Асманов Александр

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (Лирика / философская)

ПАМЯТИ НАТАШИ ВОРОНИНОЙ (Авторская песня)

Все мы в том круженьи полукровки -
Помеси совка и маргинала,
Просто пассажиры с остановки,
Просто опоздавшие с вокзала…
Всё в судьбе теряя раз за разом,
Нахлебавшись холода и дряни,
Багажом мы свой сдавали разум
Женщине, как залу ожиданья.

Вижу эту тусклую картину,
С горами невымытой посуды,
С черным потолком – от никотина,
С чьим-то взглядом жарким и паскудным…
С жутким ароматом алкоголя –
Каждый приносил с собою лепту, –
С памятью, что есть покой и воля,
А еще, что за стеною лето…

Но на том истоптанном пороге,
В доме никаком и окаянном
Мертвая вода любви недолгой,
Прошлые затягивала раны.
Но под тою временною крышей,
Мы – одной сестры пропащей братцы -
Понимая, что куда уж ниже,
Обретали силы подниматься…

Умерла. По венам телефонным
Новость протечет, как пульс, стихая,
Каркнут ошарашено вороны,
Звякнут равнодушные трамваи…
Новый мир из пластика и стали
Прошлого не хуже и не лучше…
Мы тебя при жизни не спасали,
Помолись теперь за наши души.

МОЙ ПОДАРОК НА ЧУЖОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ (Рассказ)

(документальный рассказик)

Это случилось, как и положено подобным историям, под Рождество. И странно смешались в тот день несовместимые, казалось бы, компоненты – снег и оттепель, рождественское настроение и ссора с домашними, божественный праздник и «нехорошая квартира» в доме 302 бис по Большой Садовой… Впрочем, по порядку…

День начинался из рук вон плохо. Жена моя тогдашняя прямо спросонья продолжила незаконченный с вечера скандал, и я, как водится, узнал о себе много старого: и о неравномерных моих заработках, и о неправильных моих знакомых, и о жизни моей никчемушной. И как водится подумалось: «И чего это она со мной живет, горемыка? Как терпит?» Забегая далеко вперед за границы рассказа скажу, что однажды эта мысль материализовалась, и тот мой дом отчалил от моей судьбы, как отчаливает белый океанский лайнер от никудышнего причала, где команда загружала продукты, а пассажиры покупали бросовые сувениры. При отходе остающимся не машут платками, и даже оркестр не играет – просто появляется зеленая пенистая трещина между белоснежным бортом и замызганным берегом, и две человеческие популяции расстаются, чтобы никогда уже не встретиться. Одни – к своим хижинам, другие – навстречу айсбергу или продолжению круиза. Кому что суждено…

Кроме всего прочего, в скандал вклинился телефонный звонок приятельницы-поэтессы, которая со свойственной творческому сообществу людей простотой предложила мне составить ей компанию в одном весьма необычном предприятии – найти на городской свалке случайно выброшенный в урну вместе с хламом CD-диск с записями песен ее умершего друга. Я глянул на градусник – там было минус 15. Летел небольшой снег, несомый небольшим ветром. Сложив все эти три компонента, я знакомой, каюсь, отказал в помощи. Представить себя бродящим на городской свалке в мороз с палкой в руке и пытающимся найти диск, завернутый в помятый тетрадный лист – это оказалось выше моих сил. Однако, сам юмор предложения настроение слегка поднял. К тому же жена тоже поутихла и засобиралась на работу, и, следовательно, жизнь начала налаживаться. Опять же, устроенный ей скандал создавал моральное право на обретение ограниченной личной свободы, и я задумался, с кем бы из знакомых в этот день посидеть за поллитрой – надо же было добиться соответствия собственного содержания той форме, которую мне придали слова расстроенной женщины… В общем, дело помаленьку шло на лад.

Однако, уже через два часа обзвона друзей, я понял, что легко поправить неудачное начало дня не получится. У всех были какие-то дела, и именно сегодня даже записным гулякам оказалось недосуг. Оставалось сесть за компьютер, взяться за карандаш или ручку, но не хотелось и этого. Пришлось открыть любимого Булгакова и приступить к перечитыванию «Записок юного врача» - вещи, в которой я всякий раз находил повод для оптимизма. В конце концов, мне не грозило оперировать ущемленную грыжу в глухой деревне, а от замерзания на свалке я благоразумно отказался.

И тут чудо Рождества впервые протянуло ко мне свои тонкие прохладные пальцы. Снова зазвонил телефон. Та же самая поэтесса, которая до того приглашала меня на свалку, вдруг совершенно уже иным не плаксивым тоном спросила: «Слушай, а ты не хочешь со мной к моей подруге на день рождения сегодня сходить?» «Хочу, - ответил я. – Это ж не на свалку. А куда и когда?» Поэтесса хмыкнула: «Да, уж конечно. Она будет праздновать в булгаковском доме. Там за занавеской – будет стол, и соберется человек 10. А я бы хотела, чтобы ты обязательно пришел. Есть тебе сюрприз». Честно говоря, слова о сюрпризе меня скорее насторожили, чем обрадовали. От этой моей знакомой сюрпризы приходили по большей части какие-то странные – чреватые либо долгими объяснениями в милиции, либо долгими переговорами с ее предполагаемыми спонсорами, либо еще чем-то таким нетривиальным и в обычной жизни избыточным. Но… слово было сказано. «Приду, - подтвердил я. – Чего брать?» «Бери гитару, водки и чего-нибудь закусить, - ответила она. – В общем, все, как всегда. Начинаем в семь вечера. Не опаздывай». -
- Договорились, - и я повесил трубку.

Вечер складывался. До того надо было куда-то деть еще часов восемь, но когда впереди праздник, это уже легче. Говорят, конечно, что ожидание праздника тягостно, но это мнение тех, кто не знает, что такое ожидание гарантированной неприятности. Первое способно скрасить любую тягостную работу, а второе – испортить любое радостное развлечение. Главное, правильно применить ожидание.

В семь часов вечера я уже стоял у булгаковского подъезда с гитарой и пакетом, набитым стандартным продуктовым набором для дня рождения – парой бутылок водки и всякой сырно-колбасной нарезкой. Дверь открылась, и по крутой лестнице я поднялся на второй этаж, где располагается импровизированный зал, в котором проходят разные творческие мероприятия, и есть занавеска, отделяющая заднюю часть этого зала от зрительской. Именно в этом «закулисном» закутке и проходят мероприятия, разрешенные «для своих». Надо сказать, что я так и по сей день не знаю, кто там в этом музее кому «свой». Самые непредсказуемые мои знакомые иной раз там что-то проводят, а самые предсказуемые иной раз никак не могут договориться. Однако, это уже другая история, связанная скорее всего с той магической силой, что живет там еще со времен незабвенной первой хозяйки-ювелирши и ее домработницы.

Меня встретили и усадили за стол. Компания подобралась несколько театральная. Пригласившая меня знакомая славится своими экстравагантными туалетами, а рядом с ней поместился какой-то ряженый военный, чья форма представляла собой среднее между формой поручика российской армии в Первую Мировую и облачением рядового из чеченской террористической группы. Кроме всего прочего, у него были лихие усы, а сам он именовал себя казаком. «Грушницкий ожил, - подумалось мне. – Не было б дуэли». Помимо военного человека за столом была еще именинница в чем-то поэтически воздушном, был положенный ей восхищенный ее творчеством толстенький дядька, с которым мы сразу подружились на почве любви к водке и закуске, а также еще пара человек, ничем не запомнившихся. По левую руку от меня сидела совсем молодая пара: девушка лет 16-и и с ней молодой человек, который свою подругу явно любил – причем не так, как любят в богеме, а нормально – по-настоящему. Они производили самое свежее и здоровое впечатление, и я, честно говоря, такому соседству порадовался. Подняли первый тост, потом «за родителей», потом еще за что-то – потом что-то спели… Вечер начался.

Все посиделки описывать не стану. Были они такими же, как и сотни других, на которые мы попадаем внезапно по приглашению своих друзей. Смутно знакомые виновники торжества, впервые увиденные собутыльники, чей-то пафос, чьи-то стихи, собственные песни, просьба сыграть нечто «из Окуджавы» (чаще всего несчастную «Виноградную косточку», которой так и не дают прорасти), курение на лестнице, разговоры ни о чем… В общем, именно то получилось застолье, главной радостью в котором является количество водки – на определенной дозе уже все равно делается, кто какую глупость сморозил, да и собственные глупости уже перестаешь отслеживать. Не знаю, кто как, а я в этот момент пытаюсь тупо сообразить, на кой меня занесло именно сюда, и далеко ли пилить до метро. И каждый следующий тост стараюсь произнести в интонации «ну, на посошок»…

… И тут произошло чудо.

Моя знакомая, пригласившая меня в компанию, вдруг произнесла: «Я вижу, ты уже собираешься, а я хотела, чтобы ты с этого дня рождения тоже подарок получил. Особенный». «Да, ладно, - ответил я. – Ты гонишь. Я-то тут причем?»
- А вот причем, - и поэтесса показала на сидевшую рядом со мной девушку.
- И что? – ничто в моей памяти по поводу соседки, при всей ее симпатичности и свежести, не встрепенулось.
- А это и есть твой подарок! – торжественно сказала знакомая…

Я растерялся. Ситуация выглядела не то что глупой – просто ненормальной. С какой это радости мне хотят подарить девушку? Да еще такую, рядом с которой сидит ее собственный любимый и любящий человек? Да еще и в два раза меня моложе. Да еще и совершенно незнакомую? Что происходит? Видимо и у остальных собутыльников лица стали соответствующими, так что даже поэтесса поняла, что не совсем точно формулирует. Однако, ее это не смутило – она просто продолжила.

- Помнишь, когда у тебя было издательство и много денег, ты оплатил операцию на мозге в Швейцарии для дочки моей знакомой?
- Не помню. – Это не было кокетством. Бизнес времен перестройки делался на фоне постоянного спонсорства и беспробудного переговорного процесса – в памяти оставались только наиболее значимые успехи или наиболее громкие провалы. Я ничего не помнил ни про какую операцию – ну оплатил и оплатил, правильно сделал, наверное… - и что?
- А вот этой девочке и оплатил. Она жива осталась. Теперь замуж выходит.

Я присмотрелся к соседке внимательнее. Ничем не примечательное лицо. Ничем не примечательная фигура. Просто – молодая и симпатичная девчонка. Но у нее глаза сияли от того, что она любила своего парня, и у него тоже они были полны счастья от того, что он любим такой девушкой.

- А-ааа. – протянул я. – Ну, это того… Это хорошо, что на пользу. Ну, вы будьте уж, пожалуйста, счастливы, ладно?
- А как же! – засмеялись они в унисон.

Не помню, как попрощался и что еще говорил. Помню, что ушел сразу – постаравшись как можно меньше «расплескать» то чувство, которое возникло во мне, и которое хотелось удержать по возможности надолго. На улице потеплело. Перестройка уже кончилась. Кончился бизнес. Разлетелись в никуда десятки и сотни людей, с которыми мы во времена финансовых побед ежедневно братались. Наступили «будни – ремейк два». С жизнью от гонорара до гонорара, с апломбом заказчиков, со снегом и нескончаемой зимней темнотой. С попреками близких: «Кто ты есть, и чего ты в жизни добился! Все зря порастратил! Толку от тебя!!!»
Хрен вам. У меня есть чудо. Оно улыбается где-то за спиной.

Зимние стансы (Лирика / городская)

Идет зима. Запорошив глаза,
Ведет вслепую к двери магазина,
Прохожие толкаются скользя,
Разбрызгивают месиво машины.
Весь переулок, словно ЗАГС в аду,
Фонарь любой, что мертвая невеста
В гордыне хладной нацепил фату
И в очереди черной занял место.
Неси домой бутылку и батон,
Скользи, ругай постылую природу,
Твой крестный путь пешком по гололеду
Мучителен – но не возносит он.

Идет зима. Которое число?
Которого по счету потепленья?
Как нас на эту землю занесло
При нашей-то невыразимой лени?
Какой кураж нас вытолкнул на свет
Из лона не страстей, так удовольствий,
Детей ждут больше «до», чем любят «после»
Последние сто миллионов лет.
Идет зима. Авось, она пройдет,
Хотя еще сугробов наворотит.
Пока же – только лед в глазах напротив,
Да, и в своих – все тот же долгий лед.

Сказка о кредитке (Сказки / страшные сказки)

Говорит им кредитка: "А чего плакать-то? Поздно уже.
Идите-ка Вы всей гурьбой в другую сказку. А в этой я одна останусь".

Так и вышло.

Лисец и выборы (Сказки / детские сказки)

Забежала однажды неизвестно откуда в волшебный лес чужая лиса. Рыжая как огонь, с пушистым хвостом, белой грудкой и острой мордочкой. Чудо что за лиса. Красавица. По кустам шныряет, все уголки-закоулки обнюхивает и удивляется: что ж за лес-то такой особенный!? Никто никого не пугает, никто ни на кого не охотится, а главное и ей самой ни на кого охотиться неинтересно. Зайцы толстые скачут прямо под носом, а ей дела нет. Все звери сами собой сыты, все довольны. Посмотрела она на эту благодать и решила: надо тут оставаться. Хватит по курятникам шастать, да от собак улепетывать. Пока гуляла да осматривалась, вышла на главную лесную поляну. Да и куда деваться – через нее все лесные тропки проходят, все дорожки к ней ведут. Видит, а на поляне-то дерево, а в дереве – нора. И не простая нора, а с дверью, с окнами, а на окнах еще и занавески в цветок. Всем норам нора. Залегла тогда лиса в кустах и смотрит: «Кто ж это, думает, в теремочке-то живет? Какой-такой зверь особенный?»
Вдруг дверь в норе отрылась широко, и на поляну Лисец вышел. Толстенький, веселый, хозяйственный – веником помахал, половик вытряс, цветов нарвал поблизости – и опять в дом.

– Так, – думает лиса. – Дура я буду, если не познакомлюсь. Видать, важный это в лесу зверь. Может даже и главный.
А сама уж из кустов по траве высокой рыжим ручейком сочится – прямо к двери, к чистому половику. Постучала в дверь, и говорит: «Сама-то я не местная. Может откроете путешественнице? В вашем лесу я пробегом, да вот думаю – не остаться ли?»
Лисец услышал, и открывает: «Здравствуй, лиса-красавица, – говорит. – Добро пожаловать. Проходи чай пить. Как раз к завтраку».

Лиса в дом зашла, и ахнула. На полках припасы, на столике в углу журналы, в шкафу книжки самые настоящие, на центральном круглом столе цветы в деревянной вазе. И самовар кипит, и в очаге котелок с кашей булькает, а Лисец из буфета красивые чашки достает. Одно слово – уют, доведенный до полного комфорта. Обзавидуешься.
Сели чай смородиновый пить, ну и разговорились. Лиса про другие леса рассказывает, про охотников злых и собак прилипчивых. Лисец руками только всплескивает: какой непорядок вокруг творится. Ну и про волшебный лес рассказывает – что тут да как устроено, какие законы, какие порядки. Здесь лиса поражается: вот ведь как оно бывает! А больше всего ей интересно, кто ж за зверь такой ее чаем-то поит? Явно непростой зверь. Да и дом ей нравится так, что аж слюнки текут.

В общем, пока чай пили выяснила путешественница, что Лисец в лесу волшебником оставлен за порядком смотреть, и что весь лес, все зверье его слушается. Еще больше завидно ей стало. Но виду не показала, а сама хитрющую хитрость замыслила. Спрашивает между делом вроде:
– А давно ль волшебник-то из леса ушел?
– Да уж порядочно, – Лисец отвечает.
– И как ты без него один? Справляешься?
– Справляюсь, – говорит Лисец. – Трудновато конечно с червяками договариваться, а остальное все потихоньку получается. Ну и с ними справляюсь, но с трудом.
– Хм, – начинает лиса, – а ты уверен? А лес-то как думает? Все ли считают, что ты справляешься? Может и недоволен кто, да только сказать стесняется? Это ведь дело такое: законы писать. Кому-нибудь может и помешал твой закон, а он и спорить боится?
– Да вроде всем хорошо, – заволновался Лисец. – Да наверное сказали бы, если б что не так…
– Ну не знаю, – хитрит дальше лиса. – А ты сам-то спрашивал? У всех ли?
– Да разве ж у всех сразу спросишь, – признается Лисец. – Много ведь тут и зверей, и птиц, и трав, и деревьев, уж молчу про насекомых. Трудно у всех выяснить, что им нравится, а что нет. Но ведь сказали бы – пришли бы. Мне так думается.
– На самотек пускаешь, – упрекает лиса. – А спрашивать у всех надо. Чтоб не обидеть никого. Ведь вот как у людей-то делается…
– А как, – спрашивает Лисец?
– А вот надо выборы назначить, – советует хитрая лиса. – На должность Лисеца. Если все звери тебя выберут, значит они тобой довольны, и ты хорошо в лесу работаешь. А если нет, значит с делами не справляешься, и они только из страха перед волшебников тебя слушаются. Ты подумай серьезно: я помогу спросить-то, если что. Нельзя ведь простых зверей обижать.

Допили чай. Лиса попрощалась, и говорит: «Пойду себе нору присматривать пока. Я зайду завтра, а ты думай.»
Ушла она, недалеко в сухой листве зарылась и подглядывает. А Лисец и покой потерял: вдруг и вправду он не справляется? Ведь он же маленький, а лес-то эвон какой большой. И за неделю весь не обежишь, на коротких-то лапах. Может и впрямь про кого забыл, а кого и обидел?
Ночь Лисец не спал, ворочался, а утром решился и пошел лису искать. А та уж и тут как тут: «Привет, – говорит. – Как спалось?»

«Плохо спалось, – отвечает Лисец. – Думал я думал, и решил, что ты права, наверное. Давай выборы проводить. Только как их проводят – я ведь не умею? Из кого выбирать-то?»

– Тут главное вот что, – морочит его лиса. – Главное лес не путать зря. Пусть из кого угодно выбирают, хоть даже вот из нас с тобой. Меня не знает никто, так что тебе и бояться-то нечего. А если что – все все сразу и расскажут, потому, что бояться не будут. Это называется демократия. Власть зверей».

– Ага, – согласился Лисец. – Ну раз так называется, то пусть. А еще что делать надо?
– Да ты не беспокойся, – уверяет лиса. – Я сама все организую – я-то быстро бегаю. Всем расскажу, что и как. Скажу: «голосуйте, или проиграете». И к воскресенью прямо на поляне и проведем. Выберемся, кто куда.

На том и согласились.

Всю неделю лиса по лесу шныряла без устали. Со всеми зверями переговорила. Зайцу наобещала: «Меня выберешь, я тебе тут такую морковку выращу, что ты и не видывал! Огромную и слаще сахара!» Медведю новых пчел зазвать в лес гарантировала: «Они тебе, Миша, в три раза больше меда давать станут. Пяти сортов». Хомяку отдельное зерновое поле со всеми в мире злаками посулила. Ежу – сушеных грибов воз. В общем – всех до последнего зверя обошла. Особенно червяков обхаживала: «Вас, – говорит – Лисец сильнее всех обижает. Рыть не дает. Грызть не дает. Разве ж так можно? Приходите голосовать, меня выбирать. Я за вас всегда заступаться буду».
Только кусты ходуном ходили, как она бегала, да крутилась. Отовсюду ее шепот раздавался.

А Лисец – он никуда не бегал. Он дома сидел и грустил. Лапой подбородок подпер, и думает себе думу горькую, чуть даже не плачет.

Наконец и воскресенье настало. Весь лес на поляну пришел. Сели звери вокруг и ждут, что дальше будет. Вышел и Лисец из дому, присел на крылечке: помятый от мыслей и встрепанный. А лиса причесанная да пушистая, красивей прежнего – скок на пенек и громко кричит: «Объявляем в лесу выборы на Лисеца! Кого из нас лес выберет, тому и быть Лисецем, того и нора вот эта будет. А кого не выберут – пусть в другой лес идет. Чтоб не мешать законно избранному. Вот две ямки и куча шишек. Кто за меня голосовать пришел – в левую ямку кидайте. А кто за этого притащился – вот в правую. Как все проголосуют, так ворона пусть три раза каркнет: а мы пока за кустами посидим, чтоб не мешать вам думать».

Ушли они с Лисецем в кусты. Лиса смотрит победно: мысленно уж всю мебель в лисецевом доме по-своему переставила. А Лисец только вздыхает, да о своем беспокоится: не обидел ли он кого вправду? Не пора ль ему в самом деле в другой лес уходить? Не подвел ли он волшебника, который ему этот лес поручил?

Наконец ворона закаркала. Выскочила лиса из кустов – и молнией к ямкам. А вокруг них весь лес собрался, и коврик длиннющий расстелен: от поляны и до самого последнего волшебного дерева на краю волшебного леса. Лисец тоже приплелся. Смотрят, а в ямах-то ни одной шишки. Ни в той, ни в другой. – Как это!!!? – кричит лиса. – Вы что же это???!!! А выборы как же???!

За всех сразу медведь ответил.
– Ты, лиса-красавица, – зверь хитрый, но глупый. Если бы мы тут стали твои шишки кидать, то вроде как стали бы Лисеца нашего с кем-нибудь сравнивать. Хоть даже и с тобой. Вроде как, мы бы решать начали: кто лучше, а кто хуже. Но вот только сравнивать-то мы не будем, потому что таких как ты – хитрых да глупых – хоть пруд пруди. И даже рыжих и красивых много. А вот Лисец – он только один на свете. Наш. Так что коврик мы тут тебе постелили, чтоб уходить мягче было. И иди-ка ты себе сразу, и на здоровье».

Потом еще к Лисецу повернулся, и тоже строго сказал:
– Чтоб в последний раз! Тебя тут что? Тебя тут любят – вот оно как! А когда любят – ни с кем не сравнивают, ни из кого не выбирают. Ты лучше озаботься, самовар поставь, а мы пока гостью-красавицу проводим.»

Куда та лиса потом подевалась – об этом в лесу никто не помнит. Ну а чай-то на поляне все вместе пили – самовар раз десять ставить пришлось. Только вот наливал в тот день не Лисец – его лапы не держали, он на пне с чашкой сидел и отдувался.

Новогоднее (Лирика / стихи о любви)

И в дальнем доме с двойною дверью,
И в том подъезде с консьержкой строгой
Не будет птицы – но будут перья,
Икона будет – не будет Бога.

… Ну что за память! Всегда прощально
Звенит, что рында перед отплытьем…
Москва приветлива и печальна,
И одиночество в ней – событье.

Но одиночество в ней бывает,
Когда бессмысленно долго кружишь
По никудышним путям трамвайным,
По невозможным январским лужам.

И вдруг зверея от горькой дозы,
С себя как шкурку сдирая куртку,
Бредешь обобранным дед-Морозом,
И без подарка, и без Снегурки…

Но все проходит… но все проходит,
Змея трамвая в депо вернется
И утро добрым и новогодним
Заглянет в память на дно колодца.

Где перед праздником жарки свечи,
Где то поет, то смеется птица,
И расцветает цветок не вечный,
И краски свежи. И холст искрится.

.

Исход (из поэмы "4-е искушение") (Лирика / философская)

Я запомню, запомню и скрип половиц,
И замшелый забор, и кривые дома.
К мимолетности встреч и граниту столиц
Ухожу — так наверное сходят с ума.

У дороги нагнусь и поглажу — ручей,
Позолота зари заблестит на плечах,
Все, что было, припомнится — до мелочей,
А потом растворится в других мелочах.

"Чей ты, — спросят меня. Я отвечу: "Ничей."
Я мостов не сжигал, но истлели мосты.
Бесполезно-тяжелую связку ключей,
Размахнувшись с дороги, закину в кусты.

Мир вам, дым над трубою и поле в росе,
Облака, словно взмах золотого крыла...
Кто придумал меня — не такого, как все,
На исходе добра и в преддверии зла?

Мир вам. Слышите, мир вам. С уходом моим
Станет все наконец на места, на места.
Улыбнется Иосиф — трагический мим,
Станет снова Мария светла и чиста.

Вот смыкается воздух навек за спиной,
И глаза раскрывает сияние дня...
Мир вам! Слышите?
— и не ходите за мной.
Если сможете — будьте счастливей меня.

Цикл "Наташе"

Письмо к портрету (Лирика / стихи о любви)

В мире, где я живу, ты – это только блик.
В мире, где ты живешь, я – это только тень.
Мы оказаться рядом можем всего на миг
Там, где поет пространство, и где не бывает стен.

Жизнь предложит на выбор: комнату и кровать,
Длинный пейзаж из окон, саблю, седло, коня...
В мире, где я обитаю, ты не умеешь звать.
В мире, где ты звучишь, нет голоса у меня.

Полно в пустое время полночные слёзы лить,
Полно в пустые двери призрачный слышать стук.
Лучше чужие руки будут тебя любить,
Чем ощутить чужими ласки собственных рук...

Ты не тумань печалью светлых, чудесных глаз.
Я проглочу проклятый в горле сведенном ком.
Мы – это две половины, но целым не сделать нас.
Ты ведь считаешь камнем то, что я считаю цветком.

КАЛЕЙДОСКОП (Эссе)

Образ мира – это достояние художника. Не важно, чем этот художник занят конкретно: пишет ли стихи или рисует картины – важно что мир его приобретает вид калейдоскопа. Картинки сменяются одна другой, но мы помним, что все они заключены в картонную трубочку, обладающую чудесным свойством превращать стекляшки в узоры.

Трубочка – волшебный артефакт – как редко удается подержать тебя в руках!

Чудо, в существование которого мы верим как-то стеснительно, извиняясь за то, что в нашей жизни оно едва ли состоится, на самом деле всегда с нами. Надо лишь захотеть. Надо лишь оказаться готовым к тому, чтобы принять его, если оно стучится в двери. Чудо ранимо. Ему неуютно в реалиях материальной и прагматичной действительности. А потому оно, увы, временно. Потом мы отнимаем глаз от окошка калейдоскопа, и вновь видим потертый картонный тубус со стекляшками. Вся наша дальнейшая жизнь будет зависеть от того, что мы выберем в качестве реальности: эту самую обшарпанную трубочку, место которой в ящике со старыми игрушками или на пыльной полке, либо тот мир, который она открывает нам...

Мы выбираем первое.

Увы, реальность властно заявляет права. И жаль ребенка, который тянет руки к своей игрушке, но слышит грозное мамино: «Пора обедать! Иди, мой руки!» Жаль, но ничего не поделаешь. Придется и руки мыть, и обедать, и в школу идти. Вот только все это можно делать по-разному. Можно обозлиться на мать, раз за разом отнимающую у тебя волшебство другого мира и сующую носом в обыденность, а можно унести свой волшебный мир с собой. И тогда мир обычный меняется – он становится лишь паузой между чудесами. И даже пауза по-своему прелестна: она готовит тебя к чуду, она заставляет ждать (о, какое это творческое чувство – ожидание!), она настраивает, она учит...

Как редко мы это умеем.

Между отношениями к миру через слово «терпеть» и через слово «любить» – огромная разница. В первом случае человек превращается в жертву необязательных обстоятельств и досадных обязательств. Он, хочешь не хочешь, досадует на себя и окружающее: все не так. Во всем есть свои червоточины. Ни одного целого яблока. Ни одного идеального чувства. Ни одной реализованной мечты. Все так или иначе испорчено. Образ дъявола с ложкой дегтя, способной испортить божественную бочку меда, становится неотступен – он всегда за плечом. Друзья ненадежны и нечутки, любимые глухи и слепы, все люди вообще – меркантильны и эгоистичны. Картонный мир с осколками стекляшек.

Второй вариант доступен – но не всем. В нем мир гармоничен и чудесен. Каждая минута, каждый поворот обстоятельств оказывается праздником бесконечных сочетаний эмоции, цвета, удивления, открытия, опознания. Все несовместимое совмещается. Все невероятное естественно. А картонная трубочка и стекляшки – это твой ключ к мировой гармонии. Не единственный, кстати. Можно взять другой и увидеть другие сочетания, другие узоры, другие гармонии. Искушение пресыщением тоже велико, но не о нем сейчас речь. Важно лишь отношение к миру.

Во что ты веришь, читатель? Как велика дистанция от твоего заявленного ожидания чуда до требовательности к внешнему виду ключа? Кем ты становишься в паузах между подглядываниями в окошечко? Когда ты настоящий?
Нельзя попросить о любви – нельзя попросить о чуде. Равно обречены на разочарования те, кто стоит в храме и молит: «Чуда, Господи!», и те, кто просит шепотом на весенней скамейке: «Скажи мне, что любишь меня». Их удел – неверие. Чудо принимают душой, и видят его там, где другие не видят вообще ничего. Любовь ощущают всем естеством, а не получают в результате обряда – пусть даже очень красивого. Между настоящим и искусственным, напрошенным – огромная пропасть и масса заблуждений. Больше того, в эту пропасть целиком падает умение и желание видеть настоящее волшебство мира. Когда выбор сделан в пользу явленных нам фактов бытия, не стоит тратить время на молитвы. Они не доходят до адресата. Нельзя поговорить с Богом по телефону, даже если телефон последней модели и очень дорог. Бог «вне зоны действия сети».

Возьмите в руки детскую игрушку: калейдоскоп. Он – подсказка. Он говорит о том, что нет в мире ничего такого, что не могло бы доставить радость и стать гармонией. В конце-концов, о стекляшку можно порезаться, а трубочка занимает место в ящике. Но нам ведь не это важно, правда? А насмотревшись на маленькую гармонию и на детское чудо перевоплощения, отдерните занавеску. В стекло окна виден тот же самый калейдоскоп – только чуть побольше. Позовите друзей: их речи и чувства – это все тот же калейдоскоп, те же стекляшки в волшебной трубочке вашего восприятия.

...Завтра на работу. Не складываются отношения. Не получается вырваться из жесткой и недвусмысленной реальности, из взаимных обязательств, из чужих и своих долгов, из набившего оскомину социума. Надо... терпеть? Ну что ж. Тогда с чувством выполненного долга и гордыней разовой причастности, спрячьте игрушку в ящик, а лучше – выбросите ее в окно. Туда, где ее подберет кто-то другой, кому она нужнее.

Выбор. Выбор за вами, читатель.

Прощание со славянкой (Лирика / стихи о любви)

Мы оба дышим воздухом иным,
Который в этом мире дефицитен.
Пойдем, в киоске купим у Ханым
Большой лаваш – горяч, душист и ситен,
Возьмем к нему какой-нибудь травы –
Кинзы, укропа – и нарезку сыра,
Вина для проясненья головы
И водочки для полного плезира.
Потом домой. И там накроем стол,
Не торопясь, рачительно и мудро.
Огурчиков достанем. А рассол
Отдельно в банке сохраним на утро.

Ну, все. Готово. С Богом. По одной.
За нас с тобою и за свет без тени,
За нашей дружбы домик ледяной,
Растаявший с весенним потепленьем.
За правый страх и глупый гонор наш
(Без тоста пить – застолье станет пьянкой)…
… Идет апрель, наигрывая марш –
Татарина прощанье со славянкой…

Идет апрель, и вечер, и тепло,
И разговор без горечи и лести…
Как жаль, что нужно чокаться в стекло
Оконное… Что это все – не вместе.

Из неотправленного (Лирика / стихи о любви)

О, державная краткость! Скажи, где погиб твой брат?
Ни следа его в этой истошной морзянке нету…
От натыканных кнопок слепые слова летят,
И уже безразлично, откуда придут ответы.

Нерасслышанный голос. Смайлик вместо лица.
Не дошло – и ладно. Заснула? Иль нет на месте?
Был бы царь я, наверно, послал бы к тебе гонца
И повесил, если доставит плохие вести.

Пусть продлится молчанье. Тихо. Зато покой –
Настоящий , полный… Мечтаю светло и смело.
Я сегодня, знаешь, представил тебя такой,
Что тебе сказать – смеялась бы и краснела.

Сонет выздоровления (Лирика / стихи о любви)

Гремит событий канонада,
Шипит победное вино,
А память пополненью рада –
Ей наконец-то все равно...

Мир, как батальная картина,
Красив, и грозен, и в дыму,
И возвращаюсь я к нему,
Пройдя все муки карантина –

Готовый в путь, готовый в бой,
И больше не дыша тобой.

Вариации без флейты (Лирика / стихи о любви)

И ловко бренчит приблудившийся бард,
От лиха лытая в холеном миноре –
О чем  бишь? Да все о любви и о море,
О чем еще струны тебе говорят?

И темным топазом искрится коньяк,
И пеплом Отечества пахнет кострище…
…Ты знаешь, что каждою нотою ищет
Застежку на блузке заезжий дурак.

Но блузка и так словно воздух легка,
Но осень и так до предела интимна,
Но песни и так превращаются в гимны,
Когда над гитарой плывут облака…

… А значит, истратив минор до конца,
Идти менестрелю по пыльной дороге,
Тебе ж – помахать ему вслед на пороге
И вечером в дом возвратиться с крыльца…

И чайник помятый, согрев на плите,
И свет не включая, заплакать от горя,
И долго мечтать о любви и о море –
О  чем еще думать одной в темноте?

Сонет (Лирика / стихи о любви)

однажды час, и уж тогда вдвойне
Она свое возьмет и наверстает,
И в обморочной мрачной тишине
Реестр бед моих перелистает,

Как почтальон в незапертую дверь,
Внесет мешок ошибок и потерь,
Иллюзий, прегрешений и обмана.

И напоследок вскроется одна,
Уже смертельна, но еще больна
От нелюбви твоей слепая рана.

Купание в шторм (Лирика / стихи о любви)

На берег недолгой прописки
Принес ощущенье вины
Под быстрые колкие брызги
И тяжкую лапу волны.

Как буй, оторвавшись от лески,
Нырял я в прибое и плыл,
И даже буддист-полицейский
Крестом меня вслед осенил.

А берег был гол и изранен
Суровою лаской воды,
На нем было глупо и странно
Ракушки искать и следы.

И странно, и, в общем, не надо
Занозы вбивать в бытиё -
Лишь душная эта прохлада
Напомнила сердце твое.

Пусть ветер свистит и уносит
Никчемную горькую грусть…
… Я в море монетку не бросил,
И значит – едва ли вернусь.

Вечер вдвоем (Лирика / стихи о любви)

И отряхнув наследье неудач,
И детский плач, и взрослое отчайнье,
Накинуть наш волшебный легкий плащ
На тот цилиндр, где кролик чрезвычайный
лишь часа ждет усами шевелить
И публику почтенную дурачить,
И жизнь невероятную прожить,
И мир вокруг себя переиначить.

Пусть сатанеет суетный софит,
Пусть вне луча клубятся тени в лицах
Все в мире белый кролик победит,
Поскольку он не может не случиться.

... Погаснет свет, но плакать не спеши,
Тихонько вместе мы уйдем отсюда,
И фетровые сумерки души
Теперь хранят предощущенье чуда.

Гендерное (Лирика / стихи о любви)

Мужчина – наоборот:
Любим, когда его нет.
Когда вокруг пустота,
И не на кого опереться.
Когда он в дом не придет,
Не включит в прихожей свет,
И не положит к ногам
Совсем ненужное сердце.

Апрельское (Лирика / стихи о любви)

Всем – до свиданья! Выйду рано,
Пройдусь, от счастья трепеща,
Подобьем новым Дон Жуана,
Хотя без шпаги и плаща.
Меня апрель, встречая звоном
То бликов солнца, то дождя,
Влечет к дверям прелестной донны,
Оставить сердце, проходя.

Занять красотку разговором,
Спеть ей романс о чем-нибудь,
И гордой тени командора
Без тени страха подмигнуть…
Пусть мне грозит потом возмездье,
И пышет серой адский зной -
Я жизнь отдам за вечер вместе
С моей безудержной весной.

В альбом (Лирика / стихи о любви)

Корабль кренится грустный,
Волна тормошит его,
Пускай на палубе пусто,
И в кубрике никого, –
Но ты очищай, не мешкай,
Для древней игры поля…
Ферзь это ведь тоже – пешка
В отсутствие короля.

Да, все мы – немного дети,
За шахматною доской,
Мы жертвуем всем на свете -
Выигрываем покой.
Путь к ближнему дому долог,
Доска наконец чиста…
Лишь мертво блестит осколок,
И думает: он – звезда.

Ночной разговор (Лирика / стихи о любви)

Странную сказку из бросовых слов,
Сагу бездомных бродяг,
Если же вдруг помяну про любовь -
Это не слушай. Пустяк.

Ночь растворится, как сажа в спирту,
Тушью окрасив пейзаж,
Ты драгоценную мне доброту
Платой за сказку отдашь.

Я, безнадежно трезвея к утру,
Вниз сосчитав этажи,
Теплой твоею ладонью сотру
Пыльные слезы с души.

Сумбурное (Лирика / стихи о любви)

И тогда – куда хочешь. Стели самобранку-Европу
И ешь глазами ее марципановый торт,
И жизнь вращай подобием калейдоскопа,
Иногда в цветное окошко бросая: «Черт!»

Ну, давай, автобус! Верти поскорее колеса,
Но не стой ни минуты, тряси пассажирский багаж,
Потому, что на каждой стоянке свежо и остро
Проступают черты лица сквозь дождливый пейзаж…

«Прощай, - прошипела дверь, открываясь в город.
«Кончено, - в дверь выходишь, слова теребя,
Ощущая в пространстве вечные – Страх и Голод,
Без любви ли, с ней ли, но главное – без тебя.

Написано тебе... (Лирика / стихи о любви)

Усталый критик ночи напролет
Начнет строчить хвалебное чего-то,
Чтоб лечь со мной под общий переплет
И разделить тираж и позолоту.

Биографы пройдутся по судьбе,
Сваяет скульптор бронзовую лиру…
… Но это все написано – тебе.
А после уже – городу и миру.

Чайная церемония (цикл "Наташе") (Лирика / стихи о любви)

Утро ознобней полночи,
И веселей – слегка.
Брызнет заваркой белою –
Что ж я потом поделаю
С кратким: «Звони. Пока»?

Двое (цикл "Наташе") (Лирика / стихи о любви)

Где-то в степи, среди солнца и трав,
С грохотом тронется тяжкий состав.
Воздух вспорхнет, ясен и чист,
Чуть улыбнется в усы машинист,
И, словно кони, предчувствуя кнут,
Рельсы прогнутся и шпалы вздохнут.

Где-то в степи дрок да ковыль,
Вьется, не падает желтая пыль,
В черном колодце сладима вода,
Просто и радостно женское «да»…
Там тишина слаще речей,
Там, неподвластны власти вещей,
Недостижимы сплетням старух,
Души живут потерявшихся двух…

Здесь же тоска. Вечно дела.
Душ не взыскуют пустые тела,
Соединяясь в одно до щелчка,
За отраженье движенья в зрачках…
…Поздно уже. Надо идти.
Надо сказать «до свиданья», «прости»…

Не размыкаясь уже ни на час,
В поле, что боги стелили для нас.

Письмо азбукой Морзе (цикл "Наташе") (Лирика / стихи о любви)

Одурманенный морем, моряк возвратится с уловом —
И кефали полно, и далекая даль голуба —
Но в знакомом порту те же самые бросить швартовы,
Что и в реку повторно войти — не судьба. Не судьба.

… А биндюжники встанут — биндюжникам всей и заботы,
Лишь, скрипя башмаками, вставать по команде в пивной,
И опять проиграется жизнь — до последней субботы,
До последней весны, что уже не придет за зимой.

То-то осень у нас загостилась на мокрых аллеях,
То-то мысли давно, словно дети, отбились от рук,..
Где-то рядом в метро поэтический парус белеет.
Что-то ищет наверно? Вернется ли только? А вдруг?..

"Мне уже не бродяжить, не звать..." (цикл "Наташе") (Лирика / стихи о любви)

Поплавок на рассветной волне,
Я ныряю в событья любые –
Может все же вернутся ко мне
Белой девы глаза голубые?

"В породе ищешь кристаллов друзу..." (цикл "Наташе") (Лирика / стихи о любви)

А ты стоишь с намеленным кием
Сделал все правильно, но промазал –  
И произносишь слова такие,
Что без стакана не вспомнить сразу –  
Как женщина, гулкие и нагие…

Впрочем, концовка игры известна:
Черный закатится ниже поля,
Как будто в лузу, а все же – в бездну,
Где нет бортов, где покой и воля…
Вулкан потухший торгует пемзой,

Хотя по-прежнему пахнет серой…
У ветра осени вкус арбуза…
Забыв надежду спасемся верой,
Повыв с волками, идешь, искусан
К венцу – с какой-нибудь доброй стервой.

Потом живешь от еды к скандалу,
Под мысли вслух про стакан да воду
И тупо рубишь кайлом усталым
Все ту же горестную породу…
И уходя, не грустишь. Нимало.  

"Который день дожди..." (цикл "Наташе") (Лирика / стихи о любви)

Лениво убираю. Тряпку прячу.
В киоск спускаюсь, мелочью звеня,
… моя любовь опять живет на даче
За сотню километров от меня.

Там тишина. Не слышен шум дорожный.
Соседи. Лес. Излишня суета.
А в городе всё влажно и тревожно
За исключеньем, разве что, кота,
который смотрит ясными глазами
в мою судьбу, как отворив Сезам…
И я глотаю водку со слезами,
И предпочтенье отдаю слезам.

Все жизнь гадаю «чёт» – выходит нечет»,
Ночь жертвы ждет, как жрица, во дворе…
Два утешенья: что работа лечит,
Да бес еще шевелится в ребре.

"Теряясь в пространстве ночи..." (цикл "Наташе") (Лирика / стихи о любви)

Как быстро местоименье,
Из «ты» превратясь в «она»,
Укрыло мой город тенью,
Где светлого нет пятна.

"Духота привычек..." (цикл "Наташе") (Лирика / стихи о любви)

«Смерть придет – у нее
Будут твои глаза…»
И. Бродский

Духота привычек, сомнений груды
Создают в душе ощущенье сора,
И такого звона, как от посуды,
Что летит об стену, венчая ссору.

Но макая волю в холодный вечер,
Словно вдруг ныряешь в миры иные,
Где русалки бледной покаты плечи,
Где прозрачней Стикса глаза хмельные.

И плывешь в потоке листом опавшим,
Золотясь бессмысленно и без толка
От того, что город тобой украшен -
Ненадолго, Господи… Ненадолго.

До последней капли из ржавой фляжки,
До последней искры во власти тени,
Словно ты и есть – золотая пряжка,
За которой плоть наготы осенней…

Наготы, которая греет стужей
И дарит свободой, судьбу истратив,
А потом ледком покрывает лужу,
Где на дне немало твоих собратьев…

Путевой альбом

Крепость в Ашдоде (Лирика / городская)

Над этою землей нахмурился Господь
И сильных ниспроверг, поставив на колени.
Здесь камни напролом одолевала плоть,
И ярость покоряла укрепленья.

Вражда былых племен в прорехи стен глядит,
И слух с опаской ждет стрелы летящей свиста,
И все еще темны торговые пути,
И золото от крови маслянисто.

И жар на рубежах – все та ж война идет,
И лучшей доли люд все так же в распре ищет,
Но посреди лежит разрушенный Ашдод,
Как уголь, остывающий в кострище.

Мон Сан-Мишель (Нормандия) (Лирика / мистическая)

Ни пичуги, ни зверка, ни ветерка,
Пахнут росы кальвадосом, а река
Разделяет ненасытные пески –
Нет ни устья, ни истока у реки.

На границе океана тишина.
Как песок она зыбуча и нежна,
И затягивает страшно, как песок,
Каждый шорох, каждый вздох и голосок.

На границе океана – Сан-Мишель.
Черный замок, что от времени замшел,
Черный замок, словно рыцарь, и за ним
Прочий мир лежит – безмолвен, недвижим.

Под песками до скончания времен,
Зверь таится, и подобен барсу он,
Но седьмой трубы – ужо –  раздастся зов,
Зверь проснется.  Ужас прянет из песков.

И тогда, стряхнув одежды из камней,
Станет замок Тем, кто ужаса сильней,
Станет воином, сидящим на коне,
В белой-белой ослепительной броне.

Белым словом он  ударит, как мечом,
Зверь отпрянет, зверь исчезнет, истечет.
И отсчет начнется вновь – на новый срок:
Черный замок. Длинный берег и песок.

Что бесцветно и бескрайне, то – простор…
Ночь. На полчаса затихший разговор…

Камелёк (Лирика / философская)

Белым-бело. И, кажется, века
Промчались мимо, не задев округи…
... Вне времени сиди у камелька,
Блаженствуй молча, согревая руки.

Изнежит жар. Растрогает до слез.
А камелек ворчит себе бессонно.
Его сложил умелец-заключенный,
Одолевая свой туберкулез.

Сложил – и умер. И лежит в земле
Вне проволоки – стало быть, на воле, -
И не жалеет о земном тепле,
Нетленен в едкой оренбургской соли,

Его душа, не встречена никем,
Не призванная адом или раем,
Теперь в иных пространства обитает,
Покинув хворый, слабый манекен.

Но там, среди заоблачных дорог,
Коль стужа грянет властно и бездонно,
Согреет душу этот камелек,
Здесь, на Земле, с душою сотворенный.

Панорама у Прешева (Словакия) (Лирика / пейзажная)

Разменяно шоссе на узенькие тропы -
То вверх, то снова вниз по шерстяным лесам,
Которыми порос округлый пуп Европы,
Манящий как Сезам. Вчерашний, как Сезам.

Все прибрано. Здесь так разумно, гладко, чисто,
Как будто вдруг зима  сковала райский сад…
Спит сытый городок, переварив туристов –
Полезное себе, ненужное – назад.

Таков уж Старый Свет. Скупой на каждый люмен.
Мне неуютно с ним. Да и ему со мной.
И я спешу туда, где каждый день безумен:
Где суета и жизнь: домой, домой, домой.

Эйфелева башня (Юмористическая поэзия / шуточные стихи)

Шумел Париж. Менталитет вчерашний
С него сползал, как шелковый чулок:
- Видали, Эйфель зафигачил башню?
- Нет, право, лучше выдумать не мог!..

Parole d'honneur - мучение для глаза!
Pardonnez, не лезет в глотку круассан!
- Такие франки - стоимость заказа,
Что ужаснулся б сам барон Haussmann!

...Но время шло, и примирялись вкусы.
Парижу башня сделалась нужна:
Она теперь для каждого француза
Ну, если не подруга, то – жена.

Стоит березкой в Елисейском поле,
Небось, не заломаешь – не грози...
Ее ваяли чаще, чем Де Голля,
А уж рисуют чаще Саркози.

Торчит в Париже, как стрела Амура,
Знакома всем - до судорог, до слез...
И значит Эйфель столько внес в культуру,
Как наш Останкин, может быть, не внес!

Таксисту в Иерусалиме (Лирика / городская)

Мы б наверно погибли, изжарившись в пекле шаббата,
В двух шагах от воды – не войти в тахану мерказит, –
Но таксист бородатый сказал нам: "Садитесь, ребята!"
И подбросил до пива (хоть дорого взял, паразит).

Гоги звали таксиста – в Израиле редкое имя.
Был он самаритянин, хотя и не ведал о том.
Он – спаситель приезжих в разнеженном Ерусалиме.
Гамарджоба, батоно! Спасибо, приятель! Шалом!

Расселенью народов подвержена снова планета...
Два десятка наречий,звеня в некошерной тени,
Восхваляли носителей легкого менталитета:
Бог воздай им за жажду, что нам утолить помогли.

Бог... Прости нам за все, чем мы все пред Тобой согрешили,
Меч о нас не тупи, не пали беспощадным огнем...
Если б жаждущих мы не чинясь до пивных подвозили,
Мир добрее бы стал. И жилось бы уютнее в нем.

Забывчивый Бог (Лирика / философская)

Шаббат. Повсюду тишина.
Кипенье голубей у крошек.
Среди строений – тени кошек,
И мысль о суете смешна…

…Творец к земле был этой скуп,
А может иногда и скуден:
Живущим здесь кудрявым людям
Он заключил пространство в куб.

Вот тут Талмуд, а там – Коран,
Жизнь разлинована по вере,
И если мы скользим по сфере,
Они одолевают грань.

«Магометанин», «иудей» –
Скажи пароль, получишь знамя:
Всегда насыщено страстями
Пространство малых площадей.

Но нам с тобою все равно –
Нам на Земле пространства хватит,
И здесь в чудесном Кирьят-Гате
Все тот же мир глядит в окно.

Тот, где пожить хватило б сил,
Где есть друзей святые лица,
Где Бог нам запретил убийства,
И не представился… забыл.

Снежный круг (Лирика / философская)

А на дворе...

А на дворе у двери снег стоит и стонет и зовет
Студит души, студит губы, студит руки...
Ах, как трогательны мы перед разлукой...
И только тройка, остывая, все копыта в землю бьет.

Да, в землю бьет...

И бьет нас дрожь перед дорогой без начала и конца,
Не согреться ни шампанским, ни мехами...
И руками мы как крыльями махали,
И различали в темноте черты далекого лица...

Черты лица...

Лица далекого черты растают в памяти как снег,
Будут новые дороги, люди, лица...
А внутри метель кипит — не заслониться,
И в сердце тройка продолжает долгий бег длиною в век.

Длиною в век...

Ах, этот бег длиною в век, где финиш — снежная постель,
Где друзья стоят столбами верстовыми,
Где “во имя”... но давно забыто имя,
И память светлая бела и безразлична, как метель...

Да, как метель...

Ах, как метель кружит людей дорогой белой в январе,
Как мы мешкаем, прощаясь на пороге...
С образов темнеют проданные боги,
И только кони, как в ладони бьют в копыта на дворе.
А на дворе...

Ночь в Старом Городе (Лирика / философская)

Прости меня, Боже, но прежней темой
Полны мои яви и сны полны.
Беззвездно небо над Вифлеемом,
Могилы ждут у глухой стены.

Камнями заложенные ворота
В стене этой древней увидел я -
Так труд испуганных идиотов
Стал доказательством Бытия.

И пусть будет много еще ребячеств,
И жизнь еще будет к Земле нежна,
Но если звезда погасла, значит
Она теперь никому не нужна.

Ленинград 70-х (Лирика / городская)

Столько лет год за годом из году в год
Из продрогших дворов вытекает народ,
Монолитный, давно потерявший лицо,
Коммунально ночующий в залах дворцов,
Превративший в музей норматив бытия
И живущий при нем неопрятно...

Город-карлик, титаны забыли тебя
И уже не вернутся обратно.

Словно в плаванье долгом на краткий привал
В этом бледном заливе фрегат приставал,
Отдыхал, пировал, а наутро уплыл,
И на мелком прибрежном песке позабыл
Капитанского сына игрушки, шатры,
где всю ночь пировалось так сладко...
И тревожные звери из черной норы
Вышли утром обнюхать остстатки.

И богато заброшенный бывший бивак
Стал приютом для злых одичавших собак,
И тряпичного клоуна в устье реки
Рвут на части рыча и толкаясь щенки.

Амстердам (Лирика / городская)

Горизонт превратится в трещину.
За которою — горсть угля,
Стану думать, что померещилась
Та, другая — моя земля.

Та родная, где переулками
Я любил бродить по ночам,
Та, где вновь опера да урки,
Та чужая, уже ничья...

Та, что кажется заколодела
В мертвом холоде января,
Та, что самое слово — Родина —
Исключила из словаря.

... На окраине Амстердама
Тихо лижет гранит волна.
Я смиряю себя словами:
Вслух шепчу — не моя вина

в том, что новое поколение
подрастет и предъявит счет...
Белый, маковый сок забвения
В бледных венах моих течет.

Каунас (Лирика / философская)

У костела, чистого как плач
Кошек и сирот,
Пожилой торжественный скрипач
Городу поет,
И казалось, храм в ответ молил
У пустых небес:
«Вы моих не трогайте могил,
Камней и желез».

Мостовая влажная светла,
По краям дома,
Словно давних лет хранят дела
Темные тома,
И все выше голос храма плыл,
То широк, то тих:
«Вы моих не трогайте могил,
И моих живых»

Пляжное (Лирика / философская)

В пространстве сияли серёжки и бляшки,
Пил пиво горячий народ,..
Кораблик я выстругал из деревяшки
И сделал из веточки грот.

На солнечном пляже, куда в экипажах
Стекается люд делово,
Я поднял кораблику парус бумажный
И выпустил в море его.

Вокруг загорали, орали, потели,
Любили, ходили с туза…
Но вслед за корабликом долго глядели
На пляже чужие глаза.

Следили, едва пробуждаясь от лени,
От сладких коктейлевых льдин,
Последний корабль моего поколенья –
На целое море один.

Дорога Содома (Израиль) (Лирика / философская)

... А где еще думать о жизни, о Боге,
Скрижали Завета душою любя?...
На жестких изгибах содомской дороги
Точней и острей пониманье Тебя,
Господь, ненадолго отправивший Сына
За солнечным нимбом вокруг головы
Под быстрое серое небо хамсина
К удушливым запахам жухлой травы.

Здесь, глядя на желтые камни нагие,
Вдруг видишь Истории узкую дверь
В пространстве, тотально больном ностальгией
И раненном памятью прежних потерь.
И слышны в речах обретенного друга
С мезузой волшебных седин у виска:
«Достойная жизнь. Исцеленье недугов»...
И тайная о незабытом тоска.

Адлер (Лирика / философская)

Приходи на базар – там забудется горе,
Одиночество скрасится золотом дынным,
Там торговцы в тебя влюблены априори
И готовы в цене уступить половину.

Приходи на базар по возможности рано,
Даже если с утра ты угрюм и нестоек,
Здесь тебя угостят леденящим айраном
И прогонят похмелье домашних настоек.

Уходи, не жалея потраченных денег
И морского прибоя упущенной неги,
Ты с собой увезешь эвкалиптовый веник,
В города, где не пахнут ни листья, ни деньги.

В города, где тебе по привычке не рады,
Где дождями умыты дороги – для вьюги,
Банку меда и желтую кисть винограда
Привезешь талисманами летнего юга.

Здесь не серый асфальт, а песок под ногою,
Здесь наполнены жаром и звуки, и лица...
Здесь ты гость, а уедешь и станешь – изгоем.
Загорелым изгоем в белесой столице.

Романс Петербургу (Лирика / философская)

Есть в незнании этом своя ворожба
И сведение счетов слепое –
здесь я понял, что значит плохая судьба,
Попрощавшись с хорошей судьбою.

И теперь, победивший всему вопреки,
Нахлебавшись позора и горя,
Я не помню названия этой реки,
И не знаю названия моря.

Я сюда прихожу, как идут на погост,
То безумным, то попросту пьяным…
Для меня этот город Норд-Вест иль Норд-Ост,
Но останется он безымянным.

Даже после, и даже в смертельном бреду,
Все на свете забыв постулаты,
Я сюда никогда умирать не приду –
Я здесь умер однажды когда-то.

Дорога на Бадагри 2 (Лирика / философская)

Но отыскал и сказал: «Посмотри!
Ты не случайно запнулся когдато:
Можно однажды найти Бадагри
Только назад не бывает возврата».

В старом порту Бадагри испокон
Так написали бывалые люди:
«This is a road of no return» –
С этой дороги возврата не будет...

Это дорога для черных рабов,
Берег, где ветер иссушит любовь,
И навсегда, навсегда, навсегда
Непутеводною станет звезда.
Лунной дорогой сияет вода –
Из ниоткуда ведет в никуда,
И только Богу слышны одному
Трюмные песни плывущих во тьму.

Лопаясь, здесь рассыпается в прах
Черная кожа на белых костях,
Пьяный загар, словно красная медь
Прячет под белыми лицами смерть.
Точка смешения нравов и рас –
Здесь начинается гарлемский джаз,
Этих болот малярийный рассвет
Носит в глазах малахольный скинхед...

...Кто-то был первым на этом пути,
Кто-то построил настилы причала...
Нам никогда до конца не пройти
Путь, что имеет такое начало.

Золото с кровью – вечерней зари,
Странные запахи в воздухе вьются...
Нам не вернуть корабли в Бадагри,
Но и самим никогда не вернуться.

Дорога на Бадагри (Лирика / философская)

И у меня был выбор – напиться в отеле в хлам,
Чтобы забыть загадки всех на Земле дорог,
Или вперед по жарким, темным ночным холмам
Ехать и ехать дальше – и да поможет Бог.

Да, у меня был выбор, и был он истрачен зря.
Пьяным и злым я встретил новый приход зари,
Нечего делать в Африке честно-то говоря,
Может быть только кроме дороги на Бадагри.

Я отряхнул пустынную с белой одежды пыль,
Выжил, как будто выиграл жизнь свою на пари.
Вот я вернулся, видите, я уже все забыл,
Кроме одной дороги – дороги на Бадагри.

Многие страны видел я, и приходил домой,
Радуясь даже пьяницам утренним во дворе,
Родина, словно родинка раковая, со мной
В Азии и в Америке – в каждой земной дыре.

Но не прогнать до смерти мне больше одну мечту,
И про себя с молитвою «Господи, повтори!»
Выйти хочу на жаркую снова на трассу ту
И до конца проехать дорогу на Бадагри.

Десять типов любви

Agape (Высокая любовь. Вершина) (Лирика / стихи о любви)

И звездный блеск, и тьму полночной туши,
И золото волны под маяком,
И свежесть бриза над осенней сушей –
Я взял бы и Тебе принес тайком.

Поверь, поэты над Природой властны,
И Ты, под заклинанием стиха,
Такой, как нынче, стала бы прекрасной,
До черточки, до блика, до штриха.

Но мне не нужно нарушать Закон.
Ты – та, что есть. И я в Тебя влюблен.

Philia (Любовь-склонность) (Лирика / стихи о любви)

Я шарахну подряд пару стопок, раз начали,
«За родителей» – повод всегда в голове...
И покуда еще не дошло до горячего,
Закушу оливье... и еще оливье.

А когда залоснится вокруг, закраснеется,
И когда разговор потечет по кривой,
Я пойду покурить потихоньку на лестницу,
И комуто кивну: «если хочешь – за мной».

В полутемном подъезде, скрипящем фрамугою,
Там, где банка бликует, бычками полна,
Я почувствую, что повстречался с подругою,
«С фронтовою, скажи» – улыбнется она.

Может быть. Я хрустальными ранен осколками,
И в крахмальных редутах душой очерствел,
Но случайно тебя отыскал между столькими...
Как живую на поле меж тысячи тел.

И пускай мы по разным дорогам скитаемся,
Не боясь кривотолков, козлов и кликуш,
Посмотри: два дымка сигаретных сплетаются,
Эфемерной символикой тождества душ.

Victoria (Любовь-победа) (Лирика / стихи о любви)

Вот обрушены стены, стоявшие исстари,
Обнажив непристойности долгого быта,
Вот летает бельишко меж черными избами,
И природа бессильная гарью покрыта.

Вот показано все, чего прежде не видели
Ни свои, ни чужие – ни наши, ни ваши...
И на стыд равнодушно глядят победители,
Утоляя усталость холодною кашей.

Что в походе полку до случайной трагедии? –
Им сейчас выступать – ни поспать, ни пограбить,
Не пройтись за околицей – ручкою кренделем –
Со смешливой и глупой сговорчивой бабой.

Им совсем недосуг, потому и разорваны
Крепдешины в цветочках у местных красоток,
Потому и растрепаны волосы сорные,
И от черного плача дрожит подбородок...

... До свиданья! Труба. Или трели мобильника?
Я пошел, только выпью на кухне рассола...
И оставлю открытою дверь холодильника,
И оставлю тебя для забот невеселых...

Для прищура циничного новым проказникам,
Для фистулы интимной ночной окарины...
От побед не бывает ни славы, ни праздника.
От побед остаются кресты ... и руины.

Pragma (Любовь-расчет) (Лирика / стихи о любви)

Старая сказка. Дурная боязнь одиночества.
Недорогое общение. Ласки по порциям.
Взгляды по таксе, и прочее – все, что захочется.
А за отдельную плату – любые эмоции.

Жизнь – магазин. Отношенья обложены ватою.
Не поцарапаешь, и ни к чему искушения.
Но на ладонях порой проступают стигматами
Чувства иные – божественных мук отражения.

Впрочем, проходят. Погоня за парными зайцами
Безрезультатна. И с этим смириться придется.
Я бы купил – только искренность не покупается.
Ты продала бы – да искренность не продается.

Analita (Любовь-норма) (Лирика / стихи о любви)

Я сопротивлялся. Я, видимо, был не готов
К потугам скульптурным и бодрым шагам перестройки.
Я сердцем вдыхал по примеру дворовых котов
Колбасно-консервный тревожащий запах помойки.

Ей вечно претил по утрам огуречный рассол
И вид мой истрепанный в гладком и чопорном мире...
Когда я уйду, эта женщина вымоет пол
И воздух проветрит от едкого дыма в квартире.

Я не получился. Не вышел. Не смог и не стал.
Насмарку пошла ювелирной шлифовки работа...
Она выбирает сегодня другой идеал,
А я потихоньку стираю с себя позолоту.

Hais (Любовь-уважение) (Лирика / стихи о любви)

Она ходила в плюшевом салопе
И в бисером расшитой тюбетейке.
Мы с ней в саду сидели на скамейке
И чинно рассуждали о Европе.

Мне было пять. Ей было девяносто.
Она мне говорила о Париже.
В ее рассказах он казался ближе,
Чем гастроном на ближнем перекрестке.

И оба мы, задумавшись, хотели
Отправиться туда, доев конфету...
С тех пор, когда во Францию я еду,
Все ощущаю привкус карамели.

И все хочу назад, в тот садик милый,
Где чай из самовара с медным боком,
Где мы пасьянс «Аскольдова могила»
С прабабушкой раскладываем долго.

Storge (Любовь-дружба) (Лирика / стихи о любви)

Здесь мне дорого все –
Все приметы нетронутой местности,
На усмешки знакомых
Привычно руками машу...
Я люблю этот лес,
Я взаимен его бесполезности,
Я сюда просто так,
Отдохнуть, погулять прихожу.

Скоро грянет зима,
Затрудняя прогулки сугробами,
Скоро мертвая стужа
Приблизит и стянет края...
Но под снегом, лежащим
Над непроходимыми тропами,
Сохраняет тепло
Золотистая осень моя.

EROS (Любовь-страсть) (Лирика / стихи о любви)

Смеркалось рано. Заоконные
Пропали фонари, дома.
На голый мир взглянула тьма
Зрачками Ангела бездонными.

И тусклой клавиши касанием
Лизнула пальцы тишина,
И ночь явилась осязанием
Всех очертаний лишена.

Как черный ветер –
            призрак осени,
Несущий холод... и тепло,
Пространство влажное легло
Ко мне на шелковые простыни.

Пространство страсти и влечения,
Как чисел восходящий ряд,
Где незначительны значения,
Но неизбежен результат.

Где каждой цифре – место найдено,
Прогрессий шаг определен,
Как отношение сторон –
Гипотенузы к тяжким катетам.

И выше нет владенья истиной –
Войти в пространство до конца,
Не различив ни форм изысканных,
Ни черт прекрасного лица.

Mania (Любовь-одержимость) (Лирика / стихи о любви)

Сорвать ароматную розу с куста,
Поймать стрекозу золотую,
Сыграть виртуозно сонату с листа,
Как песню пастушью простую.

И хочется ночи, и хочется слез,
Озноба и жарких объятий,
И пахнущих югом песчаных волос,
И шороха летнего платья.

Как в бурную реку, где нету моста,
Войти, чтобы слиться с пейзажем...
А то, что на дне у нее пустота –
Не важно, не важно, не важно...

И то, что не выплыть, и не переплыть,
Не справиться с бурным теченьем,
И то, что, наверное, поздно любить –
Уже не имеет значенья...

Ludus (Любовь-игра) (Лирика / стихи о любви)

Расставались легко, осознав: продолженья не надо.
И в награду за это немыслимое целомудрие,
Пахли губы ее молоком, и еще – шоколадом,
Пахли щеки ее дефицитной болгарскою пудрою.

Для нее я учился когда-то играть на гитаре,
Три дворовых аккорда, трудясь, украшал переборами,
И читал Гумилева ей по вечерам на бульваре,
Под чужими веселыми и любопытными взорами.

Были детское счастье и детская сладкая мука,
И звонки вечерами, и новое чувство тревожное...
А потом, как положено, мы разлюбили друг-друга,
Потому что еще не умели любить как положено.

Я давно уж не тот бесшабашный и влюбчивый парень,
Впору внуков смешить, докучая пустыми советами,
Только девушке этой остался навек благодарен,
Хоть не помню, как звали...Ириной?
                    нет, все-таки Светою.

Цикл "Urbi"

РАЗМЫШЛЕНИЕ О КЛАДАХ (Лирика / философская)

Где ты сегодня, сундук Монте-Кристо?
Он не ведь все распатронил когда-то?
Где номерные счета коммунистов?
Где островные заначки пиратов?

Дайте пиастров, дублонов, цехинов,
Талеров, гульденов, кун, луидоров,
Дайте алмазов, сапфиров, рубинов,
Жемчуга и драгоценных уборов.

Дайте наколку на схрон тамплиеров,
И на тайник с аладдиновой лампой,
Дайте кредитку опального мэра,
Четверть бюджета кампании Трампа.

… Нет же. У двери бивак кредиторов,
С прежних жиров не стригутся купоны,
Стали златые свинцовыми горы,
Теща глядит с осужденьем резонным.

Видно придется, ох, видно придется
С теплым покоем, увы, расставаться,
Вскрыть свой последний сундук Билли Бонса
И за чужие моря отправляться.

Счастье мое в этом мире пустом
Там, где помечено место крестом…

Космополит (Лирика / философская)

Едва ли услышишь ты мой разговор
В удушливом стрекоте шумных контор,
В домах, где меняя любовь на уют,
Все деньги считают, да судьбы прядут.

Где я, там прекрасны вода и земля,
Вальяжны полеты орла и шмеля.
А в мире моем не бывает границ –
Он полон ветрами и щебетом птиц.

Здесь храбры мужчины, а девы умны,
Здесь радостно чувство родной старины…
… Я там же брожу, где гуляешь и ты,
Но нет на пути у меня пустоты.

Апофеоз Нерона (Лирика / философская)

Чем жарче пламя, тем вся нагота честней:
Видней следы от набегов, заплат и шрамов,
Интриги, сплетни, измены, игра теней
И горький гонор набитых дарами храмов…
Рыдай, весталка, и ты патриций – все зря.
Трещите фрески, вскипайте в подвалах вина,
Из мрака вижу – с перстами в крови – заря
Незрячий взгляд устремляет в пейзаж старинный.

Здесь будут угли. И зло победится злом.
Крушенье судеб, амбиций – надежд крушенье…
А кто-то тихо скажет: «И поделом!
Рим не достоин славы – стало быть – воскрешенья!»
Здесь будет пепел, но снова взойдут дома,
Здесь будут трупы, и снова родятся люди…
… Вон, император – видишь? – сошел с холма.

Больше его не будет. Его – не будет.

Нескромный сонет (Лирика / городская)

Вон ту особенно… Такая
она… И на ногах таких,
Что словно о воротах рая,
Я, грешный, думаю о них.

Вот если бы!.. Да, нет… А все же!..
Так хочется! Помилуй, Боже!
Уж больно гладки и милы.

Теперь грустить по ним я буду,
Подобен толстому верблюду
При взгляде на ушко иглы.

Лампа Аладдина (Лирика / городская)

Беспокойней и бездонней
Стала тень. Очнулась мгла
И тяжелою ладонью
На окно мое легла,

Провела по стенам, крыше –
Шепот  множат этажи –
Я подвластен . Я услышал.
Повинуюсь. Прикажи!

Легким паром, древней силой,
Протянусь по всей Руси,
Что бы ты ни попросила,
Я исполню – попроси!

Но уходит Ветер странствий,
И смиряя мой порыв,
Замыкается пространство,
Двери веры затворив.

И опять, как джинн, бесплотно,
Прячусь в дом на одного…
… Словно я разрушил что-то,
Не построив. Ничего.

На ином берегу (Лирика / стихи о любви)

Так давно это было, что стало – ни миф, и ни ложь,
Только память-обманка, подобье тяжелого сна.
Не пришедшая ты никогда никуда не придешь,
Что же снится зимою стучащая в окна весна?

Директории встреч беспросветно, навечно пусты,
Но зачем-то наполнены болями файлы разлук...
Эй, не чиркай! Постой!.. Ты опять поджигаешь мосты?
С берегов не дотянем друг к другу ни взглядов, ни рук.

Кто-нибудь после нас нарисует в едином мазке,
Симпатичную близость – несбывшимся радостям щит...
Впрочем, это как слово, которого нет в языке –
Произносишь его, а оно не звучит... не звучит.

Помолчим, посидим, поглядим на пространство воды,
В тихом омуте черти застонут от небыли той...
Ты мне тоже приснилась – а может быть это не ты?
Слишком быстро черты уносились текущей водой...

Глядя в лужу (Лирика / городская)

Где-то там маячили поля,
Города угадывались смутно,
Горний мир – небесная земля –
Приоткрылся ровно на минуту.

Горний люд, сновавший делово,
Кто я, догадаться мог едва ли,
И боюсь, меня не за того
В этой дальней дали принимали...

Охотничий домик (Лирика / стихи о любви)

Катали тучи чурку грома,
Грозы смешно пугалась ты,
И теплый дождь по крыше дома
Стекал на темные цветы.

За палисадом жили тени,
И в них, угаданы едва,
Скользили влажные олени,
Летала мокрая сова.

Был невелик наш мир минутный,
И кров был тоже невелик,
И зеркало ловило мутный
От общей сигареты блик.

От нежной радости к печали
Мы плыли в море темноты…
И ничего не обещали –
Ни ты, ни я. Ни я, ни ты.

Прощание с веком (Лирика / философская)

Кораблю интриг и репрессий худо –
Он уже не флагман, а так – посуда,
Заклепали жерла, готовят в жертву,
Ибо новый век... ибо Двадцать Первый.

Мы глядим тоскливо на дыры в днище,
Мы в броне каверны и щели ищем,
Мы кричим на пирсе, дурны и босы,
А ведь раньше были на нем – матросы.

Мы еще заменим, живя без дела,
Пустоту души пустотою тела...
Впрочем, правду шепчут прилива волны,
Что заменим вряд ли... Скорей дополним.

Нам еще лежать в перезревших маках
И ловить ножа в припортовых драках,
И тряпье сдирать, заголяя раны,
Вымогая звание: «ветераны»...

Дескать все мы – жертвы чужих ошибок,
И оглохли мы от чужих глушилок,
И нам воздух спертый милей озона,
Ибо так учили тюрьма и зона...

Только все мы прежде любили кубрик,
И в порту любили поклянчить рублик,
И сходя на берег, несли подружке
Продуктовый пай к юбилею пушки.

Но и этой правде выходят сроки,
И напрасны крики, напрасны доки,
Мы свою уже получили заводь...
Что бы там ни строили – нам не плавать.

Наши дамы красят седые букли,
Мы готовим фото для рамок в крепе.
Вот и все… Остыли в кострищах угли.
Остается пепел… Холодный пепел.

" В комнате, похожей на пещеру..." (Лирика / городская)

Где трюмо стоит мутнее страза,
И хранит неяркой лампы блик,
Где кровати нет, а два матраца
Помнят жар любви сороковых,

В комнате, где женщина струится
Вяло, словно капля по стене,
Вереницей проплывают лица,
Как окурки на речной волне.

Это все — то гости, то соседи, —
Персонажи пьесы никакой.
Замирают в медленной беседе,
И опять уносятся рекой.

Насорят, наговорят, напьются,
Протрезвеют, вновь наговорят.
И до смерти хочется проснуться,
Много дней и много лет подряд.

Квартирная зарисовка (Лирика / философская)

Взгляд скользит, отражаясь от мути стекла,
Отмечая движения штилей и бурь,
Да на глянце клеенки пустого стола —
Тараканий неспешный аллюр.

Полустертая краска на досках полов.
Были гости давно, и уже не придут...
... Вечерами — сопящая в ухо любовь
(ненадолго — на десять минут).

... есть иконка в углу. Подойди – побожись,
Помолись, чтобы век свой домучать суметь...
.. если это теперь называется — жизнь,
Что ж тогда называется — смерть?

Сонет зиме (Лирика / городская)

Что есть возможность девушке хорошей
Помочь взойти на скользкий тротуар,
Что организм не стал покуда ношей,
Что где-то в нем гнездится Божий дар...

А вот зима скупа. Скупа на встречи,
На радость от изысканности речи,
На вьюги, на румяный цвет лица.

В Москве туманно, слякотно и глухо,
И я ползу, как медленная муха,
На пончике бульварного кольца.

Товарищ, верь... (Лирика / городская)

От перестроек пыль да мреть,
Народ – то кат, то тать…
Лицом к лицу не разглядеть,
За шаг – не увидать.

Вот так и будем ждать весь век,
Пока осядет взвесь.
Покуда справку выдаст ЖЭК,
Починит крышу ДЭЗ.

И долее прождем, пока
У выходцев тайги
Владенье русским языка
Вернется на круги.

И все же «верь, взойдет заря»,
И кто пока не стар,
Проводит царство без царя,
Боярство без бояр.

Тот мир, где вякает шпана,
Где звякают рубли,
Где на обломках имена
И ценности в пыли.

Где черт кривляется, как мим,
Нам подводя итог…
Где Бог терпим. Пока терпим.
И милосерден Бог.

Национальный вопрос (Лирика / городская)

И вино прокисло в кружке,
Стала злобною старушка,
Та, что нежною была,
И щербатою усмешкой
Мир пугает. Ну, дела…

Ходят Ваньки, Таньки, Стешки,
Раздувают головешки,
Точат финские ножи.
Собирают войско божье
Да кричат: «Ату! Держи!»

Были морды, стали рожи,
Каинова сыпь на коже,
Ражая на сердце ложь:
«Я убью тебя, прохожий,
Али ты меня убьешь!»

Станем жить в стране хорошей,
Беспечальной, нетревожной –
Вы нам дайте только срок!
Внутривенно и подкожно
Любит нас наш добрый бог…

Вот он! Вот он – неваляшка –
Из нагрудного кармашка
Просит кровушки людской…
Красно брашно, пенно брашно –
Пей! Да сердце успокой!

Осень (Лирика / городская)

Облетели тополя,
Город сонно-невесом,
А над ним пророк Илья
Громыхает колесом.

В темном парке городском
Нет ни взрослых, ни ребят,
Лишь песочницы с песком
Сиротливые стоят.

Только ветер, не шутя,
Вертит листья у дверей
В каплях позднего дождя,
В свете ранних фонарей.

Да подъездный козырек
Сохраняет от воды
Торопливых женских ног
Уходящие следы.

И под вечер на душе
Снова зябко у меня
Потому, что мы уже
Не друзья и не родня.

Только память о былом,
Только выметенный дом,
Только холод за окном,
Только темень за стеклом…

Лето (Лирика / городская)

Боже! Где Твоя пастель –
Рожи черны, небо серо,
День тягуч, как карамель,
И противен, как холера.

Я брюзжу на вираже,
Становлюсь досрочно старым,
Я мечтаю о дожде,
Прилипая к тротуарам.

Обжигаюсь о гранит,
В тень скрываюсь торопливо,
Тело дряблое бурлит
И все время просит пива.

Впору сдаться палачу,
Закипеть как мятый чайник…
Даже связей не хочу –
Ни привычных, ни случайных.

Луч, пробившись сквозь листву,
Убивает будто пуля…
…Холод осени зову,
Утомившись от июля.

Эмиграция (Лирика / городская)

На чужие тротуары
В одиночку и попарно
Уезжаем от бездарных
И приевшихся хлопот...
До свиданья, мост Кузнецкий,
До свиданья, М. Жванецкий,
Здравствуй, сумрачный немецкий
Отутюженный народ!

Может быть, еще невольно
В дебрях Мюнхена и Кёльна
Нам однажды станет больно
И захочется кваску...
Что же – значит, торопливо
Выпьем шнапсу или пива
(безопасного разлива)
И развеем грусть-тоску.

Нам залечат наши раны
Экзотические страны,
Бодрым бытом чемоданным
Мы наполним отпуска.
Будет небо голубое,
И приятный шум прибоя,
И забвение слепое
Среди моря и песка.

... А в Москве опять недужно,
И опять повсюду лужи,
И печалями нагружен
Колокольный перезвон...
На Тверской машины воют,
И сердечко чьето ноет
От того, что наш с тобою
Изменился телефон.

Память (Лирика / городская)

Хаотичен его нескончаемый бег,
А движения сказочно-ловки,
Я слежу за ним из-под опущенных век
И мучительно жду остановки.

Но бежит он, то вскачь, то едва семеня,
Словно ищет неведомой точки,
Выгрызая из ткани ушедшего дня
Про запас лоскуты и кусочки...

Он бежит, он никак не устанет бежать,
Тащит, тащит – и все ему мало...
Ах, как в старости будет уютно лежать
Под лоскутным его одеялом.

Ночь весной (Лирика / городская)

На границе комнаты и ночи
Имя, что дано мне от рожденья,
Больше ничего уже не значит.
Темный март капелью мироточит
Знаменуя чудо воскрешенья
В тихом Переделкино на даче.

Видно где-то протрубил побудку
Старый ангел в пестром оперенье,
И земля зашевелилась странно,
Словно почву поднимают руки
Вставшего из мрака населенья –
Гениев, безумцев и тиранов.

Будет всем и каждому по вере,
По грехам и праведности будет,
И давно готовые к ответу,
Мы столпимся у Господней двери,
Лишь о том грустя, что не наступит
Больше в мире никакое лето.

Ощущение старости (Лирика / городская)

Это будет привычный, прямой, недешёвый ответ
На бездушие близких и чей-нибудь плёвый навет,
На шуршанье в твоем коридоре болоньи плаща
И шаги уходящей... куда-нибудь,.. счастья ища.

От усталости стало темно и не станет светлей,
А застонешь – нальют. Не нальют, так пристанут: «налей!»
Словно к луке седла, второпях пристегнут к суете...
(Нет, не следует новых друзей заводить в темноте).

Лучше сам подымись, и в пространстве из длин и ширин
За оградою храма сыщи подходящий аршин,
Для сосуда, в который как пепел своих сигарет
Отряхнет тебя белый, искристый и радостный Свет.

Предназначение (Лирика / городская)

Где поет о счастье шансонетка
Для кабацких пьяненьких гуляк,
Где листва осенняя на ветках –
Знак чумы. Тоскливый желтый флаг.

Все там – хмарь. И в небе нету просини,
Нищета, постылые пороки,
На веревках обвисают простыни,
Конокрады, шлюхи и пророки.

Там наградой за усердье – плаха,
Но я знаю: двое в тишине,
Вздрагивая и молясь от страха,
Говорили нынче обо мне.

Пришествие (Лирика / городская)

В его золотые глазки
Пространства течет поток,
Он быль отличить от сказки
С пеленок намокших мог,
Не манят его вершины,
Труба его не зовет.
Он хочет иметь машину,
Компьютер и самолет.

Он будет крутить планету,
Как праздничный свой волчок.
Он будет. Но вслух об этом
Покуда еще – молчок.
Законодатель вкуса,
Любитель здоровой еды...
Мальчик похож на Иисуса,
Как две капли воды...

Колыбельная (Лирика / городская)

В этот час неспящих нет:
В будке спит патрульный мент,
И, набравшись от души,
Спят в салатах алкаши.

Спят в коробочках бомжи,
Спят колючие ежи,
С депутатом депутат
Тоже тихо, нежно спят.

Спит на улице таксист,
Спит с гранатой террорист,
Спит скинхед, и спит еврей
С бородою от бровей.

Спят и совесть и вина,
Спит огромная страна,
Видит тихий сон во сне
О дневной своей тусне.

Спи детеныш. Баю-бай.
Маму с папой не ругай,
Что не спавши как-то раз
Завели тебя у нас.

Завтра будет новый день,
Уползет в подвалы тень,
И пойдем мы, не спеша,
В ближний лес будить ежа.

Обелиск (Лирика / городская)

Смесью причудливой правды и лжи,
Песней наскальной древнейшего края...
Здесь вечерами седые бомжи
Милость прохожих вдвоем распивают.

Капля течет по горящей трубе
Острой амброзией, мертвым нектаром,
И повторяет упавший себе:
«Значит недаром боролись... Недаром».

Из книги "Последствия"

Разный хам (Лирика / философская)

Хам не гибнет от меча
И не тонет вовсе,
Он почти как саранча
Плодовит в потомстве.

Я привык встречать его,
Где б ни шла дорога...
Я не знаю одного:
Ну зачем так много?

Выбор (Лирика / философская)

И уходишь куда-то по прозе ветров,
Отдышавшись от пыли углов и ковров,
От бездарных картин, от седых паутин,
Провожаемый ласковым : «Сдохни, кретин!»

.. Уходи, погружайся в гудки и огни,
Обретай эфемерный воздушный оплот,
И на перстень старинный с улыбкой взгляни,
Осознав откровенье: «И это пройдет».

А вернешься – и будешь навек обречен
Надоевшую дверь надоевшим ключом
Отпирать, запирать да добра наживать,
Полируя сортир, табурет и кровать.

Этот выбор – не твой. Этот выбор – не нов.
Вечно руки дрожат, вечно морщится лоб –
Выбирай: то ли душная близких любовь,
То ль пространства бездушного калейдоскоп.

… На вчерашних следах прорастает трава,
На паркетах тускнеющих пыли налёт…
… Что ни выберешь, все превосходят слова:
«Это тоже пройдет… это тоже пройдет».

Прощание (Лирика / философская)

Все ушло. Говоря – говори,
Но ответа уже не услышать,
Если хочешь – беги, догоняй
Собирай себе тени в картуз,
Будоражь телефон до зари
Мертвым воем кошачьим на крыше,
Хочешь – строем иди, хороня,
Хоронясь от обидчивых муз…

Я с тобой рассчитался, страна,
Я тебе ни минуты не должен,
Я такое тебе отдавал,
Что бесплотен остался почти.
А в ответ мне – вино да вина,
Да проклятие утренней дрожи,
Да еще ниоткуда слова -
Ну так оптом прими и прочти…

Об ушедших все больше молчим,
Ибо прошлое тонет от крена…
Ибо многое тленом взялось,
А иное – не век же, скорбя?..
До свидания, дети ничьи,
Извините, бродячие гены -
Остается бессильная злость
На себя. На себя. На себя…

Все оплачено. Строчки. Штрихи.
Удивления. Встречи. Измены.
Весь товар разложили – бери!
Только я и желать не хочу…
Не прощай меня! – что мне грехи,
Если с детства прогрызены вены?
… Чуть помедлив, постой у двери,
Я еще помолчу. Помолчу.

Плохой сон (Лирика / философская)

Горе, горе. Птичка божья.
Сгинь, сестра! – Не сгину, брат!
В голове гудит тревожно
Городской чумной набат.
Крылья плещут – воздух ищут,
Стелют сумрак пеленой…
… Так уснешь – на пепелище,
А проснешься – дом родной.

Осенняя элегия (Лирика / философская)

Помню одно: лихорадка надежней тоски,
Лезет природа в прорехи кирпичной разрухи,
И никого – лишь один бесконечный москит,
Словно собака по мертвому, воет и воет над ухом…

Выпустить страх – белой птичкой из клетки весной –
Пусть полетает и тенью потом обернется,
Пусть напророчит все то, что случится со мной,
Непререкаемым голосом злого земного уродца…

Выпустить песню – она превращается в страх.
Чуть повстречаешься – сразу пора расставаться –
Что там таится в бесстыжих раскосых глазах?
- Мертвое золото. Знак октября-святотатца.

Чужими глазами (Лирика / философская)

Не планета это – лишь Божий смешной волчок,
Целиком вошедший в летящий над ним зрачок,
Центробежной силой пугающий быт земной,
Что со мной ли, нет ли – но главное: подо мной.

Лишь отсюда, сверху, когда ты все время над,
Ощутишь единство бегущих тяжелых стад
И далеких гор, что своей синевой легки,
С напряженной мышцей держащей стрелу руки.

Птица помнит абрис, зато не помнит имен.
Кто летает, тот не может быть вознесен,
Инстинктивно в мире отыскивая места,
Где добыча… воздух… и жесткий покой гнезда.

О дороге (Лирика / философская)

… В моем рассудке властвуют ветра,
Но видно и у них я впал в немилость,
Уже не помню света и добра,
Да и обиды тоже позабылись,
И гонит нескончаемый Зюйд-Вест
Пустые мысли к северо-востоку,
Что обещает новую дорогу
И новый повод к перемене мест.

И новый дом, пустынный, неживой –
Что встретит, что проводит – все едино,
И слово станет раной ножевой,
Пройдя пространство к самой середине,
Туда, где судеб и надежды нет,
Где только тьма всесильна и недужна,
А значит, есть последний путь – наружу,
И только он мне обещает свет.

Самолет на Багамы (Лирика / городская)

Есть давление в шлангах! Игла! Убирают шасси!
Мягко тронулся поршень...ЛЕТИМ! Закрываю глаза...
Ну! Немного еще! Ну же, Господи, иже еси!
И вокруг небеса, и огнями внизу — полоса.

Самолет на Багамы в полете пробил облака.
Аж до пота из пор — сумасшедший крылатый порыв...
В голубую реку золотая втекает река,
Загорается солнце — космический ядерный взрыв.

Надо выше еще! по деленьям втекает раствор,
Восходящий поток и прозрачная голубизна,
И турбины срываются с ритма, как кони от шпор,
А внизу — бесконечная, зыбкая бездна... без дна...

... Самолет на Багамы разбился на пыльном полу,
Меж засаленных стен, у квадрата пустого стола...
Шприц “рекордовский” брошен, и некому вынуть иглу,
И раскинуты руки, как два истончавших крыла.

Чашка, бритва, стекло, окровавленной ваты куски, —
Завтра в сером эксперты увидят и сразу поймут
И пробитые вены и с белым налетом виски...
И НАЧАЛО ПОЛЕТА — ослабший резиновый жгут.

Упражнение на тему осени (Лирика / философская)

Прибавилось в женщинах злости –
Глаза их как бледный агат…
А друг, заезжающий в гости,
Невесел, небрит, небогат.

Рассказ его долгий несносен
И сводит сюжетом с ума –
Ведь так предсказуема осень
И так неизбежна зима,

Где жить, разделяясь снегами,
Буранами, вьюгами, льдом…
Но всю эту стужу мы сами –
Мы сами себе создаем.

Колдуем, дымя сигаретой,
Над горьким вином ворожим
И верно сживаем со света
Все то, чем в себе дорожим…

И прошлое – пошло и мутно,
Как бедной России поля.
И завтра – холодное утро
И долгое «ниже нуля».

Упражнение на тему дождя (Лирика / философская)

Как будто, сгорбившись, влачат
Куда-то в белые сугробы
Деревья – небо.
                Кисти гроба
Терпя уныло на плечах.

И понимаешь, глядя вверх,
Что мир исконно перевернут,
И холодна в морщинах мертвых
Цвета утратившая твердь.

И даже дождь – наоборот,
И лишь затем он небу нужен,
Чтоб донести к нему от лужи
Мой поцелуй во влажный рот.

А впрочем, глупости. Прости.
Все это бред. Некрофилия.
И только толику земли я
прохладную зажму в горсти.

Чтоб горней слякоти слепой
Ее швырнуть последней вирой,
Сказав вослед: «Покойся с миром,
Как мир покоился с тобой».

Романс о мудрости (Лирика / философская)

Где плыли рыбари,
Где было: "Призови!.."
На круглый Вифлеем
Легла ночная стынь...
Всходящая звезда
Всегда — Звезда Любви,
Упавшая звезда
Всегда — Звезда Полынь.

И все же, Боже мой! —
Есть многие мудрей,
И что им Бледный Конь
И Золотая Нить...
Пойди, спроси у них,
Как нужно умереть,
Когда, не зная зла,
Уже не можешь жить.

Оливы. Пыльный сад,
Где пели соловьи.
Неразличим рассвет,
Тускла и мглиста синь...
Горящая звезда
Всегда — Звезда Любви.
Погасшая звезда
Всегда — Звезда Полынь.

Последнее желание (Лирика / философская)

— Я вернусь, —
          он однажды нам пообещал.
— Я вернусь, — только ветер слова подхватил
И с тех пор даже в воздухе дышит печаль
Оттого, что безлюдны земные пути.
Лишь стоят фонари, заменяя зарю,
Лишь костры загораются на площадях
Да опричники истово служат царю,
Ничего не боясь, никого не щадя.

— Я вернусь, —
          он однажды спокойно сказал,
И с надеждой гляжу я на каждый вокзал,
И в хвосте шевелящихся очередей
Изучаю белесые лица людей.
Но не ангел в полете роняет перо —
Это просто земля в тополином пуху...
Может зря я так часто катаюсь в метро,
Может быть, в это время он там — наверху?..
Поднимаюсь. По-прежнему осень дождит,
И смывается грязь с монументов вождей...
И опять повторяю себе — подожди!
Потерпи, и окончится время дождей.
Два мордатых, откормленных “красных креста”
Волокут алкоголика с ликом Христа,
А у встречных, у встречных глаза как слюда...
Может, он передумал являться сюда?

— Я вернусь, —
          он тогда произнес, говорят.
Поколенья уходят в безверье и тлен,
И проклятье отцов переходит подряд
Не на шесть, а на двадцать и больше колен.
Понимающий взгляд своего палача
Я увидел во сне — что-то верится снам.
Не дождусь из-за туч золотого луча.
Неужели при жизни не встретиться нам?!
Не ударит салют, не воскликнут — “виват!”
Я уйду незаметно — я сам виноват,
Но когда бы ты знал, почему я грешил,
Ты бы мне по-другому пожить разрешил.

— Я вернусь... — Ты, конечно, вернешься на зов.
Много лет пролетело, пропало, и пусть:
Ты спасешь остальных, но, в конце-то концов
Я на Землю уже никогда не вернусь...
Будут видеть крамолу в явленьи Твоем,
По следам понесутся ищейки опять...
Боже, жив я пока, — может лучше вдвоем,—
Я бы не дал тебя понапрасну распять.
Сам на крест поднимусь или лягу на нож,
Но и горлом распоротым крикну — “Не трожь!”
И тебя не отдам ни кресту, ни ножу,
Буду знать, что недаром навек ухожу...

Говорят: “Не клянись!”
Хорошо — не клянусь.
Я потом обязательно тоже вернусь.

Камертон (Лирика / философская)

Нас Голос звал нездешний, но реальный,
Как запах ветра в затхлых кладовых...
Имели боль, да золото скупали,
Имели жизнь, да всю ее проспали,
Имели шанс, да упустили миг...

Нас храмы поманили позолотой,
И карнавалы мыслей — мишурой...
Мы кулики с веселого болота,
Где славят слизь и тонут в ней порой...

Нас Голос звал в глубины голубые,
Над нами распахнувшие крыла...
Имеющие сердце — не любили,
Имеющие память — позабыли,
Имеющие смысл — ушли в дела...

Ах, как мы знамениты и красивы,
Как звонки мы в карманах и словах,
Как ныне отраженья наши льстивы
В кривых венецианских зеркалах...

А Голос тот все глуше в нас, все тише
Сквозь ватный пробивается уют...
Имеющие уши — да услышат...
Имеющие души — да услышат...
Имеющие слух — да подпоют...

Молитва (Лирика / философская)

Лазарь (Лирика / философская)

Ни свет не мил, ни Бог не свят,
Темно, безлико поголовье –
Оно обделено любовью,
И вновь тебя не воскресят.

Лишь бухнет траурная медь
В руках у лабуха хмельного,
И слов колючую полову
Усмешливо отбросит Смерть…

...Слезливая иссякнет ложь,
Истлеет шелуха во гробе –
И лишь тогда, зерну подобен,
Ты снова к свету прорастешь.

Аввакум (Лирика / философская)

Куда б ни забрасывал рок окаянный,
Нигде не обрящем покоя, –
Лишь новые язвы, да новые раны,
Лишь та же страна под ногою.

И кто бы ни княжил, какие бы сроки
Державному Бог ни отмерил,
Нам те же железа и те же остроги
Отпущены будут по вере.

Какой бы рабов ни манили свободой,
Куда бы ни гнали гурьбою,
Лишь пара стрельцов с дураком воеводой –
Попутчики наши с тобою.

Здесь много в оврагах истлело идущих,
Молитву в сердцах повторяя…
- Доколе, отец мой, ведь стужа все пуще?
- До самого, матушка, рая.

Мене. Текел. Фарес. (Лирика / философская)

Ведь сколь ни клянись, не добавится весу ни грамма,
И сколько ни пей, а ни дня не прибавится к сроку.
И снова однажды погонят торговцев из храма,
А там и другие начнут собираться в дорогу…

Давай подождем. Посидим. Пусть окончится давка.
Тем более, нам за пальто в гардероб не ломиться.
Сосчитано. Взвешено. Разделено. И по справке
Нам выдано на руки вместо имперских амбиций.

Другие придут, маршируя парадной колонной,
Не глядя на стены, где надпись старинная вьется,
Поблекшие буквы моргают усталым неоном –
Сосчитано. Взвешено. Разделено. Не вернется.

До греха (Лирика / философская)

В спящем раю не журчал ручей,
Замерло всё в тишине подлунной,
Лишь от окраины – звон ключей,
Свист ветерка на спирали Бруно,

Да за оградой из черных плит –
шелест волны и цикады трели...
И одинокий триумф Лилит
В тесной, безгрешной ее постели.

Цикл "Линии Судьбы"

Рыцарская баллада (Лирика / городская)

Крестьяне в поклоне согнулись дугой,
У замка деревья в цвету.
Но он эту землю видал и другой,
Вернее не эту, а ту,
Которую в жарких сраженьях прошел
Под хрипы военной трубы,
Густое пространство черпая ковшом
Щербатой и грубой судьбы.

Глаза его – пепел над морем огня
И смерти тяжелая сыть,
И росам медвяным Иванова дня
Души его не остудить.
Во храме, где святостью дышит свеча,
И месса пророчит покой,
Он крепко резное навершье меча
Привычной сжимает рукой.

Да что ему челяди рабская дрожь
И гонор баронов окрест –
Ни жизнь, ни судьбу он не ставит ни в грош,
И ценит лишь верность и честь,
Когда зажимая в железных тисках
Раздоры племен и веков,
Сближаются поступью мерной войска
Похожих, как братья, врагов.

Домой из похода вернулся маркиз,
Дорога была нелегка.
Узорчатой вязью змеится девиз
По кованой стали клинка.
Маркиза, когда он уходит гулять,
Печально глядит ему вслед –
И жаль ей не лет, что пришлось его ждать
А всех своих будущих лет.

Памяти Юрия Влодова (Лирика / философская)

И тот, кто жилист был и дерзок,
Списавшихся поэтов друг,
Любимец юных поэтессок –
Уже вошел в предвечный круг.

Там суд – земных судов построже,
И сроки – не чета земным…
Он грешен, но, Великий Боже,
Ты все же смилуйся над ним,

Эдема двери отвори и
Стань сыну падшему отцом.
В Марусе Климовой – Марии
Он видел светлое лицо,

Звеня знакомым перебором,
Сквозь безглагольную тюрьму,
Он был поэт. Он не был вором.
Прости его. Прости ему.

Смерть поэтессы (Лирика / философская)

Прелестная, прельстительная страсть –
Писать стихи. Швырять слова на ветер.
Еще – о главном: Ненавидеть страз
Уже за то, что есть алмаз на свете...

Нести в себе бесценный звонкий хлам,
И разбиваться о стекло укола...
... сегодня воскресенье. Полон храм.
И певчие... А мне приснился голос –

такой земной, надрывный, с хрипотцой.
Такой бессильный, медленный, тягучий.
И локоны. И узкое лицо.
И смятые листы. И самый лучший,

уже смертельный бешеный приход,
который рвет на части понемногу,
и тащит вниз. В подземный переход.
От суеты сует, и дальше – к Богу.

... Ложится драхма в автомат метро,
Твой машинист несет весло в кабину,
И кольцевая линия – Зеро!
И надо бы успеть простить обиды,

и попросить прощенья за грехи,
за ненависть к бесстрастию и "липе"...
... Но только снова родились стихи,
и некогда подумать о молитве.

Призрак гусара (Лирика / философская)

— Что с Вами, кавалер?
— Да так, пустое:
Не первый век вокруг одно и то же.
Как старый воин ночью на постое,
Я прежние сражения итожу.

Ах, раньше гнали мы коней горячих,
Ловили пули сердцем, как мишенью,
Но все иначе нынче, все иначе,
Победа нынче хуже пораженья.

— Да как же, кавалер?
— Да так,.. бывает:
Кто изменил, кто потирает руки.
Как редко нас в атаках убивают,
Как часто мы стреляемся со скуки.

Мы в залах под оркестры танцевали,
Мы дрались на дуэлях, но — послушай! —
Мы раньше Богу душу отдавали,
А нынче в землю втаптываем душу.

И пусто в городах, как от холеры,
Живете без души и чуть дыша вы...
И сонные упреки кавалера —
Пророчество падения державы.

Перевоплощение (Лирика / философская)

По соленым полям я за плугом шагал,
Под дождем ночевал в шалаше,
Я молился о хлебе, и плакал шакал
О моей неспасенной душе.

Ах, как много их было — безумных ночей,
В небесах — пеленой — воронье.
Из толпы выкликало себе палачей
Голосистое племя мое.

Исчезали часовни в огне и в пыли,
Золотым благовестом звеня,
И кого-то на дрогах до Бога везли —
Мне приснилось, что это — меня.

... Надо мной вырастали кресты, как трава,
Только я из могил восставал,
И с рожденья болела моя голова
От вопросов, что сам задавал.

А меня одевало в простреленный френч
И совало мне в руки ружье,
И толкало меня на убийство Предтеч
Сумасшедшее племя мое.

То ли колокол бил, то ли плакал старик,
То ли целился в грудь пистолет, —
Сам себе до безвременной смерти за миг
На вопросы давал я ответ.

Сам себя торопил я в любви и в пиру,
И пускал под откос поезда,
И по опыту знал, что когда я умру —
Над землею погаснет звезда.

Помню пламя, и взрывы, и дрожь по песку...
... Ветер вихри горячие вьет.
Подносило ракеты к земному виску
Беспощадное племя мое.

О, как я многотел, многосерд, многолик
В этой самой последней войне.
Мне приснился просящий о милости крик,
Он приснился и замер во мне.

Больше мне не рождаться в обличьи людском —
Сяду птицей на мертвый порог.
Подойдет, подпоясан простым пояском,
Человеческий ласковый Бог.

Он отпустит грехи, и забвеньем даря,
Листопадом засыплет былье.
И вспорхнет, на воздушных потоках паря,
Воробьиное племя мое.

Излечение (Лирика / философская)

Медикам известно, что неизлечимо больные шизофренией люди
приходят в себя только раз в жизни и только перед смертью....

Рано утром, еще до света,
он очнулся. В себя пришел.
И босою ступней планету
Ощутил сквозь дощатый пол.

Он коснулся стены ладонью,
И почувствовал за стеной,
Как Спасителя в за-иконье,
Мир неведомый. Мир иной –

не пугающий, но манящий –
мир, где жил он давным давно,
До прозрачности настоящий,
Словно в зале, где шло кино,
белой вспышкой смело с экрана
Тех героев, которых нет...

Но включился нежданный, странный,
и уже бесконечный свет...

Женщина на корабле (Лирика / философская)

Станут судьями слепой моей вины
Рыбы хищные из темной глубины,
И расскажут про дурацкую любовь
Попугаи неоткрытых островов.

Повторяйте, говорите — все равно!
Я давно уже отправилась на дно,
И давно я убедилась там, на дне,
Что никто-никто не плачет обо мне.

Капитан! Я рассмеюсь тебе в лицо!
Подарю на счастье синее кольцо,
И сама, без чьей-то помощи, шагну
В забытье и голубую глубину.

... ты носи мое колечко, дурачок,
А про встречу мимолетную — молчок.
Есть подружка, есть сестренка вдалеке:
Не дай Бог, его увидит на руке...

... и зарежет тебя ночью в кабаке.

Иосиф (Лирика / философская)

Всему свой срок. И время подойдет
Твоей подруге опростать живот,
И, с облегчньем слыша тонкий крик,
Иконный профиль обрести на миг.

Сюжет известен – мужу места в нем
нам не найти
он где-то за волом:
В вертепе – ноль, в истории – не царь.
Ему листать египетский словарь.

А впрочем, век технических утех
Приблизил убегавших. Сирых тех,
Кто уповая на здоровье ног,
иным передвиженьем пренебрег.

И больше нет уже таких пустынь,
Где в камуфляже царский сукин сын
Не возлежал бы рядом с рубежом
Стволом наружу. Внутрь же – ножом.

Тем более бессмысленен исход,
Что неизвестно, кто в египтах ждет.
Там тишина. Сложившийся уклад.
Бежавшим от царей никто не рад.

Там дефицитом наш плохой портвейн,
Что явлен здесь через синюшность вен
И красный цвет опухшего лица.
В египтах – трезвость.
Значит до конца
неразрешимо: жить или не жить.
Иль наконец подругу придушить
За сына. За черты его лица,
В которых трудно распознать отца.

Как хорошо, когда пуста душа.
Уходит муж. Уходит не спеша.
Туда, где Нил. Туда, где у воды
Его потом теряются следы.

Поговорим... (Лирика / философская)

Потом о женщине внушительной
И о мужчине обаятельном –
Поговорим, как небожители, –
Беспечно и доброжелательно.

Еще – о бабушке заботливой,
Еще – о дедушке болезненном...
И будет солнышко субботнее
На вены неба падать лезвием.

Потом настанет ночь условная,
И жизнь прозвякает копеечно,
И проредит луна бескровная
Две бледных тени на скамеечке.

И две судьбы с одною трещиной,
И пару мизеров – неловленных,
И то, что было не-обещано,
А значит было не-исполнено...

И голоса сольются с листьями,
И тени выцветут, как лишние...
Как будто в этом мире истинном,
Давно когдато и не жившие...

... поговорим.

Женщина (Лирика / философская)

Я отдана судьбе. И властной. И недлинной.
Судьба дана другим — бесхитростна, проста...
Кто смел назвать меня Марией Магдалиной?
Она ждала Христа. А я не жду Христа.

Так легче. Так трудней, — ни жалоб, ни надежды.
Прообразом икон не станут зеркала.
Я — женщина. Я дух изорванной одежды.
Другая — смысл, я — срам зеркального стекла.

Как высоки слова... Я зря их все сказала...
Нет больше Афродит. Я — вот она, лови!
Я — девочка в чулках с московоского вокзала...
Я — женщина...
Я — тварь.
Мне хочется любви...

Тесей (Лирика / философская)

Там, наверху, где солнца — с лишком,
Где пахнут дегтем корабли,
Остались воины — мальчишки.
Удерживали. Не смогли.

Разбавили вино густое.
Пригубив, обняли подруг,
Собравшихся на шум постоя
К объятьям мускулистых рук.

И вот — мечи лежат ненужны,
Сияя медью на песке,
И песни мужества и дружбы
звучат...
          а я — один.
                    Ни с кем
не разделен мой путь опасный
по коридорам, тупикам...
Здесь Минотавр.
          Здесь эхо гаснет
во тьме...
            и чудится река,
которой берега пологи,
и челн, и тяжкое весло...
Здесь, в Лабиринте, слабы боги,
здесь надо, чтобы повезло...

В короткой схватке дерзко выжить,
О солнце память сохранить,
и путь обратный, путь неближний
найти, перебирая нить.

Но это — после. Стены — уже
За ними — зал. И в зале — бой.
И легконогий белый ужас
во мраке дышит за спиной...

А наверху, где ветер сладкий,
Стихает пир. Костер горит...
И взгляды падают украдкой
На след, ведущий в Лабиринт.

Татьяне Демьяновой (Лирика / философская)

Татьяна Демьянова - цыганка, любившая Александра Пушкина. Она спела ему в гостях у Вяземского прощальную свадебную "подблюдную" песню перед отъездом в Петербург - и вдруг все поняли, что песня пророчила несчастье.

Украшала лалами ризы на иконах,
Всенощны стояла – знала: быть греху.
«Матушка, матушка, чьи во поле кони?!»
Ах, зачем я перед свадьбой спела жениху.

Знала, что не ровня – все равно любила,
Песней целовала, танцами звала –
«Матушка, матушка, что во поле пыльно?!»
Пляшут кони, и в церквах звонят колокола.

Больше не приедет в табор на Грузинах,
И звучит в гитаре не заздравный тон…
«Матушка, матушка, что ж сердечко стынет?!»
Неужель со мной навеки попрощался он?

Матушка, матушка, холодеют руки.
Матушка, матушка, где-то вдалеке –
В городе каменном, во Санкт-Петербурге
Тяжко ранен друг любезный на черной реке.

Матушка, матушка, а душа все стонет,
Матушка, матушка, не сдержать слезу!
«Матушка, матушка, чьи во поле кони?!»
Александр свет Сергеича на погост везут…

Ассоциации о Пушкине (Лирика / философская)

В очах того, кто бешено влюблен,
В очах того, кто — баловень балов,
Кому лелеет слух златой трезвон:
“Belle Natalie!” — в меди колоколов...

— Любезный друг, зачем, зачем Вам не спалось?!
Не дрогнет ли рука? Нет, право — это блажь!
Пусть в сердце в этот миг все лучшее сбылось,—
Угрозою ему в ларце лежит “Лепаж”.

Скажите мне, к чему, к чему Вам эта роль:
На десяти шагах, и нервы, как жгуты...
От женского “люблю” до жесткого “изволь”,
И зрители — дерьмо: статисты и шуты.

Их хладный ум оценит ли порыв?
Есть среди них друзья? хотя бы треть?
И Та, что встретит, двери отворив,
Достойна ль риска нынче умереть...

Иль Вы прознали высший наш закон:
“Из праха — в жизнь, в бессмертье — из земли.”
Иль то злословцам будущих времен
Ручательство за имя Натали?..

Уж кто-то произнес:”Она не стоит Вас”.
Но замолчал, смущен, запнувшись о строку,
Где первая любовь бездоннее, чем вальс,
Смертельней, чем дуэль на снежном берегу.

Кончается январь... у Черной Речки — крах,
Гортанный крик ворон да дым пороховой,
Нарушенный закон: “Из праха — да во прах”.
Статисты и шуты поникли головой...

Любезный друг, зачем?.. А впрочем, Бог с тобой...
Не усомнюсь уже ни в чести, ни в строке,
Ни в женщине, чей взор небесно-голубой
Январским льдом сверкал на черной той реке...

...Бледнеет свет предутренней свечи,
Вступает луч звенящий, золотой...
И я люблю. Любовь моя горчит
Миндальной, терпко пахнущей водой...

Обида жарко дышит за спиной,
Но образ Ваш прозрачней хрусталя,
И я готов окончить путь земной,
От скверны и суда Вас отделя...

Самою смертью подтвердив приказ:
Вас помнить той — какой я вижу Вас.

Василий Шуйский (Лирика / философская)

Думал он — Пути не видно Млечного...
Ничего...
на дыбе не заплачу...
Хорошо б чахотку скоротечную,
Чтоб жене не бегать с передачей.

Если время смуты — отчего же
Не раздеть вельможных до рубахи?
Проиграл — с живого снимут кожу
Или снимут голову на плахе.

Из Руси торопятся, что крысы,
И бояре древние, и смерды,
Тяжело ты, царствие Бориса,
Смертью началось — иссякнешь смертью.

Застят взор багровые сполохи,
Побеждал...
да что там в прошлой славе!
Плохо началось и будет плохо
В этой богом проклятой державе.

Словно приговор — родиться русским.
Жизнь — как немочь черная от сглаза.
Было так. Так шел Василий Шуйский
К палачам разбойного приказа.

Гамлет (Лирика / философская)

Случайной страстью холодея,
Смеясь от гнева веселей,
Я был наследным лицедеем
В краю преступных королей.

С традициями дерзко споря,
Я поднимал лежащих ниц,
Но то, что гнило в Эльсиноре,
Распространялось до границ.

И небо каменного града
Давно готовило обвал.
И только ядом, ядом, ядом
Бродячий лекарь торговал.

И видел я в глазах Лаэрта,
Что кем-то свыше обречен
На смерть — стократно, и, посмертно —
На боль совсем иных времен.

О, груз печалей и скорбей их!
Чуть гибну — зов. И вновь бегу
Туда, где страстно голубеет
Кровь по бесстрастному клинку.

Венки сонетов

Пьяный венок (Твердые формы / запад (сонеты, канцоны, рондо))

Младенец спит, напившись молока,
Дошкольник рад, хлебнув отцовской бражки,
Юнец в подъезде пиво пьет с компашкой,
Студент штурмует двери кабака,

Все пахарь пропивает – до рубашки,
Сжимает штоф рабочая рука,
Пьет бомж сивуху из разбитой чашки,
Плывет политик в море коньяка,

Старик стакан последний цедит вяло,
Мир поддает с велика и до мала
Вне статусов, религий и полов.

В обход законов, правил и запретов
Планета пьет. А пуще пьют поэты.
Рабы похмелий. Властелины слов.

1.
Младенец спит, напившись молока
Из ласкового женского сосуда –
Вот миг, достойный камер Голливуда
И живописи легкого мазка.

Привычка пить и спать идет оттуда –
С рождения. От первого глотка.
И колят «Мать родную не забуду»
По грубой коже нежные ЗК.

А в детстве очень хочется взрослеть,
Суметь чего-то. Что-нибудь посметь.
Как пленнику – сбежать из каталажки.

День настает, и отпирая шкаф,
Хранящий до поры запретный кайф,
Дошкольник рад, хлебнув отцовской бражки.

2.
Дошкольник рад, хлебнув отцовской бражки,
Докучливым запретам изменя.
А коль удастся избежать ремня,
То думает, что был рожден в рубашке.

Всевластен зов текучего огня –
В колосса превращает он букашку,
Он, как зимой для рыбы полынья,
Как для чернильной кляксы – промокашка.

Едва звонок с урока прозвенит,
Как забывая знания гранит,
Что грызть невкусно, суетно и тяжко,

И не дойдя до дома ста шагов
Счастливее языческих богов,
Юнец в подъезде пиво пьет с компашкой.

3.
Юнец в подъезде пиво пьет с компашкой,
Наполнив кайфом бедный разговор –
"Спор ни о чем" под пивом – все же спор,
О чем бы ни… Да хоть о Чебурашке.

Подъезд заплеван. Шли бы уж во двор –
Там органичней шелуха фисташки
И ближе расслабляющий забор,
И два дедка переставляют шашки.

Нет. Не идут. Им лучше тут, а жаль.
Ужо бы прочитали им мораль
Два эти завязавшие дедка…

Пока не поздно, выдрали б на славу,
А год пройдет – глядишь – и с полным правом
Студент штурмует двери кабака.

4.
Студент штурмует двери кабака,
Ведя с собой сопливую подружку –
Теперь им рюмка заменяет кружки,
Теперь не надо пить исподтишка.

Родители подвыпившей простушки
Не против. Им бы только женишка,
Да чтоб в мошне поболее полушки,
И чтобы рвать вершки от корешка.

Пусть на бровях неделями жених –
Вдруг станет бизнесменом. И для них
Бессмысленно ощипывать ромашку:

Не любит? – Ладно. Извиним грехи.
Шнуркам известны люди «от сохи»:
Все пахарь пропивает. До рубашки.

5.
Все пахарь пропивает. До рубашки.
Сколь ни корми, а он стремится в лес.
Уже пропиты клуб и МТС
До гайки и до трехдюймовой плашки.

Давно на самогон обменян крест,
Водярою оплачена шабашка,..
Аграрий тупо пробует на вес
Цветной металл своей армейской пряжки.

Не так бы страшны были беды эти,
Когда б от пьяниц не рождались дети,
Зачатые на груде буряка.

«Эх, в город бы, - сопит жена в кровати,
Но и во сне пред ней, как на плакате
Сжимает штоф рабочего рука.

6.
Сжимает штоф рабочего рука –
А ведь сжимала штык она когда-то…
Что ж, рай готов для пролетариата –
Как ЛТП надежен. На века.

Не сетуйте, ведь сами вы, ребята,
Вставали в рост на цепи Колчака,
Голосовали, расщепляли атом,
А более – валяли дурака.

Какого маху дали на замах!
Теперь хлебайте – вы узнали страх:
Овчарка не родится от дворняжки.

Во зле родившись, в нем же и помрем…
Здесь Диоген не ходит с Фонарем -
Пьет бомж сивуху из разбитой чашки.

7.
Пьет бомж сивуху из разбитой чашки,
Вокруг распространяя аромат.
Ни мы ему, ни он себе не рад –
Упал. Поднялся. Вроде неваляшки.

Менты, чеканя шаг, как на парад,
Проходят мимо. Спят в сосудах бляшки.
Из носа кровь – вчера какой-то гад
Бил три часа и не давал поблажки.

Да и вся жизнь, как битая посуда –
Еще чуть-чуть, и он рванет отсюда
Поддатым херувимом в облака…

И там ему нальют без меры – вволю,
А здесь в земной нахрапистой юдоли
Плывет политик в море коньяка.

8.
Плывет политик в море коньяка
Подобен флибустьерскому фрегату…
Его вот-вот посадят за растрату,
Намявши с упоением бока.

И позабыв дорогу к банкомату,
Он плюнет на коньяк и на ЦК.
Уверится, что в жизни все не свято,
И что всегда кончаются срока.

Пока живешь (пока сидишь) – держись!
Поскольку постепенно гаснет жизнь,
И он жалеет, что успел так мало:

Еще вчера глотал Шато-де-Фиш,
Но годы пролетели, и, глядишь –
Старик стакан последний цедит вяло.

9.
Старик стакан последний цедит вяло,
А на него глядит мордатый внук –
Наследничек, отбившийся от рук –
Куда ни ущипни, повсюду сало.

Еще немного, и замкнется круг,
Как поезд, уходящий от вокзала
(Гудком «ду-ду», колесами «тук-тук»),
Назавтра возвращается к началу.

Того же бесконечного пути…
Нам всем по кругу суждено пройти –
Бойцам и жертвам, сильным и усталым.

…Вновь отправленья требует гудок,
И значит вновь пора отпить глоток –
Хлебает мир с велика и до мала.

10.
Хлебает мир с велика и до мала
Все, что горит и все, что не горит.
Нам многое бутылка говорит –
Она нам няней и женою стала.

В ней змий зеленый яблочком манит:
- Отведай, друг! И приобщись опалы,
Став равным тем, кто чудеса творит…
Прогонят из вагона – мы по шпалам»…

Вдвоем со змием тащим жизнь свою,
И чувствуем, что мы еще в раю,
Вникаем в мудрость изреченных слов…

А протрезвев и светлый рай теряя,
Спешим пригубить вновь немного рая
Вне статусов, религий и полов.

11.
Вне статусов, религий и полов
Лишь тот блажен, кто утром похмелится,
Чей вечный кайф еще на день продлится
(Он все же долговечней, чем любовь).

Он милосерден: он стирает лица,
Названия дорог и городов,
В нем всё – калейдоскоп и вереница,
В нем каждый к повторению готов.

Пока под кайфом, мысли так легки,
А протрезвел – кругом одни враги.
Корят, пинают и зовут к ответу.

Действительность готовит свой капкан,
Но мы спасемся: нас ведет стакан
В обход законов, правил и запретов.

12.
В обход законов, правил и запретов
Прожить нельзя. Потом настанет час,
И неизбежность уничтожит нас,
Как джокер бьет козырного валета.

Так что ж беречь? Рассудок иль экстаз?
Пока душа вливаньями согрета,
Любой пьянчуга повторит сто раз,
Что для людей дороже счастья нету,

Чем утреннее разуму «прости»
И мелочь, потеплевшая в горсти,
И зов друзей, очнувшихся к рассвету.

Но только тот, кто вдохновенью друг,
Пред  трудностями не опустит рук –
Планета пьет. А пуще всех – поэты.

13.
Планета пьет. А пуще всех – поэты.
Ведь им одним по сути и дано,
Глядеть на жизнь, как все глядят кино,
Следя лишь за развитием сюжета.

Что будет, что не будет – все равно.
Любая боль – рождение куплета,
Строки, сонета… А поверх – вино.
Кто их решится осудить за это?

Да им одним подвластна бесконечность,
Они живут почти совсем беспечно,
Ни отличив действительность от снов.

Оригинал меняют на картину,
Они, как джинны в лампах Алладина –
Рабы похмелий. Властелины слов.

14.
Рабы похмелий. Властелины слов,
Анахореты, дурни, маргиналы –
Хранят поэты Вечности анналы,
И всё глядят поверх других голов.

Им благ земных так невозможно мало!
Им мало красок всех земных цветов!
Они пьяны у звездного портала
В подвалах слишком трезвых городов…

Без них и бытие – одна обманка,
Без них и водка – это только пьянка,
А с ними жизнь прекрасна и легка…

Когда увидишь пьяного поэта –
Не тронь его, укрой его, ведь это
Младенец спит, напившись молока.

Путешествия космополита (Лирика / пейзажная)

За полем – храм. Деревня Воскресенки.
Охотный ряд. Дневная суета.
Движенье петербургского моста.
Балтийский пляж, изогнутый и тонкий.

Европа – благочинна и чиста.
Гортанный крик арабского ребенка.
В оазисе – резная тень листа.
Пурга, как целлофановая пленка...

И мошкара, что по тайге звенит,
И черноморский отпускной гранит,
И тучные Америки просторы,
И блеск озер карельских ледяной –

Моя страна встает передо мной,
Когда я ночью открываю шторы.

1.
За полем – храм. Деревня Воскресенки.
Таких названий больше в мире нет.
Над нею льется благодатный свет,
И облака сияют каждой кромкой

небесных золотистых эполет.
Приди туда с вопросом и котомкой
И получи краюху и ответ,
И звон послушай – добрый и негромкий.

Перекрестясь светло и многократно,
На электричку сядешь, и обратно
поедешь. До свиданья, Красота!

Зов тишины, как музыка прибоя,
В тебе... и с ним не властны над тобою
Охотный ряд. Дневная суета.

2.
Охотный ряд. Дневная суета.
Я здесь всегда хочу подняться выше
И с «Метрополя» увидать, что крыши
Окрашены в зеленые цвета,

как будто тут земля и небо ближе,
и между ними – только пустота,
прочерченная блеском ярко-рыжим
далекой колокольни и креста.

А впрочем, и не может быть иначе –
В Москве с утра прозрачно, как на даче.
И даже даль хрустальна и чиста.

И воздух пахнет пряником и чаем,
И, кажется, я ясно различаю
Движенье петербургского моста.

3.
Движенье петербургского моста
Своей неотвратимостью от века
Естественней старенья человека,
падения осеннего листа,

секундной стрелки медленного бега.
И кажется, уже не наверстать
Упущенного, канувшего в реку,
не стать великим, праведным не стать

в разорванном навек пространстве вер...
Но милостив был древний инженер,
И утешая сердце, как котенка,

пролеты вновь смыкаются, легки,
И ждет воды стремительной реки
Балтийский пляж, изогнутый и тонкий.

4.
Балтийский пляж, изогнутый и тонкий,
Колена сосен, бледная заря,
На улицах – витрины янтаря,
И каменно-любезные эстонки

над вымытыми плитами паря,
похожи на куски остывшей пшенки.
...Как все-таки народы без царя
Напоминают злобного ребенка!..

А мы уже белесыми висками
Сроднились с серебристыми песками,
И любим не людей, но лишь места.

Где наша юность давняя дивилась
Тому, что здесь впервые нам явилась
Европа – благочинна и чиста.

5.
Европа – благочинна и чиста.
В ней все уютно, все имеет меру,
А помнится когда-то тамплиеры
Несли по миру знаменье креста,

И кровь лилась за таинство и веру,
И континент морями прирастал,
Распространяя на земную сферу
Канон суровый римского Христа.

Но минул срок поститься и говеть,
Назад качнулась маятника медь,
Народы колыхнулись ей вдогонку,

И вопреки всем прожитым годам
Звучит под витражами Нотр-Дам
Гортанный крик арабского ребенка.

6.
Гортанный крик арабского ребенка,
Идущего с друзьями в медресе,
Разбудит камни в утренней росе,
От стен высоких отражаясь звонко.

Здесь веры все, народы, расы все
Переплелись причудливой плетенкой,
орнаментами, прядями в косе
на голове танцующей девчонки.

Здесь были все – пророки и мессии,
И кажется, в пространстве Хамидии,
Вновь ждут богов торговые места.

Недвижен воздух. Все спокойно ныне,
Но все же чуть трепещет над пустыней
В оазисе – резная тень листа.

7.
В оазисе – резная тень листа
Лежит на красном грунте прихотливо.
Отсюда до Бенинского залива
Немеряная Африки верста.

Подобострастный негр (и говорливый),
Лоснящийся смородиной с куста,
В саванне нам показывает гриву
И нервный кончик львиного хвоста.

Весь прочий лев в траве не виден, нет.
Он затаился и пасет обед –
Дурного антилопьего теленка.

Отснимем кадр, а завтра – в самолет.
Нам Африку на память завернет
Пурга, как целлофановая пленка.

8.
Пурга, как целлофановая пленка,
Затянет мутью темное окно,
Как будто жизни долгое кино,
Не выдержав, оборвалось, где тонко.

В стакане грубом – хлебное вино,
А на столе истертая клеенка...
Застряв в степи, по сути все равно,
Что даст на закусь шустрая бабенка.

Какой ни есть, а это образ дома,
Хранилище гулящего генома,
Он все грехи отпустит, извинит.

Приветит нас своим холодным светом,
Псалом споет – зимой пурга, а летом
И мошкара, что по тайге звенит.

9.
И мошкара, что по тайге звенит,
И рек золотоносные потоки,
И стертые до дыр маршрутов кроки –
Все это вечно горожан манит

и обещает магию дороги,
туманных сопок акварельный вид,
румянец поварихи-недотроги,
и в рюкзаке домой – воробьевит.

Отправься в путь за сказами Бажова,
А будет хорошо или лажово –
То «как Архангел небо подсинит»...

Но коль погоды и не будет даже,
Фольклор таежный околдует пляжи
И черноморский отпускной гранит.

10.
И черноморский отпускной гранит
Эвксинского был Понта побережьем,
И там, где мы арбуз хрустящий режем,
Колхида утомленная лежит,

растоптанная тапками приезжих.
Я вижу – стрелка на часах дрожит,
поскольку не во времени, а между
времен наш суетливый век прожит.

Из этой долгой, медленной страны
Ушли титаны, и не рождены
покуда боги. Только разговоры.

Но будет день. И пробудится мир,
И канут в Лету – приторный эфир,
И тучные Америки просторы.

11.
И тучные Америки просторы,
Мне привелось – я тоже повидал.
В залив Гудзонский камешки кидал,
(Монетки стало жаль – теперь не скоро

увижу вновь бетонный карнавал,
мычащий от ментального запора).
Я трех сакральных букв не начертал
На граффити гарлемского забора...

...Свои пусть пишут. На вселенской свалке
Мне русских букв оставить было жалко,
И я увез их, как всегда, домой.

А дома медь из моего кармана
Да примут мгла валдайского тумана
И блеск озер карельских ледяной.

12.
И блеск озер карельских ледяной
Не красотой, а призраком всплывает
Для тех, кто эту землю забывает,
Родня себя с любой другой страной.

Как долго, пуповину разрывая,
Отсюда шли и ехали стеной
За миражами будничного рая!..
... Не вспомнить лиц, у тех, кто встал спиной.

О, сколько раз я падал! бился сколько!
И оскользался на родных проселках,
Вином тиранил душу и виной...

Но избавляя от стыда и гнева,
Пречистая и светлая, как Дева
Моя страна встает передо мной.

13.
Моя страна встает передо мной,
Державна, широка и неизменна,
Когда из экзотического плена
Я возвращаюсь наконец домой.

Просвеченный таможенным рентгеном,
Беру багаж с липучею каймой
И еду по асфальтовой прямой
К родным деревьям, фонарям и стенам.

Здесь Родина. Родные ждут меня,
Не гасят в окнах желтого огня,
Заварен чай, готовы разговоры...

Как будто вдруг окончено кино.
Но вновь стучится мир через окно,
Когда я ночью открываю шторы.

14.
Когда я ночью открываю шторы,
Мне виден парк и спящая Москва,
А в облаках, угаданы едва,
Лежат небес зовущие просторы.

И у меня кружится голова
От ощущенья этой бездны черной,
И я шепчу несвязные слова,
как будто подбираю ключ узорный

к замку, что открывает главный путь,
ведущий никуда... куда-нибудь,
Туда, где был когда-то я ребенком,

стоявшим у начала всех начал...
И поле перешел. И увидал:
за полем – храм. Деревня Воскресенки.

Зодиак

Рыбы (Поэмы и циклы стихов)

Водолей (Поэмы и циклы стихов)

Чтобы я не пропал меж многими —
Может, сытыми, может, бедными, —
Окати меня душем огненным,
Пропусти через трубы медные.

И шпицрутенами, и стеками
Уязви за беспечность бывшую.
Пригрози мне судом да стенкою,
Да каленым железом пыточных.

И без права ли, иль по праву я?
И слепец ли, иль ясно вижу я?
Только чашу, Отец, с отравою
Я сумею испить и выживу.

Будут воздухом в клочья легкие.
Гибнут ноты — жива мелодия...
Знаю, звезды твои далекие
различат меня и в бесплотии.

Тело — в пепел. Не быть мишенью мне.
В небе — облако, снегом бывшее...
Так введи меня в искушение,
Чтобы смог я прийти к Всевышнему.

Козерог (Поэмы и циклы стихов)

Между черным и белым меня проведи —
Золотая звезда, Гиеди!

Между черным и белым — я с ними на “ты” —
Выбираю себя, превращаюсь в ничто,
Обнажен до рентгеновской я наготы
И расплющен ударами тяжких щитов.
Я костяк обретаю, да нужен ли он?
Слепят искры клинков, тьма слепа впереди,
Оглушительный рев, оглушающий звон!..

Между блеском и тьмою меня проведи,
Золотая звезда, Гиеди!

Выбираю себя и вдыхаю взахлеб
Сумасшедшие запахи крови и трав,
Ухожу от вопросов, поставленных в лоб,
И уже не виновен мне тот, кто не прав...
... За спиною во тьме боги крепко сплелись —
Не на жизнь, а на смерть, ну а я — погоди!
Ухожу, ухожу не на смерть, а на жизнь...

Между телом и духом меня проведи,
Золотая звезда, Гиеди!

Стрелец (Поэмы и циклы стихов)

О,Альрами! — Развернуто крыло,
В потоке восходящем я парю!
О,Альрами! — В луче твоем светло,
В нем огненной стрелою я горю!
Я сам — корабль над бездною морской,
Я сам — прозрачно-чистая вода!..
Я воплощен и песней и песком,
Я — никогда, сегодня и всегда...

О,Альрами! Кружится голова
От запаха соснового — смолы...
И мир в душе.
Она как тетива —
Живет прикосновением стрелы.

Скорпион (Поэмы и циклы стихов)

А я переполнен болью, как пруд
Водой переполнен дождей да ручьев,
Сперва по пояс, потом — по грудь,
И выше — вода все течет, течет...
Ни льда, ни лодки —только свет
Горячей звезды Антарес.
Нынче ты есть, завтра — нет,
Встретились... и расстались.

И дикой влаге не надо границ —
Она разрывает любую клеть,
Прозренье слепит, как белый блиц,
Я знаю — тогда надо петь и сметь.
А то, что все это — зыбь и свет
Звезды ненадежной Антарес —
Не важно — зато, словно жизнь и смерть:
Встретились... и расстались.

Поток себе русло в земле прорвет,
Покинет влажное тело пруда.
Не надо плотин, я построю плот,
И вниз — по потоку — зачем? куда?
Тело любя, ухожу молодым,
Сгину, но не состарюсь...
Света не жду. Я вдыхаю дым
Сгоревшей звезды Антарес.

Весы (Поэмы и циклы стихов)

Во вселенском людском помоле
Каждый сущий — одна крупица.
Всякий грех бы мой был отмолен,
Если б ведать, к кому прибиться!

Верить пробовал в Карму, чтобы
Мысли выше и чище стали,
Но великого и смешного
Полвитка на ее спирали.

И стальной барабан недели
Холостыми заряжен днями —
Боже святый — мне тесно в теле!
Боже правый — я лишний в храме!

Суета — как она бессвязна:
Нету ликов — одни обличья...
Кто карает, и кто наказан? —
Линча суд, или суд над Линчем?

Нет ни выхода, ни исхода,
Жизнь моя — лабиринт без нити...
Всех религий и всех народов
Я — отступник, и я — ревнитель.

И вопросов тугое пламя
Душу мне беспощадно лижет...
О, спаси меня, Харе Рама!
О, избавь меня, Харе Рама!
... Или все3таки — Харе Кришна?

Дева (Поэмы и циклы стихов)

Лев (Поэмы и циклы стихов)

О тонком и хрупком, о странной игре,
О запахе пыли в колоннах кулис,
О празднике черни с утра на дворе,
О даре небес и о черной дыре —
Не сон ли? не сон ли?
— да все это Жизнь.

И лжива она, и остра, и глупа,
И Смерть ей подруга, но тоже слепа,
И слепы потомки, и слепы отцы —
В картонах судеб — гордецы и глупцы...

Нет, в карточном доме мы все — короли,
С валетом и двойкой по праву — на “ты”,
А я продолжаю по веки в пыли
Искать под иссохшей корою земли
Осколки, останки
— следы Красоты.

И снова со сцены картонной звонят,
И к рампе зовут, не на “бис”, но анфас,
И белый мой плащ — он бумажен и смят,
Я смел, но поруган, забит и распят,
— Трагедии нет. Продолжается фарс.

И Регул горит голубым серебром,
Слепящим — а я и без этого слеп.
Картонное время сидит за столом,
И я обречен, облечен забытьем...
И каменно небо. И гулко как склеп.

Рак (Поэмы и циклы стихов)

Светлые колонны держат вход,
Розовые стелы вознеслись...
Я построю — дальше твой черед:
Ты войдешь, и в храме будет жизнь.

Поплывут над бледною землей
Запахи курений, звуки флейт.
Стану — Жрец. Ведь храм построен мной.
Здесь мой мир. Иного мира нет.

Я люблю — мой Бог сродни лучу,
Свет его повсюду и везде.
Он захочет — храм я посвящу
Бликам на полуночной воде.

И Акубенс — женская звезда —
Свет его молочный во плоти.
Я построил храм. Приди сюда.
В сердце мне войди. И освети.

Близнецы (Поэмы и циклы стихов)

Ни тепла, ни любви, ничего, чтобы дать подаянье,
Я с пустыми карманами шляюсь по гульбищам стад.
Уходи! Отыщи покровителя, пастыря, няню...
Уходи! Отогрейся. Потом — возвращайся назад.

Ты, я знаю, придешь, поменяв и лицо и походку,
Ты изменишь и голос, и смысл и всегдашнюю ложь...
Возвращайся и пей мою жизнь, словно сладкую водку.
Я тебя все равно — узнаю. Ненавижу. Так что ж?

Если голос мой — в хрип, а вокруг тишина и безлюдье,
То зачем я живу, подбирая слова, языки?..
Если паперть пустует, то храма над ней — и не будет,
Если нет — для кого, то и самая жизнь — пустяки.

Возвращайся, живи. — Мой подарок от мудрого змея.
Плод добра — на двоих, на двоих и отраву испить.
Если здесь, на Земле, полюбить никого не сумею,
Значит и в небесах никого не смогу полюбить.

Телец (Поэмы и циклы стихов)

За мной — борозда по земле воспаленной,
Как трещина жизни на мертвенной глади.
Клади семена с благодарным поклоном
Быку, что радеет о слабом собрате.

Веди меня в сочные травы под вечер,
Где палевобокие бродят коровы,
Усталый — приляг у реки, человече,
Завидуя бычьей нестынущей крови!

А утром с тобою, проснувшимся другом,
Мы вновь побредем по равнине иссохшей —
Служители хлеба, служители плуга
С горящей душой и горячею кожей.

... Без мощи моей ваши замыслы тщетны,
Без силы моей ваши земли бесплодны,
Желаньем и страстью мужей не согреты,
Холодные жены рожают уродов...

В египетских землях, спаленных и странных,
Я — Бык, божество красоты созиданья,
Творец и любовник, и голос Осанны,
И страшное, нежное неба сиянье!

Овен (Поэмы и циклы стихов)

И в Москве, где встречается много дорог,
Где единому Богу звучит благовест,
Кто-то имя звезды услыхал и сберег,
Как хранят талисман из диковинных мест.

И от прадеда — к деду, от деда — к отцу,
Мне — потомку визгливой и дикой орды,
Мне — изгою асфальтов, квартир пришлецу
В память намертво врезалось имя звезды...

Потому ль в кабаке, где смеется хрусталь,
И где водка хватается рьяно за нож,
Поднимает меня это имя — Хамаль! —
Заслонить, отвести: “Не убий! не убьешь!”

Потому ль мне не страшно знаменье Креста,
Хоть с Христом это имя созвучно едва ль,
Что на жертву зовет, разгораясь, чиста
И прекрасна неяркая астра — Хамаль...

... Вспорют горло мечом, повлекут по пыли,
И на жертвенник бросив, сомкнутся в кольцо,
Я увижу на кромке московской земли
Лица злые египетских черных жрецов.

И предамся клинку, и предамся огню,
И уйду, не ропща, в поднебесную даль,
Потому что любя — никого не виню —
Так велела великая астра-Хамаль!

* Здесь и далее в цикле встречаются названия
главных звезд созвездий Зодиака

Другая сторона жизни

Сонет об именах (Лирика / стихи о любви)

А если вспомнишь обо мне, –
Освободи. Своею властью.

Пчела (Лирика / философская)

Лепажев ствол теснее, чем леток,
И сам полет значительно короче,
Но попадая смачно в средоточье
зла, лестно подвести ему итог.

Как мне постыл извечный дуализм,
Которому лишь сон ночной награда:
Четыре капли меда, капля яда –
Жестокая пародия на жизнь.

Хочу не знать, ни липкого труда,
Ни пряных трав, ни клеверного поля,
Но выпущенный выстрелом на волю,
Лететь, чтоб не вернуться. Никогда.

Победа кукол (Лирика / философская)

Долой пелену паутины,
Да здравствует солнечный луч!
Давай же, давай, Буратино,
Засовывай в скважину ключ!

Враждебно рычат доберманы,
И злобно гнетет Карабас,
Но призрак свободы желанной
Встречает за дверцею нас.

…Из темной каморки, из клетки,
Со столяром старым, гурьбой
Спускаются марионетки
За новой своею судьбой.

Все легче актеров походка,
Все ближе их новый уют.
Они и сыграют – без плетки,
И сами – без плетки – споют.

А вечером в темной гримерной
На гвоздике – всяк на своем –
Увидят свой новый просторный
Очаг с живописным огнем.

Проповедь в пустоту (Лирика / философская)

Это все нам знакомо
        до кремния в ранке, до бреда,
До убитой улитки,
        считавшей, что стены спасут,
До любви, догорающей
        пламенем знойного лета,
До попытки мираж
        над землей удержать на весу…

Но в ладонях всегда
        остается лишь пепел весомый,
Птичья щебень в ушах
        да прогорклая радость в душе,
И спасенье нырка
        сотоварищи в жидкую кому
Нам не светит уже,
        а верней – не спасает уже…

… Отправляю письмо
        адресату в другом измеренье,
Констатирую дождь –
        остальное не стоит строки.
Виртуально пред Богом
        нельзя упадать на колени,
А реальностью правят
        предатели и дураки…

Получившие дар
        животворной, осмысленной речи,
Мы не ведаем вовсе
        того, что упорно творим…
День давно на исходе.
        Вернее и властнее вечер,
Где закончится Словом
        все то, что и начато им.

Нам, убежавшим... (Лирика / философская)

Нам, пропитавшимся насквозь
Вагонным угольным уютом,
Ни повидать не привелось,
Ни попрощаться по-людски,
И только праведная злость,
И только грешная минута –
Вот все, что утешало нас
В минуты муки и тоски.

Пути назад заметены,
А перспективы все короче,
Но в этом нашей нет вины,
Но в этом чья-то воля есть…
Осколки взорванной страны,
Мы – дети непроглядной ночи,
Но наша – духа нищета,
И наше – Царствие Небес.

Женщине (Лирика / стихи о любви)

Улыбкой быстрой, острой строчкою,
Дверною порванной цепочкой,
Пустым стаканом, многоточьем
Коротких связей, долгих жен,
Далеких странствий вечной жаждою,
И спазмом солнечным и влажным
От поцелуя, что однажды
Был на руке твоей зажжен.

Виток (Твердые формы / запад (сонеты, канцоны, рондо))

Открыв глаза, увидим с изумленьем
Ковры долин, далеких гор края,
Тугих ветвей узорное сплетенье,
Живой хрусталь бессонного ручья.

Здесь – никого. Лишь рыбы, птицы, звери,
Лишь память о захлопнувшейся двери,
И воздуха волнующий объем.

И мы, обречены на постоянство,
Получим в дар и Время и Пространство,
И Каином младенца назовем.

Триптих предновогодний (Лирика / философская)

2. Правая створка
Когда замирают будни, отточьем отбив «засим»…,
Отродье ошибок трудных и краткости братец с ним
Устраивают попойку, а нет бы – нетленку гнать,
И ты норовишь не в койку, ты тихо идешь в кровать.
…Ночные теплы объятья, да холоден взор с утра,
И женщина в легком платье прекрасней всего – вчера.
Вчера разговоры лучше и чище негромкий смех,
А шанс на любовь – как лучик: он светит, но не для всех.

3. Центр
Когда календарь роняет последний в году листок,
И горьким искрится раем морозный пшеничный сок,
Тогда заскорузлым пальцем грозит тебе Дед Мороз
За то, что свечой бенгальской ты мало огня донес
до тех, кто огня просили, а сами – же нет! – гореть,
Кто требует: «или-или» - точней: «кабала иль смерть»,
Ведь сказано: «Дай просящим», а после не плачь, держись…
Поскольку по-настоящему убить может только – Жизнь.

Бред при 40 градусах (Лирика / городская)

Баллада о старике (Поэмы и циклы стихов)

Он шел, опираясь на крепкую трость,
Во мраке сыром и слепом,
Где холод пронзает пространство насквозь
И гостем сидит за столом.

У нужного дома помедлив слегка,
Справляясь со страхом в груди,
Старик постучался, и чья-то рука
В окне поманила: «Входи!»

Вошел. Ощутил ароматы тряпья
И тысяч перловых супов.
Во мгле коридора терялись края –
Пристанище крыс и клопов

Хозяйка (из тех, на которых гляди
Хоть век , не запомнишь лица)
Сказала: «Ну, здравствуй. Я вижу идти
Ты твердо решил до конца.

Пробил исполненью желания час,
Прошел ожидания срок.
Осталось добавить последнюю часть
В кипящий огнем котелок. ..»

- Я знаю. Я долго решиться не смел –
Загадка была непростой:
Я должен был взять с собой все, что имел,
Придя без поклажи, пустой…

- И что же?
- Да, что же… Я продал свой дом,
Как будто собрался в побег.
Купил его кто-то со всем барахлом
И выдал мне банковский чек.

Я вышел на улицу. Молвил: «Свершись!»
И сжег этот узкий листок…
Я сжег все, что нажил за долгую жизнь,
А пепел собрал в кошелек.

Вот, ведьма! Возьми. И не медли – ответь,
Задача была ль решена?!»
Смотрел на нее он бледнее, чем смерть,
И молча кивнула она.

Присядь, – предложила, – в ногах правды нет,
Осталось всего полчаса».
Старик на скрипучий присел табурет
У двери – и ждать принялся.

О чем он мечтал, непреклонен и крут,
Что видел, уставясь во тьму,
Чем грезил, чем жил эти тридцать минут,
Известно ему одному.

Но вот и пришел ожиданью конец,
Свершив колдовские дела,
Вернулась хозяйка и темный ларец
С поклоном ему подала:

– Тут склянка прозрачная из хрусталя
В свинцовой оплетке тугой.
В ней солнце июля, и снег февраля,
И брошенных кладбищ покой.

В ней ужас птенца, что упал из гнезда,
Разбившись о камень двора,
В ней свет, что к Земле посылала звезда,
Погасшая только вчера.

И если решишься ты зелье испить,
Сомненьем напрасным не тщась,
То юность сумеешь свою возвратить…
…Но только запомни: на час!

Поднялся старик, принимая флакон,
«Спасибо» хозяйке сказал.
И вышел из дома на улицу вон,
И медленно прочь зашагал.

Без дома, без денег, без близких, без сил -
Он счастлив стал ныне и впредь:
Он юность с собою свою уносил,
И мог за нее умереть.

И город его подхватил, как река -
Вместилище тайн и чудес,
Когда он шагнул в него из тупика…
… И выпил настой
                … и исчез.

Ученики (из цикла "Оркестр") (Лирика / философская)

А за ним зазмеились текучей чертой —
За фигурой фигура, чета за четой,
Из тщеты гефсиманских полночных бесед,
От лампадного света, да в солнечный свет.

И хрустя придорожным колючим песком,
Уходили стыдливо и розно
В никуда, ни за чем, лишь бы вдаль, да пешком,
А вдали — лишь бы сердце да слезы.

Уходя, обретали жилье да былье,
Застилали былье по жилью, как белье,
На постели, где грешная корчится ночь...
И ни ей не помочь, ни себе не помочь.

И скрипач, проклиная судьбу и страну,
И с какой-то последней улыбкой,
Словно вену ножом, перерезал струну
Почерневшей от ужаса скрипки.

Потому, что ни чуда уже, ни креста,
Но хоть боли! — Душа не была бы пуста.
Чтобы только не петь для убийцы-царя,
Потому, что лимонная встала заря,
Потому, что напрасно погасла звезда,
И не толпы под небом, а стаи...

Потому, что из сада идут в никуда
Рыбари, на ходу прозревая...

Похоронная для Дракулы (Лирика / философская)

Они ехали на Запад, а попали на Восток.
О, йо!
Они ехали на Запад, а попали на Восток.
О, йо!
Во стеклянный вертоград, где приезжему был рад
Каждый встречный-поперечный – не ищи пути назад.
О, йо!

Они ехали на Север, а приехал и на Юг.
О, йо!
Они ехали на Север, а приехали на Юг.
О, йо!
Им хотелося во льды, да не минули беды –
Затянула их пустыня, где ни тени, ни воды.
О, йо!

Они шли за горизонтом, а прошли за горизонт.
О, йо!
Они шли за горизонтом, а прошли за горизонт.
О, йо!
И узнали почему жить на свете ни к чему,
И когда они вернулись, привезли с собой чуму.
О, йо!

Шаманский бубен (Лирика / философская)

До мурашек по коже – язык первобытного ритма:
Без него мне не жить, без него одиноко и пусто.
В этом рокоте ровном – пророчество гибели Рима,
А словами камланий со мной говорит Заратустра.

Возвращу имена каждой твари и каждой травине,
Умываясь росой и короткими злыми дождями,
На лохматом коне проскачу по бескрайней равнине,
Попирую на равных со славными в битвах вождями.

И расправится Время под гулким вселенским напевом,
И проЯснится взор, что испорчен углами и смогом,
И заплачет по мне безымянная смуглая дева,
Провожая на встречу с единым и радостным Богом.

… Пропади она пропадом, осень районов и парков,
Серый дождь нескончаемый, словно протечка из крана…
Серый город дымящийся блеклым предзимним огарком,
Я тебя разбужу. Я принес тебе бубен шамана.

Музе (Лирика / философская)

В Ливийской пустыне под россыпи звезд
Слетал ко мне черный предутренний дрозд,
И мы с ним делили одну на двоих
Краюху из скудных припасов моих.

И черная кошка в холмистой стране
Ходила сторожко обедать ко мне –
Наверно ей нравилось вместо со мной
Глоток молока заедать ветчиной.

Но где бы я ни был, под небом любым,
Я черною женщиной вечно любим,
Что молча внимает летучим речам
И каплями жизнь мою пьет по ночам.

Я сказал... (Лирика / философская)

Я узнал, что слова изменяют податливый мир,
Бесконечно пространство, пластичное, как пластилин,
Я сказал – на свободу! И рухнули стены квартир,
И теперь я один. Я сказал, что останусь один.

Только ночь надо мною, в которой и проблеска нет,
Я сказал: расступись, но от темени скрыться не смог…
Я сказал: будет свет… Но не вижу ожиданный свет,
Потому, что не Бог. Потому, что я все же не Бог.

Бездна (Лирика / философская)

Ты хранишь во тьме кромешной
Аргументы падших душ,
Твой хозяин – Ангел грешный,
Скорбный дольний Скарамуш.

Ты – ночного перепутья
Череп черный, прах ничей…
Ты – дыханье мертвой ртути
Наших медленных речей.

Ты – душа продажной девы,
Переулка гулкий мрак,
Яд в бокале королевы,
Спящий северный барак.

Ты – безмолвная обида,
В кислом сердце – червячок,
Ты – убитого шахида
Хладно гаснущий зрачок,

Ты всегда таишься рядом,
Змейкой в черепе коня…
Ты живешь добротным адом
Где-то в прошлом у меня.

Слово (Лирика / философская)

Ностальгия

Памяти Татьяны Ильиной (Лирика / городская)

Может быть, еще невольно
В дебрях Мюнхена и Кёльна
Нам однажды станет больно
И захочется кваску...
Что же – значит, торопливо
Выпьем шнапсу или пива
(безопасного разлива)
И развеем грусть-тоску.

Нам залечат наши раны
Экзотические страны,
Бодрым бытом чемоданным
Мы наполним отпуска.
Будет небо голубое,
И приятный шум прибоя,
И забвение слепое
Среди моря и песка.

... А в Москве опять недужно,
И опять повсюду лужи,
И печалями нагружен
Колокольный перезвон...
На Тверской машины воют,
И сердечко чье-то ноет
От того, что наш с тобою
Изменился телефон.

"То ли год неудачный..." (Лирика / философская)

Стыдно, зябко и одиноко,
Словно в тамбур отлить зимой...
Ни каратели, ни пророки,
Жди, не жди — не придут за мной.

Вторая попытка (Лирика / философская)

Я стоял на баррикаде
Из бутылок и бумаг,
А еще писал в тетради
Несерьезно... кое-как.

Я святым не разу не был,
Я в постах не видел прок,
Я глядел ночами в небо,
Сквозь тяжелый потолок.

И в тюрьме чужого дома
Долгий-долгий срок отбыл,
И еще, впадая в кому,
Девку красную любил.

Не дороги, а дорожки
В этом мире проложил,
Враждовал не понарошку,
Также впрочем, как дружил.

И в суде другом, небесном,
Там, где тесно между всех,
Будет найден легковесным
Каждый мой телесный грех.

И пошлют меня обратно
Чуть распухшего от слез,
Чтобы все прожить как надо,
Все прочувствовать всерьез.

Мимо врат святого сада,
Мимо пламенных чертей
Под завистливые взгляды
Остающихся людей.

Я спущусь подобен тени,
Забывая каждый миг,
Все, что в прошлом воплощенье
Заработал и постиг.

Я спущусь, теряя в весе,
Не спеша, не в суете,
Я явлюсь как дар небесный
В женском теплом животе.

Но потом, в плену пеленки,
Перед тем как засыпать,
«Здравствуй, мир!» – скажу тихонько,
Чтобы мать не испугать.

Бомж (Лирика / философская)

Он со старой картонкой, безумен и груб,
От мороза укутанный в черный тулуп,
Краснолицый, трясущий короткий костыль,
Безразлично приемлющий снег или пыль –

Собирает рубли в меховой малахай,
И колышется в кашле: кури да перхай.
И махорочку-крупку с тупым забытьем
В самодельную трубку трамбует ногтем.

Пробегай… И привычно реши – не смотреть!
Брось монетку – зачем тебе мелкая медь?
И от хриплого вслед пожеланья ожгись.
Это жизнь. Хоть она непохожа на жизнь.

Глядя в лужу (Лирика / философская)

Где-то там маячили поля,
Города угадывались смутно,
Горний мир – небесная земля –
Приоткрылся ровно на минуту.

Горний люд, сновавший делово,
Кто я, догадаться мог едва ли,
И боюсь, меня не за того
В этой дальней дали принимали...

Железнодорожное (Лирика / философская)

А сегодня, захлопнув купе, как сундук,
Под мерный колесный стук,
Я еду, как едет в кармане билет –
У меня провожатых нет.

То метели снаружи снуют в миру,
То лето шуршит в траве –
Я еду один, и один умру
В закрытом своем СВ.

И мне некому будет сказать «прощай»,
Уходя не таясь – тайком.
Расплатившись сполна за постель и чай
С равнодушным проводником.

Словно бросив на полке свой чемодан
С опостылевшим чем-нибудь,
Я вздохну поглубже, рванув стоп-кран,
И покину гремящий путь.

В черном-черном поле, где нет огня,
Под прицел комариных жал
Я сойду... И никто не встретит меня –
Как никто и не провожал.

"В детстве только..." (Лирика / философская)

Дед не гонит. Правит величаво.
На шоссе родного Подмосковья
Он ГАИ нечастое встречает
И кивает – чуть ли не с любовью.

Я лежу. Мне видно только небо,
Словно мы не едем, а летаем,
И о странах, где покуда не был,
Я сквозь дрему медленно мечтаю...

... о морях и обо всем на свете,
Сон прозрачно трогает ресницы...
Как спалось мне в дедовской «Победе»,
Так нигде с тех пор уже не спится.

Художник (Лирика / философская)

Ах, да, еще в шкафу на верхней полке есть
В зеленой пачке чай. Пора б его достать.
Названье у него простое: «тридцать шесть»
(Не знаю, почему. Не видел «тридцать пять»).

На службу не спешу: художнику – лафа,
К нему менты и те приходят на поклон,
Поскольку есть у них бюджетная графа,
Куда наглядный стенд пристойно занесен.

А скоро Первомай – уже вовсю апрель!
Грядут ведро белил и кумачовый цвет,
И на недельку в стол исчезнет акварель,
И вылезет на свет трехслойный трафарет…

… Все минуло давно. Украли во дворах
И чистое белье, и старые столбы,
Во встреченных глазах – жестокость или страх,
Зависимость от зла, иллюзий и судьбы.

Но то, что свыше, НЕ пропьешь и не продашь,
И небо на меня глядит из мутных луж,
И вечером блестит на полочке гуашь,
И в темном пузырьке волшебно пахнет тушь.

Семь смертных грехов

Зависть (Лирика / философская)

Взойди к вершине, выиграй на скачках,
В бою воздушном примени таран,
Закончи триумфально то, что начал,
Открой друзьям наполненный карман,

Мир обойди, измерь его ногами,
Создай в реторте философский камень –
Любой из этих доблестных шагов,

Что явлен для других подобьем чуда,
Ведет с собою радости – минуты –
И армию пожизненных врагов.

Лень (Лирика / философская)

Я и песен-то не пишу
                    не звеню струной,
И в глаза уже не гляжу,
                    хоть зову женой.
Надо выйти и бросить ключ,
                    и опять с сумой...
Только что-то погас мой луч –
                    путеводный мой.

Так и будет висеть камзол
                    да ржаветь – мушкет.
Так и стану хлебать рассол
                    и встречать рассвет,
Глядя в мутный проем окна
                    на дождливый день...
Эх, подняться б, послать бы на...,
                    но и это – лень.

Чревоугодие (Лирика / философская)

А следом – рыба. Белое «Шабли» –
Ему душа, как передышке, рада…
Лежат улитки в листьях винограда,
Осетр, словно крейсер на мели,
застыл, пропитан сочным «бешамелем»,
В паштете птичьем запах трюфелей…
Плоды дерев, кустарников, полей,
Копченые миноги и форели…

…Уже за полночь. Подустав слегка,
Хозяева зовут в библиотеку,
И там беседа, превращаясь в реку,
Течет среди сигар и коньяка.

Затронут Кант, и Бахман, и Светоний,
смешной Катулл, дотошный Геродот.
Вот к музыке изящный поворот,
И кто-то из гостей на саксофоне
играет под сурдинку сложный блюз,
Поет хозяйка арию Розины,
Трещат полешки в глубине камина,
И сытая лежит на сердце грусть.

День за день. Вечера за вечерами.
Все уже смокинг, все тесней корсет,
И кажется – Страны и Бога нет.
И кажется, что только Тьма за нами.

Алчность (Лирика / философская)

А то – застыть соринкой в друзе
Высоких, солнечных окон,
Покуда булькает в джакузи
Из жаркой женщины бульон.

А то – побыть кастильским мачо,
Возглавить Красноярский край,
А то еще – пристроить к даче
Собачью будку и сарай.

Еще – чтоб уважали дети!
Еще – чтоб жить за сотню лет.
Еще – чтоб рейтинг в Интернете,
И чтоб бесплатный Интернет.

Еще – постой! – еще не хватит:
Двойную дозу сквозь иглу...
И все. И сто рублей к зарплате
За счет убогой на углу.

Гордыня (Лирика / философская)

И ходим мы, в серые сукна одеты,
По сорному миру кружа,
По белому свету – по черному свету,
И рай наш в размер шалаша.

Но как же гордимся мы маленьким раем
И волглым своим бытиём,
И острые камни в запас собираем,
И горькие гимны поем.

И Вестника, если в сиянии грозном
Он спустится к нам на порог,
Мы холодно встретим и холодно спросим
За все, что не додал нам Бог.

Не трогай нас Песнью благой и великой,
Лети себе в небо скорей.
Нам дороги ближние, смертные лики
Земных, а не горних царей.

Устав от попыток и реинкарнаций,
Остывший мы пестуем пыл...
...Трубите, трубите – зачем подыматься
Из наших уютных могил?

Гнев (Лирика / философская)

Она грядет. Она пророчит муки,
Спешит, как будто может не успеть,
И рядом с нею – вечные подруги:
Безумие, Безверие и Смерть.

И кажется, что больше нет на свете
Ни милости, ни храмов, ни творцов,
Что даже новорожденные дети
Повинны плахе за грехи отцов.

Во имя Гнева мы запорем старцев
И отдадим на поруганье дев,
Как просто быть безумцем, и казаться
Пророком, если в мире правит Гнев.

Тот будет долго у нее в фаворе,
Кто меч воздев, навек отринет щит,
Не дрогнув, мать повесит на заборе
И Родину на части расточит.

...Она нам лжет – и помыслом, и словом,
Она клевещет – вот ее клинок.
Но верим мы, и ей подвластны снова,
И тот лишь благ, кто отрешиться смог.

Сладострастие (Лирика / философская)

Утром скомканы позы, и фразы изломаны странно.
Океанский отлив. Охлаждение. Позднее "зря"…
Лишь неяркие блики в бесцветных глазах окаянных
Оставляет на память о пламени ночи заря.

Мечем зерна, не глядя на борозду Божьего плуга,
И выпалывать всходы зовем равнодушных врачей.
Мы увидимся вновь, но едва ли узнаем друг-друга,
Мы не помним имен, но и это – в порядке вещей.

Уходи, унося углубления, линии, жесты,
Стань кому-то невестой, кому-то потом и женой…
Но останется пеплом дотла прогоревшее место
Где-то в сердце – от ночи, давно проведенной, со мной.

Злые стихи

Эпигону (Лирика / гражданская)

Пожил поэт – погиб поэт,
Как водится – «невольник чести»,
Зато радетели на месте,
Им, как всегда, и счету нет.

Посмертный ряженый припляс,
Хмельное шествие с иконой,
Пир вурдалаков-эпигонов  –
От них избави Боже нас!

У хама кругом голова  –
Сосать триумф чужого века!
Кровавым бисером по снегу
Богато брошены слова.

Нет, из чужого топора
Своей похлебки не отваришь…
Жив эпигон, но он  – опарыш
В открытом, раненом «вчера».

…Создать не в силах ничего,
Поэта славой соловея,
Ты, эпигон, куда мертвее
Давно погибшего – его.

Поэт в России (Лирика / гражданская)

Смолкает в городах разноголосица,
Опять по кухням шепот, по углам…
Учите кодекс. Может быть придется
С его статьями побрататься вам.

Нет, не удастся в спячку лечь медведями:
Разбудит поколение волчат.
Дом – не спасенье. Добрые соседи,
Как прежде, отследят и настучат.

Сибирь освоим. Выкопаем золото.
И выплавим железо из кровей.
И вновь застонем: потеряли что-то
По темноте и глупости своей.

Гуляй, рванина! Выходи на площади
Под зоркий и бесстрастный черный свет.
Поэт в России – он, конечно, больше…
Но больше ни минуты – не поэт.

Новая история (Лирика / гражданская)

Опасны горы, злобны веси,
Никто грядущему не рад.
Глаза народов и конфессий
Кровавой жаждою горят.

Не дети – пасынки державы, –
Неузнаваемы во мгле,
Сошлись на бой не ради славы,
Но ради смерти на Земле.

О дружбе (Лирика / философская)

Платон дешевле истины, дешевле… -
Он  это столь внезапно узнает,
Что видит пред собою плечи, шею,
А выше – искривленный словом рот,

но нет лица.
                    Зато все громче крики.
Акустика – подруга пустоты…
Столетьями орущие безлики,
И хищны их распахнутые рты.

И гулки издаваемые кличи,
Железным эхом праведных времен…
Прости меня, Господь, за еретичность,
Но мне дороже истины Платон.

Басня (Лирика / философская)

Спросил его ключарь: «Чего шумишь у входа?
Зачем ты приволок дурацкий реквизит?
Специально ж от таких вот ряженых уродов
Здесь дверь и заперта. Не вишь – замок висит?»

- Так я ж не просто так! Я высших сфер ревнитель! -
Отвергнутый Петру тут принялся орать.
- Да кто ты есть?! Швейцар! Небось, не Вседержитель!
Зови Его сюда. А с ним Евону Мать!

- Не смеешь не пущщать! Подумаешь, - привратник!
Да я при жизни был властитель дум, сердец!
Почетный хлыст, баптист, ессей, пятидесятник
И вот еще – гляди! – заслуженный скопец!

- А ну, фильтруй базар! Не оскорбляй святого!
Подай мне пальмы ветвь, и арфу, и хитон!
Взглянул устало Петр и тихо молвил слово,
И слово было – Бог. И слово стало – стон.

Ступай, - сказал он, - прочь. Иди по той тропинке,
В заоблачный овраг – там указатель есть.
Там вас таких – толпа. Там гам и вечеринки,
И там таких святых, как ты, дружок, не счесть.

Там тоже надпись «рай» - пробита трафаретом,
Там крылья из пера подушек и перин,
Там можешь быть святым, а можешь быть поэтом,
Хоть серафимом стань для этих палестин.

Кто прожил жизнь, как ты – тому овраг награда,
Фанерный парадиз – приют вам на века.
И не стучите в Рай. И не просите Ада -
Ни Богу свечка вы, ни черту кочерга.

Ни грешник, ни святой – продукт больного века,
Поддельный индивид, несбывшийся пророк…
При жизни на Земле не ставший человеком,
На небесах лишен ты выбора дорог.

Суров был старый Петр. И речь его звучала
Как Высший приговор. Увял Акакий, смолк…

Мораль: не будь, как он. И с самого начала
Пойми, что Бог один. И неподделен Бог.

Обвинившим меня (Лирика / гражданская)

"…Но пока я живу – помолчите про Господа Бога…"
Ю. Гончаров

Даром слезы растратив при тех, кто не тратится даром,
Сожалея о тех, кто не духом, а жалостью нищ,
Наконец-то и я обвинен в разжиганье пожара,
Как любой, зажигающий свечи во мгле пепелищ…

Потерявшим лицо не к лицу сожалеть об утрате,
Хоть трава не расти для того, кто заведомо прав…
Мир, живущий под бомбами лучшей из всех демократий,
До чего ж ты свободен, речист, голосист и кровав!

Мы всем этим болели – сегодня подводим итоги.
Мы несли убежденья по свету огнем и мечом…
Ваш черед, но при этом – не надо о Господе Боге.
Это – выбор для нелюдей. Люди и Бог не при чем.

Нет, свеча – не пожар. В ней горят покаянье и опыт,
В ней надежда живет, исцеленье болезней и ран…
… Вот и призрак известный покинул пределы Европы.
Жаль, не сгинул совсем – жаль, что лишь пересек океан.

Мысли вслух (Лирика / философская)

Я с тобой рассчитаюсь, Страна,
След оставив овчаркам и страже,
Мне однажды дорогу укажет
По степному пространству луна.

Я нашел потаенную дверь,
Я тебе твою долю отмерил,
Не просил, не боялся, не верил –
Вот и ты не проси и не верь.

Я с тобой рассчитаюсь, Страна,
Все отдам до последней заплаты,
Только душу мою под бушлатом
Ты забрать у меня не вольна.

Как последнюю пайку ворье –
Не возмешь.
Не твое.

Весенняя чернушка (Лирика / гражданская)

Дед Пафнутий рыжий
Щурится на флаги -
Дед закочерыжил
Полсела в гослаги.

НА ЗАМЕТКУ

Людям маленького роста
Морды бить легко и просто,
А тому, кто так высок,
Надо гирькою в висок.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЯЛКИ

Толерантность
Многонациональный еврейский народ.

Самокритичность
Многонациональный русский народ.

Неполиткорректность
Многонациональный американский народ.

Прозорливость
Многонациональный китайский народ

- ВСЕ ЭТО НАС К КОММУНИЗ(ь)МУ ВЕДЕТ…

ИЗ ПИСЬМА ДРУГУ

… И мы живем, совсем не беспокоясь,
И смотрим по ночам цветные сны,
Мы затянули туже бронепоезд
На похудевшей талии страны…

ИЗ ПИСЬМА ВРАГУ

Приходи ко мне, мой враг,
Приходи под общий флаг,
Стань мне близок, неприятель,
Через общий знаменатель.

Мене. Текел. Фарес (Лирика / гражданская)

Ведь сколь ни клянись, не добавится весу ни грамма,
И сколько ни пей, а ни дня не прибавится к сроку.
И снова однажды погонят торговцев из храма,
А там и другие начнут собираться в дорогу…

Давай подождем. Посидим. Пусть окончится давка.
Тем более, нам за пальто в гардероб не ломиться.
Сосчитано. Взвешено. Разделено. И по справке
Нам выдано на руки вместо имперских амбиций.

Другие придут, маршируя парадной колонной,
Не глядя на стены, где надпись старинная вьется,
Поблекшие буквы моргают усталым неоном –
Сосчитано. Взвешено. Разделено. Не вернется.

К национальному вопросу (Лирика / гражданская)

И вино прокисло в кружке,
Стала злобною старушка,
Та, что нежною была,
И щербатою усмешкой
Мир пугает. Ну, дела…

Ходят Ваньки, Таньки, Стешки,
Раздувают головешки,
Точат финские ножи.
Собирают войско божье
Да кричат: «Ату! Держи!»

Были морды, стали рожи,
Каинова сыпь на коже,
Ражая на сердце ложь:
«Я убью тебя, прохожий,
Али ты меня убьешь!»

Станем жить в стране хорошей,
Беспечальной, нетревожной –
Вы нам дайте только срок!
Внутривенно и подкожно
Любит нас наш добрый бог…

Вот он! Вот он – неваляшка –
Из нагрудного кармашка
Просит кровушки людской…
Красно брашно, пенно брашно –
Пей! Да сердце успокой!

Колыбельная (Лирика / гражданская)

В этот час неспящих нет:
В будке спит патрульный мент,
И, набравшись от души,
Спят в салатах алкаши.

Спят в коробочках бомжи,
Спят колючие ежи,
С депутатом депутат
Тоже тихо, нежно спят.

Спит на улице таксист,
Спит с гранатой террорист,
Спит скинхед, и спит еврей
С бородою от бровей.

Спят и совесть и вина,
Спит огромная страна,
Видит тихий сон во сне
О дневной своей тусне.

Спи детеныш. Баю-бай.
Маму с папой не ругай,
Что не спавши как-то раз
Завели тебя у нас.

Завтра будет новый день,
Уползет в подвалы тень,
И пойдем мы, не спеша,
В ближний лес будить ежа.

Война в Ираке (Лирика / гражданская)

Ей бросили перстень – он канул в пески –
Движением царственной вялой руки,
И скоро у трупов в армейских гробах
Все тот же песок захрустит на зубах.

А позже – я знаю, о чем говорю –
На блюде песок подадут и царю,
И перстень свободы вернется в страну,
Начавшую пыльную эту войну.

И сбудется вновь, что однажды сбылось:
Истлеют полотнища звезд и полос,
И в горном собрании каменных лиц
Песок заструится из мертвых глазниц.

Средний человек (Лирика / гражданская)

А когда мне хочется чистой манны,
Чтоб забылись все: и жена, и дети –
Я, как долгий Будда, гляжу в экраны,
Занимаюсь серфингом в Интернете.

Там товаров горы, событий ленты,
Куча мест, куда бы поехать летом,
Там ругают Папу и Президента,
И все площе делается планета.

И все тоньше делаются скрижали,
И все меньше заповедей досадных,
Но зато занятней, зато кинжальней
Холокосты, войны да интифады…

Что ж, я вмажу сто за Отца и Сына,
И еще за Матерь отдельно вмажу -
Каменей и крепни, моя дубина,
Собирайся племя лихих и ражих!

Мы своих врагов раскатаем в пиццу,
А поверх для вкуса друзей накрошим,
Зеркала завесим, забудем лица -
Из-под них однажды проступят рожи…

… Ой, болтаю лишнего, как бездельник,
Это я того – не сдержался просто…
Я ж как все, то чайник, то даже веник,
Не пашу, не сею, питаюсь просом…

Из книги "Осенняя ностальгия"

На смерть жены поэта (Лирика)

Милые, глупые, долгие мелочи –
Их не хватает теперь,
Для поэтических стареньких девочек
В небе – особая дверь.

То, на что жизни свои они тратили,
Словно живя не одну,
Горние знают и так дознаватели,
И не вменяют в вину.

Вечный разлад с сыновьями и дочками,
Навыки прачек, портних,
Муж из котельной идущий со строчками –
Все это было у них.

Пьяные читки, похмелий прострации,
Злые ухмылки подруг,
Краткие праздники дня публикации,
Сбитый два года каблук.

Денег – гроши, неустройство бездонное,
Дома тоска и дела...
Но в этой жизни однажды Мадонною,
Каждая все же была.

Мы проводили вас, милые девочки,
Кладбища скрыты плющом...
Вы стали частью пронзительной Вечности
Даже при жизни еще...

Московское (Лирика / городская)

Ловлю на лицах начинки транспортной
В норах глаз отчаянья мышь.
Но я — горожанин.
Что в мире прекраснее
Скатов московских зеленых крыш,
Особняков, затаивших эпохи,
Теплого камня улиц старинных,
И вечеров с фонарями — крохами
золота — в теплом ультрамарине.
Бьется во мне изначально под кожей
Улиц стремительных этих пульс.
Я — москвич. Потому, возможно,
Я всегда и везде тороплюсь.

Меня укоряют холсты в Лаврушинском
За сумасшедшинку вечной спешки,
Мне н е о б х о д и м а отдушина,
Чтоб постоять, поразмыслить, помешкать.
И мало моих телефонных знакомых
Слышат за шорохом жестких мембран,
Как бьют во мне руки беззвучного грома
В круглый игрушечный барабан.
Тогда я, от одиночества скорчившись,
Накручиваю, срывая диск.
Словно в горах цепляюсь ночью
за что попало.
Лишь бы не вниз.

Друзья мои, до событий чуткие,
Чуют, что я в бреду и в болезни,
Что нервы рвутся, трясутся руки
От гулкого звука полночных лестниц,
От звонкого скрипа паркетов старых,
От тяжкого, душного запаха пепла.
Что я превращаюсь в огрызок, огарок
Души, замурованной в слякоть тела.
И честно неврозам моим соболезнуя,
Обходят все ж телефон стороной.
И только гудки — опасней, чем лезвия
В комнате движутся рядом со мной.

И я швыряю о стенку звуки —
Пусть сыпятся горсти звонкого бреда!
Я в город свой простираю руки
Со всем, что им давно исповедано.
И теплую свежесть мне дарят парки,
И вдруг бледнеет всевластье ночи.
И дарит мне мука свой главный подарок —
Преддверие строчек...

Я — москвич. Я люблю приезжих,
Когда их не много. И не в магазине.
И утром вокзалы московские, бешеные
Лечат меня от ночного бессилья.
Рязанцы с кошелками бодро толкаются,
Грузия смотрит на женщин, облизываясь...
Как хорошо, что Москва такая:
Странноприимная, гордая, близкая...

Пахнет асфальтом, промытым и розовым,
Словно вон там начинается море.
Кажется праведным стать — не поздно,
Кажется добрым быть — не позорно.

Кажется — это московское утро
В жизни моей еще самое первое...
Кажутся люди родными и мудрыми.
Я — москвич. Потому, наверное.

Диалог в Лефортово (Лирика)

Завидую. Все ему в жизни просто:
Баба так баба, тюрьма так тюрьма...
Что ж я-то от всяких заумных вопросов
Мучаюсь и схожу с ума.

Вова неглуп: рассужденья складные
В споре нанизывает торопливо –
Разве же можно прожить на зарплату?
Где социальная справедливость?

Гнусно стоять за куском у кормушек!
Колбаса сама, как собака, кусается!
Оставьте в покое, товарищ, душу –
В отсутствие денег душа – без разницы.

Что бытие наше? – вечная гонка,
В толпе дураков марафонский бег!
Не хватает одного в экономике:
Надбавок за дерзость и интеллект...

Сказал и глядит вот эдак – искоса.
Мудрость в глазах лесная, совья...
Дескать, на-ка, приятель, выкуси,
Попробуй сломить мою философию!

Молчу. Потолок у камеры каменный,
Трещинами ослабленный паутинно.
В стальной двери глазок для охранника,
Лампа горит надо всей картиной,

Которую назову натюрмортом,
Хотя живые в ней дышат души...
Вот только у душ такие морды,
Что век бы их и не видеть лучше.

Но я не верю, что каждый с ребячества
Уже готов занимать ячейку,
Бороться за план, за Альенде, за качество,
Не отходя, проверять чеки...

Зачем тогда жить в этой грязной луже
С порядковым номером «век двадцатый»,
Коль все животное нам не чуждо,
И все человеческое – не свято.

Тут и мой оппонент согласен,
Он тоже томится, не меньше, чем я,
В мире однообразно-прекрасном,
Где сознанию тошно от бытия.

И наши тезисы неспоримы,
И каждый факт приведенный – точен.
И недовольство от Третьего Рима
У нас одинаково сильное – очень.

Но день, когда двери откроются в клети,
Когда мы выйдем из этих дверей,
Докажет что мы с моим другом дети
Разного племени, разных зверей.

Разными будут и судьбы наши,
И разные истины с нами по жизни,
Хотя мы давились одной кашею
Благ развитого социализма.

И кто был прав, и был ли хоть кто-то,
Рассудит время нового срока.
Дожить бы до дня, как откроют ворота,
Дожить бы до нового диалога.

Какие красивые осени... (Лирика / философская)

Предсказано было оно – и не раз, и не два
(пророки давно при дорогах народом распяты).
В провинциях смута, плебеи качают права,
И смута в когортах, и стали ленивы легаты.

Уж их не послать в устрашающем пешем строю
Нести на мечах судьбоносную волю трибунов –
Никто не согласен погибнуть в далеком краю,
В холодных лесах от ударов оборванных гуннов.

Ослабло строение. Трещины. В трещинах жизнь.
И замысел зодчего более глазу не явен...
Торгуют сенаторы, Цезарь же все возлежит,
И, о, громовержец! – как все-таки дует с окраин.

Преддверии смерти. История сбросит виток.
Игрушечный мир распадется волною у мола...
Все чаще глаза отрешенно глядят в потолок,
Но неба не видно, и взгляд опускается долу.

А осень все ярче, а следом сверкает зима –
Природа прекрасней в минуты паденья державы,
Как плат погребальный для горьких, сошедших с ума,
Для славы, которой не стало...
и все-таки – славы.

Юношеское (Лирика)

И за наличниками русскими,
Казалось, воцарились ккисти
Художников с глазами узкими
И с лицами — желтее листьев.

Вставал рассвет свежо и молодо,
Но отчего же, отчего же
Как от чужбины — пахло холодом
От щели под дверьми в прихожей?

Казалось все, что можно прожито,
Казалось дальше — только Вечность...
Я в этот час не верил, может быть,
Что наша состоится встреча.

Прощание с Галатеей (Лирика)

А розовый мрамор засветится в стройной колонне,
Которую кто+то тебя не заметив пригладит.
Безрукий ваятель бессильную голову склонит,
Тебя потрясенно потом разглядев в колоннаде...

Одна розовее, другая колонна желтее,
Но все в них едино от низа и до капители,
И в каждой из них не случилось своей Галатеи,
А впрочем, наверное, так они все и хотели.

Ведь мрамору больно. Резец его ранит и мучит.
Ему непривычны черты человечьего жеста.
Блаженство безликости кажется проще и лучше,
Чем образа сложного грация и совершенство...

И трижды поверив в твои нестерпимые муки,
Ваятель резец на себя обращает оружьем,
И ранит и режет свои вдохновенные руки,
Которые телу и мрамору тоже не нужны...

Прощай, Галатея! Уходит бессильно, бесславно
Безрукий ваятель, в котором твой образ разбужен,
И мрамор не знает, что главное в нем, что не главно,
И Боги не знают, в кого им вдыхать свою душу...

"Тебя мне не понять..." (Песни)

— А ты с друзьями — глуп,
А ты с врагами — горд.
По гороскопу — крут,
А по ладони — слеп.
В симфонии любви
Тебе — один аккорд,
И по земным стезям
Тебе — короткий след.

— А я уже старик
От липкой тишины,
Полуночных “приди!”
И утренних “прощай!”
Ни дома, ни долгов,
Ни братьев, ни жены,
Добра не потерять,
Душой не обнищать.

Еще мне тратить кровь,
И плакать и хотеть,
Чтоб был закат на час,
Рассвет же юн и ал,
Но где-то вдалеке
Меж рельсовых путей
Таится мой тупик,
Смеется мой финал.

— Зачем? Мне не понять.
— А надо ль понимать?
Мой путь лежит кольцом,
Он исключает спор...
Прости и дай тебя
За все, за все обнять,
Поскольку вновь горит
Зеленый семафор.

Вот ссылка на аудио-файл в "Просто-плеер"

http://prostopleer.com/tracks/5689098FKFU

Расставание (Лирика / стихи о любви)

Если ты далеко – становлюсь я дурашлив и зол,
И обиды коплю, и последние деньги транжирю,
С кем попало сажусь выпивать за неприбранный стол,
И сшибаю углы в охладевшей и чуждой квартире.

Мне и город – не город, а так: суета и бардак,
В нем по кругу бегу, словно лошадь в пустом Колизее.
Без тебя я – дурак, а потом – еще больший дурак,
Потому, что усну, и проснусь ни на грамм не умнее.

... На исходе разлуки во мне маета суеты,
Осознанье ненужности прожитых переживаний,
Ощущенье вины, нежеланье укоров пустых,
Впрочем – неотвратимых, как шерсть от кота на диване.

За секунду до встречи я так неуверен в себе,
Как бывает солдат, потерявший сапог перед боем.
Все разлуки похожи на рваные дыры в судьбе. –
В общем, я не люблю никогда расставаться с тобою.

Памяти себя (Лирика / философская)

Это все поминанье по мне?
Грусть утоплена в сладком вине,
Горечь горше от съеденной водки,
Кто-то что-то читает, поет,
Кто-то молча, хотя и поэт,
Разбирается с комьями в глотке.
И озноб надоедливый бьет
Словно ток от промокшей проводки.

Стоп. Вернемся немного назад.
Черным свеже покрыт палисад,
Пахнет краской, землей и печалью.
Брутто в землю, а нетто – в аду?
Будто не было, будто следы
Мы не вместе всегда оставляли,
Словно кони, бредя в поводу
Из далекой и розовой дали…

А сегодня мой мир черно-сед.
Словно этот прикид, что одет
Мной по древней бессмысленной моде.
Словно хлебом накрытый стакан,
Что положен был всем испокон
Облегчить растворенье в природе.
Как на белом столе – таракан,
Что уходит, уходит, уходит…

Склейка. Стоп.
Предыдущий фрагмент.
Врач ненужный, но дошлый, как мент,
Неопрятные хрипы в гортани,
Суетливое горе родни,
Неоплаченный счетчик вины,
И вершиною прожитой дряни
Ощущение слова «Фини…»
В этом, право, судьба не обманет…

Впрочем, тут,
Забегая вперед,
Мы предвидим уже оборот,
А тогда все казалось возможно…
Все казалось, что наш сценарист
Не запишет в земельный кадастр
Эту собственность – дом без прихожей,
Что печатью заверенный лист,
Нашу жизнь все еще не итожит.

Чуть назад.
Ах. Как близко стена.
На которой писали: «Она»,
А казалось, и имя забыто.
Боже! Как же компактно житье!
Да исполнится воля Твоя,
«Не» и память напишутся слитно.
Боже! Светлое имя твое
Я не знаю. И это обидно.

Дальше – в юность.
К любви, к суете,
Впрочем, это напрасно. Не те
Нынче дети, не те идеалы.
Так что проба писать на песке,
Не разрушит единство песка.
Да и лет нам отпущено мало.
Только ноет похмельно в виске,
И рука от попыток устала.

Нет. Не надо.
Крутите кино.
От начала к концу – все равно.
И не надо монтировать кадры.
Крепкой водки сладчайший нектар
Под нестройной пенье гитар,
Провожает ушедших – нестарых.
И забвения милостив дар,
И светла за забвение кара.

Расстрел (Лирика / гражданская)

А мы все просим об отсрочке,
Но глухо вторит воронье
Словам родившихся в сорочке
И уходящих — без нее.

К губам пристынет папироса.
Безвкусный дым щекочет нос...
Из всех незаданных вопросов
Какой успеть задать вопрос?

Охрана трогает затворы,
Спешит — шаги шуршат в пыли...
Каким отвлечь их разговором,
Чтоб им забыть, зачем пришли?

Бумажный лес. Ненужный воздух.
Все нереально — тронь рукой —
Исчезнет... даже наши позы
Не отражаются рекой...

Зачем-то в этом гнойном гаме,
В борьбе во славу тьмы и тьмы,
Нам жить друзьями и врагами,
Но умирать — всегда людьми!

За откровенье надо б свечку,
А тут — свинец и шаг на дно...
И мы все просим — об осечке,
И нам осечки не дано.

"Я пою про тебя..." (Лирика / философская)

А по стенкам обои, и пахнет вчерашним разгулом.
Недоеденный пир, недоспоренный спор, зеркала,
На лице отраженья рельефней рисуются скулы,
Но сейчас похмелят — и уже не уйти от стола.

А в глаза мне глядит, и буравит меня ненасытно
Та, что Богом дана и до веку теперь — визави,
Та, что имя чужое прошепчет ошибкой — и стыдно
Быть заезжим купцом на мирской распродаже любви.

А посмотришь в себя – там обрывки, обломки, окурки,
А посмотришь назад – там кривляется сальный обман.
Не судьба, а дыра, словно в тесном автобусе урки
Беспощадною бритвой отрезали к черту карман.

Я пою про тебя, желтизна потолков и ухмылок,
И осенних дождей, и альбомного юга, и строк.
Мне приснился прибой. Он жонглировал сотней бутылок,
Я хотел утонуть, но вода исчезала у ног.

Дождь (Лирика / гражданская)

Здесь нас тысяча, здесь год за тыщу лет.
Здесь железо да песок, а неба нет.
Горек хлеб, привычна боль, а стон смешон,
И тоска, и нервы, да измены жен...

Только дождь к забывшим слезы льнет глазам,
И дождям тут верят больше, чем слезам,
Тут забыто все, осталась только быль,
Дождь весной, зимою снег; а летом — пыль.

Спецэтапами везет сюда конвой
Горе-горькое да с бритой головой,
И судьба горит в созвездиях погон:
“Вправо-влево... Первый вверх, второй — в угон”.

Все на свете будут кончены срока,
Дождь пройдет, покинут реки берега,
И зальют, затопят дикие места,
Где заборы, да квартиры без креста.

И ни Родины, ни флага впереди,
Грязь дорог месить, как скажут: “Выходи!”
Сквозь бинты тумана капает заря...
Проливным дождем омыты лагеря.

Письмо из дома (Лирика / философская)

Не гляди в них, не надо, пожалуйста!
Победит тебя мука нездешняя,
Ну а коли посмотришь – не жалуйся,
Пропадай, сиротинка сердешная...

Где-то там... что я с этим поделаю?
Не поверят мне люди случайные —
Кружит Птица Беда, перья белые,
У которой глаза — два отчаянья.

Повстречаться с ней — и не расстанешься,
Оглянешься — все сроки просрочены.
Никуда не уйдешь, там останешься,
Где дорог не видать — все обочины.

Да слепые дома за калитками,
Да виденья вослед, да проклятия
Да снега, словно зеркальца, бликами,
Да приходская пьяная братия.

Но трезвеют корявые увальни
И бледнеют багровыми лицами,
Коли встретят случайно на улице
Станционную сказку провинции.

Нет, надежда меня не покинула,
Я вернусь из далекой обители.
Знаю: Птица и Женщина сгинули,
Где-то мертвыми в поле их видели...

Мне бы радоваться Подмосковию,
Мне бы небо приветствовать синее,..
Но птенец на плече — перья белые,
Рядом девочка — руки бескровные,
И глаза у нее — два бессилия.

Книга воздуха

ТИШИНА AD OVO (Лирика / философская)

Свет белый молчалив. А в звуке черном
Бессмысленна бемолей мишура,
Твой alter ego, – дышит Герострат,
Вынашивая замысел коварный…

Но тишина не зла и не глупа –
В ней лопается тихо скорлупа,
Сквозь трещины впуская воздух новый.

И ты, напор среды преодолев,
Свой покидаешь надоевший кров
И обретаешь Хаос, Свет и Слово.

О ЛАКЕЙСТВЕ (Лирика / философская)

Здесь каждый поц готов занять вакантный трон,
И осчастливить тех, кто подползет поближе.
Хотя теперь уже плюют со всех сторон
При жизни,
.................. но и зад при жизни так же лижут.

Лакеи служат но, не проявляют прыть –
Им не работа свет – лишь  воровство да козни,
Увы, но верить в то, что царь пришел царить,
Не в состоянье те,  кто всю войну в обозе.

Лакеям трудно жить в стране больших небес –
Им подавай ключи от погребов, кладовок,
И Богом им – не Бог, а  бесконечный бес,
Он не всевластен, нет, зато хитер и ловок.

К лакеям прочих мест не стоит слать послов,
Там ценят лишь дары, руки боятся длинной…
Послабишь, и послы лишаются голов,
Их режут, а порой еще стреляют в спину.

Скажу опять «увы» – посмертно мы мудрей,
Быть может, потому, что с погребальной тризной,
Уходит и соблазн искать себе царей –
Там те царят, кого мы выбрали при жизни.

Там либо вверх лететь, иль провалиться вниз –
Встречают по уму, отнюдь не по одежде.
В Раю или в Аду полно знакомых лиц,
Лакеям же навек томиться где-то между.

А посему, мой друг, пока еще еси,
Пойми, что малый срок нам дан на выбор места…
И коли привелось родиться на Руси,
То надобно успеть убить в себе лакейство.

РОЖДЕНИЕ ВЕДЬМЫ (Лирика / мистическая)

Тяжелый жар, поднявшийся со дна,
Песок слезы в стекло пустого взгляда
Переплавляет. Но в толпе одна
Есть та, которой лучшего не надо.

Ее не злит толкающийся люд,
Чужая брань нимало не тревожит,
Ей наплевать, куда они идут –
Прохожие, теснящие прохожих.

Ее поднимет эскалатор вверх,
Мелькнет зеленым светофор с испугу,
Она пройдет, как первородный грех
Сквозь белую рождественскую вьюгу.

Глядеть ей вслед не надо – не гадай,
Откуда этой женщины дорога.
Она давно не вспоминает Рай,
Она не ищет милости у Бога.

Ей ведомо, что будущее врет,
Что прошлое замерзло, словно птица…
Еще три шага – и она умрет.
И беспощадной ведьмой возродится.

СКАЖИТЕ, ЧТО У ВАС ПЛОХО или ВОПРОСЫ НЕПОЛНОЦЕННОСТИ? (Эссе)

Много лет сталкиваюсь с такой странной манерой: встречаясь или перезваниваясь с некоторыми своими знакомыми разной степени близкости, слышу от них задаваемый в вариативной форме один и тот же вопрос: «Ну, скажи, что у тебя в жизни плохого? Ну, пожалуйста! А может вот это плохо? А то?» В конечном счете разговор заканчивается либо досадой спрашивающих (вот черт, опять все хорошо!), либо неким покачиванием головы (скрывает!), либо цоканием языка (что взять с недоумка?!).
Вопрос задается как правило в полуутвердительной форме – такая форма изначально подразумевает либо твое «признание» в собственной несостоятельности, либо попытку «оправдаться», либо «разубедить». Пока мне было меньше 30 лет, я еще поддавался на такие провокации и отдавал энергетическим вампирам добрую пинту чистой созидательной энергии, которую лучше бы употреблял в мирных целях. И лишь потом понял, что ни мои «признания – не признания», ни мои «оправдания», ни «убеждения» никому по сути и не нужны. Своим вопросом никто у меня ничего узнать не хочет – люди просто самоутверждаются. Ибо в их философии (именно философии) мне места для успехов и благополучия не отведено. А мои ответы людей расстраивают. Ибо мне, по их прямому и непоколебимому убеждению, ДОЛЖНО быть плохо…

…Помню, мне рассказывала знакомая, как ее маму донимали участливые тетки на одесском пляже, выгуливавшие своих толстых карапузов, у которых щеки виднелись из-за спин: «А что это ваша девочка такая худенькая? Болеет?» Раз двадцать рассказав им о том, что у каждого ребенка своя конституция, и полнота не есть показатель здоровья, мама моей знакомой стала на такие вопросы отвечать кратко: «Болеет». И тетки удовлетворенные отходили, покачивая телесами. А как же. Ну, ясно – болеет! А наши значит здоровы. Другое дело…

Такие вопросы касаются всего. Один из моих друзей всегда спрашивает о моих планах на всякие проекты, а потом старательно сомневается в их осуществимости. Сомневается, иронизируя, утверждая, споря – порой даже кипятясь. А так как проектов у меня бывает много, и процент их реализации не превышает показателей в целом по земному шару, то при следующем звонке он радостно констатирует: «Ну, что я говорил?! Вот видишь!!!» И страшно расстраивается от того, что я уже забыл про те планы, которые не осуществились, и реализую нечто другое.

Отдельной строкой ставлю вопросы о подрастающих детях – особенно тех, которые в порядке. На десять знакомых и даже друзей всегда есть три-четыре (а это высокий процент), которые спрашивают участливо: «А дите ваше как? Что-то оно похудело. Не улыбается. Бледненькое. Мало общительное. Как-то в кроватке лежит неправильно». Далее уже по мере фантазии спрашивающего. И даже если ребенок улыбчивый, позитивный, умный, здоровый и радостный, они снова покачивают головами и цокают языками, уверенные в том, что родители скрывают некую ужасную тайну или, хотя бы, строят общение со своим чадом так, что это непременно приведет к тяжким последствиям.
Интересно, кстати, что аналогичные вопросы в свой собственный адрес такие люди считают жутким оскорблением. Ибо их есть Царствие Небесное, и они на своем пути и в своем пространстве незыблемы. Попробуйте даже не покритиковать – попробуйте лишь усомниться в гениальности их советов и решений – наживете скандал. А если усомнитесь два раза, – сократите общение до минимума. Ну а если и третий раз себе это позволите, – потеряете всякую связь.

По здравом размышлении, подумалось.

… Есть несколько стадий развития комплекса неполноценности, о котором, собственно, и сигнализируют подобные вопросы. Первая – «непризнанность гения». Это когда человек прав всегда и во всем, а окружающее его пространство не в состоянии оценить масштаб явления. В этом случае человек до общения чаще всего снисходит, а в свиту личную допускает самых что ни на есть лузеров, предателей, козлов, халтурщиков – на их фоне виднее яркость его индивидуальности. Всегда весело смотреть на то, как этот человек со своим окружением периодически насмерть ссорится, а потом ничтоже сумняшеся возобновляет прерванные дружбы или набирает на освободившееся место точные копии уволенных. Ибо полезно.
В другой стадии (которая менее ярка, но более занудна) присутствует комплекс бытовой неполноценности – это когда высокие идеалы заменяются в сознании на покупные блага. Эта стадия характеризуется обсуждениями близких с дальними – и всегда в отрицательном смысле. Дескать, муж плохой, дети сволочи, родители дрянь, а уж о сослуживцах и говорить нечего. Не лечится. Острые формы снимаются шопингом.

Ну и наконец есть стадия последняя, когда неполноценность становится нереализованностью. Ибо предварительные стадии еще оставляют надежду: дескать, ужо я вам покажу! Ужо докажу. А на последней стадии уже поздно пить виртуальный боржом, так как виртуальная печень уже отвалилась. И тут наступает злость. А вопросы все те же… Хотя в последней стадии они более уже напоминают утверждения. «ВСЕ У ВАС ПЛОХО!» Потому, что если у Вас хорошо, то плохо – у них. Такая вот зависимость. А этого быть не может по определению. Но мы в этом не виноваты.

К НАСТУПАЮЩЕМУ ГОДУ СОБАКИ (Лирика / городская)

Протекают худые подметки –
Что с того, коль не чувствуешь ног?
Не кураж, отупенье от водки,
В организме в избытке – песок.

Тьма штурмует оконные рамы,
За порогом все чаще зима,
И такая тоска вечерами,
Что сойти бы скорее с ума…

Наступают сомненья на пятки,
Тянет крепким навозом с полей…
… Это, в общем-то, значит, ребятки,
Что вот-вот у меня юбилей.

ПРОЩАНИЕ СО СТУПИНО (Лирика / городская)

Я стоял ночами подолгу на том мосту,
Я искал в потемках какую-нибудь звезду,
И осенний ветер, летевший куда-нибудь,
Говорил: «Не мешкай. Пора отправляться в путь».

А вдали был город, и он никуда не звал.
Самым лучшим местом был в городе том вокзал,
Потому, что город хорош только если в нем
Для тебя есть этот – ну как его? – отчий дом.

Ну а если в городе дома в помине нет,
То зачем он сдался? И пусть он погасит свет,
Пусть скрипит кроватями, пьяной любови в такт,
И спускает на ночь злобных цепных собак.

Мне он стал не нужен – и холоден был мне он,
Я сошел однажды с моста на ночной перрон,
И случайный поезд, который сродни лучу,
Подхватил меня – и я до сих пор лечу.

К СЛОВУ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ (Лирика / философская)

Скоро утешится, впрочем, и вылечит мужнины раны,
Дети родятся, конечно, хлопот еще будет немало…
Только о битвах и славе слагают былины бояны,
А о дальнейшем потомки снимают потом сериалы.

Чем он трапезничал? Как управлялся с делами?
Повод убогий для домыслов и для фантазий…
Лошадь несет седока. Полыхает закатное пламя.
В нем догорает судьба поражением славного князя.

Путь к неизвестности гладок, а к лаврам дорога неровна,
Думает Игорь о прошлом, вздыхая порою о главном:
Может быть лучше бы было остаться в шатре с Кончаковной?
И тосковать на ковре о далекой своей Ярославне…

РОМАНС ЧАРНОТЫ (Авторская песня)

Сумрачный дождь моросит над бульварами,
Стынет Париж к ноябрю.
Лишь в «Петрограде» цыгане с гитарами, –
Русский квартал, рю Дарю*.
Я размышляю на вымокшей улице,
С горсткой сантимов в горсти –
То ль в кабаке над фужером ссутулиться,
То ли их в храм отнести.

Знал я победы и царскую милость,
Ведал опалы, года торопя,
Но за меня никогда не молились
Те, на кого я растратил себя,..
Те, на кого я растратил себя.

Стыдно погибнуть от горя и голода,
Лучше бы сталь и свинец,
Пусто в соборе, и тусклое золото
Не утешает сердец.
Мышью летучей душа моя мечется,
Ночь не приносит зарю…
Все, что осталось от славы Отечества –
Водка, кабак, рю Дарю.

Дальних чужбин безнадежна могильность,
Надо б любить, но умру не любя,
Ведь за меня никогда не молилась
Та, на кого я растратил себя…
Та, на кого я растратил себя.
.
-----------------------------------------------
Рю Дарю - улица в Париже, где расположен эмигрантский ресторан "Петроград" и русский собор Александра Невского.

ВСТРЕЧА ЦИВИЛИЗАЦИЙ (Эссе)

Вообще, я не против инопланетян – они зеленые, и им ведомы какие-то малопонятные, но очень привлекательные внешне технологии. Но еще в детстве я понял, что все рассказы о контактах с ними – суть вранье и заморачивание мозгов читателям, так как инопланетяне давным-давно живут на нашей планете, и вполне уже на ней ассимилировались. Лишь иногда из-под человеческой оболочки проглядывает что-то зеленое, но в целом внешне их от людей почти не отличить. Тем более, что людей становится меньше, а популяция инопланетян растет. Однако, некоторые отличия все же сохранились, и при внимательном отношении к окружающему, определить инопланетян по их словам и повадкам вполне еще возможно…

Во-первых, они – народ сугубо материальный. Личные отношения, взгляды на культуру и искусство, на государственную политику и даже погоду подчинены у них только и исключительно материальным критериям. Например, если землянин спрашивает у приятеля «как поживаешь?», то инопланетянин всегда интересуется «как дела»? Родственники считают своих отпрысков взрослыми не тогда, когда те начинают отличать плохое от хорошего, а лишь тогда, когда те становятся в состоянии заработать себе «прожиточный минимум». Удачным браком у них называется не тот, в котором люди любят друг друга, а тот, в котором любой ценой куется «благополучие» (с номером счета в банке). Выезжая на дачу, они не поют песни у мангала, запивая розовое мясо красным вином или холодной водкой, но упорно копают грядки с огурцами и морковью. Общаясь, раздают «правильные советы», добиваясь перехода в свою идеологию каждого встречного-поперечного. Обсуждают все, что можно пощупать: одежду, машины, марки техники, цены на дрова и виды на урожай. Разбираются в брендах, т.к. более всего верят в ярлыки и этикетки. Собираются в группы, в которых друг друга не очень-то любят, но всегда просчитывают возможную выгоду от общения. Нематериальные ценности воспринимают исключительно как средство маскировки.

Во-вторых… Во-вторых, они одиноки. Не потому, что их мало, а потому, что они нафиг не нужны друг другу. Ибо в детском и подростковом возрасте они являются не субъектами, заслуживающими внимания, любви и уважения, но объектами: воспитания, обучения, помощи в карьерных устремлениях. А во взрослом превращаются в конкурентов.
Земная атмосфера им годится, но они стремительно ее отравляют выхлопными газами. Потом едут подышать на природу и смазать свои космические корабли, на которых полетят дальше, как только все вокруг станет непригодным для жизни – их в том числе. Жизнь без выхлопного газа кажется им немыслимой. Узнав, что кто-то из ближнего окружения поддается на очарование планеты и нематериальных отношений, они впадают в гнев и получают различные расстройства здоровья.

В третьих…  Не поворачивайтесь к ним спиной,  а повернувшись, не прислушивайтесь. Ничего хорошего о себе не услышите.

В четвертых и далее – они, как уже говорилось выше, одиноки.

В МАСТЕРСКОЙ БАТАЛИСТА (Лирика / городская)

По стенам густо колосится сталь,
Иззубренная битвами лихими
За что-то… Время – долгая верста –
Клеймо с булата стерло. А уж имя
Рубаки отошло в небытиё,
Едва он рухнул, обращаясь в мясо,
И даже ядер тяжкое литье
Преодолеть коррозию не властно.

Другое дело, все-таки, холсты –
На них хоругви ярки пред походом,
И полководцев помыслы чисты,
И государей лица благородны.
Еще сверкает кованый металл,
А смерть до срока прячется в кулисах.
Все живы. Если ж кто-нибудь устал,
То это не боец, но живописец.

Вот он кладет палитру. Моет кисть.
Друзьям звонит. «Гленливен» остужает.
Вот наконец и гости собрались,
И то железо, что их окружает,
Уходит молча в прошлое, назад  –
Его бесследно растворяет  вечер.
Друзья тостуют. А на них глядят
С тоской с холста идущие на сечу.

КРУГОВОРОТ (Лирика / городская)

Дождь важен только городу, где пыль,
Не будь его, царила б безраздельно,
Где он хотя бы улицы отмыл,
А грянет холод – станет и метелью,
Как серый волк, что обратясь в коня,
Царевича отыщет. Не меня.

А я иду, и прихожу, и вновь
Кручу ногами персональный глобус,
Покуда мой святой, насупив бровь,
Меня однажды не направит в пропасть,
Но я, подобен легкому лучу,
Ее назло судьбе перелечу.

Но луч, увы, он тоже уязвим,
Для жалюзИ, для ночи и для тучи,
Он исчезает в тишине низин,
Иль превратившись в радугу, что лучше,
Становится опять рабом дождя,
А жизнь смеется, мимо проходя...

МОЛИТВА В РОЖДЕСТВО (Лирика / религиозная)

Пусть им будет каждому по вере,
Пусть текут мед-пиво по усам…
Ты к моей не приводи их двери,
Ну а с прочим я управлюсь сам.

ПРОГУЛКА (Лирика / городская)

Идем гулять. Нет, надо же – "гулять"!
Какой иезуит придумал слово!?
Глаз не открыть. Лица не увидать.
И скользко под ногами, и хреново.
Прошла минута.
Счастья – ни шиша.
А со второй пришла тоска о лете.
Одно приятно: щеки малыша,
Как светофор, через коляску светят.
Назад, назад! Гуляем битый час! -
Минут двенадцать! Баста! Всё! Домой!
В подъезде, где тепло встречает нас,
Я наслаждаюсь зимушкой-зимой…

ОСЕННИЕ МЫСЛИ НА ПРОГУЛКЕ (Лирика / городская)

Сталагмит прорастает у ржавого слива,
Раздаются с небес перелетные крики,
Деревца у дороги толпятся тоскливо,
Словно вдовый гарем – и черны, и безлики.

Мы пойдем, обновим по снежку первопуток,
Ледоколом до пруда, и сразу вернемся,
Поглядим через хмарь на неяркое солнце.
По дороге покормим оставшихся уток.

Сколько раз мы в одну погружаемся реку? -
Сколько раз проплываем районную заводь?
Все одно. Может разве что больше узбеков
Стало в нашей воде бултыхаться и плавать.

В перекрестиях веток - дрожат расстоянья.
В ноябре все намного круглее, чем летом,
В ноябре так фатально быть нищим поэтом
На костлявых коленях у Вечности ранней.

Отдалились тайфуны, самумы, хамсины,
С неба крошево – замков воздушных крушенья,
Только дом и улыбка веселого сына
Искупленье погоде, судьбе утешенье.

Скоро елка, подарки, снежки, мандарины –
Ну и черт с этим холодом, станем как дети!
Загадаем желания – только о лете,
И да будут они и светлы, и невинны.

Загадаем желания – только о солнце,
О тепле, о листве загадаем желанья…
Скоро, скоро весна. Доживем, как придется.
До свидания, осень. Давай – до свиданья.

РАНЕНЫЙ ВИТЯЗЬ (Лирика / мифологическая)

Добреду… И наглядный колючий финал
Распластается, в темном тумане,
И припомнится, как я легко начинал,
Как читал наставленья на камне.

Как смеялся, наборной уздечкой звеня,
Шестопером пудовым играя, –
Мол, направо пойдешь, потеряешь коня,
А налево – себя потеряешь.

И ходил же направо, теряя коней,
И налево ходил втихомолку,
И от сотен вокруг путеводных камней
Не видал путеводного толку.

А ведь было ж написано: «Прямо пойдя,
Что обрящешь, известно лишь Богу»…
Но искал я, наверное, только дождя,
А казалось – дорогу, дорогу…

Вот и все. Этот мир по-ноябрьски седой,
Спой мне что ли прощальную песню -
Слишком долго лечился я мертвой водой,
И теперь от живой не воскресну.

2010-2016

Бабье-летнее (Лирика / городская)

Босх для меня картины рисовал,
Потели Ботичелли и Шагал,
Гармонией переполняя мир,
Бах долго темперировал клавир.

Пусть ветер остужает мой карман,
Зато в друзьях Андрей и Феофан,
И в долг всегда мне пару мыслей даст
Светоний. А не то – Экклезиаст.

Мне интересней думать о душе,
Чем обладать «Бугатти» и «Порше»,
Звенеть айфоном и во власть влезать,
И у «Мишлена» звездочки лизать.

Пусть умножает пустоту в трюмо
Тот мир, где барахло и ГМО,
Где без сердец, и не в ладах с умом,
Лишь чмо на чме и погоняет чмом…

…Смеется сын. На улицу втроем
С ним и с женой мы погулять пойдем,
Нас растворит осенний дивный свет,
И ничего чудесней в мире нет.

ПЕСНЯ ПРО ЖИЗНЬ (Авторская песня)

… … … … Эй, генацвале, сюда, батоно!
… … … … И мимо дамы вздыхают томно!
… … … … Шампур сверкает, шашлык дымится,
… … … … Шашлычник Гиви похож на принца.

Ах, как румянится свинина!
Ах, как баранина гурманна!
Ах, как полезно, как картинно
Поесть у моря-океана.
Волна кипит и зеленеет,
Вокруг арбузы-кукурузы,
И солнце ласковое греет
И чью-то лысину, и пузо.

… … … … Сюда, батоно! Вах, генацвале!
… … … … Живые угли шкворчат в мангале.
… … … … Мелькают вилки, краснеют лица
… … … … Шашлычник Гиви похож на принца.

Приходит вечер долгожданный,
И принц уходит к «Мерседесу».
Он будет кушать в ресторане,
Он подберет себе невесту,
Она пройдет в коротком платье,
Умыта модным ароматом,
И он всю выручку потратит
Ей на «Лезгинку» и «Ламбаду».

… … … … Эх, генацвале! Что ж ты, батоно?!
… … … … Блондинка скрылась под саксофоны,
… … … … Под эти звезды и кипарисы,
… … … … Но все же Гиви похож на принца.
… … … … Похож на принца.

Ной - XXI (Лирика / философская)

Шумит шалманчик, как шумел допрежь,
В нем крошки слов слагаются в беседы,
И дым соседской едкой сигареты
Реальнее несбывшихся надежд.

Возьми себе бараний чебурек,
С соседкой поделись напитком винным,
Чеши щеку с пробившейся щетиной,
Гляди в окно, где веселится век.

Ты – мамонт. Нежеланный, как еврей,
Привычный выживать и добиваться,
А молодежь откладывает яйца,
И вымирает нашего скорей.

Все – ящерство. Все нынче в чешуе.
Сиди, брюзжи, уперши бивни в стену,
Ах, был застой, волненья, перемены!
Но вал девятый кончился уже.

И вот вокруг твой вечный Арарат,
Попарно расходящиеся твари,
Виток цивилизации в разгаре,
Но ты ему ни капельки не рад.

Ушла эпоха. Праведников нет.
Грехи отмыты, грешники истлели.
Идешь домой, ступая еле-еле,
И дочери глядят тебе вослед.

Илиада (Лирика / философская)

И конь палисандровым боком
Сверкает на фоне волны,
И кажется, строгие боги
Его красотой смущены.

Но в блеске веселого глянца
Летален по-прежнему он,
И снова погибнут троянцы,
И снова падет Илион...

...Но будут отстроены стены,
Виток завершится - так знай:
Все так же прекрасна Елена,
Все так же ревнив Менелай.

Прощальный романс (Лирика / философская)

Подернут пеплом юношеский пыл,
В глазах гнездятся горечь и усталость,
Зато я на пороге всем простил
Все то, что мне лгало и притворялось…

Оставив след на вымокшем снегу,
Напьюсь, как это водится, из горсти,
Пусть даже так, я просто не могу
И дальше жить во лжи или притворстве.

Я не прошу у Бога тишины,
Но в дальнем храме вставши на колени,
Молю, чтоб ночи сделались нежны,
А утра начинались с откровений.

И сколько б ни отпущено идти,
Я все приму, я выдержу, я знаю,
Что не бывает легкого пути
Ни к творчеству, ни к радости, ни к Раю.

Живи, все то, что нынче за спиной,
Дай мне дышать, дай мне поверить снова,
Что до конца останутся со мной
Моя любовь, моя судьба и слово.

...А в недавнее прошлое (Лирика / философская)

Там, откуда он прибыл, не время, но брешь,
Паутина, бессилье, удушье,
И руины моих горделивых надежд,
И развалины башен воздушных.

Там несчетно ошибок, залатанных дыр,
Поражений, потерь и уронов,
Там на золоте мертвом тоскует кумир
Над засохшею розой у трона.

Из души, из худого ее кошелька
Порастрачены звонкие годы -
За богатство надежд лишь обманов шелка
Продаются на рынке свободы.

И сшибая углы неизвестных жилищ,
Отвергая попреки и жалость,
Понимаешь, что к старости сделался нищ,
Но и Царство Небес не стяжалось...

От всего, что любил я, остался пустяк -
Никчемушных усилий итоги...
Значит снова пора отряхнуть мой рюкзак,
И опять поклониться дороге.

На проклятие вслед не ответить ничем -
Разменяться на речи и лица
Потеряться в пространстве из дней и ночей
Но в глазах у любви отразиться.

Утреннее (Авторская песня)

А когда над пустынею в душной ночи
Колючие звезды сквозь марево светят,
Прикасаясь к пространству волшебно молчит
Та, чьи руки как ветер.

Если зябкое утро вползает в дома,
В ослепшие окна простуда стучится,
Просыпается та, что сводит с ума,
Та, чье сердце, как птица.

Благодарность (почти шутка) (Лирика / философская)

Как, помнится, душа моя алкала
Прелестного изгиба и овала,
И прочей лобачевской красоты,
Которой полны девы и цветы.

Еще я помню, восхищался тоже
Мурашками на обнаженной коже,
И посвящать готов был сотни строк
Углу схожденья (расхожденья) ног…

Дыханью, напряженью, онеменью,
Касанию, потом прикосновенью,
Сухим губам и влажности иной,
И вспышке молний в комнате ночной…

И мускусному запаху истомы,
И блеску глаз с усталостью, знакомой
Всем тем, кто хоть и не был деве «муж»,
Но был любви и нежности не чужд.

… Теперь чего уж. У ровесниц прежде,
Чем расставаться с лоскутом одежды,
И учащать биение сердец,
Один вопрос: «Пойдем ли под венец?»

А тех, что юны и чужды расчета,
Мне нынче больше жалко отчего-то,
И я бы в них, признаться, не хотел
Отбить охоту к сопряженью тел…

…Наверно так уходят в ветераны
Все ловеласы или дон-жуаны,
И я тебя благодарю, Господь,
Что был из них когда-то тоже… хоть!

"На столе недоеденный сыр..." (Лирика / стихи о любви)

Не пора ль пробираться заросшим двором,
Холостому рассвету навстречу…
У хозяек сырых подмосковных хором,
Сновиденья и те подвенечны.

В этих Богом забытых девичьих углах,
В заповедниках вымокших спичек
Я оставил следы на дощатых полах
И у темных табло электричек.

Избавлялся,  продрогнув на ржавом ветру,
От соблазнов марьяжного крова,
От которого трудно уйти по добру –
Хорошо еще, коль по здорову.

Но честнее, чем зряшных надежд круговерть,
Этот ранний уход без пардона,
Никчемушных попутчиков черная медь
В дребезжащей копилке вагона…

Слышишь, снова вдали электричка свистит
Так прерывисто, так некрасиво,
Словно двери закрыв, произносит «прости»,
И совсем уж неслышно: «спасибо».

Притча о Востоке (Лирика / философская)

Ах, эта зверская тоска, и зверская же злость!
От каравана ей никто еще не бросил кость,
Никто, позвав, не посвистел, с собой не кликнул в путь –
И лапы коротки, увы, бежать куда-нибудь…

Но снова шавка рвется в бой, огнем пылает взор!
Она обижена судьбой, ведь будка да забор,
Да миска варева, да цепь – вот весь ее оплот,
И значит, мимо не ходи – облает, загрызет!

Да, шавки – это кое-что! В любом дворе найдешь.
В любой помойке их грызня и визги, и скулеж.
Друг дружку поедом едят, скулят от гнойных ран,
Но вместе бесятся, когда проходит караван.

Вот он идет – и пыль за ним. И путь – на край земли.
А рядом рык, а рядом лай, клубящийся в пыли,
И думает любой верблюд, рассчитывая шаг:
- Какая мелкая возня! Не раздавить бы как!..

Причина конца света (Лирика / мифологическая)

А когда окончен мелкий уличный мордобой,
Ничего заметного не заберешь с собой.
У кипевшей своры – ни тел, ни имен, ни лиц,
Только губы в пене, да гнойный огонь глазниц.

Нападают с победным рыком – бегут, скуля.
Отвернись на миг, все начнется опять с нуля.
Беспородной кодле, которую скучно бить,
Остается пустое дело: брехать да выть.

У толпы вообще не бывает имен. Толпа
Коллективно зла, бесформенна и тупа.
Для войны не годна, поскольку толпа – не рать,
Но всегда готова предать или разорвать.

Воздымают глаза к вершинам, поют псалмы,
На престол небесный возводят «большое мы»,
И когда Господь назначит сюда потоп,
То затем лишь, чтобы избавить себя от толп.

Берлин (Лирика / философская)

Вот она – кликнув кельнера, кружкой стучит о стол,
В темени окон плещется, сколько ни жги неон,
Кажется пепел с неба, а вовсе не снег пошел,
И это не гимн рождественский, а поминальный звон.

Сколько же лет понадобится, чтобы истаял мрак,
Чтоб «гутен таг» звучало без примеси «хенде хох»,
Чтобы Рейхстаг стал зданием – просто себе рейхстаг,
Чтобы над темной кирхою в небе маячил Бог.

Нет, это все затянется. Время – бальзам для ран.
Да и сейчас-то пора уже – столько ведь лет прошло…
Только в памяти где-то будет сидеть цыган,
С ужасом глядя в черное, как холокост, стекло.

Долгое стояние на морозе (Лирика / городская)

Тиранят взор бугры да грани
Бездарной комы,
Ни каблуком не протаранить,
Ни даже ломом.

Откуда посреди равнины,
Роскошной летом,
Пейзаж, похожий на руины
Теплом и цветом?

Тут не пропасть, не окопаться
На мерзлом поле,
Любой меня отыщет пальцем,
Стрелой, дрекольем.

Любой, кому моя бессрочность
Невыносима,
Меня накроет бомбой точно,
Как Хиросиму

И превратит в осколки, в пепел,
И в тень на пыли…
Я вниз глядел, а сверху небо
Прекрасно было.

Два дня (Лирика / стихи о любви)

Ломился снег в оконный проем,
Печка гудела, или камин –
Ей-то казалось: они вдвоем,
А он был все время один.

А он был придурком, казалось ей,
Она порой жалела его,
Ведь здесь и сейчас так много друзей,
А завтра – нет никого.

Сегодня столько веселых дел,
Смеются дети, хмельно вино,
А он пил водку и не пьянел –
Ему было все равно.

Попробуй, расшевели дурака –
Он слышал песни, которых нет,
Он видел день, в котором пока
Еще никто не оставил след.

Хотя их сближала порою ночь.
Но слишком узка для двоих кровать –
И этому никак не помочь,
И надо ли помогать?

Во мне достаточно ветра (Песни)

Тишина, как шершавая, черная тварь,
Шарит по улицам, шарит по улицам,
Люди не спят, люди волнуются –
Завтра кончается лето!
Завтра наступит январь.

Вот уже закружился невидимый снег,
Лепит погоду стеклянное крошево,
В будущем холодно, прошлое дешево –
Завтра кончается лето!
Надо срываться в побег.

А у меня достаточно ветра в голове,
Чтобы лететь, куда я хочу,
Чтобы любить, кого я хочу,
Во мне достаточно ветра.
И мне наплевать на иней на траве,
На вечную работу, на визит к врачу,
Чтобы позабыть, все, что я хочу,
Во мне достаточно ветра.

В дымоходах топорщатся копоть и гарь,
Все тяжелей притяжение города,
Время пришло отращивать бороды –
Завтра кончается лето!
Завтра наступит январь.

Никого никогда за рукав не тяну,
Что мне соратники? Что мне попутчики?
Письма сожги, выброси ключики –
Завтра кончается лето!
Значит мой курс на весну.

А у меня достаточно ветра в голове,
Чтобы лететь, куда я хочу,
Чтобы любить, кого я хочу,
Во мне достаточно ветра.
И мне наплевать на иней на траве,
На вечную работу, на визит к врачу,
Чтобы позабыть, все, что я хочу,
Во мне достаточно ветра.

Не грусти (Лирика / городская)

Нет, нам не след вечерами грустить о былом.
Медленный свет над покрытым скатеркой столом
Так же рисует, как прежде всегда рисовал,
Ужин нехитрый, лица неизменный овал.

В медленном воздухе тонут чужие дома,
Плавает запах манящий, старинный – «Climat»
В темном дворе, в том, которого, кажется, нет
Плавает запах уютный борща и котлет.

В кухне вдвоем наяву, а как будто во сне –
Хочешь , споем или так посидим, в тишине.
Хочешь, поспорим, а хочешь, посмотрим кино –
Круг замыкается, так что уже все равно.

Время для ревности, время для страсти и слез
Кто-то дотошный однажды собрал и унес,
Выдав купоны на мир и безмолвье взамен,
На неизменность лица, обстановки и стен.

Так переходят в гранит, порастают быльем,
Так мы однажды в пространство теней перейдем,
Где не бывает ни света, ни лиц, ни имен,
Где ни в кого и никто, никогда не влюблен.

Радуйся ж, милая, и не скупись на хвалу,
Чашке, столу, ненавязчивой тени в углу,
Памяти тел, осязанию мыслей и слов,
Пусть ненадолго, но это, наверно, – любовь?

Credo (Лирика / философская)

Объезжая планету
Во всех ее направленьях,
Все меньше я вижу света,
Все гуще я вижу тени.
Все громче звучат приказы,
Все яростнее глаза…
Об этом, мой Боже праздный,
Мне не писать нельзя.
Твой отпуск подзатянулся,
Войска твои по квартирам,
А в мире моем так пусто,
Так горестно стало в мире!
И я начинаю тише,
Чем раньше когда-то мог, -
Мне важно, чтобы услышал,
И чтобы проснулся Бог.

Осенние грузди (Лирика / философская)

Здесь близко за лесом есть ситцевый двор,
Где подвиги мы совершали на спор,
Где яблочный воздух держа на весу,
Варенье кипело в латунном тазу.

Туда я с грибною добычей бегу,
Спешу, молодея на каждом шагу,
Там детство меня незабытое ждет,
Там черные грузди ложатся под гнет.

… Пузатая кадка. Тяжелый валун.
Крадется зима, словно белый Баюн,
Но дом мой, как прежде, скликает гостей:
Зайдите поесть со сметаной груздей.

Идите, кто живы. Кто радостям друг.
Не бойтесь грядущих неласковых вьюг.
Сходитесь, друзья. Говорите со мной –
Мы выпьем за осень метельной зимой.

Воспоминание (Лирика / философская)

Этот Рай – не матрешка. Внутри окошко.
До получки трешка. В обед  – окрошка.
Это – детство, которого жаль немножко:
В нем добру ли, злу ли – одна дорожка.

Эх, гадалок ухмылки. Всю жизнь – развилки.
От вертлявой милки к пустой бутылке,
Расставаний траты, и дружб копилки –
Постоянна разве что боль в затылке.

Ближний сделался низок и стал не близок,
Все длиннее список прелестных кисок,
Все прозрачней мир, да и сам, как призрак –
От добра и зла позади огрызок.

Та, что мне подпевала и пить давала,
Что любила мало и плохо знала,
Осветила прошлое – вполнакала,
А потом пропала. Совсем пропала.

Не плачь (Лирика / стихи о любви)

Не плачь, не печалуйся, брось –
Все  так объяснимо на свете.
Мы входим в бессмертие врозь,
Мы в разное входим бессмертье.

Покурим, не будем спешить
Отдаться безликости ночи.
Мы знаем: никак не сложить
Единства из двух одиночеств.

Никто в этом мире не смог
Добиться такого покуда.
Какой-нибудь новый пророк
Осилит подобное чудо.

И станут все люди – родня,
И будут брататься толпою,
Но с ними не будет меня,
Меня не случится с тобою.

Ничьей в этом нету вины,
Но высшая есть справедливость:
Мы разные видели сны
И разным святыням молились.

А в Вечности – гурий гарем
И юношей пылких плеяды…
Тебя я забуду совсем,
Совсем позабудешь меня ты.

И только порою, едва,
Как тени на жарком и ярком,
Нам вспомнятся рядышком два
Окурка, оставленных в парке.

Август на юге (Лирика / пейзажная)

А тут еще холмы белеют,
Как женские, простите, ляжки,
И я о них пишу, шалея,
На подвернувшейся бумажке.

Хотя «красавицыны бели»,
Сказав на Юге – ошибемся,
Но светлы прелести на теле,
Не заштрихованные солнцем.

Мелькнут – и ничего не надо
иного. Небо голубое!
И зеленее винограда
Волна высокого прибоя.

И солнце выше и лучистей.
Под ним, сменяясь то и дело,
Мелькают то Кавказ пушистый,
То Север напрочь обгорелый.

То пахлава, то кукуруза,
То целлюлит, то «мать родную»,
То одесную чье-то пузо,
То чей-то жаркий взгляд ошую.

То я, частичкою потока
С холодным неизменным пивом,
С тоской о городе далеком,
О городе моем дождливом.

Замок (Лирика / философская)

Он не за страх радеет много лет
О неприкосновенности жилища,
Железный, словно брошенное «нет»
На просьбу о ночлеге или пище.

Огромная ответственность на нем,
Он может ждать годами, не скучая –
Он  отвечает за дверной проем,
А больше ни за что не отвечает.

Что он хранит? Пещеру упыря?
Постель кокотки? Накопленья гривен?
Не знаю я. И, честно говоря,
Знать не хочу. Мне вид его противен.

Лоснящийся, как морда палача,
Глухой, как сватья-баба за корытом,
Он не дождется от меня ключа
И пусть себе останется закрытым.

Плохое пророчество (Лирика / философская)

Пыль на дорогах мира. Время спиралью вьется.
Чистят свои мундиры сытые миротворцы.
В небе все меньше света – за атеизм расплата.
Ангелов нет. Ракеты – только они крылаты.

Все, что грядет – подъезды. Битые в кровь ступени.
Запах мочи, железа, серые губы в пене.
Ярость, слепая злоба на бесконечность лестниц…
… Да, отвяжитесь оба: крест или полумесяц.

Да, убирайтесь к черту! Кто там? Друзья? Соседи?
В мире безвинно мертвом новым святым не светит.
Только за око око. Только тоска до гроба…
Черный огонь Востока. Тусклая спесь Европы.

"Как в зоне степной..." (Лирика / стихи о любви)

Как в зоне степной, избежав синевы, –
Ненужных накожных регалий –
Так я избежал краткосрочной любви,
А вот настоящей – едва ли.

Система жирела и хмурила бровь,
А после с улыбкой нищала,
И странной ко мне приходила любовь,
И многое слишком вмещала.

То кухонный шепот, то ропот дневной,
То ссоры, то сны, то разлуки,
То тех, кто когда-либо были со мной –
Друзей – ненадежные руки.

То шаг по паркету, то шаг по песку,
Удушья соитий и гари,
И мутную водки прозрачной тоску
В глазах голубых или карих.

Все это, навеки смешавшись во мне,
Как мука, как Божия милость,
Не в сыне,
Не в женщине
И не в стране,
Но только в судьбе воплотилось.

Станция Астапово Тамбовской губернии (Лирика / философская)

Созерцая себя в бесконечном сплетении дел,
Разговоров и связей, что большею частью случайны,
Замечаешь внезапно, как заматерел, поседел,
И что прежние радости нынешней стали печалью.

В этом новом столетье, куда ни посмотришь, – забор.
Мы теперь тупиками намного богаче, чем прежде.
Только тень на стене, и причудлив замшелый узор.
В нем огрехов не счесть и почти не осталось надежды.

Расстегни этот быт и отбрось, как дрянное пальто.
Уходи налегке, пробираемый насмерть морозом.
Бестелесно, без тени исчезни в широком «ничто»,
В бесконечном пространстве, далекими вспышками грозном.

Где-нибудь и тебя ожидает последний бивак.
Над остывшей землей будет небо гореть голубое…
…Кем ты был? – Да, никем. Как ты жил? – Да, наверно, никак.
Но не тень на стене, а светящийся след за тобою.

О ПОНИМАНИИ (Эссе)

- «Мне снилась осень в полусвете стекол»…
- Вот! А мне вчера стекло привезли на дачу – ни по размеру не подходит, да и цена страшная!..»
Сдохни, товарисч!

Добрые и умные люди. Особенно, «добрые люди, убившие Нага», - как говорила одна змея, расстроенная потерей мужа. Здравствуйте. Живите долго. Живите счастливо. Но, Вашу мать, не претендуйте на понимание, ладно? Просто, берите двустволку или зовите Рикки…
Сказать, «надоело» – ничего не сказать. Более того, сказав, «надоело», потом еще и извиняться придется. Дескать – да, не в ТЕБЕ дело. В СИСТЕМЕ дело. В том, что раз за разом. Меняя имена и обстоятельства. Меняя степень любви или ненависти. Всегда. Одно и то же…  «А мне вчера стекло привезли на дачу…»

Соколу все равно. «Птица помнит абрис, зато не помнит имен». Но даже птица не выживет, раз за разом промахиваясь мимо хомячка в картонную аутентичную модель: «Ты же хотел охотиться – вот и охоться. Бескровно».

Милая, я хотел мяса. И крови. А без этих компонентов мне голодно. Храни хомячка в клетке, только не рисуй его подобие на картоне. Или рисуй, но не выставляй в поле. Ибо там уже все по-другому. Там – не игра. Там – пища. Которая или есть, или нет. Либо жить, либо умирать.  

Есть простые альтернативы: «Живи на этой ветке, а хомяков я тебе буду приносить сама». Ну, хищники, кто согласен? А кто согласен – те не хищники…
Есть еще проще альтернативы: «Да, как хочешь – и сколько сможешь»… А как хотеть? И сколько мочь? И где брать хомячков, если все окружающие вокруг декларативно – вегетарианцы. То есть – травофилы.  И мясофобы. А если что случайно и попадается, то только под хорошую компанию – и не своей рукой зарезанное. А то – карма плохая…
Ну и куда волчаре деваться?

А, да, еще флажки ваши… И ваша в них святая вера. Прямо до того святая, что аж неудобно перегрызть горло идиоту с двустволкой, который хочет забавы ради у тебя отнять жизнь… Обойти его, что ли? А то ведь играть не будут… Ну, хрен-то… Погрызи своей крови, снежком разбавленной…

Я понимаю тебя, охотник. И хозяйка охотника наизготовку с солью для моей шкуры и со сковородкой для моего мяса (хотя вы его и не любите – но не пропадать же добру?!) – я тебя тоже понимаю. И кости ваши для меня – не лакомство. Лакомство – олень нежный, любая дичь с кровью природной – не ваша экология, где и гемоглобина-то…  на понюх. Я понимаю вас. Но вы для меня – не пища. Как и я для вас – не добыча. Вы для меня – враги смертельные, как и я для вас – способ самоутвердиться. А как сойдемся на выживании – «будем пана рвать на части, пусть белеют в поле кости»… Мицкевич? Славно, поляк, славно. Любо.

Давайте понимать друг друга. Или враг врага. Так все же куда приятнее, согласитесь. И вы меня бояться станете – разумно!  - и я вас жрать стану только от голода. Не от спортивного интереса. Упаси и вас ваш Господь от спортивного интереса в мой адрес…  Понимаете?

Ну, за понимание!

Летнее (мини-поэма) (Лирика / пейзажная)

При нем ни грядки не вскопать,
Ни в легком гамаке поспать, -
Он виноват в сниженье
К природе уваженья.

А ночью пуще и страшней
(Поскольку ночью он слышней),
И ожиданье зуда
Буквально отовсюду.

Не отвлекает даже страсть:
Едва ты «тырь» - он тут же «шасть» -
Пищит, грозя влюбленным,
Их лбам и афедронам.

Щебечет птичка. Зверь ворчит.
Молчи, проклятый звук, молчи!
Высоких чувств остуда,
Зараза и зануда!

Растратив часть своих кровей,
Я стану, словно туз червей,
Лежать с дурацким видом –
Не козырным. Побитым.

Но,  погоди! Ужо придет
Когда-нибудь и твой черед –
Без мук и без агоний,
Ты сгинешь под  ладонью!

Удар – и гада больше нет,
А на обоях темный след
Победы человека
Останется до века!

Монолог в ночном кафе (Лирика / философская)

Тошнотой чреваты сулившие взлет качели,
Из шкафов скелеты изъяты давно уже,
И привычка на месте чувства живет в душе,
Словно призрак в замке, откуда сбежала челядь.

Вообще, следы-то всё чаще, все больше – «от».
И все меньше ягод в лесу и плодов на ветках.
Загар на коже потоньше, чем пыль на веках,
И это вечное: «Что ж нас никто не ждёт?»..

Словно древний рыцарь, начинкою саркофага
Все лелеешь то, что не видно ничьим глазам…
Не пускай чужих, затворись ото всех, Сезам.
Сохрани мой след, сохрани мою жизнь, бумага.

"Если долго ходить в чужие дома"... (Лирика / городская)

*   *   *

Если долго ходить в чужие дома,
Можно сойти с ума.
Если в этих домах произносишь ложь,
Дороги домой не найдешь.

В том, чтобы гибко кривить душой
Выгоды нет большой,
И если тебя вынуждают лгать,
Значит пора убегать.

Замок ли щелкнет, застонет дверь –
Ты ничему не верь.
Не врут лишь улица, ночь, луна,
Водка и тишина.

Не врет примолкший во тьме фонтан,
Память заживших ран,
И уж совсем никогда не врет
Знанье, что все пройдет.

Мадрид (Лирика / городская)

Неспешною рыбой колышется свет,
В глубокой листве трепеща,
И звезды ритмичней, чем стук кастаньет,
И полночь теплее плаща.

Проходит Эпоха в мантилье теней,
Почти недоступна для глаз.
А впрочем, и мы позабыли о ней,
И, кажется, ей не до нас.

Проходит Эпоха дворцовых интриг,
Турниров, прекрасных сеньор,
Кто не был велик, кто промедлил на миг,
На лунный ей выброшен двор.

И там, перед тем, как бесследно пропасть,
Никем и ничем не храним,
Еще хоть чуть-чуть полежит, серебрясь
Несбывшимся блеском своим.