурой головой.
Иван сказал: «Садись, святейший».
Тот сел, рукой ударив стол:
«Хочу, сын мой, тебя утешить,
Пресечь души твоей раскол.
Огромной стала вдруг держава,
Нужны и дьяки, и писцы,
И кропотливая управа,
Не только пушки да стрельцы.
Не только знатных, но и всяких
Пустить тут надобно во власть,
А знать рвет дьяков как собаки,
Которым кость мешают красть.
А ты пугаешь всех толковых,
Боятся честные служить,
Ты веришь лжи и невиновных
Привык бессмысленно губить.
Был у меня князь Юрий Кашин –
Казань брал, воевал с Литвой
Как воевода бесшабашный,
А тут по делу под Москвой.
Он сыну свадьбу затевает,
Сыночка хочет поженить
На девке Ховринской, желает
За ней богатство получить».

«И что? – Иван пожал плечами,
Косясь на стынущую дичь, –
Им голодранцам можно чаять
Богатство Ховриных достичь.
Самих же Ховриных не плохо
Привадить ближе ко двору.
Не нахожу я в том подвоха,
Тебя же, отче, не пойму».

«Случайно вышло препиранье
У сына Кашина, вражда
Во время праздного шатанья
С Чулковым Гришкой у пруда.
Чулков сам к Ховриным решился
Сватьев заслать; в ножи пошли,
Но слава Богу люд вступился
И бой без крови развели.
Чулков лишь в рындах и подьячих,
Откуда гонор не пойму,
И князь конечно же назначил
Урок плетьми задать ему».

«Так это кашинские рожи
Чулкова ждали на заре?
Хотели высечь, а сторожа
Моя взяла их на дворе? –
Царь откусил от стылой птицы,
Махнул рукой туда-сюда, –
Они совсем и не убийцы?
Вот так святая простота.
Они меня в засаде ждали
Не подавая голосов.
На стражу яростно напали.
Я их убью как подлых псов.
Тебе за всех просить охота,
Тебе лишь верю одному.
Но то никчемная забота.
Как помнишь, в прошлую весну?
Ты со боярами толпою
Ко мне в ночи как стая сов,
Связав охрану с жутким воем,
Ворвались, заперли засов.
Желали правды зло и громко,
Притворно сделав скромный вид,
Достопочтенный и покорный,
А я едва не был убит.
Ты был им стягом берегущим,
Тобой прикрылись бунтари
От гнева слуг моих бегущих,
Призывы слышавших мои!»

Иван умолк и стало слышно
Как бьют в церквях колокола.
Сперва вдали, потом всё ближе,
И зазвонила вся Москва.
Весь мир стал чудом колокольным.
Иван поднялся, встал к окну,
Поскрёб, ударил недовольно
Ногтём в оконную слюду.
Сквозь иней еле различались
Дымы над крышами домов,
Стрельцы верхом куда-то мчались,
Комки летели от подков.
Меж куполов воронья стая
Клубилась пеплом на ветру,
В поземке псы беззвучно лая,
Козу гоняли по двору.  
Нырнуло солнце, снова вышло,
Плеснули вороны крылом.
В стенах пел голос еле слышно
Над колыбелью перед сном.
Выл ветер, в кузнице далёкой
Кузнец подковывал коней
И ветер в башне надворотной
Выл то слабее, то сильней.

«Меня лишали с малолетства
Свободы царствовать и жить.
И всё, что помню я из детства –
Убийства, бунты, реки лжи.
Чернь друг на друга поднимая,
Ратши и Глинские на круг
Травили ядом, колдовали
Открыто, не стесняясь слуг.
В Казань везли вдали от войска,
Что шло по берегу в огне.
Молил я за его геройство.
Про приступ не сказали мне.
Казанцы зря не взяли хана,
Что я им мирно предлагал,
А взяли турка от султана,
И дишь тогда я осерчал.
И жили бы как наш Касимов,
Но вот попутал их шайтан.
Прогнали наших побратимов
И правоверных мусульман.
Взорвали стену, жадный Курбский
В проём за славой побежал,
Но бой крепчал, погнали русских.
«Секут!» – он первый закричал.
Меня от славы уводили,
На приступ без меня пошли
И без меня не победили,
Лишь смерть позорную нашли.
Давно враги мое семейство
Счастливым видеть не могли,
И через яды с чародейством
Анастасию извели.
Царицу, милую юницу –
Мать шестерых моих детей.
Припомнишь ты, на ней женился
Когда пятнадцать было ей.
Сильвестр – лиса в овечьей шкуре
И злой предатель Адашёв.
Но хорошо, что милый шурин
Василий Юрьев всё нашёл.
Раскрыл злодеев чародейство
И справедлив был царский суд.
Пускай жестоко было действо,
Но так и Бог бы выбрал тут.
Для всех кругом была опасность
Под чары страшные попасть.
Макарий, вот уж несуразность,
Успел их жертвой слабой пасть».

«Все это Богу нетерпимо! –
Сказал в ответ митрополит, –
Про эти мерзости вестимо ль,
Чего Москва вся говорит?
К чему расправа над сынами
Шишкова, не щадя семей?
На плахе Сытины с главами
Расстались – Фёдор, Алексей.
Князь Воротынский, князь Курлятьев
В опале – изгнаны как псы.
Потом ты умертвил их братьев.
Ты что творишь? Ты ж мне как сын!
Иван, я твой духовник с детства,
Ты вырос на моих глазах,
Я помню как ты по соседству
Топтал всех встречных на конях.
Ты в детстве муками животных
Извел немало, слуг хлестал
И в десять лет ты принародно
Прохода девкам не давал.
Полно людей ты бестолково
По пьяной дури загубил;
Как в Невеле ты Шаховского
Во гневе палицей убил.
По убиенным шлёшь ты вклады
В монастыри по сто рублей
И больше, это Богу ладно,
Но он глаголит: «Не убей!»

Митрополит на посох грузно
Опёрся, встал так, будто он
Оставил в этой келье узкой
Всю жизнь под карканье ворон.
Кресты на нём в лучах рассветных
Горели как на куполах.
Изрек: «Помилуй деток бедных.
Они никто в твоих делах.
Князь Кашин молит о прощеньи
Тем своякам младым, что ты
С утра отправил в подземелье.
Так душно, дай скорей воды».

Царь из кувшина золотого
Дал Афанасию воды.
«Ну, ладно, если все готовы
Ручаться будто это сны, –  
Иван невольно стал кривляться, –
Пущу на волю дураков.
Ты перечисли, кто ручаться
За них имуществом готов.
Потом, как водиться с порукой,
Нарушит этот Кашин что,
Сгною с детьми, женой, прислугой
И с поручителем его.
Опала будет непременно,
Под ссылку, казнь, в пучину бед.
И пусть свой крест несут смиренно.
Таков и будет мой ответ».

Расцеловав митрополита,
Иван почувствовал и боль.
Свинцом пытаемый налитым,
Как на кресте сдавил он вой.
Но распрямился: «Хватит, отче,
В молитвах помни обо мне.
Освобожу их как ты хочешь,
По недоказанной вине.
Пускай идут, вот только Юрьев
Расспросит их, что было тут.
И если скажут всё без дури,
Их по домам и отвезут».
Митрополит всё понял, вдрогнул,
Стал отступать себя крестя.
Ушёл, с размаху дверью хлопнул,
Негодованием горя.

Иван вновь принялся за птицу.
Ел жадно, как в последний раз.
Вдруг слёзы выйдя сквозь ресницы,
Упали из угольих глаз.
Горячим бешенством задушен,  
Во гневе лютом будто пьян,
Зубами мясо рвал как души
Царь Божьей милостью – Иван...
                                                                            
...Был вечер, факелы чадили,
Морозом дуло от окна.
Иван прошёл и сел в средине
На пир накрытого стола.
И закрутились, взволновавшись
Пол сотни пляшущих теней,
И столько же людей, подняашись
Вдоль стен стояли у скамей.
Царь стал высматривать образчик
Опоры верной сквозь угар,
Как будто с торжища приказчик
Смотрел полученный товар;

Дьяк Висковатый, князь Басманов,
Бояре Чеботов, Ногтёв,
Скуратов-Бельский, Поливанов,
Вокшерин, Колычев, Слизнёв,
Князья Одоевский, Черкасский
Григорьев, Совин, Салтыков,
Ростовский-Тёмкин, Боротянский,
Хованский, Хворостин, Гвоздёв,
Боярин Юрьев, Шапкин, Сёмин,
Мятлин Верига Третьяков,
Князь Оболенский, Пронский-Ромин,
Меньшой Булгаков, Воронцов,
Князь Бекбулатович Ногайский,
Грязных, Безопишев Угрим,
Молчанов, Шереметев, Зайцев,
Борисов Чёрный Бороздин,
Иван Чулков, Коняка Сицкий,
Дьяк Арцебашев, Трубецкой,
Василий Ступа - дьяк дворецкий,
Дьяк Тютин и Васюк Грязной,
Пивов, Олферьев, Севастьянов,
Шерефединов, Годунов,
Леонтьев, Зюзин и Щелкалов,
Плещеев, Овцин, Шейдяков,
Кривой Сабуров, Младший Очин,
Роман Нащекин, Милюков,
Андрей Старко, Григорий Ловчек,
И низших несколько чинов.
«Садитесь, други, пейте, ешьте,
Сегодня будет долгий пир.
Тревогу вы мою утешьте,
А после мы поговорим.
Кто дурака сегодня пляшет?»
Иван попробовал грибов.
И тут-же все налили в чаши
Вино из царских погребов.
Все стали есть и замелькали
В руках пирующих ножи –
Их в корки кулебяк втыкали,
В жаркое, хлебные коржи.
Сгребали с блюд больших горстями
Орехи, клюкву, творог, мёд.
Пускали чаши меж гостями,
Как из ведра вливали в рот.

Притих шум пира нетерпимый
По знаку малому царя.
Поднялся Ловчик – лик игривый,
Для вида струны теребя.
Пошёл с улыбкой, переплясом,
Бренча по гуслям, меж столов,
И загуде поддельным басом
Посредь повёрнутых голов:
«Сегодня дурень пьяный Кашин
Бродил у камня Алатырь,
Хотел украсть царёвой каши,
Но тут взошла звезда Чигирь.
Звезда ему рёчет: «Дурак, мол,
Обрящешь кашу ты в аду.
Ведь у тебя и глаз нет, на кол
Зад набредёт во тьме! Ау-у-у»...
Под смех и вой Григорий Ловчик
Пошёл вприсядку, гусли прочь.
Иван захлопал: «Голубочек,
Смотри как боек хоть и ночь!»
«Слагает вирши, скачет бойко» –
Дьяк Висковатый тут кивнул
Давясь анисовой настойкой.
Басманов Гришке подмигнул.
И тихо рёк, чтоб было слышно
Лишь только дьяку и царю:
«Григорий Ловчек боек слишком,
Заклад я за него даю.
Не рассуждая он, не морщась
Убьёт любого за столом
По твоему приказу тот час,
Не посчитавши то грехом.
Его князь Вяземский подсунул
Мне в Кормовой прика служить.
Сказал – сгодится, я подумал.
Но страшновато рядом жить.
Пора врагов среди Приказов,
Кремля, дворца, монастырей
Уже громить». Скосивши глазом,
Иван сказал: «Пора, теперь!»

Споткнулся Ловчиков, упавши
Сидеть остался на полу.
Унялся гомон, царь поднявшись
Махнул рукой Бороздину:
«Иди скорее, встань за дверью,
Не подпуская слухачей».
И Бороздин, шатаясь хмельно,
Неловко скрылся из очей.
«Встань, милый шурин, и поведай,
Что порешили мы давно, –
Сказал Иван, – про злые беды
Всем нам чинимые, про двор.
Готовят нам всем здесь расправу;
Князьям-злодеям крест не свят,
Везде в Приказах и Управах
В Москве изменники сидят!»

«Пора их бить!» – поднялся Юрьев,
Кивнул обритой головой;
Кафтан, рубаха, пояс шурьев,
Искрились нитью золотой.
Он был высок, широк и статен,
В движеньях ловок, чуб носил
Как Святослав, на лик был красен
И на ливонца походил.
Имел он голос звучный, сильный,
И как с написанного рёк:
«Всё ближе к нам рубеж могильный.
Кому такое невдомёк.
Претят гам всем дела презлые
Немовых, Кашиных, других?
Враги нам все Шевыревые,
Куракин, сонм Головиных.
В Кремле, где ульище осиный,
Мы под надзором, колпаком.
Коль мы восстанем, в миг единый
Нас тут раздавят большинством.
Наверно помните вы дело
Минувших дней кровавых свор,
Когда на нас взьяриашись зело,
Поднялся весь кремлевский двор.
Злодеи Шуйскими ведомы,
Ревнуя Бельского к царю,
Мятеж подняли, на иконах
Поклялись злому главарю.
Враги вошли числом пять сотен,
Да из Владимира ещё
Три сотни, в Кремль, не зная совесть
Закрыли всех на пересчёт.
Погром устроили той ночью;
На снег сгоняли баб, мужей,
Детей, одежд летели клочья
Под смех кровавых палачей.
Бессудно многих так убили.
В Приказах письма, списки жгли.
Ивана Бельского схватили,
На Белоозеро свезли!»

Настало тяжкое молчанье.
Его нарушил вдруг Старко.
Вскричал: «Писать нам завещанье,
Скажи скорее, делать что?»
Сказал Басманов: «Что готовят
Всем обречённым бдящим тут?
Быть может в землю нас зароют,
В чернцы насильно постригут?
Предать святого государя,
Для православных смертный грех.
Он крест несёт себя снедая,
Собою жертвует за всех!»
Все остальные зашумели,
Втыкая в стол свои ножи:
«Ты говори скорей о деле,
Как защищаться нам скажи!»
Ответил Юрьев: «Мы в ловушке
Китайгородской и в Кремле.
Мы как в ведре одном лягушки,
Что делать нам понятно мне.
Здесь отбиваться будет трудно –
Родню жаль, чада, челядь, скарб.
Бежать нам нужно; скажем будто
Царь на молебен едет в храм.
И пусть он завтра чинно едет,
Как много раз уж знают все
Он ездил, с ним все на рассвете.
И не забудьте о казне.
Она должна лежать в подводах.
Дьяк Тютин, дело то твоё!»
Встал Тютин: «Не впервой в походах.
Всё спрячем в старое тряпьё.
Уж все посчитано, готово!»
Кивнул Басманов: «Караул
Поедет из полка царёва,
Кто на иконе присягнул».

«Такие есть, – привстал Черкасский, –
К присяге сам их приводил.
А двух лазутчиков, как в сказке
Убил и в прорубь их спустил.
«Коней откормленных готовьте.
Царевых замыслов и слов
Вы ненароком не раскройте,
Чтоб враг ослеп наш и оглох».

Шипел огонь, по драни крыши
Скребла метель, гудел, стонал
В заслонках ветер, еле слышно
В подвале мученик кричал.
В Китай-городской церкви полночь
Отмерил колокол во мгле.
Всем показалось, что сквозь копоть
Ожили фрески на стене.
На сводах, в нишах грановитых,
Вдруг двухголовые орлы,
Грифоны из звериной свиты,
Вздохнули в капельках росы,
Русалки из цветов дичайших
И птицы сказочной земли,
Со всех сторон в людей молчавших
Глаза уставили из тьмы.

Иван щекой задёргал, вышел
В круг света, встал посредь палат.
Слизнёв, ступая еле слышно,
Шепнул, неся царёв халат:
«Из Кабарды халат сей ести».
Сказал Иван: «Дела горьки.
Царя иметь им много чести,
Москве князька иметь с руки.
Как хорошо, что вас так много,
Что не один я в трудный час.
К Святым Вратам ведет дорога
Всех Богу преданных – всех нас.
А я пойду с царицей вместе
Валять в постели дурака.
Я падок до восточной лести
Любезной дочки Темрюка.
Привык я к ней, но мне б сгодился
Дружочек, с кем отрадно быть.
Но жаль такой не приключился,
Как мне дружочка раздобыть?» –

Иван вздохнул, перекрестился
На образ красочный в углу.
Пошёл; тут Ловчик очутился,
Царь сунул руку на ходу:
«Таких, как ты, мне нужно много.
До смерти смехом уморил.
Тебе большую дам дорогу,
При мне будь ловчим-сокольным!»
Согнулся Ловчиков целуя
Ивану руку и перстнём
Рассек себе губу большую,
И кровь закапала кругом.
Вслед за царем Басманов-младший
Пошел в одеждах золотых,
Юнец и статный ангел падший,
Слетевший из небес родных.
С царём прощаясь, тени встали,
И заговорщики меж них,
Огонь лучин блистал на стали,
Мехах, одеждах золотых.

                                                     Глава вторая
              
                                                      ОПРИЧНИНА

Шёл мягкий снег, снежинки тая
В кудлатых гривах лошадей
Сверкали, быстро исчезали,
Пар вырывался из ноздрей.
Кивая сонно кони мялись,
Косясь на грустных ездовых,
Чьи нравы нынче отличались
От всех обычаев своих.
Здесь мир ямщицких ухищрений;
На ком тулуп, кто в зипуне,
Под грудью стянутом, движений
Чтоб не стесняли при езде.
Одни в санях сидели тихо,
Другие скалились смеясь,
А третьи хмуро кляли лихо –
Раскисшую под снегом грязь.
За ночь в Москве мороз отпрянул;
Вот солнце встанет, потечёт
Повсюду с крыш и воздух пряный,
Как вешний – оттепель идёт.

Уж всё готово, стынут кони
И в раззолоченной попоне
Уголий царский жеребец
Трясет уздою из колец.
И каждой жилочкой клокочет.
Не может он умерить прыть,
Он скачи злой, безумной хочет
И спесь не может победить.
Среди саней, что запрудили
Все переулки у дворца,
Бояре сонные бродили,
Кто зол, кто с видом хитреца.
Здесь горцевал и князь Черкасский
В расшитой бурке, сапогах.
В черкесках люд его кавказский,
Иссиня-черных бородах.
Тут говор резкий, басурманский,
Уздечки раззолочены,
И взгляд у всех не христианский,
Хоть волей царской крещены.
Среди саней стоял Басманов,
О чём-то тихо говорил
С Немым и Юрьевым, и рьяно
Дьяк Тютин носом тут крутил.
Корпел, в который раз считая,
Богатства скрытые в санях.
То замирая, то пылая
Трещали факелы в руках.
Стоял конвой детей боярских
Из государева полка;
Все при пищалях, в шапках красных
И фитили палят слегка.
Тьма расступалась, свет стал бегать
И сразу снег пошёл сильней.
Обоз пол дня ждал, кукарекать
Петух устал уж из клетей.

Вдруг на снега упали тени
С большого царского дворца,
И в разукрашеные сени
Вступили рынды вдоль крыльца.
В одеждах белых с топорками
Слоновьей кости, серебром,
Как на подбор парадно встали
Сияя, хороши лицом.
Из мамок вышел, как из стана,
В доху из соболя одет,
Любимый сын царя Ивана –
Царевич Фёдор малых лет.
Уже святой, хотя дитятя,
Происхождением своим,
Как воин из небесной рати,
Несущий Божий свет живым.
И брат его десятилетний,
Иван, с печалью на лице,
Как будто он в семье последний,
Из рода Рюрика, в конце.
Наследник всей плеяды славной,
Создавших вечный третий Рим,
Крови могучей и державной,
Уж страшный рок витал над ним.
За сыновьями государя
Царица Марья шла во след,
Оленьих глаз не поднимая.
Она ждала здесь только бед.
А до крещения и свадьбы,
Ей было имя Кученей.
И не могла она сказать бы,
Что здесь казалось страшным ей.
Пока семья садилась в сани
С константинопольским орлом,
Все рынды чинно занимали
Места вокруг саней верхом.

Царь вышел ярый и готовый,
В доспехе воинском златом.
Окинул двор пытливым взором
И осенил себя крестом.
С крыльца сошёл и рявкнул: «Тютин!»
«Готово всё, мой государь!»
«А что там делают те люди?» –  
Он указал рукою вдаль.
Там, отдаленно и в опаске,
Князья с боярами толклись.
По чьей-то видимо указке
Толпой гудящей собрались.
Идти хотели, разобраться,
Почто никто им не сказал,
Что царь долой решив податься,
Как прежде их с сабой не взял.
К толпе той двинулся Скуратов
И двадцать всадников за ним.
Вдоль любопытных он оградой
Встал, как стена, и путь закрыл.

Сияло солнце на востоке,
Лилось златою полосой,
И благодатнейшие соки
Его разлились над Москвой.
Неравномерно осветились
Небес густые облака,
Живые тени в них носились,
Как сон прошедшие века.
Поднялся ветер – юг и запад
Его несли, в его крылах
Тепло и дождь почти заплакал.
Весь город виден был с холма.
Лежал громадный серо-чёрный
И купола церквей над ним;
Мерцал крестами град огромный,
Град православный – Третий Рим.

«Пора!» – царь даже не взглянувши
На стременного, что коня
Спеша подвёл, не обернувшись
Пошёл и сел в пустых санях.
Ему хотелось быть отдельно.
Потёр оконце из слюды.
«Вперёд!» – махнул Басманов дельно,
И затрешали будто льды;
Со страшным грохотом и треском
Возы и сани разошлись.
Под крик возниц и посвист резкий,
Все поскользили с горки вниз.
Митрополит в Успенском храме
Царю молитву отслужил,
Перекрестил его и сани,
И путь его благославил.
Был царский поезд словно войско,
Что шел осаду прорвать,
Во всем все было очень скользко,
Но нужно было начинать.

Не повстречав в Москве отпора
Своим желаниям, в обед
Войдя в Коломенское споро,
Весь поезд встал – дороги нет.
Везде дороги, броды, вехи
Водой залились от тепла.
По всей округе вскрылись реки,
Пришли потопа времена.
Как будто сказ ветхозаветный.
Таясь в Коломенском сидел
Иван, усталый, бледный.
Молился, клялся и терпел.
Всю ночь радел он перед Богом,
Попросил открыть ему пути,
Но две недели без дороги
Ему пришлось там провести.
В субботу, вдруг, заледенело
Вокруг Коломенского всё.
Освободился царь из плена,
Промчался быстро между сёл.
В Тайнинском ночь лишь отоспалс,
И там молебен посетил,
И быстро к Троице добрался,
И вклад большой там положил.
И в Александровском натужно,
Сквозь злые козни декабря,
Путь завершил, а здесь, что нужно
Готово были загодя.
Дворы тут Юрьев взял в ограду,
К реке прорыл подземный ход.
Тут можно было бы осаду
Держать по меньшей мере год.
Вздохнули все, как будто долю
Свою исполнил Моисей,
Увел весь свой народ на волю,
Из фараоновых клетей.

Прошла неделя; окопавшись
В своей далекой слободе,
Убийц, погони не дождавшись,
Иван прознал про страх в Москве.
Затлела там искра волнений,
Ведь царь теперь не управлял
И не оставил замещений,
Как в граде прежде назначал.
Не управлял никто столицей,
Никто не вел теперь суды,
Приказ разбойный и границы,
Налог и прочие бразды.
Посланцы податных сословий
К митрополиту шли просить,
Под гнётом из любых условий
Царя желали возвратить.
Дождавшись этой тяжкой смуты,
Царь Поливанову даёт
Письмо своё с отказом мудрым
От царства; тот письмо везёт
К митрополиту и к боярам,
Сидеть оставшимся в Кремле.
Письмо второе к христианам
Везет к народу и толпе.
Михайлов их читает с жаром,
Мол, царь не в гневен на народ,
Но полон лютости к боярам
И обвиняет весь их род.
В письме расписаны все страсти,
Князей изменные дела.
От них народу все напасти,
Но не назвал он имена.
Царь преступлений много разных
В своём письме перечислял –
Он от бояр – злодеев грязных
Уехал прочь, куда Бог дал.
Хитёр был старый Поливанов;
Как куча хвороста Москва,
Где искры только не хватало,
Была в костёр превращена.
От страха знать сон потеряла,
Ведь чернь, письмом возбуждена,
На них почти уже восстала
За их изменные дела.

И вскоре в Слотине застава,
За двадцать вёрст от слободы,
Митрополита задержала,
И с ним посольство из Москвы.
Большой конвой к ним был приставлен,
Как будто к пойманным врагам.
И под надзором был доставлен
Митрополит к большим вратам.
Под серым и плакливым небом
Свирепый сокол вкруг летал.
Его подкармливали хлебом,
А он резвясь ворон терзал.
Вороны здесь слетались к блюду –
Окоченевших мертвецов
Терзать, повешенных повсюду.
Вот постучал конвой кольцом;
Ворота быстро отворили
Гремя решетками оков,
Послов во двор большой пустили
Как попрошаек-ходоков.
Бояр, купцов, митрополита,
Решили тотчас обыскать,
Затем писцов, архимандритов,
Как будто в каждом крылся тать.
Ножей и сабель всех лишили,
А заодно и кошелей.
«Все для того, чтоб не решили
Из них наделать кистеней», –
Так им сказал с ухмылкой пристав.
Гуртом, как козы на убой,
Под лай собак, плевки и присвист
Пошли они к царю сквозь строй.
Под смех зловещий и надменный
Послы искать царя пошли,
Как в ад, оставив мир сей бренный,
И там они его нашли.

Среди двора шесты стояли,
Держали куклы из тряпья.
Вокруг них всадники скакали
Те куклы саблями рубя.
Тут был Басманов и Вокшерин,
Черкасский, Бельский, Бекбулат;
Кричали и рубили шеи
У чучел, зло свистел булат.
От них шёл пар, летел на ветер.
На жеребце под стук копыт
Иван скакал и не заметил,
Что перед ним митрополит.
Кресты, иконы и хоругви,
Как будто Спас и Крёстный Ход,
Смиренно сложенные руки,
Готовы в разный оборот.
Вот Бекбулат остановился,
Все встали, усмирив коней.
И только царь ещё носился
Маша клинком вокруг людей.
Скакал едва их не сшибая,
Но утомился и остыл.
Сквозь зубы выцедил слезая,
Бросая повод стременным:
«Ну, что, нашли в Москву царя-то,
Чтоб он отребьем управлял?» –
Иван как будто встал из ада,
Не всякий бы его узнал;
Он потерял почти весь волос
Из бороды и с головы,
Глухим, надтреснутым стал голос,
Вокруг глаз чёрные круги.
Но взгляд был непоколебимый
И не тряслась его рука.
Упрямый и неустрашимый,
И мысль быстрее языка.

Митрополит, согласно права,
Для поцелуя протянул
Сухую руку; царь лукаво
Ее губами промахнул.
«Сын мой, тебя благославляю!» –
С тревогой рёк митрополит, –
В дом проводи, я умоляю.
Мороз ужасный!» Царь стоит.
«Святой отец, в палатах душно.
Там даже баньщик угорит.
От игрищ мне постынуть нужно.
При всех здесь дело говори».
Митрополит мусолил четки;
Совсем Иван его не чтил,
Еще обряд нарушил четкий –
Посланцев в дом не допустил.
Вот он сказал царю со вздохом,
Стараясь виду не подать:
«Урок ты нам задал не плохо,
Решил всю жизнь нам поломать.
Ты бросил трон, оставил царство.
Дела в упадке, чернь бурлит,
Татарско-крымское коварство
Ужасной гибелью грозит.
Все знают – ни один боярин
Не смеет царством управлять.
И мы пришли со всех окраин
Тебя о благе умолять.
Мы просим все тебя вернуться,
И всем владеть как сам решишь.
Ты этим дело, все клянутся,
Богоугодное свершишь!» –
Тут Афанасий обернулся.
Все закивали, торопясь.
В ответ лишь криво улыбнулся
И хмыкнул зло Великий Князь.
Царю на плечи князь Черкасский
Уголью бурку положил,
А Бельский, что не догадался,
С досады губы закусил.
Князь Бекбулат, Вокшерин Фёдор,
Переглянулись: «Что молчит?»
И тут Иван совсем не злобно
Стал с расстановкой говорить:

«От Бога мудрым наущеньем
Быть полагаю посему;
Моим глубоким измышленьем
Отныне только одному
Мне будет дадено решенье
Опалу класть, казнить и гнать
С семьей, казне на возмещенье
Со всех опальных статки брать.
Никто не может мне мешаться,
Ни Дума ни митрополит.
Поручных грамот больше браться
Не будет, если кто сбежит.
Исчезнет, чуя приближенье
Опальный, вся его семья
Заплатит мне уничтоженьем –
Определю вину им я.
Отныне в этом государстве
Себе опричнину ввожу.
Надел и двор и выход царский
Особый новый завожу.
Владеть им буду со бояре,
Которых сам я отберу.
Жить остальным как прежде дале
Приказам, старому двору.
Пускай ведут дела земские,
Суд разбирают по добру.
А коль вопросы не простые –
Идут к боярскому двору.
Дела заморские, большие,
Ко мне пускай они несут,
И крепостные, войсковые,
Им приговоры дам я тут.
Царь Семеон в Москве пусть правит –
Он Чингисхановых кровей.
А мне опричных всех оставит,
Не нужно земских мне червей.
Возьму в опричнину уделы
Сперва предав их палачу,
Создам из них тогда по делу
Ту Русь, которую хочу!»
Все истуканами застыли –
Никто не понял ничего.
Себя крестами осенили
Подозревая колдовство.
«Ты, Висковатый, всех разместишь
По сану пить, по чину спать,
И животом за них ответишь,
Клинки обратно не давать!»
Иван устало улыбнулся,
Ушел с морозного двора
И он наад не обернулся,
Свалилась будто с плечь гора.

Прождав в тревогах ночь, под утро
Решил обратный путь держать
Митрополит, и делал мудро –
Не мог царю он доверять.
Но был задержан не учтиво.
Вперед него в столичный град,
Как неожиданное диво
Велел отправить царь отряд;
Ивана Бельского с Мстиславским,
Ивана Пронского с кавказским
Любезным шурином своим,
Стрельцов и дьяков много с ним.
В одежды чёрные одеться
И метла при себе возить,
Собачьи головы виднеться
Должны у сёдел, всем грозить.
Велел в Приказах оставаться,
Столы свои там завести,
Но как опричникам держаться
И бить всех вставших на пути.
И от Волхонки до Никитской,
Внутри Воздвиженка, Арбат,
Опричный должен поселиться
Народ отборный – к ряду ряд.
Ещё решил в Москве подворья
От стен Кремля совсем сносить,
С Дорогомиловского всполья
Живущих прочь переселить.
Должны чернцы там жить отдельно.
На месте шурьевых палат
Ещё в срок малый трехнедельный,
Напротив Боровицких врат,
Опять за счёт казны московской,
Дворец опричный возвести.
В привычке англицкой и псковской
Стеной с зубцами обнести.
И башни с чёрным орлами,
У птиц тех по две головы,
Чтоб шпили золотом сияли,
А на воротах злые львы...

                                                  Глава третья

                                        КРОМЕШНИКИ, ЦАРСКАЯ ОХОТА, 1570 ГОД

Сентябрь уходит; сух и светел,
Дожди в июле пролились
И по ночам холодный ветер
Исподтишка морозил лис.
Морозил всю лесную свору,
Птиц робких перелётных стай,
Неслышный голос звал которых
В далёкий заповедный край.
Окрест поля, луга, дубравы
В святой оправе залегли;
Степаново-Махрисской лавры
Мерцали купола вдали.
Грибы как гвозди в хвою вбиты,
Текочует белки меж ветвей
И небо милостью открыто
Молитвам, крикам журавлей.
Дымок костра щепотью соли
Меж дивных запахом плывёт,
По среднерусскому раздолью
Бог очарованный идёт.
Вдали дымы над слободою,
Что царской псарней нарекли,
Во всепокой небес рекою
Дорогой серой пролегли.
А на холме у сучьев древа
Давно разбитого грозой,
Стоят два всадника, да влево
И вправо крутят головой;
В простом, но не крестьянском платье,
При саблях, но простой подбой,
По виду и повадкам братья
Рекут тихонько меж собой.
«Пусть государь без нас ливонца
Идет отныне воевать», –
Один сощурился от солнца.
Другой стал шапку поправлять:
«Андрей, брат, было мне виденье,
Приснился сон, как наяву.
Наверно за ночные бденья
И знак небесный к сватовству.
Пустынный берег мне явился,
Туда мой ангел опустился.
Он крылья белые сложил,
Спросил о том как был, как жил.
Ему покаялся в гордыне
И всех других своих грехах,
О коих верно не забыли
На мудрых строгих небесах.
Просил немного снисхожденья
И в сватовстве мне поможенья.
Но ангел тягостно молчал
И свет небесный источал.
Потом взлетел, отставил берег,
Но о беде предупредил.
Исчез – мне ангел не поверил!
Ну как, тебя я удивил?»

«Вот ты наплёл чего, Ивашка!
Брось ты купеческую дочь.
Для нас плуг, сабля да рубашка.
Не нам такую свадьбу смочь.
Нам завещал не свадьбу отче –
Он завещал найти удел.
А дьяк так много денег хочет,
На всем порок корыстных дел.
Ты на коня и не садился,
Как царь опричнину созывал
И верой он воспламенился,
Жестоко многих наказал.
Князей Горбатого, Немого.
Горенский к ляхам убежал,
Изобразив купца косого,
Но царь его и там достал.
И тёмной ночью на подворье
Повешен был он как злодей.
И в ад отправились в подспорье
Все тридцать пять его людей.
Других в поля понизовые
Отправил в ссылку, млад и стар,
Во степи кровью политые
Под растерзание татар.
Несчастных помню по Собору
Земскому в радостном году,
В Москве с отцом я был в ту пору.
Я многих знал ещё в войну.
В поход Ливонский с ним знался;
Бестужев, Бабичев, отец
С кем на Озёрищах сражался:
Гагарин, Тёмкин, Мезинец.
Там Ромодановские были
Забыв былые мятежи,
Засекины с Бороздиными –
Все достославные мужи.
Убиты многие, пропали
Бесследно с женами, детьми.
В переселение попали,
Иль в ссылке сгинули они», –
Сказал Андрей, он был постарше,
И видно долго воевал.
Увидел соек улетавших
И трепет странный испытал.
Затем вдали услышал топот,
Как будто много верховых
И будто соколиный клёкот
Витал в высотах тучевых.

«Дьяк обманул, земли тут нету.
Поедем прочь скорее, брат.
Неравен час сюда наедут
Царевны слуги из палат.
Начнут пытать, что нам за дело,
Чего у царской слободы
Желаем выведать умело.
Потом глядишь и кандалы.
Бежим, Иван, пока не поздно!»
«Уж видят нас», – ответил брат.
Через лесок волною грозной,
В одеждах чёрных шёл отряд.
Собак десяток перед ними,
Стуча копытами не в такт,
Кичась конями вороными,
Примятый оставляли тракт.
Блестя от золота и солнца
Охота царская неслась,
А впереди как бы ливонца
Гнал кабана Великий Князь.

Бежит на холм кабан к кусточкам,
Собаки лают рядом с ним.
Занёс копье царь, бросил точно,
И вепрю холку повредил.
Кабан бежит и кровь струёю,
Упал, собаки на него.
К безмолным братьям тут-же трое
Ярясь подъехали: «Вы кто?»
А сами все в одеждах чёрных,
В шелках, в затейлевой парче,
Меха песцовые, собольи,
И взгляды как у палачей.
Тот что спросил, удал был, молод.
Хоть безбород, но седины
В висках полно как иней в холод.
«Ослябьевы мы из Вохны».
«А я царёв постельный Ярцев, -
Сказал седой: – гляжу, струхнул?»
В Андрея он перстнявым пальцем,
Подъехавши надменно ткнул.
Но тот смотрел, как в битве смертой
Бойцы в глаза врагу глядят.
Тут Ярцев взвился: «Ишь ты, смерды,
Заплатишь смертью мне за взгляд!
Слезай, холоп, целуй мне ноги,
Отродье Старицких князей!»
Все трое стали сабли трогать
И горячить своих коней:
«Ты видишь, смерд, кто пред тобою?
Ты на кого тут возроптал?»
Ослябьев только головою
Своей упрямо замотал.
Занес тут Ярцев плеть высоко.
Ослябьев руку ту поймал:
«Похоже жить уж мне немного,
Беги, Ивашка!» – закричал.
Рванул плеть, Ярцев накренился,
Опору в воздухе искал
И из седла как куль свалился.
Ивашка в поле поскакал.

За ним опричник; саблю вскинул,
Полосонул два раза в спину.
И камнем мёртвым на скаку
Иван упал с коня в траву.
Брат старший это не увидел –
На саблях бился со вторым;
Звон, искры, знал Андрей, не выйдет
Теперь уже уйти живым.
Его умело окружили,
Копьём снесли в траву с седла,
Одним ударом порешили
Как царь недавно кабана.
Подъехал царь румян и весел.
А Ярцев тыкал в деревца,
Распоряжался как повесить
На издыханье наглеца.
«Что скажешь Богу в оправданье? –
Спросил Иван, – давай, галди!»
Но тот стонал лишь от страданий
С открытой раной не груди.
Андрей привстал, и кровь плеснула
На подорожника листы,
В ресницах будто бы блеснула
Душа, искала высоты.
Нашла душа её без тела
С холодным ветром в унисон.
Нашла, и в небо отлетела
Легко, как праведника сон.
Псарь тронул мёртвого ногою:
«Забили ловко, как тельца».
Устало царь махнул рукою:
«Таким смутьянам нет конца!»

С холма царь быстро вниз помчался,
От скачи толком не остыл,
Ему Скуратов повстречался
И наскоку проговорил:
«Спешу к тебе, несу я вести,
Всё Висковатый нам раскрыл,
Как с Пименом владыкой вместе
С Литвой он в заговор вступил.
И с ними множество народа
Пятин, земель и хуторов.
Желают там к Литве отхода
Всех новгородских городов!»

«Я так и думал!» – царь запнулся.
Тут кабана уж свежевал
Угрюмый псарь, кряхтел и гнулся,
Куски кровавым псам бросал.
Летели внутренностей клочья.
Собаки грызлись за куски;
Из своры стали стаей волчьей,
Полны отчаянной тоски.
«Псов разними!» – ему царь крикнул.
Псарь шапкой принялся мотать:
«Уж поздно, батюшка, проникнул
Коль в мясо зуб – не оторвать.
Зачем? Пусть будут позлобнее».
«Раз дал кусок, не отбери?
Гляжу, тут все царя мудрее,
Кухарки, служки и псари!» –
Царь посмотрел назад на древо
И двух повешенных на нём.
Ему почудилось, что дева
Стоит у дерева с копьём,
И целит огненное жало
В его бушующую грудь.
Ему вдруг душно, жарко стало,
Нельзя не охнуть, ни вдохнуть.
Стоял над бездной задыхаясь,
А в небе ангел или чёрт
Летал, кричал круги сужая:
«Ты здесь ещё, ты здесь ещё»...

Пришёл в себя Иван не скоро.
Сказал Скуратову: «Пора.
Вернемся выпытать у вора
Секрет владыкина двора!»
Они по роще поскакали
Вздымая жёлтые листы,
С трудом их прочие догнали
В тенях вечерней темноты...  
  
...Железом и палёным мясом
Здесь пахло много дней подряд.
Опричным истовым приказом
Здесь каты скорый суд творят.
В тряпье кровавом волочили
По камням стёртым и немым
Живых, а мертвых, не спешили
Отдать стенающим родным.
Тела нагие при воротах
Бросали кучей во дворе.
И мёртвых жрали псы до рвоты
И ночью, и при светлом дне.
Не похороненный церковно
Не мог на небо возместись,
И эта было, безусловно,
Страшнее чем в мученьях жить.

Царь, полный тягостных сомнений,
Склонясь, шагнул через порог
Услужливо раскрытой двери,
Ведущей в пыточный острог.
Спустился крупною ступенью,
Сочилась из камней вода,
И не одновременно с тенью
Ступил на пол у очага.
Под низким сводом ждал Басманов,
Борятинский, Басманов-сын,
Князь Вяземский и Поливанов,
Князь Тёмкин, Зайцев рядом с ним.
В одних рубахах восседали
От пота мокрые, как в дождь,
И от того, что обсуждали,
Их зло и нервно била дрожь.
В огне трескучем прут железный
Нагретый розовый лежал.
Вися на дыбе, ртом отверстым,
О чём-то узник умолял;
Весь обожженый и бессильный.
В нём Висковатого узнал,
Всмотревшись царь, не без усилья.
Сквозь зубы катам он сказал:
«Вы что, убить его решили
Без разрешения царя?
Допрос пусть даже завершили,
Жизнь или смерть – решаю я!
Снимайте с дыбы, только ловко!»
Из-за Ивановой спины
Скуратов бросился к верёвкам,
Распутал хитрые узлы.

Сняв гирю с ног уж почерневших,
Он тело на пол положил
И всем суставам захрустевшим
Тем самым место возвратил.
Басманов кадку опрокинул –
Вода на тело пролилась.
Кафтан на Зайцева царь скинул.
Кровь смыли, копоть, рвоту, грязь.
Теперь во мраке стало видно
Всем Висковатого лицо.
Поднять хотели, но завыл он,
Хотя держался молодцом.
«Что, познакомился ты с дыбой? –
Спросил царь хмуро встав над ним;
На берег выброшенной рыбой
Лежал дьяк, – ну, поговорим?
Иван Михайлов Висковатый,
Сиречь "вихрастый", как же так,
В измене страшной виноватым
Ты оказался как вожак?
Чем царь повинен пред тобою?
Не так я правил или жил?
Зачём же Новгород с землёю
Ты Сигизмунду предложил?
Сошёлся с Пименом прегнусным,
Дела творил презлые с ним,
Лжецом, предателем искусным,
Прикрытым именем святым.
Был ты лишь отроком безродным,
Годов назад так тридцать пять;
Когда был бунт, убит был злобно
Мой дядя - память не унять.
Все жертвы были мной пригреты;
Ты был в посольские введён
За службу и во все секреты
Тебе стал доступ разрешён.
Служил как пёс, и стал печатник,
Дьяк думный, дал тебе Приказ,
Удел дал, в Данию посланник.
Любой за это жизнь отдаст.
Любой продал бы руки-ноги.
Когда я при смерти лежал,
Ты мне тогда в числе немногих,
Крест для присяги целовал.
Потом уж старые бояре
Клялись служить моим сынам.
Какой тебя подвергнуть каре
И не придумаю я сам.
Любил тебя, и вот оплата.
Скажи, предатель, кто твой бог?
Не чаял я тебя как гада
Топтать подошвами сапог!» –
Царь пнул лежащего, подумал,
Ударил плетью что есть сил.
В лицо пытаемого плюнул.
Малюта далее спросил:
«Ты стал совсем уж бесполезный?» –
Тут Поливанов проревел,
Он взял из углей прут железный
И ткнуть им дьяка захотел.

Рот Висковатого открылся
И голос с той уж стороны
Взлетел и с дымом закрутился,
И все услышали: «Воды»...
Ковш поднесли и он напился,
И стал сипеть: «Тебе решать,
С чего я круто изменился
Решил все клятвы я предать.
Всю жизнь свою, любовь и силу
В борьбу за отчину вложил,
Служил тебе не за наживу,
Но только плаху заслужил.
Мой брат Третьяк тобой зарублен
Как скот на людях топором.
А прежде чем он был загублен,
Ты деньги выпытал огнём.
Ты над красавицей невестой
Его глумления творил,
Средь бела дня при всех бесчестил,
А после в речке утопил.
Пусть ты святой как царь небесный,
Как император Константин,
Твой труд постылый, бесполезный
Не с Богом ты идешь, один.
А Русь опять в руках баскаков –
Дружин бесжалостных князей,
Лихих воров, опричных хватов
И их прожорливых семей.
Из преисподней вышло семя
Как туча крыльями треща,
Ещё не взрощенное семя
Жрала хмелея саранча.
Страна в мученьях издыхала,
И к сыновьям своим взывала,
Не истязать и не губить
И кровь из ран её не пить.
Но тщетно! Пили кровь и рвали
Её на мелкие куски.
Среди умерших пировали,
Среди разрухи и тоски!» –
Шептал дьяк тихо подле горна,
Почти неслышимый потом.
Шла пена красная из горла
И после шевелил лишь ртом.

«Признался или не признался?» -
Иван на всех поднял глаза.
А Зайцев злобно улыбался:
«Всех выдал брат чумного пса!
Назвал немало, вот их список,
В руках теперь они у нас, –
Подали свиток, между мисок
Он раскатал его тотчас!»
Присел он и на пальцы плюнул:
«Никита Фурцев – казначей,
Опричный дьяк Иван Наумов,
Румянцев был что у ключей
Уже давно в Избе Поместной.
Тут больше сотни человек».
«Народец этот нам известный», –
Сказал Барятинский в ответ.
«Убил бы всех я новгородцев, –
Сказал Басманов Алексей, –
Они всегда как инородцы
Держались от других земель.
Таились, бунты поднимали,
Хотели гибели Москвы,
Казанцев наших воевали
Их псов-ушкуйников чалны.
Отсесть к Литве им не позволим.
За баснословную деньгу
Торговли всех их переколим.
Деньгу нельзя отдать врагу».

«Псы-новгородцы перестали
Слать деньги в царскую казну, –
Поддакнул Зайцев: – Убивали
Их собирающих в Москву.
Душили наших старост губных.
Людей опричных смертно бьют
Уже на торжищах прилюдно.
Плетями мытарям дают!»
Пройдясь вдоль дымного чертога
Басманов лишь махнул рукой:
«Везде людей разбойных много.
Сыскать их надо с головой.
Зачем туда врываться скопом
Как апокалипсиса псы?
Ведь разыскал же прошлым годом
Я вам Слащёва из Литвы».
Старик Басманов лбом широким
Вокруг себя как тур мотнул.
И был бы рог, то этим рогом
Малюту он бы и проткнул.
А Бельский чуя это, тучей
Висел, глазами зло сверкал.
Прервал всех сверху голос звучный,
Оттуда Ярцев прокричал:
«Царя царица звать изволит
В свои палаты почивать!»
Иван, поморщась как от боли,
Наверх пристроился кричать:
«Скажи ей – в Лавру я уехал
Ночной молебен отстоять.
Коль сильно хочется утехи,
Я ей коня могу прислать.
А мне пусть быстро накрывают
В палате пиршественный стол,
И всех опричных приглашают
И тащат девок за подол!»

«Грех это!» – Вяземский знаменьем
Себя тут крестным осенил.
Царь промолчал. Без промедленья
Барятинский проговорил:
«Пока татарам не под силу
Зимой из Крыма угрожать,
Нам новгородского громилу
Весьма сподручно растерзать.
Полками нужно поскорее
Мятежный Новгород занять.
Но прежде слух пустить, что Ревель
Идём ливонский воевать.
Войдём за стены, там и схватим
Владыку, Сыркова, других.
И откуп городу назначим –
Подкормим всех дворян своих.
Своих в торговле и посаде
Посадим до конца веков.
Налог двойной царю пусть платят.
Потом возьмём Изборск и Псков!»
Повёл князь медленно рукою
Туда, где дьяк в крови лежал.
Басманов снова головою
Седой печально закачал.
«Перечишь снова?» – крикнул Зайцев,
И крепко свой кинжал схватил.
Но погрозил ему царь пальцем,
И крикуна остановил:
«Пётр, охлани и сядь обратно.
А ты, Басманов, говори.
Свой драгоценный опыт ратный
На наше дело примени.
Пускай поучатся баскаки,
Не всё им лавки то громить.
Ведь новгородец лют до драки,
И бой там сильный может быть.
Такой поход меня тревожит;
Теперь в опричнине не те,
Кто насмерть с честью биться может,
Сейчас отребье в слободе».

Готовый, что его, возможно,
Захочет Бельский перебить,
Басманов начал осторожно
И с явной грустью говорить:
«Мы собирали по крупицам
Людей, чтоб тысячу набрать
И мог я каждым поручиться,
Теперь у нас лишь мразь и тать.
Нужны опричным земли, деньги,
По кумовству собрались здесь, –
Он сел устало на ступеньки, –
Была нес тыща, стало – шесть!»
«Ты не в себе?» – опешил Бельский,
А Зайцев выкатил глаза.
Лицо Барятинского зверской
Личиной стало, он сказал:
«Поосторожней, воевода!
Ты всех нас хочешь оскорбить.
Ты лучше каверзы похода
Спеши скорее обсудить».
«Тут каждый знает, что я знаю;
Про грабежи стрельцов, разбой,
И про дворян напоминаю,
Лишь мы ворвёмся в град любой.
Резня, погром, грабеж случится.
Никто не любит северян.
Нам с немцем и ливонцем биться,
А им брать деньги с басурман.
Случится бой, шустры те тоже
Свои пожитки защищать,
Клинки вытаскивать из ножен,
И чернь по селам поднимать!»
«Боишься подлых новгородцев?» –
Спросил Иван держась за грудь.
«Они дают нам добровольцев,
Деньгу, мостят и чистят путь.
Коней содержат, крепостицы,
Блюдут наш Воинский наряд,
Все что в Ливонии годится,
И пушки каждый год дарят.
Другой в войне опоры нету,
Нам долго там ливонца бить.
Прошу прислушатся к совету;
Зачем свой тыл нам пустошить?»

«Ты старым стал, мой воевода, –
Царь задыхаться стал: – зараз
Во время нового похода
В тылу восстанут против нас.
И от Москвы отрежут войско,
Всё войско, что же тут играть?
Не видишь разве как все скользко,
На север нужно двигать рать?»
Взмолился тут старик Басманов:
«Я всех предателей с числом
Людей своих отборных малым
Тайком повяжем, приведём.
Клянусь чем хочешь, царь великий.
Прошу чтоб список ты мне дал!»
Все замолчали и на ликах
Огонь черты перебирал.

Иван, не вымолвив ни слова,
Упал, и пена изо рта.
Затрясся от озноба злого,
Как рыба выкатил глаза.
Его опричники схватили,
Повисли на руках, ногах.
Наверх на воздух потащили,
Дав закусить ремень в зубах.
Басманов Фёдор задержался,
С упреком глянул на отца.
Один над дьяком он остался
И плачет – нет на нем лица:
«Пускай пока живёт в столице,
И ждёт, как кончится поход,
Но если там всё подтвердится,
Его смерть лютая здесь ждёт.
Мы принародно вырвем мясо,
Живьём отварим в кипятке,
Чтоб отошла вся кожа сразу,
И он не умер налегке!»

                                                   Глава четвёртая

                                                  ПОХОД НА НОВГОРОД
                                            
На кочках сани колыхались;
Возничих посвист, гул копыт,    
Скрип снега, еле пробивались
И сам не знал он – спит, не спит.
Как будто явью приоткрылась
Дорога пыльная во ржи,
В лазури радуга светилась,
Сновали ласточки, стрижи.
Цветущих яблонь полог белый,
Пух тополиный лип к губам
И жеребёнок неумелый
По материнским брёл следам.
Колеблясь в мареве над лесом
Висело Солнце – очи жгло,
Без звука, запаха и веса,
Размыто, будто сквозь стекло.
Святые сходят с лестниц неба,
Хватают под руки его,
Чертям кидают на потребу
И судят как лжебожество.
И меркнет мир, хлад леденящий
Хрустальным шаром жжёт в груди.
С небес звучит псалом разящий,
Везде стучится и гудит.
А под ногами спины, лица,
В глазницах тьма, раскрыты рты;
В обнимку жертвы и убийцы
В плену взаимной слепоты.
Нет мочи крикнуть и молиться,
Мольблой спасенье обрести.
Глаз не закрыть и не забыться,
И с места шагу не сойти...

Иван очнулся; жарко, липко.
Напротив Ярцев всё храпел,
Внутри саней светильник зыбко
Светил как будто оробел.
Иван доху соболью скинул,
Взял с полки Курбского письмо,
С оконца полог отодвинул
И снова стал читать его:
«Тут дело не в твоей угрозе;
Когда ты мирно управлял,
Ты, государь, в любом вопросе
Сполна ответы получал.
В кругу достойных, православных
Все говорили не таясь.
Ты слушал стратилатов славных –
Себя в них числю не стыдясь.
В тебе стратега уважают,
Ты как Великий Александр.
Тебя лишь только окружают
Исчадья адских саламандр.
Ты губишь Русь рукой слепою,
Ворами только окружён,
И к власти жадною толпою
Опричников заворожён.
Кровавых и прегнусных Бельских
И их подручных ты возвёл
С собой на царство, богомерзких,
Творя повсюду произвол.
Играешь судьбами людскими
И сам не знаешь, что творишь.
На век своё позоришь имя.
Мужей блистательных казнишь.
Всеродне бьешь младых и старых,
Больных, увечных, жён и слуг.
Русь как в батыевых татарах
Сегодня оказалась вдруг»...

Прочтя такой отрывок снова
Иван зубами заскрипел.
Опять ответ подыскивая слово
В оконце хмуро он глядел.
За полированным заморским
Стеклом и каплями росы,
Неспешно двигались повозки,
Несчетно сани и возы.
Они качались словно лодки
На набегающей волне.
Стрельцы дремали там в обмотке,
Тулупе или зипуне.
Кто в безрукавке кверху мехом
Поверх кафтана, при ножах,
Пищалях, саблях, с шуткой, смехом.
Искрилось солнце в бердышах.
Багряным заревом рассветным
Пылали рощи и холмы.
Уж близок город по приметам
Тропинки, тыны и дымы.
Тут смрадным воздухом тянуло.
В версте от тракта человек
Бежал крича, позёмка дула,
Вилась змеей вздымая снег.
К нему три всадника с задором
На вороных конях неслись.
Из глаз всё скрылось за забором –
Уже предместья начались.
Метались куры бестолково,
И будто рядом шарил лис,
Как символ мертвого мирского
Тут перья поветру вились.

Иван закрыл глаза, в подушки
Упал назад, письмо швырнул.
Втянул ноздрями воздух душный,
Подошвой Ярцева толкнул:
«Проснись!» – и Ярцев тут же ожил,
Из пальцев чётки уронил.
Поправив сабельные ножны,
Подобострастно забубнил:
«Чего изволишь, Царь Великий,
Вина с водою нацедить?
Достать скорей святые лики
И сани тут остановить?»
«Пиши как Курбскому начало
Писали раньше», – царь сказал.
Взяв лист, перо, Семен удало
Пять строк при качке написал.
Утих немного ветер шумный.
«Ты, князь, – перстами щёлкнул царь, –
В Литве теперь своей безумный,
В письме опять вернулся встарь,
Когда Сильвестр, поп яда полный,
Что вечно был поспорить яр,
Пес Адашов с ним недовольный,
Измене потакал бояр.
Моё вы царство помышляли
Себе под ноги положить
И так уже беспечны стали,
Что смог я всех передушить.
И сам ты, Курбский, душу продал,
Её на тело променял.
Крест целовал и список подал
Поручный – но в Литву сбежал.
Сбежал от казни справедливой,
На муку вечные обрёк
В аду ты душу, аспид лживый,
Хоть тело бренное сберёг.
А что до жалких осуждений,
Что царский суд и быстр и крут,
Скажу, что я в своих владеньях
Распоряжаюсь жизнью слуг.
Мне Бог доверил эту землю
И повелел блюсти народ,
Лишь волю Бога я приемлю
И светел от его щедрот.
Как не поймете это сами?» –
Иван ногой ударил в пол.
Остановились тотчас сани.
Взглянув на Ярцева в упор
Сказал Иван: «Пойдём, подышим.
Смотри, уж солнышко взошло.
От вестовых рассказ услышим,
Что тут без нас произошло».
Семён кивнул и быстро строчки
На лист шершавый положил,
Песком посыпал, сдул комочки
И тем работу завершил.
«Все пишем Курбскому и пишем,
А он пропащий человек!» –
Семён взглянул в окно на крыши,
Дверь распахнул и вышел в снег...

Ворвался воздух, здесь истошно
Вороны каркали, набат
Гудел, собаки осторожно
Брехали, крики, лязг и смрад.
Горелый запах тошнотворный
Витал, как будто падаль жгли.
Царь вышел, с ним Семен проворно.
Разлегся Новгород вдали;
Серел детинец новгородский,
Мостом с торговой стороной
Соединен и берег плоский
Лежал под коркой ледяной.
Заставлен серыми шатрами
Святого воинства, костры  
Дымили черными клубами
И кучи скарба как ковры.
Снует здесь много пеших, конных,
Возы во множестве стоят,
Как пешки в шахматах игорных
Тела раздетые лежат.
И видно как могилы роют
Полураздетые, при них
Несёт печально стороною
Свещенник маленький триптих.
Стоят опричники в угольих
Кафтанах, шапках, вохдух чист
Промеж дымов и крыл вороньих
Восход торжественно лучист.
Осколки солнца в шишковатых
Златых сияют куполах
И на крестах и изразцах
Искрятся вдоль всего посада.

Уже опричники взьярились
Крамолу здесь искоренять,
Тех что таились, не таились,
К реке всех стали выгонять.
Без списков гнали и по спискам,
Кто сам не шел, иль не хотел,
Под руки, за волосы, с визгом,
Тащили в кучу голых тел.
Хрустели ставни под напором,
Плач детский, лай и лязг клинков.
Трещали, лопались запоры
И петли кованных замков.
Тут кольца с пальцами рубили
И на дознанье волокли,
Кого до сорока не убили,
Скарб ценный взявши дальше шли.
Возы узорчьем нагружали,
Кресты, оклады от икон
И в звонарей с земли стреляли,
Так пресекая перезвон.
Напрасно люди призывали
К молебну во спасенье душ,
В церквах бегущих настигали,
Рубили меж кровавых луж.
Скрутив других с седлом арканом
Влекли во поле и в шатрах
Бояре ни трезвы, ни пьяны,
Творили суд там всем на страх.
Бросали мёртвых в снег иль в реку,
Живых топили в полыньях.
И дьяки списочную сверку
Уж не вели, счёт потеряв.
Над полыньями нависали,
Бограми длинными всю ночь
Тела под лёд крюком толкали,
Уж это было им невмочь.
Всё это ниже: свиньи, гуси,
В исподнем девки, стоны, смех,
И песни пьяные, звон гусель,
Убийство, кража, блудный грех.
А пред царем тела нагие,
Калитки, сбитые с петель.
Толпой брели стрельцы презлые;
Один исправно дул в свирель,
И барабан бил ритм походный,
И стяг, осадой освящён
Казанской, нёс стрелец дородный,
Был утомлен и удручён.
Стрельцам всё странно тут, как будто
Они во вражий град вошли –
Но град был свой, везде безлюдно –
Там, где опричники прошли.
Царя завидев оживали
Стрельцы, толкали пушкарей,
В поклонах головы склоняли
И шли немного пободрей...

Иван носком поддел игрушку
В снегу забытую – конька,
И рядом высмотрел Петрушку.
Поднял; лоскутный шут, пенька.
Как кровь румяна, глаз стеклянный,
Нос-крюк, личиной окаянной
Смеётся дерзко как живой,
Хоть и с разодранной спиной.
«Когда он жил, вчера иль ныне?
Не разобрать, не разглядеть.
Ступени радости, уныний
Ему теперь уж не стереть».
Захолодило неприятно
Затылок, через пелену,
Он видел Ярцева, нарядных
Бояр своих, что шли к нему.
Они приблизились, молчали.
Иван Петрушку обронил,
Повел угольими очами,
Ногой на куклу наступил.

Тут Арцебашев был и Ловчик,
И Тёмкин, с ними строй рубак,
Для устрашенья приторочив
На сёдла головы собак.
И все, как псы, с оскалом белым,
В одеждах из мехов и кож.
Все смотрят взглядом обалделым,
И пар от них, и бьёт их дрожь.
На их одеждах кровь повсюду,
На рукоятях, рукавах,
Как глина бурая, и чудом
Нет только крови на губах.
«Я в лавку, что ль, попал мясную?» –
Иван по лицам заскользил.
«Мы здесь наказ твой памятуя!» –
Тут Тёмкин зло заговорил.
Под взглядом княжеским осёкся.
В нём страх был, бешенство и хмель,
И ночь, что вечно не сотрётся,
Уже прошедшая теперь.
Иван смотрел на ни них, не веря,
Что это воинство его;
Он с ними стал страншее зверя,
А быть хотел как божество.
«Скажи скорей, как было дело
И где сейчас мои полки, –
Иван запнулся, ныло тело, –
Ты только правду мне реки.
Вошли вы в город без приказа.
Барятинский, Скуратов где?
Чумная ходит здесь зараза
В еде, одежде и в воде.
Чума везде здесь может статься,
Одна молитва лишь чиста.
Вы все здесь можете остаться
В чумной могиле без креста!»
Царь наступал, все отступили,
Как будто чёлн разбил волну.
Бояре что-то забубнили,
Все враз нарушив тишину.
Царь их одернул жестом, ткнувши
Перстами Ловчикову в грудь,
Сказал: «Пусть Гришка скажет лучше.
Быстрей рассказывай мне суть!»

Григорий вытер рот рукою,
Снял шапку, в пальцах покрутил,
Взирая с дерзостью живою
Хрипато он заговорил:
«Давно уже остерегал я,
Что хитрый Вяземский решил
Владыку софьинского края
Предупредить. Предупредил!
Подлец Смоляй в дому Владыки
Захвачен нами и сказал,
Что он от Вяземского книги
И письма Пимену отдал.
И Пимен в граде затворился.
Когда отряд наш подошёл,
На клич никто не появился,
Грозили только бердышом.
Кричали из бойницы узкой:
«Ордынцы! Погань!» – будто мы
Не царской волей службы русской,
А басурмане из Орды.
Без лестниц, пушек и верёвок
В мороз стояли, ветер дул.
Предатель с помощью уловок
Ворота тихо отомкнул.
Вошли стрельцы рязанских сотен,
Засовы сбили, петли вон,
И наконец стал путь свободен,
Ворвались под набатный звон.
Град сильно не оборонялся.
Пошли рязанцы по дворам;
Народ по спискам выгонялся,
Ретивых били по домам.
Но часто был купцам надменным
Царево слово не указ.
За то расплата непременно
Над ним тут-же началась.
Где запирались, тын был крепок,
Тараном били ворота.
А коль по ним был выстрел меток,
Сжигали этот дом тогда.
За Варлаамом-на-Дворищах,
Кажись так церковь та реклась,
Опричник в чёрных тех жилищах
Убит был пулей прямо в глаз.
Туда владимирская сотня
Детей боярских подошла,
И ярость страшная Господня
И их, и тульцев там зажгла.
Во тьме рассыпались повсюду,
По всей торговой стороне,
Пылали страстью к самосуду –
Не удердать их было мне.
Там можно было оказаться
В замятне, но дошёл тут слух,
Что нужно быстро собираться
И бьют в тюрьме опричных слуг.
Служивших ранее в приказах,
В оковах держат при дворе
Владыки, наших дьяков разных
До гроба преданных тебе.
Бойцы с Пахры уже собрались
Туда идти и я хотел,
Но у Николы задержались,
А двор владыки уж горел.
Потом узнал я, что Скуратов
И Зайцев там, и шум большой –
Монастырёвы и Цыплятьев
Засели в доме за рекой.
Их семьи в церквах затворились
И грузят скарб, хотят бежать.
Мы очень сильно разьярились,
Стал Бекбулат их окружать»...

Плечём Григория задевши,
Иван, как тур, вперёд прошёл.
Каблук и посох в затвердевший
Вбивая наст, угрюм и зол.
«Все врешь!» – сказал Иван, и в небо
Лицо горящее поднял,
Нашёл там просинь для ответа,
Забыв про всё в неё сказал:
«Я знал, что быстро это время,
Мне ненавистное, придёт,
Когда ростки взойдут, а семя
Им жизнь дарящее умрёт.
Старик княь Вяземский мне душу
К борьбе призывом возмутил,
Но дело сам же и разрушил,
Мне всю опричнину сгубил.
Занёсся Вяемский высоко
И в нём измена, спесь и блажь.
К петле ведёт его дорога,
И ждёт в аду суровый страж.
Его не дам могиле тело,
И Сатанил найдёт раба.
Хоть горе страшное для дела
Лишиться главного столпа.
Господь, твои я вижу лики
Твой свет несётся на крылах.
Я вижу замысел великий,
Великий смысл в своих делах!»

Царь подошёл к упряжке санной,
Вдоль лошадиных тел побрёл.
По ремешкам, попоне тканной
Сухими пальцами повёл.
Остановился, пальцы в гриву
Блеснув перстнями запустил.
Стоял так долго, молчаливо
Как будто чудо упустил:
«Как жаль, что время безвозвратно, –
Он обернулся; ветер дул,
Спросил угрюмо, – где Скуратов?»
Ответил Тёмкин: «На мосту!»
Иван ткнул в Тёмкина: «Где хочешь
Возьми стрельцов, и в ворота
Расставь заслоны, чтоб до ночи
Народ не бегал никуда.
Нельзя чтоб ворог град покинул.
Ответишь жизнью мне, ступай! –
Добавил Тёмкину уж в спину,
– Опричных тоже не пускай!»
На Арцебашева рукою
Затем царь перстнем указал:
«Булат, ты со своими вои
Немедля чтоб детинец взял.
Места приходные, приказы,
Застенки, что бы не пропасть
Тетрадям, спискам и указам,
Чтобы не могли их жечь и красть.
А ты, мой вечно врущий Гришка,
С Грязным, Борисовым ступай
С конвоем, и вокруг людишек
От грабежей остерегай.
Что все награбили и взяли,
На берег нужно отвозить,
И там всё складывать, мы сами
Всё будем взятое делить!»
Войдя обратно в сани, грузно
В ковры остывшие садясь,
Сказал: «На мост!» – и глянул грустно
На прицепившуюся грязь.

Ивана поезд с пол дороги
Ведущей к Волхову, к мосту,
Свернул, конвой кричал немногим
Вовсю угрозы на скаку.
Промчались через перекрёсток,
Стрельцов с кулями разогнав,
Минули гать из свежих досок,
Щепу подковами содрав.
Минули Спаса-на-Каменьях,
Амбары, кузню, торг пустой,
Смиренно павших на колени,
И топоры над их главой.
И в переулке очень узком,
Забитом вдоль и поперёк
Совсем застряли; и не русский
Витал приятный тут дымок.
Грузили здесь товары в сани,
И караульный голова
Наумов стал кричать, буянить:
«Давай дорогу, борова!»
Тут Ярцев выглянул и вышел.
За ним на воздух вылез царь.
Наумов стал ругаться тише.
Стал кто-то ныть как пономарь,
Бубня свое самозабвенно.
Возник немецкий человек
В чулках в полоску по калено,
И весь петрушичи одет.
Перо на щляпе мнёт ручёнкой,
Обозначая танец свой,
Царю целует руку звонко,
А тот качает головой.
И царь Семёна подзывает
Как переводчика, речёт:
«Как тут Дик-мастер поживает,  
И как торговлишка идёт?»

Глаз немца, бесконечно хитрый,
Лукаво в сторону глядит:
«Мой Царь, скажу о просьбе личной –
В Москве торговля вся горит.
Прошу я к грамоте опричной,
Что я недавно получил,
Царева пристава, чтоб лично
Меня и торг мой защитил.
«Тебе дать пристава? Дам, ладно.
Он всех сумеет удержать.
Сказал царь, – но казне накладно
Его комить и содержать.
Весь подчинили мир торговцы,
Товар, нажива и рубли,
И правят миром не литовцы,
Не турки и не короли.
Купцы меня толкают к морю,
Князьям и так живётся всласть,
Я их и Строгоновых ссорю,
И укрепляю этим власть.
От нас лес нужен англичанам,
Чтоб строить сотни кораблей.
Без них нельзя островитянам
Разбить испанских королей.
А немцы Балтику закрыли,
А ты нажился на войне.
Хитры всегда торговцы были,
И потому не любы мне!»
«Я заплачу!» – купец кивает.
И царь о просьбе говорит
Семёну, тот запоминает.
Немчин царя благодарит.
Царь улыбается свирепо
И немцу хитрому речёт:
«Тебе пять тысяч должен с лета.
Как бы нам выполнить расчёт?
Узка для нас двоих дорога,
Не знаешь, как мне поступить?»
Немчин напрягся, нос потрогал:
«Хочу я долг тебе простить!»
«Так власть менять на деньги нужно!» –
Ударив Дика по плечу,
Иван смеяться стал натужно,
Махнул ваознице, толмачу:
«Вот так бы все давали деньги,
Я к морю вывел бы страну.
Князьям же жалко деревеньки,
Воз сена жалко на войну!»

...Вдоль мшелых каменных строений
Среди владыкина двора
Царь шёл, от мысленных роений
Болела страшно голова.
Хрустели битые на плитах
Осколки глиняных горшков,
Лежал тут длинный ряд убитых
Среди бочонков и мешков.
Вокруг побоища остатки:
Одежды рваные куски,
Щепа от древков копий, шапки
И затуплённые клинки.
Во всех углах, в раскрытых окнах,
В дверях мелькание и стук.
Стрельцов толпа хмельных и потных
Несёт с крыльца большой сундук.
Стоят опричники, а рядом
Хмельная девка на кулях
Мычит немая, и наряды
Мнет патриаршие в руках.
И с нитей порванных досуже,
Как слёзы сыплет жемчуга;
На плиты каменные, в лужи,
Навоз и кровь – сама нага...

«Царь!» – шум тут сделался сильнее.
Все побежали по двору.
В руках опричников затлели
Замки пищалей не к добру.
Всех любопытных криком злобным
Наумов быстро разогнал,
И обезумевшим, голодным
Собакам кости побросал.
А то брехали беспрерывно.
В палаты двери растворил,
Всё осмотрел и следом чинно
Царь во владыкин двор вступил.
Он шёл по гулким переходам,
Скрипучим лестницам, ходам,
И словно знал всё, будто годы
Провал во ключниках здесь сам.
«Позвать мне сотенного!» – тыкнул
Царь пальцем в сторону крыльца,
И вот уже под шум и крики
Тащили нужного стрельца.
Ногою пискнувшую крысу
Отбросив, в трапезную дверь
Раскрыл опричник белобрысый,
И встал безмолвно меж скамей.
Иван на древний трон владыки
Воссел у длинного стола.
На фрески стен златые блики
Бросало солнце из окна.
Он оглядел резьбу под сводом;
Орлы и каменные львы,
Покрыты красочным обводом,
Играли золотом канвы.
«К мосту успеем мы доехать, –
Сказал Иван, – несите есть!»
Слова меж слуг, как будто эхо
Раз повторилось пять иль шесть.
Стрелецкий сотник был поставлен
Перед Иваном, отвечал,
Как был идти сюда заставлен,
И как владыка осерчал.
Сопративлялись тут бояре
Монастырёвы, вся их рать,
И по опричниками стреляли,
Пришлось палаты силой брать.
Иван его рассказ дослушал,
Взглянул на блюда на столе,
Неспешно курицы откушал,
Заметил странный сор в вине.
На всякий случай чашу кинул
Со звоном об пол, закричал.
Небесный свет внезапно сгинул,
Померк совсем в его очах...

Его скрутило крепче дыбы.
В пространстве двинулись вокруг
Медведи, птицы, волки, рыбы,
Сквозь лес из человечьих рук.
По небу двигались кометы
Убитых клича имена
И с отсечённых рук браслеты
Слетали звякая у дна.
Вслед за зверьём, в одежде тёмной,
Сминая руки как траву,
Шёл демон и косой огромной
Водил по связанным во рву.
Гул мерный шёл от тех движений,
Как будто между жерновов
Зерно мололи, слабо пенье
Неслось далёких голосов.
На лбу у демона туманы,
Шаги слепы и тяжелы,
И косит демон тот поляны
Из рук людских, как луг травы.
И вот среди имён невнятных
Ивана имя раздалось,
И пальцы длинные в нарядных
Перстнях увидеть удалось.
Коса ударила немедля,
И боль по телу разнеслась,
Но и пореза не заметно.
Тогда опять коса прошлась.
Как пытка боль опять пронзала,
Покуда мрак не просветлел.
И повторилось всё сначала:
Лес рук качался и хрустел...

Тьма, вспышки разные по силе...
Иван увидел солнца свет.
Чернавки молча разносили
Среди обедающих хлеб.
Ещё звенела и катилась
По полу чаша и вино,
Стена которым окропилась,
На пол ещё не всё стекло.
Никто мгновений не заметил
Что длились вечность, получив
Другую чашу, царь помедлив
Её отставил не отпив:
«Ведь пост сейчас – вина не пейте!»
А Ярцев вовсе и не пил –
Капусты квашенной и редьки
С грибами только и вкусил.
Послал Иван смотреть подвалы,
Плененных всех переписать,
Распорядился сеновалы,
Ледник, кладовки обыскать.
Ещё дал много указаний:
Кого, зачем и как пытать,
И что венцом для всех дознаний
Должно быть – про деньгу узнать.
Узнать, где у купцов зарыты
Горшки с каменьями, деньгой.
Потом ушёл царь с грустным видом,
Закрылся в комнате пустой.
И быстро там угомонился.
В тиши он долго пребывал.
Не то заснул, не то молился.
Тут Ярцев в келью постучал.
В ответ не слышалось ни звука.
Лишь снизу шум многоголос.
И Ярцев очень был испуган:
«С царём беды бы не стряслось!»
Вокруг опричники собрались,
Решили лестницу к окну
Поставить, медленно поднялись
И заглянули в глубину.
Там ничего не увидали,
Не разглядели ничего.
Лишь край стола и полог спальный
Они увидели в окно.
И все в смятении великом:
Бояре, рынды и стрельцы,
На двор снесли святые лики.
Им помогали в том чернцы.
Петь стали громко во спасенье,
Надеясь демонов унять,
Чтоб Дух Святой и проведенье
Решили им царя отдать.

Рек Ярцев Семину: «Проснётся
Наш царь улышав круговерть?»
Ответил Семин: «Обернется
Для нас концом Ивана смерть.
Вдруг царь пропал, ушёл и умер?
Странны чудачества его.
Что делать после, ты подумай!»
Присел тут Семин на бревно.
Угрюмо гдядя на поющих
Сказал: «Суди тут не суди –
Среди обиженных и злющих
Что ждёт опричных впереди?
Грядет смерть семьям приближённых,
Служил кто, или не служил.
Велик круг нами разорённых.
Вять для примера род Ратши.
В нём все Челяднины, Слизнёвы,
Татищевы, Бутурлины,
Жулёбины и все Чулковы,
Родня Чулковым – пол Москвы.
Лишь их потери перечислив,
Поймёшь – мир кровью истечёт.
Царевич слаб, ему бы мыслить
Про цацки, нянек, сладкий мёд.
Нам на него не опереться –
Он первый нас загонит в гроб.
Умрёт Иван – не отвертеться
С врагами встретиться лоб в лоб.
Нас пара тысяч беззаветных,
А все другие – подлый сброд,
Среди могучих и не бедных,
Отмщенья жаждущих врагов.
Не дай Бог смерти государя!
Тогда останется бежать
Бросая всё в Литву и дале,
Покуда будет твердь держать!»

Толпа неистово шумела.
Волненье всем передалось.
Пошёл снег медленно, несмело,
И белым все заволоклось.
«Идёт наш царь! Открылся! Вышел!
И слава, Господи, тебе!» –
Вскричали радостно на крыше,
И повторили на крыльце.
Сначала рынды появились,
Затем Наумов – он сиял,
Как будто в битве отличились,
И словно он царя спасал.
И окружённый плотно ратью
На воздух вышел государь –
Весь в чёрном монастырском платье,
Толпу не видя, глянул вдаль:
«Что за смотрины здесь и пенье?
Вам больше дела не нашлось?
Сброд кособрюхий, пшли живее!»
«Жив царь!» – повсюду разнеслось.
Пошёл царь, крыльями одежды
Маша, как ворон на ветру,
И в полном здравии, как прежде,
По замощеному двору:
«Пора нам ехать, христиане!»
Коней никто не распрягал.
Все влезли в седла, влезли в сани,
И царский поезд поскакал.

Напротив серых стен кремлёвских
На бреге Волхова-реки,
В разрывы чёрных туч бесовских
Лучи от солнца дол секли;
Холмы в щетине рыжих веток,
Снега, торосы, плавни, льды,
Завесы из рыбачьих сеток,
Дворы торговой стороны.
Вдоль чёлнов кверху дном лежащих,
Плотов и лодок вмёрзших в лёд,
Причальных голых свай торчащих
Стоял безмолствуя народ.
Люд новгородский колыхался –
Тёк как змеиный чёрный хвост
И взглядом каждый обращался
Со всех сторон на длинный мост.
Он кремль со стороной торговой
Другой крутой соединял,
И полыньёй под ним огромной
Воды зловещий зев зиял.
Тут в Волхов, полный до отказу,
Людей кидали жив иль мёртв,
Кого под крики, коих сразу
Несло течением под лёд.
Тут казнь и жертвоприношенье,
Как будто Сатанил восстал,
И водным духам утешенье,
Здесь Вельзивула пьедестал.
Как будто Русь Батый решился
Ужасной карой наказать,
Вновь силой чёрной навалился
Люд христианский истреблять.
Стояли здесь на всех подъездах
Стрельцы, и близко, и вдали
Боярских детушек разъезды
На казнь захваченных вели.
Пар от дыхания над брегом
Туман лесной напоминал –
Во вспышках солнечных над снегом
Он бледной радугой сиял.
Гремели изредка пищали
Среди домов и у моста –
То вверх, то в головы стреляли
Остерегая иль казня.
Рыданья, крики человечьи,
Собаки лают, кони ржут,
А в небе вороны зловеще
Летают бесконечный круг.

«Дорогу!» – хлёсткие удары
Царю прокладывали путь.
Толпу пугая смертной карой
Толкал конвой всех как-нибудь.
К заборам многие прижались,
Кляня несчастную судьбу,
Кто не успел, лежать остались,
От боли корчась на снегу.
На берег поезд въехал шагом,
Стрельцы проворно развели
Толпу своими бердышами,
И помогли ещё плетьми.
«Царь!» – любопытствуя со страхом,
Кто помоложе лез вперёд.
Толкнули молодца в рубахе –
Упал саням он поперёк.
Ближайшим людям было видно
Как хочет встать, но не дают –
Его колени и копыта
Коней толкают, валят, бьют.
Под топот поезда ритмичный
Зовут со всех сторон его,
Свистят, а он, как куль тряпичный,
Уже не видит ничего.
Опричник из царёвой стражи
Согнулся низко во седле,
Ударил парня саблей дважды,
И тот остался на земле.
Полозья медные, копыта,
Кровавый труп вдавили в снег.
Конвой сомкнулся над убитым,
И дальше свой продолжил бег.

Мост был широк – по праву руку
Состояли ждущие суда,
С прислугой, семьями, разлуку
Предвосхищая навсегда.
По леву руку московиты:
Стрельцы, дворянские сыны,
Как злые барсы яры видом,
И действом сим возбуждены.
Жар ног босых, как будто пламень,
Свёл снег и выставил на вид
Моста сырой и скользкий камень
В навозе, щепках и крови.
Сквозь слюдяную ширму-дверцу
Из полумрака царь глядел
Как прижимая руки к сердцу
Старик на корточках сидел.
Босой старик в рубахе грязной,
Над ним молодушка склонясь
Шептала что–то несуразно,
Румянцем ярким залилась.
Заметив взгляд царя схватилась
Оправить косу – нет косы,
Не плетена, перекрестилась,
Укрыла ноженьки босы.
Стоял с девицей рядом отрок,
Вокруг с отвагою взирал,
И руки с кольцами верёвок
К груди тщедушной прижимал...

Иван опять о чём-то думал,
Охрана грозная ждала.
Вокруг расхаживал Наумов
И с губ его неслась хула.
Он вдруг застыл на полушаге,
Всё на мгновенье замерло.
«Идёт, смотри, палач Скуратов! –
Заметил кто-то рядом зло, –
Теперь в палачестве он лучший,
Его нам славы не добыть.
Царю он стал глаза и уши,
Горазд хоть тысячу убить!»
Хитра Скуратова ухмылка,
А в ней презрение и страх,
И он идёт не так уж пылко,
Свет прогорел в его глазах.
Как будто кануло в нём солнце –
Малюта прежний, да не тот:
На пальцах рук чужие кольца
И весь в крови с главы до ног.
Подали списки и листая
Скуратов быстро говорил,
Иван глядел в листы кивая,
Помалу мёд горячий пил.
Дьяк в эти списки пальцем тыкал:
«Подьячий Маслов, дочь и сын!»
А рядом злобно имя кликал
Вокруг Безопишев Угрим:
«Теперь подьячие: Сухаев
Иван, с женой и дочерьми,
Григорьев, Тимофей Богаев,
С сестрою Марфой и Сурьмин.
Васюк Шамшиев и Уваров
Неждан и трое сыновей,
Дочь и жена с Ильёй, Иваном
Из дворни, Тёмнев Алексей!»
Дьяк грел чернильницу свечою,
Грыз ногти, Ярцев задремал.
Край плахи мелкою щепою
Крошился, перстнем царь стучал.
Молился тихо Поливанов.
Дрова сухие принесли.
Рутина, холод, близь Ивана
Костёр сложивши развели.
Огонь не шёл, в трут били кремнем,
В солому сыпали искрой.
У самой плахи старец древний
Сам умер, был ведь чуть живой.

...«Богдан Воронин со женою
И сыном Карпом, Петр Петля
С женой да братом Неустроем,
Дьяк Воропаев, Линь Илья,
И Маслов Фёдор, дочь Ирина,
Жена, Будило Тимофей,
С ним сыновья Кирилл, Никита,
Молчан Рябой и брат Андрей»...

Уже опричники устали
Вину единую вменять,
И вместо «выбыл» просто стали
Одну лишь буквицу писать.
Подсудных всё не убывало.
Чернила кончились потом.
Дьяк стал, как ранее бывало,
Под строчкой ставить штрих ногтём.
Иван сидел усы кусая.
Узрел молодку без косы –
Она краснела всё, босая,
Но ни испуга, ни слезы.
Проснулся Ярцев вдруг в волненьи:
«Кто я, где я, почто народ?»
За братом смелым в то мгновенье
Молодку бросили под лёд.

...«Сыслёвы все, Иван, Василий,
Поплёв Суббота, сыновья,
Петр Блёклый и Семен Красильев,
А также вся его семья.
Потом Палицыны семьёю –
Всего пятнадцать человек,
За ним Шельга и братьев трое,
Кузма Третьяк и с ними Грек»...

Ещё поставили колоды,
Сменили сабли, топоры,
И одуревшие до рвоты
Ушли зеваки во дворы.
Дул ветер, быстро вечерело.
До тьмы решили продолжать.
Кого собрали – тут отделать,
Других до утра придержать.
Подьячих, дьяков и поквасов,
Конюших, чашников, чернцов,
Ткачей, дворянчиков, помясов,
Истопников, простых писцов,
Их жён, детей и домочадцев
Рубили тут, что было сил.
Поднялся царь, подпрыгнул Ярцев,
К саням поспешно потрусил.
«Монастырёвы и Цыплятьев,
Владыка, Котов и Сырков
Пусть ждут утра!» – царь поднял платье,
Чтоб не пристали грязь и кровь.
Но грязь к царю уже пристала.
Он ждал видения и сна.
«Господь... – откуда-то звучало, –
Ты сам их веси имена!»

...Разграбив храм святой Софии,
Иконы корсуньские взяв
И мощи древние, святые,
И всё убранство разметав,
Михайлицкий, Хутынский, Юрьев,
Антониев монастыри,
Оплот изменнических ульев
Без сожаления сожгли.
И храм святого Варлаама,
Жён-мироносиц и потом
Святых: Климента, Николая
И Пятницы Праскевы дом.
И храм Николы Чудотворца,
И церкви многие ярясь
Опричное громило войско,
Им потакал Великий Князь.
Когда от мёртвых запрудился
Весь Волхов, бросив мертвецов,
Царь хмуро в поле удалился
В опричный стан и стан стрельцов.
Чуму, пожаров ожидая
В шатрах у стен градских стоял,
Пленённых муча и пытая,
В уезд охотников послал.

Полки пошли с наказом царским –
Не рассуждать и не щадить,
Под предводительством боярским
Кругом пятины разорить.
Белоозерские пятины,
Затем Бежецкую, Шелонь
Громили ярые детины,
Древянскую, Усвят и Воль.
Сынов и внуков московитов,
Которых стал переселять
Сюда ещё Иван Великий,
Родами стали убивать.
Пришла погибель для Дубровских,
Каменских и Коротневых,
Отчёвых, Паюсовых, Сольских,
Гагариных и Квашниных.
Крестьян убитых не считали,
Что тягло чёрное несли,
Стопы и руки отсекали,
Чтоб в муках кровью истекли.
Жгли избы, резали скотину,
Оклады брали из церквей,
Нырнули в лютую пучину,
Казалось краю нету ей.
Живых же прочь переселяли,
Босыми гнали стар и млад,
Красивых девок отбирали –
Вели полоном в Новоград.

Казнив Цыплятьевых и с ними
Монастыревых, царь услал
Владыку Пимена в унылый
Острог, в оковах там держал.
Потом пол Новгорода взявши
В свою опричнину, Иван,
С монастырей его предавших
Решил собрать дань в свой карман.
Велел с них взять по тридцать тысяч
Златых рублей и серебро,
И пусть Борятинский всё взыщет,
Мишурин, Пронский, Старого.
Отделав Новгород толково,
И славу Господу крича,
Орда опричных воев к Пскову
Аки зверьё пришла рыча.
Все псковичи в одеждах белых
Во поле вышли пред стеной,
В рядах коленопреклоненных
Молили милости одной.
Просили их вести на небо
К вратам Господним золотым,
И за святым царём все слепо
Пойдут куда он скажет им.
Случилось чудо – царь смягчился,
На разграбление не дал  
Опричным Пскова, удалился
От древних стен и станом встал.
По спискам взял кого изволил,
Пытал, казнил как хочет он,
Две сотни, триста обездолил,
В Москву погнал с собой в полон.
Чудесным образом спасённый,
Как Китеж-град по небу плыл,
Застыл Псков весь завороженный,
И Бога лишь благодарил.

Всё хуже делалось Ивану,
Не приходила благодать.
Он превратил всю душу в рану,
И продолжал её терзать.
Любил бродить по старым храмам,
Вот и у Медни был такой –
Разбит опричником упрямым.
Остановил здесь царь конвой.
Луна сочилась через щели
Закрытых ставень, иней, снег
Лежал под сводом, ветры пели
Молитвы будто человек.
Скрипели петли, кони ржали
Среди умершего села,
У церкви брошенной стояли
Царевы сани, ночь была.
Благообразная старуха
С ключом застыла у двери.
Стояли рынды, и до слуха
Их доносчился стук внутри –
Шаги царя во церкви белой.
Уж долго был он там один
Среди резьбы заплесневелой,
В лохмотьях дряблых паутин.
Гдядел совой в пустые ниши,
Где были раньше образа.
Ему казалось, кто-то дышит,
Из темноты глядят глаза.
Он здесь хотел унять томленье,
Огонь, что адской болью жжёт.
Мечтал о том, что на мгновенье
Боль бесконечная пройдёт.

«Господь, зачем кругом такое:
Все эти люди и дела?
Давно не нахожу покоя –
Душа отчаяньем полна.
Моих детей в годах незрелых
Рукой бездушной ты отнял,
В делах державных дерзновенных
Ни разу счастья не давал.
Всё через силу, потом многим,
Всегда один, почти изгой,
По острым иглам босоногим
Вёл как слепца в степи пустой.
Ты взял жену Анастасию,
В замен не дал мне ничего.
Ты отобрал мою миссию,
Во тьме оставил одного.
Я ждал твой глас в разгулах диких
Средь обесчещенных дев, жён,
Среди опальных и убитых,
Сожжённых сёл – ты не пришёл.
Глядишь, молчишь, бессилен странно,
А я распахнут пред тобой.
Исподтишка и постоянно
Ведёшь меня к судьбе такой.
Неужто я напрасно верил
И службы нощные стоял,
Неисчислимых жертв не мерил
И златом церкви осыпал?
И получил врагами полный
Дворец отцовский, слуг-убийц,
Народец нищий, недовольный
И вместо верных жён – блудниц.
Терпеть уж больше нету мочи,
Одна молитва лишь чиста.
Сейчас возьмёшь, средь чёрной ночи
Иль в утро Страшного суда?
Твои я души отбираю,
В скитанья вечные гоня.
Тела на части расчленяю
Не исповедовав казня.
Не допускаю по обряду
Их христиански хоронить.
Казню семействами всех кряду,
Чтоб вклад не мог никто вложить.
Никто в церквах не поминет их.
Без отпевания, креста,
В могилах общих да собачьих,
Вступают в адские врата.
Коль ты не судишь их при жизни,
То буду я твоей рукой,
Но свет своих великих истин
Не укрывай с усмешкой злой.
Молю, презрительно из ликов
Мне взглядом сердце не пронзай,
И сновидений полных криков
В рассудок мой не засылай.
Молчишь и смотришь отовсюду –
Мне тяжко с этим взглядом жить.
Но всё равно хочу и буду
Свои деяния вершить.
Кто из живущих твой избранник,
Кто за тобой несёт твой крест?
Смотри, иду по миру странник –
Один как ты, один как перст.
Спасу я весь народ от порчи,
Поставлю всех у врат твоих,
Пусть мне достались злые корчи,
Готов я к жертвам для других.
Вменят враги мне кровь за многих,
И будут вечно клеветать,
А в это время в масках строгих
Как прежде Русью торговать.
Прости меня за эти крики,
Мне тяжко быть рукой твоей.
Мой род – одни святые лики,
И к ним и мне пора скорей.
Устал я – тягостна дорога.
Во всех краях и на Руси
Смерть накликают мне до срока.
Мне страшно – Господи, спаси!»

                                       ЭПИЛОГ

Обратный путь к Москве был долог:
Полон и девки и возы,
Богатства груды, страшный голод,
Чума, предчувствие грозы.
Приметы, лунное затменье,
Хмельной разгул, разбой, садом,
Убийства и исчезновенье
Людей опричных чередом.
В чащобах, в ямах у задворок
Находят чёрные тела.
Друг друга били? Или ворог?
Иль дело Божьего суда?
В деревне Медня с пыткой, дыбой
Казнили взятых псковичей,
Других в Торжке в избе закрытой
Сожгли, потом пошли быстрей.

Чем всё закончилось – известно:
Давлет-Гирей Москву спалил,
Иван же в Новгород безвестно
Бежал и там во страхе жил.
А всех опричников, сбежавших
От крымцев, стал он заменять
На осужденных, казни ждавших,
И ссыльных стал обратно звать.
И в битве у села Подольска
Рать турок с крымцами разбил,
И басурманское всё войско
В Оке кровавой утопил.
Увидев в этом знак небесный,
Что Бог его за всё простил,
Иван опричнину уместно
И безвозвратно отменил.
Переселил дворян обратно,
И всё что мог живым вернул,
Людей замученных, стократно
В церквях и храмах помянул.

Что это было, кто ответит?
И кто был этот человек?
Его звезда сквозь время светит,
Манит к себе который век.
Кто мог бы сделать это лучше –
Казань, Сибирь, Литва и Крым,
А был ли кто его похуже,
И кто бы мог сравнться с ним?
Он разорил всё государство,
И создал Смуту на сто лет.
Романов сел потом на царство,
Поляки заперлись в Кремле.
Он воскресал в других и правил,
И узнаваем до сих пор –
Предатель собственных же правил,
Судьбы своей и царь и вор.

ГЛОССАРИЙ

Константинополь – столица Византийской империи, основанной римским императором Константином Великим, установившем главенство христианства в империи, первый христианский святой монарх.

Ливония – юго-восточная Прибалтика.

Нарвал – морское млекопитающее из отряда китообразных.

Ляхи – поляки, литовцы (здесь и далее для XVI века).

Холоп – человек низкого происхождения, слуга, бесправный работник.

Жилец – слуга в богатом доме, наемный работник.

Стрельцы – профессиональные воины, находящиеся на царской службе, вооруженные огнестрельным и холодным оружием.

Разбойный приказ – государственное учреждение, выполняющее функции розыска и наказания уголовных преступников.

Митрополит – второй по старшинству после патриарха высший чин православной церкви.

Мошна – кошелек.

Дьяк – служащий государственного органа власти.

Казарка – птица семейства утиных.

Опричь – кроме того, другое.

Рында – телохранитель.

Боярин – высший дворянский военный и государственный чин.

Чернь – городские низы, бедняки.

Кормовой приказ – государственное учреждение, ведающее вопросами выделения земле ных участков и населенных пунктов для обеспечения служащих дворян.

Тать – вор.

Чадо – ребенок.

Челядь – слуги, охрана, наемные служащие.

Скарб – домашнее имущество.

Дрань – кровельное покрытие из деревянной черепицы.

Великий князь – старший из русских князей.

Невель – город в Псковской области.

Хляби – поверхность жидкости.

Попона – накидка для лошади.

Черкеска – кафтан с маленькими карманами для зарядов огнестрельного оружия на груди.

Басурманский – не русский.

Детушка боярский – младший воинский чин, примерно соответствующий прапорщику.

Пищаль – ручное огнестрельное оружие, мушкет.

Споро – быстро.

Опричнина – другое, относительно привычного.

Слобода – обособленная застройка городского типа, часто имещая особенности, связанные с характером компактно проживающего населения.

Кистень – холодное оружие ударного действия.

Булат – сорт высококачественной стали для холодного оружия.

Хоругви – знамя, церковный символ.

Бурка – длиннополая войлочная одежда.

Статки – налог, дань.

Земство – система самоуправления территории.

Удел – территориальная единица разной принадлежности и размеров.

Истукан – скульптурные изображения ячейках богов.

Тын – забор, стена из бревен.

Кромешники – прозвище данное опричникам в народе.

Земской Собор – съезд представителей местного самоуправления.

Пятина – мелкое территориальное образование.

Псарь –  слуга, отвечающий за собак хозяина.

Крамола – нарушение принятых клятв и устоявшихся правил.

Дыба – подвешивание человека за конечности в качестве пытки.

Аспид – змей.

Сиречь – то есть.

Плаха – помост с деревянной подставкой под голову казнимого.

Баскаки – золотоорденские сборщики дани.

Ушкуйники – новгородские разбойники.

Тур – бык.

Бердыш – длинный топор – подставка для стрельбы и пищали.

Перст – палец.

Детинец – крепость.

Вельзивула – один из слуг дьявола.

Волхвы – языческие колдуны.

Тягло черное – выплата дани, налога.

Полон – плен.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИМЁН

Писсаро – Франси;ско Писа;рро-и-Гонс;лес — испанский конкистадор, завоеватель империи инков.

Мартин Лютер – германский церковный реформатор, основатель евангелическо-лютеранской церкви.

Филипп Испанский – Филипп II – король Испании с 1556 по 1598 гг. из династии Габсбургов.

Иоанн Предтеча – пророк, первый святой, предсказавший приход Иисуса Христа и крестивший его в реке Иордан.

Басманов – (Алексей) боярин, один из инициаторов опричнины, был казнен после разгрома Новгорода в 1570 году.

Бельский – (Богдан) думный дворянин, дипломат, воевода. После смерти Ивана служил царю Федору, царю Борису Годунову, Лжедмитрию I и полякам, за что был произведен в бояре. После назначен воеводой в Казани, где и убит жителями.

Ушатый – (Семен) князь из не богатого княжеского рода.

Скуратов – (Малюта Бельский) близкий родственник царя, опричник, воевода, палач, погиб в Ливони при штурме города недалеко от Ревеля (ныне Таллин).

Блудов – (Игнатий) рында – телохранитель царя, опричник, представитель бедного дворянского рода.

Константин – (Великий) император Римской империи с 323 по 337 год, покровительствовал христианству, перенес столицу империи в построенный им Константинополь (ныне Стамбул), христианский святой.

Мстиславские — княжеский род, происходил от Евнутия — третьего сына
Гедимина, великого князя Литовской Руси, их статус был выше, чем у большинства другил Гедиминовичей при дворе русских государей. По знатности их ставили выше Рюриковичей.

Гедемины – прямые потомки Гедимина, великого князья литовского, в ту пору, когда Литва занимала большую часть Киевской Руси вплоть до города Вязьмя. К Гедеминовичам относились в том числе князья Трубецкие, Бельские, Булгаковы-Голицыны.

Митрополит Афанасий – духовник Ивана Грозного, участвовал в Казанском походе, избран в митрополиты по настоянию царя, отказался от чина после введения опричнины под предлогом болезни.

Князь Юрий Кашин – боярин и воевода, участник многих военных компаний того периода.

Ховрины – древний и богатейший боярский род, выходцы из Крыма.

Григорий Чулков – представитель мелкого дворянского рода из Литвы.

Ратши – группа дворянских родов, ведущих свою линию от Ратши (Ратмира), боярина Александра Невского – Булгаковы, Бутурлины, Волковы, Жулебины, Зелёные, Каменские, Мусины-Пушкины, Слизнёвы, Челяднины, Чулковы и другие.

Курбский – (Андрей) князь из рода Рюриковичей, воевода, входил в ближайший круг Ивана Грозного, сотрудничал с польско-литовским королем, пришел к нем на службу, получил город Ковель, землю на Волыни и в Литве, 28 деревень.

Сильвестр – новгородский священник, советник царя и его соправитель до начала опричнины.

Александр Адашев – казначей, дипломат, создатель и руководитель Избранной Рады - правительства московского государства в 1540–1550-х годах, отстранен от государственной деятельности из-за полиции своей семьи по отношении к царю.

Василий Юрьев - (Захарьин) боярин, родственник первой жены Ивана Грозного, родившей будущего царя Федора, в охранении прав которого на престол видел свое предназначение.

Макарий – патриарх, венчавший Ивана Грозного на царство, апологет божественности царской власти, активный участник внутриполитической жизни.
Шишков – родственник опального боярина Адашева.

Сытин Федор, Алексей – братья жены опального Александра Адашова.

Князь Воротынский – (Михаил) боярин, выдающийся воевода, герой взятия Казани, в последующем, после возвращения из опалы, наголову разбил турецко-крымское войско Давлет-Гирея близ нынешнего Подольска у Молодей.

Князь Курлятьев – (Дмитрий), боярин, был в близких отношениях с Сильвестром , Адашевым и Курбским, отказался присягать Дмитрию , сыну тяжело болеющего Ивана Грозного.

Князь Шоховский – (Иван) участник подготовки государственного переворота под руководством князей Старицких.

Давлет-Гирей – крымский хан, вассал турецкого султана.

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ АВТОРА

ПРОЛОГ

Глава первая
      МОСКВА, КРЕМЛЬ, ДЕКАБРЬ 1564 ГОДА

Глава вторая
      ОПРИЧНИНА
          
Глава третья
      КРОМЕШНИКИ. ЦАРСКАЯ ОХОТА 1570 ГОД

Глава четвёртая
      ПОХОД НА НОВГОРОД

ЭПИЛОГ

ГЛОССАРИЙ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИМЁН
                                                                                                                        

© Copyright: Демидов Андрей Геннадиевич, 2017
Свидетельство о публикации №117011309433

сборник стихотворений о России (Поэмы и циклы стихов)

                                    Демидов
                           Андрей Геннадиевич    

                     КЛЮЧИ ОТ РУССКИХ ДВЕРЕЙ

                          Сборник стихотворений
                                     о России

                                От автора

Искусство, это одно из самых непрактичных вещей в мире. Но, если задуматься, все главные вещи в нашей жизни не практичны. Любовь не практична, нежность не практична, смысл и справедливость не практичны. Не практична и сама жизнь и Бог. Странно, что самые главные вещи в нашей жизни непрактичны! Но от этого только их величие ещё более сияет!
В этом сборнике есть и искусство и жизнь, и поэтому это, наверное, 124 самых непрактичных стихотворений!
Приятного прочтения….

          А что же есть Россия для меня?

А что же есть Россия для меня?
Июльский полдень марево колышет,
Резвится жаворонок, песнями пленя
Все облака, одно другого выше?
А небо – бесконечный океан,
И поле – бесконечная дорога,
И я, радушный русский великан,
Под небом тем прямой наследник бога.
«России нет! – кричат со всех сторон,
Её предатели Америке продали,
Предатели взошли на шаткий трон,
Стяжая иноземные медали!»
Россия где? Наверное, во мне.
Россия в нас. Пока ещё живая.
Она сейчас не может жить во вне,
Прекрасная и вечно молодая!

15.9.16

                 Мы напрасно одни

Опрокинута в небо, синеет река,
А ромашки как снег летним утром;
Здесь в полях и лесах заблудились века,
Растворились в росе перламутром!
Левитановский почерк берёз и ракит
В бесконечность несёт панорама,
И от края до края на солнце блестит
Золотая музейная рама...
И Россия ушла в корни этих берёз,
Поселилась в иголках сосновых,
И тихонько зовёт нас в мир сказок и грёз,
Из домов многолюдных и новых!
Бесконечная жизнь, нескончаемы дни,
Только силы уходят до срока;
И среди суеты мы напрасно одни,
В двух шагах от родного истока...

4.10.16

                    Снег

Снег бывает разный;
Колючий как песок,
То серый, то прекрасный,
Снежище и снежок...
Снег бывает липкий,
Ложится вдоль ресниц,
Стоит морганой зыбкой,
Закрыв огни столиц!
Летит горизонтально,
Взлетает даже вверх.
Судьба его печальна –
Холодный фейерверк.
Снег – мёртвый дождь... Слетая
На нас не навсегда,
Он попросту сухая
Весенняя вода!

22.1.17

                      Люди как люди

Люди как люди, страна как страна –
В солнечных пятнах купается степь,
Небо полощется словно вода,
Краем своим моет сонную твердь!
Полдень как полдень, любовь как любовь –
Тающий мёд на желанных устах.
Птицы летят над морями хлебов,
Плещет река под опорой моста...
Воля как воля, вода как вода –
В золоте ржавом макушки церквей,
Путник бредет – ни кола ни двора,
Мальчик купает усталых коней.
Встречи как встречи, слова как слова –
Тучи морщинами в небе сошлись,
Будет нам ночь и нежна и честна,
Лунной серьгой приукрасится высь!
Годы как годы, вино как вино –
Жизнь будто спичка горит на ветру.
То, что пройдёт, не вернёшь всё равно,
Дни не гони – скоро сами уйдут!
Будут и слёзы на тёплой щеке,
Будет и пот пробиваться под бровь;
Помни слова те, что я на песке
Вывел навечно про нас и любовь!

16.9.99

                         Рождество

Трещит камин и ходит кот по кругу,
Замыслив шалость или колдовство,
И о любви мы говорим друг другу
В плену желаний в ночь на Рождество!
А за окном висит вуаль из снега,
Скрывая будущее в белой мгле,
И там мороз, а здесь два человека
Рисуют пальцами сердечки на окне...
1Стекло окна туманит пар дыханий,
Легко и невпопад мы говорим,
А зимний вечер полон ожиданий,
Чудесных грёз, понятных нам одним!
Уйдёт зима, пройдёт весна мятежно,
И может быть у моря далеко,
Мы этот день волшебный вспомним нежно,
И станет нам и сладко, и легко!

17.9.14

                   XX-й век

Иду куда глаза глядят,
То по Тверской, то по Неглинной
Сквозь март, а мысли невпопад
Всё ткутся ниткой паутинной...
А тонкий лёд почти как лак,
Машин гудки, туманный морок,
А я ищу какой-то знак –
Тот, что не ведом, но так дорог!
Куда ушёл двадцатый век –
Век самый длинный, самый страшный,
Семь миллиардов человек
Оставив на планете нашей?
Безумный век кровавых войн,
Искусства и полёта к звёздам,
И как понять, прошёл ли он
С календарём закрытым просто?
Наверно люди всё-же лгут –
Хотят забыть всё поскорее...
И век двадцатый снова тут,
Не став от времени мудрее!
Опять война, война, война
И гонка бешеной науки!
Цивилизация больна –
Всем нам опять готовит муки...
Переживаю дежавю
Идя по улочкам знакомым,
Недружелюбие ловлю
Из неба, будто я не дома!
И словно это не Москва,
А Сталинград за год до битвы!
И тихий день – фантом из сна,
Где бесполезны все молитвы...
Мне невозможно превратить
Врагов в друзей, как ни стараться –
Их можно только победить,
А можно им на милость сдаться.
И где же двадцать первый век,
Век благоденствия и счастья?
Он не настал, его здесь нет –
Он лишь мираж среди ненастья!
А дождь набрав весенних сил
Полил нещадно, по-московски,
И вечер синим оттенил
Мои печальные наброски...

22.3.14

                 Бах, дождь, Москва

Холодные дождинки бьют в огромный чёрный зонт,
И топит Бах Москву аккордами органа.
А зонт из края в край перекрывает горизонт,
От красных звёздочек Кремля до ресторана.
Вот ты и я, и ресторан, и красное вино –
На кухне шеф кричит на суп, и сыплет соль и травы.
Глазурь дождя от тротуара брызжет на окно
И сохнет зонт, и сохнет плащ – и оба правы.
Могу ли быть беспечно счастлив я за счёт других,
Добро и зло интуитивно отвергая?
Не отвечая, мне московский дождь почти затих,
И Бах ушёл, и ночь настала всеблагая...

8.7.15

            Торт-Москва

Разлетаются мысли
Как осенние листья,
Незаметно уходят дни!
В чёрно-красные точки –
Календарные строчки
Превращают судьбу они...
В фиолетовой дымке
Вся Москва на картинке
С высоты Воробьёвых гор...
Мы с тобой по старинке
На осенней тропинке
Про любовь завёдем разговор.
Я скажу, что мечтаю,
Что влюблён и страдаю,
И везде вижу только тебя!
Ты ответишь, что знаешь,
Что ты тоже страдаешь,
Но предмет тех страданий не я!
В этом парке пустынном,
Как в сюжете старинном,
Безответная бродит любовь...
Опускается вечер
И дома будто свечи,
Как на торте-Москва светят вновь!
Мы расстанемся молча
И проедем сквозь полночь,
Вознесёмся в свои этажи...
Всё припомним однажды,
А не вспомним – не важно –
Впереди будет целая жизнь!

13.4.12

P.S.
Песня на эти стихи и на музыку автора
используется Наталией Гулькиной
в качестве песни "Торт".

                         Поздняя московская осень

Типичная осень
Без солнца и света –
Дождь листья уносит
И хочется снега...
И хочется ёлку,
И взрослым и детям,
В пахучих иголках,
В игрушках и свете!
Закончись мрак-осень,
Ты всем надоела!
Мы все тебя просим –
Дай ход зиме белой!
Пусть будут морозы,
Каток, лыжи, санки,
Сугробы, заносы –
Хоть езди на танке...
Пусь Новый год будет.
Скоее он будет!
И Новый год грянет,
Конечно настанет!
Как в танце подхватит,
Закружит, закрутит
И всех очарует,
Нас всех одурманит...

14.11.12
                

            Русская весна

И снова март, и на берёзах снегири,
И каждый ищет в небе лучики надежды...
Всю эту синь хоть пей, хоть в пригоршни бери
И надевай её на плечи как одежды!
Края полны огня, его уж не унять,
И как прибой тепло окатывает стены!
Издалека несётся эта огненная прядь –
Из центра вешней солнечной системы...
Исподний март – не лес и дол, а стыдобень!
Раздет до нитки мир, обобран и объеден –
Лес полумёртвый в этот первый вешний день,
Как самый распоследний нищий беден...
И вдруг как мёртвый бог, воспрянув ото сна,
Природа оживёт и встрепенётся всюду!
И если чудо не всегда ещё весна,
То русская весна – подобна чуду!

18.2.16

          Лентяй март

Плачут сосульки –
С крыш кап-кап...
А переулки
Хранят мрак,
А в переулках
Лежит снег.
Тут зима шутка,
А там нет!
Льдинки всё тоньше
В воде луж –
Будет чуть позже
И тут сушь.
Не бесконечен
Весне фарт –
Тянется вечно
Лентяй март!
Солнце не знает
Как с туч слезть,
Но припекает
Пока есть...
В окнах играет
Весь свет тот –
Город сияет,
Тепло пьёт!

22.5.12

              Тени-души

Сквозь блики витрин и рекламных огней,
По шумным московским проспектам
Бредут чьи-то тени и пары теней,
Но кажется нам будто снег там.
И кажется словно замылился глаз,
И это игра отражений.
Но тени идут и проходят сквозь нас
Навылет, как пули мишени!
Наверно в другой мир открылся портал,
Там душам противно и тесно,
А может быть души коллайдер создал
Из энергетических всплесков.
Однажды уселась тень рядом в кино,
Сеанс весь жужжала мне в уши,
Что центр аномалии, где-то в метро,
А тени не тени, а души...
Она мне сказала: «Нет места в аду
И всех по домам отпускают!»
И вот бродят души у всех на виду,
И тело себе выбирают...
Я с ней подружился, хотя до того
Была она вором из Риги.
Мне было общаться с ней очень легко –
Гулять и читать вместе книги.
И вот через год тень ушла навсегда,
И с улиц все тени исчезли –
Наверное снова расширился ад,
Расширился так, что все влезли!
А может, они просто скрылись из глаз,
Не видно нам их отражений,
И души как прежде проходят сквозь нас
Навылет, как пули мишени!

18.2.14

          Москва

Течёт под окном река,
Снег тает – она большая.
Стоит за окном Москва,
На небо смотреть мешая!
Ты в этой Москве жила,
А после тебя не стало.
Не то, чтобы умерла –
Меня ты любить стала...
Бетонный любви саркофаг,
Огромный, пустой, мертвенный,
Оставь же меня Москва,
Метро вскрой себе как вены!
Мне пусто в тебе теперь
Москва – ничего святого –
Никто я тебе и ей,
Лишь тени и пыль былого...

16.4.12

                   Отель, коктейль, коньяк...

Проснусь, а в доме тишина,
Водитель дремлет у подъезда...
Поеду завтракать туда,
Где быстро, вкусно и не тесно.
Дела несут меня волной
По бесконечныи стрелкам, встречам,
А я хотел бы быть с тобой...
Отель, постель, коньяк и свечи!
Дорога смерти по Москве...
На перекрёстках и проспектах
Играет солнце на листве,
На лицах и рекламных текстах!
Давно сгорел, давно другой,
И раны есть, что не залечишь,
А я хотел бы быть с тобой –
Отель, постель, коньяк и свечи...
От жён осталось двадцать лет
Душевных взлётов и падений...
Им хорошо, а может нет –
И всё течёт само собой,
Чтоб поменять всё – нету речи,
А я хотел бы быть с тобой,
Отель, постель, коньяк и свечи...

1.10.10

                 Сердце Родины

Тот кому я пишу, не имеет айпеда,
Не имеет айфона, лишь в год по письму.
Он живёт в деревушке, где нет интернета
И не знает, что я обращаюсь к нему!
Не завидует он ни деньгам, ни машинам,
Кроме пригоршни соли не сделал долгов,
Не мечтал и не рвался к карьерным вершинам,
Не убил и не предал, но нажил врагов!
У него умер дед и отец, мать и сёстры,
Нету рядом детей – их давно след простыл,
Тут заброшено всё – и мостки и погосты,
Со Второй мировой нет тут жизненных сил...
Чаща, выпас и дом крытый жёлтой соломой,
И зимой над тайгой дым от печки встаёт –
Сердце Родины спряталось в чаще у дома,
И я каждую ночь слышу как оно бьёт!

2.1.13

          Какой же он, русский

Какой же он, русский, как выглядит он?
Быть может он темноволосый
И голубоглазый как Ален Делон,
А нос неприменно курносый?
Быть может блондин он как финн и поляк,
А может быть русский темнее?
Кудрявый, уголий как терский казак,
В веснушках шатен, как евреи?
Какой же он, русский и кто он такой,
Где родина русских, столица?
Каков в проявлениях русский герой,
Которого мир так боится?
Наверно он тот, кто по-русски живёт,
И домом Россию считает.
Кто бедную родину не продаёт,
До смерти её защищает.
Не видит в деньгах божий смысл на Земле,
Не так как в Европах, где каждый
Поверил, что в рай попадут только те,
Кто очень богатый и важный.
А если всё так, а всё именно так,
И в формулировках всё верно,
То кто же подходит под признак и знак,
Кто к русским относится первым?
Фашисты такого вовек не поймут,
Ведь русский якут есть и ненец,
Есть русский калмык, армянин, алеут,
Татарин и русский чеченец.
Тот русский, кто русским гордится гербом,
По-русски поёт, русский знает,
Кто силу страны укрепляет трудом,
И славу её составляет!

11.4.14

               На Новодевичьем

Читается в дебрях кащунных старинных аллей,
Среди разномастных могил и надгробий,
История из миллионов трагедий людей,
Как строки в абзацах учебных пособий.
И на Новодевичьем кладбище тихий приют
Нашли палачи прямо с жертвами рядом –
Они в полнолуние песни тут вместе поют
И здесь поднимаются страшным парадом...
Особенно осенью в час замерзающих вод
Здесь сердце болит и трясёт от озноба,
И хочется весь размести небосвод
И листья осенние с отчего гроба!

25.4.16

            Кот-философ

Листья как медали –
Их деревьям дали.
Птицы улетали
Прямо на глазах.
И туманы, вроде,
Нынче по погоде –
В небе тучи бродят
В пасмурных тонах...
В мире всё обычно
Как барак кирпичный,
Даже в жизни личной
Всё нормально – но...
По ночам не спится –
Снятся чьи-то лица,
Быль и небылицы
Как в цветном кино.
Только кот-философ
Ходит без вопросов,
И с дивана косо
Смотрит как король:
«Знаете всё сами,
Что случится с вами,
В этой грустной драме,
Где у всех есть роль!»

16.9.14

                Цена предательства

Не забудется это вовек –
Это вечно открытая рана,
Хоть ускоренный времени бег
Погружает нас в мир балагана!
Век минёт, может два, может пять,
Но Россия пройдёт сквозь потёмки,
И тогда смогут правду узнать
Наши в пятом колене потомки...
Царь безумную начал войну,
Проиграв её в самом начале,
Богачи разорили страну,
И до ниточки обворовали!
Воевали без автомашин,
Без сапог, танков, аэропланов,
Паровозов, винтовок, вакцин
И искуссных в войне генералов...
На войну взяли всех лошадей,
И крестьяне на бабах пахали,
Сплошь костями крестьянских детей
Путь австрийцам и немцам устлали!
Вдруг отрёкся царь, бросил страну,
Бросил фронт без еды и снарядов,
В Смутном времени, как в старину,
Власть осталась у разных отрядов!
Ну и к чёрту такого царя!
Он с рану свою предал и бросил –
Миллионы погибли зазря,
Как побитые градом колосья!
И рассыпались царство во прах –
И восстала народная воля,
И в горящих поместьях, церквях
Заплескалось отмщения море!

1.8.14

          Свеча у окна

Свеча горит, свеча...
И в отражении окна
Так жгуче горяча
И пламенна она!
Вокруг лежит Москва –
Гирлянды, массы фонарей...
Свеча моя одна
Сильнее всех огней!
От пламени ослеп,
Не отрывался от огня –
Свеча – слепящий свет,
Свеча – звезда моя!
Над миром тьма летит,
Чтоб свет везде уничтожать –
А здесь сеча горит,
Не хочет умирать!

14.1.12

                     Волшебный сон

Сон или явь – не знаю точно,
Бывает явь как будто сон.
Попасть туда нельзя нарочно,
И не подвластен воле он...
Рассвет устал, застрял меж сосен,
Сквозь тучи струями в зенит
Взлетает солнце, ворон просит
Любви, а может так кричит!
Деревья скорбные застыли,
И только дуб, как мудрый вождь,
Качает веткой мне: – Не ты ли
Распространяешь эту ложь,
Что в мире всё легко и праздно,
И счастья ждёт насс впереди?
И отвечаю я напрасно
Во сне: – Так все хотят – прости!
Шурша с небеса слетают капли,
Как лак ложатся на поля...
А я всё слушаю – всё так ли
Гудит и крутится Земля?
И даже здесь душа скучает,
И возвращается домой,
Шум мира быстро нарастает,
И сон волшебный гаснет мой...

1.11.00

            Сталинградская метель

Винты натуженно гудели,
Мела позёмка, запад тлел
Закатом, полами шинели
Игрался ветер и горел
Вдоль Сталинграда берег Волги...
Снаряды в городе рвались...
Роман наш комкая недолгий,
Мы на прощанье обнялись!
Щеки твоей вдыхая запах,
Я видел лётчика ладонь
Нетерпеливую у трапа
Твоих подружек и огонь
Дрожащей в пальцах самокрутки.
Ты улетала навсегда,
И счастье в этот вечер жуткий
Кончалось, будто жизнь сама!

7.3.99

                Россия-Мать

Продам квартиры и уеду
Туда, где солнце и прибой!
Там никому и дела нету,
Как я живу и кто такой,
На чём катаюсь, где ночую,
Из-за чего всегда молчу –
Так, внешне, вроде не горюю,
Но выпив водки, загрущу!
В тупую жизнь без перспективы,
Где ночь другая и трава,
Где мало девушек красивых,
И плохо знают где Москва.
Еда дешевле, шмотки тоже,
Про русских видели в кино....
Там я узнаю что дороже –
Россия-Мать милей всего!

2.12.11

                   А Вы такая важная теперь

А Вы такая важная теперь –
Меха, квартиры, дачи и машины.
Ваш муж то в Бонн, то в Тверь, а Вы за дверь –
Составить ночь прелестного мужчины...
По всей Москве, как будто на метле.
В бездушной суетности средств наличных,
В столично-транспортной тройной петле
Вы чувствуете так себя отлично!
Вы взяли штурмом этот город-сад.
Его доставили Вам как трофеи.
Его дома и улицы лежат
Как флаги, брошенные к мавзолею.
А я всё так же бос, всё тот же чай,
Как прежде невпопад и бестолково...
Ваш муж, мой босс, мне скажет невзначай:
– Она права, что бросила такого!

17.12.12

          Они придут к нам обязательно

Они придут к нам обязательно опять,
Сыны спесивые дряхлеющей Европы,
Чтоб попытаться нас завоевать,
Все наши души, нивы и широты.
Их снова будет больше против нас,
С мощнейшей экономикой, деньгами.
Зиме придётся уж в который раз
Сынов Европы засыпать снегами.
И сколько их за семь веков легли,
Умерив спесь, по русским косогорам?
Герои знают и богатыри,
Святые мученики Ваньки и Егоры!
Не верю, не обманут никогда
Культуры западной слащавые посылы,
Какая не вела бы нас звезда –
России смерть – суть крестоносного призыва!
Но что зажратых вновь влечёт сюда,
На нашу проголодь под властью вороватой?
России мессианская звезда,
Горящая под миром в век проклятый!
И задавая снова трудный тот вопрос:
– Что будешь делать ты, когда придётся?
Припомни мать-старушку, дом в тени берёз,
Несчастный край, что Родиной зовётся...

6.1.9

            Солдатские медали

Там, где солдатские медали
Ценились больше орденов,
Где сосны небо подпирали,
Глуша призывы поездов,
И где дороги провалились,
И крыши третий год текут,
Где босоногими носились
Мальцами и ныряли в пруд,
Я побывал... И ту скамейку
Припомнил, где заплюсовал
Нас гармонист, и телогрейку,
Что я потом на нём порвал...
Там молоко хмельное козье
Свернулось, сном дымится пал,
Рыдают тракторы в колхозе,
Пастух коней во тьму погнал.
Рыдала мать, таясь, три ночи
Три дня, три ночи напролёт.
Чужим был я, всё между прочим,
Три дня тянулись словно год.
Потом прощанье, псина брешет,
Кусочек сала, яблок куль
Горохом мелким, безутешны
Рыданья, будто бы от пуль
Они закроют... И подвода
Толкнёт, поедет, заскрипит,
И жавороночек над бродом
Мечтой хрустальной отзвенит...
Потом дороги, полустанки,
Мосты и пыль чужой страны,
Дожди, бои, бомбёжки, танки,
Конец ужасной той войны!

2.3.99

             В зоопарке

Я обезьянам как-то раз читал свои стихи,
А обезьяны ели булки и бананы!
Они смеялись и кричали мне: – Ха-ха, хи-хи!
Вели себя как разбитные хулиганы!
Есть в обезьянах много человеческих начал
И даже проблески души у них не редки!
И время шло и голос мой уверенно звучал,
Сливаясь с шумом зоопарка в мире клетки...
И грянул дождь и ветер небо тучами рябя,
Нахлынул вечер скрыть московские изъяны...
А я хотел поднять клыкастых тварей до себя –
Но всё никак не поднимались обезьяны!
Они то злобно скалились, то делались тихи,
Бросались палками и обсыпались стружкой.
Так и прочёл я перед публикой свои стихи,
А обезьяны позабавились игрушкой!

15.3.16

                       Белый слон

Народ – это белый медлительный слон,
Бредёт как гора, без тропы и дороги,
А хитрые карлики с разных сторон
Следят, чтобы правильно ставил он ноги!
Слон думает сам, где поесть и попить,
И бивни на шахматы спилены ровно –
Кого он обрубками может убить?
Он просто таскает тяжёлые брёвна...
На брёвнах тех – сваях, стоят города,
Где все от богатства с ума посходили.
Там, кажется, рабство пришло навсегда,
Терновым венцом либеральных идиллий.
Когда слон родился, не помнит никто,
Как брёвна таскать стал он без перерыва...
Не помнят надсмотрщики даже про то,
Как слон прошлых карликов сбросил с обрыва!

1.7.15

              Плата за Крым

Нам сказали с утра европейские туши,
Что мы будем платить за Донецк и за Крым,
И в конце концов мы продадим наши души,
И Россию свою за шмотьё продадим!
Хоть я бросил курить, но стрельнул сигарету,
Закурил под дождём, съел в метро бутерброд...
Я спросил у себя, жизнь отдам за победу,
Как тогда за Берлин жизни клал мой народ?
Заплатил он сполна – тридцать три миллиона!
Не деньгами, а жизнями лучших людей!
А пока что плачу только курткой с айфоном,
Но к заморским врагам стал и строже и злей.
Много просят фашисты за смерть русских женщин,
За детей и старух, и за право им жить!
Но теряют весь смысл и зарплаты и вещи
Для того, кто за Русь жизнь готов положить!
В сотню раз враг сильней и числом и бюджетом,
Сорок стран против нас – сорок на одного!
Так случалось не раз и мы помним об этом,
И заплатим сполна... Сколько? Мне всё равно!
Загляжусь на цветы по пути на работу,
Жизнь идёт... вспомню Машку, решу позвонить!
Я скажу, что куплю хризантемы в субботу
И коньяк, и приду вечерком погостить...

27.11.14

              Параллельный мир

В моей бесславной прошлой жизни
Я был предательски убит!
Вот над моей могилой вишня
Цветёт, железный крест стоит...
Приду, тихонечко присяду
На свой курганчик-бугорок
Поросшей мхом, в свою ограду
Вплету ромашковый венок...
Добавлю венчики бурьяна,
А в них – небесный василёк
Как бриллиант, да в два стакана
Себе и мне налью вино!
Здесь ясно, тихо и спокойно...
Где я, где мир – не разобрать.
Еще бы, дело не простое –
Два раза жить и умирать!

Сидим вдвоем без тени смысла...

2.9.2

             Богиня любви

Дороги как реки,
Машины – вода!
Течёт каждый вечер
Стальная река...
То вдруг остановится,
Словно во сне,
Стоит будто молится
Чёрной земле!
Сквозь горы, ущелья
Бетонных домов,
Тоннели-пещеры
И волны мостов,
Упрямо и зло
Пробивается жизнь,
В тени облаков,
Затмевающих высь!
Что стоит железо
И груды камней
Вне этого света,
Вне этих путей?
И если возможно,
Богиня Любовь,
Мне тоже дай доступ
В мир радужных снов!
Укрой меня платьем,
Богиня любви,
Чтоб мог я быть счастлив
И светел как ты!
Сквозь чёрные ночи
Свирепой зимы,
Нам двигаться проще
Дорогой любви!

2.3.12

На этот текст в интернете на многих сайтах
есть песня "Богиня любви" в исполнении автора и на его музыку.

                         Рассвет

Рассвет устал, застрял меж сосен,
Сквозь тучи полосы в зенит
Рисует Солнце, ворон просит
Любви, а может так кричит...
Деревья скорбные застыли,
И только дуб, как мудрый вождь
Качает веткой мне: – Не ты ли
Бесчестно источаешь ложь
О том, что всё легко и праздно,
И счастье будет впереди?
А я во сне ему напрасно
Кричу: – За всё меня прости!
Роса, дождинок летних капли,
Как лак ложатся на поля.
Крот в норке слушает – всё так ли
Гудит и крутиться Земля?
Душа моя болит, скучает
И возвращается домой.
Шум мира быстро нарастает,
И сон волшебный гаснет мой...

1.11.00

                 Красавица ночь

Огромная кошка махнула хвостом
И сбила остатки заката,
И ночь навалилась на землю потом
Как нежная сладкая вата!
Мангал остывает, допито вино
И гости уснули довольно,
И мне тоже сладко и мне всё равно –
Не жалко себя и не больно...
Все страхи мои удаляются прочь
Быть может в подземные недра,
Куда их уносит красавица ночь,
Танцуя с тенями и ветром!
За троицким лесом рокочет шоссе
Как волны далёкого моря,
А звезды бесчисленно в дикой красе
Устлали небесное поле...

8.8.14    

                      Братья

Киев – сестра, а Россия – мать,
В Киеве наши братья!
Вот-бы семью всю опять собрать
И заключить в объятья!
У европейцев течёт слюна,
Щёлкают челюсти волчьи –
Порабощённая эта страна
Грезится днём им и ночью.
Немцам, как прежде, нужна земля,
Туркам – гаремы наполнить,
Чехи – иуды, Польша – свинья...
Надо историю помнить!
За Украину идёт война
К нашему общему горю –
В центре Европы эта страна
С выходом к Чёрному морю!
И белорусы пойдут, как один,
Мы же три братских народа!
Если мы вместе – мы победим
Банды фашистского сброда.
Мне сорок семи – я могу воевать,
Пусть ни копейки не заплатят!
Радостно будет мне жить отдать
За Русь! За славянских братьев!

29.12.13

                           Пожары

Под Москвой торф горит – дым пожарищ
Закрывает от солнца глаза,
А огонь, раньше друг и товарищ,
Жжёт что можно и то, что нельзя!
По жаре, по иссохшейся хвое,
Сам как ветер и ветром гоним,
Он летит как безумные кони –
Смерть и ад поспешают за ним!
Над шоссе, сквозь посёлки и дачи,
Через просеки, через ручьи,
Враг-пожар и крадётся, и скачет,
И жалеть не находит причин!
Над столицей горячая буря –
Дым заходит на каждый порог,
И в поверженной архитектуре
Сгинул градостроительный прок...
Бесполезен предел рукотворный –
Всё как камушки бросить в волну,
Лишь река Обь – рубеж полноводный,
Изведёт эту злую войну!
Вот руины, где люди погибли –
Сёла Негомошь и Каданок –
В торфяном приснопамятном тигле
Между богом забытых дорог!

25.9.10

          Россия в сердце

Россия – это не страна,
А полноценная часть света!
Там сердцем трепетным Москва,
А по краям четыре ветра.
На север, запад, юг, восток,
Среди ландшафтов самых разных
Лежит Россия вне дорог
Невозмутимо и прекрасно...
Над ней года, над ней века
Водой текут, уходят в землю
И небо, будто мать-река,
Её покою чутко внемлет.
Россия может полюбить,
Россия может полюбиться –
Как мир огромной может быть,
А может в сердце уместиться!

6.6.12

                Спящие мисс

Снег идёт, перепутав, где низ,
Метель летит не касаясь земли...
Сны волнуют молоденьких мисс,
Во сне ласкают постели свои.
Ночь жонглирует смыслами тайн,
Мосты судьбы укрывая от глаз,
Свет витрин и рекламный дизайн -
Поток из мечты, увлекающий нас!
Тут желаний не меньше чем звёзд,
Успеть не всем, но статистика врёт,
Зверь Москва - город страхов и грёз,
Во тьме нас в мягкие лапы берёт...
Ночь уносят хорошеньких мисс
Туда, куда увлекают их сны.
Жизнь и путь их всегда компромисс
Холодного сердца и тёплой весны!

17.1.13

             Солнечные зайчики

Солнечные зайчики
Скачут по стене!
Девочки и мальчики
Щурятся во сне...
Спят и наслаждаются –
Снятся дни весны!
Сохранить стараются
Радужные сны.
Ура! Ура! На небе тучи все прополоты,
И в небе ясном только синь!
Весна! Весна! А за окном всё в золоте –
По небу солнце колесит!
Уходи хоть волоком,
Будь зима честна!
У тебя за золото
Кулена весна!
Зайчики-копеечки
Россыпь летят,
Мальчики и девочки
Крепко, сладко спят…

6.4.14

                     Новогодний салют

Мороз... Зима...
Собаки лают,
В лесу Луна
Висит, моргает!
Наш Новый Год
Втроём с любовью...
В Cinzano лёд –
Сосулька с кровли,
В каминчик сук
С соседской ёлки...
Нам классно тут,
Чёрт с ней, Майоркой!
Тебе смешно –
Ты в рукавицах.
Коньяк, мороз
Жжёт наши лица!
Мне зажигать,
Не ошибаться,
Тебе визжать
И целоваться!
Китайский дед,
А может тётка,
От их ракет
След яркий, чёткий,
От их ракет
Дымина, грохот.
Российский снег –
Шанхайский порох.
Коробки в снег,
Фитиль взлохмачу:
– Да будет свет –
Салют над дачей!
Бери меня
Моя Жар-птица,
Бери до дна
И до крупицы!
Огонь! Огонь!
Повыше вспышки!
Навеки твой,
Лишь твой мальчишка...
Мороз, зима,
Собаки лают,
В лесу Луна
Висит, моргает...
Китайский дед,
А может, тётка,
От их ракет
След яркий, чёткий,
От их ракет
Дымина, грохот.
Российский снег –
Шанхайский порох.
Греми, шипи
Горячий порох –
Жизнь без любви
Лишь дым и всполох!
Тра-а-ах... Ба-а-ах...
Цветы, звон, эхо кружит...
Ночь, я и ты,
Никто не нужен!

24.6.10

                Волчица Россия

Разочарованный пускай войдёт в волну
Студенчества, экзаменов горнило,
И там увидит мощь и глубину
Неистребимого истока мира!
Из женщин молодых, мужчин,
Течёт река в пространствах института.
Взгляни на них как Алладин,
В Сим-Симе увидавший злата груды!
Пылает человечий изотоп,
Красивый и радиоактивный,
Сиянием высвечивая то,
Что есть ещё в России сила!
Не извести восторженность мою!
Сыны и дочери прославленной отчизны,
Всю ерунду прощаю и люблю
Всех вас за подвиги и мысли!
Сиянием оружия, орлов,
А больше светом просвещённым,
Россия в центре мира и умов,
Среди соседей, злобой зачумлённых!
Таков закон – сжимается звезда,
Катарсис порождает взрыв сверхновой,
Из старого, как вечность, вещества
Родится совершенство молодое!
Мы все свои и нас волчица мать –
Россия выкормила грудью!
Нам новый мир придётся основать
Другой судьбы не будет!

16.9.9

                       Русский Холокост

В отсталой дикости лежали пахотные дали
Под властью царских сабель и помещичьих плетей,
Не ели досыта крестьяне, вечно голодали,
А раз в семь лет был голод с миллионами смертей!
Дворцы, наряды, яхты покупая за пшеницу,
Царь и князья народ свой умерщвляли по пути,
Когда пол урожая вывозили за границу,
Детей крестьянских умирало трое из пяти!
Нам лгут про доброго царя, про булки и котлеты,
Конечно знала Русь и тех, кто жил навеселе...
Но по стране лежали в избах жёлтые скелеты,
И в Думе обсуждали людоедство на селе!
Гноят в архивах правду либералы в сейфах узких,
Потомкам жертв бесстыдно восхваляя царский хлам,
Но меркнет холокост в сравнении с убийством русских,
И революция становится понятней нам!

12.11.15

          Сталинградская Афина

Румыны, немцы, итальянцы под конвоем,
Среди руин, среди степи в морозной мгле,
Бредут по кинохронике неровным строем,
В цингу и тиф, и в поражение в войне!
Смертельно больно, очень уж по-русски,
На флангах фронта группы армий собирать,
А в мёрзлом Сталинграде вдоль полоски узкой,
У Волги, с горсткой храбрых намертво стоять!
Там Мать-Афина на кургане русской силы
Стоит с воздетыми ввысь карающим мечём...
Спартанцев русских безымянные могилы
Храня в глухой степи у Клетской с Калачём!
Легли они там невпопад, подстать дичине,
Как листья осенью упали с крон,
А вместо памятников звёзды им вручили
На пыльных касках и пилотках без имён...
И если мальчиков таких, без счёта павших,
Подряд перечислять подряд, по имени лишь звать,
Пришлось бы дни и ночи напролёт не спавши,
Их целый год без перерыва называть!
Слабо вам, в клубах встать от рюмок недопитых,
Прийти июньским утром к вечному огню?
Свою фамилию найти в строке убитых,
И взять в подарок мир и тишину?!

21.7.9

                 Стигматы

Вся Русь усыпана костьми,
Омыта кровью как водицей,
В листочках ставших вдруг людьми
Я вижу лица!
Сполна испив из горьких чаш,
К мечте и счастью мы летели,
Но райский сад построить наш
Мы не успели!
Когда был предан наш Союз
С пятиконечными лучами,
Прекрасный силой братских уз –
мы промолчали!
Под голых женщин пьяных пляс
Ушли в могилы ветераны...
Теперь стигматами у нас
Болят их раны!
Власть торгашей вела нас в бой
Не за добро, а за богатство.
Мы все заплатим головой
За святотатство!
Нам с этой кармой жить в родстве.
Когда она закончит длиться,
Увидят дети на листве
И наши лица...

23.6.15

                 А кони... поворачивают головы

А кони... поворачивают головы на всплеск,
А за туманом нет реки, а будто прорва!
И с небом там смыкается огромный чёрный лес –
Наверное, за ним прибежище для мёртвых...
Костёр погас, но всё ещё дымит совсем чуть-чуть,
И холод по траве скользит почти неслышно –
Вдоль берега витает, шелестит ночная жуть,
И кажется, что человек здесь, точно, лишний!
Какой вчера был год? Какой сегодня день настал?
И от чего мне без костра гораздо лучше?
Наверное, в меня глядеть угрюмо перестал
Дух леса, чей покой своим огнём нарушил!
Ни огонька вокруг, туман, а в небе мерный гул –  
Там самолёт летит в Читу, а может, в Дрезден...
Не понимаю я – уснул я, или не уснул
В обнимку с этой ночью – чёрно-жгучей бездной!

20.2.13

                      Босая душа

Из мрачных мыслей чёрный ком
Несётся под гору пылая –
Везде-нигде сегодня дом,
Везде-нигде душа босая!
Как будто тысяча грачей
Клюёт моё зерно из пашни,
Моё винишко лиходей нальёт себе –
Воришка бражник...
Телега ввязнет и замрёт –
Копай рукой пиявку-глину.
Никто не встретят у ворот –
Домой вернулся как в чужбину!
И только кот, блестя зрачком,
С печи следит, как мы копаем –
Любовь его лишь молочко
Из блюдца с золоченым краем.
Как бесконечен этот путь
Пока идёшь, и как он краток
Как вспомнишь... Слёз не промакнуть –
Слез нет ни людям, ни украдкой...

13.8.9

          Архитектурная эротика

Золотые купола как грудь любимой женщины,
Архитектурная эротика прекрасных форм,
Церкви православные не просто так увенчаны
Такими куполами с византийских пор!
Да и что над чудом арок может быть логичнее,
Когда весь храм как будто бы из нежных женских тел?
В сводах, фризах и простых наличниках
Всё узнаваемо, хоть зодчий в роспись их одел!
Минаретами пробито небо, как кинжалами,
А в храмах готики окаменевший злой дракон,
А вы взгляните в ясный день на золотоглавую,
Войдите в лоно золотое и останьтесь в нём!

2.10.14

                     Париж-Москва

По пыльным и прославленным бульварам,
Я шёл открыть пятиэтажный свой Париж,
Сшибая столики на узких тротуарах,
И пялясь праведно на трубы серых крыш!
Входил в колодцы двориков, как в храмы,
А вместо окон представлял следы икон,
И притворялся я немножко д'Арьаньяном,
И представлял себя чуть-чуть Ларош Фуко.
Тут нет зимы и снега, льда и стужи,
И можно видеть невредимый Нотр-Дам.
Но что бы с ним поделал лёд снаружи,
Переносись он в феврале на месяц к нам.
Среди парижских турок и арабов,
Бродил по рынкам, забираясь на Мон-Мартр,
И не скажу, что все мне были рады,
На лицах чувствовался двадцать пятый кадр.
Пословицу зачеркиваю смело -
"Париж увидел, значит можно умирать".
В России жить, конечно, надоело,
Но я не стал бы на Париж её менять.
Париж уходит в вечность, пыль былого,
Легендой, канувшей в историю Земли,
И сев во Внуково, где русских много,
Я с облегчением подумал: "Здесь свои!"

11.2.14

          
        Отрывок из поэмы "Крест и любовь"

...Давно то было, иль недавно,
Стоял град Киев православный;
Владимир Солнце княжил там –
Народу благо, страх врагам.
Уж год прошёл, а может боле,
Как князь Владимир воспринял
Христова веру и на горе
Волхвам, с утёса покидал
Кумиров всех во Днепр широкий:
Богов земли, добра и зла...
Перуна грозного, высокий
Столб, разрубив, сожгли дотла!
Едва остыла от разгрома
Хазар безжалостных земля,
Ещё шаталась твердь под троном
У византийского царя,
Что Станислав качнул как древо,
И печенеги унялись,
И к Дону из степного чрева,
Уж половцы рекой лились!

Средь рек больших, лесов дремучих,
Среди языческих племён,
Соседей хитрых и могучих,
Спокойно, мудро правил он...
Прогнав варягов, фризов жадных,
Князь славных воинов собрал –
В своих владениях громадных
Он рубежи оборонял!
Богатыри при князе были
Дружиной множества земель,
Из разных стран происходили,
Служили службу ночь и день.
Средь этих витязей могучих
Один богам любимец был,
О нём былины скажут лучше –
Он звался Поток Михаил.

Умён, удал, в бою ужасен,
Хвалил его простой народ.
Был Михаил лицом прекрасен,
Голубоглаз, светлобород.
Пригрел князь Потока у трона,
Он был Владимиром любим.
У византийского Херсона,
Сражался Поток вместе с ним.
Когда Владимир там крестился,
Болезнь глазную поборов,
И на царевне там женился,
Прогнав языческих волхвов.
Его брала княгиня Анна
Всегда в опасный путь с собой,
Дочь императора Романа
Любила витязя душой.
Она ему Анастасию
Свою желала в жены дать,
И заказала литургию,
Чтоб браку этому бывать!

                   Марш правых

– Смирно!
Равнение на...
Колонны серых входят в город...
– Смирно!
Равнение на...
Право!
Колонны серых входят в город
На поле благодатных почв,
Хотя знаком им холод, голод
Не больше, чем рассвету ночь...
Их город ждёт как манны с неба,
Он так устал от тех ребят,
Которые не просят хлеба,
И отказались встать в их ряд!
Хранители сермяжной правды,
Исконно видя чистоту,
Они почти как космонавты
Выходят смело в пустоту!
В кишках мешая водку с пивом,
Ликуя встретит их народ,
Поможет вывить строптивых,
Что их богам не смотрят в рот!
– Смирно!
Равнение на...
Колонны серых входят в город...
– Смирно!
Равнение на...
Право!

5.4.1987

               Славянская тоска

Крик ворон, лай собак, смрад от свалок горящих,
Убоженный наряд и подваленный взгляд...
В итальянском Кремле мавзолей словно ящик,  
А меж царских орлов звёзды кровью горят.
Скажешь, что не твоё, славянин? Я поверю.
Вечно тянет тебя в твой исходный Берлин.
Не прижился ты здесь, выгнав финнов и мерю,
И теперь над болотами чахнешь один.
Что ты здесь позабыл, путешественник вечный,
В третьем веке придя в забалоченный моск?
По плечу ли тебе этот край бесконечный –  
Из Европы в Китай нескончаемый мост?
Племена разошлись по лесам и по рекам,
Как толпа любопытных, пугливых детей.
Все, кто к нам приходил воевать век за веком,
Не смогли одолеть их незрелых идей!

17.12.15

          Гражданская война в России

Гражданскую войну не может вдруг зажечь пустяк и человек –
Зажжёт войну неразрешимый спор о жизненных основах!
Спор за еду, ресурсы, повторяется из века в век,
И раз погасшая война пылает снова.
И не всегда стреляют пушки, тиф и пленных ждёт расстрел –
Бывает, что война идёт годами, но не в острой форме.
Победа здесь не выглядит как поле боя с грудой мёртвых тел,
А как посты в правительстве, законы по особой норме.
Закон как сверхоружие всех может поразить,
Правитель подписью не хуже пушек убивает;
Народ оставит без работы и еды, заставит не родить,
И численность людей "не нужных" убывает...
А с давних пор в России прекращалась ли гражданская война?
По-видимому нет, она шла в разных формах неизменно!
Бывало из-за внешнего врага на убыль шла она,
Но не всегда... И две, и три войны здесь шли одновременно!

20.5.16

                    Иловайская элегия

То, что казалось нам удачей;
Закат, окопы в полный рост,
Блиндаж, что утром был захвачен,
Откуда виден стал их мост,
Журналы, карты, пачка гривен,
Бензин, патроны и пайки,
Всё обратилось против – ливень
Залил окопы у реки...
Черпаем касками на бруствер
Густую грязь, но грязь сильней.
Без сигарет совсем уж грустно,
В степи гудящей всё темней...
Над терриконами ни блика.
Но где-то близко, за холмом,
Раскатай танкового рыка,
И снайпер их своим клеймом
Кровавым снова отмечает
Второго "сотого" у нас...
"Ромашка" вновь не отвечает,
А ливень льёт который час!
То шум в тылу, стрельба на фланге,
Рука устали грязь черпать,
Стих гул орудий, смолкли танки,
Чтоб утром нас атаковать...

25.5.16

                 Демоны революции

Разоружение городовых позади,
Царь арестован, провален корниловский путч...
Город Петра что-то чувствует, просит восход!
Но воды залива прижаты эскадрами туч...
Купол Исакия не принимает рассвет –
Блики костров принимают штыки патрулей!
Стук каблуков вызывает на эхо дворы,
Двери скрипят по стеклу и кускам вензелей...
Капает кран, совпадая с отсчётом секунд,
Капсюль патрона не спит и удара ждёт он,
Нервно дрожит огонёк папироски в руке...
Ветер несёт облака как обрывки знамён,
Ночь топит город в свинцовой, угрюмой реке...
Луч Петропавловки высветил сомкнутый мост,
Тени слетели с небес и повсюду снуют –
Призрак гражданской войны поднимается в рост!
Хлеб нужен нам, кокаин, фунты стерлингов, спирт!
Грабят квартиры, прохожих и видят они:
Демоны ярости, демоны древних обид
Жаждут, как в море, скорей искупаться в крови!

1989

          Темно на Поклонной горе

Темно на Поклонной горе ярким днём,
На радость страны нашей новым владельцам.
Они там навек, рядом с вечным огнём,
Поставили памятник белогвардейцам!
Народ разгромил их в гражданской войне,
И этого не заболтать пропагандой –
Ровнять в наше время безумно вдвойне
Погибших советских солдат с этой бандой!
Нерусской культуре не видно в упор,
Продажным писателям и публицистам,
Как белогвардейцы и их триколор
В расправах кровавых служили нацистам!
Кому рассказать в этой жуткой стране
Про горе солдат осквернённой победы?
Не кич слабоумный о страшной войне,
А то, почему и за что бились деды!

14.6.15

                   Воздушно-десантные войска

Подвижней чем вода и твёрже чем скала
Задуманы десантные войска –
Способные всегда, собрав всю мощь в кулак,
Обрушиться на голову врага!
В заснеженных горах, лесах и городах –
С небес и в бой во вражеских тылах!
И крылья и броня помножатся сполна
На дерзость и напор, и шквал огня!
Кто тяготы познал и жизнью рисковал,
Тот в ВДВ записан навсегда!
Наденет ветеран тельняшку, ордена,
И с гордостью берет свой – как тогда!
Где бессильно совершенное оружие,
Сила есть, что выполнит приказ –
Закалённая, умелая и дружная,
Что на практике доказано не раз!
Родная армия гордится неспроста,
В её созвездии победная звезда!
И верит Мать-Отчизна доблестным сынам –
Воздушно-десантным войскам!

23.9.9

                С днём рождения, Наташа!

С днём рождения Наташа!
С днём рождения!
В этот день весь мир наполнен наслаждением!
В этот день ты появилась,
Будто солнышко открылось!
С днём рождения тебя,
С днём рождения!
Пожелаю над тобою неба синего
И характера весёлого и сильного!
Без болезней и напастей,
Чтоб удача, чтобы счастье!
С днём рождения тебя!
Сднём рождения!
Пожелаю быть любимой,
И самой любить,
Только с радостью встречаться,
А печаль забытьб
Смелых мыслей и дерзаний,
Исполнения желаний!
С днём рождения тебя!
С днём рождения...
Год один так не похож на год другой,
И в пути бывает трудно нам порой!
Но есть день, когда всё краше –
Праздник, счастья в жизни нашей –
День рождения Наташи!
День рождения!

20.6.12

           Ты, кроха сын, отца не спрашивай

Ты, кроха сын, отца не спрашивай и на руке не висни!
Уже и сам не знает он теперь, что хорошо, что плохо!
Зачем и кто впускает блуд во все аспекты нашей жизни,
Зачем эпоху общности сменила жадности эпоха.
Вокруг нас женщины в крови прельщают голыми телами,
Повсюду дурно пахнущие игры, деньги и мужчины.
Они навязаны примером лучшей жизни перед нами,
Но хорошо ли им самим от подлой этакой личины?
На яхтах, в золотых дворцах сидят преступники и воры,
И фабрикой всемирной похоти руководят с экранов!
Мы жертвы их интриг, потери смыслов, нравственной опоры,
На пастбище, где из людей для бойни делают баранов!
Сегодня первозданный коммунизм и справедливость рая
Начала ждут наверно снова в виде казни на кресте миссии.
Уж не получится, наверно, кровью руки не марая,
Очистится от зла и прекратить пир сатаны в России!

7.12.15

          Снова весна!

Снова весна!
Кто не знает про зиму,
Тот не поймёт,
Что такое весна...
Ночи без сна
И, как шёпот любимый,
Капельки-капли
Дождя у окна!
Нежность моя!
Будто облако счастья,
Теплой волной
Уплывает к тебе...
Дни пролетят
И минует ненастье –
Будет опять
Счастье в нашей судьбе!
Помню тебя
В кадрах солнечных снимков,
Там навсегда
Бесконечная даль...
Можно, любя,
Пролететь невидимкой
Через года,
Сквозь огонь и печаль!

9.5.12

          Солнечный всадник весны

По фасадам небоскрёбов
И оконному стеклу,
Изгоняя мир сугробов,
Через утреннюю мглу,
Мчится всадник, весь в блестящем,
На пылающем коне!
Не в былом, а в настоящем
Снова вся Москва в огне!
Не монголы и не ляхи,
Не злодей Наполеон –
Всадник в огненной рубахе
Жжёт Москву со всех сторон...
Купола палит роскошно
И от мусора бачки,
И смотреть на это можно
Только в чёрные очки!
Повторяют этот праздник
Все каналы новостей.
Улыбается нам всадник,
И щекочет, как детей!
Длить навек наш день счастливый,
Мы конечно не могли,
Милый всадник златогривый
Ускакал вокруг Земли!

7.4.10

                    Жара

Деревни уснули в жаре,
Лениво машинам, собакам,
В таинственной этой поре,
Нет счёта мистическим знакам!
Вот дети играют с мячом
Босыми ногами на травке,
И бабушки их ни о чём
Судачат в тенёчке на лавке.
Вот мухи сидят в виде букв,
А в ельнике пахнет цветами,
И скачут вещицы из рук,
И тени сидят между нами.
Как смерть далеко города,
Всё их миллиардное племя.
Здесь кажется, что навсегда
Жара и застывшее время!

24.3.13

              Запах клевера

Я помню как пахнет клевер,
Какой у него аромат,
Как ночью узнать, где север,
Куда уплывает закат...
Я многое помню с детства,
И даже детские сны,
Кто жил с нами по соседству
До пятой моей весны...
Я помнишь "продлёнку" в школе
И девочку в пятом "Б",
И как я мечтал о доле –
Быть главным в её судьбе!
Теперь я другой, конечно,
Во мне умер ангел тот,
Кто трепетным был и нежным,
И снится под Новый Год...

25.12.13

              Атака улан

Играй, горнист! Флажки на пиках
Трещите в яростном ветру!
Пусть радость в предпобедных криках
Смятеньем скажется врагу!
Сквозь воздух, ядрами прошитый,
Скакать, сквозь зрелое пшено,
Героем стать живым, убитым,
Всё, что судьбой предрешено...
Прощай, маман! Чины, поместья,
Мамзели, светскость суеты...
Отринув прошлое, все вместе,
Как волны двинуться ряды!
У батарей, в горниле сечи,
Нас упоенье посетит
Под гул копыт, под вой картечи,
Живых победа напоит!
Играй, трубач! Клинки, сверкайте!
Вперед, товарищи!
Прощайте!

22.8.99

                 Знамёна в небе

В туманной Москве под седым небосводом,
Живу на окраине счастья других.
Здесь как от бомбёжки разбитым заводом,
Лежит за окном мой пейзажный триптих.
Задворки империи бывших холопов,
Чьи дети сегодня в России цари,
Чьи внуки теперь в золотых небоскрёбах
Себе набивают деньгами лари!
В стране не принявшей суть новой эпохи
Прошла моя юность тоннелем метро.
В музеях остались последние крохи
Той правды, что всем обжигает нутро!
Та правда горька и совсем не лощёна,
Для русских мальчишек желанна вдвойне,
Для всех, кто сквозь тьму видит в небе знамёна
Полков, победивших в великой войне!

10.12.15

          Спецназ ГРУ

И вот теперь нас только трое –
Недалеко тут до героя.
На город Грозный снизошла ночная мгла...
В спецназе ГРУ всему учили,
От фантазёрства нас лечили,
Как делать то, чего пехота не могла!
Вокзал горит как двери ада –
Сегодня здесь легла бригада,
И все кто жив, должны уйти за нами вслед.
Чечены рядом ждут прорыва,
То там, то здесь стрельба и взрывы,
В своих, чужих, обычный, полный винегрет...
Тут звёздный час для офицера –
Кому война, кому карьера,
Кому вот так, в спецназе ГРУ спасать людей!
Мальчишек тех, кто с криком «Мама!»
Веди тут смертный бой упрямо
С исчадьем ада – с батальонами зверей.
Не будет нам артподготовки,
Пойдем чутьём, на тренировке,
И мы их выведем, того, кто сможет встать.
Майкопская казачая бригада –
Они почти всё сделали как надо,
Но вот такой ценой не нужно воевать!
«За что?» – нас спросят с укоризной,
Ответим: «Слово есть «Отчизна!»,
А коммерсантам это слово невдомёк!»
В спецназа ГРУ цвет офицерства,
Россия им не герб, а сердце
И мать, что плачет и домой сыночка ждёт!
И час настал – рванём как черти,
Враг хочет жить как все, поверьте,
Никто не хочет умерать под Новый год!
Враг не готов к такому бою –
Увидеть смерть перед собою,
А это значит – в этот раз нам повезёт!

9.1.13

                      Ожидание бога

Город стал прозрачным –
Жёлто-серый фон,
Небоскребам зряче
Подобрали тон.
В россыпях рекламы
Лающих тонов,
Скрылись кучи хлама
Всяческих сортов.
На деревьях зелень
Словно робкий сон,
Будто не уверен
Сон, что снится он...
Робость тут нелепа –
Слишком горячи
С голубого неба
Жёлтые лучи!
И шары из света –
Сгустки из добра –
Возвещают лето
Как колокола!
Светит невозможно
Солнце в купола,
Будто скоро может
Бог прийти сюда!

4.4.12

             Машина времени

Деревня, пруд, вишнёвый сад,
И дождь весенний мочит крышу...
Тут всё сто лет тому назад
Глазами прадеда я вижу!
Крик петухов, начало дня,
Собака кур гоняет лая,
А за столом моя родня
Давно умершая! Живая!
Коза скучает у ворот,
Мычит корова у запруды.
В столицах был переворот,
И время войн грядёт и смуты...
А вот и кот блеснув зрачком,
Глядит, скрываясь за сараем.
Любовь его лишь молочко
Из блюдца с золочёным краем.
Хожу я там незрим и тих.
От тех времён сто лет отрежьте,
И тех людей уж нет в живых,
И только пруд такой как прежде!

23.4.10

          Россия моя

Россия моя – это море лесное
И море речное, и море степей!
Ты мать матерей и счастливое горе,
И радость победы своих сыновей!
С рассветом пройду по росистым покосам,
К дубам и берёзам прижмусь я щекой...
Березы ответят на все-все вопросы,
Про то, кем я был и что будет со мной!
Про то, как война будет сечь наши души
И снова займёт супостат русский трон,
И смерть заберёт самых честных и лучших,
А после настанет конец всех времён!
Когда-нибудь стлнце взойдёт и не встанет,
Тогда и Россия уйдёт на покой...
Но прежде придут новый Ленин и Сталин,
И путь справедливый укажут рукой!

1.7.13

                Ярс РС-24

Одиннадцать авианосцев – это круто!
Снимаю кепку перед флотом США –
Пугают этим флотом страны лилипуты
Для извлечения в торговле барыша!
И только межконтинентальные ракеты
Их могут ядерным зарядом потопить –
РС-24 «Ярс» – вот гром победы!
И факта этого никак не изменить!
«Ярс» словно пуля в лоб огромному медведю,0!
«Ярс» – нож маньяку–душегубу под ребро!
«Ярс» для того, чтобы спокойно спали дети
В своих домах, а не в убежищах в метро!
За мирный труд страны, свободные просторы
На боевом посту полки РВСН!
И знает «Дядя Сэм» – они боеготовы,
И задыхается от злости «Дядя Сэм»!
Спасибо инженерам, офицерам нашим,
Есть исправить общий в силах перекос...
Одной ракетой сорок Хиросим мы вмажем,
Когда придётся с НАТО нам решать вопрос!

30.1.14

                     Моё Бородино

В то утро сырое уносится память
К невзрачной речушке у Бородино.
Уже ничего невозможно исправить,
И мир раскололся на после и до!
Судьба здесь слепа, о мольбе нету речи,
Смерть косит и валит людей как жнивьё!
Снопами ложатся ряды под картечью,
И где-то в строю было место моё!
Злодей Бонапарт из огня преисподней
Привёл под Москву вавилонскую рать.
Борьба за Россию решится сегодня,
И нам до последнего нужно стоять!
И канули в вечность все прошлые мерки,
Осталось теперь к сожалению сжечь
Французские пряжки, платки, табакерки,
Все их кружева и манерную речь.
Я вижу французов упавших как куклы,
Поляков и немцев рассыпавших строй!
В дыму едком Солнца пурпурный диск круглый
Зашёл над забрызганной кровью травой.
Сквозь бой барабанов и залпы орудий,
Дробь ружей, звон сабель, гул тысяч копыт,
Я слышу как страшно кричат эти люди,
Наверно, и я буду вскоре убит!
В то утро сырое...

23.11.14

                  Смертельный климат

Нас поднял мёртвых на щиты
Наш древний лютый враг погодный,
Источник русской нищеты –
Наш климат к смерти лишь пригодный!
Погода стала палачом,
Казнив живущих здесь примерно –
Нас убивая как мечём
Жестоко, медленно и верно...
А мы всё длим наш страшный бег
К неописуемому краху,
Отдав за прошлый длинный век
Весь свой народ на эту плаху!
И кто посмеет нас судить?
Бесчестья полные невежды?
Сам бог придумал умертвить
России дерзкие надежды!

26.4.16

              Скифы, римляне, вандалы

Я знал народ – он был ужасным!
Его я сравнивал с другими,
И называл свой труд напрасным,
Но эти помыслы благими...
Как стал народ таким как ныне,
И как такое с ним случилось?
Как продавал свои святыни,
И что в итоге получилось?
Любил он сильных, а не правых,
Не смыслом счастлив был, а формой,
Чтил как святых царей кровавых,
А воровство считал за норму!
Терпел он всё и даже беса,
И навлекал себе невзгоды,
И не желал он ни прогресса,
Ни света знаний, ни свободы!
Покорность, лень, разврат и пьянство,
Вот признак этого народа,
И превратилась в постоянство
Его подлейшая природа!
Неужто всё совсем пропало?
Не укрепятся, не воскреснуть?
Как скифы, римляне, вандалы
На веки вечные исчезнут?

5.2.16

          Солнце на опоре

Народ сидит в болотах и лесах
Как загнанные раненые звери,
И тучи целый год на небесах,
Как в небо заколоченные двери!
Собрать бы всю-всю воду облаков,
Перевернуть и расплескать как море!
Без гравитации цепляющих оков
В тайге поставить Солнце на опоре!
Пусть лето навсегда придёт в Сибирь,
Пусь будет вечный ядерный светильник!
В тайге растут пусть дыни и имбирь,
И греет реки мега-кипятильник.
Отец-наука и природа-мать,
Лиши скорей туризма злого турка!
Пусть круглый год нас будут принимать
Морские пляжи Екатеринбурга!

20.7.15

               Грюнвальд 15 июля 1410 года

Над полем широким сереет рассвет,
Плывёт поредевший туман.
Пришёл время дать крестоносцам ответ -
Тевтонам устроить капкан.
Плывёт над деревней Грюнвальд эта быль,
Кричит как обычно петух.
Пехота пойдёт, приминая ковыль,
Собьёт с одуванчиков пух!
В высокой траве русский лучник стоит,
Он видит кресты на плащах
В сегодняшней битве он будет убит,
Не ведая трусость и страх!
Кого-то раздавит израненный конь,
Кому-то проломят висок,
И меч чеху сердце пробьёт сквозь ладонь -
Удар отвести он не смог.
Сломаются копья, с земли сдёрнут мох,
И станут щиты тяжелы,
И кто-то падёт, не успев сделать вдох,
Приняв грудью скорость стрелы!
А вечером поздним багряный туман
Укроет кусочек земли,
Где рыцарь-поляк и татарский улан
За дело славян полегли!
Зальёт бурой кровью закат небеса,
Споёт как обычно петух...
На губы немые, в пустые глаза,
Падёт с одуванчиков пух!

1986

                 Донецкий октябрь

Над донецкими степями тишина,
Из разрушенных церквей звучат молитвы,
Здесь совсем недавно кончилась война,
И на всём лежит печать жестокой битвы...
Те кто жив, вернулся к будничным делам,
Постарели, помудрели за полгода,
И узнали сами, и сказали нам,
Сколько стоит счастье и свобода!
Хлеб пекут, рожают, рубят уголёк,
Ремонтируют, но вдруг замрут неловко,
Стукнет камень и ударит молоток,
Словно выстрел танка и винтовки!
А вокруг поля седые и леса,
Всё как пепел укрывает снег пушистый,
И сурово смотрят детские глаза
На руины, что оставили фашисты...

28.10.14

                  Смерть разведчика

Бинт под тельняшку... Ниже паха жгут...
Курить нельзя и рацию на зуммер...
Ты потерпи чуток, нас подберут!
Хочу чтоб выжил ты, браток, не умер!
С закатом остывает пулемёт,
От нас по склону вниз уходит наш группа.
По их следам погоня не пройдёт,
Пойдёт в обход, свои здесь бросив трупы...
Враг опоздал сюда на пять минут,
На сто шагов вдоль горного потока –
Шли нагло в рост, не зная, что их ждут,
Хотели взять разведку здесь с наскока!
Застряли пули где-то в глубине,
Но больше бед наделала граната...
Я вынесу тебя, друг, на спине,
Не умирай! Прошу тебя – не надо!
А хочешь, песню тихо напою
Твою любимую, про берег моря?
А хочешь, на прьщанье обниму,
Хоть чёрен я от пороха и горя!?
Прости, что плачу... Слёз не удержать...
Будь проклята вся правда, их и наша!
Не смог тогда я голову поднять,
Ты уж прости... Ты хоть моргни мне, Саша!
Кардиамин, бинт, пластырь... Не спасёт...
За что тебе вся эта мука?
Минуты будто вечность... Вот и всё...
Я сына Сашей назову и внука!

28.6.10

             Встреча с А.С. Пушкиным

Я говорил вчера с поэтом
И мы едва не подрались!
Он тряс кремнёвым пистолетом,
А я смотрел смущённо вниз...
Я похвалил Китай и Штаты,
А он назвал Москву «дырой»
Давать оценки нам чревато
Сквозь двести лет само собой!
Мы не дошли до Чёрной речки,
Но если честно и не шли –
Всё было без задетой чести,
Без англичан и Натали.
«Зачем писал, марал бумагу!? » –
Крича, он рвал мои листы, –
«Прошёл век слова и отваги.
Ты опоздал «Пророком» быть!
Весь эротизм – оплот поэта,
Собрал как порно интернет:
Там не до грёз, не до сонета –
Всё можно тупо посмотреть!»
Он показал мне те картинки
Прокомментировал, смеясь,
А геев обозвал «скотинкой»,
Квалифицируя как «грязь»…
Он заспешил потом обратно
В холодный, тёмный Петербург,
Где Бог на площади Сената
Вёл декабристов борьбу!
Сквозь революции и войны,
Big Mac, полёты на Луну,
Он пожелал мне быть достойным,
И не сдаваться никому!

4.12.9

                 Пистолет ТТ

Гора купюр в кругу лежит...
Фортуна не моя!
Певец в динамиках блажит
Про город в тополях...
Валет "бубей" горит в руке –
Я проигрался вдрызг!
ТТ в салфетке на столе –
Последний мой каприз!
Жаль, пьян дружок
На руку скор, но выпил пол ведра!
И если б он вязался в спор,
То наша бы взяла!
Но друг лежит лицом в салат
И шулеров смешит –
Мне руку в самый аккурат
На "плётку" положить.
Я бросил карту на сукно
И тихо взвёл курок –
В долгах таких мне всё равно
Под пулю, на "перо"!
Баклан себя приговорил –
Не понял он игру!
Он снова карту подменил
И выбросил "буру".
Пора! Огонь! Три вспышки, гром!
Он падает, кричит...
Обидно за своим столом
"Маслины" получить!
Тем, что в дверяхпо пуле в лоб –
Упали как мешки!
Подружке шулера в живот –
За "падло" и смешки!
Я "зелень" грёб в большой пакет
И "рыжево" хватал,
С дружком, лежащим на хребте,
По улицам бежал!
Потом, как гонщик Алези,
Летел в аэропорт,
И что смогло меня спасти,
Не знаю до сих пор!

2000

             Русская женщина

Блондинка – белокурая – полова –
Пшеница спелая волос!
Любимая, сестра и мать народа,
Всего народа моего!
Иссиня-чёрными как ад крылами
Враги кружатся над тобой,
За глупость мягкость принимая,
Считая слабостью любовь!
Как купола златые глазом чёрным
Жгут кожу цвета жемчугов!
Пшеницы свет созревшей, счастья, солнца
И многолюдных городов!
Сгоревший уголь, зависть преисподней
В душе твоих клеветников –
Да, недочеловекам больно
Бить лбы в божественный альков!
Неси торжественно свой лик небесный
Истоком святости Руси!
Смешки и козни богомерзких
С высот заоблачных презри!
Сыны твои, отцы, мужья и братья
Живым щитом вокруг стоят –
Решимости, любви не занимать нам,
Тебя храня кровь, жизнь отдать!
Полова – древнерусская богиня,
Пусть небеса в твоих глазах
Сияют вечно счастьем ярко синим!
Заколкой солнце в волосах!

22.10.9

                 БТР

Блокпосты, КПП и дорога в Шатой...
Дай бог нюху собаке инженерной разведки,
Ну, а нам, если бой, дай кустарник густой,
Чтоб уйти от огня, попушистее ветки...
Может, Лермонтов здесь замышлял свой роман,
Или граф Лев Толстой нахлебался тут горя...
БТР будто лодка уплывает в туман
Сквозь зелёную пену лесного прибоя.
Для пехоты не важно, что расскажут в "Вестях"
Про погоду красотки в каблуках и чулочках,
Зной, мороз, снегопад, хоть в лесах, хоть в горах,
Но пехоте в любой бой на конце ставить точку!
Враг, как встарь, посытнее, богаче живёт, –
Поучёней, позлее, покрасивше одежды,
Только русской пехоте, стоит взять пяточёк,
И потом сковырнуть нас – позабудьте надежды!
Что здесь взять, что оставть, с чем вернуться домой
Тем, кто выживет летней теплынью...
Нам бы взять радость, братство, все за всех головой,
И оставить тоску, ярость, боль и унынье.

12.8.10

                   В бою спецназ ГРУ

Шли тихо как волки, чтоб лист не шуршал,
И снег первый шёл и в Шали тихо падал...
И внутренний голос тихонько сказал:
– Не дрейфь, капитан, мы убьём эту падаль!
Разведка всё врёт, но сегодня не так –
У боевиков на горе лагерь спрятан:
Их там двадцать пять и главарь-вардалак.
Рамзан-проводник нам сказал: – Смерть им, гадам!
Отсюда они расползались окрест –
С одних брали дань, а других убивали.
За деньги, эмиров и кровную месть
Шали мирно жить не давали.
Во сне перережем шайтанов всех тех
Без киноэффектов и слёз журналистских;
В бою спецназ ГРУ – это грубый успех,
Зато вам не нужно боятся за близких.

8.1.13

                        Я Волга!

Здесь горы спят как в одеялах в облаках,
Внизу долины как макет штабной игры,
Тут мира ждёт многострадальная земля,
Конца свирепой, истребительной войны!
Десант как кошка уцепился в перевал,
А вместо шерсти ощетинился огнём,
Враг обалдел сперва, но после набежал,
Повылезал наверх из всех щелей и нор!
– Я Волга, Волга! – продерётся позывной
Сквозь крик гортанный, рёв винтов и треск помех.
Браточек скажет в этой каше, где тут свой,
А где чужой, куда всадить боекомплект!
Горох свинцовей барабанит по броне,
Наш "крокодил" гремит как крыша под дождём!
Не эффективно, но придётся в темноте
Огнём пропахивать врагами взятый склон!
Букеты НУРСов разрезают черноту,
Как будто дети опрокинули салют,
И сверху вниз, и в горизонт по склонам бьют,
И дальше эхом с камнепадами текут...
По вспышкам выстрелов, почти что наугад!
Им не прикрыться аксакалами, детьми,
Не отойти - по горло нужен перевал,
Где перемкнулись и скрестились все пути!
Пускай сегодня винтокрылым повезёт,
Уймётся снег, утихнет ветер и туман,
Аллах прикроет и "Игла" не попадёт
По нашим душам и сверкающим винтам!
На нас серьёзно смотрят детские глаза,
Из нашей памяти лучиться этот взгляд...
Не все вернуться к вам, будь проклята война,
Но нам придётся эти горы отстоять!
Мы расстреляем до конца боекомплект,
Уйдём, загрузимся и снова в облака!
И мы надеемся в живых застать там тех,
Чей позывной был "Волга" – наша мать река!

18.6.9

               Белая степь

Белая степь лежит вокруг нас,
Солнце слепит и не поднять глаз...
Гордо безмолвие лежит,
Не разбито на межи,
Ты, пожалуйста, скажи,
Что обнемлет впереди нас!
Всё, что осталось позади – сон,
Снег-море, как волну, несёт он.
Грусть в бубенцах легко звучит,
С солнца падают лучи,
И стремглав упряжка мчит,
Так прекрасно, будто всё сон!
В белом просторе держим мы путь,
Сквозь волчий край, сквозь холода, жуть...
Нам вместе лучше и теплей,
Утро ночи мудреней
И из множества путей
Мы отыщем наш с тобой путь!

11.11.14

            Новогодняя песенка про дон-дон-дили-дон-дон

Не злая,
Простая
Пришла зима играя,
Снегами
И льдами
Мир украсила и вот...
Мы ждали,
Не спали,
Часы и дни считали,
Морями,
Лесами
Он пришел к нам – Новый год!
Дон-дон-дили-дон-дон
Бьют куранты Спасской башни!
Дон-дон-дили-дон-дон
Так приходит новый год...
Дон-дон-дили-дон-дон
Все исполнит он однажды,
Дон-дон-дили-дон-дон
Счастье принесёт!
С огнями,
Шарами,
С гостями танцевали!
Шалили,
Водили
Возле ёлки хоровод...
Дарили,
Звонили
И сказку сочинили,
И сказка прекрасна –
Эта сказка – Новый год!

5.11.12

          Смерть февраля

Февраль, ты умер, чёрт с тобою;
Твой труп в обугленном снегу
Смердя валяется, не скрою
Я рад убитому врагу!
Пусть через год мой враг воскреснет,
И через год опять война;
Вдоль горизонта снова треснет
Свет белый выжитый до дна!
Конечно жаль, конечно трушу,
Что будет властен надо мной
Вновь выворачивая душу
Февраль бессмертный – демон злой...

4.2.99

             Их высочество Февраль

Снег летит горизонтально –
Сильный ветер! Ураган!
Веселится друг мой давний –
Их высочество Февраль!
Зол ты, братец, лют и мрачен,
Давишь, словно океан!
Как подлодку плющишь, тащишь
По глубинам и камням.
Ты умрёшь почётной смертью
В ручейках живой воды...
Срок придёт – опять воскреснешь!
Смертен я, бессмертен ты!
Снег бушует, солнце светит
В небе сером, словно сталь –
Веселится напоследок
Их высочество Февраль!

11.02.99

                   Берлин

Земля качалась и дрожала,
Лафет к лафету, ствол к стволу
Здесь артиллерия стояла,
И ад творила поутру!
Как будто уголь в топку мечут,
Снуют, суют снаряд...заряд...
Мокры, черны и лбы, и плечи,
Слепы, глухи, не говорят!
В глаза и уши бьёт упруго
Волна, наводчик, командир
Кричат не слышимо друг другу,
Огню давая ориентир!
Снаряды тоннами считают,
Ведут вагонами подсчёт,
И знают, что пока стреляют,
На Одер солнце не придёт!
Как лава огненные реки –
"Катюши" бьют из-за спины!
Здесь бог войны приподнял веки,
Здесь в голос крикнул бог войны!
Пехота мается в оврагах,
Отборным матом кроя свет.
Им через час идти в атаку
С "Ура!" и водкой напослед.
Они из штолен и бараков,
Столиц, портов и лагерей,
Тут есть такие, кои рады
Смертельной участи своей!
За ними танки, танки, танки!
САУ, заправщики, возы...
И все пути и полустанки
В краю вагонами полны...
Высоты сбиты, в дырах небо,
Вслед кононаде, в миг один,
Всё это двинется свирепо
Ввперед, на запад, на Берлин!

1999

                  Кощунство

Кощунством исповедь звучала –
Слова вставали поперек...
Во полумраке гулких залов
Клубился лада дымок.
На образах слезами жемчуг
Мерцает... Из небытия
Тихонько души что-то шепчут
Колебля свечи алтаря...
Взаимосвязь вещей, событий  
Вот Бог! Он всюду и везде
Читает чувства, видит мысли,
Из них слагает жизнь тебе.
Напрасно ждать тут просветленья
Коль веры нет... то нет спасенья!

1999

           Ах, санкции!

Мир денег снял маску, открыл нам лицо!
Всем, кто в капитал раньше верил...
Торговая мафия – мир подлецов,
Создавший фашистского зверя.
Они двадцать лет набивались в друзья,
Но грабили и ослепляли,
Им всё было можно, Росии – нельзя,
Нас ложью своей усыпляли.
Теперь вот устроили переворот,
Фашизм и войну на Донбассе,
Где жгут, убивают наш русский народ,
От радости воя в экстазе!
Но их не прельщает с Россией война,
О слабости войск своих знают,
Но очень им хочется взять задарма
Все то, что сейчас покупают!
Нужна всем Россия в гражданской войне,
Без пенсий, зарплат и пособий!
Россия без власти, Россия во тьме,
Где сто миллионов надгробий!
Они уничтожить Россию хотят
Лишая машин и лекарства,
Мол, русские это Кремлю не простят,
Устроят разгром государства!
Ведь мы изменились и нынче не те...
Мы глупые, жадные трусы,
И будем как ведьмы плясать на кресте
За деньги их, водку и бусы!
Ах, санкции! Боже, какой примитив!
Архаика, нету в них толка....
По умным подсказкам себя разорив,
Бедны мы давно и надолго!

11.9.14

                      Голос бога

Опоздал я на электричку,
На ночь домом мне стал вокзал,
Ярославский вокзал столичный.
Помнишь, что я тебе сказал?
Я сказал, что нет в жизни счастья,
Если в жизни той нет тебя!
Я сказал, что нет большей власти,
Чем земная любовь твоя!
Ты, конечно, в любовь не веришь...
Кто же верит в любовь в Москве?
Вряд ли слышишь ты и оценишь
Это счастье, что снится мне...
Тут бомжи, менты, проститутки,
На рекламе Enrique тут.
На вокзальной скамейке сутки
Буду спать, чтоб сон не спугнуть.
Iglesias – голос бога, может он напоёт тебе
Весть, что предан тебе до гроба,
Что ты – счастье в моей судьбе!
А в Москве будут ждать вагоны,
В них еда, ткани, цинк литой,
А я буду страдать, влюблённый,
И мечтать о тебе одной...

22.12.13

                         Подлодка "Россия"

Уходит лодка в глубину,
С трехцветной надписью "Россия",
Не на учебу, на войну
С собой и прочей чёрной силой!
В подлодке все мы - стар и млад,
Здесь паникеры и герои.
Все вместе мы придём назад,
А может, сгинем в бурном море!
Наш враг силен как никогда,
А мы растеряны и вялы,
Размякли в сытые года,
И постеряли идеалы!
Объединяет нас опять
Судьба и нервы нам щекочет -
Никто не хочет умирать,
Никто рабами быть не хочет!
Всё в может сделать человек,
Когда судьба берёт за горло!
"Россия" в двадцать первый век,
Идёт бессмысленно и гордо...

17.12.14

              Любовь нас спасёт!

В мире грёз между разного хлама,
Между жадных и злобных людей,
Между теле и радиосрама,
Что марает теперь и детей...
Есть любовь! Не промежности, дойки,
Не самцы в чёрных членах-Porsche,
Не повылезшие из помойки
Педофилы в чинах и парше.
Мерзость множится, дни окаянны
И богатство куётся во лжи,
И бесхвостые мы обезьяны
Разучились без подлости жить.
Но любовь исцеляет увечье
И выводит из жабьих болот,
В человеке хранит человечье –
Верьте, братья – Любовь нас спасёт!

1.10.13

          Россия в сердце

Россия – это не страна,
А полноценная часть света!
Там сердцем трепетным Москва,
А по краям четыре ветра.
На север, запад, юг, восток,
Среди ландшафтов самых разных
Лежит Россия вне дорог
Невозмутимо и прекрасно...
Над ней года, над ней века
Водой текут, уходят в землю
И небо, будто мать-река,
Её покою чутко внемлет.
Россия может полюбить,
Россия может полюбиться –
Как мир огромной может быть,
А может в сердце уместиться!

6.6.12

                    Сын мой, Иван

Сын мой, Иван, тяжело расставаться...
Больше не будет уж времени нам
Наобниматься, нацеловаться,
Наговориться с тобой навсегда!
Смелым ты должен быть, умным и сильным,
Должен уметь постоять за себя...
Мальчик смышленый, мальчишка красивый,
Моё продолжение – маленький я!
К женщинам будь как Senior Caballero!
Женщине жизнь нужно, силы отдать –
Их это мир! Будь им нужным и верным.
Ею рождён ты, всему она мать!
Бойся врагов и друзей перед битвой,
Но будь бесстрашен во время неё!
Око за око! Будь лучше убитым,
Чем обесчестившим имя своё!
Ты не жалей меня, Ваня, не траться,
Будущим детям себя посвяти.
Все наши предки немного спартанцы
В жизни – в сражении у Фермопил!
Счастлив и светел – я прожил как нужно,
И заповедую это тебе!
Будь непоседой, бойцом, macho, мужем!
Знаю, найдёшь счастье ты на Земле!

7.7.10

                 Фатима - любимая жена

Сегодня вдруг сказала Фатима:
– Ученье свет, а не ученье тьма! –
И силуэт высоких гор
Упал рисунком на ковёр.
Скажи мне это кто ни будь другой,
Ученый с седовласой бородой,
Тогда бы поразмыслил я
Над этим на закате дня...
Как может сделаться ученьем свет?
Мне в медресе другой был дан ответ,
Постиг там истину в веках,
Что свет всему один Аллах!
Он всепрощающий, вся сила в нём,
Сожжет неверных праведным огнём,
И притворившихся найдёт,
И превратит в навоз и скот!
Ты, Фатима – любимая жена,
Хвала Аллаху, всё же не одна,
И говорливый свой язык
Подальше спрячь, чтоб не отстриг!
Беги в чадре на рынок со всех ног,
Баранину купи, муку, чеснок,
Купай детей и коз дои,
И глупости забудь свои!
Пусть я не шейх и не построил храм,
И не ученый, как Омар Хаям,
Никто от истин не свернёт –
Аллах один нам свет несёт!

5.4.12

                   Частушка

Ты проходишь и не смотришь,
Или взгляд бежит скользя.
Кто такой, как звать не помнишь,
Словно нет в живых меня!
Ни ответа, ни привета,
Ни просвета, ни гу-гу!
Мне теперь покоя нету,
Без тебя я не могу!
Запинаюсь и робею,
И горю весь от огня –
Я хочу, прошу и верю,
Чтобы ты была моя…
Ты шушукаешь с парнями,
С ними ходишь до утра!
Это как на шею камень,
Хоть топись, ревную я!
Может стану посмелее,
И когда-нибудь решусь,
Сделать то, что я не смею,                          
И любви твоей добьюсь!
Мне в надежде вся отрада,
Прочь все абы да кабы –
Без тебя уже не надо
Никакой другой судьбы!

4.5.10

                Альтернативная страница Джона Толкина

Однажды фюрер Гитлер через Аненербе
Проник в страну чудес, где хоббит Фродо жил.
И не задумавшись о жертвах и ущербе,
Провёл блицкриг и вермахт победил!
Люфтваффе из пилотов знаменитых
Вбомбили эльфов в землю, гоблинов в скалу.
Два миллиона орков пленных и убитых
Оставил вермахт и СС в своём тылу...
Оружия любого рода было много:
Зенитки, пушки, пулемёты, танки "Тигр".
– Какая, к чёрту, власть кольца? – подумал Фродо, –
Когда из гномов снайпер немцев сделал тир!
Волшебник Гэндальф подорвался на "растяжке",
Когда аэродром хотел заколдовать,
А Голлум стал ходить в эсесовской фуражке,
Бить партизан и лагерь смерти охранять!
Теперь в Германию уходят эшелоны –
В них уголь, нефть, коровы и рабы...
В стране чудес – колониальные шаблоны,  
Из нашей жизни параллельные миры!
В мирах рассказчиков всё ярко и искристо,
Но не доходит до тупого большинства,
Как предки наши уничтожили фашистов
Без всякой магии, колец и волшебства!

27.1.14

                Обелиск

Когда мы вышли из лачуг,
То оказались у подножий
Огромных обелисков – кожей
Мы заплатили за испуг!
На муки сгнивших городов
Всевышний с пика обелиска
Смотрел глазами василиска,
А мы молились на него...
Проторена речная муть
Рядами белых черепов,
Но нет над павшими крестов –
Их заменяет млечный путь!
Стоит Москва в гранитных шубах,
Сковав пространство площадей,
Как детище чужих идей,
Что проросло на наших судьбах!

30.10.88

                  Люблю тебя, Мариша!

                          П.А. и М.И.Савельевым

Кто для неё Савельев?
Курсистке – "блузки-каблучки"?
Прапрадед в это время
Шкафы и стулья мастерил,
Буфеты и скамейки.
Краснодеревщик-ученик
За суп и за копейки
В Москве в работу вник.
С германцем и с австрийцем
Уж шла война четвёртый год.
Хлеб кончился в столице,
Всех под ружьё, иль на завод!
Прапрадеда в солдаты,
Где он и стал большевиком.
Оттуда безоглядно
Под «Марсельезу» в ад фронтов!
Все заповеди к чёрту!
Война гражданская – угар.
В аду нашёл девчонку,
Прабабку прадед-комиссар.
– Люблю тебя, Мариша!
"Гамбриниусъ-Кузнецкий Мостъ".
Он фото дарит, пишет...
Двадцатый год, френч, шашка, в рост...
Я видел дом, где жили
От стен Кремля недалеко.
Паркетом печь топили.
Бандиты всюду, голод, корь.
Намного, лет на двадцать,
Пережила его.
Ходил я прибираться
К могиле с ней
За годом год.
Там, на Новодевичьем,
Она брала гранит рукой
Так нежно, необычно,
Как будто он ещё живой!
Шептала еле слышно:
– Петруша! Петя! Сокол мой!
А я скучал. Мальчишка.
Конючил и хотел домой...