Маски... подводят глазки,
надевают людей
и спешат на работу,
трясутся в маршрутках, сонные,
идут в свои универы.
И кто-то
из них — конспектирует, мыслит,
пьет чай с бутербродом,
а кто-то вдруг,
ни с того ни с сего,
поздравляет других
с новым годом...
Маски не верят в сказки.
У них своя игра
и свои законы.
Глядят сквозь радужки человечьи
на мир, слушают песни,
речи, стоны.
Всё замечают, смеются, грустят,
даже плачут.
А люди работают, спорят,
учатся, семьи заводят.
Как же иначе?
Маскам хочется ласки.
У них свои Арлекины, Пьеро,
Коломбины.
Им поскорей бы сбросить людей,
их глаза, руки-ноги,
сердца и спины!
Улечься на полочке,
рядышком, касаясь щек
из папье-маше,
делиться шепотом
о прожитом дне
у человека в душе...
Маски. Тускнеют краски.
Ночь. Неземная усталость
серой кошкой
ложится поверх невидимого одеяла.
А завтра опять вставать,
подводить глаза,
надевать полусонных людей,
и всё начинать сначала...
Мгновенная, как выстрел или взрыв.
Там оглянулся - и застыл навечно.
Вишневым цветом пенятся дворы.
Весна прекрасна и бесчеловечна.
Она - наркотик, зелье и дурман.
Душе так сладко-сумасшедше-больно
кружиться в небе, падать в океан,
и угодить в "бермудский треугольник",
где наяву в свои пробраться сны,
где май, и геометрия, и музы.
Где ты и я - два катета весны,
а наша жизнь - квадрат гипотенузы...
А этот дракон - зеленый и очень маленький,
живет в нашем подъезде. Зимой ходит в валенках,
в вязаной шапочке, куртке и выцветших джинсах.
Ест он немного и спать никогда не ложится.
Он часто звонит в мою дверь, говорит "здравствуйте".
И просит достать из шкафа цветные галстуки,
чтобы потом превратить их в дороги и реки,
соединив города, океаны и двух человеков.
Трудней человеков - будто рыбы, выскальзывают.
А если беда, любовь или хворь заразная?
Злится дракон, но исправно из галстуков вяжет
тропки в полоску, в горошек, в соцветья ромашек...
Раз в год, весной, линяет дракон, как порядочный.
И шкуру свою он дарит одной из дамочек,
тех, что живут только в нашем старинном подъезде
и по дорогам из галстуков - ходят лет двести.
А третья — закрыта пасть, словно воды набрала.
Три пары глаз, осколки бутылочного стекла,
глядят на меня, каждая со своей стороны,
ведь три головы — это три мира и три войны.
Я знаю, с утра подъём, и снова на бой с собой —
с драконом, размером с дом, а я еще тот герой.
И сердце моё с мечом, как будто Иван Дурак,
удар за ударом — бьется с монстром, и всё никак.
Но, только ночью, когда на помощь приходит сон —
огромный, как небоскреб, дракон во мне побежден.
А я делю его шкуру на множество равных частей
и помню — утро вечера мудреней. И честней...
Так вот. Вернемся к нашей маленькой Белой планете. Там, в одном из домов, жил бамсик по имени Тилли. Это был необычный бамсик — он умел делать сальто, из-за чего его учитель, Гилиней, предрекал ему замечательное будущее: стать внедренным. Внедриться в сладкую желтую планетку — что может быть прекрасней? Дать начало новой галактике, продлить свою жизнь уже в новом качестве, вместе с Ваокой превращаясь в капсулу-клетку, которая быстро растет и делится, где каждая новая частичка растет и делится, растет и делится...
Тилли был быстрым и ловким, его хвостик — упругим и сильным, что позволяло бамсику хорошо отталкиваться перед прыжком. Старый Гилиней рассказывал Тилли о тех трудностях, которые предстоят в борьбе за внедрение, и молодой бамсик всё больше и больше тренировался и всё реже выходил погулять с друзьями.
Однажды Тилли почувствовал еле заметное движение воздуха, которое нарастало, и через какое-то время превратилось в приятный теплый ветер. «Началось», — подумал бамсик. И действительно, началось! Их галактика и галактика с Ваокой стали приближаться друг к другу. Потом нежно прикасаться, ласкаясь и шепча какие-то особые слова. А в это время на Белой планете проносились горячие ураганы и холодные ливни, вода выходила из берегов и затопляла окрестности. Бамсики стали готовиться к внедрению. Сигналом к вылету на задание должно было послужить максимальное сближение двух галактик, что сопровождалось сильнейшим порывом ветра, который подхватывал бамсиков и мощным толчком выводил их за пределы своей галактики, давая быстрее добиться цели — войти в пушистую сладкую Ваоку...
...Они собрались на главной площади планеты. Расправляли хвостики, шутили, подбадривая друг друга. Они знали, что скорей всего умрут, но всё-таки, в глубине души надеялись, что станут внедренными. Вся беда заключалась в том, что проникнуть в Ваоку мог только один единственный бамсик. Кто станет этим счастливчиком, заранее никому и никогда не было известно. Все остальные были обречены на смерть.
И вот наступил главный момент их жизни. Галактики сблизились! Мощный поток горячего ветра захватил, закружил бамсиков и толкнул их вперед, к цели, к заветной Ваоке. Тилли оказался где-то в середине всех бамсиков, но старался изо всех сил побыстрее шевелить хвостиком, чтобы опередить товарищей. Недалеко от него двигался Гилиней, который, прежде, чем отстать, успел крикнуть: «Сальто! Тилли, делай са-а-альто!» Тилли, приободренный учителем, сделал своё коронное сальто и оказался в тройке лидеров. Уже впереди виднелась желтая поверхность Ваоки, а Тилли всё еще отставал. Оставалось совсем немного до цели, а силы были на исходе. «Нет! — закричал Тилли, — Я смогу! Я люблю тебя, Ваока!» И прыгнул еще раз, и распрямился, как пружина, и вонзился всем своим любящим телом в сладкую Ваоку, и она приняла бамсика в свою желтую мякоть, обволокла густым соком, и стали они одним целым, капсулой-клеткой, которая начала расти и делиться на две, каждая из которых — тоже на две, и так долго-долго, пока на свет не появилась новая галактика. Маленькая. Орущая. А потом сонная, смешная и улыбающаяся. На этот раз родилась галактика с Ваокой. В одной из клеточек малышки жил бамсик Тилли, который постарел, и, как добрый дедушка, нашептывал растущей галактике разные веселые сказки...
Фальшивы улыбки, веселье, как страшный пир
во время чумы, которая жизни ест.
И где-то есть утренник, и Дед Мороз-вампир,
Снегурка в каске, с косою наперевес.
И лысая ёлка на площади Трех ветров,
и беды вокруг неё ведут хоровод.
Но, кто-то счастливый идет с вязанкой дров,
ведь надо детишкам согреться под Новый год...
А старый год протекает из мысли в мысль.
Война — там, внутри. Засела, как острый шип,
и колет, и колет, хоть плачь, хоть юлой вертись.
Еще — преследует запах горящих шин.
Еще — не забылась зима, но уже теплей.
Пускает весна новой жизни нежный росток.
А я бреду, как сталкер, по мертвой земле,
меняя весну на лето. Бреду на восток.
Промозглая осень. Дождливые блокпосты,
руины и смерть, засыпанные листвой,
ничейные кошки и взорванные мосты —
плывут картинки одна страшнее другой...
...Но, что это я? Вот гости сидят и жуют,
журчит телевизор, и я подхожу к столу.
Две тыщи шестнадцатый год — через пять минут.
Будильник тик-такает. Ёлка стоит в углу ...
на краю этом сраном
или всё же обгаженном птицами
и дождями обоссанном
но полуденным солнцем обласканном
в этом смраде зловонном
между снами, в Париже ли, в Ницце ли,
бродит странница-память
память-бомж, не подмыта, затаскана
всё лицо её в ранах
в гнойниках и уродливых оспинах
с нею рядом стоять -
просто в обморок падать замучишься
я гоню её прочь
а она, как ребеночек, просится
тянет грязные пальцы
трясёт разлохмаченным рубищем...
я её сторонюсь
а она,
вся в слезах
и соплях прижимается накрепко
и уже не уйти
лишь смириться
вдохнув всё зловонье до капельки...
Я падала за грань.
По взгляду, по руке
пойми, мой друг, что я
еще чуть-чуть живая.
Дай жизней. Хоть одну.
Моя - на волоске
компьютерной игры.
Успей, пока я...
в неблизкое завтра,
в рассвет и дорогу,
к траве на обочине,
к сонной реке...
Ни ветры, ни люди
ему не помогут -
лежит себе, мрачный,
в зеленой тоске.
В небрежных заплатах
одежда асфальта,
и лужицы глаз,
не мигая, глядят
на небо ночное
с прожилкой агата,
где звезды, кометы
и, кажется,
я...
Разделяется время на "до" и "после".
Это, видно, закон природы. Страшный закон.
Если даже весной в глазах моих осень.
И в сознании пройден собственный Рубикон.
Кровоточит беда. Нет бинтов и йода.
Смерть так близко, что уже за порогом видна.
Небо выбелено перекисью водорода.
Между "после" и "до" - черным проклятьем - война.
Она сверяет время по солнцу, идет наугад.
И жалеет зверя, и мчит выпускать синицу.
Бросает в канаву мимозы - безумный обряд!
Только знает - вряд ли история повторится...
Она не боится крови, смерти и пустоты.
Всегда найдется кровать для её одиночеств.
Для слёз - подушка. Для звезд - мурлычащие коты.
Для откровений - дожди затяжные и ночи.
Она давно не верит пророчествам. Никаким.
И, обжегшись на молоке, не дует на воду.
Она в мои сны является, оставляет стихи -
моя любовь - и на цыпочках в утро уходит...
Появилась вакансия у меня. Нужен враг.
Требования: умен, некрасив и грешен,
зрачки - мониторы пустые, мозг - саркофаг
изощрённых мыслей, слов и злобных усмешек
кривых, будто проволока стальная...
Хочу ненавидеть, вгрызаться в тело,
хрустеть, как яблоком, его позвонками
и пить глаза, белкИ их белые...
Ну, давайте, идите же! Работа не пыльная,
хорошо оплачиваемая поцелуями!..
Отчего же то время, где жили-были мы,
потускнело, расстрелянное в упор пулями?
Ну, не бойтесь, идите ко мне во враги -
может, я еще передумаю мстить никчемным вам.
Есть вакансия. Ненависть. Судороги.
Слёзы катятся по щекам - черные...
Как будто невзначай, губами
коснись твердеющих сосков,
и всё что мы, о нас, и с нами -
слетит с катушек и основ...
Собьешься, родинки считая,
и поцелуешь там, где...О!
Я улечу. Я у-ле-таю
вон в то открытое окно...
Послушай, Мастер, ты опять лукавишь...
Знай, рукописи не горят - пока ты жив.
А я сегодня сутолоку клавиш
всю на стихи разобрала. Скажи,
что ты устал, что кончились чернила
и голова, как каменный мешок,
и чтобы я куда-нибудь свалила,
присев на стул, глотнув на посошок...
Но ты молчишь, по небу рассыпая,
как будто звезды, мыслей серебро,
и машет Аннушка последнему трамваю,
который превращается в метро...
Ты весь горишь, и рукопись открыта,
странички трогает холодная луна.
Очнись, мой Мастер, я не Маргарита!
Я... дурочка, что век тебе верна.
Озябшие согрею вмиг ладони,
дам чаю и таблеток от простуд.
Прижму к себе. Живи и будь спокоен:
ты не умрешь, пока я рядом, тут...
***
Ты - яблоко.
Змей-искуситель коварный
Берёт тебя в зубы,
и дразнит, зараза,
а в яблочных брызгах -
валторны, литавры,
и тысячи звуков,
и шепотом фразы...
На клавишах ночи -
мелодий затакты:
Так нежно - легато.
Пиано и форте.
И тремоло душ,
и сердец пиццикато,
и ты, мой желанный -
финальным аккордом!
***
Вернулся. Домой.
Может, снишься, не более?
Ты - яблоко!
Дай же вкусить тебя, что ли...
Недоношенный апрель,
как дитя в тугих пеленках,
в белоснежных распашонках
мерзнет, морщится. Капель,
будто насморк, всю неделю
льёт и льёт, журча, мурлыча,
мне назло, назло апрелю.
Недоеденной добычей
снег в проталины ушел,
обесцвеченный, последний.
Неба лазоревый шелк -
недошитый мой передник:
в нем, верней, в его подоле,
я несу апрель для Оле...
Вот так бы и умерла,
проваливаясь
в облаков холодных снегА,
улыбаясь музыке неба
и твоим
тихим словам,
охраняющим
долгий мой
апокалипсис -
до последнего шага,
до разрыва гитарной струны
и молчания навсегда...
Тишина глядит на город,
закрывает глазки окнам.
И разгуливает сказка
под зонтом...
Эта сказка-непоседа -
о сове, премудрой птице,
и о том, что ей не спится
в темноте.
И не стать ей "ранней пташкой",
и не взвиться в поднебесье,
И не спеть, и вертикально
не взлететь.
Так, всю ночь сидит на ветке,
думает сова о жизни.
Ухнет пару раз, не зная,
что сказать.
А как только свет забрезжит,
жаворонки залетают,
запоют, - сова закроет
сонные глаза...
Ни... Ника, маленькая моя богиня,
прядь откинула с мокрого лба.
Устала. Тихо зовёт по имени
меня. Сквозь одёжку проглядывает худобА...
...Здесь, на четырнадцатом этаже,
мой Олимп,
мои житейские боги,
"ароматы" валерианы, спирта,
свежих котлет и болезней,
дорога жизни
в виде старого лифта,
она же - дорога в небо
и путь последний...
Как же ты забрела сюда,
отважная Ника?
Надоели победы, бессмертие?
Нервы, нервы...
На щеках твоих -
слёз потёки, пылинки,
и туника свежести...
нет, не первой.
Хочешь, дам тебе платье
своё новое?
Я хотела пойти когда-нибудь
в нём в театр.
Ну, ответь, подними на меня
глазёны свои
и не плачь - у меня самой
в горле комок застрял.
Я беру большие
портновские ножницы,
вырез делаю в платье
скользящем - верно,
на спинке. Для крыльев.
Они топорщатся -
артрит, мозоли, помятые перья...
...Соседка справа, старенькая, упала -
лежит с переломом.
Соседа (дверь прямо) избили пьяного -
хорошо так заехали в голову.
А слева - семья благополучная,
но ребенка бьют во дворе мальчишки.
Вот такие, Ника моя дорогая,
на нашем Олимпе делишки.
Давай, зелёнкой ссадины смажу -
и станет легче,
помнишь, как в детстве?..
...Она не помнит -
головой еле-еле вертит.
Лечу богиню, без всякой выгоды,
просто так, по-соседски,
и глажу крылья ей, отвлекая
от адовых мук бессмертия...
***
Ког... коготки
тех самых кошек,
которые так усердно
скребут по душе,
что кажется, я -
сплошная ссадина,
но мне почти
не больно уже,
и всё, что было
так давно,
приходит на ум
по пути на работу,
и я опять
вспоминаю кого-то,
хотя не знаю,
в каком кино...
Размытых силуэтов
толпы
роятся в пространстве
памяти хрупкой:
вот я подросток,
а вот - малютка,
а кто же тот мальчик?
Увы, так трудно
вспомнить.
Но, только кажется,
это был Саша,
дарил ромашки...
В моей голове,
опять почему-то каша.
Но ведь было детство,
а сколько чего еще
в жизни моей было?
Скребутся кошки,
что есть силы
вонзают когти,
в душу рваную,
а память
строит меня упрямо...
***
Да... "Да" - это моё согласие.
Это летящая пена фаты,
день, когда мы
бесконечно счастливы,
миг, в котором
лишь я и ты...
"Да" - это наш навек
мостик к доверию,
выстроенный не на авось.
Мной этим словом малым измерено
всё, что прожить
до сих пор пришлось...
"Да", даже если вдруг снова "нет",
или с тобой беда,
я нас спасу этим словом коротким -
да, мой любимый, да!..
Еще не выстыл сонный дом.
Еще в камине тлеют угли,
и серой паутины букли
свисают с грязных потолков.
Дрожит дыхание жильцов
на запотевших стеклах окон,
и запах супа, словно кокон,
сжимает прошлое кольцом.
Молчит продавленный диван.
Спит лампы свет под абажуром,
откидывая тень ажурно
на опрокинутый стакан,
вино, разлитое на скатерть,
на полусгнившие цветы,
когда-то "дивной красоты",
на шкаф, где много старых платьев,
хранящих женское тепло,
и фотографии на стенах
со счастьем хрупким и мгновенным,
таким, что снова в горле ком...
Еще не выстыл сонный дом...
Ему везёт: он - крошечная клетка.
Его душа - быть может, в мотыльке,
раскрывшем крылья на зеленой ветке,
трепещущей при теплом ветерке.
Ему не снятся войны и кошмары,
не мучит совесть, не болят бока.
Не знает он такого слова "старость",
Да и других не выучил пока...
Везёт ему, простому эмбриону -
он "бороздит просторы" плодных вод,
он слышит сердца маминого тОны
и, засыпая, пальчики сосёт...
У печальной сосны опускаются ветки,
будто руки селянки, закончившей жатву.
А в иголках зеленых уставшей левреткой
засыпает пушистое облако сладко.
Машет голыми сучьями древо сухое,
будто рыбий скелет - одинокое очень.
Я иду вдоль ржаного роскошного поля,
а навстречу - на цыпочках, крадучись, осень...
Зелёный... Ранний, молодой и свежий.
Весенний парк. Болотная лягушка,
что верещит, как клоун на манеже.
И ёлка в Новый год. И шарф подружки,
который так ей шёл, и развевался
от (не зелёных-ли?) порывов ветра,
когда на "первый снег!", рванув из класса,
сбегали мы с урока геометрии...
Ну, хорошо, а красный? Боль. Закаты.
И поле маков, и рябины грозди.
И поцелуй до крови, и расплата
всё той же кровью за обманы, козни.
Сигнал "остановись!" у светофора,
и в красном платье я ... неотразима,
и вкус любимых южных помидоров,
так вспоминаемый некстати в ужин зимний...
Зелёный, красный - ну, какой из этих?
Какой из них сегодня предпочтимей?
Не знаю. Только больше всех на свете
мне нравится цвет неба - светло-синий...
Люди брели прямо в ночь,
в плен дождя, не спеша,
ловко скрываясь в зонтах,
как в скорлупках смешных -
и фонари преломляли лучи.
Провожал
кто-то кого-то домой.
Мы с тобой... просто шли.
Это закат. Лежит на асфальте
в лентах огня. Жжет пальцы.
Топчут прохожие мел яркий.
Не успеваю. День - в пяльцах
Утра и вечера. Вышит гарусом.
Ты. Я. Небо - парусом.
Ниткой серебряной - птиц стая.
Что-то сказать хочу - не успеваю!
Ветер ласкает - твоим голосом.
Я подложу в костёр хвороста:
пусть догорает любви исчадие!
Ты мне: "Прощай!"
Я: "Прощаю..."
Ложь прикрылась, не видна.
Комара дрожат коленки.
И стоим: ты - у окна,
я - в стороночке, у стенки...
Там, за балконом, две березки, будто пара
обиженных задумчивых детей, -
свои сережки по весне мне щедро дарят
с плакучих разметавшихся ветвей,
и шелестят о чем-то, еле уловимом,
о том, что грустно им стоять одним.
Опустят ветки на балконные перила -
а я под вечер тоже выйду к ним...
Орех огромный машет мне в окошко. Старый,
любимый и бессменный часовой.
Я руку протяну, и лист девятипалый
поглажу, улыбнусь: какой живой!
А вдоль дорожек трАвы - по колено. Верно -
скосить не дозовёшься днём с огнём!
Я вязну в аромате липы, сладком, нежном.
Моя Ригонда - в этом милом всём...
Ножницы молний взвиваясь, искрясь,
Небо кроили направо-налево,
громом глуша, как лихая напасть.
Ветер носился по кронам деревьев...
Эх, как бабахнуло! Будто бы взрыв.
Мы в ожиданье дождя чуть не глохли!
...Только упали, и пыль не прибив,
несколько капель, веселых и теплых...
закипает простуженный чайник,
нарезается свежий батон,
и варенье на скатерть случайно
липкой каплей спадает. И Он,
а, быть может, Она. Молодая...
Или нет, всё же, Он, средних лет...
Или оба, сидят и мечтают
о любви, о пальто, о тепле...
...А потом их улыбки и речи
гармонично вплетутся в уют.
Не заметив за шторою вечность,
двое сладко в обнимку уснут.
Тихо скрипнут усталые ставни,
осень выжелтит грустью листву,
укрывая их дом, и оставит
им тепло, уходя в синеву...
В чуть раскосых огромных глазах -
полнолуние теплых ночей,
крыльев птицы летящей размах,
сладкий плен журавлиных ключей...
Но сегодня - тяжелая роль.
Как с такими глазами сыграть,
ту, незрячую, девушку? Боль,
ужас, страхов несметную рать?..
Одри, помни, что нынче глаза -
это кончики пальцев твоих!
Не смотреть. Не лучиться... Нельзя
стать собой, ни на вздох, ни на миг!
Да, всё так. Только дома разлад,
И в душе серый пепел и гарь.
Даже сердце стучит невпопад -
То ли в осень... скорее, в декабрь.
Роль. Мучительна. Пусть, не впервой.
Опускаются руки, глаза.
По сценарию - "скоро домой"...
- Стоп! Не снято. Ты "смотришь". Нельзя!
И опять. Собралась. Кадр, мотор!
Страх застыл у тактильной черты.
А "убийца" - так близко. Хитёр...
Сьюзи (Одри), дождись темноты!
Разруби все тугие узлы,
И начни жить по новой, с нуля!
Мир покажется очень не злым.
Прозревай! - мне так хочется, я...
"Божья коровка, лети-ка на небо,-
просит ребенок,-
там твои детки да корочка хлеба,
дом и котёнок.
Ты ведь не бросишь их в небе на долго?
Им же там скучно!"
Крылья расправив, слетает коровка
с маленькой ручки...
Любовь и ненависть ("Би-2", М. Карасев)
----------------------------------
Этой ночью
я запру входные двери,
отключу звонок, щебечущий так редко...
Буду очень
тихими шагами мерить
проходные комнаты - жилые клетки.
Я зашторю
грустью небо, что навылет
ранит взглядом, перелистывая время...
В звездном море
затеряется и вскрикнет
астероид, в миг отторгнутый вселенной,
Где с тобою
нам поладить не выходит.
Где найтись и потеряться невозможно
нам обоим...
Перелистывают годы
вместе с ветром стылым наш роман взбалмОшный...
Ориентация...
Слово, как будто клеймо,
Приговор и распятие чувств
На Голгофе судьбы предрешенной.
И уже не болит. Все равно.
На дорогу выходит Прокруст
С топором, как вопрос, занесённым...
Ориентация
Традиционная? Нет?
Отчего ж? Потому что не так
Всё пошло - кувырком по наклонной.
Будто кровью - закрашенный след.
Где-то сбой, и родительский «брак»
Дал плоды - навсегда обреченных.
***
Мать. О сыне мечтала так,
Что рожденную дочь, не хотя,
Прокляла, и вздохнув от досады,
Вдруг подумала: а, пустяк,
Пусть растет — вон какое дитя
Прехорошенькое... Будем рады!..
Дочка. Незабудки-глаза,
Носик, губки, метелка волос
Цвета угольной пыли. Упрямство.
Не признаны бант и коса,
Куклы, брошки и праздничный лоск
В дорогих новогодних убранствах.
Ей бы, черный байк покорив,
На опасном блеснуть вираже,
Соревнуясь с парнишкой соседским...
И, давя неясный порыв,
На подруг поглядывает уже
С вожделеньем каким-то не детским...
***
- Свет, привет! Как дела?
- Привет. Всё нормально...
Книжный рынок с утра оживает и полнится звуками.
Взлетают ролеты с пугающим грохотом.
Мы за прилавки свои заползаем, как будто ужи...
Светка, соседка моя, разложив на витрине учебники,
Включает свой гаджет и смотрит какой-то там фильм,
Опуская глаза, бездонные, аквамариновые,
Каких не бывает...
Черный ежик волос непринужденно топорщится,
И малюсенькая сережка-колечко серебрится
Отнюдь не игриво. Серьезная Светка. Широкие джинсы,
Кроссовки тридцать шестого размера
И в клетку навыпуск рубаха. Небрежной походкой
Вразвалочку ходит. Мужчиной старается быть...
Зачем? Ну зачем?.. А потом привыкаем мы к ней.
Хорошая девка она, эта Светка. И мы, будто в детстве,
Прощаем ей эти причуды. Ведь главное что-то другое:
Наверное, это умение быть человеком, порой, вопреки..
- Свет, а есть у тебя кто-нибудь? Ты с кем-то живешь?
- Да, есть Наташка...
И мельницей мысль крутанулась, и тут же меня отпустила.
Светка краснеет, дрожат в напряженье густые ресницы.
- А Наташка красивая?
- Очень, - выдыхает она с облегчением.
- Ты счастлива?
- Да. Нам хорошо вдвоём!..
Пытаюсь переварить услышанное и на себя примерить.
Не примеряется...Ну и ладно! Ведь так и должно быть.
Просто у нас разная ориентация.
Только и всего...
Позднее утро.Нега. Истома.
Я просыпаюсь.Сегодня я дома.
Здравствуйте, стены,уют и покой,
Здравствуй, единственный мой выходной!
Ну-ка, здоровье, ты в полном порядке?
Где мои стирки, кастрюли, тетрадки?
Надо погладить, сходить в магазин,
Вынести мусор, наполнить графин.
Влезть в интернет хоть минут на пятнадцать,
Вымыть посуду, в квартире прибраться.
Сына наставить на истинный путь,
Стих написать, в телевизор взглянуть.
Мужа обнять, зарядить телефоны,
Выпить чайку, чтоб не выглядеть сонной...
...Что-то случилось с моею спиной.
Всё. Я устала. Прошёл выходной!..
О, чай! Приехала Аллочка
с тележкой-кормилицей, ангел наш.
Беру горячий, в пластиковом стаканчике,
с пирамидкою сладкий такой купаж...
Грею руки красные, шершавые,
обнимая пластмассу пальцами
почти бесчувственными,
исколотыми иглами холода...
Ах, да, расплатиться надо бы...
Чай у нас — три минуты
разговора с Москвой — такая цена.
Пью не быстро. Я спасена.
На полчасика. А потом - снова
морозу в пасть! И - будь здорова...
А как хорошо мечтается:
горячая ванна с пеной клубничной
до потолка почти,
этаким облаком нежным -
блаженство...
И - юркнуть под одеяло,
салатовое с темно-зеленой травой,
разноцветными мотыльками,
стрекозами и алыми маками .
Юркнуть, и будто зарыться в сугроб
рыхлый и легкий -
Обволакивающий.
Да, как прекрасно мечтается:
тепло и уютно!
Ну что же вам предложить?
Мемуары? Да, есть.
Манштейна, пожалуйста, посмотрите.
О Наполеоне? Есть тоже.
А это Исаев. Хорошая вещь о войне.
Берете? Спасибо, я рада,
что вам подошли эти книги.
Счастливо!..
А книги — подобно осколкам льда,
холодные до невозможности.
Может, из них
слово «Вечность» сложить?
И прорвется весна, может быть,
к нам,на рынок,
И растает февральская
Снежная Королева?
Но, нет...
Я уже и не чувствую ног,
и простужена шея,
и сопли, простите,
Бумажным платком
с эвкалиптовым запахом
яростно вытираю.
И вот, наконец-то,
родимые пять
таких долгожданных часов.
«Домой!» Волшебное слово,
которое греет меня изнутри,
разливаясь зелеными волнами
свободы и лета.
Легко выключается свет,
споро защелкиваются
Замки.
До свидания всем!
И летят мне вдогонку
ответы, ответы, ответы...
Теплых ливневых "да" или "нет"
С виртуальностью прикосновений,
С километрами грусти и лет,
Мегабайтами стихотворений.
Сквозь дырявую крышу опять
Капли падают в тонкий стаканчик,
Разбиваясь на звонкие "Ждать!",
Всё, что помнится, переиначив,
Разделив на меня и тебя
Этот мир навсегда-расставаний.
Я молюсь на июль, теребя
Книг странички и глянец журнальный.
Ты прочти мои письма и брось
В топку осени огненно-рыжей.
Мы июлем прошиты насквозь -
Он поможет дождаться и выжить...
_____________
* Книжный рынок на Петровке в Киеве
И стынет в белой чашке чай,
Где в отраженье я дымлюсь
И исчезаю,
Где звездно-шелковую шаль,
Что небом вышита и без
Конца и края, -
Кладет на плечи мне сентябрь.
Он гладит волосы мои
Прохладой влажной,
Читает старый календарь,
Срывая листики у лип,
И так не страшно
Сидеть на кухне у окна
В обнимку с прошлым и грустить,
Не замечая,
Что отражается луна,
Как будто бледная финифть,
В остывшем чае...
Поливая город стылыми дождями,
Вышивала клумбы поздними цветами.
А под вечер тихо на судьбу роптала:
Будет снега много, будет солнца мало.
...Будет солнца мало, будет снега много.
Соберет пожитки, выйдет на дорогу
Осень. Поколдует над листочком каждым,
Но о чем-то главном все-таки не скажет...
Дерево без листьев,
лужа без воды...
Я рисую кистью
Белые следы.
На асфальте - белым -
Легкие шаги.
Жестом неумелым -
Наношу штрихи.
Облаком белёсым
Стынет грусть моя.
Замерзает осень.
Замерзаю я...
Я верю-не-верю
музыке золотистой -
сердце болит
в такт, в унисон, междометьем.
Но, я... набросаю
мелочи саксофонисту.
Вы помните?
Это сентябрьский ветер...
Откружились беспечные листья,
Обнаженные кроны грустят.
Мои мысли - как желтые письма,
Что навеял шутник-листопад.
И сегодня я снова - девчонка.
Нет тебя, нет всех прожитых лет.
Только есть запах осени тонкий,
Хризантем удивленных букет...
Есть до одури синее небо,
Стайка легких седых облаков.
Есть дорога, ведущая в небыль,
Где мечты в обрамленье стихов.
Как мгновение, жизнь быстротечна.
Ходит осень за мной по пятам -
Сладко манит далекою встречей,
Бабьим летом, хмельным, как дурман...
Прекратите ссориться,
люди, мысли, слова и жесты,
на земле, в головах, на губах и руках - многократно.
Перестаньте же превращаться
в те пресловутые корабли,
что расходятся в разных по цвету морях
годами, веками, тысячелетиями...
Ведь жизнь,
даже если она - самый крепкий корабль,
но, одинока -
разбивается нами же
о подводные скалы так часто...
И только если
на верфи - суровые мастера,
только если
лоцман не подведёт,
а механик и судоводитель
не сдрейфят и не сопьются,
если чайки
будут лететь за кормой
и выхватывать рыбу из волн,
играющих в прятки с солнцем,
а старый смотритель на берегу
закроет глаза маяку,
улыбнувшись прохладному новому дню,
и выдохнет: "С Богом!.." -
жизнь тогда
покрепче обхватит штурвал,
заведёт свой добротный корабль
в изумрудную гавань,
примирив меж собой
мысли, жесты, людей и слова,
бросит якорь
и насмерть будет упрямо стоять,
продолжаясь,
пока
не случится
сердец
забастовка...
1995 г.
Где-то на краешке осени
ты меня ждешь,
прижимая к щеке телефон,
и гудки проклиная.
Потом отвечаешь "люблю" на "алло"...
И смотришь в окно
все на тот же лохматый туман.
Облако - дымчатый кот,
неудавшийся дождь,
гладит листья унылых деревьев,
потом исчезает,
Оставив улыбку длиною в ноябрь,
Чтоб нам не такою холодной
казалась зима...
Сладкий рыже-коричневый сахар
хрустящих промерзших листьев
разбавлен размытым солнцем
в полупрозрачной чайной чашке
утреннего тумана:
пью его
с жадностью и наслаждением!..
Осень глядит на меня
запотевшими стеклами окон
и провожает, с улыбкой
во всё бесконечное небо...
Тихо падают хлопья
На деревья, дома...
Отпуская поводья,
Мчит куда-то зима!
Бесшабашно несется
По дворам городов,
Прячет лучики солнца
В облака. А потом...
Белоснежным несчастьем
Жмется к серой стене,
И рыдает, напрасно
Всех ревнуя к весне...
И под внутренним слоем одежды -
такая изящная грация
от пантеры,
ступающей нежно,
иль женщины,
занятой танцами!..
Солнце гладит мне теплой ладошкой
шершавинки щёк обмороженных.
Я зажмуриваюсь.
Невозможно
легко
от прозрачных горошинок
невесомой иллюзии счастья,
такого желанного, в общем -то,
ускользающего очень часто.
И быстро.
Как будто сквозь
ре-ше-то...
...Я иду
по прохладному марту.
Несу свою горсточку радости.
Я, как кошка,
жива и азартна.
Как пантера —
нежна и безжалостна...
Причудливым орнаментом носился,
Скользя с обоев блеклых на портреты,
На шторы из ромашкового ситца...
Ночь приходила в дом неярким светом,
А я в своем атласном синем платье
Плыла к двери аквариумной рыбкой
(Иль облаком летела на закате?),
Тебя встречая сдержанной улыбкой.
Охапку восхитительных тюльпанов
Фарфоровой посуде доверяла,
Мы пили что-то из цветных стаканов,
Нечаянно пролив на одеяло...
...Сегодня мне не спится. И не надо.
Усталостью зачеркнут день вчерашний.
Вплывает в память ощущенье взгляда.
...В руках письмо. О без вести пропавшем...
Этот киевский дождь о любви рассуждал
И голУбил листву молодую.
Пропадал, возникал, превращаясь то в шквал,
То в торжественный ливень, ликуя...
Этот киевский дождь, словно майская грусть,
И в заплаканных окнах - улыбки.
Он морзянкой стучал о тебе (ну и пусть!),
Как всегда, допуская ошибки.
Этот киевский дождь... Ни уснуть, ни найти
Мне покоя в квартире уютной.
Мокрых улиц едва уловимый мотив
Слышу я в это синее утро...
...Снова апрель аистиным крылом,
будто росчерком спешным,
добавит мне лет,
а я не смогу улизнуть.
Растеряюсь, поникну...
Буду бродить по весенним дорогам
в осенних одеждах:
люблю этот цвет,
малиново-желтый
в тюльпаново-тёплой палитре.
Вёсны мои, синеглазый апрель...
Где из земли, чернеющей так влажно,
Спешат травинки дружные на свет.
Где лёд озёр ломается отважно,
И облака - как платьица невест...
Где к соснам льнут березы молодые,
Как тянется моя душа к твоей.
Где в тишине с туманами седыми
Плывут надежды парой лебедей..
Где знаем мы, что не наступит осень,
И где не станет дождь удушьем слёз!
Там твой вопрос застыл в иголках сосен,
А мой ответ - на ветках у берез...
март 1986г.
Сумерки разбавлены закатом,
Отраженном в зеркале росы.
В каждой капле на траве несмятой
Целая вселенная красы!
Босиком пойду, легко ступая,
Оставляя чуть заметный след,
В ночь закрытых век, в преддверье рая,
В ночь, где начинается рассвет...
Cвежевыжатый сок перезревших обид
я сливаю в прозрачный стакан.
Жидкость красная, с горьким отливом на вид,
будоражит. Сознание в хлам
разбивается о непредвиденность бурь,
тех, которые дремлют на дне
всё того же стакана , и жизнь-каламбур
топит истину в терпком вине...
Когда она была маленькой -
любила гулять и
всегда выбегала из плена дома
большого
в самом нарядном шелковом красном платье,
Потом шла по улицам незнакомым...
Она взрослела,
и вскоре стала такой прелестной -
с походкой легкой, не шла, а летала -
Но иногда тосковала,
не находила места,
И ангелы с потолка ей кивали
и снились,
и крылья свои подставляли, спасая...
Однажды она постарела как-то,
Нашла своё красное платье,
вышла в нём, босая,
И вдаль побрела нехоженным трактом...
Её не дождалась
большая квартира с лепниной,
а двери от горя скрипели тяжко.
И ангелы плакали,
и потолки мелом ныли,
а окнам вдруг стало
темно
и страшно...
Страхи грызут в «налеве»
кажущийся поп-корн.
Снежная королева
ставит любовь на кон,
вьюжит снегА ногами,
льдом разбивает смех.
Там не бывает мамы.
Там веселится грех.
Рядится в яркий праздник,
пробует на «слабо»,
то искушеньем дразнит,
то тяготит собой.
Надо пойти направо,
будто исчезнуть вмиг,
не нарушая правил
и не уча других...
...Улицей незнакомой
молча иду пешком.
Выглянул из-за дома
грех. Помахал флажком...
Вдруг, случайно, странной птицей
Село на большую ветку
Клена старого, больного,
И давай его лечить!
И стучало , и пыхтело -
В два желудочка трудилось!
Даже капельку за каплей
Отдавало кровь свою.
А потом, на землю спрыгнув,
Переломанную лапку
Перевязывало сердце
Молодому воробью.
Так, в заботах день промчался,
Сердце вновь ко мне вернулось
И устроилось удобно,
Будто в гамаке в саду.
Ветры, северный и южный,
Колыбельную пропели,
Ну, а сердце, здесь, на стрёме,
Всё стучит, гоня беду...
утра и солнечных зайчиков,
спрятанных за занавескою.
В воздухе буковки пальчиком
быстро пишу... в неизвестное:
будущее или прошлое -
все это будет зависеть от
маленькой солнечной лошади,
той, что бежит биссектрисами,
делит копытцами лучики,
чтобы их было немерено,
столько, чтоб верилось в лучшее,
чтобы жилось чуть помедленней.
Чтоб, не спеша и не жалуясь,
время тянулось ирискою -
теплое, солнце-лошадное,
заячье-нежно-искристое....
Когда наступит встреча
Меня с Самим Тобой,
Когда я не замечу
Двух крыльев за спиной –
Тогда не в ресторане,
И даже не в кафе,
Мы будем на диване,
А может, на софе
Читать стихи смешные
И так сходить с ума,
Как дети, но большие.
Под вечера дурман...
Мы что-то в память втиснем,
А где-то промолчим.
И паузой повиснут
Скрипичные ключи.
И музыка чуть слышно
Заменит нам слова,
А время станет лишним,
Коснувшись нас едва…
несут холодные дожди
на крыльях, молниями связанных,
где неразборчивое «жди!..»
летает эхом недосказанным
над лугом, скошенным вчера,
где запах сена пряным кажется,
и жизнь — любовная игра,
а смерть — копуша-неудачница...
Гребу, не выгребу никак,
ломаю весла о течение,
и лодка кружится пока
на месте, к счастью-огорчению.
...Я снова здесь, в своём дому,
где я урод, и я — красавица,
и где живется потому,
что всё никак не умирается...
...В безумии беззубым ртом
Вдруг рассмеяться!
Зажав глухой предсмертный стон
В корявых пальцах...
Вот - цветы. А вот - стена
Между мною и тобою.
Где-то здесь, в полутонах,
Дверь найду и приоткрою.
Грустью мокнущей листвы
Я раскрашу парк осенний,
Капну неба синевы
В серебро моих сомнений.
Будет черной ночи цвет
Налагаться на усталость,
Сине-розовый рассвет
Поплывет, ветвей касаясь.
Вдруг появятся дома
Серо-буро-голубые!..
Я люблю полутона.
Где угодно. И - любые.
И длинных, как вечность, ночей,
И звона морозной погоды.
И мига улыбки твоей
От старого к новому году...
Со стужи вернуться домой,
Малиновым чаем согреться.
И слушать метелицы вой,
Ворочая в печке поленца.
Спешить на работу к восьми,
Ступая по хрусткому насту.
И впитывать мудрость зимы,
Сумев обмануться в ненастье...
«Продается земельный участок...»
Вы построите дом, огород
Заведете, и будет вам счастье.
Вот оно, прямо в руки плывет.
Близко город, точнее, столица.
Рядом речка и смешанный лес.
Луг такой, что во сне не приснится!
И рассветы, с дождями и без...
Здесь когда-то бродила собака.
А потом ощенилась — вон там,
В уголке, у обломков барака,
Где разбросаны доски и хлам.
В декабре, и морозном, и влажном,
Согревались собачьим теплом
Пять комочков, сосущих мамашу,
Жизнь целебным беря молоком...
Здесь весной соловьи фестивалят,
Одуванчики солнечно спят.
А в кустах — непременно рояли,
Что-то брынькают вам невпопад...
...Объявленья смотрю я не часто.
Но сегодня, случайно, мельком, -
«Продается земельный участок», -
Вдруг прочла я у входа в метро...
Привет, мой друг, хотя уже не друг
И не любимый, и не самый лучший,
Как думалось... Мы разомкнули круг,
В котором обитали наши души,
Так мне казалось. Зарождался день,
На черной ночи синим проступая.
И, утро обхватив, цвела сирень,
И всласть чудила середина мая.
Катились мысли селевой рекой,
Круша постройки из ненужных действий...
Мы двадцать лет не виделись! Строкой
Мелькнула жизнь, не прожитая вместе.
Атласной лентой улеглась в "привет"
Да "как дела". Осталась между нами
Лишь "точка доступа", как будто заклинанье:
"Былых возлюбленных на свете (точка) net"
Я брожу в твоих проулках...
В арках каменное эхо
Завораживает звуком
Неуверенных шагов.
Знаю, что спасенье где-то
В предпоследней ноте гулкой
Мыслей, там, в конце прогулки...
По ступенькам... Стоп.
Мой дом...
Разлинован белый лист бумаги.
Я пишу, и мысли, торопясь,
Выдают поклеточно не саги,
А словесно-путанную вязь
Из любви и первых поцелуев,
Из горячих обнаженных тел,
Из того, что до сих пор хочу я,
Чтобы ты всегда меня хотел...
Чтобы стыд и боль превозмогая,
Мы, как прежде, зажигали, да!
Чтоб душа резвилась, молодая.
Остальное, скажем, ерунда...
Я пишу, слова переплетая,
У бессонниц паузы краду.
Надо, чтобы жизнь моя большая
Уместилась в песенном ладу,
Чтобы смерти места не досталось,
Чтобы в сердце бешеном моём
Очутилась где-то вероятность
В вечность улететь с тобой вдвоём...
А пока... краду у ночи тему,
Разложив по клеточкам судьбу.
Жизнь моя - сплошная теорема,
Доказать которую - табу.
Мне приснился твой город.
Он был одинок и неласков.
Он качался на серых волнах
и грустил, и хандрил.
Он хотел раствориться
в осенних туманах и красках,
дотянуть до весны
из последних, из питерских сил...
Город был без прохожих.
На улицах гасли витрины.
Фонари отражались в воде,
окунаясь во тьму.
Тротуары устало
свои наболевшие спины
подставляли дождю
и, сверкая, впадали в Неву...
Половинок громады
мосты против правил сводили,
будто знали, что ты в эту ночь
так захочешь пройтись,
надышаться тревогой
старинных недремлющих шпилей,
и за ними взлететь
в неизвестную черную высь...
Моя душа прильнет к душе твоей,
Вберет в себя невидимые токи.
И обретет спокойствие теней
Деревьев леса, стройных и высоких.
Еще придумаю холодный день,
А ты дыханием мои согреешь руки.
И ухнет сердце в белую сирень,
Нарушив ритмы бешенного стука…
Насочиняю много райских птиц,
Что закружатся над химерным счастьем.
И грустный взгляд из-под твоих ресниц
Не станет по ночам ко мне являться.
…Вот-вот засну. А вдруг моя душа
С твоей - взлетят, танцуя не спеша?..
Уйти. Оставить след удачной рифмой,
Разбитым зеркалом случайно прозвенеть.
В березовом рассвете раствориться,
Умчаться в неземную круговерть
Апрельских ежегодных превращений
Унылой серости в зеленые тона.
И душу излечить теплом весенним,
Отдавши солнцу всю себя, до дна…
Стучит в висках измученное сердце,
И в том же ритме – за окном капель.
Мне от себя никак не отвертеться,
И не заснуть, как ни стелю постель!
Так больно жгут вопросы и ответы…
Свои стихи на волю отпустив,
За ними вслед – успеть бы до рассвета
Взмахнуть прощальной рифмой и уйти…
Как небом, укрываюсь я.
О, Гипнос, что ты мне пророчишь,
Мой дом в спокойствии храня,
Неслышно закрывая веки
Еловой веточкой тоски?...
Потом прощаешься навеки,
Рисуя мне цветные сны.
И я, проваливаясь в бездну,
Харону помашу рукой –
О чем-то плача неизвестном,
Душа взовьется над землей.
Иглой проколота стальною
Ткань моего забытия -
Светает. Марево ночное
Отходит... Пробуждаюсь я?
Не отпускает сон меня…
И время мокнет, без зонта,
запутывается в дождинках.
Уже не хочется летать -
сбежать бы в ливень, под сурдинку...
И не гадать, что ждет потом,
за поворотом предпоследним -
молчать, укутавшись в пальто,
подставив нос воде весенней.
Уговорить себя саму -
Самой себе пойти навстречу.
Улыбку вымучив. Одну.
Вторая - будет чуть полегче...
Грустили мы при слове "осень",
Пройдя воспоминаний лес.
Взахлеб любили, стыд отбросив,
Душой взлетая до небес.
Слова , приказывать не смея,
Владели строчками стихов.
А жизнь рвалась вперед сквозь время
Рекой из плена берегов...
Какой была далекой старость!
А вот - в ладошке улеглась...
Не довелось. Не домечталось.
Рукой сжимаю линий вязь...
Привыкаю
К тому, что я серость, тоска, серединка.
Первой, лучшей - была только там,
В самых смелых мечтах. Не сбылось.
Привыкаю,
Рисую в тетрадке смешные картинки:
Я - обида и нежность, я - кошка,
Я - бледность и злость.
Привыкаю
К нелепым своим неудачам и ссорам,
К бормотанью соседей за той,
Что с обоями в клетку, стеной.
Привыкаю
к чужим (за глаза) по углам разговорам
И к тому, что в толпе
Я так часто бываю одной...
Привыкаю
К твоим безмятежным глазам-незабудкам,
К сильным пальцам, где ласка
на кончиках тихо так спит.
Привыкаю
Любить по мгновеньям и крохам-минуткам,
Но... никак не могу -
Привыканий исчерпан лимит!
Отчаянье - сильней.
Мне б от него уехать,
И душу разорвать,
Заплакав, на куски.
Вокзальных фонарей
Огни... беззвучным эхом
Плацкартную "кровать"
Сжимают, как тиски.
Мне надо хоть на миг
Расслабиться, забыться,
Но где-то под ребром
Саднит, и не уснуть...
Там кровоточит стих,
Сквозь мыслей вереницы,
Словами,как ножом,
Отслаивая суть.
Усталость мне велит
Скорей сомкнуть ресницы
И под ночным шатром
Немного отдохнуть...
В стаканы чай налит.
Седая проводница...
Вокзал. Любовь. Перрон.
Усталость. Поезд. Путь.
Параболой изогнутые мысли
На волю мне прорваться не дают.
Обрывки фраз, как сумерки, нависли,
Скольжений корректируя маршрут.
В гиперболе потерь и отречений
Молчу. Дроблюсь на множество кусков
Каких-то вязких памятных мгновений
И звуков подзабытых голосов...
...По эвольвенте точных сопряжений
Ста тысяч прочных зубчатых колёс
Мои часы отсчитывают время,
Которое несется под откос...
Грустная женщина в этой же комнате
Пишет письмо на листе разлинованном.
Тонут раздумья в чуть слышимом шепоте.
Время застыло в будильнике сломанном.
В складках халата теряется скованность.
Вечер у ног трется тенью доверчивой.
Пишет письмо в невозвратную молодость
Все еще милая грустная женщина…
Воспоминанья на плечи наброшены
Шалью ажурной, судьбою сплетенною.
Здравствуй, далекое звонкое прошлое!
Здравствуй, девчонка с глазами зелеными,
Маленький дворик, крыльцо деревянное,
Куклы и книжки вразброс на завалинке,
Сладкие флоксы благоуханные,
В ведрах вода из колодца кристальная…
…Падает точками снег между строками.
Письма в минувшее вряд ли отправятся.
Женщина кошку берет с подоконника,
Гладит её и тепло улыбается…
Это синий цветок в волосах,
Это желтые розы - в подарок,
Зелень ряски – тоскою в глазах,
И свечи полуночной – огарок.
Чуть заметные полутона
Карамельно-пастельного фона,
Послевкусье хмельного вина,
Громкий выдох любовного стона…
Это тот злополучный перрон,
Где расстались с тобою однажды…
…Улыбается грустный Пьеро
Сквозь потоки слезинок бумажных…
Отбросив ворох мыслей
и обид,
Вбегу
в твои горячие объятья!..
Забуду ли
угрозы и проклятья?
Душа заплачет,
сердце - всё простит...
Уплываю в бреду, в забытье -
от тебя
вниз по речке глубокой,
голубоокой,
с темно-грустными веками берегов.
Уплываю...
Но... хватаюсь за ниточку снов,
(где нанизаны бисером капли
моих недоплаканных слёз-оберЕгов),
чтоб тебя не терять,
в чужедальнем порту
исчезая...
Ты...рисуй меня в сумерках,
кисть
в одиночество будней жасминовых
страстно макай,
возвращая мечту о весеннем полете
зелёных фантазий
мальчишки-подростка,
которым я помню тебя,
сжимая (до стона!)
свою раздобревшую память...
Рисуй на холсте,
загрунтованном павшей осенней
листвой,
растворенной в воде ледяной
той реки, по которой
я вновь от тебя в забытье уплываю...
День без тебя - неприкаянный, мается,
а в голове, искалеченной страхом,
воспоминания пчелами жалятся
и улетают на небо... Рубаху
я надеваю твою, ту, что в клетку, и
снова иду помолиться, но... плачу.
Нет, ты не слушай, что я тут шепчу, смотри -
Телик включен, там идёт передача:
Что-то цветное, веселое, длинное...
Ты посиди в нашем стареньком кресле -
я принесу тебе чаю, любимый мой,
если смогу всё представить. Ах, если...
Давай качаться
с ветром на волнах!
И чайки,
позабывшие свой страх,
усядутся на плечи
нам с тобой,
и будет галькою
шуршать прибой...
А море отразит
в зрачках своих
закат хмельной,
родивший звездный стих!
И к нам сойдут
на лунную дорожку
Два ангела, уставшие немножко...
что не ушли в небытие,
а нынче по ночам ко мне приходят,
и снятся странно, грезятся, и, вроде,
сулят вернуться по весне...
Который год я жду тебя,
моё однажды выросшее детство:
хочу тебя погладить, наглядеться,
уснуть с тобой, родным, сопя
тихонечко, прижав щеку
к ушам потертым плюшевого зайца,
и чтобы долго так не просыпаться...
Но, что же я? Дела, бегу!..
Это так просто - жить честно, любить, доверять.
Это, как будто пройтись от рассвета к закату.
Будто смотреться в озерную стылую гладь
И удивляться чему-то, что было когда-то.
Это так просто, пока не вмешается ложь.
Это так просто, пока не столкнешься с изменой.
Боль. Пустота. Ты раздавлен. Но снова встаешь,
Душу сгребаешь в кулак, распрямляешь колени.
Только не думай, что ты потерял. Приобрел!
Опыта горстку и мудрость, похлеще совиной.
...Так, одолев бесконечное множество зол,
Мальчик однажды становится взрослым мужчиной.
Ожидание праздника. Несколько вздохов украдкой.
А в гирлянде подмигивают хитрецы-огоньки.
На столе - мандарины. Под ёлкой - смешные подарки.
Я кормлю своё детство простой карамелькой с руки...
Я - девчонка, снежинка, танцую в коротеньком платье...
Я - Снегурочка, в легенькой шубке у ёлки стою.
Две косички, на каждой цветочком капроновый бантик.
И берет Дед Мороз в свою руку ладошку мою...
Ожидание праздника. Торт. Пироги. Шоколадки.
Открываю коробку с игрушками. Ёлка, смотри!
Наряжать это деревце, - нет новогодней подарка!
Блестки, шарики, домик, сосульки, часы, фонари...
Копошусь в украшениях, радуюсь. Вот, наконец-то,
Я нашла черепашку. Ну, как обойтись без неё!
Потускнела бедняжки бордовая спинка... (ах, детство!)
Как же память по сердцу наотмашь так яростно бьет!
Слезы душат меня. Черепашка лежит на ладони.
Потерялась петелька, стеклянный отколот кусок.
"Ну, привет, дорогая!" - шепчу ей на ушко тихонько.
А в ответ слабым эхом её шелестит голосок.
Я подклею ей ранку, петельку поставлю другую,
И - на ёлку! В душистый таинственный мир...
Ожидание праздника. Стрелки "двенадцать" рисуют.
Новый год наступает... Улыбка!.. Уже наступил...
Лунное смотреть сквозь редкий тюль,
Губы не раскрыв для поцелуя.
Годы класть на ноты - и ноктюрн
Слушать, чуть дыша и не ревнуя...
Да, друг другом чуточку больны -
Я и ты. «Мы» - так и не случилось.
Осень с метастазами весны
Приговор выносит: однокрылость...
Ни взлететь, ни прокричать «Прощай!»...
Отфутболить счастье серой бутсой.
Я не знаю, как, с чего начать.
Просто дай в плечо твоё уткнуться...
Пустая жизнь.Пустая комната.
В ней страсти больше не кипят.
Воспоминания приколоты
Ко всем вещам. Иголкой - взгляд...
Здесь ты и я - смешные призраки.
За шторой прячем голоса.
Моими думами пронизаны
И свет в окне, и боль в глазах.
И твой приход, такой бессмысленный,
Не оживит мой мертвый дом.
Но, почему-то, ты единственный,
Кого хочу я видеть в нем.
Пришел.Чужой. Родной и близкий мой.
Прижмусь заплаканной щекой...
Какою силою неистовой
Друг к другу тянет нас с тобой!..
2009
Цепляюсь за тонкие мысли-костяшки:
я помню!
Наш дворик в цветах,
и подаренный в детском саду
такой беззащитный и крохотный
саженец ёлки
на мой день рождения,
в страшно далеком году.
В матросском костюмчике ,
мною так сильно любимом,
с кармашком , где вышит был якорь,
ходила гулять
по городу с мамой и папой,
еще молодыми!
Эх, память! Как будто ножом под ребро...
И опять
Проходят парадом
квартиры,события, люди,
звучат недопетые песни
всех прожитых лет...
Нет, память, сегодня мы сердце
калечить не будем,
а ножиком острым
нарежем-ка к завтраку хлеб!
Они кивают ей слегка в витринах,
«кусаются» немыслимой ценой
и, будто говорят, что есть мужчина,
который их подарит ей, одной.
Одна... И жизнь, как вечная усталость,
И, будто враг, под одеялом ночь.
И времени на счастье не осталось -
И в этом всём ей некому помочь...
Но каждою весной ей снится странный,
один и тот же, вожделенный сон:
с охапкой белокипенных тюльпанов
идет навстречу долгожданный Он...
Проснусь. Прижмусь к твоей щеке колючей.
Я так люблю твою небритую щеку!
И посвящаю ей особую строку
Стихов,что не напишешь, так замучат.
Коснусь и - губы уколю (как будто
Пройду по свежескошенному лугу)...
Но, сколько счастья нам нашепчет утро!
Ведь мы опять в объятиях друг друга.
Надежность их пока проверить не могу,
Но лишь о том скажу, что знаю точно:
Я так люблю твою колючую щеку
С утра, как чисто выбритую - ночью...
1995 г.
Он в это время оглянулся...
- Замри! Не двигайся, я быстро...
Взял кисть и банку с черной краской,
И приготовил чистый лист.
Она сидела неподвижно
И каменела, каменела...
И словно выпрыгнуть, умчаться
Хотело сердце из неё.
Он, вдохновенно и прищурясь,
Боясь, что вдруг упустит чудо,
Вонзал нещадно взгляд за взглядом
В переплетенье хрупких рук...
Она внутри изнемогала
Под пыткой колких глаз-кинжалов,
Собрав последний сноп усилий,
Мгновенью верность сохранив.
...Он, затаив дыханье, сделал
Последний взмах упругой кистью.
- Всё. Отдохни, - а на бумаге
Звучала линий красота.
Она, снимая напряженье,
Откинулась на спинку стула
И стала слушать пенье птицы.
А он... прищурился опять!..
Через тысячу лет мы вернулись в наш город.
Посмотри, здесь уютно и мило, как прежде!
Только травкой асфальт постаревший распорот,
И на людях другие, смешные, одежды...
Мы вернулись, а город нас будто не принял.
Он не понял, что это случилось сегодня -
Он в себе растворился, в глазах и витринах.
Не заметил, и ладно, двоих посторонних...
А когда-то, ты помнишь, мы строили эти
Изумрудные домики? В парках и скверах
Мы сажали цветы и резвились, как дети,
Обожали друг друга, любили без меры!
Как мечталось о городе сказочном, легком,
Вдаль летящем, по линиям жизни порхая!
Я тогда родила тебе дочку Аленку -
Ты построил нам дом и заполнил стихами...
...Через тысячу лет мы с тобой прилетели -
Две невидимых тени, две мысли о прошлом.
Глянь, в одном из окОн: возле старенькой Элли
Суетится щенок. Неужели Тотошка?..
И не надо ни вздохов, ни слов –
Пусть уходит земля из-под ног,
Оставляя поляны цветов
На скрещениях наших дорог.
И пока мои губы молчат
Перед выбором «нет» или «да»,
Я пытаюсь запомнить твой взгляд,
И… опять ухожу навсегда.
У меня нет души.
Я её отдала
рыжей кошке
со сломанной лапой.
Накормила бедняжку,
и та до угла
ковыляла за мной
странновато.
У меня оставался
кусочек души,
и его я скормила
той кошке.
Ах, глаза у неё
до чего ж хороши!
Я домой забралА
эту крошку.
На последние граммы
остатка души
я купила
зеленого чаю.
Заварила — и всё.
Пусть не хочется жить -
но зато
я не плачу ночами.
И вскрикнет ночное небо
Испуганною совою!
А сердца осколки - звезды -
Изранят кромешную тьму...
И я в этой тьме ущербной
Никак не найду покоя,
Пока в свои руки просто
Ладони твои не возьму...
Я завтра поздравлю тебя с днем рожденья.
Мне кажется, ангел-хранитель парит
Над вами, тобой и любимой твоею,
Как будто сгорающий метеорит...
Но всё это завтра, а нынче так тихо
В балконном пространстве, где осень и я,
Где ночь вам плетет из мерцающих бликов
Тончайшее кружево утра и дня.
Так нежно берёзы прохладная ветка
Листвою касается влажных перил!
Молчание осени полночью терпкой -
Чуть слышные взмахи двух ангельских крыл...
Восемь ног
салатного оттенка,
будто ленты,
в воздухе парят.
Это не побег
из тьмы застенков -
это рвется змей
из рук ребят.
Это - нитью
связанная воля,
тысяч жизней
след в небесной мгле...
Осьминог летит
над нашей болью
на Поклонной
раненой горе...
_____________
Ты куст. Ты нынче пуст.
И мысли ни о чем висят тряпьем
На стылых ветках.
Нечаянную грусть
Рисует осень медью и дождем
На листьях редких...
Ты куст, шиповник мой,
И не умрешь, пока тобой живу,
Согреть пытаясь.
Ведь я полна весной!..
Дай, руку-ветвь безвольную сожму,
Глядишь, и завязь
От моего тепла,
От крови на шипах твоих больных,
Проснется деткой.
Ну, вот же я, пришла!
Ты потерпи, уже не долго. Миг -
Cжимаю ветку:
Живи! Я боль стерплю.
Перецелую каждый лепесток
Твоих страданий.
Ты не одинок -
Я каждый шип благословлю. Люблю...
Ведь ты не пуст,
Мой куст?
На стул тельняшка брошена с небрежностью -
Хранит хозяйский запах и уют.
А кошка предалась «телячьим нежностям» -
И улеглась на полосатый жмут...
Уткнувшись носом в черное и белое,
Раскинув лапы и глаза прикрыв,
Она мечтает: руки загорелые
По шерстке гладят, будто пара крыл...
...Пришел хозяин, грустный и заброшенный,
Уставший и подвыпивший чуть-чуть.
Насыпал корм его встречавшей кошке он
И завалился на диван. Вздремнуть.
И, засыпая, гладил шерстку нежно он
Зверушке верной, знавшей всё давно:
Он любит кошку, а желает - женщину,
А кошка любит «Вискас» и его...
Я нежно клубниками губ прикасаюсь к ключицам
Твоим. И течет поцелуй, будто ягодным соком
Наполненный. Знаю, с тобой ничего не случится,
Пока я вот здесь, в ареале твоем синеоком.
Молчи. Наше счастье сегодня черешнево-сладко.
Мы с жадностью пьем лето клеверных снов ароматных,
Рассветов, испуганных птичьей любовью, украдкой
Подслушанных шорохов листьев и вздохов заката.
Молчи...
Прядется нить с кудели серой
сказок старых,
закручивая жизнь веретеном.
На подоконнике поник
свечи огарок ,
короткий век испепелив огнем.
Я в полудреме
или в полуяви бледной
брожу, не понимая где. Зачем-
то мЕчу мелом первый день
и день последний,
хотя не помню их. И ложь свечей
не только ослепляет мне
глаза упрямо,
но, как в кино, рисует тихий страх
фрагментами картинок
и рассказов странных:
там умирают дети на руках
у Бога, улыбаясь
и назад откинув
головки русые с кудряшками волос.
И прячут в стекленеющих глазах
единый
«Где я?» ошеломляющий вопрос...
***
Мне эта сказка билась
в сердце молотками,
звала в дорогу, размотав клубок
пушистой пряжи зимней,
серебристо-талой,
чтоб я за ниткою успела в срок.
С безумием в душе
бежала я упрямо
к той старой серо-каменной стене,
где ночью девочка
с замерзшими руками
мечтала видеть бабушку во сне,
в надежде зажигая спичку
вслед за спичкой,
наивно веря лживым огонькам.
Она сидела долго
в мире безразличном,
и падала звезда к её ногам...
Но я успела!
И, поймав звезду в ладони,
забросила на небо: там ей быть!
И пледом девочку
укутала тихонько,
шепнув на ушко: «Будешь, детка, жить!»
Открылись глазки,
девочка вздохнула: «Где я?
На небе?» «Нет, сегодня и сейчас
ты дома!»
...А под кленом, на аллее,
стоял и улыбался старый Ганс...
Настой из тягучего терпкого дня
В чашку ночи с куском луны,
И ложкой мешать, потихоньку, звеня,
Чай изысканной тишины
С имбирем и медом, с горчинкою трав
И с шиповником - от простуд...
Мой милый, ты нынче сто тысяч раз прав:
Мне звезды в окне так идут!..
Неба осени разноцветной...
И, казалось, был ни при чём
Звук мелодии страстной, светлой,
О которой грустил смычок.
Скрипка в душном футляре, ночью,
Долго так не могла уснуть
Рядом с тем, кто недавно в клочья
Разрывал ей страданьем грудь,
Заставлял смеяться и плакать,
Умирать, воскресать и жить,
Отдавал всю свою крылатость
Той, что в небо хотела взмыть!
А под утро приснилось скрипке:
Прижимается к ней щека
Нежно-нежно, и к струнам гибким
Льнёт осенняя грусть смычка...
Чебурашковые наушники .
Из-под них, будто из-под обруча,
Выбиваются непослушные
Чудо-локоны цвета полночи.
Тело гибкое гуттаперчиво -
Страсти-радости рок-н-ролльные!
Словно летний дождь, переменчива
Дочка взрослая, птица вольная...
...Жестом быстрым стащив наушники,
Напевая, ко мне притопала.
"Что, Наташка, бежишь с подружками?"
"Я влюбилась", - на ушко, шёпотом...
Как будто не было печали,
Как будто не было беды :
Твои глаза – не обещали,
В моих – растаял серый дым…
Сегодня, празднуя не встречу,
А расставанье навсегда,
Зачем мои целуешь плечи?
Зачем тебе шепчу я : «Да…»?
Зачем? Все решено. И точка.
Развод. Разорвана семья.
Но…поцелуй. И чувства – в клочья!
Так странно – я еще твоя…
Снег. Белым стихом, многоточием
Бьется и бьется в закрытые двери,
И... ластится нежными строчками,
Будто бездомным запуганным зверем...
Снег. Словно и не было прожито
Зим, поседевших от бед и ненастий,
И... снова мне чудится: кто-то там
Бросил в сугроб отболевшее счастье...
Снег. Хлопьями... Это кружение
Множества крохотных фей-балеринок,
И... нашей любви продолжение
В робких следах малышовых ботинок...
Стихотворение озвучено Татьяной Смирновской
http://www.grafomanam.net/files/fileinfo/5025/
_____________
Мыслей шорохи - по углам.
Детство вспомнилось - только зря!..
Там пылится нарядный хлам
К тридцать первому декабря...
Время шаркает за окном,
Пробираясь пешком сквозь мрак -
То дырявым гремя ведром,
То бродячих гоня собак.
Все желания затая,
Звезды падают на балкон,
Разбиваясь неслышно. Я
Уплываю в тягучий сон...
Пообещает оттепель, туман -
А сам устроит гололёд украдкой,
Запрячет руки зябкие в карман.
А к вечеру склонится над тетрадкой
И, ну, давай, стихи строчить весне!..
И тайну эту только мне доверит.
А за окном заплачет мокрый снег,
Стучась неслышно в запертые двери...
Чашка горячего кофе с волшебной корицей,
Снежный комок "Рафаэлло"... Я вновь ожила!
К черту усталость, хандру, неудач вереницу!
Штору отдёрну, покруче накрашу ресницы,
Жестом отчаянным крошки смахну со стола.
Быстро наброшу пальтишко летящего кроя...
( Счастье в глазах, заискрись, не солги, не уйди!..)
Мы пронесемся с холодной подружкой-зимою
Над замирающей пост-новогодней Землёю
Облаком белым и птицей с любовью в груди.
Где-то нас встретят улыбки на радостных лицах,
Где-то сердца распахнутся, и станет теплей.
Холод зимы незаметно пройдет, растворится
В чашечке кофе, в струе аромата корицы,
В хлопьях кокосовой стружки конфет на столе...
Ты найдешь меня в августе
На исходе звенящего лета.
Пригублю этой радости
Из бокала зеленого цвета.
Мне достаточно малости,
Коль к тебе прикоснуться смогу я.
Ты найдешь меня в августе,
Изменившуюся, другую.
Время ранит безжалостно,
Забирая любимых с собою!..
Ты найдешь меня в августе,
Как находят... грибы под сосною!..
1996 г.
Накинь зеленые одежды,
Венок сплети из колосков –
А вдруг, я снова стану прежней ,
Проникну в явь из давних снов!
Шепну задумчивой ромашке
О том, что скоро холода.
Забуду миг и день вчерашний –
Там грусть осталась навсегда.
Я ливню теплому подставлю
Разгоряченную щеку,
И буду пить шальные капли,
Что с неба весело текут!..
Найду себя в полете ветра,
В кругу танцующих берез.
В палитре солнечного спектра -
Увижу отраженье гроз.
Я вспомню синие рассветы,
И теплой ночью, у костра,
Проговорим с тобою, лето,
«За жизнь» - до самого утра…
Утро входит
неслышно ко мне в растворенное настежь окно.
Открываю глаза -
и тотчас же свои виртуальные сны забываю,
Где в двумерном пространстве - друзья,
как в немом черно-белом кино,
И бурлит интернетная жизнь
электронно-эфирная, будто чумная...
Новый день,
приударив за мной, не спешит отойти навсегда,
Уступая ночИ, задавая вопросы
и пряча усердно ответы.
А проснувшийся август
меня обнимает и смотрит туда,
Где огромное красное лунное яблоко
Робко прощается с летом...
Люблю июль за то, что ближе к телу
И дождь, и всепалящая жара,
За то , что миг - и я почти взлетела,
Добавив к платью "пуха и пера".
Души таинственная невесомость,
Податливая ветру и судьбе,
Несет меня то в небеса, то в пропасть,
Лишь на минуту заглянув к Тебе,
Чтоб подарить обрывки нежных радуг -
Пусть на прощанье Ты посмотришь ввысь.
Я улетаю. В август. Это завтра.
И в краску желтую макаю лета кисть.
2. Очень часто суровые мужики обижали ласковых баб. Терпели бабы долго, пока не решили вдруг эмансипироваться. Долго они эмансипировались, когда однажды - глядь, а бельё-то не стирано, валяется по углам. Озорные дети и суровые мужики не кормлены - рыскают в поисках еды. Скотина не обойдена - вопит на разные голоса. Посмотрели на всё это ласковые бабы - и давай дальше эмансипироваться. Пока не попадали. Уморились, стало быть...
3. Однажды суровому мужику приспичило. Позвал он ласковую бабу и стал делать ей предложение. Делал, делал, пока не вспотел. А баба так ничего и не поняла.
4. Поехали как-то суровые мужики с ласковыми бабами в город. В театр сходили. На оперу, про сурового мужика Евгения Онегина и ласковую бабу Татьяну Ларину. Часто потом вспоминали да пьяными голосами орали: "Куда, куда вы удалились?.."
5. Ласковой бабе всё по плечу. Даже если это суровый мужик.
6. Собрались суровые мужики на войну. А за ними - ласковые бабы следом. Так и идут : след в след. А войны всё не видать...
7. Поймал однажды суровый мужик Золотую Рыбку. Вспомнил про свою ласковую бабу, про драное корыто, и... как закинет Рыбку со всего размаху обратно в море! Перекрестился и домой пошел.
С тех пор, как мы познакомились, мне стало интересней жить, я не так часто, как раньше, стала задумываться о возрасте, о смерти. Появилась тайна. Прекрасная, как весеннее пробуждение, как прилет аистов или прощальное кружение журавлей, когда высоко в небе встречаются два, три, а то и четыре клина ... Ты стал моей тайной. Захотелось писать много стихов, так много, что я просто захлебывалась поэзией, которая стала меня окружать с твоим появлением. Она преследовала меня, захватывала как бы в плен и долго не опускала. Я думаю, что ты не обижался, когда я уделяла тебе меньше внимания в моменты, когда творческое сумасшествие охватывало меня всю и несло, несло, несло...
Сейчас, когда я вспоминаю, как мы познакомились, я думаю, что это было не случайно. Какие-то силы земные (или не земные) влекли тебя именно ко мне. Почему — не знаю. Может, потому, что я тоже хотела подобной встречи, и твой мыслеуловитель (ну до чего же смешной приборчик, похожий на паучка и величиной со спичечный коробок!) выдал усиленный импульс. Главное — это произошло. Я сидела тогда на рабочем месте, за прилавком. Проверяла игрушку «паровозик» на наличие всех частей в комплекте. А ты подошел и попросил показать тебе один из красивых дорогих календарей, которые я тоже продаю. Потом мы разговорились, ты купил календарь, а расставаться не хотелось. Ты не спрашивал, как меня зовут, но сам представился:
- Дарион. А Вас зовут Тамила. Так ведь?
- Да. А как Вы узнали? Я еще не повесила табличку со своими данными как продавца...
Ты сказал тогда, что просто знаешь и всё. А еще, что придешь к окончанию работы, и мы куда-нибудь сходим. Я не возражала. На улице было бабье лето, теплынь сказочная, и мне так хотелось пойти с тобой прогуляться... Тогда я еще не знала, какую невероятную историю я услышу.
В тот день, после работы, мы с тобой пошли гулять на набережную Днепра, заглянули пару раз в кафешку перекусить. Меня просто убил твой рассказ о том, что ты не из нашего, а из параллельного мира. Что ты ученый, и работаешь над проблемой выхода в другой мир, а также возвращения из него обратно. Сначала я думала, что ты просто слегка прикалываешься надо мной, или, как говорится, пудришь мозги. Стараешься таким образом понравиться, что ли... Но рассказ твой был таким необычным, и ты так увлеченно говорил, что я поверила. Мне хотелось верить и я это сделала. Пусть меня сто раз назовут дурой, но я счастлива, что поверила тебе, Дарион... И теперь знаю, что не ошиблась. Эх, как здорово было гулять с тобой по ночам! А помнишь, как ты подарил мне браслетик из небольших камешков? Они были похожи на лунные, и находиись в изящных оправках из металлических кружев...
У тебя был такой же. Надев их, мы могли летать. Сейчас, когда тебя нет, я, порой, летаю над городом по ночам, ведь браслетик, как память о тебе — сохранила. Как же он похож по форме на мой старенький, янтарный, который подарила мне мама давно на двадцатилетие! Смотрю иногда на крыши, где мы любили сидеть, поджав ноги, и мечтать о том, что когда в вашем мире изобретут машину времени, мы сможем с тобой перемещаться в будущее или в прошлое. Но сейчас я летаю редко, потому что без тебя не хочется...
Иногда я спрашиваю мысленно, какое же чувство к тебе испытываю? Что это: дружба, любовь, просто какая-то особая привязанность? И ловлю себя на мысли о том, что и то, и другое, и третье. Рядом с тобой я могла чувствовать себя юной, не смотря на мой уже ого-го какой возраст! А ты был такой, такой...родной, любимый и уже незаменимый. Когда ты уходил в свой мир,ты всегда произносил «До свиданья», а потом появлялся через какое-то время, именно тогда, когда я этого хотела, и говорил «Здравствуй!», ведь мы давно уже были «на ты»...
...Однажды мне приснился сон, в котором мы с тобой гуляли в чудесном магнолиевом парке и любовались ароматными цветами, а еще друг другом. Вдруг откуда-то появилась красивая женщина и протянула к тебе крылья, которые были у неё вместо рук, и ты пошел за ней, а потом вы взлетели и унеслись в небо. Я закричала и...проснулась. Я рассказала тебе об этом сне, помнишь? А ты улыбнулся и успокоил меня, обнимая и целуя, и говоря о том, что я зря боюсь, что никто тебя у меня не отнимет... И я поверила. А через три дня ты пришел из своего мира и сказал, что аппарат, с помощью которого ты появляешься у нас, начал давать сбои, и сегодня последний день твоего пребывания со мной. Я не знала, что и думать. Конечно, было жаль расставаться, и не потому, что привыкла к тебе, а потому, что уже не представляла своей жизни без тебя. Я не хотела этого тогда говорить, чтобы не расстраивать. И поэтому провожала тебя с кажущимся спокойствием, хотя в груди так болело, и казалось, что с твоим уходом наступит смерть. Я тогда забыла, что у тебя есть «паучок», читающий мысли. Наверное, ты им воспользовался, потому что утешал меня, произнося самые нежные слова, и говорил, что вернешься, как только наладится аппарат. И с тех пор, как ты так внезапно исчез, я жду тебя. Смотрю в окно, летаю над нашей любимой крышей, часто хожу по набережной, а на работе в каждом покупателе стараюсь разглядеть твои черты, хоть и прекрасно знаю, что это не ты. Я не перестала писать стихи, но теперь делаю это реже. Я опять стала думать о возрасте и смерти. Но часто, вспоминая тебя, мечтаю, что когда-нибудь мне удастся переместиться в будущее, где мы будем вместе всегда. А вдруг в вашем мире изобретут бессмертие?
А сейчас я надену подаренный тобой браслетик и полечу куда глаза глядят, а письмо в электронном виде выпущу в эфир: вдруг ты сможешь его поймать? Каждый день пишу тебе, мой Дарион, вот уже пять лет как...
Она взлетала над полями и реками и, подобно птице, парила, широко раскинув свои невесомые крылья...
И вот наступило то самое, холодное и туманное, первое сентябрьское утро. Нехотя поднималось солнце, обнимая окрестности мягким светом. Постепенно улетучивалась сырость. На асфальте обозначились первые упавшие листья.
И пришла Она. Успела! И удивилась тому, как легко Ей задышалось, как покорилась Ей вся природа. Хотелось веселиться и озорничать, никуда не надо было спешить. Она подергала за косичку важно шагавшую первоклашку, взъерошила вихры идущему рядом мальчишке, который был постарше и нес два портфеля. Она свернула в тихую улочку и пошла, отфутболивая падавшие под ноги редкие желтые листья.
Вдруг какая-то непонятная сила заставила ее резко остановиться и посмотреть вверх. Что это? Какая дерзость! Среди слегка покрытых позолотой листьев каштана белели стройные "свечки" соцветий. Рядом стоящий каштан вытворял то же самое! Они цвели. Отчаянно и нежно. Словно бросая вызов неумолимой владычице этой поры, Ей, Осени. Обреченные на гибель цветы вселяли в людей какую-то светлую надежду, чувство, которое может возникнуть в человеке разве что при виде белого голубя, парящего в ярко-голубой бездне неба.
Осень, будто завороженная, стояла и смотрела на цветущие деревья. Ее душили слезы какого-то необъяснимого страдания, тревоги и грусти. Кап-кап...Закапали слезы. Или дождинки. Впрочем, какая разница! Осень пришла, и обратной дороги для нее нет.
Вот так-то, храбрые мои каштаны!..
От монотонности происходящего меня потянуло ко сну. Положив голову на спинку сидения, я закрыла глаза. Ни с того, ни с сего стали сниться необычные зонтичные растения. Они были похожи на цветущий укроп, только величиной с человека, а то и выше. Бродя по этим зарослям, я искала что-нибудь съедобное, возможно, даже дичь. Чтобы поджарить на костре. А еще лучше, если бы эта дичь попалась в руки уже готовой к употреблению.
Вдруг неподалеку шелохнулся один стебель с зонтиком. За ним - другой. Я на минуту окаменела: прямо навстречу мне шел дикий кабан. Но, передвигался он какой-то неестественной походкой, и взгляд странных глаз был устремлен куда-то поверх меня. Я еще не успела как следует испугаться, а кабан уже подошел ко мне и рухнул, будто подкошенный. И тут мне в нос ударил запах аппетитного жареного мяса, исходивший от столь необычного зверя. Так и есть : готов к употреблению. Конечно же, в кармане моей куртки оказался нож (во сне, как во сне!). Я вонзила его в кабана. Кабан сказал "Ох!" и выругался, как сапожник. Я все же отрезала солидный кусок мяса и стала есть. Вкусно! Кабан поднялся на ноги и поковылял прочь.
Наевшись, я уселась под одним из "зонтиков" и принялась сочинять стихи об одиночестве. Но в зарослях опять послышались шорохи, и я увидела множество разнообразной жареной дичи, важно идущей на меня. Орудуя обычным складным ножом , я успешно отбила эту атаку. Дичь ушла.
...Я проснулась от резкого толчка. Это была предпоследняя остановка, подумала я, услышав объявляющий голос. Случайно глянула на свои руки и ужаснулась: они были в крови. В правой руке я держала нож, с которого падали красные капли. Рядом с моим сидением, на полу, лежал изрезанный труп мужчины в маске из капронового чулка. Неподалеку от него корчились еще двое в масках, истекая кровью. Больше в вагоне никого не было. Я сняла маску с трупа. Внутри меня все оборвалось: это был мой первый муж. Какое страшное зрелище! Глаза его как бы смотрели поверх меня. Но в них (о, ужас!)застыло мое изображение. Нож выпал из моих ослабевших пальцев и плюхнулся в лужу крови. Я вытерла руки о свою куртку, сняла ее и накрыла труп. Потом подошла к тем двоим, что лежали чуть дальше. Они уже издали свой последний стон. Сняв их маски, я убедилась в своей догадке: это были второй и третий мужья. Что они все здесь делали, что привело их в этот вагон? Вероятно, они хотели надо мной поиздеваться, а, может, и убить. Но кто же тогда убил их, ведь я же спала?..
Электричка приближалась к конечной
станции. За окном мелькали огни фонарей. Я сидела, подперев голову руками. Что же я натворила? Или не я? Как жить дальше ? Что делать с ними?..
... Вой сирен нарастал. Нас встречали машины с синими мигалками. Дверь вагона открывал милиционер, держа навесу расстегнутые наручники...
В назначенный день Гена с Чебурашкой потопали в военкомат.
Медкомиссию они прошли успешно, не считая того, что врач ухогорлонос чуть не упал в обморок при виде чебурашкиных ушей, а стоматолог несколько раз сбивался со счета, осматривая несметное количество крокодиловых зубов.
В конце концов, два новобранца, Чебурах Апельсинович Коробкин и Геннадий Нилович Крокодилов, были признаны годными к прохождению воинской службы и предстали перед ясны очи "покупателей", которых на тот момент было двое. Один из них был тощий, с усталыми глазами и большим ртом, и чем-то смахивал на вяленую рыбу. Другой — коренаст, широкоплеч, но с маленькой головой , которую украшал здоровенный мясистый нос . Ну вылитый пеликан! Что-то птичье угадывалось и во взгляде его хитрых живых глазок. Он уставился на Чебу, который тщетно пытался спрятаться за худым призывником. Но большие круглые уши все равно виднелись из-за тощей спины новобранца. Тогда Пеликан со словами «Твою мать!» вцепился корявыми пальцами в ухо Чебураха и вытащил сопротивлявшееся существо из строя.
- Ну, и чего ты упираешься? Еще спасибо мне скажешь. А будешь ты служить в части доблестных войск ПВО!
Призывники, глядя на это все, вдруг как-то поникли и враз покорились судьбе.
Потом стал говорить Рыба. Он внимательно посмотрел на всех, вызвал к себе Крокодилова и тихо, но несколько зловеще, начал:
- А ты мне подходишь, зеленый: и в траве не видать, и глаза твои добрые. Хочу тебя обрадовать, что служить будешь в мотопехотной части сухопутных войск.
«Обрадованный» Гена посеменил за Рыбой...
Тут наши герои расстались , и каждый из них уже в своей части стал переносить тяготы и невзгоды воинской службы . Сначала им выдали форму. У Гены с этим проблем не было. Эх, каким красавцем он стал: сам зеленый, да еще камуфляж — все к лицу! Вот у Чебурашки посложней получилось. Форму всей ротой ушивали, матерясь и ругаясь. Пока кто-то умную мысль не выдал:
- Сейчас ведь почти все норовят откосить от армии, вот и берут в нее кого ни попадя!...
С подворотничками у них все получилось, как у всех: нитки рвались , нервы трепались, иголки ломались, сто раз перешивалось, иногда доходило до выговоров, а то и до нарядов внеочередных...
С дедовщиной, правда, не просто все было. Чебурашка маленький, уши большие, бархатные — удобно на берцах глянец наводить. Вот и наводили, наводили... Пока однажды Чебурах взял, да и смазал уши суперклеем. Один из «дедушек» и приклеил случайно Апельсиныча к берцу. А тут скомандовали построение. Так и не смог «дед» отцепить Чебу. И получил по первое число. А ухо от берца опять же всей ротой отдирали. Зато к Чебурашке больше никто не цеплялся.
У Гены с дедовщиной чуть по-другому получилось. Прислал однажды Матроскин ему посылку с гостинцами. Ну, Крокодилов, отвалил часть ребятам, как положено, да и себя не обидел. А одному «деду» почему-то мало показалось. И попытался он засунуть руку в кулек с конфетами. Но Гена не растерялся, перехватил мерзкую конечность, злобно оскалился, обнажив несметное количество зубов, и... внимательно посмотрел «деду» в глаза, от чего последний упал в обморок — еле откачали. После этого все немедленно стали предлагать Генычу дружбу....
Так проходили дни, недели... Служба у Чебурашки была нелегкой. Надо было изучать РЛС*, а потом - строевая, где он отрабатывал шаги, взмахи , да еще и, маршируя, вместе со всеми песню пел залихватски, типа «Не плачь, девчонка!» В общем, к отбою, уже еле вскарабкивался на свой второй ярус и мгновенно засыпал. Рано утром, когда дневальный нечеловеческим голосом кричал «Подъем!», Чеба вздрагивал, спрыгивал на пол и быстренько заправлял постель (и ни дай же ж бог, останется хоть одна морщинка на одеяле — хана будет, да еще какая!»)
Однажды у Чебураха в части случилось ЧП. На РЛС упала елка. Старенькая она была, ветхая. Вот и свалилась по закону подлости прямо на антенну . Все забегали, паника, служба не тащится — кошмар просто! Тут взгляд комвзвода случайно упал на Чебураха с его ушами. И внезапно офигительная мысль пронзила офицерскую голову. Он подошел к Чебе, положил руку ему на плечо и по-отечески сказал:
- Сынок, тут без тебя никак...
Чеба все понял и пошел выполнять задачу.
Через полчаса можно было наблюдать следующее. Вместо антенны медленно поворачивался туда-сюда Чебурах с большими прекрасными ушами. К заднице были прикреплены два проводка, связывающие его с кабиной РЛС. Небо страны было спасено: обнаружили и обезвредили вражеский самолет-разведчик. Правда, радость победы немного омрачало верещание рядового Коробкина. Но представьте, что испытывает и как может реагировать человек, когда к его филейной части прикреплены провода, ведущие к ТА-57**, ручку которого безостановочно крутит планшетист...
У Гены Крокодилова служба протекала немного полегче, хотя некоторые сложные моменты тоже иногда возникали. Здесь он изучал стрелковое оружие, выезжал вместе со всеми в БМП*** на учения, а по ночам ему всегда снился один и тот же сон: он с закрытыми глазами разбирает и собирает автомат Калашникова.
Как-то раз в часть, где служил Гена, прислали недоукомплетованный БМП: там не было ни одного ПТУРСа****. Во вновь сформированном экипаже, конечно же, оказался Крокодилов. А на завтра ожидали инспекторскую проверку. Стали думать, как быть. Все уже головы сломали. Но тут осенило оператора-наводчика...
На следующий день, во время учений, наводчик попросил Геныча выручить и заменить собой ПТУРС, привязал к его хвосту гранату для дымовой завесы от гранатомета «Туча», и... выстрелил. Крокодил поразил мишень, и тут же стрелой метнулся в кусты. Инспектор, наблюдавший в бинокль все это безобразие, отметил, что он никода еще не видел, чтобы снаряд после поражения цели убегал в кусты. «Наверное, вчера слишком много выпил», - подумал инспектор. «Наверное, надо будет выпить», - подумал Геныч, потирая ушибленный нос, и, поклацывая челюстями, проверял, все ли зубы на месте. Двух все же не оказалось. Таким образом была защищена честь экипажа БМП, а также одного из подразделений. В медсанчасти Крокодилову вместо утерянных зубов поставили симпатичный мостик, а на обед выдали дополнительные порции супа и компота...
Так незаметно пролетели почти два года службы. Чебурашка и Гена стали дембелями. Они любили вспоминать , как в увольнениях встречались с девушками, а еще писали письма Матроскину и друг другу. У них появилось много друзей. Гена с Чебой завели себе дембельские альбомы и мечтали похвастаться ими ... Но однажды служба закончилась.
Так получилось, что в Простоквашино они приехали одновременно. Их встретили Матроскин и Шарик. Гудели до утра...
На следующий день, уже будучи в своем домике, они проснулись от громкого стука.
Кто там? - спросил Гена.
- Это я, почтальон Печкин. Принес письмо Крокодилову.
Геныч взял письмо, начал читать, улыбнулся и стал краснеть... Это было письмо от девушки.
Через полгода сыграли свадьбу. Чебурашка был свидетелем.
Но это уже совсем другая история...
----------------
*РЛС — радиолокационная станция;
**ТА-57 — телефонный аппарат для связи в полевых условиях;
***БМП — боевая машина пехоты;
****ПТУРС — противотанковый управляемый ракетный снаряд.
Я сам обманываться рад,
И правды не хочу ужасной
О том, что нынче листопад
Не желтый, а кроваво-красный,
И в небе - оловянных туч
Несется хмурая громада.
В ней журавлиный вьется ключ.
И вовсе я не рад, а...рада
Тому, что красочный обман
Окажется кусочком счастья,
Который спрячу я в карман,
И вдруг достану в одночасье.
Я поверчу в руках его:
Пусть заблестит обман-химера!
И на минуточку всего
Я в счастье лживое поверю...
Или: "Что бы вы сделали, имея в наличии 53 минуты свободного времени?"
__________________________
Экспромт 1. Некий поток извращенного сознания) Да простит меня Маленький принц...)
***
Пятьдесят плюс три минуты
абсолютнейшей свободы
мне отпущено сегодня,
так пойду и утоплюсь.
Это здорово и круто,
на дворе весна на взводе,
и темно, как в преисподне-
не иначе, чертов блюз.
Я иду к холодной речке,
тихо чвякаю по грЯзи.
Звезды спрятались за тучи
и чуть слышно так звенят.
В мыслях пусто - ни словечка.
Хлещут морду ветки вязов.
Кто-то воет. Может, лучше,
мне уже пойти назад?
____________
Экспромт 2. А это мой любимый киевский дождь (или на что уговорил он меня потратить всё те же пятьдесят три минуты)
***
У меня за спиной, за окном, за оранжевой шторой,
по перилам балконным гуляет обиженный дождь.
Пятьдесят три минуты ведусь на его уговоры,
а потом убегаю к нему босиком, без калош...
без зонта, без плаща и накидок нелепых прозрачных!..
Я ласкаю его, он целует меня горячо.
Под холодными каплями тая, от нежности плачу.
Вся внутри полыхая, прошу его: "Дождик, ещё!.."
____________
Спасибо за внимание :)
Мы - ангелоподобны и воздушны,
Весну, рассвет и жизнь несем на крыльях!
Нет, мы не люди - птицы! Потому что
Умеем петь, летать, любить так сильно,
что целый мир мы отогреть способны,
и нежностью, как перышком легчайшим,
лечить пороки, и в глазах огромных
Хранить тоску о прошлом в настоящем...
А, впрочем: руки, ноги - чем не люди?
Есть головы у нас, носы, ресницы...
Мужчины критикуют, злятся, судят.
А нам-то что? Вспорхнули, девки-птицы!!!
Прошли века, и расплодились дамы!
Хоть мужики, порою и ворчат...
Боятся, видно, что "ребро Адама",
Прооперировав, вернут им вдруг назад...
Мы - ангелоподобны и воздушны,
Весну, рассвет и жизнь несем на крыльях!
Нет, мы не люди - птицы! Потому что
Умеем петь, летать, любить так сильно,
что целый мир мы отогреть способны,
и нежностью, как перышком легчайшим,
лечить пороки, и в глазах огромных
Хранить тоску о прошлом в настоящем...
А, впрочем: руки, ноги - чем не люди?
Есть головы у нас, носы, ресницы...
Мужчины критикуют, злятся, судят.
А нам-то что? Вспорхнули, девки-птицы!!!
Прочь иллюзии!
Небо воздушный пришлёт поцелуй,
у последней черты
не окажется слов, запятых - лишь кривые пунктиры.
Но о том, что уйдет Он навечно,
горюй не горюй,
будет плакать лишь мама
в пустующей окнами настежь квартире.
Он сидел.
И не слышал, как рядом раздался щелчок,
карабин пристегнулся негромко,
и пара лихих суперменов,
будто ангелы,
тихо Ему подставляли плечо,
унося от беды ,
возвращая домой, не спеша, постепенно...
Когда придется умереть,
И любишь или нет, меня,
Что ждет нас в полночь, завтра (впредь?)...
А ты грустишь, мой плед обняв,
И говоришь о том, что мы
Давно и прочно влюблены.
А окна слушают, немы...
Мы ворожим и ждем весны...
ни на охрипший звон колоколов,
ни на мольбу до слёз - под образАми...
Идёт и смотрит вдаль поверх голов
стеклянными холодными глазами.
И там, где он прошел, не тает снег,
а черные следы так смертью дышат,
что погибают вёсны, плачет смех,
и грязный дождь полощет сны и крыши.
И ангелам так трудно нас беречь,
когда однажды с Черным человеком
случается одна из страшных встреч,
и крылья подрезаются навеки...
Хранители-подранки ждут,молчат,
ресницы опуская обреченно...
Но я же не хочу ни в Рай, ни в Ад!
А не пошел бы ты подальше, Черный?
слышу. Люблю. Смеюсь.
Верю, что ты и я -
преодолеем грусть,
мелочность бытия...
Но меж полос цветных -
серая пустота.
Там каждый новый стих
деревцем малым стал,
а вместе с ним и я -
веточкой молодой,
с необъяснимыми
страхами и тоской...
Так, в межполосье лет,
сжав до размеров птиц
наши тела, сквозь бред,
не закрывая лиц,
В зеркале отразясь,
Трогаем на лету
кружев небесных вязь,
слушаем пустоту...
Я не могу написать ни строчки -
Вроде, в ладах логаэд с рефреном.
Только вот с юмором, так, не очень -
Нет в нем ни перца, ни соли с хреном.
Я не могу написать ни строчки.
Видно, с испугу замерзли мОзги.
Буквы, тире, запятые, точки -
Строят с ухмылками морды козьи.
Нет оправданий, прощенья тоже -
Мысли разодраны в хлам и в клочья.
Вот и сегодня, друзья, похоже,
Я не смогу написать ни строчки...
Что так беспомощно красива
И очень одинока во Вселенной.
А я высматриваю зимы
И вёсны в шарике прекрасноцветном.
На голубом - узоры белым:
Зима. Весна - зеленые полоски.
Дышу в стекло, чтоб запотело,
И пальцами на нем рисую просто
Ромашки, васильки, тюльпаны -
Цветы для голубой моей планеты.
Наверное, немножко странны
Космические лепестки-приветы...
И, может, там, в той точке шара,
Где розовое пятнышко упрямо
Блестит, и спит наш домик старый,
Прозрачные цветы увидит мама...
Можете. Вижу - кивнули. Согласны Вы.
Будем мы вместе готовить питьё.
Гляньте, какие русалки прекрасные!
Мы их сейчас в порошок изотрем.
Сверху положим икринок драконовых
И мандрагору потом измельчим.
Парочку эльфов забросим неоновых,
И напоследок отправится джин
В это целебное милое варево.
Кто это там? Это Маленький Муж?
Ах, отойдите, и мне не мешайте Вы.
Что Вы здесь вьетесь, как бешеный уж?
Ой, Вы никак в размышленьях, красавица?
Зелье почти уже сварено, вот.
Как, ваша грудь и такая Вам нравится?
Стойте! Куда же?.. Эх, я идиот...
журавлиная стая. И Красная площадь,
в овраг превратившись, глядит, не мигая,
редких луж зеркалами-глазами. А мощи
священного храма неслышно сползают,
и со временем трещинами покрываясь,
стараются вспомнить людей и не могут...
Но часы, как ни странно, не трогает старость.
Там, на Спасской развалине стрелки в тревоге,
И не гаснет упрямая, в пыльных рубинах,
звезда, не забывшая бурные вёсны...
Только волки свободные ходят здесь чинно,
Ловят запахи предков на молнии-блёсны...
Под мышкой рукописи нес. И трость
Сжимал в руке. Был чем-то озабочен.
Во взгляде - то ли грусть...а, может, злость.
И выглядел он, скажем так, не очень.
Но, вдруг - ему навстречу серый кот,
Тот самый, тот, что по цепи, ученый,
Идет с сачком и песенку поет
О том, что в Лукоморье дуб зеленый...
Тут Пушкин поприветствовал кота,
Цилиндр приподнимая, и с улыбкой
Пошел творить. Снежинок суета
Над городом белила сумрак зыбкий...
По ядовитым травам поднебесья,
По облакам , играющим в туманы,
И звезды из голубоватой плесени
Бросать, не целясь, в ночь. И, как ни странно,
Топтаться в исковерканной мазурке,
Носить фату и платья с кринолинами,
Гулять по крышам с одичавшей Муркой,
И выть в окошко вечерами длинными...
Моя вселенная, ты сломана и брошена.
Я починю тебя,
моя хорошая...
http://www.youtube.com/watch?v=WdxRmcgsKDQ
Вижу в глазах твоих печаль,
Слышу в словах твоих тревогу.
Будешь ли ты по мне скучать?
Мы расстаемся не надолго.
И растворяются в дожде
Слезы твои и голос мой.
Я не хочу разлуки этой...
Я не забуду никогда
Эти минуты расставания.
Снова небесная вода
Шепчет дождливые признания.
И не пойму я, что со мной -
Словно в глазах твоих тону.
Мне так хватать не будет в разлуке тебя...
Солнце жаркими лучами
Нам помашет на прощанье,
И с тобою поклянемся,
что помнить друг друга
мы будем всегда...
Феличита. Я шепчу это слово снова с надеждою.
Феличита. Нам бы в небо взлететь свободными птицами.
Феличита. Очень хочется стать беспечными,грешными.
Феличита, феличита...
Феличита. Будет небо над нами синее-синее.
Феличита. Мы с тобой молодые, очень счастливые.
Феличита. Нас любовь согревает, делает сильными.
Феличита, феличита...
Феличита. Ветер нежно потреплет длинные волосы.
Феличита. И закружит нас лето в танце таинственном.
Феличита. Мы уже никогда с тобой не расстанемся.
Феличита, феличита...
Будем на море смотреть,
А после - бежать по песку босиком.
С ветром веселым играть,
Его обгоняя.
Будут дожди нас будить,
И каждое утро начнется с любви.
Нас не разлучит с тобой
Никто никогда...
Это будет так странно, и осенью грустной
На Монмартре увижу я твой силуэт...
Будут листья шептаться о нас по-французски,
Делать ставки и спорить - на "да" или "нет".
Будем мерить шагами парижские тайны,
И в ажурных кафе, под дымок сигарет,
Мы поверим в любовь и святую случайность,
Звонким смехом нарушив безмолвие лет...
А сейчас, в суете виртуальных прелюдий,
Нам не спится ночами. Грустим, я и ты.
Будет встреча в Париже? Конечно же, будет!
Назначаю - на площади, скажем... Звезды!
Первых заморозков стеклярус
И тумана холодную влагу.
Мне в облом. Поздней осени каюсь -
И не жду ни прощенья, ни блага.
Мне бы в летнем тепле раствориться,
Оказаться в забывшемся прошлом,
Сарафан примеряя из ситца
Ярко-красного в белый горошек...
Осень, спеша, подзывает на кухню. Иду.
Только за дверью - поляна и страшное что-то:
Чувствую, здесь принимают меня за еду.
Жареным пахнет и чем-то отнюдь не животным.
Осень меня поливает холодным дождем,
Угли ворочает в печке из бабьего лета.
Песню мурлыча, меня запекает живьем
С листьями клена, грибами и липовым цветом.
Осень меня поедает. А я – как в нирване.
Сон растворяется в терпком и липком тумане...