Так музы ветрены, так струны сердца гибки,
что стоило тебя увидеть Сэму,
как о тебе, драконьим на замену,
ползут опять мои стихи-улитки.
Лаура! Воплощенье предпочтений.
Дотронуться бы до души, до тела…
Твоей походкой ходит вдохновенье.
Как не баюкала бы ночь, а мне не спится
от осознания, что мы с ним не спим в пределах
одной административной единицы.
О, многокудрейший, графитной остриженьем
Вы увлеклись… и как же хороши
в своём безвласье аскетичном! Но души,
прошу, начатое оставьте постриженье.
Тому, с кем разошлись теперь пути
сердец, слать знаки-локоны – впустую.
Лаура, начав жизнь вдали другую,
в неё Вас не спешит позвать войти.
Воистину, какое испытанье –
смотреть на доброй дружбы увяданье!
Стоите: весь в лучах дневного света,
и с сердцем белым, нежным от печали.
Но Вам хотя бы письма обещали,
а мне - ни строчек писем, ни привета.
У Красоты теперь одна защита - гордость:
не сторожит Лауру более забота.
Мою печаль скрывает моя робость:
я, безутешна, Вас утешить не сумею.
Вы, Санчо Пансо, потеряли Дон Кихота,
я - ветер моих мельниц, Дульсинею.
Лаура в городе - и сентябри теплей,
хотя бы туч на лбу хватало на два неба.
Просить остаться? Нет, я не имею смелость…
Но как творить теперь, скажи, сутулый фей?
Воображать тебя во встречных поездах,
и встречи ждать? На всех перронах мира?
Случайно виделись на днях в прощальный раз...
Кто вдохновит теперь меня на стройный слог?
Паяцы строк впадают в декаданс,
и не даётся в руки раненная лира.
Ненароком, Луис подарил Вам
моё сердце. Оно – Федерико.
И впиваются губы-гвоздики
Ваши
в траурный лик апельсина.
Сняли шкуру со спелого плода –
между долек читайте признанье:
аскетичный Ваш, трепетный образ,
Моя смуглая леди сонетов,
музой стал этих новых куплетов.
Мне Лауры чуждо воспеванье.
Электричество, пой!
Ветер западный, вой! -
не сорвёте концертов для струнных.
Утро пало.
И зной.
Солнце стало король.
Но в природе следы ещё лунны.
7.07.2012
О спешке не решимся пожалеть -
ещё не поздно.
Ещё рассвет не смеет заалеть,
но гаснут звёзды.
Как вышли мы на улицу, заметь,
и солнце вышло.
Не подговаривай меня стареть -
нас небо слышит.
Кряхкает под солнцем
золотым, клочками,
в караванах туч старушья сивость.
(Она была когда-то молодая;
теперь её идеи обносились.)
Да возбоимся спутаться с ней мозгом!
Ты волосы свои, чтоб крепче вились,
спускай на воздух.
21.08.2012
Где-то замерли люди в зиме.
Небо в штиле и воздух не слышен.
Волны снега неслись в города
по хорошеньким домиков крышам.
От разлома земли, с крахом плит,
вправо вниз и меня покатило
в белоснежную гибель Земли.
Боже, как это было красиво.
Меня бросило в ноги к Весне,
а лицом – в потонувшие травы:
из своих берегов вышли все
водоёмы и все океаны.
Набившись, чтоб спастись, в корабли,
мы едва их на воду спускали.
Кораблей не хватало, и мы,
мы спускали трамваи в каналы.
Нам на встречу неслись тоже мы:
в поездах, по волнам, что есть силы.
Рядом плыли дельфины-деревья...
Боже, как это было красиво.
Землю бросило в мутные воды.
Её выдох ушёл пузырьками.
И последним тонул Твой барочный,
от надгробья отбившийся ангел,
смоляное держащий распятье.
То распятье стихию святило.
Боже, как это было красиво.
Боже, как это было красиво.
Июль 2012
Июнь 2012
Всё – струны:
А наперво – вербные ветки,
и прутья растрёпанных ив;
стройная ножка одна
серой цапли,
застывшей в зеркальном пруду;
И коней запряжённых тугие поводья,
и стройные рельсы железной дороги;
чредой из металла
вагонов сцеплённых
струна по ней растянулась;
от темя состава
в атмосферные дали
по прямой
тоже тянется струной
дым.
А заглянешь в города,
там скрипичная струна – рука горожанина.
(Указывает путь заблудшему страннику).
И струна - рука, просящая милостыню
в открытой ладони;
и шпили башен - все струнные;
И накупольные распятья храмов,
соборов –
на лоне неба сплошь перекрещены струны*;
возносятся выше них
только хоралы воскресные
и пасхальная мелодия мессы.
О, свистящие ветры, смычки!
Вы когда-то усердно играли
на прямых волосах девочки:
полнится мир теперь кудрявых головок –
порванных струн;
Виноградные лозы.
Завили их тоже,
вы их надорвали,
ровных когда-то.
Спелых ягод,
плодов,
сколько ноток рождает лоза!
Но, ветры, смычки,
вы природы терзаете стройность
и грацию цивилизации
ради более важной и полной,
здоровой и жаркой
ноты,
над потугами мира повисшей, –
ноты яркого Солнца.
Затеял ли ради неё
или эха её,
ради болезненной сестры,
ради неженки-Луны
свой струнный кончерто
итальянский Маэстро?..
21.09.2012
*влияние Пабло Неруды на ритм
Шали гарцуют над туфлями.
Под шалями – смычковые раны:
сочатся не кровью, парами кровавыми
и танцующие пары дурманят.
На подхвате у шалей – солдаты.
Запах стал: сапоги и мозоли.
Поля боя покинуты
по траве смертью пачканой.
Уши сэров – чесночные дольки*.
Вот к головке
над шалью,
мисс спешно подносит
платочек, маслами надушенный.
Лавандо-фиалковый.
Душно ей,
жарко ей,
танца не жалко
и, покидает солдатские руки
шаткая талия -
Брамсом подрезанный стан.
Шали – крылья голубки.
Локти. Бег. Локти. Бег.
Скоро кончен забег.
Кавалер, как и был, равнодушен.
Ей в укор и ей в след
композитор глядит:
глаза – нотные ядра от пушек.
«Запах стал.
Не запачкать бы моими смычками
платьев оставшихся дам…
А за убегающей вслед
да распахнутся все окна!»
И распахиваются все окна.
И стёкла –
песок.
Апрель 2012
*Влияние Федерико
Август 2012
Мы держимся за руки -
в ладонях только ветер
морской. И вечереет.
И солнце низко светит.
Престранные тройняшки,
мы - призрак, кот и птица, -
идём на танцы взморья,
ступая по крупицам.
Там, вдалеке, на взморье,
равнинно и песчано.
Там, вдалеке, на взморье,
песчано и туманно.
Там пенистые волны,
наложницы морские,
раскатистою песней
лечат от тоски.
Трепещет жаром солнце,
на Запад правит вёсла;
в пути нас загребая
за плечи, село. После,
по пушкинским законам,
к нам выйдут из пучины
матросы-каталонцы,
что доблестно почили
в средземноморских водах.
На перевес - гитары.
Жемчужных кастаньет
рассыпятся удары.
Медузные и лёгкие,
сыграют музыканты
для сумеречных партий
нам летние кантаты...
Мы там не побывали,
но там нам были рады.
Испанский вечер танцев
от боли снегопадов.
26.02.2012
6.02.2012
* Федерико разрешил попользоваться :)
Расправив мясистые крылья,
идёшь полем боя дымным:
сражается небо водою
с асфальтом непобедимым.
И плачутся девушки-капли
через дырявую крышу
в мои дрожащие плечи.
Весна спешит всех утешить
поклоном цветущих вишен.
И ритм дождя на стёклах,
и рокот автовокзалов
слышен.
Пусть кто-то отдастся под молнии
за цвет твоих яблонь в подоле,
хлебнёт обильные слёзы
из твоих чашеобразных ладоней,
А мой дух бредёт решительно
просторами бывших пастбищ.
К подошвам ног припечатались
соскобы лесистых кладбищ.
И тело питается градом,
и кровь – ледяными потоками.
Земля насыщается токами.
Да пусть укрывают домики
свои счастливые семьи!
Вы так ничего и не поняли:
у всех одинаково времени.
А тучи рассыпались громом
и тьмою, и ветрами, водами…
Ты вдаль всё шагаешь, как коршун
над мёртвыми воеводами.
23.04.2012
15-16.05.2012
2.
Извините, да. Я помню.
Мне стыдно. Я помню. Ну, хватит.
Рядом в красивом платье
не смейся, змея.
Ты не стоишь меня.
Ты не стоишь меня для меня.
3.
Перед глазами образ:
твои стопы и голени.
Ты уже взрослый,
но, плотно обутыми и одетыми,
болтаешь ногами, как в детстве.
Врывается
твоя голова с ракетами
цвета полена.
Болтаешь ногами по колено,
как двумя чайными ложечками в двух чайных чашечках с чаем,
не выпитым нами
за живою волшебной беседою
на чужой кухне
около двух ночи.
4.
Я пою,
чтобы мой Бог меня простил.
Ведь я хочу расти
многие поколения,
пока не вместится в сердце моё
Вселенная.*
Апрель 2012
*Федерико Гарсиа Лорка разрешил попользоваться :)
15.04.2012
Земля ещё не грелась
апрельским вешним солнцем.
Последний звёздный сумрак
слезает по оконцам.
Деревья в потягушках
листвой зарю целуют –
вот-вот её лучинки
на росах затанцуют.
Ничто не колебимо.
Никто нигде не ходит.
Стихии не решили,
какою быть погоде.
Вчерашнее веселье
гудит во лбах и в туфлях.
У ног твоих бездомный
спит кот, задравши брюхо.
Проснулись карусели –
не как шуты, как вепри.
Уютный детский дворик
залит рассветным светом.
Рассветным светом счастье
ко мне под веки кралось.
Спугнула сновиденье –
и счастье не осталось.
Лето 2012
Почему Маяковский,
товарищи,
Так заносчиво
говорит?
Он что, думает
за пощёчины
его кто-то
поблагодарит?
Что, чем резче
словесная
линза,
тем отчётливей
видно
гения?
Что дерзить в стихах
населению
значит, слыть
героем
времени?
Молот
свой
саркастический
что,
всегда
выпускать
наружу?
Большевик
разбивает
головы,
А художник -
врачует
души.
Я вообще
уважаю
Владимира.
Он мне хоть и не должен,
да нравится.
Но поэзия
если
настырная,
так за зря,
что она -
красавица!
Ответ Владимира:
Я пощёчины
раздаю?
Ну, так нате и Вам,
пожалуйста!
Как сидели, сидите
в "раю" своём.
Мы в Москве вас сопливых
не жалуем!
Маяковский -
символ
режима!
Я искусство
держал
на мушке!
Я не как эти
"души ранимые",
что на деле -
слащавые
шлю**ки.
Тьфу на Вас
с пьедестала
поэтов!
Прёт мой стиль
по правой
дороге.
Среди Вас же
растёт
поколение,
Не дающее
сбить ему
ноги.
Тьфу ещё раз
на Ваше
мнение.
Я в истории буду
жить
дольше.
Ваши вирши - мои испражнения!
Не пишите
сюда
больше.
20.08.2012
Настоящие молитвы не произносятся к какому-то часу,
и правосудие не свешается по гражданским законам,
и ревностные цветочницы не спешат по домам,
когда вечереет.
Я не уверенна,
что размытые огни красивейшего города,
и вечерний весенний воздух,
и сама весна
хоть в чём-то сравнимы с тобой
в твоей настоящей весне,
и в твоём сиянии.
Здесь после одиннадцати тридцати туристы расселяются по хостелам,
поэтому на улицах только бродяги и поэты,
и неуловима разница между ними,
двумя опьянёнными.
Ты утверждаешь удивительные слова.
Я хочу вернуть тебе твои слова –
«Ти та неймовірність, яку треба шукати»*.
поздняя зима-весна 2015
*в переводе с украинского «Ты та невероятность, которую нужно искать»
Смотри, как я спотыкаюсь и падаю,
и мне не за что ухватиться,
и я направляю своё движение на твоё дыхание.
В моей комнате нет часов,
или есть?
Но они
наслушались цитат из великих произведений
и разбежались по углам:
часовые стрелки - по соседским кухням;
деления циферблата
завернулись в половички;
достучались до экранов телевизоров
щелчки секундной стрелки;
а часовые механизмы купорятся в кладовых комнатах.
Разметённое дворником
за окном
в семь утра
само понятие
«время».
Чтобы позволить своё подчинение,
нужно сперва как следует прокричаться:
обутой,
одетой,
вечером,
в натопленной на газу прихожей.
Сколько съёмных квартир в этом городе,
в этой стране
и на континенте.
Вечером в городе
я подсчитываю звоны колоколов,
и всегда их семь
и ещё два -
я прибавляю два,
и потом ещё умножаю
надвое.
осень 2014
Я не помню истории,
которые случались со Скуби-Ду,
но точно помню,
что вместе с ним перепадало
и его хозяину.
По воронке вниз всё синее,
всё чернильное
или в чернильных пятнах;
по направлению вверх,
к плечам поднимаются лестницы,
полные революционеров.
К скольким тёплым берегам прибиваются
сколькие холодные волны,
сколько внесено и вынесено,
было и будет
из океанов.
Сколько расплёсканных луж,
сколько выходов из банковских отделений,
сколько вдохновенных очередей
ожидания
часов
королей на конях
и коней под этими королями.
На остановке через дорогу шкафчик с полупустой уличной библиотекой.
Напряжение трафика увеличивается по направлению от храма.
осень 2014
* "Эмали и камеи" - сборник стихов французского поэта Теофиля Готье
Не записать,
но вдруг вспомнить на задворках чего-то большего,
как в твоём жилище не было света,
и нам незачем было спешить по домам.
Как пару дней спустя,
в полдень,
на полу
душевно закипал электрический чайник;
вертелась новенькая шестерёнка,
я уходила,
а ты провожал меня взглядом до стеклянной двери.
Однажды вспомнить,
как именно
в университетском скверике
сумерки стекали на верхушки сосен;
и твой профиль на фоне административного здания
мною бездарно не вписанный
ни в один достойный стих.
Моя куприновская трагедия*,
шелест страниц романа в письмах –
Каверин**
перед зеркалом незаконченной истории,
моей судьбы.
Было ли тебе когда-либо дело
до сыгранных мною ролей,
до моих коленей,
легонько касающихся твоих в полумраке театрального зала.
В дорожной пыли,
у тебя под ногами столько интересных историй.
Ты поднимаешь пыль столбом
и оставляешь истории стоять
нерассказанные
передо мной,
а сам наконец-то идёшь дальше:
над мёртвыми воеводами,
со звуком песка,
во имя Лауры.
02.01.2016
*Куприн Александр Иванович (1870 - 1938) – русский писатель
**Каверин Вениамин Александрович (1902 - 1989) – русский писатель, в том числе автор романа в письмах «Перед зеркалом»
«Мы так не похожи,
что смотрим друг другу в глаза, и...»**
Собственных двух сыновей,
кажется, я потеряла:
один с голубыми глазами,
у другого глаза карите,
с кудрями светлыми первый,
тёмный кудрявый второй,
строчками тяп-ляп стихов,
и, соответственно, в прозе.
И музыкальные оба.
Вот были и бились, и нет.
Саундтреками к чёрным квадратам
любительских видеосъёмок
становятся звуки свистящих
над городом сонным
снарядов.
Я вот-вот перестану смеяться.
А что было во мне, кроме смеха?
II.
В минуты слабости
(не моей, но со мной),
нежность сменяет чеканность,
и мы вдвоём пересекаем океан
(или два),
и движемся по улицам из полотен Ротко,
по невозможно ровным, бесконечным дорогам
на машине,
пешком,
через пляжи,
пустыни,
по мостам,
и уходим паломниками в горбатые горы.
Тут я постепенно уменьшаюсь,
и становлюсь хрусталиком,
добытым и огранённым в форму креста
так,
что меня можно носить на шнурочке на шее
как символ веры,
а когда надоем,
раздавить зубами на колкие крошки.
III.
С двадцати ноль-ноль
до двадцати двух тридцати
моя съёмная комната представляет собой плохо освещённый куб:
здесь я проявляю себя как целиком и полностью человек Уайльда.
24.01.2015
*произведение Андрея Платонова
**Сплин «Мороз по коже»
Ноябрь 2014
Быть каждым котом,
который когда-либо сворачивался калачиком на твоём животе.
(Серый, серый, синий)
Жил-был ветер с твоим именем*:
в ущельях гор,
над озером,
по пустошам.
Ветер, сопровождающий купцов и их караваны с шёлком.
(Жёлтый, жёлтый, розовый)
Чем дольше я не вижу тебя,
тем больше забываю, где находится сердце.
(Второй, второй, первый)
Чем больше людей знают тебя,
тем меньше людей не знают, где находится Юго-Запад.
(Направо, направо, налево)
Ты выхаживаешь голубей,
а они приносят тебе сухие прутики
и письма.
(Серый, белый, белый)
Если каждый заслуживает своё окружение,
то вот почему ты окружён светом.
(Белый и ещё раз, белый)
В пьесах Арто ты – смысл;
в романах Жене – мораль.
И если бы у Элиота нашлась ещё одна пара белых фланелевых брюк,
ты бы в ногу с маэстро вышел на песок.
(Белый)
И пляж бы затих.
Ты начинаешься и заканчиваешься со звуком песка,
как барханы Сахары.
27.01.2014
*Ибэ (эбе, эби, евгей, юй-бе) - ветер, дующий в холодное время года через Джунгарские Ворота со стороны озера Эби-Нур (Китай) к озеру Алаколь (Казахстан).
2.
Мне нужно на поруки каждого из вас.
Погодите, я посчитаю, сколько вас.
Я посчитаю тёплые надёжные руки.
Потому что под ногами не остаётся пола.
Только голая
родная земля.
И ветер тоже под ногами.
3.
Кто убирает с лица моего волосы,
чтобы я могла уткнуться лбом в твоё плечо?
Когда поезд тронется,
давай замирать на станциях,
пока качка не убаюкает пассажиров.
Тогда мы станем выходить на перроны:
ночные, сырые.
4.
Если бы собранные
ощущения
могли превращаться в хлеб,
сколько бы у меня оказалось хлеба?
И если бы я бросилась к тебе на шею,
как высоко бы мы взлетели
в мире
над мифами
и звёздами?
И как скоро продрогли бы в дороге.
5.
Мой рыцарский орден
в полном составе
пришёл к подножию твоих башен
на зов муз.
В сумерках
в спальнях каждой из башен разгорался свет,
и тускнел к рассвету.
Мы смотрели на свет годами
заворожённые.
Мы отпустили бороды,
мох прокрался в наши латы.
Но во взглядах наших было пламя.
А на пики копий наших
по-прежнему боялись садиться птицы.
6.
Как случилось,
что ты и я оставляем легенду?
Никто из нас не спросил пути.
Я готовилась сразиться с тобой,
пока не увидела твоё отражение на своём щите
и не вцепилась в твою животную шею,
и не залезла к тебе на спину.
7.
Твои мощные крылья вспахивают воздух.
Чтобы мир не свалился на нас,
я прошу тебя чуять дороги.
Потому как мой нюх – человечий и маленький.
А у тебя огромное сердце
и горячее дыхание.
Декабрь 2013
Я помню, мы с Голубем услышали зов брусчатки одни из первых, когда ещё сентябрьские листья в час пик подрагивали на столичных дорогах.
А вечером мы бежали под дождём,
и навстречу ему,
и совершенно промокшие ворвались в здание костёла
под первые ноты этюда Бетховена.
И всё это было: звучал орган и были места в полутьме,
и пустые боковые лавы;
был старик с божественно седой головой,
стеснительный, но с живыми глазами.
Были и другие голуби,
на следующий день,
в ослепительном закате у Софийского собора.
И всё это изменилось
до неузнаваемости,
сгорело как фон на нашей последней общей фотографии:
кто знал, что в этот самый момент,
позади нас,
но в параллельной вселенной с преодолеваемым временем,
обгорали человеческие тела.
Небезызвестные, но безымянные.
(Незабвенные?)
И всё это было, действительно,
и превратилось в уютный Львовский вокзал,
на железном остове которого,
приспущенные,
пульсировали сумерки.
Детское клубничное молоко заката странно сочеталось с песенкой Пита Доэрти.
"Она моя последняя из английских роз", -
ангельских роз,
обвенчанных друг с другом на небе узами сестринства;
последняя из волшебных детей
на Донецких прудах:
ледяных,
замусоренных,
полупьяных...
Остались только мы двое.
Я помню, как ты посмотрела на меня,
когда совершила своё первое в моей жизни волшебство:
ты преодолела пространство
и время.
Октябрь 2014