Виктор Николаевич Игнатиков

Владимиру Семёновичу Высоцкому (Лирика / гражданская)

*   *   *

Под болотный застой умирали притихшие Музы,
Зарастал ковылём постаревший убогий Парнас
Время ухнулось в топь, оставляя ошмётки иллюзий,
И ненужным гужом многотонно ложилось на нас.

Умирала страна, наши чистые души калеча,
Только ты, как маяк, нам указывал правильный путь.
Мы росли из тебя. Мы вставали на мощные плечи
И смотрели вперёд, и мечтали страну развернуть.

Ты, как ЯК боевой, шёл на битву с открытым забралом,
Презирая покой и короткие к небу шажки.
А вокруг вороньё неприкрытое сердце клевало,
Загоняя тебя под нелепых стандартов флажки.

Ну и где те "друзья"? Разгоралось истории пламя.
Выжигая дотла "королей" неизвестных кровей.
Сателлиты твои подхватили упавшее знамя,
И сегодня для нас ты любого живого живей.

Льётся в сердце строка, наполняя рассудок и душу,
Баритон с хрипотцой и аккордов простой звукоряд.
Без особых чудес. Только хочется слушать и слушать,
Пропуская в себя слов твоих мегатонный заряд.

Ты ушёл, торопясь, не меняя священные руны,
Перекрасив в багрец под себя горизонт голубой,
А гитара твоя, обрывая звенящие струны,
Как и прежде поёт, как набат, призывая на бой!

            Ташкент,  23.07.2017

Письмецо из детства (Авторская песня)

Послушать здесь:

https://www.chitalnya.ru/work/1985358/

*   *   *

Письмецо из детства,
……от печали средство,
…………славное наследство
………………убежавших лет.
Строчки-закорючки,
……словеса колючки –
…………от Наташки-злючки
………………пламенный привет.

Как же мы дружили,
……дружбой дорожили,
…………пели-ворожили
………………на свою судьбу.
Убегали в горы,
……и за разговором
…………падали запоры
………………взрослого табу.
    
Ночь вдвоём в палатке,
……поцелуй украдкой,
…………необычно сладкий,
………………и в груди жара.
Сердце вмиг в отстое,
……и твоё простое,
…………терпко-золотое,
………………нежное: "Дурак!"

Быстро – ногу в стремя –
……разлетелось племя,
…………и закрыло время
………………в парадиз наш дверь.
Приутихли пташки,
……милая Наташка,
…………девочка-ромашка,
………………где же ты теперь?

Письмецо из детства,
……от печали средство,
…………славное наследство
………………убежавших лет.
Строчки-закорючки,
……словеса колючки –
…………от Наташки-злючки
………………пламенный привет.

……Ташкент,  12.02.2016  

Чимган, золотая пора, песни Г. Арефьева

Пою любовь!

Облака. Песни Геннадия Арефьева

А рассвет тихо смотрит в окно (Авторская песня)

Стихи - Виктор Игнатиков
Музыка - Геннадий Арефьев
Исполнение - Евгения Евдокимова и Геннадий Арефьев

     *   *   *

А рассвет тихо смотрит в окно.
День грядёт, и пора бы проститься.
Только ты, как в весёлом кино,
Расчирикалась маленькой птицей.

Ну а я от тебя подшофе
Замер, словно компьютер зависший.
Не спешу дать свободу софе -
Где ещё ты такого отыщешь?!

Раздербаненный весь до основ,
Словно страстным опоенный зельем,
В этом буйстве досказанных слов
Не ищу от тебя я похмелья.

Ты мой рай! Да и ад заодно!..

А рассвет тихо смотрит в окно...

Ташкент, 15.03.2013

Ромашка (Авторская песня)

Стихи - Виктор Игнатиков
Музыка и исполнение - Геннадий Арефьев

* * *

Девочка в платьице белого ситца,
Белых ромашек чудесный венок!
Как же мне было в тебя не влюбиться,
Счастья молить у божественных ног!

______Тусклое солнышко в тучах высоких,
______Снова зима и опять я грушу,
______Улицей шумной бреду одиноко,
______Будто-бы встречи, как прежде ищу.

Будто увидеть тебя ожидаю.
Только вот нет тебя в наших краях...
Где, для кого это платье сверкает,
С кем ты и где ты, ромашка моя?!

______Тусклое солнышко в тучах высоких,
______Снова зима и опять я грушу,
______Улицей шумной бреду одиноко,
______Будто-бы встречи, как прежде ищу.

____________Девочка в платьице белого ситца,..

     Ташкент, 19.03.2012

Сочинения на вольную тему. Восхождение

Восхождение 9. Татька. Сестрёнка (Рассказ)

I

– Всё! Анка теперь замужем и ты мой! – Татька бесцеремонно отодвинула Людочку, Виталькину однокурсницу и сотрудницу, которую Виталька привёл на Анкину свадьбу, чтобы показать той, что не на ней одной свет клином сошёлся, и, естественно, пригласил на первый танец. Людочка изумлённо уставилась на Татьку, ни о каких её видах на Витальку она даже не подозревала. Виталька развёл руками и от неловкости рассмеялся. Он о Татькином отношении к себе догадывался, но чтобы дошло до такого!?
Анкина свадьба была в разгаре. Отзвучали первые тосты, оторались первые "Горько!", гости хорошо разогрелись, Милка, старшая Татькина и Анкина сестра, включила радиолу и начались танцы.
Татька немного перебрала, пить ей особо не позволялось, но в этом октябре намечалось её восемнадцатилетие и родители махнули рукой – средняя дочка замуж выходит, пусть и младшенькая повеселится. Она прицепилась к Витальке, как клещ, танцевала только с ним, да и его никуда от себя не отпускала, тем более, к Людочке. Виталька терпел, но когда они вышли первый раз во двор, Виталька – покурить, Татька – с ним за компанию, и Татька повисла на нём, отставив немного голову и явно напрашиваясь на поцелуй, он подхватил её на руки, бросил на стоящий под навесом диван, развернул животом вниз и пребольно поддал ладонью по мягкому месту – слава Богу, рядом никого не было.
Татька ойкнула, вскочила, поправила сбившееся платье, и с гордо вздёрнутым небу носом, пунцовая, как помидор, прошествовала к двери дома. Выглядела она очень потешно. Маленькая даже на высоченных каблуках, усыпанная разгулявшимися по весне веснушками, ещё по юношески угловатая и только-только начинающая наращивать что-то более существенное, чем кожа, на свои мослы, да ещё и разозлённая Виталькиным небрежением – она, тем не менее, была великолепна в своём гордом негодовании.
Виталька рассмеялся. Татьку он считал почти сестрёнкой. С малолетства он мечтал, чтобы у него была сестрёнка, как, скажем, у Вальки или у Гоги, друзей-одноклассников. Причём, именно такая, какой была Татька, взбалмошная, неуправляемая, крепко избалованная, немного стервозная, но умная и понимающая младшая сестрёнка, которую бы он любил, как сестрёнку, воспитывал, как сестрёнку, и которая бы его тоже любила, как мудрого старшего брата, могущего выслушать, дать совет, помочь, если надо. Поэтому и относился он к Татьке, как к сестрёнке, и представить её в роли своей девушки просто не мог.
– Татька, стой! В себя приди! Сумасшедшая! – крикнул Виталька, он никак не мог остановить смех, хотя и понимал, насколько обидно это может быть Татьке.
Татька развернулась в дверях, пригнулась немного в Виталькину сторону, приставила растопыренные ладони к ушам и высунула язык, скорчив рожицу. И стала уморительно похожа на ту малявку-Татьку, какой её увидел Виталька в первый раз, десять лет назад.

II

Впервые Виталька увидел Татьку в первый же день после перехода в новую школу. Когда он пришёл в первый раз к началу занятий, Татька стояла перед Анкой у дверей школы и делала вид, что слушает её наставления. Анка училась в пятом классе и считала себя во всём за поведение сестрёнки, первоклашки Татьки, ответственной. Татька кивала головой, как китайский болванчик, но, как только Анка отвернулась, скорчила рожу, приставив к ушам ладони с растопыренными пальцами и высунув язык. Увидев это, Виталька засмеялся, Анка тут же обернулась, Татька не успела среагировать и получила увесистый подзатыльник – Анка была легка на руку. Татька не разнюнилась, просто насупилась и выпалила: – Ну, погоди! Вот ты спать ляжешь, я тебя за косу к кровати привяжу! – у Анки была роскошная, до пояса, толстая светло-каштановая коса.
– Только попробуй! По-полной получишь! – заявила Анка и гордо подняв голову, прошествовала в двери школы, бросив на Витальку мимолётный взгляд, она тогда ещё не знала, что он будет её одноклассником.
Татька, явно передразнивая Анку, проследовала за ней, в дверях обернулась и скорчила такую же рожу Витальке.
Через месяц Витальке по школьным делам потребовалось побывать у Анки дома. Анка приболела, а Валентина Ивановна, их кураторша, поручила ей расписать роли для участников нового спектакля, который они собирались ставить силами школьного драмкружка. Анка поручение выполнила, но передать порученное через Татьку побоялась, Татька была та ещё растеряха. Милка же училась в другой школе. Вот Валь-Ванна, как за глаза называли Валентину Ивановну её воспитанники, и поручила Витальке забрать у Анки тетрадку с расписанными ролями.
Открыла калитку Татька, Анка лежала с перевязанным горлом, укутанная одеялами, напичканная лекарствами, хрипела и по виду своему вообще собиралась перейти в мир иной. С приходом Витальки она немного ожила, делилась впечатлением о либретто нового спектакля, которое он пока не читал, о своей и его ролях, спрашивала о школьных новостях. Правда в этом Виталька был рассказчиком неблагодарным, девчачьих сплетен не знал, а что делается у мальчишек, ей было не очень интересно.
Татька успела вместо домашнего дырявого сарафана с фартуком переодеться в чистенькое новое платьице в цветочек, явно для домашнего пользования не предназначавшееся, подвязать на торчащие рожки на голове огромные голубые бантищи, и стояла на ушах, всем своим разгулом стараясь переключить Виталькино внимание с Анки на себя. Она всё время крутилась по комнате и встревала в разговор, несмотря на грозное Анкино негодование. Сейчас Анка ничего ей сделать не могла, выздоровление её намечалось не скоро, а что будет потом, Татьку беспокоило мало. Виталька, наблюдая за ней, веселился, такое внимание, пусть и исходящее от малявки, первоклашки, ему льстило. Почувствовав это, Татька пошла вразнос и поставила её на место только пришедшая из школы Милка.
Татька закатила, было, скандал, почему это её изгоняют из её же спальни, но Милка спокойно, не говоря ни слова, открыла шифоньер, сняла с дверцы широкий отцовский армейский ещё ремень с блестящей латунной пряжкой и, поигрывая им, посмотрела в Татькину сторону. Татька тут же успокоилась, только пригрозила: – Вот вечером папа придёт, я ему расскажу, как вы меня издеваете!
– Расскажи, расскажи, ябеда! Ещё и от папы получишь! – рассмеялась Милка, и повесила ремень на видное место. На этом всё и успокоилось.

III

Месяца через три после свадьбы, в выходной день Виталька решил навестить молодых. Он как раз приехал из своей степи, куда укатил на постоянную работу буквально на следующий день после Анкиной свадьбы.
Причин уехать работать из города у Витальки было великое множество. И обрыдшее ему постоянное сидение за рабочим столом с выполнением не особо интересной для него работы. И тяга к романтике кочевой и упрощённой, без массы условностей, жизни полевиков, к которой он приобщился ещё в школьные времена, когда на летние каникулы выезжал в степь работать с топографами. И разрыв с последней своей пассией Тоськой, которая одно только предположение его о возможности уехать из города встретила в штыки. И то, что не ладилось с учёбой, третий курс он не закончил, и хвостов было столько, что на четвёртый его не перевели даже условно. И то, что он окончательно запутался в своих девицах и устал лавировать между ними, стараясь сохранить амурные отношения с каждой. И косые взгляды и ворчание матери, когда он чуть ли не каждый день возвращался заполночь и слегка подшефэ после вечерней встречи с какой-либо из своих пассий.
Анкина свадьба была в этом ряду на "-надцатом" месте, но и сама Анка, и все их друзья, да краем подсознания и сам он понимали это только так – он уехал на следующий день после её свадьбы. Всё-таки, любил он её, наверное, больше, чем всех остальных своих девчонок, вместе взятых.
Поэтому после своего приезда в отгул за набранные за три месяца отработанные выходные, Виталька в первую же субботу направился к Анке.
Ему не повезло, Анка с мужем, Владом, уехали на базар и ожидались не скоро. Тётя Варя и дядя Гриша, их с Анкой родители, уехали в гости к Милке, которая жила отдельно в другом конце города с малолетней дочкой Алёнкой, и встретила его одна Татька.
Татька напоила его чаем, болтая без умолку. У неё были каникулы после первого курса, дома она отчаянно скучала, и Виталькин визит пришёлся для неё очень кстати. Время двигалось к обеду, уже должны были подъехать с базара молодожёны, когда Татька вдруг предложила:
– Слушай, давай удерём, а?
– От кого? – не понял Виталька.
– Ну, вообще, – Татька сделала неопределённый жест.
Виталька усмехнулся: – И куда это? На край света?
– Давай погуляем! – Татька загорелась, остановить её было не так-то просто, – Я тебя в кино приглашаю! Ну что мы будем тут сидеть, чай дуть! Потом в туалет не набегаешься!
– Ну почему же чай? Я же и посерьёзнее чего принёс! – сразу по приходу он передал Татьке бутылку хорошего пятизвёздочного коньяка, чтобы пока поставила в холодильник.
– Мы твой коньяк потом выпьем. Когда вернёмся. Я сейчас записку напишу!
Не слушая возражений, она уселась за стол, взяла бумагу и ручку и страшными кривыми каракулями – Виталька даже посмеялся, настолько это было непохоже на аккуратный почерк Анки, – нацарапала: "Мы с Виталием ушли гулять. Коньяк не трогайте, это наш!"
Она разгладила записку, положила на видное место посредине стола, на пять минут скрылась в своей комнате и появилась нарядно, хотя и просто одетой, с подведёнными глазами и накрашенными ярко-красной помадой губами, что на её веснушчатой физиономии выглядело не очень естественно.
– Всё, я готова! – глядя на Виталькину нерешительность – всё-таки, пришёл он совсем не к ней, да и вообще, с чего бы это он с Татькой по кино стал шляться, что делают в кино с такими девицами, он, конечно, знал отлично, а вот что ему там с Татькой делать? – глядя на его нерешительность, она подхватила его под руку и потащила скорее прочь из дома, пока не вернулись и не тормознули их Анка с Владом.

IV

В кино с Татькой он уже бывал. Как-то, классе в восьмом, они с Анкой сбежали с последних уроков, чтобы посмотреть новый французский фильм. После уроков его посмотреть было бы вообще невозможно, народищу было столько, что они просто не дождались бы своей очереди. Тем более, Анка была слишком нетерпелива и стоять в очереди для неё было сущим наказанием Божьим. По дороге к кинотеатру их засекла Татька, от своих уроков уже свободная, и, под угрозой разоблачения, заставила взять с собой.
Народу у кассы хватало и сейчас, но Татька отобрала у Витальки рубль, исчезла на несколько минут и, пока они с Анкой стояли на всякий случай в очереди, появилась у входа в кинотеатр, размахивая билетами: – Вы чего там стоите! Идёмте уже! Что бы вы без меня делали!
На резонный Анкин вопрос, где она раздобыла билеты, эта одиннадцатилетняя бестия небрежно, совсем как их всепроникающий сосед дядя Митя, бросила: – У меня связи! – и гордо, через плечо, полуотвернувшись от Витальки, передала билеты ему: – Билеты должны быть у мужчины! – отдать сорок копеек сдачи она, естественно, забыла.
В зале она первой пролезла к своим местам, уселась на среднее и никакие попытки Анки и Витальки пересадить её с краю, даже при условии, что посередине, между сестрёнками, сядет Виталька, ни к чему не привели. Татька запросто могла устроить скандал, а быть с позором выведенными из зала им, конечно, не хотелось. Понятно, Витальке было бы гораздо приятнее сидеть рядом с Анкой, чем с её необузданной сестрёнкой, но он махнул рукой. В конце концов, не последний же раз они с Анкой сбегают в кино!
Уже гораздо позже он узнал, что дома Анка устроила Татьке трёпку, та с потрохами продала её родителям, Анка тоже была наказана. Но продолжения история не имела.
Через пару лет Витальке предложили быть вожатым в Татькином классе. Он с удовольствием возился с шестиклашками, устраивал конкурсы, соревнования, организовал помощь отстающим, водил их по музеям, проводил выезды за город в короткие походы, в загородный парк, куда их самих, тогда таких же шестиклашек, вывозила Валь-Ванна.
Кроме вожатых в те времена в таких классах-отрядах были положены воспитательницы. Воспитательницей в их подшефном классе была Виталькина одноклассница Ланка. Она наблюдала и потом со смехом рассказывала подругам, как в их частых вылазках Татька просто не давала Витальке проходу. В кино занимала ему место и усаживалась рядом, никого даже близко не подпуская, в автобусе при загородных поездках тоже устраивалась рядом, в походах вышагивала рядом, стараясь попасть в ногу, в экскурсиях по музеям становилась напротив него и с обожанием смотрела в рот. Татька участвовала практически во всех его начинаниях, даже пыталась рисовать и писать стишки для отрядной стенгазеты, что у неё не получалось уже абсолютно, но она всё равно упорно лезла в любые авантюры, только чтобы привлечь его внимание и, главное, показать прочим его подшефным, тоже, и не без причины, относившимся к нему с любовью, что она, Татька, у него на особом счету.
Витальке это особо не мешало, и к Татькиному обожанию, и к Ланкиным рассказам, и даже к тому, что одноклассницы посмеиваются над ним и обзывают папой-Виталей, он относился с юмором. Он писал стихи, отлично рисовал, очень интересно рассказывал, перед каким-нибудь тематическим утренником или экскурсией в музей перечитывал массу книг по теме, которые подбирала ему Валь-Ванна, поэтому своё назначение понимал и смешочки в свою сторону не просто терпел, а часто и сам над собой посмеивался. Уже тогда он понял одну простую вещь: чтобы не дать смеяться над собой другим, надо просто смеяться над собой самому! И этим смешить других. Смеются не над клоуном, а над его клоунадой!
У Анки Виталька бывал довольно часто, то по делам драмкружка, то по каким-то школьным надобностям, то с компанией ребят и девчонок, чтобы делать отрядную стенгазету, то ещё зачем-нибудь, повод для этого находился всегда, а бывать у неё ему нравилось. И каждый раз при нём Татька вела себя примерно так же, как во время первого его появления в их доме. Это Витальке тоже импонировало.
Анка над Татькиными закидонами посмеивалась и только когда та откровенно мешала и не давала возможности делать дело, выгоняла её без всякой жалости.

V

Фильм шёл неинтересный, и Татька, и Виталька его уже видели, но Татька всё равно заставила его взять билеты. Похоже, фильм не интересовал её абсолютно, и даже если бы вдруг фильма не было бы совсем, она бы всё равно нашла способ проникнуть сюда. Зал был почти пуст, они зашли, когда журнал уже начался, в темноте она потащила его на последний ряд куда-то в самую его середину, хотя на десяток рядов до них не сидело ни одного чело-века. Там она уселась, аккуратно расправила платье и минут пять сидела молча, неподвижным взглядом уставившись на экран.
Потом, когда начался фильм, повернулась к Витальке, взяла его за руку, зажала его ладонь между своими, прижала к груди, потёрлась об его пальцы подбородком, и еле слышно попросила: – Поцелуй меня.
И в ответ на его недоуменный взгляд, пожаловалась: – Меня ещё никто никогда не целовал! Только папа с мамой, да Анка с Милкой, но это же родственники, это не считается. А ты поцелуй по настоящему. Не как брат, понимаешь?
Виталька растерялся. Ровнять Татьку с прочими своими пассиями он был совсем не настроен. Он осторожно высвободил пленённую руку и, не говоря ни слова, погладил Татьку по жёстким кудряшкам. Татька сникла.
– Никто меня не любит, – сказала она удручённо, – и никогда не полюбит! Я рыжая! И некрасивая! С веснушками.
Она была совсем не рыжая, так, с небольшой рыжинкой в тёмных кудрях. И веснушчатая в меру, веснушки совсем не портили её. И не то, чтобы красивая неземной красотой, но очень даже симпатичная. Правда, из-за своего лилипутского роста – даже невысокому Витальке она была по плечо – выглядела она гораздо младше своих семнадцати лет. И худая была невероятно. Но всё равно, это был её пунктик, самооценка её явно была ниже любой допустимой планки. Это надо было исправлять и словами тут помочь было никак нельзя.
Виталька повернулся к ней, взял за подбородок и развернул лицом к себе. Татька замерла и, кажется, даже перестала дышать.
– Воздуха набери, – сказал он негромко.
– Что? – не поняла она, потом освободилась от его руки, и сказала с горечью, – Шутишь, да? Смеёшься опять? Издеваешься?! Я уже не маленькая, а ты всё со мной, как с ребёнком!
– Глупенькая, вдохни поглубже, задохнёшься же! Ты же хочешь по-настоящему? Правда?
Она не понимала, шутит он или говорит серьёзно, но на всякий случай глубоко вздохнула. А Виталька положил руки на её щёки, подтянул к себе, и, совсем как его подруга Талька, с которой он часто вот так же пристраивался в кинотеатре на последнем ряду, чуть развёл своими губами Татькины губы и присосался к ней, как младенец к материнской груди.
Татька была ошарашена. Для тумана в голове ей бы хватило и лёгкого поцелуя в губы, никто до этого в губы её не целовал. А от Виталькиного поцелуя в ней проснулись совсем не девичьи чувства. Она и правда чуть не задохнулась, сердце колотилось бешено, внизу живота стало горячо и мокро, совсем, как после неприличных снов, которые она видела иногда и потом долго не могла прийти в себя и посмотреть в глаза окружающим – ей казалось, что все видят её состояние и читают её не совсем приличные мысли.
Она высвободилась из Виталькиных рук и испуганно посмотрела на него. Его простая ироничная улыбка в бликах экранного света показалась ей какой-то дьявольской. Она долго сидела молча, потом немного пришла в себя и вдруг спросила: – Слушай, почему же тебя Анка на Влада променяла?
Вопрос был абсолютно не к месту, она тут же поняла это, но Виталька не стал обострять и пошутил: – Просто мы никогда не целовались.
По большому счёту это была правда. Один поцелуй в щёчку, когда они были вдвоём в палатке в горах, даже не поцелуй, а просто прикосновение губами к щеке почти уже заснувшей Анки, конечно же, был не в счёт. Но Татька не поверила. Она так же долго смотрела на Витальку широко раскрытыми глазами, потом сказала: – Врёшь ты всё! Мне Анка сама рассказывала!
Это был обычный блеф, не могла Анка ничего рассказывать, даже если бы они и на самом деле целовались. Не такая была Анка, чтобы болтать о своих приключениях, даже с ней, с Татькой. А тем более, выдумывать, чего не было. И Виталька на этот блеф не купился.
– Это ты врёшь, – сказал он со смехом, – никогда мы не целовались! – и в ответ на её недоверчивый взгляд, просто объяснил, – Понимаешь, Татька, есть девчонки, с которыми просто дружишь. Как Татьяна или Ланка, мои одноклассницы, ты их знаешь. Или Лида, моя сотрудница, ты её тоже знаешь, она была с нами, когда мы последние новогодние праздники отмечали.
Татька согласно кивнула, а Виталька неторопливо продолжал: – Это как любимые игрушки, с ними с удовольствием возишься, играешь, штопаешь, если порвались вдруг, чинишь, то есть, помогаешь им, выслушиваешь их беды, когда они выворачивают тебе свою душу, ну понятно. И они тебе очень помогают, даже уже тем, что они просто есть у тебя.
Татька снова кивнула, про любимые игрушки она ещё не забыла.
– Есть девушки, с которыми постоянно или не очень постоянно встречаешься, и которые немного больше, чем просто подруги. Это как твои близкие живые существа, ты их ласкаешь, целуешь, милуешься с ними, называешь ласково – киска моя, белочка моя, или там, коза-Дереза, кто чего заслуживает. Понятно?
Татька снова кивнула, это ей было тоже очень понятно, кот Мурзилка и добрая овчарка Пальма были самыми любимыми её живыми существами с раннего детства. После родителей, конечно. Может даже любимее Анки и Милки.
– Ну, а есть ещё одна единственная. Она, как звёздочка на ёлке, или ещё дальше, на небе. На неё можно смотреть, на неё можно молиться, как на икону пресвятой девы Марии, но её нельзя поцеловать, её даже просто любить обычной земной любовью нельзя. Ведь она – ангел без пола и плоти, далёкая недостижимая звёздочка. Её можно только боготворить.
Татька молчала очень долго, почти до конца сеанса, переваривала, только перед самым концом сказала: – А я не хотела бы стать такой звёздочкой. Я – земная! – потом снова долго молчала и, наконец, не выдержала, – Поцелуй меня ещё! Ещё раз так же.
Виталька покачал головой: – Не много будет? Для первого раза?
– Поцелуй! – воскликнула Татька капризно, – Может быть, следующего раза не будет!
И Виталька поцеловал её, только совсем по-другому, трепетно и нежно, отчего у неё сладко закружилась голова, и всё провалилось в какую-то бездонную пропасть.

VI

После сеанса они гуляли до темноты. Виталька легко держал Татьку под руку, как кавалер настоящую даму, и негромко рассказывал о своей полевой жизни, рассказывал живо и интересно, с подробностями и лирическими отступлениями, но Татька почти не слушала его. Она была сражена. Она и так была влюблена в Витальку, но влюблена, как в кумира, почти по-детски, как младшие сестрёнки влюбляются в парней своих старших сестёр, как девчонки влюбляются в знаменитых артистов, толпами ходят за ними, дарят им цветы, пишут безумные письма, которые потом мешками отправляются в макулатуру. Теперь же, после его "настоящих" поцелуев и, тем более, после небольшой лекции, она поняла, что любить можно и совсем по-другому. Она совсем не зря высказала, что не хотела бы стать звёздочкой, на которую можно только молиться. Конечно, мысли её ещё не дошли до того, что она любит Витальку, как мужчину, и хочет его, как мужчину, но до этого остался только маленький шажок, и достаточно было небольшого толчка, небольшой подсказки, помощи с его стороны, и она дошла бы до этого. Но он даже не умом, а каким-то внутренним чутьём понял, что этого делать не стоит, что она ещё, по существу, девчонка, просто немного переросшая девчонка. Конечно, та же Лариска, та же Тошка или Санька были даже младше неё, когда сошлись с Виталькой, но тогда и он был, в общем-то, мальчишкой, и им больше двигал интерес к познанию чего-то нового, чем настоящие чувства. Татька нравилась ему, но острого чувства, даже такого, как, скажем, к Саньке, с которой он встречался и любился уже три года и к которой больше привык, чем любил, такого чувства к Татьке у него не было. Он продолжал считать её маленькой сестрёнкой и уже жалел, что преподал ей такой урок.
Они прошли мимо Татькиного дома четыре раза, Виталька останавливался, намекая, что они уже слишком загулялись, но Татька хватала его за руку и тащила гулять дальше. Когда они подошли к калитке в пятый раз и он снова остановился, она не стала возражать и только попросила: – Поцелуй меня ещё. Ну, пожалуйста!
Виталька покачал головой и тихо сказал: – Не надо, Татька. Успеешь ещё. И нацеловаться, и налюбиться. И вообще, прости меня.
Калитка открылась и в ней показалась, уперев руки в боки, Анка.
– Так! – сказала она, – Хорошо мать с отцом не приехали! Ну-ка, голубки, давайте сюда!– и кивнула в сторону дома.
Когда они вошли в дом, Анка, было, напустилась на них, в основном, на Витальку, но тут уже возмутился Влад: – Ты что, её до пенсии за несмышлёныша держать будешь? Своя голова есть! Давайте уже ужинать! Где там ваш коньяк?
Виталька остался ночевать у них, только позвонил домой, что остаётся. Они с Владом допили коньяк, который начали вчетвером, потом Влад достал из холодильника початую бутылку водки, уже вдвоём допили и её. Перед этим Анка отправила спать захмелевшую Татьку и вскоре ушла сама. Водки, как всегда, не хватило и Влад достал из погреба самодельное хмельное тестево вино. Они гужевали уж совсем допоздна, пока сонная Анка не выглянула в гостиную, где они сидели, отобрала недопитый трёхлитровый баллон и разогнала их по постелям.
Витальке постелили здесь же, в гостиной на диване. Он долго не мог заснуть, перебирал случившееся за день. И это случившееся ему не очень нравилось. Татьку было жалко, ведь она, конечно же, навоображала себе Бог знает чего. Не знала она, не могла знать, что для парня такие поцелуи, как правило, ничего особо не значат. И гораздо большее ничего не значит, а уж поцелуи и подавно.
Татька подтвердила его опасения под утро. Она пришла к нему в гостиную, села на краешек дивана. Ночь была жаркая, душная, была середина июня и она пришла, в чём спала – в махоньком лифчике и трусиках в горошек, только набросила на плечи вязаную накидку. Он очнулся от полудрёмы, глянул на неё и попенял: – Не стыдно?
Она безразлично махнула рукой: – Что ты, меня в купальнике не видел? – действительно, купались вместе они не раз.
– Так не ночью же и не у себя в постели! – он покачал головой, – Сейчас Анка выйдет и нам задаст! Обоим!
– Не выйдет! Они по воскресеньям до обеда валяются. Пока мама не разозлится и не выгонит их из постели. А сейчас и выпили ещё!
– Всё равно, неудобно.
– Тогда пошли в мою комнату.
– Татька, не дури. Рано тебе ещё с мужиками в постели кувыркаться.
– Дурак ты. Большой, а дурак. Я с тобой… кувыркаться не собираюсь. Просто полежим рядом. Поговорим ещё. Ты меня ещё поцелуешь.
– Ну, знаешь! Если я тебя целовать в таком виде начну, это до нехорошего доведёт. Меня потом бульдозером не остановишь.
– Да? – она захихикала, – А давай проверим!
– Знаешь что, золотце, давай-ка я покурю пойду. И проветрюсь. А то ведь я тоже выпил достаточно, – он поднялся, нацепил брюки и вышел во двор. Она, не одеваясь, последовала за ним.
На дворе было по-утреннему свежо и гораздо лучше, чем в доме. Он сел на диван под навесом, где не так давно отшлёпал её за приставания, достал сигарету, закурил. Она поёжилась, завернулась в накидку поосновательней, села рядом, подобрала ноги под себя, прислонилась к нему голым боком и затихла. Виталька даже не стал обнимать её, просто сидел рядом и курил. Дым попал ей в ноздри, она чихнула, потом попросила: – Дай попробовать!
– Что? – не понял он.
– Сигарету, – Татька решительно хотела перепробовать в эту ночь всё, что только можно.
– Обойдёшься! – сказал он невежливо, – Попробуешь, а потом ещё и целоваться полезешь?
– Полезу, а что?
– А то! Целовать курящую женщину, всё равно, что облизывать грязную пепельницу!
– Фу-у! – она поморщилась, – Как неэстетично!
– Вот и я о том же!
Заскрипела дверь, из дома на крыльцо в одних трусах вышел Влад, уставился на них: – Опять воркуете, голубки! – критично оглядел Татьку, – Ты бы оделась, что ли!
– Сам тоже мог бы штаны надеть, сверкаешь тут! – Татька готовилась дать отпор. С Владом они держались вооружённого до зубов нейтралитета с того самого дня, когда Анка привела его в их дом. Он хмыкнул, цепляться не стал, величественно проследовал в угол двора, для чего, собственно, и поднялся ни свет, ни заря, вернулся, сел на диван рядом с Татькой, взял у Витальки сигарету.
Татька покурить больше не просила, живо представила, как Виталька лижет грязную, полную окурков пепельницу. Её передёрнуло.
– А курящего мужика целовать – это не пепельницу лизать? – спросила она.
– От мужика всегда должно пахнуть дымом, – веско сказал Виталька, – либо пороховым, либо табачным.
Влад переводил удивлённый взгляд с него на неё и обратно – о чём спор? – потом манул на них рукой и спросил – Ты не помнишь, куда Анка вчера вино убрала?
– Не знаю. В холодильник, наверное. А что, голова болит? – Виталька посмотрел на Влада сочувственно, у него самого с перепою, бывало, голова раскалывалась. Но для этого выпить надо было очень много и почти не закусывать.
– Нет, у меня организм железный, в момент всё переваривает. Просто, поднялся уже, да и ты не спишь, можно продолжить!
– Ну тебя к чёрту с твоим вином! – возмутилась Татька, – Иди досыпай уже! Продолжить ему! Вчера мало было, что ли?!
– А что, мешаю? – Влад, улыбаясь, посмотрел на неё.
– Конечно, мешаешь! – Татька рассердилась не на шутку. Виталька похлопал её по плечу: – Не заводись!
– А что он?! Если бы я в их спальню полезла, когда они там с Анкой… милуются, хорошо это?!
– Ну, тут не спальня! – засмеялся Влад, – А во дворе быть никому не запрещается! Тащи его в свою комнату и милуйтесь там, пока не надоест!
– Влад, не провоцируй! Она же меня правда в спальню утащит, я тогда ни за что не ручаюсь!
– Тебе плохо, что ли? – Влад развлекался, Татька начала свирепеть.
– Ты это Анке скажи, она нас всех троих передушит! – Витальке было неудобно за Татьку.
– Ну вас к чёрту, воркуйте! – Влад поднялся и ушёл в дом. Татька тут же, пока Виталька не опомнился, сама наклонила его голову и, как пиявка, присосалась к его губам.

VII

Отпуск Витальке дали только в конце лета. Он приехал в город с огромными деньгами – за четыре месяца работы, да ещё и с отпускными скопилось больше тысячи. Поэтому в первую же пятницу по приезде он с одноклассниками Валькой, Зохом и Женькой на двух мотоциклах поехали покупать мотоцикл и ему, Витальке. Для этого ребята даже отпросились с работы.
Не сказать, чтобы он так уж мечтал о мотоцикле всю жизнь, как, скажем, Валька. Или покупал, потому что это было модно, парню, начавшему хорошо зарабатывать, иметь технику под седалищем. Просто собственное средство передвижения давало независимость, а шиковать перед девчонками – это для него было дело хотя и не последнее, но далеко не первое.
Часа через четыре, успев оформить мотоцикл в ГАИ и даже номер получить, благо, на это много времени не требовалось, они дружной компанией на трёх мотоциклах подкатили к Анкиному дому.
На их звонок дверь открыла Татька.
– Ну, вы даёте! – воскликнула она удивлённо, потом посмотрела на довольного, улыбающегося Витальку, принцем восседающего на своём сверкающем новизной "Восходе", подскочила, погладила лакированное переднее крыло, поцеловала Витальку в щёчку, – С обновой!
Тут же согнала сидящего на заднем сидении Зоха и уселась сама: – Покатай!
Виталька рассмеялся: – Ну, вы давайте, договаривайтесь, а мы сейчас! Влад с Анкой уже дома?
– Дома, дома! – Татька ткнула Витальку в плечо, – Поехали!
– Ты там поосторожней! – Зох приладил на Татьку шлем.
– А что, я плохо ехал? – Виталька удивился. Водил мотоцикл он совсем неплохо, правда, слишком резко сбрасывал сцепление, когда трогался.
– О чём это им договариваться? – крикнула Татька, как только они отъехали.
– Как это, о чём? – Виталька засмеялся, – Покупку обмыть надо, или нет? А где её обмывать? Не тут же сидеть! Вот и договоримся, куда на природу выехать! Техника у нас на что? Не только же тебя катать!
Он сделал пару кругов по району вокруг Татькиного с Анкой дома, лихо подкатил к воротам и остановился в нескольких сантиметрах от калитки. Татька радостно захлопала, соскочила с сидения и снова расцеловала его, на этот раз в губы. Присосалась и не спешила отпускать. Витальке стало неловко: – Татька, перестань! Люди смотрят! Не стыдно, а?
– Не стыдно! Пусть смотрят! Пусть все знают!
Из калитки вышла Анка, услышала и покачала головой. Виталька засмеялся: – Что? Не нравится? – он притянул Татьку поближе, Татька лукаво глянула на Анку и подставила губы.
– Нравится, – усмехнулась Анка, – Морочишь девчонке голову!
– Ага! – Виталька рассмеялся, – Такая сама кому хочешь что хочешь заморочит!
– Иди, иди! – махнула рукой Татька, – Выбрала себе, так нечего теперь! Тоже мне, ревновать вздумала!
Дальше препираться у них не получилось – из калитки с Владом во главе вышли все ребята.
– Где вас носит?! – недовольно пробурчал Валька. Татька сверкнула глазами: – А что, завидно? Я тебя сколько покатать просила? "Мне некогда!.. Прости, пожалуйста!.." – она очень похоже передразнила Вальку.
– Ладно вам! – сказал Женька примирительно, – Раз сегодня ехать собираемся, нечего время терять!
В семь вечера они небольшой кавалькадой отправились от Анкиного дома. Валька успел приладить к мотоциклу коляску, Виталька съездил домой, чтобы показать покупку родителям и братишке, а заодно взять рюкзак и палатку и предупредить, что они компанией едут отдыхать. Женька с Зохом добрались до базара и накупили продуктов на два дня, так что к семи часам всё было готово. К Вальке в коляску усадили Анку, Влад сел на заднее сидение. Татька место за Виталькой никому не отдала. Понятно, что Зох поехал с Женькой.

VIII

Через час с небольшим Женька с Зохом съехали с большака, прокатили с километр по грунтовой дороге, лихо выскочили на пригорок и остановились. Через пол минуты к ним подскочили Виталька с Татькой, слегка перегруженный Валька немного отстал и присоединился к компании минуты через две.
– Есть такое предложение, – сказал Виталька, когда все собрались, – Я сгоняю на разведку, найду местечко получше, а вы пока тут подождите. Чтобы не трястись почём зря. Да бензин не жечь.
– А что искать? – удивился Валька, – Мы с Алькой тут две недели назад отдыхали! – Алька была его сестрёнкой, – Там подальше по саю небольшое урочище, дикими яблонями заросло, хорошо, прохладно, я на сае запруду сделал, есть, где искупаться. Там и встанем.
На месте были через несколько минут. Пока Анка, кряхтя и ругаясь, выкарабкивалась из люльки – Валька почти без разбору навалил в неё всё своё и их с Владом барахло, так что для неё и места почти не осталось, – а ребята принялись разбирать продукты и вещи, Татька увидела внизу Валькину запруду, на ходу сбросила с себя трико и кеды и плюхнулась в воду. И тут же заорала недуром и выскочила, как ошпаренная – вода была ледяная.
Солнце закатилось за недалёкий хребет, начало смеркаться, и уставшая за день природа готовилась к недолгой прохладной ночи. Ещё щебетали поздние птахи, ещё стрекотали в траве кузнечики, но уже прозвенела первая цикада, "факнула" где-то в самом конце рощи полуночница-сова: "Ф-фа-а!", а ниже по саю в небольшом болотце запели свои серенады вездесущие лягушки.
Валька с Зохом развели костёр, и через пять минут на нём забулькал видавший виды, закопчённый алюминиевый Виталькин чайник. Женька с Владом сложили из плоских камней импровизированный мангал, и по урочищу разнёсся острый запах шашлыка. Анка мобилизовала Татьку с Виталькой готовить закуски. Они с Виталькой нарезали сыр, колбасу и овощи, а Татька, чертыхаясь и переворачивая уже подготовленные и разложенные на Валькины новомодные пластмассовые тарелочки салаты и прочие блюда, лазила по подстилке, заменяющей скатерть-самобранку, и пыталась расставить всё это в надлежащем порядке.
Наконец, шашлык был готов, Женька постучал черпаком в дребезжащее эмалированное ведро, проорал: – А где туш? Я туша не слышу! – и под восторженные возгласы понёс первую порцию к достархану.
Начали рассаживаться. Валька, стоя, критически осмотрел приготовленный стол и иронично спросил: – Я не понял! Вы что, обмывать на сухую собрались?
Все посмотрели на Зоха, напитки покупал он.
– А я чё?! Я ничё! Другие вон чё, и то ничё! – Зох глянул на Витальку.
– Ну вот! Как что, так косой! – Виталька поднялся, спустился к саю, куда по приезде сложил напитки, чтобы охлаждались, принёс пару бутылок водки и бутылку вина.
– Ну, давайте! – сказал Влад на правах старшего, когда всё, наконец, успокоилось, – Давай! Чтобы техника твоя бегала без устали! И не только Татьку возила!
– Ну, – засмеялась Анка, – за это можешь не беспокоиться!
– Чего это?! – возмутилась Татька.
– Женщины, вы мужчине слово сказать дадите? – Влад постучал вилкой по стакану и продолжил, – И чтобы все мы когда-нибудь с двух колёс на четыре пересели!
– А у Вальки три колеса! – сказала Татька.
– А у него всегда три колеса было! – засмеялся Женька, – С самого детства! – взрослого велосипеда у Вальки никогда не было.
– Он на двух колёсах вообще ездить не умеет! – добавил Зох.
– Ха-ха, хи-хи! – возмутился Валька, – Вы зачем собрались? Виталькину технику обмывать? Вот и обмывайте! Водка выдохнется!
– Татька! – сказал Виталька, – Что-то ты неправильно считаешь! Ты сходи, проверь! Там у Вальки на люльке, на багажнике ещё одно колесо должно быть! Если ты не свинтила, конечно!
– Ну, вот ещё! Мне-то оно зачем?
– Может ты, как циркачка, на одном колесе ездить хочешь!
Так, перешучиваясь, они прикончили всю выпивку, что Виталька принёс сразу, потом всю, что принёс в добавку, потом ещё и ёщё…
За мотоцикл выпили только раз, все остальные тосты поднимались за будущие успехи. А Анка вообще пожелала, чтобы они все переженились, наконец. Татька, сидевшая рядом с Виталькой, при этом как-то непроизвольно вздохнула, взяла его руку и потёрлась об неё щекой.
Успокоились поздно. После обильного ужина с более чем обильным возлиянием Влад достал гитару, Виталька – другую, и они, не сговариваясь, запели "Песню про друга" Высоцкого. Влад пел громко и чувственно, у него был исключительный звенящий баритон. Виталька пел потише, особого голоса у него не было, при пении он брал на чувство. Но вдвоём у них получалось очень даже неплохо. Тем более, такую песню подхватили все.
На двоих Влад с Виталькой знали, пожалуй, всё "туристское-альпинистское", что было написано к тому времени, а что не знали они, дополняла Анка. Она пела очень душевно, знала огромное количество общепринятых песен. Татька ей подпевала, и у них вдвоём получалось тоже великолепно.
Небо высветилось мириадами звёзд, которых в безлунную ночь в предгорьях видно было десятки тысяч. Над близким горизонтом хребта сияла красавица-Венера, сам хребет горбатился фантастическими фигурами на фоне более светлого неба. Костёр под лёгким ветерком выбрасывал снопы своих звёздочек, они улетали замысловатыми зигзагами куда-то в таинственную черноту яблоневой рощи и исчезали там, оставляя в ночной тьме яркие красные быстро гаснущие следы.
Ребята совершенно расчувствовались. Казалось, сами души их вырвались на простор этой ночи и общаются с ней напрямую, без посредства ненужных сейчас и даже обременительных тел.

IX

Наутро Влад и Виталька, органически не умеющие отдыхать, лёжа на одном месте и грея пузо на солнцепёке, затеяли прогулку по окрестностям. На стоянке остались Женька, взявшийся готовить плов на обед, Валька, уже облазивший эти окрестности две недели назад, и Анка, пребывающая на пятом месяце интересного положения, и потому берегущая себя от всяких случайностей.
Пошли по тропе вдоль сая, мимо яблоневой рощи, мимо колючих зарослей ежевики, усыпанных черными, пахнущими горной свежестью ягодами. Влад, бывалый турист, шагал широко и быстро, Татька, семенившая следом, еле поспевала за ним. Виталька поглядывал на неё с сомнением – зря она увязалась за ними. Они трое, и упёртый Зох, и неугомонный Влад, и он, Виталька, горы знали великолепно, ходили отлично и пройти могли, пожалуй, сколько угодно, почти не отдыхая, не подкрепляясь и не поглощая неимоверного количества воды. Даже после вчерашней ночи и крепкого возлияния. Виталька к этому уже немного привык. Они в экспедиции довольно часто выезжали поохотиться, в основном тоже в горы. Там, бывало, приходилось отшагать за день вверх-вниз километров сорок, гоняя по склонам кекликов, или идя по следу подраненного ночью кабана. И, что там говорить, по вечерам перед этим возлияния были и не меньше нынешнего. Но чистый горный воздух за четыре-пять часов сна напрочь проветривал организм и если по утрам и оставалось похмелье, то лёгкий завтрак с небольшой похмелкой приводили организм в совершенный порядок.
За час прошли километра четыре, останавливались только раз минут на пять, и Татька совершенно выдохлась. Подступала жара, вчерашняя выпивка никак не выветривалась, её прошиб пот, но и это не освежило. Влад, отлично видя её состояние, ничего облегчающего её положение не предпринимал, наоборот, гнал, как на пожар. Татька шла из последних сил, но сдаваться не собиралась.
Виталька, наконец, не выдержал: – Влад, ты что, девоньку до смерти загнать хочешь? Мы, всё-таки, отдыхать приехали!
Влад остановился, глянул на Татьку, покачал головой: – Парилась бы себе на матрасе, чего ж с нами тащиться надо было? Теперь пусть мучается!
– Окстись! Тебе это надо?! Пусть отдохнёт немного!
– Да пусть отдыхает! Кто её гонит? Только нам наверх взойти надо! И её довести, кстати!
– Ага! С нами она не взойдёт, а вознесётся! Никуда ей не надо. Если вам надо, вы топайте, а мы тут останемся, искупаемся, а там видно будет!
– Так не делают, – возмутился Зох, – Как это, мы уйдём, а вы останетесь?! Ищи вас потом! Шахту флюоритовую вспомни!
Девять лет назад они отдыхали в горах доброй половиной класса, ходили в поход на флюоритовый рудник, залезли в шахту, Виталька с подругой, соседкой Туськой приотстали от всех, в темноте пошли не по той штольне и заблудились. И только случай помог им быстро выбраться на поверхность через провал в штольне.
Виталька рассмеялся: – Ну, тут не шахта, особо не заблудишься, да и мне не тринадцать лет! Идите, ничего с нами не случится. А то ведь Влад её сожрёт по дороге!
– Сожру! – Влад саркастически рассмеялся, – Ещё как сожру! Каждую косточку обглодаю! Даже Пальме ничего не оставлю!
– Ну и идите! – Татька даже не обиделась, она здорово устала.
– Ты бы хоть немного девчонку пожалел! – Виталька покачал головой, – Видишь же, еле идёт!
– Что это мне её жалеть?! – Влад посмотрел на Татьку и усмехнулся, – Хочет с нами ходить – пусть учится!
– Да ты так научишь – потом и ходить некому будет! – Виталька махнул рукой, – Идите уже, я как-нибудь потом эти места облажу. Не последний день живём!
Зох тоже махнул рукой: – Оставайтесь! Пошли, что ли?
Татька вздохнула, опёрлась на Виталькину руку, и он помог ей спуститься с тропы к саю. Сай был махонький, только и было места, что лечь да вытянуться вдоль течения, чтобы вода перекатывалась через тебя. Татька тут же скинула трико и кеды с носками, не обращая внимания, что осталась не в купальнике, а в совершенно фривольных розовых трикотажных трусиках с оборочками и таком же лифчике. Виталька крякнул и тактично отвернулся.
Не успела она ступить в воду, как вдруг завизжала на ультразвуке, рванулась к Витальке, спряталась за него, указывая на воду пальцем, сказать она ничего не могла. Виталька глянул по направлению пальца и рассмеялся – через сай по воде перебирался уж-желтопузик, безногая ящерица, совершенно безопасная. Он подобрался к ужу, пока тот извивался в воде, перехватил его посередине и, сделав страшные глаза, двинулся к Татьке. Она заверещала, рванула, было, наверх, но была босиком и тут же уселась на камни. Уж обвился вокруг Виталькиной руки, пытаясь вырваться. Татька наконец продышалась и спросила, заикаясь: – П-почем-му она т-тебя не кус-сает?!
– Татька, я же змеелов! Меня все гады в горах знают! Лично в лицо. Укусят – им же потом хуже будет!
Татька глядела на него с ужасом: – Брось сейчас же! Я не могу!
– Не можешь – кустики вон, в сторонке, – Виталька поднёс ужа к губам и поцеловал в самую головку, – Смотри, а она целуется, так же, как ты! И даже лучше!
– Убери, дурак! Укусит же!
На сумасшедший Татькин визг вернулись Влад с Зохом: – Что тут у вас такое?
Виталька показал ужа. Влад всплеснул руками: – И он ещё говорит, что я над ней издеваюсь!
– Я про неё – Виталька показал на ужа, – ничего не говорил!
– Оставь животное в покое! – Зох еле сдерживал смех, – Татька, ты зачем так разделась, это же самка!
Виталька, наконец, размотал ужа с руки и отпустил на берег. Тот моментально скрылся в прибрежных кустах. Татька подхватила шмотки и хотела убежать, но Виталька перехватил её: – Зох, давай!
Они вдвоём схватили её за руки, за ноги и положили в воду. Влад поплескал ей на голову: – Пусть остудится!
Татька вырвалась, заверещала: – Трое на одну, да?! Рыцари из-за подворотни! – и принялась молотить по воде, обдавая всех фонтанами брызг.
Минут через десять остудившаяся Татька пришла в себя.

X

В воскресенье после обеда они искупались и растянулись на травке под яблонями. Только Анка с Владом ещё бесились в запруде.
– Хорошо, а! Так бы и отдыхал! – Женька потянулся и вздохнул, – Жалко, завтра на работу!
– А мне никуда не надо! – воскликнула Татька, – У меня ещё неделя каникул осталась!
– И мне не надо! – Виталька сладко потянулся, – Я в отпуске, могу отдыхать, сколько вздумается!
Татька глянула на него внимательно и вдруг загорелась: – А давай останемся! Они все пускай едут, а мы останемся!
– А лопать вы воздух будете? – рассмеялся Зох.
– Они друг дружкой сыты будут, им лопать не надо! – тоже рассмеялся Женька. Валька поморщился: – Вместе приехали, вместе и уедем. Дома отпросишься – потом хоть месяц милуйтесь! А так – шишеньки!
Татька завелась с пол оборота: – Что вы за меня всё решаете?! Почему за меня все всё всегда решают?! Ни у кого я отпрашиваться не собираюсь! Что я, ребёнок, что ли?! Мы остаёмся! – скомандовала она, – Сейчас Виталька съездит в сельпо, купит еды на неделю, и мы останемся!
Ребята смущённо замолчали. Виталька почесал подбородок и мягко сказал: – Татька, успокойся. Ни в какое сельпо я не поеду, ты на сельповской еде через день ноги протянешь. Мы доедем до дома, и если хочешь, ты своих предупредишь, и мы вернёмся. Валька правильно говорит – вместе приехали, вместе и уедем! – он намеренно сказал "предупредишь", а не "отпросишься".
Татька надулась и отвернулась.
От запруды поднялись Анка с Владом. Влад глянул на Татьку: – Что тут ещё у вас?
– Да вот, Татька остаться хочет, Витальку уговаривает, а он не соглашается, – ответил за всех Зох.
Татька вскочила и убежала в глубину рощи. Виталька тоже поднялся, развёл руки – мол, я-то что могу поделать! – и пошёл за ней.
Анка захлопала глазами: – То есть, как остаться? Зачем?
– У неё ещё неделя каникул, – почему-то виновато сказал Зох.
– Облезет! – сказал Влад резко, – мала ещё с мужиками гулять!
– Влад, не кипятись! – неожиданно защитил Татьку Валька, – Ничего с ней Виталька не сделает. Она же ему, как сестрёнка!
– Видел я, какая она ему сестрёнка! – не успокаивался Влад, – Дурёха сумасшедшая!
– Она-то дурёха, да у него мозги на месте! – хмыкнул Женька.
Вернулся Виталька, держа Татьку под локоток.
– Мы остаёмся, – сказал он виновато, но твердо, – У меня есть два свободных дня, мы остаёмся.
Татька исподлобья метала на всех испепеляющие взгляды – попробуйте возразите!
Анка посмотрела Витальке в глаза и процедила: – А ну-ка пойдём!
– Куда? – не понял Виталька.
– Пойдём, пойдём! – она подхватила его под руку, и когда они отошли немного в сторону, сверкнула глазами, – Что это вы надумали?
– В смысле? – Виталька, конечно, понял, о чём она, но решил разыграть "дурачка".
– Мозги не крути! Ты зачем Татьке голову морочишь? Других девиц мало?!
– Не мало. Только… Слушай, а вдруг у меня это серьёзно?
– Что серьёзно?! Девчонка втрескалась, а ты и рад стараться!? Тебе-то это зачем?!
– Слушай, Анка! Ты прямо, как Маргарита Павловна, честное слово! – в "Юности" недавно напечатали повесть "Покровские ворота", Виталька прочёл сам и приносил почитать Анке.
Анка смутилась, но тут же взяла себя в руки: – Причём тут Маргарита Павловна?! Мне просто Татьку жалко! Поматросишь и бросишь, что я тебя не знаю!?
Виталька посмотрел на неё удивлённо: – Ты меня знаешь? В этом отношении? И что, я много кого бросил? Ты таких знаешь? Поимённо, пожалуйста! Если не трудно, конечно!
Анка смутилась ещё больше и отвела взгляд в сторону: – Ну, я вообще…
– Ах, вообще… А в таком случае, – сказал Виталька неожиданно жёстко, – ты, пожалуйста, к нам с Татькой не лезь, мы как-нибудь сами разберёмся. Она уже не малявка семилетняя, через два месяца восемнадцать будет, сама и думать, и решать должна. А если ты за её целомудрие беспокоишься, то не бойся! Если она ещё девушка, то таковой и останется, не волнуйся. И папе с мамой объясни. Я человек надёжный. Ты-то должна знать!
– То есть, как это, если ещё девушка? – от неожиданности Анка даже замерла с открытым ртом.
– Ну, я откуда знаю, я проверял, что ли? – Виталька пожал плечами, – Только, мне кажется, тут дело совсем не в этом! А, Маргарита Павловна?
Анка резко развернулась и махнула рукой: – А, ну вас, делайте, что хотите! Только перед папой с мамой пусть сама отвечает!
– Ответит, ответит! – Виталька рассмеялся, – Уж она-то точно ответит! Заслушаешься!

XI

Они лежали на подстилке на берегу сая, у запруды. Татька положила голову Витальке на грудь и неторопливо перебирала довольно густые кудряшки на ней. Он легонько обнимал её и поглаживал голое плечо. Господи, какая же она была тоненькая, миниатюрная! И кто бы ей дал её без малого восемнадцать! Так, четырнадцати-пятнадцатилетняя пацанка, подросток-несмышлёныш! Её и в институте-то, наверное, никто всерьёз не воспринимал. А ведь она наверняка мечтала о романтических свиданиях, на ребят заглядывалась. Да и вообще, мнила себя по-настоящему взрослой, самостоятельной женщиной. Вон вчера какой концерт устроила! А ночью вообще чуть не отдалась ему!
Вчера, пока остальные ребята собирались к возвращению домой, Виталька с Татькой съездили в райцентр и набрали продуктов на два дня – он хотел съездить один, но Татька оставаться, чтобы, как она выразилась, "тут её продолжали инквизировать", отказалась наотрез.
Перед отъездом Анка увела Татьку в конец рощи и они минут двадцать говорили с глазу на глаз. Вернулись они взъерошенные, никому ничего не сказали и расстались, не попрощавшись. О чём они говорили, ни Виталька у Татьки, ни ребята у Анки расспрашивать не стали, хотя, в принципе, это было понятно.
Уезжали молча, уже на закате, только Валька, пожимая на прощание Витальке руку, тихо сказал: – Ты тут не увлекайся, девчонка она совсем ещё!
Да Анка, почти не глядя на него, напомнила: – Смотри! Ты мне обещал!
Виталька только покачал головой: – Да вы что, в самом деле?! Я что, совсем с ума сошёл, что ли?!
Зох с Женькой махнули на прощание руками, Зох, севший за руль, газанул, подняв тучу пыли, Валька с Анкой и Владом двинулся следом, и Татька с Виталькой остались одни. Татька, пока прощались, стоявшая в сторонке от него, выждала пару минут – а вдруг отбывшие вернутся? – сверкнула глазами и, хищно поджав губы, медленно двинулась в его сторону.
– Эй, эй! Мы так не договаривались! – Виталька пошёл по кругу вокруг палатки.
– Не договаривались? А ты погоди, не прячься! Прямо сейчас и договоримся!
Минут через десять Виталька отодрал её от себя, облизал припухшие губы, чмокнул в нос, и вдруг спросил: – Слушай, подруга, а мы ужинать сегодня будем?
– А надо? – она сильно подозревала, что готовить придётся ей.
– А то! – он рассмеялся, – Заодно и посмотрим, какая ты хозяйка! Может, с тобой с голоду помрёшь!
После такого напутствия за готовку Татька принялась рьяно, хотя готовить, да ещё кашу, да ещё на открытом нерегулируемом огне, не очень-то умела. Каша подгорела и была совершенно несолёная, но Виталька не только съел свою долю, да ещё и добавки попросил, но и её заставил съесть полную миску.
– Ешь, золотце, ешь! – приговаривал он, прижимая её к подстилке и насильно пихая ложку в рот, – Ешь, солнышко, поправляйся! Ешь, серпентинушка моя подколодная! Пробуй своё варево, травись! Иначе как ты ещё готовить научишься!?
Татька смеялась, воротила голову, морщилась, отплёвывалась, но кашу глотала. У неё было великолепное настроение – наперекор всем она сумела уговорить Витальку остаться с ней. Вдвоём на целых два дня! Совместный отдых представлялся ей очень туманно, она просто радовалась, что сумела переспорить всех, и главным образом Анку.
После ужина, когда уже стемнело, они ещё раз искупались, к холодной воде Татька уже привыкла, и если и визжала, то не от холода, а от Виталькиных выходок.
Потом они расположились у костра и Виталька пел ей свои песни. Многих песен она раньше не слышала, теперь, когда в их компании появился Влад, Виталька пел редко, а многие свои новые песни при посторонних ещё не пел вообще. Такого голосища, как у Влада, у него не было, и он не хотел, чтобы их сравнивали.
Татька с удовольствием слушала и просила: – Ещё! Ещё!
Костёр давно погас, и только неяркие искорки бегали по гаснущим уголькам, отражаясь в Татькиных глазах. Она мечтательно смотрела в темноту, в никуда и впервые в жизни казалась Витальке непонятной и таинственной. Что за мысли прятались за этим мечтательным взглядом? Может, она вспоминала все их встречи, его смешочки и вечную иронию? А может, представляла, то, что почти неизбежно должно было сейчас произойти? А может, вообще об этом не думала, а думала о чём-то совершенно другом, чего он даже и представить себе не мог?
А она действительно ни о чём этом не думала, да и вообще ни о чём не думала, а просто лежала, прижавшись щекой к его боку, и ей было очень хорошо, и думать вообще не хотелось и не было нужно.
Наконец Виталька отложил гитару и предложил: – Ну что, золотце, давай баиньки? А то проваляемся завтра до обеда.
Татька вздрогнула, посмотрела как-то уж очень пронзительно, поднялась, выдернула подстилку из-под Витальки – он подняться ещё не успел – бросила её на траву перед палаткой и исчезла внутри. Из палатки полетели спальники: – Постели пока. А я сейчас!
Виталька расстелил подстилку, бросил на неё оба развёрнутых спальника, сверху постелил не особо толстое покрывало. Ночи стояли тёплые, даже здесь, в предгорьях, лезть под тёплый спальник было не обязательно. Татька застряла в палатке. Он разделся, спустился к запруде, окунулся по-быстрому, вернулся. Татька всё не появлялась. Он подошёл к палатке, спросил: – Ты там что делаешь?
– Эй-ей! Сюда нельзя! – Татька высунула голову, тщательно прикрывая вход, – Подожди! Ещё минуточку!
Виталька усмехнулся, достал сигарету. Татька никак не могла решиться, её бил озноб, в голову лезло чёрти что. Он затянулся, набрал побольше дыма и выпустил его в вентиляционный клапан палатки. Татька ойкнула, снова высунулась, зазвеневшим вдруг голоском попросила: – Не смотри! – и когда он отвернулся, выскочила нагишом и нырнула под покрывало.
Виталька покачал головой, докурил сигарету, вздохнул и, как был после купания, в плавках, лёг рядом.
Татька лежала, напряжённо вытянувшись и уставившись остекленевшими глазами в небо, совершенно обнажённая под покрывалом и совершенно одеревеневшая. Когда Виталька прикоснулся к её ноге своей довольно волосатой конечностью, она дёрнулась и, казалось, сжалась ещё сильнее.
– Ну, что ты, золотце! – сказал он мягко и погладил кудряшки на её виске, – Не бойся меня! Я же не Дракула, я твою кровь пить не буду!
Он что-то ещё говорил, успокаивая, она не слушала и не слышала. Кровь по сумасшедшему пульсировала в её висках, колокольным набатом разлетаясь по голове, сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди и воздуха не хватало.
От неё исходил густой, дурманящий аромат духов – надушилась она везде, своему природному запаху не доверяла. Аромат этот в купе с самим её присутствием рядом, обнажённой и кажется готовой на всё, делал своё дело: несмотря на обещания и принятое для себя решение не трогать её, Виталька начал терять голову. Страстным поцелуем он запечатал её губы, начал гладить, подбираясь туда, куда она ещё не пускала никого.
А Татьку вдруг охватила паника. Она задохнулась совсем, задрожала, оттолкнула его, высвободилась, вскочила и убежала к потухшему совсем костру. Виталька сел, тряхнул головой, успокаивая себя. "Вот чёрт, – подумал он, – я, кажется, с ума сошёл! Ведь ещё пол минуты – и всё! Бедная Татька!"
Он поднялся, взял покрывало, подошёл к ней. Она сидела на камне рядом с костром и мелко вздрагивала. Он накинул покрывало ей на плечи и сел рядом. Жёсткая трава под босыми ногами и раскуренная сигарета отрезвили его окончательно.
Татька обернулась, глянула полными слёз глазами: – Я… Я не могу, Виталик! Прости, я не могу.
Он потрепал её кудряшки, погладил плечо по покрывалу: – Всё нормально, Татька! Это ты прости, я увлёкся! Пойдём. Не бойся, я тебя не трону.
Он поднял её, повёл к подстилке.
– Я… Я пойду оденусь? – она подняла глаза, стояла нерешительно.
– Зачем? – он пожал плечами, – Какая разница, есть на тебе пара тряпок, или нет. Я же сказал, я тебя не трону.

XII

Это было ночью. А утром Татька, ещё лёжа под покрывалом, боялась поднять на него глаза. Ей казалось, что настоящая любящая девушка так поступить не могла. И если уж решилась, должна была всё довести до конца. А она только раздразнила Витальку и ничего для него не сделала. И он её за это осуждает, и будет над ней смеяться.
Кроме того, её охватило странное чувство, совершенно ей пока непонятное чувство разочарования от неисполненного желания, ощущение отрезвления от угара прошедшей ночи, совершенно ей не нужного отрезвления.
Виталька собирал снедь к завтраку, улыбаясь чуть иронично и поглядывая на неё, потом залез в палатку, достал плавки и лифчик её купальника и бросил на покрывало: – Одевайтесь, ваше сиятельство! Завтракать будем. Или вы предпочитаете так?
Она густо покраснела, поджала губы, глянула не него как-то мстительно (Ах, ты так? А вот я тебе сейчас!), неожиданно отбросила покрывало и стала одеваться при нём. Виталька ахнул и застыл с открытым ртом.
Завтракали они молча, только он бросал на неё уж слишком откровенные взгляды и удивлённо качал головой, а она при этом отчаянно краснела и не знала, куда себя деть. Махонький купальник не выручал её, ей казалось, что она так и сидит перед ним голая.
А потом они купались, и она немного пришла в себя, притащила подстилку, и они легли на бережку. И он всё ещё поглядывал на неё, почти не скрывая своего изумления.
Наконец, он решил разрядить возникшее неудобство, приподнялся на локте и провёл пальцем по её рёбрам: – Татька, а ты знаешь, что такое – девушка в три обхвата?
Она дёрнулась от его пальца, приподняла голову и недоуменно уставилась на него.
– Это если парень повернёт её лицом к себе, обхватит за талию, а ладони соединит на пупке, – он сел и показал руками, как, – Вот первый обхват! – он показал на свою грудь, – Вот второй! – прикоснулся пальцами к локтям, – А вот третий! – соединил пальцы между грудью и локтями в замок.
С пол минуты она соображала, потом рассмеялась: – Это ты про меня, да? – и вдруг погрустнела, – Я тебе, такая худая, не нравлюсь, да? Ты поэтому меня… от меня… ну, сам понимаешь?! – она так и не могла простить себе свою ночную панику, а, кроме того, не понимала, как он смог выдержать весь остаток ночи, когда она, обнажённая, лежала в его объятиях.
Виталька покачал головой, он просто хотел пошутить, а она уже всё к себе пристроила. И что же это её всё в одну-то сторону тащит? Ночью до конца не довела, а теперь переживает, что ли? Как же её от этого отвлечь?
– Причём тут твоя комплекция? – сказал он просто, – Я Анке пообещал, что тебя… что с тобой ничего не случится. А слово держать привык. Вот и всё.
Татька вдруг взорвалась: – Анке, да?! Анке?! – она резко поднялась, встала над ним на коленки, – Ты здесь с Анкой, или со мной?! Меня Татькой зовут, слышишь, ты, дубина, Татькой! Не Анкой! Мне! Мне ты ничего не обещал! Причём тут Анка!? Я, понимаешь, я, если захочу, я позволю тебе всё, что угодно! Не Анка, а я, понимаешь?! Сама! И Анка тут совершенно не причём! И ты сделаешь всё, что я позволю! Потому что я так хочу! Не Анка, а я, понимаешь?
– Ладно, ладно, маленькая, прости меня. Только, ты уж ничего лишнего не позволяй. Ни мне, ни себе. Пока, по крайней мере!
– Никакая я не маленькая! Привыкли меня за малолетку держать! А я уже взрослая! Взрослая, понимаешь ты, дурак великовозрастный!?
– Взрослая, взрослая, успокойся! Ну конечно, взрослая! Ма-аленькая такая взрослая! Карманная прямо-таки взрослая.
– Ах, карманная?! – она подскочила, повалила его на спину, уселась на него верхом, сжала кулаки и принялась молотить, куда попало, – Я тебе покажу маленькую! Я тебе покажу карманную!
Не готовый к этому Виталька пытался уворачиваться, защищался руками, потом схватил её за плечи и просто прижал к себе. Сначала она попыталась вырваться, колотила кулаками по воздуху, по подстилке и по его бокам, но он не отпускал, и она вдруг затихла и замерла. И он грудью своей почувствовал, почти услышал, как по сумасшедшему забилось её сердце.
Он погладил её взлохмаченную головку, а она осторожно высвободилась из его объятий, села рядом и вдруг сказала: – Идём в палатку.
– Зачем? – не понял Виталька. В нагретой на солнце палатке было жарко, чем ей не нравилось здесь, на бережку?
– Идём, – сказала она настойчиво, – Ты её завяжешь, и я не смогу от тебя сбежать.

XIII

Виталька приехал только в конце ноября, на Татькином дне рождения в середине октября быть не смог. Тогда он только вернулся из отпуска и застрял в своей степи.
К Татьке он заявился в субботу к обеду, прихватив красивый янтарный кулон и роскошный букет.
Кулону и букету Татька обрадовалась, но к самому Виталькиному появлению отнеслась как-то настороженно, пыталась провести в свою комнату втихаря, благо, дома была одна Анка, остальные уехали на базар. Но Анка перехватила их в гостиной.
– Так, – сказала она недружелюбно, – явился, наконец!
Виталька ничего не понимал. Татька хотела скрыться в своей комнате и увести его, но Анка не дала.
– Ну-ка садитесь, голубки! – она принялась сверлить Витальку глазами, и когда тот сел на диван, жёстко спросила, – Ты Татьке предложение думаешь делать?
Татька вскочила, хотела возразить, но Анка насильно пихнула её обратно на стул: – Молчи, тебе слово не давали!
Виталька изумлённо уставился на Анку, потом на Татьку: – В чём дело?
Татька открыла, было, рот, но Анка снова не дала ей слово сказать.
– Это ты так слово держишь?!
– Какое слово? – Виталька искренно недоумевал, – Татька, я тебе что, жениться обещал?
– Ты мне обещал, что её не тронешь! – Анка была прекрасна в своём гневе. Глаза её сверкали, роскошная коса металась по груди, казалось, с неё сейчас искры посыплются.
– Обещал! Ну?!
– А сам чего? Она же ещё девчонка совсем! Голову потерял?!
Виталька отвалился к спинке, закинул на неё руку и переводил взгляд с одной на другую.
Татька сидела, совершенно пунцовая и боялась поднять на Витальку глаза.
– Так, – сказал Виталька и ухватился за подбородок, – Ну-ка, сестрёнка, давай-ка рассказывай. Что ты тут намесила?
– А что они! – Татька подхватилась, снова хотела убежать, но Анка опять пихнула её на стул.
– Анка, ты бы её к врачу сводила бы, что ли?! – Виталька всё понял.
– К гинекологу? Она сама была! – Анка готова была взорваться.
– К психиатру! С гинекологией, я думаю, у неё всё в порядке! – Виталька покачал головой, – Правда, сестрёнка?
Татька втянула голову в плечи. Анка переводила взгляд с неё на Витальку и обратно, глаза её просветлели: – Наврала?!
Татька сжалась ещё сильнее и сокрушённо покивала головой.
– Зачем? – Виталька готов был рассмеяться. Неужели Татька решила самоутверждаться таким способом?!
Анка посмотрела на Татьку пронзительно и нехорошо усмехнулась:
– Говоришь, взрослая уже? Сама, говоришь, всё решать будешь? Ребёночка ждёшь, говоришь? Четвёртый месяц уже, говоришь?! Раньше меня рожать будешь?! – Анка схватила со стола попавшееся под руку полотенце, скрутила в жгут.
– Эй! Эй! Только без рукоприкладства! – Виталька встал было, но Анка толкнула его в грудь, и он плюхнулся обратно на диван. Татька вскочила, хотела убежать, но Анка ухватила её за кудри: – Без рукоприкладства?! Я руки прикладывать не стану! – она огрела Татьку скрученным полотенцем пониже спины. Татька заверещала.
– Я её без рук научу старших уважать! – распалялась Анка, продолжая охаживать Татьку полотенцем, – Я её врать отучу! Я не папа – жалеть не буду! Мать чуть до инфаркта не довела! А?! Отец сам не свой ходит! А?! Милка в себя прийти не может! Мы с Владом за эту дурёху переживаем! А?! Ребёночка ждёшь?! Ты у меня прямо здесь родишь! Прямо сейчас родишь! Без зачатия родишь!
Виталька, еле сдерживая смех, снова вскочил, перехватил Анкину руку с полотенцем: – Успокойся! А то сама разродишься! – Анка была на седьмом месяце, – Ну, пофантазировала девочка! Всё же в порядке!
Анка рванула пленённую руку, дёрнула другой рукой, так что Татька прокрутилась вокруг неё чуть ли не на четверть оборота и отлетела на диван. Анка перекинулась на Витальку, пару раз огрела и его и даже после этого не совсем успокоилась.
– Нет, ты представляешь, – кричала она, – она ведь и тебя подставила! Папа с тобой серьёзно поговорить хочет, Влад вообще заявляет, что убьёт, если ты не женишься, мама тебя видеть не хочет! Я тебя из друзей навсегда вычеркнула! Валька с Зохом бесятся! Гога в армии своей с ума сходит!
– А что, Татька, давай поженимся, Влада успокоим, а?! – Виталька смотрел на Татьку иронично, – Анка меня обратно в друзья вчеркнёт! Друзья в себя придут! Конечно, то, что ты раньше Анки родишь, я не обещаю, наверное, уже не получится. И то, что без зачатия родишь, не обещаю, всё-таки, не Бог я. Так что придётся тебе потерпеть, не сбегать, как давеча!
Татька вскочила и пошла в атаку. Из её сумбурных выкриков и Анкиных комментариев Виталька восстановил ход событий двухмесячной давности.
Когда он, после их двухдневного отдыха наедине, в целости и сохранности сдал её, слегка грустную, родителям, тётя Варя немного попеняла ему, что так делать нехорошо, а дядя Гриша с усмешкой сказал, что Татьку не мешало бы вздуть как следует, как однажды ещё в детстве, когда она увлеклась пиротехникой и чуть не спалила дом. Анка при Витальке промолчала, но когда он уехал, отвалила Татьке по полной. Вернула всё, что ей досталось от родителей, когда они с Владом приехали и сообщили, что Татька осталась с Виталькой.
Татька не осталась в долгу и в перепалке заявила, что нечего за неё решать, что она уже взрослая, что они с Виталькой давно любят друг друга, и она уже совсем давно, больше года назад, отдалась ему, а теперь, уже больше месяца, носит его ребёнка. Кричала она в сердцах, на весь дом, это её заявление слышали и Влад, и родители, и почему-то безоговорочно ей поверили. Конечно, она сразу же испугалась, стала отнекиваться, говорить, что наврала, но вот в это никто верить уже не стал. Тем более, что через пару недель она отравилась какой-то гадостью в институтской столовой, и её безудержно рвало.
Виталька сидел и слушал, качая головой, потом, когда Татькин фейерверк иссяк, глянул на Анку и сказал грустно: – Вот так, подруга!
– И что теперь делать? – Анка растерянно смотрела на них обоих.
– А что делать? – Виталька развёл руки, – Будем спасать.
– Как это? – насторожилась Татька.
– Как? – Виталька смотрел совершенно серьёзно, – Родители в курсе, внучонка ждут, не дождутся, все друзья тоже, даже Гога! Их разочаровывать никак нельзя! Так что, осталась самая малость.
– К…ка…какая? – Татька смотрела на него, как бандерлог на Каа.
Анка саркастически рассмеялась: – Выполнить всё, что ты нафантазировала! Готовься, сестрёнка!

Письма, письма
(вместо послесловия)

"Здравствуй, Виталик!
Получила твоё письмо и вот собралась, наконец, ответить. Поздравляю тебя с Новым годом, будь здоров и пусть исполнятся все твои желания. Особенно, в отношении меня, если такие ещё есть! Мне без тебя очень скучно, ничего не в радость, даже то, что в меня, кажется, влюбился Валька, наш Валька. Смотри, а то отобьёт! Шучу, конечно!
Ты пишешь, что тебя сделали сержантом…" – Виталька оторвался от Татькиного письма и присвистнул, на какое же из его писем Татька отвечает? О том, что его произвели в сержанты, он писал месяцев шесть назад. Навер-ное, на все последние сразу, аккуратностью в ответах Татька не отличалась. Виталька почесал подбородок и снова уткнулся в письмо.
"Ты пишешь, что тебя сделали сержантом, это, наверное, хорошо, только я в этом ничего не понимаю.
В сентябре мы на выходные ездили отдыхать в горы. Анка с Владом и Лялькой, Валька и я. Было просто здорово и очень весело, особенно разошлась Лялька. Ей уже два с половиной года и она такая потешная! Валька с Владом сделали запруду, и Лялька купалась. Визжала, как недорезанная! Анка ругалась, боялась, что Лялька простынет, но ничего с ней не сделалось! Мы ночевали в двух палатках – Анка с Владом и Лялькой и мы с Валькой. Только ты ничего такого не думай, Валька ничего себе не позволял. Мы просто по-настоящему спали и всё!"
Виталька усмехнулся, дразнит его Татька, что ли? Хочет, чтобы ревновать начал? Это к Вальке-то! Валька на людях мог и начать приставать к девчонке, к той же Татьке, щекотать, даже обниматься полезть, но когда оставался вдвоём, становился робок до неприличия.
"А я почти не спала, вспоминала, как мы с тобой в горы ездили, и как нам хорошо было. Когда уже ты приедешь только?!
В институте у меня всё в порядке, сейчас каникулы перед сессией, потом будут жаркие дни. Летом мы ездили на практику в геологическую партию, было очень интересно, только трудно. В степи летом жарко, по шурфам за день налазишься, к вечеру грязная, как чёрт, а помыться толком нет возможности, воды мало. Шофёр Борька нас на канал за семь километров возил, хорошо! Только Борька, дурак, подглядывал, мы с девчонками его чуть не утопили!
Пусть трудно! Все равно, я не жалею, что на геологический пошла! Это так интересно. Вот закончу, устроюсь к вам в институт, и мы будем работать вместе!
Ну, до свидания!
Твоя Татька.
25.12.1973 г."

Виталька перечитал письмо ещё раз, отложил, взял снова, погрыз шариковую ручку, размышляя. Он уже второй день валялся в санчасти, схва-тил воспаление лёгких. На объекте, куда его начальник участка Волобуев, согласовав с командиром их строительного батальона полковником Урманцевым, поставил мастером, случилось ЧП. Бульдозерист Токарев, из гражданских, ровнял площадку, с похмелья не заметил гидрант и сорвал его. Виталька был ближе всех, рванулся перекрывать уцелевший вентиль и промок до нитки. На дворе стоял январь, мороз зашкаливал за двадцать, пока Виталька дошёл до части, чтобы переодеться, его и прохватило.
И вот теперь он лежал в санчасти и, от нечего делась, отписывал всем друзьям-подругам за всё время, что писать не было возможности. Он почесал ручкой переносицу, собрался с мыслями и вывел:

"А по-здорову ли будете, дражайшая моя Татиана свет Йигорьиевна?
Как Вы там без меня поживаете? Не обзавелись ли воздыхателем аким, акромя презренного Вальки, коего вы обожать изволите, ибо чтой-то безвременно долго от вас вестей-новостей жду не дождусь я.
Во-первых строках послания своего хочу нижайше поздравить Вас и всех чад и домочадцев Ваших с наступившим Новым годом, от Рождества Христова одна тысяча девятьсот семьдесят четвёртым, и пожелать Вам здравия и Ваших наисокровеннейших желаний всех осуществления.
Во-вторых же строках спешу сообщить Вам, несравненная моя Татиана свет Йигорьиевна, что живу я тут ничего себе, валяюсь денно и нощно и лопаю щи шайкой банной, аки богатырь Муромский, ибо наградил меня Господь наш всемилостивейший несказанно и предоставил отдохновение нежданное, вдохнув, видно, за прегрешения мои великие, в чресла мои хворь окаянную, заразу заморскую, с названием по-нашенски для драгоценных ушек Ваших неблагозвучным, а по-заморски непроизносимым.
А в третьих строках прошу Вас нижайше с оказией переслать моё наипочтейнейшее почтение сестрице Вашей, светлейшей Анне свет Григорьевне, абы помнила она, что есть ещё на свете этом человече, несказанно ей преклоняющийся, ибо сам я почтение сие выразить не могу, ввиду имеющегося при ёй мавра наигрознейшего, искрами из ноздрей сыплющего при кажном об моём существовании упоминании токмо."

Сзади хихикнула Машка, сестричка их армейской санчасти. В палате лежал один Виталька, делать Машке было совершенно нечего и от скуки она крутилась возле его кровати и подглядывала в его писанину. Виталька обернулся и покачал головой: – Не стыдно, а? Я, может быть, любимой девушке письмо пишу, тайны свои сокровенные доверяю, а ты подглядываешь!
Машка полезла в карман халата, вытащила груду конвертов и потрясла ими: – Вот тут с утра уже четырнадцать штук. И все любимым, – она перебрала письма, – Саньке Новиковой. Танечке Жарковой. Лорке Раздольной. Тане Коневой. Лиде Пугачёвой. Не перечислишь всех! Не многовато? А?
– Не многовато! Ещё и половины не написал! А ты бы лучше, чем подглядывать и завидовать, на кухню бы сбегала, жрать уже охота, сил нет!
Три раза в сутки бегать на кухню и приносить больным обед, было её обязанностью, но Машка не двинулась, наоборот, придвинула стул к изголовью и уселась рядом: – Ничего я не завидую! Мне, знаешь, какие письма присылают?!
Никто ей никаких писем не присылал, даже Лёха, с которым они встречались, когда учились в медтехникуме.
Виталька усмехнулся, поднял толстую канцелярскую книгу, на ней было удобно писать лёжа, и продолжил.

"А далее хочу сообщить Вам, преразлюбезнейшая моя Татиана свет Йигорьиевна, что, наверное, скоро уже распрощаюсь я с миром этим, потому как приглядывающая за мной сестрица-милосердица, Марья Неугодница, кикимора окаянная, самим Кощеем ко мне приставленная, хотит извести меня вовсе со свету этого, ибо завидует желчно моему к Вам пренеравнодушию, письмена мои, кои сам я, ввиду немощи своей, переправить не могу, тормозить велит и пока не изучит наидоскональнейше, далее не отпускает, а то и вовсе сжечь велит, так что не знаю я, может, и это послание до Ваших ясных очей не дойдёт! А мне снадобье ведьмино, зелье приворотное-отворотное вместо лекарства должного подсунет, и буду я лежать во хрустальном гробу зачарованный, заколдованный, покуда какая-либо прынцеса заезжая устами страстными меня не облобызает!"

Машка фыркнула, подхватилась и от дверей пригрозила: – Погоди, я тебе для укола самую толстую иголку выберу!
Виталька засмеялся: – Давай, давай! Обед тащи! Загнусь я у тебя!
– Мог бы и сам сходить, не развалился бы!
– Мне наидокторейший что приписал? Постельный режим! С усиленным питанием, между прочим! А ты меня голодом моришь, на диете держишь! Режим нарушить требуешь! Нажалуюсь Дмитричу, получишь клизму пятилитровую. Со скипидаром! Да ещё попрошу, чтобы он меня уколы нау-чил делать! На тебе научил! Всю задницу изрешечу, мало не покажется.
– Так я тебе свою задницу и подставила! Размечтался! На невестах своих учись!
Машка хлопнула дверью и исчезла.
Виталька усмехнулся и продолжил послание.

"А теперича, несравненная моя Татиана Йигорьиевна, когда Всемилостивейший мольбами моими неустанными избавил меня от присутствия постороннего, распишу я Вам житьё моё бытьё в подробностях красочных.
Намедни устраивали нам воеводы состязания беговые, да не просто беговые, а нагорные, да не на ногах необутых, а на лыжах. Лыжи – это лещины такие с носами к небу загнутыми, дабы по снегу бегать можно было бы. А снег – это вата такая водяная, при морозе с неба аки манна небесная, сниспадающая. А мороз – это когда пробирает до исподнего и даже ещё далее, чтобы Вы ведали, а то на югах Ваших ничего подобного среди дня ясного с огнищем не сыщешь.
И раб ваш, преклонённый перед вами вечно, в состязаниях этих для пущей славы Вашей прибежал вторым, за что обласкан был несказанно вручением грамоты от воеводы главного и медали, серебром отделанной, кою к ноженькам Вашим снесть готов.
А ещё спешу сообщить Вам, что Княже Великий, сто лет жизни ему, возвёл меня в ранг мне подобающий и из ватаги смердов перевёл в дьяки надзорные с прибавкой в окладе жалования, так что получаю я теперича ажно сто восемьдесят рубликов серебряных без прочих призов премиальных ежемесячно. Так что, ежели у Вас, драгоценная моя Татиана свет Йигорьиевна, нужда какая возникнет, нижайше прошу ко мне обращаться, чем могу, не откажу.
Хочу так же сказать Вам, лучезарная моя Татиана свет Йигорьиевна, что начался год мой в службе последний, дембельский, и совсем скоро предстану я пред Ваши светлы очи живьём и жду, не дождусь лобызаний Ваших, акими Вы меня пред отбытием моим на службу княжию страстно одаривали и горючими слезами плакать изволили."

Виталька перечитал написанное, расставил недостающие запятые, ещё раз перечитал, потом приписал в конце:

"P.S. Татька, зараза, ты почему так редко пишешь? Не соскучилась, или времени нет? Или обленилась до безобразия?! Жалко, тебя забрить не могут, поскучала бы тут без весточек!"

Расписался, поставил дату: "10 января 1974 года."

Аккуратно вырвал странички из канцелярской книги, заклеил конверт, написал адрес и положил на тумбочку. Письма, если их отправлять бесплатной армейской почтой, в штабе вскрывали, поэтому он покупал ма-рочные конверты, благо, как сержанту, ему давали на руки одиннадцать рублей, уж на конверты-то этого хватало. Да и мать в посылках присылала их достаточно. И свои письма посылал через поселковую почту. А если не мог отнести на почту сам, то переправлял через ребят или, как сейчас, через Машку.
Потом достал последнее Валькино письмо, где тот признавался в своём неравнодушии к Татьке и требовал, чтобы Виталька объяснился и – или не морочил ей голову своими письмами и дал на это добро ему, Вальке, или дал ему знать, что Татьку любит сам, и он, Валька, отошёл бы в сторону и успокоился.
Конечно, Татька нравилась Витальке, но не настолько, чтобы переходить дорогу такому другу, как Валька.
Он раскрыл конторскую книгу на незаконченном ему, Вальке, письме и дописал:

"Валька, друг! Ты пишешь, что тебе очень нравится Татька. Так это просто здорово! Татька мне хорошая подруга. Очень хорошая подруга. Только подруга. Почти сестрёнка. И всё. И голову я ей не морочу, несколько невинных киношных поцелуйчиков, которыми мы друг дружку в своё время одарили, я надеюсь, тебя особо не заденут. А то, что я пишу такие письма, так я их всем подругам пишу без всяких обязательств на будущее. Не бери в голову.
К сему, всегда твой Виталька Гнатюк."

Май – июнь 2011 г.

Восхождение 8. Анка. Предложение (Рассказ)

Книга первая

ВОСХОЖДЕНИЕ

Рассказ восьмой

А н к а

Предложение

I

Виталька, наконец, решился. Всю ночь он не спал и обдумывал, как это будет. План, если это можно назвать планом, выработался такой. Он пригласит Анку в кино, потом, как это неоднократно бывало, они зайдут посидеть в кафе, что над каналом, и там, в расслабляющей обстановке под лёгкое журчание воды и классическую музыку (лучше всего бы под "Лунную" Бетховена, но где же её взять в кафе?), которую он закажет сам, он предложит Анке руку и сердце. Как положено, встав на одно колено. А перед этим купит огромный букет отчаянно красных гвоздик. Или роз. Розы она тоже любит.
И чёрт с ним, что он ещё не отслужил армию, она – надёжная и сможет подождать его два года. Потом. Когда уже будет его женой.
Конечно, совсем не факт, что она согласится. Хорошо даже, если не откажет сразу, а возьмёт время подумать. Конечно, если она вдруг надумает ему отказать, она не рассмеётся ему в лицо и не отшутится. Так она не сможет. Слишком хорошо он её знает. И она его. Нет, если она надумает отказать ему, она мягко, даже очень мягко, взяв его за руку и глядя прямо в глаза, скажет:
– Не надо, Виталик.
И объяснит, что они замечательные друзья, и что это очень хорошо – быть такими друзьями. А потом, почти не обижая его, обстоятельно объяснит, что он совсем не рыцарь её мечты, и по-дружески поделится, какого именно рыцаря она хотела бы видеть рядом с собой.
Так уже бывало. Нет, конечно, тогда делать предложение он ещё и не думал. Просто он уговорил её поехать с ним в горы. Они с институтской компанией, где он работал, почти каждую неделю ездили в горы на выходные. И он уговорил её поехать вместе с ними. Дорогу от автобуса до места она шла налегке, а он пёр двойной по весу рюкзак и легко отшучивался от едких реплик возмущённых этим его институтских подруг.
В палатке они спали вдвоём. Она лежала, положив голову на его плечо, и он благоговейно и осторожно обнимал её, боясь спугнуть это прекрасное мгновение. Что она чувствовала тогда, он не знал. Скорее всего, ничего особого не чувствовала, ну, спали и спали. Ведь он её друг, надёжный друг. И только.
Он очень долго не решался и, наконец, под удары собственного сердца, колокольным набатом отдающиеся в ушах, приподнялся и осторожно поцеловал её в щёчку. Она широко и удивлённо открыла глаза, захлопала ресницами и очень мягко сказала:
– Не надо, Виталик.
– Почему? – спросил он с горечью и болью, а она так же мягко повторила: – Не надо.
Тогда он как-то сразу успокоился, прижал её к себе немного сильнее, чему она совсем не сопротивлялась, и на этом всё и кончилось.
Правда, на следующую ночь Анка позвала спать в их палатку Лидку, Виталькину институтскую подругу. Может, боялась, что он сделает ещё одну попытку, уже более настоятельную. Можно подумать, он бы решился!
А почему, собственно говоря, она должна ему отказать?!
Знают друг друга они давным-давно, ещё с пятого класса, когда Виталька с родителями переехал на новую квартиру и перешёл в их школу. В пятом классе она была к нему очень даже неравнодушна. Впрочем, тогда к нему, как к новенькому, да ещё и, как заметила Валь-Ванна, их классная, неординарному мальчишке, почти все девчонки в классе были очень неравнодушны. Но он-то выделял из общей массы именно её.
Класса с восьмого он был влюблён уже нешуточно, бывало, не спал ночами, посвящал ей стихи и поэмы, но, как и положено в пятнадцатилетнем возрасте, пытался это держать в тайне, что у него не очень получалось. По крайней мере, его стишки непонятным образам доходили и до неё. И она даже как-то в минуту расслабления, когда они на школьном вечере оказались вдруг вдвоём и забрели в свой класс, попросила его прочитать что-нибудь из своего и даже продекламировала первую строчку того, что хотела услышать. Они сидели вдвоём не меньше часа, он перечитал ей почти всё, что помнил из своего, а сам всё время думал: а что будет, если он сейчас её поцелует?
На это он так и не решился, тем более, что, в конце концов, в класс вломилась шумная компания одноклассников и одноклассниц и его лучший друг Гога, с которым он уже четвёртый год сидел за одной партой, его друг Гога недуром заорал: – Ни хрена себе! Там уже концерт начинается, там вовсю ищут ведущих, Валь-Ванна с ног сбилась, а они здесь милуются! – ведущими, как раз, и были Анка с Виталькой.
Сразу после окончания школы он написал ей огромное и очень сумбурное послание, главной мыслью которого было, что их пути теперь расходятся, и он очень боится потерять её из своей жизни на совсем.
Передать его лично Виталька, понятно и естественно, не смог и послал письмом по почте. И надо же было случиться, что письмо пришло как раз, когда они готовились к выпускному вечеру, отмечать который они собрались у Анки, благо, жила она с родителями и сестрёнкой в частном доме и во дворе у них было достаточно места для всей их одноклассной братии. Пи-сьмо в почтовом ящике обнаружила Лерка, ехидина, каких свет мало видывал, Виталька это увидел, как раз он уходил в магазин за очередной порцией продуктов, когда Лерка вынула письмо из ящика. Мгновенно вспотев, он поспешил ретироваться и только услышал, как Лерка заставляла Анку плясать.
Когда он вернулся из магазина, Лерка с каким-то злорадством объявила: – Вот он!
Девчонки смотрели на него непонятно как и очень по-разному, а Анка стояла, потупившись.
Весь банкетный вечер она изредка искоса поглядывала на него. А потом, улучив момент, отвела его в дальнюю комнату и, когда они остались вдвоём, как-то очень уж мягко, сказала:
– Мы никогда не потеряем друг друга, Виталик. Мы хорошо дружили всегда. Зачем же нам терять друг друга? Мы всегда будем друзьями, ведь правда?
Всё было ясно. Виталька только горько вздохнул. А Анка усмехнулась и добавила: – Только так ты больше писем не присылай, хорошо?! А то девчонки… – и она передёрнула плечами.
А он к концу выпускного напился вдрызг и пропустил обязательные зори.
Уже много лет спустя он узнал, что Лерка тогда узнала его почерк и, несмотря на Анкины протесты, распечатала конверт и зачитала послание вслух.
Какое-то время после окончания школы они не встречались вообще. Надо было сдавать экзамены в институт. На очный провалились и он, и она. Сдали на заочный, в разные институты, осенью пошли работать и учились одновременно, было не до любовных переживаний. И только года через полтора, когда Анка уже перевелась на очный, Виталька в выходной день случайно встретил её на выходе из кинотеатра, куда пришёл с очередной своей пассией, однокурсницей Аллочкой. Они картинно трижды, по-русски, расцеловались под одобрительный гогот Анкиных друзей-однокурсников и натянутую улыбочку Аллочки. Они говорили довольно долго. Анкины однокурсни-ки хихикали и отпускали едкие шуточки. Аллочка стеснённо стояла в сторонке, переминаясь с ноги на ногу, и, когда они, наконец, распрощались, опять картинно трижды расцеловавшись, и Виталька довольно долго стоял и смотрел вслед удаляющейся компании, натянуто и как-то безнадёжно спросила:
– Ты её здорово любишь, да?
– Кого, Анку? – переспросил Виталька и принуждённо, фальшиво рассмеялся.

II

Месяца через два они шли в компании старых друзей и новых сокурсников и сокурсниц после субботних установочных занятий в институте. Волею судьбы они, бывшие одноклассники, молчун Янька, Зохир, которого, впрочем, для удобства ещё со школы сократили и называли Зохом, и, конечно же, закадычный Гога, оказались в одном институте, хотя и на разных факультетах. Установочные занятия перед началом курса проводились для всех факультетов одновременно, и часа в четыре дня после занятий они большой компанией шли пешком в сторону своего района, веселясь и подкалывая друг друга, и неожиданно встретили Анку. Гога тут же подлетел к неё, чуть не зашибив по дороге Яньку, подхватил на руки и закружил. Зох и Янька заставили его опустить Анку на землю и одновременно взяли её руки, галантно поцеловали их и прижали к своим сердцам, а Виталька, как и раньше, картинно трижды расцеловал её. Сокурсницы были в шоке.
Анка никуда не торопилась и с удовольствием присоединилась к компании. Тут уж шуточки посыпались из них втройне, особенно усердствовал и без того немалословный Гога, а Виталька и остальные с удовольствием были на подхвате.
Когда они подошли к своему району и разбились на маленькие группки по месту обитания, Виталька пошёл проводить Анку до дома, она жила совсем недалеко от него. Конечно, и Гога с Янькой и Зохом тоже жили рядом, но Янька жил ближе и отстал раньше, а у Гоги с Зохом было, кого проводить и кроме неё.
Они непринуждённо болтали, и уже возле своего дома она сказала:
– Да, хорошо с вами. Весело!
– Да кто ж тебе мешает быть с нами, – горячо воскликнул Виталька, – Тут через неделю у Зоха день рождения, вот и пойдём! – Он помолчал и добавил: – Вместе.
– Ну… меня никто не приглашал! – возразила Анка.
– У нас на дни рождения не приглашают! – безапелляционно заявил Виталька и, не ожидая её возражений, пообещал: – Я за тобой заеду. В следующую субботу, к трём. – Когда надо, он был очень решительным.
После этого они встречались постоянно. Сначала Виталька узнал, что Анка после занятий в институте остаётся погонять в теннис, и с удовольствием к ней присоединился. После работы он летел через половину города, быстро, прямо на корте, переодевался в спортивный костюм и они гоняли друг друга до упаду. Анка играла великолепно. Виталька был, как она говорила, средне-начинающий. Она валяла дурака почти до конца гейма, а потом, когда казалось, что дело её совсем безнадёжно, при счёте 1:5 или даже 0:5 с какой-то дьявольской улыбкой бралась за дело и легко выигрывала. Виталька на это нисколько не обижался.
Бывало изредка, она и проигрывала и злилась. Виталька смеялся над её проигрышами, и особенно над её злостью. По большому счёту, кто выиграет, а кто проиграет, ему было по барабану, он приезжал, не для того, чтобы играть и, тем более, не чтобы обыгрывать её.
Изредка они заскакивали в кино чуть ли не на последний сеанс. Но там, даже пользуясь темнотой, он ни разу не перешагнул грань, не попытался обнять и поцеловать её, сделать их отношения ближе. Может быть, она и допускала это, может быть, даже и хотела этого, но он не рисковал. Кто его знает, как всё могло обернуться. Потерять её он совсем не хотел.
Романтических свиданий друг другу они не назначали, всё выходило просто и буднично. Если они не встречались в её институте на корте, он просто заходил к ней домой и, если она соглашалась, уводил её в кино или в кафешку, у них была любимая кафешка в местном центре, где над каналом, прямо над струящейся водой был настелен достчатый навес и было просто замечательно сидеть вот так, смотреть на воду, слушать её умиротворяющее журчание и болтать ни о чём.
Когда ей не было охоты куда-то идти, они оставались у неё дома, смотрели телевизор или играли в подкидного и так же болтали ни о чём.
Её родители, тётя Варя и дядя Гриша, относились к этому благосклонно, им никогда не мешали и ничего не говорили, даже когда он задерживался допоздна, уединившись с ней в её комнате.
Дядя Гриша с удовольствием делился с ним домашней работой, в собственном доме всегда хватало мужской домашней работы. И иногда, когда они с Виталькой торчали где-нибудь на крыше сарая, прилаживая кусок рубероида на место прохудившегося железа, а тётя Варя с Анкой возились внизу в огороде, дядя Гриша, глядя, как умело и даже рационально работает Виталька, гудел, посмеиваясь, в пышные украинские усы:
– А что, мать, нам бы такого зятя, а?!
Тётя Варя разгибалась, смачно потягивалась и вторила ему: – Да уж! Не то, что этот непутёвый Пашка! – она намекала на бывшего мужа старшей дочери, Анкиной сестры Милки, который от Милки сбежал неизвестно куда, оставив ту с малолетней дочкой.
Виталька смущённо молчал, а Анка отчаянно краснела и замахивалась в сторону отца огородным инструментом.
Бывало, по выходным Виталька приходил, а Анки не оказывалось дома. Они с матерью уезжали на базар или по магазинам запасаться прови-зией на неделю впрок. Тогда дядя Гриша, загадочно улыбаясь, подзывал младшую дочку, Татьку.
– Ну-т-ка, доча, – командовал он, – сваргань-ка нам быстрёхонько че-го-нибудь… – и делал пальцами замысловатый жест. – А ты, – он тыкал пальцем в сторону Витальки, – дуй в погреб! Где что там, знаешь! Пока наших нет, разговеемся! А то жди потом до вечера! Да и вечером шиш подадут! Я их, змеюк, знаю!
Татька фыркала, всем видом показывая, что в этом вопросе она с матерью и старшей сестрой заодно, ворчала, но отцу не перечила. А Виталька спускался в погреб и нацеживал из бочки в трёхлитровый баллон рубиново-красного дяди Гришиного хмельного самодельного вина.
И бывало, когда Анка с матерью приходили с базара, дядя Гриша с Виталькой сидели, обнявшись, за столом во дворе перед домом, и дядя Гриша горланил во всю глотку, а Виталька тоже не шёпотом подпевал ему:

"Ты ж мене пидманула,
Ты ж мене пидвела!.. "

Тётя Варя, всплеснув руками, роняла сумки, а Анка после такого неделю на них обоих дулась.
Впрочем, отношения их от этого нисколько не страдали. Мужа своего и отца тётя Варя с Анкой знали хорошо, а Витальку прощали, понимая, что отговаривать дядю Гришу в таком случае Витальке не по его силам.
Ни тётя Варя, ни дядя Гриша событий не торопили и Витальку с Анкой на решительный шаг не подталкивали, хотя и всем своим видом давали понять, что считают Витальку чуть ли не родственником. Только один раз Виталька косвенно узнал об их мыслях.
Как-то он чем-то не угодил Алёнке, Анкиной племяшке, по тому времени черырёхлетней девчушке, и та в сердцах выдала, явно подражая Милке, матери:
– Дурак какой! И ходит, и ходит! Чего ждёт, непонятно! Останется Анка в девках!
Тётя Варя тогда всплеснула руками, дядя Гриша застыл с пельменем на весу перед открытым ртом – это было во время обеда, Татька заржала, а Милка, гостившая в выходной у родителей, схватила рассерженную надувшуюся Алёнку ставить в угол. Виталька сделал вид, что ничего не заметил и не понял и только возмутился неуместному, с его точки зрения, наказанию:
– Мил! Оставь дитя в покое! Я сам виноват!
И никто не понял его весьма двусмысленного высказывания. То ли он виноват в том, что рассердил Алёнку, то ли в том, что Анка до сих пор не замужем…

III

И почему, собственно говоря, Анка должна ему отказать?!
Хотя, с другой стороны, не сказать, чтобы Виталька всё это время был, как мужчина, очень верен ей. Тут он, скорее, поддерживал немного циничное высказывание друга, соседа, бывшего одноклассника и теперешнего сотрудника Боба. Тот как-то в лёгком подпитии, когда разговор зашёл о любви и верности, в том числе и супружеской, поднял вверх палец и назидательно заявил: – Верность должна быть внутри! – и показал на левую сторону груди, – Здесь. А ниже… Мужик – он существо дикое, животное. И ежели с главной суженной почему-то ничего не получается, стыдится она, скажем, или принципы у неё такие дурацкие, почему бы не испробовать со всякими второстепенными? От физиологии-то никуда не деться!
За последние пару лет у Витальки была и Аллочка, с которой было всё, и сотрудница-соседка Элька, с которой тоже было всё, и ненасытная сумасшедшая Санька, и ветреная Тонька, и очаровательная маленькая Танечка, и сокурсница Наиля, которую они звали просто Нелькой, с которой, правда, у него, кроме горячих поцелуев в темноте кинотеатра да обоюдных обниманий в той же темноте с не очень приличным прониканием в разные труднодоступные места, ничего серьёзного не было, но братья которой охотились за ним и обещали оборвать ему все причиндалы, если он на Нельке не женится, и ещё две-три девчонки, с которыми ничего особо серьёзного не было.
И ему по гроб жизни не забыть, как Анка переменилась в лице, как потемнел её взгляд, когда на встречу нового года он привёз в их компанию Аллочку.
Они решили тогда встретиться большой разношёрстой компанией: тут были и их одноклассницы и одноклассники, и Анкины сокурсницы и сокурсники, и Виталькины сокурсницы, которые, по-совместительству, были и хорошими подругами Яньки, Зоха и Гоги и даже две Виталькиных сотруд-ницы, тоже бывшие хорошими подругами Яньки и Зоха, так как последние уже год работали с лёгкой Виталькиной руки в одном с ним институте.
Вообще-то Аллочку должен был привезти Янька. Но он совершенно запутался и со своими девицами, так что ещё и на Виталькину Аллочку времени у него совершенно не оставалось, поэтому она приехала с Виталькой.
Анка не показала вида, что обижена, она умела держать себя в руках. Но когда Аллочка знакомилась с их одноклассницами Леркой и Ланкой и представилась: – Алла. Девушка вашего Виталика, – она сказала именно "девушка", а не "сокурсница" или "подруга" и очень даже выделила это слово, "вашего", и те недоуменно переглянулись (про отношения Витальки и Анки в последние время они хорошо знали), Анка, тоже услышавшая это, ещё больше помрачнела и весь вечер была задумчива, отвечала невпопад и заметно переживала появление соперницы. Тем более, что через пол часа, когда уже Лерка представляла Аллочку очень заинтересовавшемуся ею Бобу, сама к Бобу неравнодушная, ехидно заметила:
– Ты, кобель, губу-то не раскатывай! Это – Виталькина девушка!
Аллочку Анка запомнила с того дня, когда они случайно встретились с Виталькой у кинотеатра. Она уже тогда обратила на неё внимание, на Аллочку нельзя было не обратить внимания, слишком она выделялась на фоне прочих девиц. Невысокая, подтянутая, модно и со вкусом одетая, что называется, умеющая подать себя, да и просто красивая, конечно, она, в отличие от других Виталькиных девиц, запомнилась Анке. И то, что она до сих пор Виталькина девушка – это выглядело настоящей пощёчиной. Про то, что Виталька не встречается с ней уже больше полугода, она на тот момент понятия не имела.
Аллочку пригласил на праздник Янька, никаких видов на Витальку тогда у неё уже не было, но, видно, тоже вспомнив про эту пресловутую встречу у кинотеатра, она таким образом решила расквитаться с Виталькой за те несколько неприятных минут, когда она стояла в сторонке и желчно ревновала Витальку к Анке. Конечно, всё это со временем выяснилось, но осадок у Анки тогда остался мутный.
Да и этим летом, когда Виталька уговорил тётю Варю и дядю Гришу отпустить её на целый месяц отдыхать на далёкое озеро в узкой компании одноклассников, она, уже когда они на автобусе добирались до места, села на сидение не с ним, а с другом Валькой. Виталька этому особого значения не придал, Валька хорошо знал про их с Анкой отношения. Но дорога была дальняя, ночью она заснула, положив голову на Валькины колени, и тот сидел ни жив, ни мёртв, боясь пошевелиться и, как часовой, не сомкнул глаз всю ночь. Видно было, что это произвело на него неизгладимое впечатление.
Да и в палаточном лагере, где они расположились, она выбрала в компаньоны по палатке не Витальку, а того же Вальку, явно доверяя ему больше, чем Витальке. Мало ли чего могло взбрести Витальке в голову, она хорошо помнила их ночь в горах. Тогда эта ночь была одна, а теперь впереди – целый месяц, мало ли чего!
Так что, как знать. Хорошо он её знает, а вот согласится она или откажет…

IV

А получилось всё очень просто и совсем не так, как распланировал Виталька. Анка в этот день выходить никуда не собиралась и настроя его не почувствовала. Конечно, она заметила, что с ним творится что-то неладное, но, когда он предложил пойти в кино, как неоднократно уже бывало, не обратила на это никакого внимания и заявила, что по телевизору должны показывать фильм, который она ждала всю неделю, и сегодня они останутся дома. Делать предложение под какой-то дурацкий фильм, даже и такой, какого можно ждать всю неделю, Виталька посчитал неуместным. Так хорошо задуманное им действо откладывалось на неопределённый срок.
А через пару дней их отправили на сельхозработы, её – с её учёбы, его – с работы. То есть в разных командах и в разные места.
А когда через три месяца, уже после затянувшихся сельхозработ Виталька с друзьями Женькой, Зохом и Валькой шумной компанией заявились к Анке, просто навестить и, заодно, обсудить встречу Нового года, она, смеясь и немного смущаясь Витальки, заявила, что выходит замуж.
Валька тогда помрачнел, предательства он не допускал, а этот её шаг он видел именно так. И по отношению к Витальке, да и к нему, Вальке, тоже.
Виталька же с собой справился, рассмеялся и заявил, что он-то, как раз таки наоборот, не выходит замуж, а женится, и вовсе не на Аллочке, как Анка, может быть, думает, а совершенно на другой своей пассии, которую Анка и не знает вовсе. Впрочем, если она приведёт своего избранника на праздник, и пойдёт сама, то и с Виталькиным выбором познакомится!
Женька и Зох тоже смеялись, поздравляли её и старались не смотреть в Виталькину сторону.
Когда они вышли от неё, Женька стал серьёзным и, тяжело вздохнув, сказал: – Да, хреново. – Потом посмотрел на Витальку и подозрительно спросил:
– Так мы что, на двух свадьбах гулять будем?
– Будете, – желчно сказал тоже помрачневший, даже потемневший и сразу осунувшийся Виталька, – обязательно будете. Лет через десять, раньше я не отойду!
– Хи-хи, ха-ха! – возмущённо отреагировал Валька, – Всё хиханьки вам! Чего ржать-то?! Чего смешного-то было?! Плакать надо!
– Что же мне, разрыдаться надо было, на колени перед ней броситься? – Виталька остановился и взял Вальку за грудки, – Это её выбор. Её, понимаешь?! Её! И не нам за неё решать. Даже мне!
– Ладно вам, – привёл их в чувство ЗОХ, когда надо, он был очень рассудительным, – Познакомимся – увидим. Может, он её и стоит.
На новогодний праздник Виталька пришёл с обещанной пассией, очередной Людочкой. Анка тоже привела своего Влада, высокого кудрявого, парня немного старше их, весьма общительного и самонадеянного.
Она долго присматривалась к Виталькиной подруге и, во время танца, вытащив Витальку в коридор, тихо и не очень одобрительно сказала: – Хорошая девочка! – а потом, как бы подумав, добавила, – Только Аллочка лучше была. К этой даже и ревновать не хочется!
– Да теперь тебе чего ревновать-то! – почти возмутился Виталька, – Вон твой выбор, с мужиками курит! Хорошо я не мавр, удавил бы!
– Ладно тебе! – обиделась Анка – Ты не знаешь. Он хороший. Ближе познакомишься – поймёшь.
– Ну, твой выбор – дело святое, – усмехнулся Виталька, – хоть чёрт с пятаком вместо носа будет, а твой! А эта, – он кивнул в сторону отплясывающей с Зохом Людочки, увидевшей его кивок и радостно сделавшей им ручкой, – эта – дело проходящее, чтобы тебе насолить немного.
– Да я поняла, – сказала Анка и надолго замолчала.
Валька в этот праздник набрался, как никогда. Он удрал из дома на улицу и отходил там, сидя на скамейке перед домом, и когда Виталька с Зохом, обнаружив, что он куда-то пропал, быстро разыскали его, разрыдался Зоху в плечо. Зох успокаивал его, как мог, обнимая за плечи, а Виталька горячо говорил: – Ну, что ты, в самом деле! Как ребёнок! Других девок нет, что ли? Я же не рыдаю! Мне сейчас, может быть, вообще повеситься хочется, а я терплю! – и, помолчав, вдруг спросил, – а если бы это был я? На месте Влада, а?
– Ты – дело совсем другое! – сказал Валька сквозь слёзы, – Совсем другое! Что же она, как мотылёк на свечку! Не видит, что ли?
– Да ладно вам! – воскликнул тогда Зох примирительно-успокаивающе, – Свечки-мотыльки! Женька правильно сказал – поживём, увидим!
Через пару месяцев они отгуляли не очень шумную свадьбу.
Женька взял на себя роль тамады и довёл гостей до полного неистовства. Валька был не в своей тарелке, как и всё последнее время, хотя и старался не показывать виду. Виталька, чтобы невесте было не очень совестно, пришёл на свадьбу со своей подругой Лидкой, гулял, казалось, в удовольствие, отплясывал так, что только пар не шёл и, наконец, здорово перебрал, хвалил жениха за удачный выбор, громче все кричал ;Горько;, витиевато и мудрёно поздравлял молодых, орал удалые песни про Хасбулата молодого и, в конце концов, на беду своей подруге, вырубился и пришёл в чувство только под утро.
А на следующий день, как это бывает в плохих романах, улетел за тридевять земель, в тмутаракань, в степь, работать в экспедицию.

Март 2007 – май 2011 г.

Восхождение 6. Танечка. Рыбалка на двоих (Рассказ)

Роман в рассказах

Книга первая

ВОСХОЖДЕНИЕ

Рассказ шестой

Танечка

Рыбалка на двоих

            I
      
Танечке надоело пялиться на поплавок. Поклёвки не было и ей стало скучно. Она оторвала травинку, придвинулась к Витальке ближе и стала щекотать его шею. Виталька, не оборачиваясь, шлёпнул по шее рукой, думал, что залезла какая-то насекомая мелочь. Она захихикала. Он обернулся, улыбнулся и погладил её по коленке. Она счастливо засмеялась и придвинулась к нему ещё ближе.
      Боже, как же ей было хорошо с ним! С того самого вечера, когда она впервые увидела его. Тогда они сидели компанией у костра, он пел туристские песни, пел негромко, но как-то проникновенно, пронзительно, так, что не просто нравилось, а выворачивало насквозь, заставляло переживать за героев, за Лёньку Королёва, за девочку в автомате, такую несчастную. Или хохотать от души над Федей-археологом или письмом из сумасшедшего дома. Или живо представлять Визборовские вершины и грустить о подошедшем моменте неизбежной разлуки.
      Виталькина компания присоединилась к ним случайно, они работали в соседнем институте и почему-то остались без транспорта, а у Танечкиной компании были свободные места. Утром Виталька утащил их в поход, покорять какую-то вершину, она увязалась с ними, но до вершины не дошла и очень переживала, что он не будет воспринимать её, как равную. Хотя, конечно, он тогда знал её только второй день.
      А как она разревелась, когда на следующую ночь его утащила спать его подруга Тонька и всю ночь так громко выражала свои любовные восторги, что Танечка просто места себе не находила.
Потом Виталькин друг Гера пригласил её ездить в горы с их компанией, ненавистная соперница выезжала далеко не всякий раз, и она всеми своими не такими уж большими способностями пыталась привлечь к себе его внимание.
      Виталька относился к ней очень доброжелательно, провожал после поездок до дома – они жили в одном районе – с удовольствием приглашал её располагаться в их палатке, даже спала она, прижимаясь к нему, но считал её просто как младшую сестрёнку: целовал только в лоб или в щёчку, укладывал её головку себе на грудь, обнимал очень легко и никогда не позволял себе ничего лишнего. Даже как-то, когда она решилась и ночью поцеловала его в губы, не очень умело, но совсем не как сестрёнка, он не ответил, просто потрепал её по щеке, поцеловал в лоб, прижал к себе посильнее, и на этом всё и кончилось. Она тогда весь день была сама не своя, а, вернувшись домой, проревела белугой всю ночь.
      В первую же её поездку с ними к её большой радости Виталькина подруга Лида определила её располагаться в их палатке. Противной Тоньки, той самой соперницы, на этот раз не было и она, не давая никаких шансов каким-нибудь другим его подругам (Господи, сколько же их у него было!), постаралась завладеть им полностью.
      Компания их её очень понравилась. Они даже не отъехали ещё, шофёр Сашка, садясь за баранку, наиграно хитро заметил: – Что-то вы невесёлые сегодня, молчаливые какие-то!
      И тут же загремели три гитары, и бойкая Женька грохнула "Бабку-Любку". Виталькин друг Валька и сам Виталька по очереди отвечали за деда.
      А уж частушки даже девчонки выдавали такие, что у не привыкшей к такой разухабистости Танечки от стыда за них пылали уши.

            У мово милёнка нет уже силёнки!
            А я такая дева: убегу налево!

чуть ли не приплясывая на месте выдавала Женька, а Валька тут же подхватывал:

            Ты моя зазноба, убежим мы оба!
            Нам с тобой уже давно лево-право – всё одно!

      Частушки, как и не общеизвестные куплеты "Бабки-Любки", выдумывались на ходу, экспромтом.
      Вечером у костра она с удовольствием слушала, как Виталька, Валька и их друг Колька по очереди пели задушевные песни, а все остальные подхватывали их. В их институтской компании таких заводил не было.
      Валька пел красивее Витальки – у него был очень даже неплохой баритон, но как поёт Виталька, ей нравилось больше.
      А ночью она с замирающим сердцем легла рядом с Виталькой, но он просто просунул руку под её плечи, прижал к себе, погладил волосы и прошептал: – Давай баиньки, солнышко. Завтра я тебя к местным богам утащу. Силы побереги.
      Тогда она расстроилась, но списала всё на то, что в палатке они были вчетвером: рядом с ней спала Лида, а за ней, у стенки – Валька.
      Время шло, но отношения их не сдвигались с места. Он никогда не приглашал её на свидание в городе. Она не понимала, почему? и переживала. В горах он с удовольствием общался с ней. Она не отрывалась от него ни на шаг, но он над этим только посмеивался. Даже когда в поездку выбиралась Тонька – это бывало не всякий раз, но часто, – Танечка располагалась с Виталькой в одной палатке, спала с ним рядом, Тонька примащивалась с другой стороны, и по утрам они глядели друг на друга мегерами.

           II

      Танечка вскочила и взвизгнула: – Клюёт!
    – Ша! – шикнул Виталька, – Всю рыбу распугала!
      Он привстал, приподнял удилище. Подождал, пока дёргающийся слегка поплавок не ушёл под воду совсем (– Дёргай! – жарко и нетерпеливо шептала в ухо прилипшая к нему Танечка, – Дёргай, уйдёт же!), не торопясь, подсёк, потащил и через секунду лапоть-карась трепыхался на прибрежной траве. Пока Танечка снимала его с крючка, он подхватил и её удочку и вытащил второго такого же и плюхнул на траву рядом с первым.
    – Вредный! – она надула губки, – Я и сама могла бы!
      Он поднял руки: – Всё понял! В последний раз!
      Клёв наладился, и через пол часа в садке билась дюжина краснопёрок, штук пять карасей, и даже пара некрупных, чуть больше ладошки, сазанчиков. Да ещё пару она упустила, пока пыталась засунуть в узкую горловину садка (– Тюха! – сказал Виталька, – Весь обед упустишь!)
Танечка металась от своей удочки, на которой клёв тоже был нешуточный, к пойманной рыбе, которую снимала с крючка сама, Витальке это дело не доверяла. К поклёвке на своей удочке она постоянно опаздывала, расстраивалась, но поведение не меняла. Наконец, она запутала свою леску, надулась, и села её распутывать.
    – Оставь, – сказал Виталька, – посмотри за моими, я новую поставлю. Оставь, кому говорят!
      Она отвернулась, яростно запустила в клубок пальцы, дёрнула за одну петлю, за другую и запутала всё ещё больше, окончательно разозлилась и обернулась к нему. Виталька засмеялся, встал, поднял её, развернул всё ещё злящуюся и поцеловал в губы. Она замерла – это был совсем не обычный его братский поцелуй, первый такой за всё время их знакомства.
      Он тут же отстранился, показал на свои удочки, поднял её удочку, расположился рядом с сумочкой со снастями и, посвистывая, принялся переналаживать её орудие. Она стояла, как столб и не могла прийти в себя.
    – Эй, проснись! – он махнул удочкой в сторону воды, – Клюёт же!
      Она очнулась и задумчиво пошла к берегу…

      Проходили дни за днями, а отношения их не развивались совсем. Он был предупредителен всё так же, обходителен, внимателен, но и только. Ведь за всё это время у них не было ни одного свидания, как она это себе представляла. И тогда она решилась на отчаянный шаг. Она взяла билеты в драмтеатр, не в кино, нет! Именно в театр, да ещё на очень нашумевшую пьесу. Вечером она подкараулила его на выходе с работы и с еле бьющимся сердцем и трясущимися поджилками отвела немного в сторону и там вручила их ему. Она очень боялась, что он не пойдёт. Будет занят или просто не захочет. Найдёт какую-нибудь причину и отмажется. Или вообще просто посмеётся и, как всегда, обойдётся с ней, как с маленькой девочкой. Несмышлёнышем.
      А он просто раскрыл билеты, посмотрел на название театра и спросил: – На когда?
      Домой она летела на крыльях, два дня готовилась к этому вечеру, перепугала родителей, выгрузив из шифоньера все свои шмотки. На работу – спектакль был в будний день – пришла расфуфыренная, чем несказанно удивила сотрудников, обычно она наряжалась очень буднично.           Вечером после работы он зашёл за ней, причём не ждал на ступеньках института, а пришёл минут за двадцать до окончания работы, поднялся на их этаж, зашёл в их комнату – уж очень подробно она ему не раз объясняла, как её найти, даже рассказала, где её стол стоит, – на глазах у всех сотрудников и, в основном, сотрудниц вручил огромную ярко красную розу, она и не видела таких никогда, и увёл с собой. Получилось очень эффектно, девчонки ахнули и потом просто замучили её: что такое да кто такой. Только Верка, которая была в той поездке, когда они с Виталькой познакомились, подойдя на следующее утро к её столу, с завистью бросила: – Оторвала, да?!
      В театре он сидел спокойно, не обнимал её, как, может быть, ей и хотелось, просто взял её руку в свои и держал весь спектакль на своих коленях, и ей было очень хорошо от этого. Может быть, даже лучше, чем если бы он её обнял. Спектакль смотрел молча, не пытался предсказать, что будет дальше, как, скажем, её одноклассник Серёга Власов, с которым она ещё в школьные времена тоже выбралась в театр. Даже когда она что-то не поняла и обратилась к нему со своим "почему?", он приложил палец к её губам и тихо сказал: – Потом. Смотри.
      В антракте исчез на несколько минут и, несмотря на огромную толпу в буфете, принёс пару пирожных, бутылку лимонада и коробку дорогих конфет, причём, пирожные сам есть не стал, а, приговаривая: – Давай, давай, нам ещё целое отделение сидеть, да потом домой добираться! – заставил её съесть оба. Даже пустую бутылку не стал оставлять под сидениями, а успел отнести обратно в буфет.
      Спектакль был интересный, актеры играли великолепно, было видно, что ему понравилось. И после спектакля вывел её к стоянке такси, взял за руки и поблагодарил: – Спасибо, маленькая, всё было просто здорово! Ты молодчина! Ты даже не представляешь, какая же ты молодчина!
И посмотрел на неё так, что у неё остановилось сердце и подкосились ноги.
      А потом они доехали до её дома и он отпустил такси, чтобы проводить её. Она завела его к себе. Родители её, совсем не готовые к каким-либо визитам, переполошились. Мать, Катерина Петровна, некрупная, но, что называется, упитанная женщина, всплеснула руками и с тысячью извинений, прихватив Танечку с собой, побежала хлопотать на кухне. Отец, Сергей Семёныч, дородный грузный мужчина с огромными рабочими ручищами и пышными усами на простодушном почти детском лице, усадил его в своё кресло перед телевизором, легко развернув его в сторону комнаты, сел на стул напротив, сказал: – Ну, вот и познакомились.
      И заговорил о спектакле, о Виталькиной работе, о всякой другой ерунде. Потом оглянулся на дверь в кухню – не слышат ли его? – и с отцовской гордостью причмокнул языком: – Хороша девка, а?!
      Виталька всем своим видом был согласен. А он погрустнел как-то и немного растерянно сказал: – Выросла вот. И не заметили, как. – Помолчал, встал со стула, положил ему руку на плечо: – Ты уж её береги, Виталий, не обижай. Одна она у нас. Принцесса.
      Пришли с кухни хозяйки с огромным чайником и двумя фарфоровыми блюдами: с пирожками, которые Катерина Петровна очень кстати испекла к завтраку, и пирожными с конфетами.
    – Да ты что, мать! – возмутился Сергей Семёныч, – Тут такое дело, а ты – чаёк с пирожными! Ну-ка, там в холодильнике селёдочка была, да ещё закуски какие. Сооруди-ка! – а сам полез в сервант и достал откуда-то из его глубин непочатую бутылку "Столичной", – давай-ка, доча, рюмочки! Знакомиться будем.
      Танечка порозовела и стала поспешно ставить на стол посуду.
      За импровизированным ужином (в запасах у Катерины Петровны нашлись и салатики, и сыр с колбаской, и копчения какие-то, и соления разные, ей самой на зиму заготавливаемые, и требуемая селёдочка под шубой из свёклы – как специально к Виталькиному приходу готовилась!) она всё хлопотала вокруг Витальки, сама подкладывала ему в тарелку то одно, то другое и выговаривала Танечке, что та за гостем не ухаживает совсем.
      Танечка была явно не в своей тарелке – такой встречи она не ожидала. Витальке тоже было неудобно, но он вида не показывал, вёл себя просто и свободно, как с равными себе.
      Под первую Сергей Семёныч встал и произнёс тост:
    – Давайте выпьем за молодых, – он приостановился, а Танечка дёрнулась и запротестовала было, но он не дал и продолжил, – Да, за молодых, за смену нашу, за вас, чтобы вы жили счастливее нас! И вообще, за счастье ваше! Ну, и за нас старых, немного.
      В ответ Виталька предложил выпить за них, за то, что они такие добрые и хорошие, за то, что вырастили такую умницу, такую красавицу и вообще, за здоровье их и счастье. Получилось очень славно.
    – А Танечка про вас много хорошего рассказывала! – проговорила Катерина Петровна, подавая ему кусок появившейся откуда-то курицы.
    – Да уж, – пробурчал Сергей Семёныч, – Все уши прожужжала!
    – Папка! – возмутилась Танечка, а он густо захохотал в усы: – А что, не так?
      Виталька смущённо улыбался, а Танечка сидела красная, как рак.
      Смотрины получились на славу. Он так и сказал ей, когда она вышла проводить его. Было уже поздно и Катерина Семёновна уговаривала его остаться ночевать, а Танюшка сказала точно так же, как на второй вечер их знакомства: – А и правда, Виталик. Оставайся, а? У нас места много!
Но он поблагодарил и отказался: – Меня ведь тоже мама ждёт! Я же не предупредил дома, – чем умилил Катерина Семёновну окончательно.
      У подъезда он щёлкнул смущённую Танечку по носу и сказал:
    – Смотрины прошли на славу, золотко! А ведь я тебе пока, – он выделил слово "пока" – официального предложения не делал.
      Она совсем стушевалась, а он, тоже как тогда в горах, поцеловал её в лоб и сказал: – Не бери в голову, золотце! Твоя жизнь впереди.

            III

      К обеду Виталька взялся готовить уху и, пока сам пошёл собирать плавник для костра, заставил Танечку чистить рыбу.
      Когда он вернулся с доброй вязанкой высохших сучьев, она никак не могла расправиться с самым большим из улова сазаном. Она пыталась разложить его на специально захваченной из дома доске, но тот был слишком живой и в уху явно не торопился. Виталька сбросил вязанку у очага, пару минут наблюдал за её мучениями, потом пожалел:
    – Вот что, золотце! Там на багажнике рюкзачок пристёгнут, – он показал на стоящий в сторонке мотоцикл, – видишь, да? Так вот там, в рюкзачке картошечка лежит, ты выбери штук пять-шесть, которые больше понравятся, и почисть, ладушки?
    – А рыба? – она взглянула на него облегчённо.
    – А что рыба? Рыба – она и есть рыба! Немая она. Жаловаться не умеет! Не хотел бы я сейчас услышать, что этот сазан о тебе думает!
      Танечка потупилась.
      Пока она чистила картошку, он разделал по паре сазанов и карасей, для ухи было достаточно. Она дочистила картошку и остановилась в нерешительности.
    – Готово? – спросил он. Она кивнула: – Ага!
    – Там в этом же рюкзачке, где картошка лежит, ещё морковка есть. Выбери штуки две покрупнее и тоже почисть.
      Она хмыкнула, встала, достала морковку и стала её чистить. Он прополоскал рыбу, обмыл разделочную доску и сложил рыбу на неё. Танечка опять стояла, переминаясь с ноги на ногу.
    – Готово? – она кивнула.
    – Там, в рюкзачке, где картошка с морковкой лежат, ещё несколько луковиц есть. Их тоже почистить надо.
      Она двинулась, было, в сторону мотоцикла, но вдруг остановилась:  – Издеваешься, да?
      Виталька рассмеялся. – Ты что, никогда уху не готовила?
      Она замялась, – Ну, почему? Дома с мамой делала.
    – Э-э, подруга! Давай так. Уху, так и быть, я беру на себя. А ты, – он снова показал на мотоцикл, – давай-ка вот что. Там к багажнику привязана лопатка. Ты вырой ямку вон там в сторонке. Потом аккуратно собери кожуру от картошки с морковкой, потом подбери это добро, – он показал на рыбью чешую и внутренности, – и закапай их в той же ямке. Чтобы нас тут мухи не сожрали. Лады?
      Расстроенная своей житейской несостоятельностью, она рьяно бросилась выполнять поручение. Ямку выкопала быстро, земля была мягкая. Правда, немного перестаралась, получилась не ямка, а ямища. Пока она перетаскивала очистки от овощей, всё было нормально. Но когда дело дошло до рыбьих внутренностей, пошло хуже. Брезгливо подцепив на две палочки пузырь с кишками, чуть ли не отворачиваясь в сторону, она направились, было, к яме. Перехватив его полный иронии взгляд, она остановилась, бросила попавшие на палочки кишки с плавательным пузырём назад на кучу, огляделась в нерешительности, потом вдруг рванула к мотоциклу, вытащила большой пакет с картошкой, пересыпала картошку в рюкзак, прихватила лопатку, быстро собрала внутренности в пакет и встала в позу, глядя на него с каким-то мстительным выражением. Он рассмеялся и захлопал в ладоши:
    – Класс! Иди ко мне, находчивая моя! Я тебя расцелую.
      Она предложение проигнорировала – обойдёмся без ваших телячьих нежностей! – отнесла пакет в яму и засыпала её полностью. Потом спустилась к воде, тщательно помыла руки и только после этого подошла к очагу, где уже булькала вода в казане и варилась картошка с морковью. Нарезанная ровными ломтиками рыба, почищенный лук и приготовленные специи лежали рядом на разделочной доске.
      Он взял её за руку, привлёк к себе, посадил к себе на колени – впервые за время их знакомства! – и поцеловал долгим и совсем нелёгким поцелуем…

      После похода в театр они не виделись до пятницы, до выезда в горы. И надо же было такому случиться, в этот выезд поехала и ненавистная Тонька. И хотя на этот раз вечером Виталька пел очень долго, Тонька даже не выдержала и ушла спать, а ночью спал, повернувшись к Танечке и обнимая её, она ждала гораздо большего.
      А в четверг позвонил и сказал, что в эту неделю они в горы не поедут. У неё оборвалось сердце, но он не стал драматизировать ситуацию и сразу успокоил:
    – Я тут у друга на выходные мотоцикл выпросил, давай я тебя на рыбалку свожу! Хочешь на рыбалку?
      Ещё бы она не хотела! Остаться с ним вдвоём! На двое суток!! Без всяких Тонек и прочих его подруг!!! Да она за это жизнь отдала бы!
      В пятницу ещё часа за два до конца работы она переоделась во всё спортивное и приготовилась ждать. Сотрудницы посмеивались, а она изнывала от этого бесконечного ожидания и каждые пять минут смотрела на часы. Даже её начальница, терпеливая Анна Ильинична, не выдержала и заявила: – Татьяна, куда вы там собрались? Как кавалер твой объявится, пусть поднимется сюда.
    – Зачем? – испугалась Танечка.
    – Да я ему скажу, чтоб он тебя в такие дни с утра забирал, всё равно от тебя толку никакого!
      Виталька подъехал ровно в семнадцать-ноль-ноль, в соответствии с трудовым законодательством, на сверкающем тёмно-синем "Восходе", в синем спортивном костюме, кожаной куртке и синей каске на голове. Танечка уже сидела на ступеньках перед вестибюлем и ждала: Анна Ильинична всё-таки выгнала её минут за двадцать до конца рабочего дня.
      Она подбежала к мотоциклу, он сам надел на неё шлем, проверил, хорошо ли он закреплён, усадил её, приказав крепко держаться за ремень между сидениями или за него самого, и на глазах выходящего народа увез.
    – А, принцесса! – кричал он ей на ходу, – тебя в понедельник твои змеюки-горыновны не сожрут?! Такой принц на таком коне, а?!

            IV

      После обеда – уха получилась просто изумительная, жирная, наваристая, настоящая тройная, она и не пробовала такую! – Виталька взял подстилку и позвал: – Ты плавки-то взяла, подруга? Переодевайся, я вон за тем мыском буду. Там пляж песчаный.
      Переоделась она в момент, купальник был на ней, просто скинула трико и рубашечку и помчалась за ним. Он не успел пройти и сто метров, как она догнала его. Пляж был небольшой, как раз на двоих, но действительно песчаный, от обрывистого кряжа повыше него он легким склоном спускался к воде. Виталька расстелил подстилку, бросил на неё полотенце (она про полотенце даже не подумала) и с разбегу бросился в воду.
      Вынырнул он метров за пятьдесят, его так долго не было, что она даже начала пугаться. Над водой показалась его вихрасхая макушка, он продышался и поманил её пальцем. Она нырять не стала. Поёживаясь и подрагивая, она медленно спускалась на глубину, у самого берега было по колено, но потом быстро стало глубже. Виталька такого мазохизма не потерпел и быстрыми саженьками поплыл к ней. Не успела она зайти до середины бедра, он поднырнул, оставшиеся метров десять проплыл под водой и, как осьминог, ухватил её за ноги. Она завизжала, он окунул её с головой и только после этого вынырнул.
      Бесились они минут пятнадцать, пока она не покрылась пупырышками и он не выгнал её греться на берег.
      Полотенце очень даже пригодилось. Большое, махровое, она завернулась в него целиком и, свернувшись калачиком, легла дрожать на подстилку.
      Виталька побултыхался ещё несколько минут, потом вылез, вытряхнул Танечку из полотенца – греться надо на солнышке, а не под мокрой тряпкой, – с наслаждением растёрся и рухнул рядом с ней. Она никак не могла согреться, лежала, свернувшись калачиком, и дрожала.
    – Та-ак, – сказал он с расстановкой, – будем принимать экстренные меры. А как тебе вот это? – он выставил сжатые кулаки с торчащими вперёд и вращающимися по конусу указательными пальцами и направил их к её бокам. Она тут же подхватилась и рванула прочь.
    – Так, реанимация через покушение на защекотание состоялась успешно, продолжим, – он тоже вскочил и погнался за ней.
      Минут через десять они, разогревшиеся и обессиленные, повалились на подстилку. Он лежал на спине и смотрел в высокое небо, где кучерявились неправдоподобно белые облака. Она лежала рядом с ним, прислонившись к его боку и перебирала пальчиками густую поросль на его груди.
    – Виталь, – спросила она вдруг, – а если бы я умерла, ты бы что сделал?
    – Похоронил бы. С надлежащими почестями. И оркестром. А что? – он даже приподнялся, облокотившись.
    – Ну, это понятно. А потом?
    – Потом напился бы. А что, ты уже помирать собираешься?
    – Нет. Ну, а вдруг? Под машину попаду. Или утону, например.
    – Так ты уже тонула! Не хватит? Или забыла уже?на помнила, как такое забудешь?!
      
     Это было в горах, они отдыхали тогда на берегу большой горной речки, быстрой и бурной, с водоворотами и страшными торчащими из пенистых бурунов округлыми валунами. Первым же утром ребята натаскали камней и соорудили небольшую заводь между двумя большими камнями у самого берега. Глубины там было по пояс, но купаться было великолепно.
      После обеда Танечка с другими девчонками бесились в этой заводи. Ребята лежали и сидели на берегу. Виталька с его другом, сотрудником и бывшим одноклассником Янькой распластались на большущем валуне у самого берега, девчонки со смехом окатывали их каскадами брызг, но они не реагировали. Валька с Герой сели чуть поодаль, чтобы под холодные брызги не попадать, остальные ребята были ещё дальше.
      Танечка немного увлеклась, оказалась на краю заводи, у самой стремнины, поскользнулась на скользком валуне, её увлекло потоком, пребольно ударило боком об торчащий из воды камень, она на несколько секунд потеряла сознание и погрузилась под воду. Валька, смотревший как раз в её сторону, вскочил и дико заорал: – Таня!
      Виталька и Янька подняли головы и тут же подхватились. Янька, не раздумывая, нырнул в заводь и через секунду был на стремнине. Виталька в пару прыжков перемахнул через сооружённую ими плотину, тоже больно ударился ногой об камень, не обратил на это внимания и в несколько гребков догнал бесчувственную Танечку, схватил её за волосы и выпихнул к берегу на спокойное место. Там её подхватил и вытащил на берег догнавший их и сумевший остановиться Янька. Самого Витальку река понесла дальше и он, основательно побитый, выбрался из воды метров на триста ниже, на перекате, на мелководье, где тащило не так сильно. Ребята и девчонки сгрудились вокруг Яньки и Танечки, которая здорово наглоталась, прокашливалась, и смотрела на всех ничего не понимающими глазами, она даже толком испугаться не успела.
      До Витальки побежали только Валька и Лидка. Он сидел в воде у самого берега и растирал ушибленную ногу.
    – Как она? – спросил он наклонившегося над ним Вальку.
    – Живая. Янька вытащил. А вы молодцы! Я не успел. Ходить сможешь? – он подозрительно посмотрел на огромный синяк, быстро наливающийся на Виталькином бедре, – Нога цела?
    – Да вроде цела. Помоги-ка подняться.
      Валька поднял его, он опёрся на Вальку и подоспевшую Лидку.
      Танечку и обоих спасателей основательно перемазали зелёнкой, а Яньку даже забинтовали, он раскровавил руку, – тут уж на славу постаралась Лидка, самая из всей компании грамотная по медицинской части, её мать работала ординатором в роддоме. Вечером у костра, Вовчик, отвечающий за безопасность поездок, председатель институтской секции, прочитал язвительную лекцию по технике безопасности в горах.
    – Отмечая большую самосознательность – вещал он, – и, можно даже сказать, героизм наших героев (Виталька поморщился, а Герка пробурчал: – Понесло!), следует отметить абсолютно безответственное отношение к себе и к отношению на предмет ответственности некоторых чайников, которых к горам за сто километров подпускать нельзя! Их, в смысле, чайников, тут некоторые опекают, а я бы это отмёл, как элемент, абсолютно не свойственный! И сделал бы из надлежайшие оргвыводы! – он помолчал и уже совершенно серьёзно добавил: – Ещё один такой фортель и Ашот запретит наш туризм на государственном уровне!
      Ашот Акопыч был замдиректора института по общим вопросам, от него зависело выделение автобуса на их поездки, а он, боясь ответственности, и так относился к этим поездкам очень негативно.
    – Все под Богом ходим, – философски заметил Герка, а совершенно шарообразная фигурой Беллочка мечтательно закатила глаза и сказала:
    – Следующую меня спасать надо будет! Как они её, а! Герои!
      Вовчик критически осмотрел её и рассмеялся: – Размечталась! Тебя не спасать, тебя выковыривать надо будет!
    – Почему это? – возмутилась Беллочка.
    – Так тебя между первыми же камнями заклинит! – подхватил мысль Вовчика Валька.
      Танечка, совершенно счастливая, полулежала, прижимаясь к Виталькиному боку. И впервые за всё последнее время у другого его бока не было как-то вдруг опавшей и понурившейся Тоньки.

           V

      После ужина (уха ещё оставалась, готовить было не надо) они долго сидели у костра, смотрели на искорки и бегающие огоньки на догорающих углях и Виталька рассказывал ей, как ещё в школьные времена на каникулах ездил в степь работать с топографами. О степи, как и о горах, он мог рассказывать часами. Танечка лежала, положив голову ему на колени, и почти вживую представляла эти бесконечные дали, эти догоняющие друг друга горизонты, это огромноё, в четверть неба, оранжево-красное солнце на закате и изумрудно-розовые озёра над горизонтом с радужно-разноцветными берегами облаков.
      Виталька рассказывал ярко и образно, с шутками и длинными лирическими отступлениями, почти как в хорошем романе, только ещё лучше, потому что роман надо было читать, а тут она просто слушала.
      Она буквально видела перед собой этих насмешливых отчаянных мальчишек, которым до одури надоели серые городские будни, и они, заросшие, не по возрасту бородатые, отшагивали с рейками и кетменями десятки километров в день, обедали на пятидесятиградусной жаре, спрятавшись от нещадно палящего солнца в жиденькой тени от кузова грузовика, а по вечерам, как будто и не было этой изнурительной и, в общем-то, однообразной дневной работы, шумной гурьбой наседали на тётю Пашу, толстую экспедиционную повариху, требовали добавки и подкалывали и её, и друг друга.
      Она переживала и всерьёз боялась, что их не найдут, когда шофёр перепутал и поехал не по той дороге, и они заблудились и ночевали в безбрежной степи. И радовалась, когда их утром разыскали на вертолёте, который был приписан к их партии.
      Она до коликов, катаясь по подстилке, смеялась, когда Виталька без тени улыбки рассказал, как техник Галка заставила Павлика, такого же, как Виталька, мальчишку-реечника, отойти метров на пятьсот, снять штаны и повернуться к прибору попой, и показывала это дело через теодолит основательно надоевшим ей за день и мешавшим работать девчонкам из недалёкого поселка. Как те смеялись, шушукались и просили пустить их к прибору посмотреть ещё и ещё, и Галка уже не рада была, это затеяла это представление, а у Павлика, пока он стоял на солнце со спущенными штанами, обгорела его совершенно не загоревшая попа и он потом три дня крыл Галку и местных девчонок на чём свет стоит.
      Она сжималась от ужаса, представляя огромную, чуть ли не двадцатипятисатиметровую омерзительную фалангу, которая ночью заползла на грудь того же Павлика, и он лежал, окаменевший от страха, а самый старший из ребятни, Борька, не растерялся и сбил её сильным щелчком.
      И восхищалась их безмятежности и фатализму, когда они ночью перевернулись на грузовике, каким-то чудом, все семеро, остались без единой царапины и, дожидаясь, пока им из экспедиции пришлют другую машину, сожрали целое ведро помидоров.
      А потом Виталька сказал: – Пойдём баиньки, солнышко. Поздно уже, – обнял её за плечи и повёл в палатку. И у неё всё похолодело внутри и остановилось сердце…

      Вчера после работы они ехали до места часа полтора. Виталька ехал осторожно, ни разу не разогнался больше восьмидесяти, хотя дорога была хорошая – новое шоссе, пробитое от города на юг, к реке. Переехали реку по новому мосту и ещё пол часа мотались по просёлочным дорогам, где её кидало из стороны в сторону и тыркало носом в жёсткую куртку на его спине, пока он не обернулся и не прокричал: – Нагни голову, солнышко! Без носа останешься! Зачем ты мне без носа?!
      Минут десять они ехали по берегу большого озера к известному ему месту, и она не понимала, почему нельзя было остановиться здесь же, а надо было ещё куда-то ехать и чего-то искать.
      На месте он легко, как будто и не просидел полтора часа за рулём, соскочил с мотоцикла, сразу нашёл место, где его расположить, и, пока она разминала затёкшие конечности, расшвырял старые обгорелые головёшки в оставленном кем-то очаге, покидал в него заготовленный кем-то плавник, вытащил из рюкзачка, закреплённого на багажнике мотоцикла, закопчённый, видавший виды большой алюминиевый чайник и установил его на очаг.
      Танечка с удовольствием осваивалась в незнакомой обстановке. Место было как будто специально приготовлено для такого уединённого отдыха. Оно прилепилось к самой вершине небольшого узкого залива, глубоко вгрызающегося в берег. К воде от невысокого, не выше полутора метров, обрывчика спускалась небольшая, десять на двадцать метров, заросшая травой лужайка. Сбоку был кем-то организован съезд для мотоцикла или машины, по нему они и спустились. Над обрывчиком громоздились заросли тамарикса и полностью скрывали лужайку от постороннего взгляда. Что лучше можно придумать для хорошего отдыха на двоих?
      И действительно, за весь вечер пятницы мимо них с шумом проехали только две компании. Они останавливались, пугая Танечку возможностью нарушить её с Виталькой идиллию, Виталька делал им ручкой, приветствуя, как старых знакомых, и они, увидев, что место занято, проезжали дальше.
      Раскидав и закинув несколько закидушек и наладив удочки, он посадил Танечку следить за поплавками, а сам занялся хозяйством. Достал из рюкзачка подстилку, довольно долго ходил по лужайке, примеряясь, потом нашёл, как ему показалось, самое то место, расстелил её и тут же натянул между двумя свисающими с обрыва кустами легкий тент. Отвязал палатку и начал её расставлять. Танечке надоело смотреть на неподвижные поплавки, клёва не было, и она принялась помогать ему. Пока он старался разровнять и раскрепить днище, она залезла внутрь, чтобы установить стойки, запуталась, перевернула всё, пытаясь вылезти, перепутала вход с задней стенкой и взмолилась: – Выпустите меня!
      Виталька со смехом залез вслед за ней, схватил её в охапку через ткань палатки, потом нашёл её голые пятки и принялся их щекотать. Она визжала и отбрыкивалась, потом, раскрасневшаяся и взлохмаченная, выбралась, всё-таки, наружу и, заорав: – Клюёт! – рванула к удочкам.
И пока она ругала Витальку, на чём свет стоит – рыба сожрала червяка и, неподсечённая вовремя, естественно, ушла – и старалась насадить слишком живого и совсем не хотящего на крючок нового червяка, он спокойно поставил палатку. Потом она долго и основательно готовила постель, вытряхнув из рюкзака два раскрывающихся спальника и какие-то шмотки, заменяющие подушки.
      Клевало плохо, уху Виталька оставил к завтрашнему обеду, перебились чаем с бутербродами, потом пекли в очаге картошку и уже в темноте с удовольствием ели её. Она перемазалась, Виталька прижимал её, разложенную, к подстилке, светил на неё фонариком, ржал, как обрадовавшийся подруге жеребец и пытался вытереть слегка влажным носовым платком. Это у него не очень получилось, брыкалась она основательно – утром она посмотрела на себя в зеркало: больше всего она была похожа на Золушку из известного фильма.
      Пока они так развлекались, к их стоянке вышел какой-то поздний рыбачок. Они посидели втроём ещё с пол часа, немного выпили – рыбачок предложил, Виталька выпил глоток, она отказалась.
      Идти дальше в темноте рыбачку было уже поздно, Виталька кивнул ему на место на подстилке и предложил: – Располагайся. Спальник есть?
      Тот ответил положительно, Виталька увлёк Танечку в палатку, скинул с себя только свитер, уложил её рядом с собой, положил её головку себе на плечо и, не объясняя ничего особенно, затих.       Она, настраивающаяся на этот момент все последние недели, пыталась поцеловать его погорячее, но он только прижал её посильнее, поцеловал, как всегда, в лоб и прошептал: – Спи, маленькая. Твоя жизнь впереди. Спи.
      Она разозлилась на Витальку, на рыбачка, пристроившегося к ним так некстати, на всю свою неудачную жизнь и некудышние свои возможности в искушении, отвернулась и проворочалась пол ночи, стараясь уснуть под ровное посапывание Витальки и мощный храп рыбачка за стенкой палатки.

            VI

      Когда она проснулась утром и высунулась из палатки, Виталька сидел над удочками, рыбачка на подстилке не было, солнце стояло уже довольно высоко, а на очаге булькал кипятком чайник.
Виталька оглянулся на её утренний чих и сделал ручкой:
    – Проснулись, Ваше высочество? – и весело рассмеялся.
      Она не поняла, в чём дело, снова спряталась в палатку, чтобы переодеться на день, достала из кармашка палатки зеркальце, глянула и ужаснулась – и она ещё лезла вчера к Витальке с поцелуями! Быстро высвободившись из вечерних шмоток и одевшись полегче, прихватив полотенце, мыло и зеркальце, она выбралась из палатки и, всем своим видом выказав полнейшее презрение к Виталькиному: – Привет трубочистам! – направилась приводить себя в порядок.
      Потом, наскоро позавтракав приготовленной для неё на подстилке и аккуратно прикрытой марлевым покрывальцем снедью, она присоединилась к Витальке, стала щекотать его травинкой, дурачиться. А потом он посадил её к себе на колени и поцеловал, как не целовал ещё никогда.
      Весь день она была под впечатлением, весь день ждала вечера, весь вечер благоговейно слушала его рассказы, и вот теперь, когда он обнял её за плечи и осторожно повёл в палатку, вдруг испугалась. Когда он усадил её посреди постели и нежно провёл рукой по волосам, она дёрнулась от него, забилась у задней стенки и сжалась в комок. Он ничего не сказал, только слегка придвинулся к ней, совсем не близко, взял её ладони в свои и стал поочерёдно целовать – одну-другую, одну-другую. И вдруг она отчётливо поняла: если сегодня не будет того, чего она так ждала всё последнее время, чего она так хотела и так боялась, если сегодня этого не будет, то этого не будет никогда. Вообще никогда. И тогда она подвинулась к нему, поцеловала его, на этот раз он не стал отшучиваться, а потом проговорила совсем тихо:
    – Поцелуй меня. Как там, на берегу.
      Он, не торопясь, раздел её, разделся сам. Она дрожала, как испуганная лань, и когда он прижал её к себе и поцеловал, ещё жарче, чем это было на берегу, вдруг оторвалась от него и горячо зашептала в самое ухо:
    – Только я не буду кричать, ладно? Ни от боли, ни как эта твоя сумасшедшая Тонька!
      Он отодвинул её от себя и, чтобы снять с неё охватившее её напряжение, воскликнул в голос – Тонька? Какая Тонька? Где здесь Тонька?
      Он схватил её за плечи, повертел перед собой и, продолжая дурачиться, спросил: – Это Тонька? Нет. Это Танька! А где же Тонька?
      Он согнал её к выходу, встал на четвереньки, приподнял спальник: – Может здесь? Нет! – разбросал шмотки, залез в рюкзак в головах, – И здесь нет! – зачем-то выкинул из палатки её и свою обувку, потом принялся целовать, целовать всю скорыми горячими поцелуями и, пока она не пришла в себя от его клоунады, положил на постель и овладел ею.
      Она только вскрикнула от первой боли, а потом лежала тихо и впитывала совершенно новые для себя ощущения.
      Заснула Танечка только под утро.
      Он не мучил её долго, даже не оставил в ней ничего своего. А потом, когда всё кончилось, на минуту выбрался из палатки и, вернувшись, осторожно, даже нежно вытер капельки крови с её ног влажным платком и потом целовал, успокаивая, и что-то говорил, говорил, говорил. А она почти не слушала его и снова и снова переживала в себе только что случившееся.
      В голове было пусто, и всё было совсем не так, как она себе это тысячи раз представляла. Она даже не могла сказать, лучше это было или хуже, просто совсем не так. И, наверное, это было хорошо.

            VII

      На этот раз она поднялась раньше Витальки, ещё только забрезжил рассвет. Оделась, вылезла из палатки и, поёживаясь от утреннего холодка, отошла в сторонку, чтобы привести себя в порядок. Присев на бережку и оглянувшись по сторонам – не видит ли кто? – она приспустила трико и трусики и украдкой посмотрела на низ живота. Всё там было в порядке, всё как обычно, как будто и не было ничего сегодня ночью.
      Вернувшись в палатку, она села около спящего Витальки и нежно провела по его волнящимся волосам. Он, не просыпаясь, перехватил её руку, зажал между щекой и плечом, повернулся на бок и во сне заулыбался.
      А она сидела и с каким-то новым чувством, которого она и не знала никогда раньше, смотрела на него, безмятежно спящего, её мужчину. Её первого мужчину.
      Её. Только её. И не страшны ей теперь ни противная Тонька, ни рвавшаяся до него и не получившая ничего Файка. Ни эта его подруга и, как он говорит, душеприказчица Лидка, которая, вроде бы ничего от него не ждёт, но бабы есть бабы, кто её знает! Ни какие-то другие его женщины, которых она не знает и знать не хочет, но про которых слышала от его не очень сдержанных на язык подруг. Потому что у него теперь есть она. Вся есть. И он теперь – её. Только её. Она его теперь никому не отдаст! И пусть всё было быстро и совсем непонятно, пусть!
      Когда он поднялся и, не обнаружив её рядом с собой, выглянул из палатки, она стояла на четвереньках над очагом и раздувала не хотящий разгораться хворост. Заслуженный чайник, наполненный, стоял рядом. А на подстилке под тентом на пластмассовых тарелочках под марлей, так же, как и для неё вчера, темнели приготовленные бутерброды. И она, увидев, что он выглянул из палатки, выпрямилась, совсем так же, как он, сделала ручкой и спросила: – Проснулись, Ваше высочество?
      За завтраком она суетилась, стараясь пододвинуть ему кусок получше, сама разливала чай, сыпала сахар, не жалея, он не возражал, хотя сам никогда не клал на кружку больше одной ложечки, и наблюдал за этой ещё незнакомой ему её ипостасью.
А после завтрака она спросила: – Я теперь твоя жена, да?
      Он отодвинул её и очень серьёзно, глядя прямо ей в глаза, почти выдохнул: – Ты гораздо лучше, маленькая. Ты моя любимая. Это гораздо лучше!
      Она счастливо засмеялась, прижалась к нему и вдруг отодвинулась и посмотрела ему в глаза: – Ты не будешь смеяться?
      Он отрицательно замотал головой, сделав удивленные глаза, мол, как же над тобой можно смеяться?
      Она вздохнула: – Я серьёзно! Ты знаешь, я вчера ничего не поняла. Мы же не уедем сегодня так просто?

Ноябрь 2010 г.

Восхождение 5. Тонька. Соблазн (Рассказ)

Роман в рассказах

Книга первая

ВОСХОЖДЕНИЕ

Рассказ пятый

Т о н ь к а

Соблазн

I

Она лежала на камне, подставив горному ультрафиолету совершенно белое пузо и такие же молочные ноги. В этом году она выбралась в горы в первый раз и сейчас, сбросив трико и лёгкую рубашонку, предоставила себя жарким солнечным лучам. Она лежала уже минут двадцать, почти не шевелясь, и наслаждалась.
– Эй, подруга, – не выдержал Вовчик, – Мы шашлык не заказывали!
– Аэросолярий – дело полезное, – возразил Виталька, – облагораживает кожу, убивает вредные бактерии, обновляет эпителий, избавляет от прыщей. И вообще! Чего привязался к девочке?!
– Ага! Обновит эпителий! Сначала обдерёт до мяса, а потом обновит. А может до рака кожи доведёт! Антонина! – Вовчик подобрал маленький камешек и бросил в неё, – Тонька, у тебя в роду раком кожи болели?
Тонька, не обращая на них внимания, перевернулась на живот и подставила солнцу спину, распустив завязки лифчика, чтобы не осталось незагорелых полосок.
– О! – восхитился Вовчик, – Стриптиз! – Он перестал пялить глаза на Тоньку и повернулся к Витальке.
– А от прыщей совсем другое избавляет! – заявил он, – Тонька! Давай мы тебя от прыщей избавим, а? Прямо сейчас!
Тонька всей своей белой спиной выражала презрение. Ребят она знала давно, бояться их было нечего, особенно Витальку. Так, потрепятся и успокоятся.
– Пошляк! – поморщился Виталька, – Чего к девочке-то привязался? Пусть обугливается! Нешто до палаток не донесём?!
Тонька лежала, в пол слуха прислушиваясь к их трепотне, и думая своё.
"Вовчик, конечно, пошляк, – лениво думала она, – А Виталька – ничего!" – С ним бы она с удовольствием поизбавлялась от прыщей! Только, как к нему подобраться? Кажется, такой неприступный. Файка говорит, пыталась, да не получилось ничего. Так, пососались немного в палатке, и то не в засос, даже щупать он её не стал. Хотя и вдвоём были, никто не мешал. А Лидка, Виталькина подруга, с которой он, бывало, и своими секретами делился, и которая даже не рассчитывала его охмурить, говорила, что у него большая любовь, на всех остальных он и не смотрит даже. А про Файку со смехом презрительно выдала: – Виталька мне рассказывал! Говорит, еле живой ушёл!
Хотя, смотрит он на неё сейчас, почти голую, плавки-ласточки и узенький лифчик купальника – не в счет, смотрит он очень даже выразительно. Да и ночью в палатке оказался рядом с ней и прижимался очень крепко, и обнимал её, можно сказать, даже нежно, или осторожно, как посмотреть.
Виталька в составе институтской тургруппы выбирался в горы чуть ли не каждую неделю. Для этого специально выделялся автобус, и человек тридцать пять – сорок вырывались на природу. Замдиректора по хозчасти, Ашот Акопыч, старый армянин, человек весьма осторожный, выделял автобус неохотно – как бы чего не вышло.
– Эти туристы отдыхают в выходные, – говорил он, – потом в понедельник отходят, во вторник делятся впечатлениями, в четверг начинают бегать, организовывать новый выезд, в пятницу уезжают, на работу остаётся только среда, да и в среду они работают через пень-колоду, башка другим занята! Так что от этих поездок пользы никакой, кроме вреда.
Но директор, сам степняк, человек подвижный и непоседливый, любитель рыбалки и охоты, смеялся и в ответ на его стенания приговаривал:
– Пусть ездят. Они после этих поездок за одну среду наработают больше, чем прочие домоседы-дармоеды за всю неделю.
И автобус регулярно выделялся.
Тонька в прошлом году приобщилась к этим вылазкам. В этом году она собралась впервые, как-то до этого не получалось. И надо же, поездка чуть не сорвалась. Ашот Акопыч уходил в отпуск и выделять автобус наотрез отказался.
– Ты кто такой? – спрашивал он, тыкая кривым указательным пальцем в Виталькин живот, когда тот, распалясь, начинал стучать по столу и предупреждал, что будет жаловаться. Вопрос был риторический – Витальку он знал с самого момента рождения, был начальником экспедиции, в которой работала мать, и когда той подошёл срок рожать, сопровождал её в город и, не довезя до роддома километров тридцать, принимал у неё роды прямо в кузове видавшей виды "полуторки" вместе с шофёром дядей Яшей, старым болгарином, и был, можно сказать, Виталькиным крёстным отцом.
– Ты кто такой? – спрашивал Ашот Акопыч и делал круглые глаза.
– Я старший техник Гнатюк! – возмущённо отвечал Виталька.
– Я со старшими техниками не разговариваю! – величественно ответствовал Ашот Акопыч и отворачивался.
– Я – заместитель секретаря комитета комсомола института по организационным вопросам, – существенно уточнял Виталька, – и требую, чтобы вы объяснились!
– А, это другое дело! Замсекретаря, это совсем другое дело! Не дам! Автобус не дам. С вами там случится чего, а мне отвечать! А я в отпуск ухожу, в круиз вокруг Европы. Как Семён Семёныч. Горбунков. Если такое дело сорвётся, моя Аревик мне яйца оторвёт!
Всё было бесполезно, Аревик Абрамовну Виталька знал хорошо, угроза была натуральная. Жаловаться директору было бесполезно, да и тот мог бы взять ответственность на себя, но был в командировке.
– Ты пойми, крестничек, – уже запросто, обняв Витальку за плечи, говорил Ашот Акопыч, – ведь такой круиз раз в жизни бывает. Сорвись это дело, как я Аревик в глаза смотреть буду?
Слава Богу, у Вовчика, Виталькиного помощника и председателя институтской туристической секции, были хорошие знакомства в соседнем институте, и поездка сорвалась не для всех, у соседей в автобусе оказалось шесть свободных мест.
Поехали, естественно, Виталька, Вовчик, их постоянный спутник по горному отдыху Герка, Виталькина подруга и душеприказчица Лидка и её подруги, Файка и она, Тонька.
Компания была чужая, ехали в автобусе молча, не то, что их институтские, которые начинали распевать "Бабку-Любку", как только автобус отваливал от институтских дверей, и заканчивали, когда доезжали да места, перебрав всё разухабистое, что было придумано бардами к тому времени, включая и знаменитое "Мы едем, едем, едем…".
Виталька ехал на одном сидении с Лидкой и что-то ей бурно рассказывал, отчаянно жестикулируя, та смеялась и уворачивалась от его рук, явно боясь попасть под эту мельницу. Вовчик с Геркой тоже сидели на одном сидении и о чём-то оживлённо беседовали. Файка с Тонькой садились последними, сесть вместе не получилось, и они отчаянно скучали.
Приехали до места уже затемно, наскоро поужинали, чужие разбрелись по палаткам, у костра остались всего человек десять-двенадцать, в том числе их шестёрка. Виталька с пол часа слушал, как не очень талантливый в этом направлении паренёк мучает гитару, потом не выдержал, отобрал, немного подстроил и часов до двух напевал из Окуджавы, Клячкина, Городницкого, Градского, Визбора, Высоцкого и всех остальных, в том числе и своё. Девчонки совсем разомлели, требовали ещё и ещё, и когда Вовчик часов в двенадцать высказал пожелание разойтись по палаткам и хоть немного выспаться, возмутились и не отпускали их ещё часа два.
У Вовчика палатка была маленькой, они разместились там с Геркой. Виталька возил свою новую – польскую! – просторную палатку, вчетвером в ней улечься можно было запросто. Сам он лёг с краю, и так получилось, что Тонька оказалась рядом с ним. Файку, рвавшуюся на это место, бесцеремонно отодвинула Лидка, сама рядом с Виталькой не легла по одной ей известным соображениям, вот и досталось это место Тоньке.
Она не знала, как себя вести. Виталька ей нравился, может, даже и очень нравился, но кидаться ему на шею она не собиралась. Тем более, зная от той же Лидки о его воздержанности. Но, когда они уже улеглись и успокоились, он просунул руку ей под плечи, привлёк её голову к себе и положил себе на грудь. Ей вдруг стало тепло и уютно, а внутри разлилось незнакомое и непонятное ещё блаженство.

II

Отец воспитывал Тоньку в строгости, что называется, держал в ежовых рукавицах. До окончания школы её не отпускали ни на какие вечеринки, ни на какие дни рождения одноклассников и других друзей, которых у Тоньки было не так уж и много. Мать отцу не перечила, за Тонькой следила, и той крепко доставалось, если она вдруг задерживалась где-то после окончания уроков. В школе организовался кружок художественной самодеятельности, Тонька неплохо декламировала, пела и с удовольствием начала ходить на него, но как-то они задержались очень уж допоздна, готовились к городскому конкурсу. Тогда в школу заявился её отец, объявил, что этот вертеп разгонит, забрал Тоньку домой и запретил ей ходить на кружок. Тонька подвела класс, школу, не помогла даже Вера Васильевна, их классная руководительница, которая бралась провожать Тоньку до дома после их занятий. Как она не уговаривала, отец был непреклонен.
Непонятно, откуда у него была такая патологическая боязнь за Тонькину нравственность, может быть, сам за жизнь испортил не одну девку, может, что ещё, только Тонька жила, как Василиса, похищенная Кощеем и запертая в глухом замке.
О том, что мальчики отличаются от девочек, и чем они отличаются, Тонька, конечно же, знала уже годам к семи, более освобождённые подруги просветили. В своих ночных мечтаниях она часто представляла, как она встречается с мальчиками, с тем же соседским Сёмкой, к тому же и её одноклассником, и что они могут с мальчиками делать. В натуре же до окончания школы это случилось всего один раз, летом после первого класса: Сёмка как-то поймал её в подъезде, они играли во дворе в пятнашки, он погнался за ней и загнал её в их подъезд, там догнал и не просто запятнал, а прижал к стенке и вдруг наклонился и стащил с неё трусы. Она стояла, ни жива, ни мертва, а он лазил пальчиками по её щелке, и ей это было далеко не противно.
За этим занятием их застала её мать. С руганью и оплеухами она загнала Тоньку домой, а вечером пришедший с работы отец первый и единственный раз в жизни вздул её ремнём по голой заднице. Было не столько больно, сколько обидно, она же была не виновата, это всё Сёмка!
Боль от порки быстро прошла, а вот ощущение Сёмкиных пальчиков в своей щёлочке ей запомнилось на всю жизнь.
А на выпускной вечер тот же Сёмка заманил её в свой класс и там, на своей же последней в ряду парте, за которой просидел два последних года, без особой романтики и переживаний лишил невинности.
Сёмка оказался подлецом и, попользовавшись ей несколько раз, бросил, изменив с её же подружкой Светкой. Тонька переживала целый месяц и успокоилась только тогда, когда узнала от ревущей Светки, что окаянный кобель и её тоже бросил. После этого Тонька как с цепи сорвалась.
Учиться дальше ей пока не пришлось, в институт она не поступила и отец устроил её в проектный институт, где шоферил сам, в отдел корректоров. В первые же дни после поступления их отправили на сельхозработы на месяц, и там она перезнакомилась со всей институтской молодёжью.
На Витальку она обратила внимание сразу. Днём он, правда, мало выделялся среди других ребят, средний и даже невысокий ростом, на добрых полголовы ниже её, в очках, одетый как попало, правда, приятной внешности и чем-то похожий на Чапаева в исполнении Бабушкина со своими пышными запорожскими усами. Зато по вечерам они ещё с двумя-тремя парнями брали гитары и по очереди пели душевные и смешные бардовские песни. Причем, за весь месяц Виталька повторялся, только когда его очень просили. А когда пели другие, он всегда подхватывал, слова он знал практически всегда. Пел он негромко, особого голоса у него не было, но выходило это очень чувственно и даже артистично, как будто он не просто пел, а играл песню, в лицах разыгрывал какую-то историю.
Сам Виталька, правда, Тоньку особо не выделял. Так, одна из многих девиц, тогда их окружавших. Ребят на тех сельхозработах было двенадцать человек, не считая шестерых шоферов, завхоза и трёх начальников. Всего двадцать два мужика. И то, завхоз и начальники, давно и прочно женатые – не в счёт! А девчонок, таких же, как она или чуть постарше, из институтских сотрудниц, что пока не замужем, кого ещё на сельхозработы послать можно, – без малого сотня, по пять с половиной на каждого. А если ещё и двух женатых шоферов отбросить, вообще по шесть получится. Выбирай, не хочу! По вечерам на танцульках, когда завхоз Максимыч заводил допотопный патефон и объявлял белый танец, дело чуть до драки не доходило!
Она тогда увлеклась Валькой Зелениным, Виталькиным другом и одним из вечерних певцов. Витальку в то время не отпускала от себя и никого к нему не допускала Надька, дама весьма в себе уверенная и самонадеянная. Из девчонок Тонька как-то сразу, ещё в отделе корректоров, подружилась с Лидкой и Файкой, как потом оказалось, Виталькиными подругами.
После танцев, когда выходил начальник, совершенно непробиваемый Степаныч, и объявлял отбой, Валька утаскивал её гулять за околицу, где среди поля черными великаньими головами высились стога прошлогоднего сена, и они кувыркались там до одурения. Возвращались они под утро, Валька с ходу, чуть не от порога их комнаты, прыгал на свою раскладушку, и та со страшным грохотом рушилась на пол: Виталька каждый раз подламывал ей ножки. Ребята просыпались и обещали подвесить Вальку за причиндалы, а всегда философски настроенный Гриня задумчиво тер подбородок, глядел на часы и успокаивал: – Ну что вы расшумелись, каждый имеет право возвращаться вовремя! Просто это вовремя у всякого разное. У кого – двенадцатое, у кого – второе, а у кого и вообще – пятое, – он показывал на часы и смотрел на Вальку укоризненно.
Когда Вальку отозвали с сельхозработ и прислали вместо него Славика, маленького, невзрачного, какого-то зачуханого малого, она тут же вечером в день его приезда, его и окрутила. Другие-то были все разобраны, воевать за них было бесполезно, а этот, свеженький, никем ещё не занятый, попался ей на удочку, как голодный малёк.
Когда, опять-таки под утро он пришёл в их комнату и присел на край раскладушки, (ножка была, естественно, подломлена, но грохота не было, Славик, в отличие от Вальки, на раскладушку не прыгал, а просто сел, и проснулся только Виталька), когда он, поправив раскладушку, сел и, совершенно счастливый, захлёбываясь, стал выкладывать Витальке, как Тонька сделала его мужчиной, и что она вообще с ним вытворяла, и как он её покорил, Виталька хмыкнул, вздохнул и произнёс:
– Да, парень, ты герой. А Вальку жалко.
– Почему Вальку, – не понял озадаченный Славик.
– Да там, где ты был сегодня, ещё от его сливок не высохло! – зло сказал Виталька и отвернулся досыпать. Валька был для него большим другом и то, что Тонька так просто, походя от него отказалась, было для него непонятно, неприятно и неприемлемо. Конечно, сам Валька был тот ещё бабник, но и он не стал бы в день отъезда своей пассии охмурять другую.
– Так она что, шлюха что ли? – растерянно спросил Славик.
– Ну, если это не шлюха, то какие же тогда вообще бывают шлюхи, – пробурчал Виталька, – Спи давай, через пару часов подъём!
О том, что про Вальку и Славика Виталька знает, Тонька была в курсе. Историю эту, практически слово в слово, передала ей Лидка, Виталька, естественно, не удержался и рассказал ей всё, как оно и было.
После Вальки и Славика были и другие институтские парни, слух о её перераскрепощённости распространился быстро. Особенно после того, как она начала ездить в горы. Там, по ночам, в горной тиши, как-то вроде сама природа способствовала не только духовному общению. Даже самые твёрдоустойчивые девчонки и, тем более, ребята охотно шли на контакт.
А как-то этим уже летом, озверев от однообразия рабочей своей жизни, она пошла в кино и там, в полупустом зале, в темноте к ней под юбку залез сосед по креслу, совсем незнакомый, что называется, взрослый мужчина, лет сорока, не меньше. Своей рукой он довёл её до состояния полного безумия, потом распустил ремень своих брюк, обнажил возбуждённый свой инструмент и заставил её ручкой доводить его до боевой готовности. И тут же, не сходя со своего кресла, несмотря на её сопротивление, совсем слабое, впрочем, овладел ею.
Тем же вечером, ещё не отошедшая от необычайности случившегося, она взахлёб, со всеми подробностями выложила эту историю Лидке. Та слушала и качала головой: – Ох, Тонька, и нарвёшься ты когда-нибудь!
И вот теперь Виталька сидел рядом и пялился на неё.

III

Виталька сидел и откровенно рассматривал Тонькины прелести.
"Ничего она, девка, – думал он, – всё на месте. И попка солидная, никуда не денешься, и бюст в наличии, не очень выдающийся, а есть. С Лидкиным, скажем, конечно, не сравнить, да и с Файкиным тоже, но всё же. Длинная немного. Но и в этом какая-то изюминка есть. Как там, в анекдоте? Пока от губ до пупка добрался, поезд от Нью-Йорка до Сан-Франциско дошёл! Какие уж тут дети! На них просто времени не хватило! Ха-ха… Шлюха, конечно. Но что в этом такого уж зазорного-то? Не проститутка же, за бабки себя не продаёт, а могла бы."
Он снова прошёлся глазами по её телу.
"Да уж, ещё как могла бы. На Бродвее-то и не такие фигуристые нарасхват. А подруга хорошая. Когда в прошлом году меня чуть из комсомола не попёрли, на заседании комитета набросилась на моих травилок и орала на них так, что Слава, тогдашний секретарь её долго успокаивал! Как это она там аргументировала? "Если Гнатюк не комсомолец, то кто тогда комсомолец? Эти шавки, что ли? Да их самих гнать надо из комсомола, к чертям собачьим. Правильно он этой заразе по щекам надавал! Нечего чужих подруг шлюхами обзывать! "
Он посмотрел на Тоньку почти нежно. Та из-под прищуренных век перехватила его взгляд и, не зная, о чём он думает, подмигнула. Виталька улыбнулся и сделал ручкой.
"Молодчина. И когда Файкина мать заболела серьёзно, первая об этом узнала и даже организовала дежурства в больнице.
Ну а то, что мозги ветром повынесло и на передок слабая – так тут уж природа такая, ничего не попишешь!"
Утром они, наспех позавтракав и искупнувшись в холоднючей горной воде – купался, впрочем, один Виталька, остальные просто умылись – собрались и пошли брать местную вершину. Пошли только Виталька с Вовчиком и Тонька, Герке с Лидкой и Файкой досталось дежурить на обед и они до обеда, естественно, никуда уйти не смогли и присоединились к матрасникам из соседнего института. Матрасниками Виталька, вслед за придумавшим это Геркой называл туристов, приезжающих только позагорать да покупаться и не отходивших от автобуса дальше местного сортира.
В поход за ними увязались трое ребят и девчонка из хозяев автобуса. Ребята хотели подвигов, а девчонка – потому что с вечера Виталька произвёл на неё очень сильное впечатление. Она обращалась к нему на "вы", хотя и была всего на год-другой младше него, и её хотелось подольше быть в его компании. Звали её Танечкой.
Но, пройдя по ущелью километра два, уже перед самым первым серьёзным подъёмом пристяжные заныли и остались отдыхать. Вовчик, отвечающий за весь их временный отряд, строго настрого приказал им ждать их возвращения, а если вдруг станет невмоготу – речушка тут была махонькая, особо не раскупаешься – то не ждать, а валить вниз к автобусу. Благо, по дороге вниз ущелье не разветвлялось, дорога была одна, не заблудишься.
Оставив половину сухого пайка остающимся (– Можно было бы и не оставлять, всё равно они ждать не будут и к обеду будут в лагере, – возмущался Вовчик, но Виталька настоял – таков порядок!), они двинули вверх.
Виталька и Вовчик, туристы со стажем, шли легко и свободно, Тонька шла между ними. Было видно, что к таким походам она, выбравшаяся в этом сезоне в первый раз, ещё не готова. Виталька, шедший первым, часто оглядывался и приноравливал свой шаг к её возможностям. Вовчик морщился, такой несвойственный ему темп изматывал, но терпел.
Подъем был совсем не трудный. И вершина, хотя и уходила за три тысячи метров, была покатая и на самом верху её была плоская площадка величиной в три футбольных поля. На этой вершине Виталька уже бывал, только поднимался он с альпинистами с другой стороны, по гораздо более серьёзному маршруту со скалами и пропастями, с верёвками и забиванием крючьев. Так что подъём для него, да и для Вовчика не составлял особого труда. Тонька же вымоталась окончательно. До самого верха она доползла на одном упрямстве и на Виталькином подбадривании. Вовчик такого рваного темпа не выдержал и метров за пятьсот до окончания подъёма убежал вперёд. Витальке деться было некуда, он помогал, как мог. Последние метры, где было довольно круто, он просто упёрся руками в её попу и буквально запихал наверх.
На верху, однако, она взбодрилась, орала троекратное "ура-а!!!" вместе с Виталькой и Вовчиком, с удовольствием фотографировалась, когда Вовчик, приладив фотоаппарат на здоровый камень, поставил их на фоне убегающих вниз склонов и, нажав на спуск с задержкой, успел пристроиться к ним. Потом они с удовольствием слопали сухой паёк, уничтожив почти весь наличный запас воды, положили в банку под триангуляционным знаком весть о себе, чтобы следующие официальные восходители заверили, что они здесь побывали, насмотрелись на открывающиеся под ними умопомрачительные виды, перефотографировали друг друга на фоне далёких гор на все шестнадцать румбов и с сожалением отправились назад.

IV

И вот теперь она растянулась на камне на том самом месте, где они оставили своих неудачных попутчиков, и где на утёсе напротив этого камня красовалась, выведенная красивым девичьим почерком, надпись: "Виталик, простите, вас слишком долго нет. Таня."
– Ага! – съехиднечал, увидев надпись, Вовчик, – Вот и ещё одно разбитое сердце! Сколько их у тебя?
– У меня – одно! – отпарировал Виталька, – И не очень-то разбитое! А ты на гитаре учись играть! И у тебя не меньше будет!
– Да! Искусство – великая сила! – не унимался Вовчик.
Виталька поднял небу указательный палец: – То-то!
Тонька тут же улеглась на этот самый камень и заявила, что дальше никуда не двинется.
– Можете соорудить носилки и тащить меня! Или бросить меня здесь!
– Размечталась! – возмутился Вовчик, и было непонятно, то ли он порицает её желание провести дальнейший путь на носилках, то ли саму возможность бросить её здесь. А Виталька присел на соседний камень, чуть повыше Тоньки и сказал: – Всё, привал! Вовчик, у тебя там сухарь какой-нибудь не завалялся, надо же бедную дивчину подзаправить, а то и правда не дойдёт.
– Коне-е-чно! – возмутился Вовчик почти всерьёз, – Сухарь ей! Сухарь я бы и сам сейчас сожрал! Не фига было этим пассажирам паёк отдавать! И эту тоже тащи!
– Ничего, дотащите! – Тонька с удовольствием сняла кеды и растерла уставшие ступни, потом сбросила трико и рубашку, всем своим видом показывая, что отдыхать будет долго и всерьёз. – Жрать захочете, ещё до ужина дотащите! Как миленькие! А на ужин кашу обещали. Гречневую. С тушёнкой! И с топлёным маслом.
Вот тогда Вовчик проглотил слюну, тихонько взвыл и заявил:
– Эй, подруга! Мы шашлык не заказывали!
Посидев минут пятнадцать и отдохнув немного, Виталька отобрал у Вовчика фляжку, подобрал валяющуюся рядом с одеждой Тонькину и сказал: – Я сейчас! Тут недалеко родник есть.
Минут через пятнадцать он вернулся, принёс свежую воду в трёх фляжках и каком-то битом-перебитом алюминиевом бидоне. Скептически глянув на снова перевернувшуюся на спину Тоньку и тут же развалившегося на соседнем камне Вовчика, он продекламировал экспромт:

"На поле битвы благодатном, в священном трепетном огне,
Не преуспевши в деле ратном, лежали мёртвые оне!"

Вовчик приподнялся на одном локте и воскликнул: – Не понял!
– Что ты не понял, почему мёртвые? – переспросил Виталька ехидно.
– Нет, почему благодатном? Ну, ратном – это понятно. Трепетном огне – тоже допустить можно. А почему благодатном?
– Да вот потому что ратном. И трепетном. Навозу там много остаётся, потому и благодатном, – тут же нашёлся Виталька. Собственно поле у него стало благодатным просто потому, что это было в рифму, и вообще, первое, что пришло ему в голову.
Тонька подняла голову: – А навоз – это мы, да?! – полувопросительно, полуутвердительно сказала она.
– Ну почему же только вы? – философски заметил Виталька и пристроился с бидоном в её ногах, – Будем реанимировать!
– Это как это? – спросила Тонька, села, прижав лифчик пальцем, чтобы не сполз и подозрительно уставилась на бидон.
– Тэ-эк! Будэм апир-рыр-ров-вать или пуст живот? – с сильным восточным акцентом спросил Вовчик и не тронулся с места.
– Не бойсь, не зарежем, – успокоил её Виталька, – сейчас ты у нас оживёшь.
Он толкнул её в грудь, чтобы снова легла – при этом она еле успела прижать руками развязанный лифчик – и полил на ноги воды. Потом, набирая в ладонь воду, стал растирать её ступни и лодыжки.
– Сма-атры! – с тем же восточным акцентом продолжал дурачиться Вовчик, – Он ей ноги моет! У нас на ва-астоке жэншына мушыне ноги моет!
– Сбегал бы к роднику, ещё воды принёс, мушына, – сказал Виталька, выливая остатки воды из бидона Тоньке на живот, Тонька дёрнулась, вода была ледяная, – Да свои не забудь там помыть! Воняют больно!
Вовчик нехотя поднялся.
– Тебе что, этой воды мало? – спросил он, однако бидон забрал и направился к роднику.
– Фляжку оставь, – крикнул ему вслед Виталька, – там налакаешься!
Вовчик отвязал фляжку от пояса, куда уже приладил её, отхлебав добрую четверть, сделал глоток на дорогу и растворился.
Виталька помассировал Тоньке икры и, согнув её правую ногу в колене, стал массировать бедро. Руки у него были влажные и горячие. Она приподняла голову и внимательно смотрела ему прямо в глаза.
– Ты меня так всю массировать будешь? – спросила она, явно выделяя слово всю.
– Может быть, может быть! – отшутился Виталька.
– А то давай, пока вдвоём-то, – сказала она очень тихо, снова откинула голову и закрыла глаза.
– Двадцать две минуты, – непонятно сказал Виталька и перешёл ко второму бедру. Она открыла глаза и уставилась на него в недоумении.
– Наши бабы в отделе заметили: когда шеф вызывает их в свой кабинет очередной фитиль вставить, всегда ровно двадцать две минуты проходит, – пояснил Виталька, – А Вовчик через двадцать придёт. Мы не успеем.
– Мерзавец ты, – сказала она как-то разочарованно, – Я же серьёзно.
– Я тоже, – сказал он непонятно и перевернул её на живот.
Когда с водой пришёл Вовчик, Виталька сидел у неё на ногах и усиленно, с каким-то даже остервенением массировал её спину. Бретельки лифчика были развязаны и разметались далеко в стороны.

V

Они сидели в кружок возле своих палаток и неторопливо ужинали. Прочий народ тоже разбился на группки, такого в их институтской компании даже представить нельзя было. Хорошо, хоть готовили в общем казане!
На ужин действительно была гречневая каша с тушёнкой и топлёным маслом, только, как сказал Герка, "слегка не очень пересоленная". Заказывая второе д/п, Виталька задумчиво сказал:
– Фаина! А ты, вроде бы, дежурная на обед была!
– А что? – спросила та, не чувствуя подвоха.
– Она тут одному дежурному Валере помогала, – выдала подругу Лидка, – На ужин. Ты ешь, ешь! Вкусная каша, правда?
– Н-да, – Виталька задумчиво почесал подбородок, – судя по тому, сколько мне чая пить придётся, у дежурного Валеры две помощницы было, не меньше, а? Или я ошибаюсь?
Тонька прыснула в кулак. Как ей ни хотелось есть, а она смогла осилить только несколько ложек.
– Да они обе соль подавать кинулись и банку в казан опрокинули! – Герка давился от смеха, – Валерка еле вытащить успел. А то совсем жрать невозможно было бы! Он потом их чуть не до посёлка гнал. Дубиной! Помощницы!
– Можно подумать, сейчас жрать можно, – пробурчал Вовчик, уминая вторую порцию.
– То-то по тебе видно, как нельзя! – возмутилась Лидка.
– Да мы-то что! – Вовчик махнул ложкой в Тонькину сторону, – Тонька, вон, сегодня совсем без сил была, а вы её без подкрепления оставили. Виталька там старался, старался, крем ей какой-то сперматический втирал, ни фига не помогло.
– Дурак! – Тонька обиделась и ушла в палатку.
– Действительно, ты уж того, слишком! – Виталька покрутил пальцем у виска, встал и пошёл вслед за ней.
– Я, что ли, у неё на заднице сидел, массаж делал?! – надулся Вовчик.
– А ты иззавидовался, что ли? – ответил Виталька, остановившись у палатки, – тебе-то кто мешал? Надо же было её в чувство привести!
Герка отвесил Вовчику подзатыльник и крикнул: – Антонина, возвращайся! Мы его наказали! Он больше не будет. А сперматический крем, между прочим, очень полезный. Такой Азазелло Маргарите подарил, она потом на метле летала!
– Какой Азазелло? – Спросила, появляясь, Тонька, – На какой метле? Как ведьма? – терять вечер из-за шуточек Вовчика она не собиралась.
– Есть такой писатель – Булгаков. Михаил, – пояснил Виталька, – не очень известный, у него есть роман про чертовщину, "Мастер и Маргарита" называется. Я тебе потом дам почитать, его не перескажешь.
– Даже ты? – удивилась Лидка, способности Витальки, как рассказчика, она хорошо знала.
– Даже я. – Виталька сел и снова почесал подбородок.
– Слушайте! – он посмотрел на Файку и Лидку, – а что, этот Валера действительно стоит того, чтобы две такие принцессы из-за него банку не поделили?
Герка засмеялся: – Так это тот, у которого ты гитару давеча отобрал!
Виталька глянул на подруг удивлённо.
– Да, Герка! Любовь зла! – воскликнул он, – что значит свежатинка! Мы-то, старьё, уже не котируемся.
– Много ты понимаешь! – возмутилась Файка. – Он знаешь, какой веселый? А сколько анекдотов знает!
– И обходительный! – Лидка откинулась к палатке и посмотрела вверх, – Луна! – она показала на высокий горизонт хребта, откуда вылезала огромная, как колесо от велосипеда и жёлтая, как яичный желток, луна, – Герка, расскажи про луну!
– Во-во, герой! – хмыкнул Виталька, – Учи матчасть, дурень, учись, как Валера, девочек завоёвывать! Пытают шибко!
– Да он уже завоевал! – подал голос пришедший в себя Вовчик, – а потянет других завоёвывать – Валюха ему завоюет! Оборвёт, все, что можно, мало не покажется!
– Ты Валюху не тронь! – засмеялся Виталька, – она – женщина святая! Такому кобелю поверить и потом на цепь посадить только богиня олимпийская может! Герка, что ты молчишь? Подтверждай!
– Богиня, богиня! – улыбаясь, подтвердил Герка, – осенью на свадьбе гулять будем, вот и будет вам богиня.
Девчонки как-то дружно вздохнули.
– О! Разбитое сердце! – воскликнул Вовчик и показал в сторону очага. Оттуда к ним направлялась целая делегация девиц, во главе шла Танечка.
– Виталик, а вы сегодня петь будете? – спросила она, когда они подошли, – вчера вот не все девочки слышали.
– Петь? А что же ваш Валерик? – Виталька веселился.
– Ну, он… – Танечка не нашлась, как продолжить.
– Да надоел он нам! – бойко встряла другая, – Петь толком не умеет, играет – бренчит только, да и песен не знает, поёт одно и то же!
– Да-а-а?! А вот тут не-е-которые… – начал, было, он, но Файка пребольно ткнула его в бок, а Лидка поднялась и распорядилась:
– Хватит выкобениваться! Не видишь – девочки ждут?!
Виталька поднялся, подхватил Танечку под руку и направился к очагу, где темнела ожидающая их людская масса. Тонька, набычившись, посмотрела им вслед, но Герка с Вовчиком подхватили её и повели туда же. Вслед за ними двинулись Лидка с Файкой и чужие девчонки.

VI

Дежурить на завтрак досталось Тоньке с Виталькой, две девчонки из чужих должны были помогать им. Вставать им было нужно ни свет, ни заря, а они не спали практически всю ночь.
Пел Виталька почти до часа ночи – девочки никак не хотели отпускать его. Наконец, Герка скомандовал: – Всё, бабьё! Достаточно. Иначе мы без завтрака останемся. Файкину кашу второй раз пусть рыбы едят! Пошли!
– А мы с Лидкой здесь спать будем, – сказала Файка. Они сидели, облепив счастливого Валеру с двух сторон. Тонька вскинула глаза и замерла.
Она ещё крепче прижалась к Виталькиному боку, и он прямо почувствовал, как замерло её сердце.
– Ого! Свежатинка-то… – начал Виталька, но Лидка не дала ему развить тему.
– Сам-то не лучше! – она кивнула на прильнувшую к нему с другой стороны Танечку.
– А правда, Виталик – Танечка даже отодвинулась от него, – оставайтесь, а? У нас места хватит!
Тонька напряглась и, не давая событиям повернуть в нежелательную сторону, вскочила и потащила Витальку за собой. Он посмотрел на Танечку, как на маленького ребёнка, поцеловал её в лоб и произнёс: – Не торопи время, золотце. Твоя жизнь впереди! – приобнял Тоньку за плечи и собрался, было, уходить, потом опомнился, что уносит гитару, вернулся, и, передавая инструмент Валере, весьма двусмысленно, поглядывая на Файку с Лидкой, изрёк:
– Ну, друг Валера! Оставляю тебе настоящее богатство, нежное, трепетное, хрупкое! Не испорть его, не поломай. И не увлекайся очень! Играть-то ты пока толком не умеешь!
Файка с Лидкой как-то сжались, а Танечка смотрела на него с благоговейным ужасом, почти как Кира на Румату в известной повести Стругацких.
У своих палаток они остановились, докуривая. Герка отбросил окурок в сторону очага, хлопнул Витальку по плечу: – Ну, не подкачай, гусар! – и потащил Вовчика в палатку. Тот подмигнул Витальке и полез вслед за ним.
Со стороны очага явственно слышались негромкие всхлипывания Танечки.
– Жалко девочку, – сказал Виталька, – может быть, позвать? Пусть отойдёт немного, а?
Тонька засопела, схватила Витальку за шею, согнула его пополам и чуть ли не пинком под зад загнала в палатку.
"Да, – подумал Виталька, – это тебе не Файка! От такой так просто не отбрыкаешься!" – Собственно, он и не собирался.
В палатке было довольно светло. Луна светила прямо в открытый вентиляционный клапан, и почти осязаемый луч её пересекал всю палатку насквозь, и, отражаясь от сетчатого белого накомарника у входа, рассыпался по шатру тысячами блёсток.
Тонька расположилась посреди приготовленной уже постели из развернутых спальников и сказала: – Отвернись!
– Зачем? – вроде бы не понял Виталька.
– Отвернись, бесстыдник, я переоденусь!
Виталька повернулся к входу. Тонька зашуршала шмотками. Над входом на передней стойке висело большое Файкино зеркало, без него она не обходилась нигде и таскала его во все вылазки.
Виталька отлично видел все Тонькины манипуляции. Он засмотрелся, очарованный. В лунном свете она казалась какой-то волшебной феей, спустившейся сюда с небес. Бархатная кожа её будто светилась, отражая бесчисленные блики. Льняные волосы её струились по обнажённым плечам, как струи водопада по блестящим, отполированным водой скалам. Глаза сверкали двумя звёздочками на затёмнённом лице.
Она тоже видела, что он видит её, но не приказала зеркало убрать, ей было достаточно, что он не смотрит на неё прямо. А может хотела раззадорить его посильнее. Она сняла с себя всё, накинула какой-то халатик и юркнула под Виталькин широченный спальник. Прошлую ночь они тоже спали под ним, только одежды на ней было гораздо больше.
Виталька вздохнул, махнул рукой и оставил на себе только плавки.
Он так же, как и в прошлую ночь, просунул руку под её плечи и прижал её к себе, положив её голову на свою грудь. Только в эту ночь его грудь была не закрыта шмотками, и довольно густые кучерявые волосики смешно щекотали ей нос. Она поцеловала эти волосики и зарылась в них рукой.
"Господи! – думала она, – какой же он терпеливый! Валька, конь огнедышащий, скажем, не дал бы даже переодеться, разложил бы, как это неоднократно бывало, прямо в шмотках, отмахался бы раз, и на этом всё бы и кончилось. Тот же Славка, может быть, и позволил бы раздеться, но уж, видя её в зеркале, халат бы одеть никак не дал бы и хорошо, если бы кончил с ней, а не гораздо раньше, от перевозбуждения. Да и другие были не лучше! Кобели, одним словом!"
Она не понимала. Виталька был, по природе своей, охотник. Не потребитель, совсем не потребитель. Завоевать девушку было для него гораздо важнее, чем получить её в готовом, так сказать, виде. И здесь, даже видя её готовность принадлежать ему уже со вчерашнего вечера, а может быть и ещё раньше, он не торопился и разыгрывал свою партию. Кроме того, для него было очень важно, чтобы удовольствие, настоящее удовольствие, а не обычные органистические пароксизмы, получила партнёрша, а уж потом и он сам. Несмотря на свой всего лишь двадцатилетний возраст, он имел не такой уж малый опыт в этом деле, и, может быть, чисто интуитивно, знал, что может больше всего завести ту или иную женщину. Кроме того, он отлично знал, что у Тоньки в этом деле опыт тоже немалый, ей есть, с чем сравнивать, и надеялся предстать в её глазах партнёром, совершенно непохожим на других.
Он не торопился. Но и ей не давал перегореть, остыть, и только усиливал её жар, её желание. Он тихо поглаживал её льняные волосы, осторожно целовал её щёчки, касался губами её губ, не отвечая на её попытки всосаться в него, теребил зубами её ушко, гладил и целовал шею. Потом осторожно и так же медленно провёл пальчиком от подбородка до низа живота, убедившись, что халатик её не завязан поясом, и кроме него на ней действительно ничего нет.
Она изнывала от желания и хотела его скорей, пару раз даже пыталась затащить его на себя, но он не поддался и продолжал разыгрывать свою партию. "Господи, да не импотент ли он?" – подумала она и осторожно провела ладошкой по его плавкам. Какое там! Его инструмент торчал, как стальная арматурина из железобетонного основания, но он так же осторожно отвёл её руку: – Рано! – и продолжил свои изыски.
До её груди он добрался только минут через пять, обведя пальчиком вокруг каждой грудки, потом вокруг каждого сосочка и только потом нежно поцеловал их, по очереди, сначала быстро, только чуть коснувшись их губами, а потом подолгу каждый, посасывая и дразня их языком. Потом он очень долго, бесконечно долго опускался губами от её груди вниз, к животу, к ногам, к главному её естеству, доводя её до бешенства, до потери контроля над собой. А когда он в засос поцеловал её в ямочку между бедром и животом, она не выдержала и провалилась в какой-то бред, в какой-то сизо-розовый туман, из которого выныривали его нежные руки, его мягкие усы, его горящие глаза с каким-то дьявольски изощрённым прищуром, и пропадали снова в лунных блёстках, чтобы через несколько мгновений опять появиться перед ей.
И когда он, наконец, сжалился над ней и вошёл в неё, она, уже совсем ничего не соображая, металась под ним как игрушечная лягушка-попрыгушка, стонала во весь голос, совершенно не думая, что может перебудить весь лагерь, и содрогалась в бесчисленных оргазмах.
Около пяти утра он, измочаленный на нет, скомандовал: – Всё, брэк! Через час подниматься! Давай поспим хотя бы час.
До этого он довел её ещё два раза, а уже под самое утро – она его. В общем-то, её заводить особого труда не было, она была готова любиться беспрестанно и не давала ему ни минуты покоя.
Когда всё успокоилось, и он снова лёг на спину и, пропустив руку под её плечи, прижал к себе и положил её голову себе на грудь, она снова поцеловала кудряшки на его груди, потеребила их рукой и воскликнула:
– Ты колдун, Виталька! Настоящий колдун! Что ты наделал?! Я же теперь ни с кем, кроме тебя, никогда ничего не смогу!
Он заливисто рассмеялся, поцеловал её глаза и прошептал ей в ухо:
– А и не надо! Не надо никогда, ни с кем ничего. Разве меня тебе мало? Признавайся, ненасытная, мало?!
Она тоже счастливо засмеялась, подтянулась вверх и поцеловала его в губы.

VII

Утром Вовчик, подойдя к очагу за своей порцией сгущёнковой рисовой каши, хотел было пройтись по поводу шибко громкого Тонькиного темперамента, который не услышать мог разве что мёртвый, но увидев её абсолютно счастливую физиономию и проплаканные насквозь глаза Танечки, сдержался и только покачал головой. А Герка, тоже покачав головой, легко шлёпнул Тоньку по заду (постеснялась бы!), подошел к Танечке и, как Виталька давеча, погладил её по голове и мягко сказал: – Не плачь, девонька! У тебя вся жизнь впереди. Ты ещё этих Виталек миллион найдёшь и потеряешь, и снова найдёшь. Думаешь, по нему другие девки не сохнут? О-го-го! Даже и подруги твои! Только вида не показывают. А то, что ты сегодня проиграла, и приз не твой, так это, может, и лучше даже! Ещё лучше его найдёшь!
Танечка диковато на него взглянула, забрала свою миску с кашей и с полными слёз глазами ушла доплакивать в свою палатку.
Витальки у очага не было, он ушёл с пристяжными заготавливать дрова к обеду, это входило в обязанности утренних дежурных.
Подошли Файка с Лидкой. Файка была злая и не выспавшаяся. Лидка тоже не спала почти всю ночь, но держалась уверенней.
Оставшись с ними двумя, Валера оказался не таким уж смелым. Файка утащила их с Лидкой гулять вдоль тропы. Луна сияла всю ночь и было светло, они расположились под орешиной, уселись прямо на траву, обе прижались к нему, но он скис. То ли на него Виталькино напутствие подействовало, то ли потому что их было две, и он совершенно не представлял, как можно было охмурять двух девиц одновременно, только он часов до четырёх читал им стихи, рассказывал про луну, пытался что-то напевать, но после Витальки, да ещё и без гитары это не звучало совсем. Наконец Файка не выдержала, взбеленилась и утащила Лидку спать на отведённое им место. Что там представляет себе и как переживает это Валера, её больше не интересовало. Лидка же просто устала и хотела спать.
Файка уставилась на сияющую Тоньку и пробурчала: – А ты, подруга, я вижу, не очень по нас соскучилась! Как рыцарь?
Тонька попыталась сделать кислую физиономию, у неё не очень получилось.
– Да, прождала до утра, – махнула рукой Тонька, – А он продрых! Утром что-то пытался, да я не захотела, – она со значением посмотрела в сторону сидящей у своей палатки и слышащей её Танечки: не переживай, мол, ты так, видишь, даже у меня ничего не получилось, куда уж тебе-то!
Файка фыркнула, а Лидка усмехнулась.
– Ты медный таз видела когда-нибудь? – спросила она ехидно.
– А что? – насторожилась Тонька.
– Да сияешь ты, как медный таз, который драили всю ночь! Каши давай, дежурная! – Лидка кивнула в сторону тропы, – Вон твой рыцарь идёт.
По тропе к очагу шествовала гора хвороста, из которой торчали Виталькины ноги. Помощницы несли жиденькие охапочки.
– Вот, хозяйка, получай! – Виталька стряхнул хворост в сторону. Помощницы бросили вслед свои кучки и принялись отряхивать Витальку от мусора.
– Эй, вы там поосторожнее! – Файку понесло, – не отбейте ему там, что не следует! Может, подруге ещё пригодится!
– О! Инфанта! – Виталька отодвинул девочек и обнял её за плечи: – Как ваш принц, как лунные бдения? – он огляделся. Валеры видно не было, после ночи, обиженный, отсыпался в палатке.
– Твоими молитвами – фыркнула Файка, – Лезешь со своими наставлениями…
– Фаина, подруга! Помниться, господину д′Артаньяну матушка тоже наставления давала, как то: не пить, не курить, с девками не барахтаться! Ну и что? Разве настоящий мушкетёр наставлений каких-то прислушивается?! Да и вам, мадемуазель, наверное, поактивнее, понастойчивее надо быть, а?
– Ага! – встряла Лидка, – чувствуется, кое-кто был нынче ночью очень настойчивым! Вернее, настойчивой!
– Согласие есть непротивление сторон, – туманно сказал Виталька.
– Во, во! – Лидка глянула на цветущую Тоньку и усмехнулась.
Тонька потупила глаза.
– А вы что, ничего не слышали? – подал голос доевший кашу Вовчик.
– Ну, мы, вообще-то, гуляли, – Лидка уставилась на него, – а что?
– Наушничество во все времена каралось! – быстро перехватил инициативу Виталька, – отрубанием уш! Всех!
– И языка, – добавила не встревавшая до этого Тонька.
К очагу подошла Танечка, чувствовалось, она благодарна Тоньке хоть за такую поддержку.
– Вы очень вкусно готовите, Тоня, – она подала Тоньке миску для добавки, – я хотела бы у вас научиться.
– О! У неё не только готовить научиться можно! – никак не мог угомониться Вовчик.
– Слушай, Гера, – Виталька оглядел Вовчика плотоядным взглядом, – давай его укоротим немного, – он направился к Вовчику, играя бицепсами.
– В длину? – спросил Герка, не трогаясь с места.
– В ширину! – заявила Тонька, поедая Вовчика взглядом голодного каннибала, – Вернее, в толщину. Ну, местами, в общем.
– Эй, эй! Какими ещё местами?! – Вовчик сдёрнулся с места и переместился от Витальки по другую сторону очага.
– Да что ты волнуешься? – Герка доел свою порцию и задумчиво смотрел на ведро – не попросить ли добавки, пока не проснулись и не сожрали всё матрасники, – Ну укоротят. Местами! Да какими там местами?! Одним-то местом и укоротят всего. В толщину. Жалко тебе, что ли? А знаешь, Тонька, подбрось-ка ты мне добавочки. И Вальку так готовить научи! Ну и всему остальному тоже. Уж больно ты ночью пела хорошо.
– И этот туда же! – Тонька шлёпнула ему полный черпак.
Танечка и пристяжные, Верка и Светланка, бойко приглашавшая вчера Витальку вместе с Танечкой, слушали и вертели головами, как теннисные болельщицы, переводя взгляды с одного на другого. К таким перепалкам они явно не привыкли.
Виталька и Вовчик, слегка пригнувшись, в позе готовых схватиться борцов двигались по кругу.
– Эй, вы, Гераклы! Ведро опрокинете! Чем матрасников кормить будем? – Тонька замахнулась на них черпаком.
– А вот мы вас сейчас! – заорал Виталька и, перепрыгнув через очаг, схватился с Вовчиком немного в стороне.
– Ну вот! – Тонька склонилась над ведром, доставая и выбрасывая попавший от Витальки мусор, – сами налопались, а для остальных можно и с грязью смешать?!
– Тонька, не ворчи! – философски заметил Герка, – в горах всё стерильно! Танечка, а ты за кого болеешь?
За кого болеет Танечка, было видно за версту. Вовчик был одного роста с Виталькой, но плотнее и явно сильнее его. Она очень переживала, уж очень хотелось, чтобы её герой выиграл.
Сначала, как настоящие борцы, они топтались по кругу, стараясь ухватить друг друга покрепче и при этом не очень повредить шмотки, потом Вовчик попытался, опять-таки по-борцовски поднять Витальку и завалить на лопатки, но Виталька не дался. А потом Виталька неуловимым движением сделал подсечку, схватил не удержавшегося на ногах Вовчика за отвороты куртки и перекинул через себя – когда-то он занимался самбо и кое-какие приёмы ещё не забыл. В следующую секунду он уселся на низложенного Вовчика верхом и заорал: – Тонька, инструмент давай! Укорачивать будем!
Девчонки дружно зааплодировали, включая Файку и Лидку, а Герка сказал: – Всё, брэк! А то действительно ведро перевернёте.
– Так нечестно! – заявил, поднимаясь, поверженный Вовчик, – Мы так не договаривались, ты самбой победил!
– Что-то я не помню, когда это чтобы мы договаривались! – Виталька поправил его куртку и отряхнул с неё грязь.
Разбуженные их шумной вознёй, из палаток начали высовываться заспанные физиономии.
– Всё, народ! – воскликнул Герка, – Кончилась лафа, матрасники проснулись!
– А почему матрасники? – спросила у Герки Танечка.
– А кто же они ещё? Приехали, развалились на пляже, пузо небу подставили и от лагеря ни на шаг! Вот ты-то за Виталькой в поход увязалась, лежать не стала. До верха, правда, не дошла, но это ерунда. С Виталькой ходить будешь – ещё и на Эверест залезешь! Покоритель он! Победитель.
– А что, вы с нами ещё ездить будете? – глаза её загорелись.
– Ну почему же мы с вами? Уж лучше вы к нам. Ты, вот что, ты в четверг к нам загляни, в двести шестую комнату. Там по четвергам сидит такой очень строгий товарищ, Владимир Алексеич его зовут, – он кивнул в сторону Вовчика, – постарайся ему понравиться. А уж я за тебя словечко замолвлю.
– Правда? – она заметно ожила.
– Слушай, – спросил он вместо ответа, – а сегодня каша не пересоленная была?
– Нет, вкусная каша, а что?
– Ага! А кто кашу готовил? – он посмотрел на Тоньку, потом на Танечку. Та стояла, открыв рот.
– О-о-о! – он поднял палец вверх, – А кашу когда пересаливают? А-а? А-а-а! – он потряс пальцем, – Так что не всё потеряно, девочка, не всё потеряно! Мотай на ус. Или куда там женщины на что мотают. Как там твой Виталька сказал? Твоя любовь впереди, так кажется!? Ну а что он сегодня с Тонькой, так не сотрётся. На тебя хватит! Так-то, девонька.

VIII
На обратном пути они взяли ситуацию в свои руки. Танечка со Светланкой ворвались в автобус первыми, заняли задние сидения, и они ехали там вдевятером: посередине Виталька и снова прижавшиеся к нему с двух сторон Тонька и Танечка. По краям – Вовчик и Герка. На сидениях перед ними ближе к проходу – Файка и Лидка, рядом – уже не отстававшие от их кампании пристяжные Верочка и Светланка. Гитару у Валеры отобрали сразу и – не успели отъехать, Лидка затянула:

"А когда ж умрёшь ты
Милый мой дедочек,
А когда умрёшь ты,
Сизый голубочек?"

Виталька тут же подхватил:

"Во середу, бабка,
Во середу, Любка,
Во середу, ты моя
Сизая голубка!"

"Бабку-Любку" они горланили не меньше получаса. Когда закончились общеизвестные куплеты, они на ходу сочиняли новые, Лидка – за бабку, Виталька – за деда. Потом пошли частушки, тут уж изощрялась вся компания. Непривычные к такому хозяева сначала в полголоса, а потом и вовсю втянулись и "Славное море – священный Байкал" дружно рванули все, даже те, кто и слов толком не знал, не хуже, чем у того же Булгакова.
Прощались у дверей соседского института очень трогательно. Чужие девчонки облепили Витальку с Геркой и Вовчиком и уговаривали ездить с ними почаще, своих таких заводных ребят у них просто не было. Тонька на прощанье его расцеловала и пообещала завтра же навестить в его отделе. Они с Файкой ехали в одну сторону. Файка даже не посмотрела в сторону ожидавшего её, чтобы попрощаться Валеру. Лидка тоже с Валерой попрощалась очень сухо. Ей было по дороге с Геркой и Вовчиком. Виталька совсем, было, собирался ехать один, но оказалось, что Танечка живёт в его стороне, всего на пару остановок до него. Узнав это, она аж запрыгала от радости.
Хорошо, что это выяснилось, когда Тонька с Файкой уже отвалили – было бы ей на орехи от Тоньки!
По дороге Танечка вцепилась в Витальку, как клещ. Пассажиров было немного, они сидели на заднем сидении, свалив рядом рюкзаки и она всю дорогу щебетала ему что-то, держа его за руку, а он, даже не очень прислушиваясь, согласно кивал ей, что-то отвечал, а сам всю дорогу думал о своём.
"Липнут девки, как мотыльки на огонь, – думал он, поглаживая Танечкины волосы, – а чего собственно? Ведь ничего серьёзного у него с ними нет и быть не может. С той же Тонькой. Ну, отдалась она ему. Страстно отдалась, ничего не скажешь. А ведь долго продолжаться это не будет. Поймёт она, что за эту одну ночь он выложил всё, что умеет и ничего лучше этого никогда уже не будет. Сколько уже так бывало! И уйдёт она от него. И правильно сделает. Да и не нужна она ему совсем. И неинтересно ему с ней. Это же как в муках, отдавая себя, покорять вершину, на которую другие с другой стороны заезжают на мотоцикле! Хорошо с ней было, а не нужна, и всё тут. На одну ночь хорошо. Вот и эта, – он чуть-чуть отодвинул Танечку от себя и снисходительно посмотрел на неё. Она мило улыбнулась и продолжала щебетать, – Вот и эта, прильнула, счастливая. А почему? Зачем? Кто она такая? Ведь она его и не знает совсем. Увидела яркий свет и полетела. А ведь жизнь идёт и хочется чего-то настоящего. Как с Анкой было. Или, ещё раньше, с Тошкой. Не найдёт он никогда таких уже. Какой же коркой должно сердце покрыться, чтобы всю эту пустоту перетерпеть?!"
Он погладил Танечкины волосы, повернул её к себе, и совсем не по-мужски поцеловал её в лоб.

Ноябрь 2010 г.

Восхождение 4. Люська, Санька и прочие. Курортные романы (Рассказ)

Роман в рассказах

Книга первая

Восхождение

Рассказ четвёртый

Л ю с ь к а,   С а н ь к а   и   п р о ч и е

Курортные романы

I

– Это на сколькерых? – за столиком, который сегодня обслуживала Люська, сидели два новых курортника, парни лет двадцати.
– На четверых, как положено, – Люська удивилась, такие вопросы ей никогда не задавали.
– Ага. А если мы всё это сейчас умнём? – молодой человек вскинул на неё глаза и сделал соответствующий жест. Смотрел он совершенно серьёзно, без тени смешинки. Хотя, может, этого не было видно из-за его очков.
– Как это? – она даже растерялась.
– А вот так! – он взял краюху хлеба и показал, как.
– Так не положено! – она широко раскрыла глаза, – Я вам потом добавки принесу.
– Золотце, ну какая разница?! Вы им, – он показал на свободные стулья, – потом принесёте. Когда придут! А мы это сейчас. По-быстрому. Всё равно, пока они придут, всё остынет!
– Нет, так не положено! – твёрдо сказала Люська, – Вдруг они прямо сейчас придут, а ничего нет! Жаловаться будут! Меня же выгонят.
– Да вы не беспокойтесь, – вставил второй,– они ещё долго не придут.
– Откуда вы знаете?
– Да они… – начал, было, он, но первый не дал ему договорить.
– А мы – волшебники. Маги, понимаете? Мы всё всегда знаем. Хотите, я скажу, как вас зовут? – он взял её руку в свою.
Новых курортников привезли часа два назад, пока распределили по коттеджам, пока оформили… Узнать имя какой-то официантки он никак не мог. Она посмотрела на него с интересом. Его сосед – тоже.
– Так! – он посмотрел ей в глаза, на линии её руки, потом забормотал: – Так, сегодня среда. Луна в последней четверти. Юпитер – против Меркурия. Температура ночью – двадцать три градуса, – он повернул её руку ладонью вверх, – Линия жизни и линия судьбы сходятся в верхней точке. Значил, на букву "Л".
Она вздрогнула – правильно, откуда?
– Так. На букву "Л", – размышлял он вслух, – Лена? Нет, Лена – на "Е". Елена, да. Лиза тоже на "Е". Елизавета. Лиля? Это для цыган. Люба? Не похоже. Лида? Совсем не то! О! Людмила! Только не Мила. И не Люда. Скорее, Люся. Как раз подходит! Угадал?
Она хотела соврать, нет, мол, совсем нет! Но пробегающая мимо другая официантка крикнула: – Люська! Ты чего застряла! Там ещё три столика не накрыты.
Второй парень захлопал в ладоши, а маг вскочил:
– Разрешите представиться! Европейский маг и колдун граф Калиостро. Праправнук того самого! Проездом из Санкт-Петербурга в Одессу случайно у вас. А это, – он показал на второго парня, – мой российский брат Остап-Ибрагим-Берта-Мария-Бендер-бей, – он на секунду замолчал и добавил зачем-то, – Оглы. Тоже правнук. Прошу любить и жаловать.
Она прыснула и убежала. Через пару минут за столом появились ещё двое таких же оболтусов, разве только чуть помладше. А за соседним столиком в обществе трёх девиц, пришедших вместе с ними, уселся ещё один.
Ели они хорошо и с удовольствием. Когда Люська пробегала мимо, мнимый Калиостро придержал её: – Люсенька, золотце, обратите внимание на этих людоедов! Если вы сейчас же не принесёте добавки, они нас с вами сожрут! И не посмотрят, что вы не Люда, а Люся, а я так вообще с несъедобным именем! Они не только Люд и Люсь, они и Наташ сожрут с удовольствием!
Она снова прыснула, убежала и через пару минут явилась с двумя подносами, уставленными тарелками. Кроме добавки первого на них стояли четыре порции второго, тоже явно в двойном размере.
– Люсенька, герцогиня моя! – продолжал ёрничать словоблуд, – за что вы на нас обиделись?
Она не понимающе уставилась на него.
– Ну, как же! Вы и первое, и второе сразу с добавкой принесли, значит, не хотите нас лишний раз видеть, значит, чем-то мы не угодили!
– После нас меньше на подсобное хозяйство остаётся! Отдыхающим меньше свининки достанется! – встрял снова второй парень.
– Во, во! – добавил один из припоздавших, – Ты ещё свинарника местного не видел? А мы напоролись случайно. Бассейн искали.
Люська махнула рукой: – Да ну вас! Шутники!

II

Люська закончила третий курс пищевого техникума, и сюда приехала на практику. Поваров на курорте хватало, а официанток было мало, и их, трёх подруг-сокурсниц, Наташку с Надькой, и её – Люську, определили в официантки. Хорошо, хоть не в посудомойки, после второго курса они проторчали в посудомоечной все два месяца практики. Правда, это было в ресторане, в городе, хоть отъелись!
Они приехали только неделю назад, ещё толком ничего здесь не знали, работали посменно – день отработают, день свободны. За четыре свободных дня много чего узнаешь? Курортники постоянно менялись, особо познакомиться ни с кем не удавалось, да и молодых парней как-то не было. А тут вдруг такая компания! И этот шутник. На неё, семнадцатилетнюю девчонку он произвёл сильное впечатление. Жалко, путёвки были двенадцатидневные, разве за такое время толком успеешь познакомиться?
А ёрник – городской, она таких определяла сразу. Дух у них был другой, что ли? Сама она выросла в махоньком рабочем посёлке, даже школы своей у них не было. Возили за восемь километров в райцентр. И всю свою небольшую жизнь мечтала оттуда вырваться. После восьми классов поступила в техникум, надеялась познакомиться с городским парнем, выйти замуж и вырваться, наконец, из этой дыры.
Конечно, она не надеялась, что в городе на неё сразу обратят внимание, в техникуме учились, в основном, ребята из таких же дыр, а с городскими она общалась мало. Да и девчат там хватало! Другое дело – здесь, на курорте. Курорт был небольшой, человек на двести отдыхающих, горный, люди среднего и преклонного возраста попадали сюда редко, семейных да ещё и с детьми были вообще единицы.
Конечно, за ту неделю, что она здесь была, молодых ребят тоже особенно не было, а те, что были, уже были расхватаны девчонками-официантками, приехавшими сюда до неё. А тут вдруг сразу столько!
Правда, за соседним столиком, там, где сидел пятый парень из их компании, расположились три девицы её возраста, или чуть постарше, из курортниц, и поглядывали на её компанию с явным интересом, но их было только три, а ребят – пятеро, так что всё могло быть.
За ужином, когда она разносила горячее какао, ёрник придержал её и спросил: – Герцогиня, я надеюсь, у вас тут вечерние балы дают? Я видел некое сооружение в центре этого города, явно приспособленное под балы.
– Танцы у нас с семи до десяти.
– Отлично! А во сколько Золушка превращается в принцессу?
– Нас в восемь отпускают, – она зарделась.
– Великолепно! В таком случае я смею пригласить вас на вторую кадриль!
– Эй, ты, граф Виталька! – выступила одна из девиц за соседним столиком, – Ты со мной рок исполнить обещал!
– Тю-ты! Так хорошо начала! – он деланно возмутился, – Нет бы "Вашим Сиятельством" назвать! А она – "Виталька", пресно как!
– Ты, сиятельство из-за-под забора! Рок за мной! А то расскажу в институте, как ты девочек охмуряешь!
– Смотри, она мне ещё и рекламу сделать хочет! Ой, Светик-приветик, у меня ведь тоже глаза и язык есть!
– За мной, за мной! Обещал, теперь не отвиливай!
– Люсенька, золотце, не обращайте на неё внимания! Она из того же серпентария, который имеет честь держать меня в штате. Ну, раз уж разгласила, давайте знакомиться. Я, как вы уже поняли – Виталик, тот, что рядом с этой змеюкой – Юра, а это, – он представил ребят со своего столика, – Остап Ибра… то есть, Митька. А это Серёга и Павлик. А с девочками Светик-цветик меня ещё самого не познакомила. Нравственность мою блюдёт!
– Ага, твою соблюдёшь, как же. Я – Света. А это тёзки, Александры. Шурка и Санька, чтобы не путали.
– Шурсаньки, значит! – тут же прилепил им прозвище Виталька, взял Люську под руку и повёл от столика.
– Чтобы мы, не дай Бог, не порастерялись в этой канители, запомните – мой замок находится по улице Воздушных Мечтаний, под номером тринадцать. Как от столовой к бассейну идти, прямо у аллеи.
– Я знаю, – Люська потихоньку высвободила руку, – Пустите пока, мне работать надо.
– В двадцать-пятнадцать жду на кадриль!

III

Она торопилась разделаться с работой, как никогда. Напрочь загоняла Наташку, с которой они обслуживали один ряд, через столик, а убирали после ужина вместе, так было быстрее и проще. Сдали чистые столики завзалом к завтрашней смене еще в без четверти восемь. Причипурилась в своём коттедже тоже в один момент, только немного брови подвела да накрасила губы, надела вечернее своё платье, которое здесь пока и не надевала ещё, не было случая, но которое висело в шкафу наготове.
Наташка смотрела на неё и удивлялась: – Ну, подруга, завелась! Принца встретила? Это, который ёрничал сидел? Познакомишь хоть?
– Потом, потом! – Люська подхватилась и побежала. Наташка приводила себя в порядок гораздо дольше.
С танцплощадки раздавалась мелодия вальса. Пары кружились, почти не мешая друг-другу – места на площадке хватало. Площадка не была забрана в забор, как это делалось в городе, просто по кругу росла высокая живая изгородь, да и входов было два, распахнутых настежь и без контролёров на входе – танцы входили в стоимость путёвки.
Люська вбежала на площадку, глазами ища Витальку, того не было видно. Её почти тут же пригласил какой-то дядька лет сорока, отказать она не успела, и они закружились в вальсе. Пока танцевали, она обнаружила Витальку около электрика Борьки, заведующего радиоузлом и танцмена по совместительству. Он менял пластинки на радиоле, под которую, усиленную двумя динамиками на столбах, танцы и проводились.
Виталька что-то горячо объяснял Борьке, потом сунул ему трояк и какую-то пластинку, похожую на рентгеновский снимок.
Вальс прекратился, пары разошлись по кругу. Виталька вывел на середину площадки Светку и махнул рукой. Борька включил его пластинку и из динамиков ударил задорный рок-н-ролл. То, что танцевали Виталька со Светкой, Люська видела впервые. И большинство на танцплощадке, наверное, тоже. Это и на танец-то было не очень похоже, гимнастика под музыку какая-то. Они прыгали, держась за руки и перебирая ногами, дёргали друг друга за руки и в момент менялись местами, Виталька переворачивал Светку через голову, пропускал между своих ног, тут же разворачивался и подхватывал с другой стороны, её короткая пышная юбочка металась на ней во все стороны, взлетала на живот, открывая синие плавки купальника, она не обращала на это никакого внимания и продолжала отплясывать. Никто из отдыхающих на площадку не вылезал, не мешали, стояли по кругу и хлопали в такт музыке. В конце концов Светка сделала совершенно невероятный кульбит и с маху села на шпагат. Музыка прекратилась, Виталька замер рядом с ней, как фигурист в парном катании. Все дружно зааплодировали. Разгорячённая Светка поднялась со шпагата, сделала грациозный книксен и поцеловала Витальку в щёку. Аплодисменты перешли в овацию, требовали на бис, но танцоры слишком выдохлись. Борька быстро поменял мелодию, начались обычные танцы.
Виталька со Светкой, ещё не отошедшие от рока, подошли к своей компании. Митька пихнул Витальку в бок, – Ну, вы даёте! Долго учились?
Виталька махнул рукой, – Долго! – и принялся осматривать круг. Светка, морщась, выпалила: – Погоди свою Золушку искать. Меня лечить надо! Дотанцевались!
– Чего это?
– На асфальт, на шпагат грохнулась, всё себе порасцарапола! Будешь мазью мазать! Везде!
– Размечталась! А клизму тебе не надо поставить?
– Надо будет, и клизму поставишь!
– Погоди, ты что, серьёзно?
– Да ладно, испугался уже! Без тебя обойдёмся!
Он махнул рукой, снова обвёл взглядом танцплощадку. Увидел Люську и помахал ей. Она подошла и восхищённо воскликнула: – Слушайте, так танцевать, это, я не знаю!
– Ерунда! – Виталька махнул рукой, – Хочешь, я тебя за месяц научу? Пока отдыхаю.
– А вы что, месяц отдыхать будете? Не двенадцать дней?
– Так, подруга. На "вы" можешь своего директора называть. Тебе сколько лет? Семнадцать? У меня братишке семнадцать. Мы с ним на "ты" всю свою жизнь, так что, перестраивайся! Лады? А если уж так стесняешься, после танцев зайдём в мой замок и на брудершафт выпьем. Пошли, а то танцы кончатся.
Виталька танцевал легко и свободно, вёл то в правую, то в левую сторону, от танца к танцу менял стиль и темп. Люська, по его понятиям, танцевать не умела вообще, топталась на площадке по-колхозному. Он молчал, только прижимал её слегка и почти весь вечер танцевал только с ней.
Всего на пару танцев оторвался со Светкой, оставив Люську на Митьку. Светка над ним потешалась.
– Ну и Дуньку ты отхватил! В институте расскажу, все девки от тебя поразбегутся! Никогда не думала, что тебя на лёгкую добычу потянет!
– С чего ты взяла? – Виталька пожал плечами.
– Что она – лёгкая добыча? Да ты посмотри! Её же хоть прямо сейчас на травку тащи! Мельчаешь, Казанова!
– Ох, и змеюка ты, Светка! Совсем девочку не знаешь, а судишь! Просто девочка – деревня, ей в город хочется. Видно же! Вот и ведёт себя соответственно!
– Ага! И потому кидается на первого встречного!
– Ну, спасибо за комплимент! Что-то я не помню, чтобы некоторые тоже особенно долго сопротивлялись! Когда очень уж хотелось-то.
– Зараза, нашёл, чем попенять! Это давно было и неправда! И мне совсем по-другому хотелось!
– Светка, да ты никак ревнуешь?!
– С ума сошёл?! Беги к своей Золушке, пока не исчезла! Да туфельку сразу снимай! И не только туфельку!
– У, подколодная!
– Да уж, какая есть! Сам-то, небось, и на такую позарился! Было?!
– Дурак был! Сопляк, вот и позарился! Разморило, расчувствовался!
– Ага, а я и подвернулась!
Танец кончился.
– Ну что, на следующий приглашать будешь? Или к ней побежишь?
– А сейчас белый танец будет! Иди лучше Юрку пригласи! Он на тебя такими глазами смотрит!
– Белый танец! – действительно объявил Борька, – Дамы приглашают кавалеров!
– Слушай, Калиостро! Откуда ты всё знаешь?
– Большой секрет! Открыть, что ли?
– Мне-то можно!
– Борька пластинки подряд ставит. Следующая как раз с белым танцем была. Я просто увидел и запомнил.
– Так просто!? А как узнал, что её Люськой зовут?
– На раздаточной график работы висит. На сегодня во втором ряду по нечётным столикам – Шаповалова Люся.
– Господи! И я его когда-то боготворила! Аферюга несчастный!
– Аферюги несчастными бывают, когда их сажать собираются! А я пока заговорён! Беги, приглашай Юрку. А то Золушка мается!
Увидев, что Светка оставила его в покое, Люська тут же подскочила к Витальке: – Вас можно пригласить?
– Опять "вас"? – он удивился, – Придётся нам на брудершафт пить!

IV

После танцев Виталька приобнял её за плечи: – До полночи далеко! Кони ещё не превратились в противных крыс, и роскошное бальное платье не разлетелось разноцветными бабочками! Пойдём, продолжим знакомство?
– У нас отбой в одиннадцать, – она вздохнула.
– И что, двери на ключ запирают? Или тебе вставать ни свет, ни заря? Какие вопросы?
– Да нет, я завтра свободная. И окно всегда открыто.
– Значит, в башне сидит Кощей?
– Какой ещё Кощей? Что вы… ты выдумываешь?
– Тогда не понимаю! Или я тебе уж совсем противный? Или боишься, что я маньяк какой? Сразу так и наброшусь на бедную маленькую девочку?
– Ничего я не боюсь. Просто не люблю, когда сразу лапать начинают.
– А не сразу?
– Что, не сразу?
– Ну, а если не сразу начинают? Лапать, в смысле.
– Всё равно! Не люблю, когда лапают!
– Золотце моё, лапают совсем за другие места! А за плечи обнимают! Об-ни-ма-ют! И гладят. Гла-дят! Почувствуй разницу! Понимаешь?
– Ладно, пошли! Только безо всяких!
– Да. Сразу и на травку!..
– Что?
– Да нет, не слушай, это я так. Тут одна подруга некоторые предположения делала. Относительно нашего совместного будущего.
– Светка? Что ты меня сегодня в кусты потащишь? Да?
– Да. Только не я тебя, а ты меня.
– Вот ещё, придумала!
Они прошли мимо коттеджей, мимо беседки, где расположился с кем-то Митька.
– Это Наташка, – сказала Люська, – мы с ней вместе в техникуме учимся. И живём рядом. Только я – в общаге, а она – дома с мамой. И здесь спим рядом.
– А ты боялась, что разбудишь кого-то.
– С нами ещё Надька живет. Здесь. В городе она тоже с родителями живёт.
– А она что, не гуляет? Рано спать ложится?
– Нет, ей завтра ваш столик обслуживать.
Они помолчали. Люська вдруг остановилась.
– Только ты её не охмуряй, ладно?
Виталька засмеялся: – Уже ревнуешь? – снова обнял её и поцеловал за ушком. Она вздрогнула и посмотрела на него внимательно.
Они прошли до конца аллеи, остановились у бассейна. Люська села на край, свесила ноги в воду. Вода была тёплая, нагрелась за день. Виталька присел рядом. Из-за хребта вынырнула луна, полная, круглая, не такая жёлтая, как на горизонте, а белая с тёмными пятнами, похожая на женское лицо.
– Она за нами подглядывает, да? – Люська побултыхала ногами, опёршись на руки позади себя и глядя на луну.
– Ещё как! Она за всеми подглядывает. Только не рассказывает никому ничего. Записывает всё и не рассказывает. Вот полетят туда, найдут записи и про всех всё узнают.
– А скоро туда полетят?
– Скоро. Мой папа там работал, говорит – скоро.
– Где? На Луне?
– Нет, почему на Луне? – Виталька засмеялся, – На космодроме. Наш институт там исследования проводил. Папа – геолог, он там работал. Я к нему летом четыре года назад ездил. Тогда Терешкова полетела.
– А ты ракеты видел?
– Нет, близко не видел. Мы от космодрома в тридцати километрах были. А как стартуют ракеты – видел. Красиво. И грохот на всю степь.
Они помолчали.
– Вода тёплая, – Люська побултыхала ногами, – Ты ночью не любишь купаться? А я люблю. Днём тут курортников полно. В воду не залезешь. А ночью мы с Наташкой купались.
– Так что же ты ждёшь? Давай!
– У меня купальник в коттедже. Я же не думала…
– Подумаешь! Так купайся. Без купальника.
– Потом всё мокрое будет. Холодно. Замёрзну.
– А ты безо всего купайся. Я отвернусь, пока в воду залезешь. А в воде не видно ничего.
– Правда? А подглядывать не будешь?
– Зачем? Что, я голых девок не видел?
– Ну, тогда отвернись.
Виталька сел к ней спиной, она быстро разделась и залезла в воду. Поплавала немного. Виталька повернулся и смотрел на неё, улыбаясь. Она подплыла к стенке, остановилась в шаге от него. В лунном свете она казалась неземным существом, блестящая, разметавшая по воде волосы, с горящими огоньками глаз.
– Русалка! – Виталька усмехнулся, – Сейчас заколдуешь, схватишь и потащишь на дно навсегда.
Она засмеялась: – А и потащу! Что делать будешь?
– Не знаю! Я от русалок средства не знаю!
– Ты же маг. Волшебник! Ты должен всё знать.
– Не знаю. Моё волшебство в воде не действует!
– Идём ко мне.
– Я плавок не взял.
– А ты, как я.
– А не боишься?
– Ну, ты же меня лапать не станешь. Только погладишь немного. Совсем чуть-чуть! По-гла-дишь! Почувствуй разницу.
Виталька рассмеялся, быстро скинул с себя всё, не особо стесняясь её, и сходу бросился в воду. Он развернулся, не выплывая, увидел под водой её светлое тело на фоне тёмной стенки бассейна, подплыл и утащил за ноги под воду. Вынырнули они вместе. Она шумно отфыркивалась, стараясь отдышаться: – Дурак, чуть не утопил!
Он сделал страшные глаза и собрался снова утащить её под воду, но она не далась, нырнула сама и, вынырнув, быстро поплыла от него в другой конец бассейна. Он рванулся за ней, догнал в самом конце и зажал в углу. Глубина здесь была небольшая, ей – по горло, ему – чуть выше груди, никуда она сбежать уже не могла. Она верещала, брызгалась и брыкалась, он схватил её за руки, развёл, прижал их к стенкам и поцеловал её в губы.
Люська перестала брыкаться, тихонько освободила руки, обняла его и, поджав ноги, повисла у него на шее.

V

Виталий проводил её к коттеджу. Помог залезть в окно, двери были заперты. Семёновна, завзалом, женщина пожилая и набожная, строго блюла нравственность своих девчат. Надька недовольно заворчала, почти не просыпаясь: – Черти вас носят! То одна лезет, то другая!
Наташка пришла минут за двадцать до неё. Люська легла и они зашушукали – кровати их стояли рядом. Надька запустила в них подушкой, залезла под одеяло с головой и заснула. А они делились впечатлениями до утра. Поделиться было чем.
Наташка часа полтора целовалась с Митькой в беседке, потом утащила его в самый конец курортного парка, там стояли несколько палаток с кроватями, на случай непредвиденно-большого наплыва курортников в выходные дни и пока свободных. Там, дав волю своему необузданному инстинкту, намиловалась с ним до посинения, так что их обоих утром качало.
Живя в городе под строгим надзором матери, где ничего лишнего ей не позволялось, она, вырвавшись на природу, на вторую же ночь окрутила электрика Борьку, потом киномеханика Серёгу, и вот дорвалась до Митьки. Она рассказывала это Люське, захлёбываясь от переполнявших её впечатлений. Люська посмеивалась: так кто принца подцепил?
Сама Люська Витальке не далась. Когда он зажал её в углу, она раздразнила его до безрассудства, позволила целовать себя и гладить везде, чуть ли не садилась ему на бёдра, обхватив ногами его попу, но больше ничего не позволила.
– Ты не русалка, не колдунья, – высказал Виталька, когда она, ещё дрожащая от пережитого возбуждения, вырвалась от него, выскочила на берег, и, наскоро вытеревшись его рубашкой, быстро оделась, – Ты марсианка! Или робот! Ни одна русалка не устояла бы.
– Я же не городская, – сказала она просто, – И потом. Я не хочу, чтобы ты думал так же, как твоя Светка.
– Да я так и не думал. Просто, так уж получилось. Ты уж прости, что я не смог справиться.
– С собой?
– И за это тоже прости.
Она помолчала, потом спросила:
– А ты чего не вылезаешь? Замёрзнешь же!
– Ты знаешь, это тебе можно так сразу вылезти. А по мне слишком заметно, чем мы только что занимались. Мне немного остыть надо.
Она захихикала.
Потом они гуляли по парку, дважды встретили прогуливающихся Светку с Юрой, ещё несколько незнакомых пар. Беседку, где целовались Митька с Наташей, оккупировали Серёга с Павликом, с ними были обе Шурсаньки.
Когда Виталька вернулся в свой коттедж, все, кроме Юры, были на своих местах. Митька, расположившийся к нему голова к голове, бурно делился впечатлениями от проведённой ночи. Серёга с Павликом хихикали и завидовали – дальше поцелуйчиков и лёгких поглаживаний Шурсаньки ничего не позволили.
– А ты как? – Митька устал восторгаться и решил послушать.
– Всё о-кей! Всему своё вовремя! – Виталька не любил распространяться о своих подвигах. Даже если бы что и получилось, он ответил бы точно так же.
Юра пришёл к пяти утра. Ребята не спали, отчасти ждали его.
– Ну как? – у Митьки просто горели глаза.
– Что как?
– Как всё прошло?
– Ну, мы сначала погуляли. Потом луна вылезла. Светка и говорит: – Юрик, расскажи мне про луну. – Вот я про луну и рассказывал.
– До пяти утра? – Виталька чуть не упал с кровати. Ребята зашлись хохотом: – Бедная Светка!
Утром Виталька подошёл к взъерошенной, опоздавшей к началу завтрака Светке, потрепал её по причёске и сказал: – Светик, ты мне про луну не расскажешь? А то я малограмотный, про луну очень мало знаю, просвети, пожалуйста!
Светка взвыла и пребольно пнула его по голени.

VI

После ночных бдений наскоро позавтракав, парни завалились досыпать. Виталька дневного сна не признавал. Узнав, что курортный физрук Олег организует вылазку за пределы территории, он присоединился к туристам. Тем более, что Люська с Наташкой на завтрак не появились.
Олег пообещал повести вверх по бурному саю к водопаду. В этой стороне Виталька пока не бывал, поход обещал быть интересным.
Вышли поздно, часов в десять. Пока собрались после завтрака, пока Олег договаривался в столовой, что к обеду они опоздают, время ушло. Пошло человек двадцать, с ними увязались и обе Шурсаньки. Остальных из их гулявой компании не было – отходили.
Прямо от ворот курорта они поднялись на местный хребет и пошли вдоль него почти по самому верху. Виталька с Олегом шли впереди. Виталька, турист со стажем, шёл легко, Олег одобрительно поглядывал на него. С остальными было похуже. К горным походам они явно не привыкли. Они растянулись длинной цепочкой, последние телепались чуть не за двести метров от головных. Через пол часа Олег объявил небольшой привал. Виталька вздохнул – он только разошёлся.
Олег рассмеялся, потом сказал: – Ты не расстраивайся, что поделаешь, специфика. Не все такие ходоки. В горы часто ходишь?
– Я в горах с рождения. Отец с матерью – геологи, с ними много бывать приходилось. Да по летним лагерям каждый год. В детстве.
– На будущее лето где отдыхать думаешь?
– Не знаю пока, жизнь покажет. А что?
– Я на главной базе начальником спасателей буду. Приезжай. Я тебя на месяц инструктором оформлю. Будешь начинающих наверх водить. Заодно и бабки получишь. У нас неплохо платят.
– Хорошо, посмотрим. Дожить надо.
Подтянулись отстающие. Олег посмотрел на них оценивающе, потом подозвал Виталия: – Вот что, друг. Давай-ка, бери головных и дуй с ними. А я этих дотащу. Что вам мучиться?!
– Я тут раньше не бывал, дороги не знаю, – засомневался Виталька.
– А что тут знать? Идите по-вдоль хребта, у большого боярышника, один он там, тропа раздвоится, одна прямо пойдёт, другая – вниз. Вы вниз и спускайтесь. Там водопад и будет.
Виталька поднял человек десять, Шурсаньки пошли с ними.
Тропа виляла, прилепившись к крутому склону, повторяя все его складки, то выбираясь на пологие, почти равнинные участки, то вдруг зажимаясь в теснине ущелья и прижимаясь к отвесной стенке, откуда и вверх, и вниз срывались многометровые стремнины.
До развилки шли минут двадцать, ещё минут десять спускались в сай. Водопад был великолепный. Вода срывалась с отвесной скалы с двадцатиметровой высоты, билась о небольшой уступ и, разлетаясь мириадами брызг, дождём падала на песчаную площадку внизу. Вокруг дугой зависла четырёхкратная густая и телесная, как будто сделанная из цветного стекла, радуга. Они застыли, поражённые, на верху водопада, понаслаждались неписаной красотой, пофотографировались на фоне этого чуда и спустились вниз.
– Всё, народ, ждём остальных, – Виталька сел на камень, стянул кеды и растёр натруженные ноги. Потом увидел, что Санька рассматривает волдырь на ноге, Шурка тоже склонилась над ней.
– Так, Шурсаньки! Ну-ка показывайте, что тут за беда?
Санька поднялась и, прихрамывая, поковыляла к нему. Шурка помогала ей, подставив плечо.
Виталька усадил её на камень, приподнял ногу, рассмотрел волдырь, вытащил из кармана джинсов перочинный ножичек с множеством лезвий, открыл ножнички и аккуратно срезал отслоившуюся шкурку. Санька дёрнулась и заверещала.
– Терпи, косуля, сейчас Олег придёт, у него аптечка, до конца обработаем. Шурка, дай-ка её кеды.
Он залез в кед рукой, поковырялся там и вытащил сбившуюся в складки стельку. Покачал головой: – Чайник! Кто же так к походам готовится? Как обратно пойдёшь?
Она виновато развела руками. Виталька махнул рукой: – Ладно, не кисни, придумаем что-нибудь! – сбросил с себя джинсы и рубашку и полез под водопадный душ. Вода была холоднючая, да ещё и мелкими брызгами. Остальные тоже стали раздеваться и полезли за ним. Поднялся невообразимый гвалт и визг. Шурка жалобно посмотрела на Саньку, та махнула рукой: – купайся! – потом тоже стянула с себя верхние шмотки и, морщась и прихрамывая, полезла за остальными.
Виталька вылез из-под водопада, улёгся на солнышке на песок. Шурсаньки, тут же облепили его с двух сторон и прижались, дрожа. Вода была очень холодной.
– Что-то есть захотелось! – вздохнул один из туристов, парень лет двадцати пяти, Володька, – а до обеда – пилить и пилить.
– Молчи уж, – вздохнула Катерина, упитанная женщина лет сорока, – надо было хоть хлеба в столовке взять.
– А у меня предложение! – Виталька приподнялся на локоть, раздвинув девиц, – Спички у кого-нибудь есть?
Мужики полезли по карманам.
– Тут одна туристочка, – он показал на Саньку, – всё равно обратно идти не сможет. Не бросать же её на съедение диким зверям! Может, мы лучше её сами съедим? Сейчас зажарим. Целиком.
– Тощая больно! – Катерина встала над ними. Санька действительно была худенькая и маленькая, – Может, лучше другую? – она показала на Шурку. Та была тоже маленькая, но кругленькая и пухленькая.
– Нет, – Витальку понесло, – её нельзя! Их вообще по отдельности нельзя! Они же близняшки! – и в ответ на недоумённый Катеринин взгляд, добавил, – Правда, они совсем не похожи. И живут по разным адресам. И родились в разные месяцы. Да и папы с мамами у них разные, но всё равно! Посмотрите, какие они дружные! И обнимаются совсем одинаково!
Шурка стукнула его по лбу и хотела отодвинуться, но он обхватил её рукой за плечи и прижал к себе: – Грейся!
Наверху послышались голоса, а потом и восхищённые ахи: подошли отставшие. Так же, как и головные, они фотографировались, а спустившись, полезли купаться, наполнив ущелье новым визгом и гвалтом.

VII
На обед вернулись в четвёртом часу. Раненную Саньку перевязали на месте, некудышнюю стельку Виталька сунул в карман: – Дома наладим! – у Олега в рюкзачке оказался и кусок материала для новой.
Виталька снова повёл головную группу, Олег остался с тихоходами. Санька шла мужественно, но за километр до курорта скисла. Ранку саднило и идти было трудно. С вынужденного привала Виталька усадил её себе на плечи и понёс.
– Тебе тяжело же, – пыталась возразить она, но он только махнул рукой: – Ничего, здесь уже вниз. Не бросать же тебя здесь. У нас так не принято.
Чтобы не мотать остальных, он определил вперёд Анатолия, мужика лет сорока пяти, тот шёл очень прилично, а сам с Санькой на плечах пошёл в хвосте. Шурка крутилась рядом и очень их обоих жалела: – Лучше бы я ногу натёрла!
Виталька даже остановился: – Обалдела? Ты же на пуд тяжелее! В могилу меня загнать хочешь?
В столовую ввалились с шумом, не расходясь по коттеджам – уж больно проголодались. Виталька остановился у накрытых специально для них крайних столиков, спустил Саньку на землю и рассмеялся: в дверях раздаточной стояла Люська и смотрела на него очень гневно.
Шурсаньки и Катерина сели с ним за один столик, Люська попыталась, было, сесть туда же, но обслуживающая их Надька выгнала её: – Для тебя здесь ничего не предусмотрено! Уже пообедала!
Всё равно, Люська крутилась рядом и всем своим видом давала понять, особенно Саньке, что Виталька уже не свободный.
Подошли остальные и шуму стало столько, сколько в обычные дни от всей курортной братии не бывало.
Заглянули в столовку Серёга с Павликом, узнали, что туристы вернулись. Шурсаньки как-то поникли – с Виталькой было намного интересней и веселее. Но его сразу после обеда уволокла Люська, не оставив им никаких шансов. Уходя из столовой, Виталька потрепал расстроенную в конец Саньку по щеке и, улыбаясь, сказал: – Не прыгай особенно, золотце, лечи ногу, скоро опять выберемся. Я вам сидеть не дам. Наша жизнь впереди!
На Люськины намёки, что не дурно бы сходить погулять, Виталька сказал, что на сейчас уже нагулялся, и отправился в свой коттедж отдохнуть до ужина. Люська увязалась с ним, села на его кровать в ногах и развлекала чуть не до самого ужина. В коттедже они были вдвоём, остальные хорошо отдохнули и разбежались кто куда. Но Виталька не выказывал никакого желания подлезть к ней с нескромными действиями. Даже когда она просто улеглась рядом с ним. В ответ на её недоумение он просто сказал: – Ну я же не могу раздразнить тебя и ничем не закончить. Как некоторые! А на то, чтобы до конца довести, у меня просто сил нет!
Она фыркнула, разобиделась и ушла. Даже на ужине только один раз мелькнула в дверях раздаточной, и Виталька смог спокойно поесть. За ужином он снова шутил, рассказал, как они чуть не съели Саньку (шибко худая оказалась, зубы пожалели!), и, в конце концов, перепугал Надьку, объявив, что каша невкусная, виновата в этом она, и они будут жаловаться.
Люськиной обиды хватило до танцев. Она объявилась на танцах раньше Витальки, навязалась танцевать вчерашнему мужичку, но когда увидела, что Виталька пригласил на первый танец прихрамывающую Саньку, не выдержала и утащила его с танцплощадки совсем: – Ну их, танцульки эти! Лучше в кино пойдём!
До начала оставалось ещё пол часа, они посидели в беседке перед летним кинозалом. Кругом толпился народ, в беседке тоже сидели люди. Люська просто сидела, прижавшись к нему. Когда открыли двери, она сразу устремилась на последний ряд, даже не потащив его с собой, просто заняла места и ждала, пока он пролезет к ней, стоя и махая ему рукой.
Впрочем, торопилась она зря, вся галёрка была почти свободна, на последних трёх рядах в разных местах сидели шесть-семь парочек, рядов пять перед этими были вообще пустыми.
Пока шёл журнал и подходили опоздавшие, Люська сидела спокойно. Но как только народ расселся и всё успокоилось, она пересела к нему на колени и присосалась к его губам.
"Господи, сумасшедшая, – подумал Виталька, – а Светка, всё-таки права. Ведь я эту Люську ещё позавчера вообще не знал!"
Раньше, чтобы покорить очередную пассию, у него уходили недели, иногда месяцы. А тут – два дня, и эта самая Люська сидит у него на коленях и присосалась так, как будто всю кровь высосать хочет! Да и вчера что устроила! Может, это курортная жизнь так всё ускоряет? Ведь если недели рассусоливать, потом на всё остальное просто времени не останется!
В середине сеанса от парочки, расположившейся по соседству, раздался слабый протестный девчачий стон (У-у-йм!), потом какое-то шебуршение и горячий неразборчивый шёпот. Люська как-то напряглась и заёрзала на Виталькиных коленках.
– Знаешь, почему она так уйкает? – зашептала она ему в ухо.
– Почему? – он прикинулся дураком.
– Он ей до одного местечка добрался, и там дразнит!
– А ты тоже так стонать будешь?
– Почему?
– Ну, я же сейчас тоже туда доберусь! – его слова сопровождались действием. Она задёргалась, сопротивляясь: – Что ты делаешь? Туда нельзя!
– А вчера можно было?
– Вчера мы игрались!
– Правда? А сегодня что?
– Ну… Не знаю.
– Давай и сегодня поиграем. Не взаправду.
Она перестала сопротивляться, только уйкнула в первый момент точно так же, как соседка, и потом дёргалась, и постанывала, когда он добирался до уж очень чувствительных мест. А потом вдруг завелась, напряглась вся, присосалась к нему, прокусив напрочь его губу, дёрнулась пару раз и обмякла. И сидела так до конца сеанса, почти не реагируя на его ласки.
После сеанса они уединились в дальней беседке, целовались, потом она прошептала ему в ухо: – Сделай так же, как в кино.
Виталька тихонько засмеялся, опять довёл её ручкой, но когда попытался сделать что-то и для себя, Люська соскочила с его колен и сказала: – Мне завтра в пол шестого вставать. Пошли уже!
Он проводил её до их коттеджа, она снова залезла в окно, хотя дверь была ещё открыта. В их комнате никого не было – Наташка и Надька ещё гуляли. Он попытался влезть вслед за ней, но она вытолкнула его в лоб: – Дурачок! Поймают же! Ты хочешь, чтобы меня из техникума попёрли?
С непонятным чувством, взведённый до предела, Виталька пошёл к своей резиденции.
По пути его из окна своего коттеджа окликнула Светка.
– Что, Калиостро, не спиться?
– А ты-то чего дома? Где наш астроном? Опять про луну рассказывал?
– Ну его к чёрту! Завёл до не могу и остановился! Сам, что ли, без меня кончил? Твоя-то Золушка где, принц ты наш разнесчастный?!
– Ей вставать рано, работает она завтра.
– А что невесёлый? Или не уломал до сих пор?!
– А!.. – Виталька махнул рукой, – Ты здорово ошиблась!
– Правда? Не думала… Ну, тогда лезь сюда. Вспомним молодость. Шурсаньки ещё гуляют…
Он покачал головой, усмехнулся и полез в окно.

VIII

Виталька перестал беситься – верная Светка принесла успокоение. Они, как продвинутые муж и жена, за день набирались новых впечатлений, вечером заводились до предела тяжёлым флиртом, а ночами разгружали друг дружку до основания. И не ставили друг другу никаких условий, не обременяли никакими обязательствами.
Светка была неутомима, Виталька – тоже. Кроме того они удивительным образом смогли скрывать свои упражнения от всех, даже от товарищей и товарок по отдыху. Ребята считали, что Виталька встречается с Люськой, Шурсаньки – что Светка проводит ночи с Юркой.
Собственно, такое у них уже бывало. Познакомились они на празднование Нового года. Виталька спускался в столовую, где готовился небольшой банкет по поводу праздника. Он только в этом году закончил школу, поступил на заочный и устроился работать в проектный институт, где работали его родители, никого, кроме своих отдельских толком не знал, на сельхозработы его, как студента с вечерним обучением, мать упросила его начальника не посылать, а так он почти ни с кем не общался.
А тут впереди него спускалась незнакомая девушка его возраста, может быть, только немного младше. Виталька почти догнал её, чтобы галантно распахнуть перед ней двери столовой, но она споткнулась на нижней ступеньке – каблук подломился. Он успел подхватить её, и потом они не расставались весь вечер.
Виталька, как настоящий гусар, купил в буфете бутылку шампанского, правда, когда открывал, чуть не половину вылил на стол, уж больно оно оказалось шипучим. Сначала они сидели вдвоём, потом подошла целая компания и парень из его отдела, Костик, тоже работающий с этого года, но уже закончивший институт, побывавший на сельхозработах и перезнакомившийся со всей институтской молодёжью, воскликнул: – О! Светка уже Витальку охмуряет! Что вы тут, как сычи, сидите? Давайте с нами!
Они с удовольствием посидели в общей компании, потом поднялись в клуб и танцевали, а когда пришло время расставаться, она попросила проводить её. Многие ребята и девчонки ехали в её сторону, но она намеренно задержалась, спрятавшись в туалете, и они поехали вдвоём. Он на остатки денег купил ещё одну бутылку шампанского, рассчитался за такси и проводил её до дому, и когда она предложила подняться к нему, естественно, не отказался. Она жила в квартире, в которой устроили общежитие для одиноких институтских работниц, как правило, только устроившихся, молодых и, естественно, не замужних. На Новый Год из всех восьми девчонок, живущих в этой квартире, осталась только она, они были вдвоём, пили шампанское, что-то рассказывали друг другу и когда поздней ночью он собрался уходить (Я не предупредил дома, мама будет волноваться!), она вдруг погрустнела и сказала: – Какой ты неуверенный! Даже не поцеловал меня! Не говоря уж об остальном.
– Я боялся тебя обидеть! – он стушевался, но она поняла, не стала смеяться, а просто сказала: – Спасибо. Но можешь не бояться. Если девушка пригласила парня ночью, когда она одна дома, да ещё после банкета, можно ничего не бояться. Если она не последняя дура, конечно.
Он тогда выложился, как мог, но ей было мало. С каким-то бешенным удовольствием она заводила его снова и снова и приговаривала: – Ты ещё зелёненький, Виталька! Я из тебя сделаю настоящего любовника!
А в начале января они достали путёвки и поехали на две недели в горы кататься на лыжах. Там на турбазе она быстро нашла свободную комнату, они запирались в ней чуть ли не с обеда и продолжали обучение. Она была фантазёрка, не стеснялась, кажется, ничего абсолютно и выдумывала такое, что он потом за всю свою жизнь ни в каких камасутрах не видел.
После горной вылазки они встречались, где только могли, и продолжалось это месяца три.
А потом они надоели друг другу до полусмерти. Виталька, в любом деле прямолинейный и честный, не стал долго рассусоливать, вытащил её как-то на институтскую крышу, где девчонки обычно курили вдали от посторонних глаз, и прямо сказал ей об этом. Светка даже обрадовалась.
– Ты молодец! – сказала она, – Я всё боялась тебе то же самое сказать. Ты такой непредсказуемый, чёрт знает, на что мог бы решиться. Только давай останемся друзьями.
Они остались друзьями. Светка иногда вытаскивала его и делилась своими бедами, Виталька особо ничем не делился, но её выслушивал с удовольствием, иногда давал дельные советы, помогал, когда ей было что-то нужно. О своей близости они не вспоминали никогда. Ни между собой, ни, тем более, с кем-то посторонним. У него это было в крови, она, почему-то, тоже берегла это в себе.
И сейчас они тоже помогали друг другу, как близкие друзья. И то, что это приняло такие формы, ни для него, ни для неё не имело никакого значения.

IX

В воскресенье Виталька назначил турпоход. Люська бурно возмущалась, она в этот день работала. Он клятвенно пообещал ей дня через три организовать ещё один, уже с ней и Наташкой.
Через Олега и увязавшуюся с ними Надьку организовали сухой паёк на обед на всю компанию – уходили на весь день. Пошли только свои: все ребята кроме Юрки, Светка и Шурсаньки, а так же Надька. Олег хотел, было, навязать ему целую группу, но Виталька мягко отказался – случись там чего, кто отвечать будет? А свои его уже немного знают, в случае чего будут слушаться.
Перед выходом он самолично проверил Санькину обувку, заставил её побегать, потом самым внимательным образом рассматривал её ступни, пропуская мимо ушей ядовитые Люськины комментарии – она, конечно же, нашла возможность отвлечься от столовских дел, чтобы проводить их.
Виталька повёл их вверх по бурной горной реке, на берегу которой примостился курорт, до слияния с притоком, тоже большой речкой с удивительной голубой водой, красивыми каскадами, широкими разливами и живописными зелёными рощами по берегам. Шесть лет назад он уже бывал здесь со своими одноклассниками и места знал.
Идти было просто – до места вела проложенная здесь давным-давно горная дорога. Поэтому в цепочку не растягивались, шли парами. Виталька немного вырвался вперёд, Светка шла рядом и старалась не отстать.
– Слушай, Светик-самоцветик! – сказал вдруг Виталька, не сбавляя хода, – Хочешь, я тебе сегодня бесподобную ночь подарю?
– Кто ж такого не хочет? Ты что задумал, Калиостро?
– Охмури Павлика! Отвлеки немного! А то он Саньке надоел до смерти! – Павлик шагал рядом с Санькой, что-то говорил, но она смотрела по сторонам, не слушала.
– Вон тебя куда понесло! – Светка, казалось, даже возмутилась, – Оставь кисоньку в покое, кобелина! Она же девочка совсем, ей ещё семнадцати нет! Тебе меня мало?! Пусть её Павлик охмуряет!
– Дурочка, я как раз этого и боюсь! У него же тестостерон уже из ушей прёт. Испортит девчонку! Слышала бы ты его по вечерам!
– Тестостерон, говоришь, прёт? Может, он и любиться получше тебя может? А если я проверить захочу, не обидишься?
– О, нашла Отелло! Проверяй, сколько влезет!
– Зараза! Хоть бы поиграл в ревность! А после него не побрезгуешь?
– Обалдела? Понадоблюсь – только свисни!
– Умеешь ты баб уговаривать, Казанова!
Светка приотстала, остановилась вдруг и опустилась на одно колено. Когда Санька с Павликом поравнялись с ней, она попросила: – Павлик, помоги пожалуйста. А ты беги, – махнула остановившейся тоже Саньке, – тебе Виталька что-то показать хотел.
Виталька шёл обычным своим широким шагом, Санька чуть не вприпрыжку догнала его: – Ты что-то хотел?
– Я? – он удивлённо вскинул брови, – А! Это не я! Это Светка решила у тебя Павлика отбить! Не возражаешь?
– Правда? – сказала она несколько разочарованно.
Какое-то время они шли молча, потом Санька спросила: – Виталь, а тебе Люська очень нравится?
– Люська? – он рассмеялся, – Ага! Влюблён по уши! Ночами не сплю, стихи сочиняю: "Люся-Люся! Я боюся, что с тобой перелюблюсь я!"
– А ты ей изменить мог бы?
– Изменить? – Виталька даже остановился, – Да что ты, лапочка! Как можно! Чтобы изменить, любить надо. А если не любишь, какая же это измена?
Санька обрадовалась, взяла его руку в свою, они снова двинулись.
– А если любишь, разве изменять можно? – Санька заглянула ему в глаза.
Виталька помолчал, потом тоже посмотрел ей в глаза: – Ты знаешь, Санька, если очень-очень любишь, то тебе никто другой уже и не нужен. Ты своей любовью до конца заполнен, тебе ничего другого не нужно. Даже если у вас кроме поцелуев и нет ничего. Только ведь со временем любви, как это сказать, ну, немного не только духовной начинает хотеться. А фея твоя ненаглядная с комплексами, ей твоих поцелуев хватает, ничего другого она не позволяет! Вот и приходится суррогат искать. Только, ведь разве это измена? Душой-то ты только со своей! И никуда от неё бежать не собираешься!
Санька молчала, переваривала. Потом сказала: – А я бы всё равно никуда ни к кому не отпустила бы! Ни с кем бы ничего не допустила бы! Лучше сама бы всё позволила!
– Ты молодец, – Виталька пожал её руку, – только не все такие смелые. И умные.

X

До слияния дошли часа через два, с полкилометра ещё поднялись по голубому притоку, до впадения в него красивого сая, прорывшего в скалах каньон с отвесными стометровыми стенами и гирляндами ванночек в известняковых скальных глыбах. Остановились в маленькой берёзовой рощице на самом впадении сая, часа два купались, отдыхали, потом пообедали и разбрелись парами. Санька долго смотрела вслед исчезнувшим за излучиной реки Светкой с Павликом, потом махнула рукой.
– Не жалко? – Виталий взял её за руку.
– Кого? Павлика? Совсем нет, – она усмехнулась, – Пусть делает с ним, что хочет! Хоть замучает до смерти!
– А что так? Вы же, вроде, миловались! Он такого понарассказывал!
– Да? Трепло! Надоел! Целоваться лезет, обслюнявит всю, лапает, лезет везде, куда нельзя! Противно!
– Вон оно как?! А ты, значит, ничего не позволила?
– А он уже расхвастался, наверное? Да?
– Да уж! Не молчал.
– Сволочь! Разве так можно? Ничего же не было!
– Да верю, верю я! Не переживай ты так! Мы же видим, кто чего стоит! Ему никто не верит!
– Всё равно обидно! Я его спросила, мог бы он меня километр на плечах тащить? Он знаешь, что ответил? Если бы я всё позволила, и два бы пронёс. А так – зачем?! Козёл паршивый!
– Не расстраивайся, маленькая. Он тебя больше не тронет. Светка не даст! Она если глаз положила – всё, пропал мужик! Пойдём, ещё окунёмся.
Они покупались, Виталька прилёг на камне на берегу, привлёк её, уложил рядом. Приподнялся на локте, свободной рукой погладил волосы, провёл пальчиком по бровям, по носу, над верхней губой. Она захихикала, дёрнула носом: щекотно. Покрутил пальчиком вокруг подбородка, провёл по шее и зашагал пальчиками вниз, между грудок, по животу: топ, топ, топ. Она напряглась, заизвивалась, как змея, потом приподняла голову: – Поцелуй меня! Крепко, крепко!
Он засмеялся: – Не боишься, что я тебя обслюнявлю? Лапать полезу?! И вообще?
Она даже испугалась: – Нет! Ты же не такой! Я же знаю! Я же вижу!
– Не бойся, маленькая! Конечно, не такой! – Виталька покачал головой – обезоружила!
Вечером за ужином Санька бросала на него такие взгляды, что взбешённая Люська грохала тарелками об стол, чуть не разбивая их. И потом, не найдя его на танцах, помчалась в их коттедж, подняла его, уставшего, и утащила смотреть кино. Там, как всегда, уселась к нему на коленки, целовала взасос, но он отвечал так слабо, совсем не стал её гладить, ничего себе не позволил, и она, не досмотрев сеанс, фыркнула и убежала к себе, даже не попросив проводить её.
Когда он проходил мимо Светкиных окон, та окликнула: – Подождёшь, я выйду? – и увидев, что он сомневается, возмутилась, – Кто-то мне знойную ночь обещал! Ты что, Казанова?! Не узнаю! Держи слово! Пашка-то мальчиком оказался! Учить и учить ещё!

XI

В следующее воскресенье Шурсаньки должны были уезжать – срок путёвок заканчивался. Шурка напрополую крутила с Серёгой, правда, ничего лишнего не позволяла и расставание готовилась принять спокойно. Санька, напротив, переживала очень сильно. Виталька не на шутку понравился ей. С Павликом она больше не гуляла. Виталька сбегал с ней от разъярённой Люськи, они гуляли за территорией курорта, потом возвращались, сидели до утра в какой-нибудь беседке, целовались и миловались. Памятуя её испуг, он просто поглаживал слегка её волнистые волосы, и самое большее, что позволял себе – поцеловать её в шейку и грудку над лифчиком, расстегнув пару пуговичек на блузке, отчего она счастливо смеялась.
Люська смотрела на него мегерой, в один из дней, когда была свободна от работы, поймала его днём в его комнате и устроила сцену. Виталька молча слушал её истерику, потом завалил на кровать и облапил. Она еле вырвалась и, ничего не понимающая, убежала к себе.
В четверг вечером после танцев Санька утащила Витальку в самую дальнюю беседку и, когда он нежно целовал её в ямочку под кадыком, вдруг пересела к нему на колени и жарко прошептала в самое ухо: – А ты ещё не везде у меня был!
Виталька сделал удивлённые глаза: – Правда? А давай с трёх раз угадаю, где ещё не был!
Она поддалась на его игру.
Он нежно поцеловал её в губы, слегка раздвинул их языком и проник вовнутрь. Оторвался: – Здесь был.
Потом расстегнул все пуговички на блузке, обнажил совсем грудку из чашечки лифчика и поцеловал самый сосочек. Она затрепетала: так её целовали впервые в жизни. Но он снова оторвался от неё: – Кажется, здесь тоже был!
Поиграв пальчиком с сосочком, он снова поцеловал её в губы и положил руку на бедро. Она вздрогнула и напряглась, он убрал руку, снова поцеловал грудку, обнажил вторую: – Ей же обидно! Подружку целуют, а ей не достаётся!
Санька расслабилась и млела.
Потом он, непрестанно целуя, снова положил руку на бедро и, поглаживая, неторопливо пополз вверх. Она напряглась, сжала ноги, но рука его неумолимо подбиралась к самому-самому. И когда добралась, наконец, он оторвался от её губ и спросил: – Нашёл? Угадал? Здесь я ещё не был?
Санька уже мало что соображала, и когда он вдруг начал горячо целовать её от губок до грудок и обратно, а ручка его проникла в трусики и добралась туда, куда она уж и маму давно не пускала, задрожала, затряслась, напряглась, застонала и затихла, поражённая. Такого с ней ещё не бывало.
Под утро он проводил её до коттеджа, подсадил в открытое окно, куда сам залазил к Светке. А перед этим она крепко расцеловала его и прошептала: – Я бы тебе всё-всё позволила!
В пятницу и субботу Санька не отпускала Витальку ни на минуту. В пятничный вечер, когда стемнело, он перетащил своё одеяло в самую дальнюю палатку и они ночевали там обе последних ночи. В полночь в субботу, уже совсем перед отъездом, она, заведённая до потери соображения, стащила с себя всё и заявила: – Я хочу по-настоящему!
– Санька, золотце моё, – пытался он успокоить её, – ты же девочка! Не надо. Поиграем так!
– Я хочу! – она смотрела совершенно сумасшедшими глазами, – Если ты сейчас не сделаешь это, я утоплюсь! – и, не терпя уже никаких возражений, потащила его на себя. Она даже не вскрикнула от боли, не дрожала, в предчувствии, а просто металась под ним, доведя его до своего состояния. И когда всё кончилось, не отпустила, держала в себе и целовала, целовала…
После обеда к столовой подали автобус. Шурка тут же залезла занимать места, даже не поцеловав на прощание оторопевшего Серёгу. А Санька стояла у автобуса и никак не могла отпустить Виталькины руки. Пожилой шофёр отъезжать не торопился и, пока народ в автобусе не начал роптать, терпел спокойно. Потом вышел, взял её за руку и оторвал от Витальки: – Всё, девонька, поехали! Через две недели в городе встретитесь!
До вечера Виталька лежал на своей кровати, сам не свой. Свободная в этот день Люська даже не попыталась подкатиться к нему – прощание она видела. А вечером после ужина к нему подошла Светка, села на край кровати, погладила по щеке и покачала головой: – Ну, ты даёшь, Казанова! Не сокрушайся ты так! Что такое две недели, в конце концов! Что, жизнь сегодня кончилась, что ли? Идём, мне твой Павлик уже поперёк горла стоит. Я на сегодня в комнате одна осталась, мне твоя помощь нужна. Психофизическая! Я одна с ума сойду. Или ты не друг мне уже?
Ночь для Витальки прошла в таком же тумане, как и остаток дня. Понятливая Светка не старалась утешить его, подставляя себя. Она просто лежала рядом и рассказывала всю свою жизнь. И монотонный её голос к утру принёс, наконец, успокоение. Действительно, что такое две недели? Санька дала ему адрес, номер телефона, взяла его координаты, он даже отсюда может ей позвонить, здесь есть междугородка. А что они не увидятся немного, так это, может, и к лучшему – надо разобраться, что же случилось?
Утром Светка поцеловала его, погладила волосы: – Ну, что? В себя пришёл? А ты, вообще, соображаешь, что мне на две недели нового хахаля искать надо?
В ответ на недоуменный Виталькин взгляд она рассмеялась: – Ты со своей Санькой всё перезабыл уже! Юрка уехал! Павлик с Серёгой тоже! Вчера, вечерним автобусом. Забыл, что ли? Митька твой прочно Наташкой занят. Новых охмурять надо! А я из-за тебя не в форме совсем! Давай-ка, займись делом! Я тебе психическую помощь оказала? Не отбрыкивайся! Теперь ты давай, физическую оказывай! Нечего отлынивать!
– Светка, ты сумасшедшая! – Виталька рассмеялся, но она пихнула его на кровать и прыгнула вслед за ним.

XII

К завтраку они опоздали. Митька сидел за столиком один и ковырялся в каше. Его почему-то обслуживала Наташка. Виталька вскинул глаза: – А ты чего у нас? А Люська где?
– Где, где! В Караганде! Вон она, на четвёртом ряду. С Иркой поменялась. А я ваш столик себе взяла, – она взлохматила Митьке кудри, – чтобы рядом был! А то ещё какая-нибудь Санька найдётся!
– Ну, ну! – Виталька покачал головой.
Курортное братство заметно поредело, половина столиков пустовала, за многими были свободные места – была пересменка. От их развесёлой компании остались только Светка, Виталька и Митька.
Наташка посоветовала Светке перебраться за Виталькин столик: – Чёрт его знает, кого рядом посадят. А тут хоть свои будут. А мы твой номерок сюда перенесём, а отсюда туда уберём. И всё.
Так и сделали.
К обеду они тоже немного опоздали: купались в бассейне. В столовую пришли, как были, Светка – в купальном халате, Виталька – с полотенцем наперевес. За их столиком в одиночестве сидел молодой человек. Вокруг него уже крутилась Наташка. Когда они подошли, она виновато глянула на Митьку и убежала.
Молодой человек встал и представился: – Юра.
Светка прыснула в кулак, Митька рассмеялся: – Как?! – а Виталька картинно усмехнулся: – Юра – это хорошо. Юра – это просто здорово! Юра, а ты про луну умеешь рассказывать? Тебя в какой коттедж определили?
Юра растерялся: – Меня в тринадцатый. А причём тут луна?
– А у нас Светик очень любит про луну слушать! Особенно по ночам. Так, где-то, в пять часиков. Утра, в смысле. Только мы с Митькой в это время спим уже. Так что, к нам с рассказами лучше не приставать!
– Ничего не понимаю! Луна какая-то… Рассказы в пять утра!.. Ничего не понимаю!
– Юрик, не обращайте внимания! Садитесь и кушайте! – Светка как-то засуетилась, усаживаясь рядом с ним на обычное Виталькино место, – А вы… Хватит вам ёрничать, пусть парень поест с дороги.
– Светик, я в шоке! – Виталька развёл руками, – С первой секунды и наповал!
– Молчи, презренный! Много ты понимаешь!
Юра смотрел на них и хлопал глазами. Митька взял его за плечи: – Юра, не бери в голову, я тебе потом объясню. Мы тоже из тринадцатого.
Из-за соседнего столика, где расположились четыре дамы солидного возраста, с бывшего Светкиного места поднялась одна из дам и подошла к ним.
– Юрик, я договорилась, тётя Галя согласна поменяться с тобой местами.
– Ребята, знакомьтесь: это моя тётя – тётя Вера.
Ребята и Светка представились.
– Тёть Вер, я лучше здесь останусь, – он значительно посмотрел на Светку, – Здесь ребята из моего коттеджа. Да и тёте Гале веселее будет с вами обедать. Вы же всё равно рядом.
Виталька снова развёл руки – ну и дела!
Тётя Галя тоже подошла, узнала, в чём дело, глянула весело на Светку, согласно закивала головой и подхватила тётю Веру под руку: – Оставьте их, Верочка! Пусть молодые отдыхают!
– Но я же Грише обещала… – начала та, но тётя Галя засмеялась: – А что, Гриша молодым не был?
Юра тяжело вздохнул, Виталька очень натурально вздохнул вместе с ним. Светка втихаря показала ему кулак из-под стола.
К столику подскочила Наташка, погрузила на поднос пустые тарелки из-под первого: – Я быстро, сейчас второе будет!
– Юрик, а вы танцуете? – Светка смотрела на него как-то особенно.
Виталька не дал ответить: – А кто мне сегодня рок обещал?!
– Что-то я не помню! – парировала Светка.
– Но, но! Не отвертишься! Я уже и Борьку подготовил!
– Ну, Змей Горыныч, погоди у меня! – Светка засмеялась, – Вообще-то, одно другому не мешает. Рок будет в восемь, а танцы в семь начинаются!
– Юра, ты на них внимания не обращай! – сказал Митька, – Они в одном гадюшнике работают, давно дружат и подкалывают друг друга.
Когда они пришли в коттедж после обеда, там сидели два мужика лет по сорок, один – длинный и худющий, другой – ростом с Витальку, но кругленький и абсолютно лысый. Они выдвинули столик из угла на середину, на столике лежала нарезанная колбаса, хлеб, луковица и высилась бутылка водки.
– Семён Петрович, – представился лысый.
– Олег Васильевич, – длинный картинно поклонился, – можно просто Василичем называть.
Ребята тоже представились. Митька, глядя на них, улыбнулся.
– Что? – Петрович рассмеялся, – Пат и Паташон?
Митька смутился.
– Ничего, ничего! – Василич тоже рассмеялся, – Есть предложение продолжить знакомство, – он широким жестом пригласил к столу.
Разлили грамм по пятьдесят. Выпили, налили ещё. От продолжения Виталька отказался: – Я Светке рок обещал. Ещё грохну, убьётся же!
Вечером Виталька на первый танец пригласил Надьку, Светка не давала опомниться Юре. Митька в ожидании появления Наташки пригласил какую-то уж совсем юную девицу, у которой только оттого, что она была на взрослой танцплощадке, уже горели глаза. Когда он пригласил её во второй раз, вмешалась дама лет сорока: – Катя! Тебе не пора спать идти?
Катя возмутилась: – Ну, мама! – станцевала ещё пару танцев и пропала вместе с мамой.
Ровно в восемь часов Борька поставил рок-н-ролл и Светка с Виталькой опять вышли на центр площадки. Рок в их исполнении публика снова встретила на ура. Светка опять уселась на шпагат, и когда, разгорячённая ещё, раскрасневшаяся, предстала перед восхищённым Юрой, Виталька съехидничал: – Светка, погоди! Тебе там мазать нигде ничего не надо? А то я готов!
Она посмотрела на него презрительно: – Без сопливых справимся! – подхватила Юру под руку и не отпускала его до конца вечера.
Люська с Наташкой появились в начале девятого, застали самый конец рока. Наташка тут же захомутала Митьку, Люська демонстративно встала в сторонке, отвечала только на приглашения мужиков лет под сорок и крутилась возле Витальки, которого после рока женщины приглашали сами.
Витальке Люськино кривляние надоело, Светке он сегодня понадобиться не мог, вряд ли новый Юра стал бы ей рассказывать про луну, поэтому, покрутившись до девяти часов, он отправился спать.
В коттедже за накрытым столом сидели Петрович и Юрина тётка. Увидев его, тётя Вера подхватилась: – Виталик, а где Юра?
– Как где? На танцах, конечно! Со Светкой! – удивился Виталька.
– О, Господи! Я же Грише обещала – никаких девочек! Ему учиться надо, а не за девицами бегать!
– Да вы не беспокойтесь, тёть Вер! За какими девицами?! Он теперь в надёжных руках! И если бегать придётся, то не за Светкой, а от неё! Уж если Светка вцепилась, она его ни за что не отпустит! По рукам не пойдёт!
– Господи, что ты говоришь такое?! Она хоть приличная девушка? Ты её знаешь?
– Не волнуйтесь вы, тёть Вер! Я с ней работаю вместе. Давно знаю! – он глянул на Петровича, – Семён Петрович, вас на минуту можно?
Они вышли. Виталька оглянулся, не подслушивает ли тётка, и выдал: – Петрович, тут такое дело! Эту тётку как-то нейтрализовать надо. Юра Светке, подруге моей, понравился очень. Я её больше полугода знаю, а такой ещё никогда не видел! А к нему тётку приставили.
Петрович тряхнул ладонями перед грудью: – Виталик, всё будет тип-топ! Тётка – старая дева, оказывается! Всё в наших руках!
– Тут в девять кино началось, – предложил Виталька, – может, её туда?
– Ерунда это! Не надо никакого кино. Здесь сторож есть?
– Какой сторож? – не понял Виталька.
– Ночной сторож. У которого в любое время суток взять можно.
– Есть, конечно! То есть, это не сторож, а буфетчик. Буфет закрыт, понятно, но, говорят, у него в коттедже всегда запас есть.
– Отлично! Тебя девицы не ждут сейчас? Хотя, раз ты здесь… Вот тебе червонец, пару бутылок принеси. Водки одну и вина хорошего.
– Да у меня есть! Для Светки ничего не жалко!
– Ладно, ладно! Для Светки!.. Тут судьба человека решается, а ему – для Светки! Бери и дуй давай! Не замужем она!
– Я мигом!
Через пять минут Виталька сидел за столом, а Петрович разливал по стаканчикам принесённые напитки. Тётя Вера сидела раскрасневшаяся и какая-то вздрюченная.

XIII

Часов в десять к ним в коттедж заглянула запыхавшаяся Наташка, поманила Витальку пальцем: – Выйди на минуту.
Виталька поднялся, вышел: – Чего тебе?
– Слушай, там к Люське пьяный дурак привязался, помоги, а!
– Где они?
– У танцплощадки были. Она хотела убежать, он держит и не пускает! Митька там, но он один не справится.
До танцплощадки было пол минуты. Люська стояла, прижатая к дереву, пыталась отвязаться от пьяного мужика, ругалась, на чём свет стоит, но это мало помогало. Митька сидел на земле и держался за живот: – Ногой лягнул, сволочь! Больно!
Виталька подбежал, схватил пьяного за плечо: – Жену отпусти, сволочь!
Тот уставился невидящими глазами, лягнул ногой, не попал, Люську отпустил и пошёл на Витальку. Он был здоровенный, но пьяный в драбадан.
– Дуйте отсюда! – Виталька махнул рукой Люське и Наташке, – дуйте отсюда, мы сами!
– Сейчас мы Гену позовём! – Наташка схватила мало что соображающую, насмерть перепуганную Люську и потащила за собой. Гена был местным участковым.
Мужик выкинул вперёд руку, Виталька увернулся, даром, что ещё в школе на самбо ходил, подставил ножку, мужик рухнул на землю, навалился сверху. Со стороны административного корпуса бежали Гена, и курортовские Борька, Серёга и Олег. Мужик пытался подняться, Гена налетел на него, заломил руки за спину и быстро нацепил наручники. Тот замычал что-то нечленораздельное.
– Вот насосался-то! – Гена глянул на Витальку, – Цел? А с Митькой что?
– Он меня ногой в живот! Больно, чёрт. Встать не могу!
– У тебя там разрывов нет? Куда попал-то?
Митька показал на бок внизу живота.
– А с этим что делать? – Виталька пнул барахтающегося мужика.
– А что делать? Сейчас в кутузку запрём, до утра прочухается, протокол составим. Вы утром никуда не убегайте. Не собирались никуда?
– Хотел с утра в горы убежать. Люська на меня злится, надо её проветрить немного.
– Ладно, чуть попозже пойдёте. А Митьку в медпункт давайте. Надо Ольгу поднять. А ты молоток! – Гена пихнул Витальку в бок, – не побоялся на бугая такого пойти!
– Да что там! – Виталька отмахнулся, – он же бухой в дупель!
Утром после завтрака часов до десяти они провели у Гены в дежурке. Мужик прочухался, сидел понурый, ничего не помнил и только смотрел на всех грустными, виноватыми глазами. Его мучило похмелье и ожидание очень неприятных последствий.
Люська с вечера была страшно перепугана, и Виталька просидел около неё всю ночь и успокаивал. Церберша Семёновна на этот раз посмотрела на нарушение сквозь пальцы. В комнате кроме них спала Надька, Наташка осталась в медпункте с Митькой. Ничего серьёзного у него не было, просто сильный ушиб, но курортская врачиха Ольга оставила его у себя под Наташкиным присмотром.
Увидев мужика в Генином кабинете, Люська не выдержала, раскричалась на него так, что Гена даже начал успокаивать: – Тихо, тихо! Разберёмся. Ты пока сядь, а то его от тебя спасать надо будет!
Он сел, положил перед собой чистый лист, поставил дату: – Фамилия? – поднял голову и посмотрел на мужика.
Витальке стало жалко его. Здоровый бугай, видно, что семейный, наверное, и дети есть. Вырвался от забот и не рассчитал немного. А Гена ведь всерьёз протокол составит и загремит мужик на все сто! Хорошо, если простым штрафом отделается и письмом на работу. Он посмотрел на Люську. Та немного успокоилась и смотрела на мужика исподлобья.
– Люськ, а может, простим мужика? Он уж точно больше не будет!
Тот встрепенулся и посмотрел на Витальку с надеждой. Люська сидела, уставившись в пол. Она отошла и ей тоже стало мужика жалко. Гена остановился на имени-отчестве и поднял голову.
– Ген, мы его на поруки возьмём, – Виталька посмотрел на Люську, та еле заметно кивнула. Гена покачал головой: – Заявления, я так понимаю, не будет, – он подождал немного и разорвал начатый лист.
– Тебя зовут-то как? – несмотря на разницу в возрасте, Виталька обращался на "ты", – И коттедж какой?
Мужика трясло, казалось, он готов был расплакаться.
– Из двенадцатого он, – сказал Гена, – Пётр Михалыч. Соловьёв.
– Соседи, значит, – Виталька взял буяна за плечо, – пошли, Михалыч, пока Гена не передумал. Меня тоже Михалычем кличут. Только Виталием.
– Пётр Михалыч, – Гена смотрел на Люську, – ты вечерком зайди. На заметке ты у меня. Чёрт его знает, что у Митьки там.
Тот кивнул головой и Виталька потащил его из милицейской. Люська пошла за ними. У своего коттеджа Михалыч остановился. Виталька посмотрел на его всё ещё трясущийся подбородок, взял под руку: – Вот что, Михалыч. Вы с Люськой дуйте в наш коттедж, мужики, наверное, все там, а я сейчас, – и, глядя на неуверенность Михалыча, поторопил, – Давайте, давайте! Голова, наверное, раскалывается! После вчерашнего-то!
Кроме Петровича и Юры – Митька по-прежнему пребывал в медпункте, Василича носило неизвестно где – в коттедже с ними сидели – тётя Вера, Светка и тётя Галя. Михалыч и Люська представились и сели на свободные стулья. На столе стояла початая бутылка вина. Виталька прибежал буквально через минуту, вытащил из-за пазухи бутылку водки и бухнул на стол.
– Петрович, мы Михалыча на поруки взяли. Он мужик нормальный. Просто расчувствовался немного. Люська-то девонька привлекательная, вот и занесло на повороте. А что она ему в дочки годится, не разобрал спьяну. А это, – он показал на бутылку, – полечиться ему надо. До вечера далеко, немного можно, мне так кажется.
Тётя Вера смотрела на Михалыча исподлобья, не одобряла, тётя Гала – наоборот. Мужик он, действительно, был видный. Светка только покачала головой – Виталька есть Виталька.
Петрович развёл руками: – Ну, раз так, давайте к столу. Михалыч, ты и не завтракал, я думаю? Тут запасы остались кое-какие.
– Так я сейчас принесу, – подхватилась, было, Люська, но её остановили – и так всего хватает.

XIV

После импровизированного второго завтрака Петрович заявил: – Ты, друг Виталий, обещал сегодня водопад показать!
Виталька критически осмотрел всю команду. Петрович с Михалычем выпили почти всю бутылку, сам он только пригубил. Женщины с девчонками и присоединившийся к ним Юра добили литровую бутылку креплённого вина. До водопада было шесть километров по горам, подвыпившим туристам – явно не дойти. А в воскресном походе на устье голубой речки он присмотрел почти у дороги километрах в двух от курорта небольшую рощицу: – Вот туда и пойдём. А на водопад ещё сходим, впереди – десять дней.
По дороге Люська вцепилась в Витальку, как клещ. Она трещала, не замолкая – прорвало. Они шли впереди всей компании. Чуть отстав, шли Петрович с тётей Верой. Он рассказывал что-то весёлое, тётя Вера похохатывала, но всё-таки, нет-нет, оглядывалась назад, где ещё чуть дальше шли Юра со Светкой. Светка тоже болтала без умолку, Юра посмеивался и терпел. Последними шли тётя Галя с Михалычем. Он похмелился, отошёл и оказался очень даже неплохим мужиком, действительно затурканным семьёй и работой и, вырвавшись на свободу, глотнув кислорода, отравившимся им напрочь.
До рощицы шли с пол часа, на месте быстро освоились, обнаружили небольшой пляж на месте впадения в речку небольшого сайка, чуть ниже дороги. Пока Люська с Виталькой организовывали скатерть-самобранку на махонькой полянке посреди рощицы, готовили бутерброды и прочие закуски, остальные шумно окупнулись.
После третьего уже завтрака Виталька вспомнил, что чуть выше по сайку тоже есть небольшой водопад.
– Не такой грандиозный, как тот, куда мы собирались, но всё равно очень красивый!
Петрович тут же загорелся и увлёк за собой слабо сопротивляющуюся тётю Веру.
– Пойдём, пойдём! – шумно уговаривал он, – Будет потом, что ученичкам рассказать! – она была учительницей в школе, – А то просидишь всю смену в коттедже, и водопада даже не увидишь.
С ними никто не пошёл. Михалыч улёгся на песочке на пляжике, тётя Галя тоже легла, положив голову ему на живот и они о чём-то неторопливо беседовали. Люська с Виталькой убирали остатки завтрака с подстилки. Светка, как только скрылись Петрович с тётей Верой, подхватила Юрика и потащила его смотреть какие-то уж очень необычные заросли ежевики чуть дальше по дороге. Компания разбилась на пары.
Стряхнув с подстилки крошки, Виталька расстелил её, смачно потянулся и улёгся пузом кверху. Люська суетилась, зачем-то спустилась к пляжику, тут же вернулась обратно.
– Они там целуются, – натянуто засмеялась она.
Виталька наблюдал за ней из-под прищуриных век и сам толком не знал, чего хочет. С одной стороны помиловаться с Люськой было бы и неплохо. А с другой – ну, заведёт она его до не могу, а Светка, пожалуй, уже не поможет, вон как к Юрику прилипла! Да и воспоминание о Саньке было слишком свежим.
Люська пометалась бесцельно по рощице, как будто искала, сама не зная, что, и всё-таки опустилась на подстилку рядом с Виталькой. Он погладил её по голой коленке, руку не убрал. Она саркастически рассмеялась:
– Что, Казанова? Нет девоньки твоей, и я понадобилась?!
– Люська, золотце! – Виталька похлопал её по коленке, вздохнул, – Ты не обижайся. Не надо себя против Саньки ставить. Вы мне обе очень нравитесь. А выбирать я не умею. И не хочу.
– Что же, мне тебя с ней делить? – возмутилась Люська, – И много у тебя таких Санек?
– Честно? На мой век хватит. У меня сердце большое – на всех хватает! Поровну. Почти поровну.
– Кобель ты, вот что. А я хочу, чтобы я одна была!
– Сделай так, чтобы мне никакая другая не нужна была! И будешь одна. Только… это трудно, Люська. Очень трудно. Многолюб я. И всё новое люблю.
Она вздохнула: – А я тебе уже надоела, да? Быстро что-то!
– Ну что ты, золотце! Когда же ты успела бы надоесть? У нас же ещё и не было ничего по-настоящему то! – Виталька приподнялся на локте, посмотрел ей в глаза: – Ничего ещё не было. Впереди всё!
– Конечно! Поиграешься и бросишь! Что я, мужиков не знаю?
– Люська, солнышко! Я ещё никого никогда не бросал! Меня бросали. Сколько угодно бросали. А я никогда и никого! Не веришь – у Светки спроси. Она знает.
– У Светки? – она задумалась, – Ты со Светкой спал, да?
– Ну, почему сразу спал?!
– Да больно у вас отношения какие-то непонятные. Мы же чувствуем!
– Кто это, мы?
– Кто, кто?! Женщины! Всегда чувствуем. Со Светкой спал, а потом её бросил. А она хочет быть рядом и терпит. Все твои выкрутасы терпит!
– Ишь ты, какую философию развела! Я так думаю, Светку сейчас только Юрик интересует! И я ей рядом вовсе не нужен!
– Юрик сегодня есть, а завтра не будет! А ты всегда есть!
Виталька покачал головой – а ведь, наверное, она правду говорит. Сколько не гуляют они на стороне, а друг к дружке всегда тянутся. Есть в этом что-то такое. Не любовь, конечно. И не дружба обычная, а что-то совсем другое. Названия у этого, только, нет.
Люська потеребила его кудри: – Ты хороший, Виталька. Наверное, даже очень хороший! Только, делить я даже такого хорошего ни с кем не хочу! Мне нужно, чтобы у меня мой был. Только мой, понимаешь? И всего-всего у нас с тобой никогда не будет! Я это только сейчас поняла!
Виталька улыбнулся, снова похлопал её по коленке: – Ты молодец, Люська! Ты даже не знаешь, какая ты молодец! Давай будем просто друзьями. Как со Светкой!
Она усмехнулась: – Как со Светкой у нас не получится!
– Почему? – он очень удивился.
– По-моему, вы со Светкой уж слишком близкие друзья. Я это чувствую. А я же тебе сказала – у нас с тобой никогда всего-всего не будет!
– Даже если тебе будет очень-очень плохо?
– А когда Светке бывает очень-очень плохо, ты её и так успокаиваешь? Тогда всё понятно.
– Что тебе понятно, дурочка?! И что ты уцепилась за эту Светку? Светка сейчас спокойно с Юриком милуется! Нужен я её!
– А завтра Юрик от неё уйдёт и она к тебе прибежит. Успокаиваться! А ведь ты успокоишь! У тебя сердце большое! На всех хватит! И сердобольный какой! Михалыча простил запросто! А ведь не прибеги ты, чёрт его знает, чем бы всё кончилось!
– Михалыч – мужик нормальный. Видно же!
Люська замолчала, потом легла, положив голову ему на живот. Он молча гладил её волосы и с какой-то горечью усмехался про себя – она права на все сто, чёрт возьми! На все сто!
Из каньона со стороны водопадика послышался шум, как будто кабан продирался сквозь заросли барбариса, через минуту оттуда появилась тётя Вера. За ней с торжествующе-непонятной улыбкой на одних губах (вот я какой!) шёл Петрович. Виталька с Люськой подняли головы, дружно прыснули и затряслись в беззвучном хохоте: тётя Вера была какая-то вздрюченная и пунцовая, как помидор. Она проскочила мимо Витальки с Люськой вниз к пляжику и громко заявила: – Михалыч, отвернись. Мне вымыться надо!
– Чёрт тебя несёт! – воскликнула тётя Галя, потом, видно, рассмотрела тётю Веру как следует и засмеялась, – Вымыться? Скажи уж, подмыться!
Тётя Вера ничего не сказала, от воды послышалось плесканье.
– Ты как следует подмывайся, – весело комментировала тётя Галя, – А то понесёшь ещё, что твои ученички скажут?! Незамужняя женщина, ох и будет тебе от них на орехи!
– Галка, заглохни! – возмутилась тётя Вера, – Здесь же детки!
– Да что ты, Верунчик! Очнись! У этих деток уже свои детки должны быть! Ещё чуть-чуть и твой Юрик тебе внучатую племянницу принесёт! Нянчиться будешь! А если от них что-то скрыть хочешь – аккуратнее надо!
– А где Юрик? – тётя Вера появилась на полянке и Виталька с Люськой снова залились хохотом: кеды у неё были перепутаны: левый – на правой ноге, правый – на левой!
– Тёть Вер, а вам так удобно? – отвлёк её мысли Виталька, – Кеды не жмут? – он показал на её ноги. Люська, хохоча, каталась по подстилке.
Тётя Вера чертыхнулась и села переобуваться.
Со стороны ущелья показались Светка с Юриком. Светка сияла ярче солнца в ясный день, а Юрик был какой-то уж очень смущённый.

XV

После обеда Петрович отвёл Витальку в сторону и устроил допрос с пристрастием: – Ну-ка, друг Виталий, колись, куда ты девок по ночам таскаешь?
– В каком смысле? – не понял Виталька.
– Господи, что тут понимать?! Не к нам же мне Веру ночью тащить, в самом деле! Вам всем тоже где-то ночевать надо! Да и у неё в коттедже не разгуляешься! А на травке вроде уже возраст не позволяет. Да и холодно уже по ночам. Просил для Светки комфорт организовать, подсказывай теперь, где и мне его взять!
Виталька врубился и показал ему палатки с кроватями и матрасами. Петрович обрадовался: – Отлично! Только покрывальце прихватить, и полный ажур!
Потом они пошли навестить Митьку. В медпункте кроме верной Наташки сидели Михалыч с тётей Галей. Михалыч, видимо, уже испросил прощения, потому что сидел спокойно, не суетился.
– Тебя когда комиссуют? – поинтересовался Виталька, – Жизнь-то не стоит! Мы с тобой ещё на вершину не ходили!
– Нечего! – встряла вместо него Наташка, – Пусть залечится! Нам и без твоей вершины хорошо!
Митька, улыбаясь, развёл руками – захомутала!
Заглянул Василич: – Ну, ты живой здесь? А где сама?
Петрович с Виталькой переглянулись – про кого это он?
– Сейчас придёт, – засмеялся Митька, – ты посиди, Василич! У нас тут весело!
Через пару минут зашла Ольга, врачиха.
– Так… – она покачала головой, – тебе, больной, между прочим, уже и вставать можно! Так что нечего здесь посиделки устраивать! Вон, рядом беседка есть, там и собирай свой каган! А то грязищи понатащили, за неделю не выгребешь! А у меня уборщиц нет!
– Оленька, ну зачем вы так?! – Василич подхватил её под руку и увлёк из палаты. Петрович кивнул в его сторону и показал большой палец: – О!
С пол часа просидели, поболтали. Петрович поднялся и пошёл искать тётю Веру. Михалыч с тётей Галей тоже распрощались. До ужина было ещё далеко, Люська отдыхала у себя, Виталька побрёл к своему коттеджу, тоже отдохнуть до вечера. По дороге под Светкиными окнами ему встретился Юрик: – Ты Светку не видел?
– А что, здесь нету?
– Н-не знаю…
– Ну, так посмотри! Или позови. Какая недолга?
– Да неудобно как-то. Может, там отдыхают…
– Вот чудак! Светка! Светик, солнышко, выгляни в окошко, посвети немножко! Дай своё лукошко – отвалю горошка!
Выглянула Светка: – Тише вы! Тут бабки мои отдыхают!
– К чёрту бабок! Тут Юрик истомился! А у тебя никакой совести!
– Тише ты, чёрт кудрявый! Сейчас я.
– Ну видишь? А ты тут до вечера торчал бы!
– Да, Виталь! Там тебя гостья дожидается!
– Люська, что ли? Подождёт!
– Почему, Люська? Нет, не Люська. Незнакомка таинственная какая-то. Пришла, на твою кровать улеглась, "Никуда не уйду" – говорит. Я обещал тебя найти.
– Интересные дела! – Виталька в недоумении пошёл в свой коттедж.
Открыл дверь и замер на пороге: на его кровати разлеглась и, улыбаясь, смотрела на него Санька…
До ужина время пролетело в беготне. Санька заявила, что приехала к нему и без него никуда не уедет. Виталька только спросил: – А как же дома?
– Дома я сказала, что договорилась ещё на десять дней. Прямо здесь!
Мысль была дельная, через Олега Виталька обо всём договорился. Её определили в её же коттедж, там оставалось свободное место. Санька обрадовалась – здесь была Светка, с ней они уже подружились. Светка тоже обрадовалась, к ней поселили двух бабок лет за пятьдесят, они говорили только о внуках и о своих болячках и Светке надоели сразу и навсегда.
А вечером Виталька перетащил своё одеяло в ту же самую дальнюю палатку и они стали жить вдвоём.

XVI

Они поднимались по крутому острому гребню. До вершины оставалось километра полтора по прямой и метров триста вверх, ерунда, в общем-то. Погода была великолепная. Глубокое небо, невероятно синее, какое может быть только высоко в горах, висело над ними перевернутой чашей. Далеко под ногами разбегались во все стороны громады горных хребтов. Где-то уж совсем внизу серпантином извивалась, поднимаясь к высокому горизонту и постепенно исчезая в голубой приземной дымке, серебряная лента реки. По зелёным урочищам почти у них под ногами струился вдоль склонов теплый воздух, отчего склоны эти дрожали в лёгком мареве. Неожиданно обретая плоть, воздух густел, и из ничего появлялись вдруг лёгкие облака и, падая вниз, полнели, наливались совершенно неправдоподобной белизной, отрывались от склонов и улетали куда-то в сторону равнины. Где-то высоко щебетала неизвестно как залетевшая сюда невидимая птаха, да в траве вдоль тропинки стрекотали вездесущие кузнечики и прочая насекомая мелочь.
Шлось легко и свободно, усталости почти не было, да и маршрут этот был не таким уж трудным – так, двоечка для начинающих – так что где-нибудь через час они должны были собраться в кучу на вершине, отфотографироваться вволю, прочистить легкие троекратным «ура!» во славу покорителей, оставить записку со своими именами для следующей группы, забрать послание предыдущих бедолаг для отчёта Олегу, и топать вниз к гречневой каше и обязательному компоту.
Виталька рвался наверх всё прошедшее с начала отдыха время и вот только теперь смог сбить группку, получить добро у Олега и пойти на восхождение. Пошли поправившийся, наконец, Митька, Петрович и Юрик. Санька и Светка, естественно, увязались с ними. До вершины оставалось всего ничего. Лишь бы не испортилась погода, в горах такое могло быть.
Виталька хорошо помнил прошлогоднее восхождение. Они дикаря-ми поднимались на самую высокую в ближайших окрестностях вершину, не такой уж трудный трёхтысячник. Повёл всех Володька. Они тогда только-только сдали вступительные экзамены в институт на заочный, перезнакомились и решили таким образом отметить это событие.
Тогда прогноз не обещал ничего серьёзного, так, небольшой дождичек во второй половине дня, никак не сейчас, это Виталька узнал точно. Поэтому чёрная туча, выскочившая из-за очередного ближайшего горизонта, подействовала на него, как хороший удар дубиной.
Туча эта невероятно быстро, как тоже бывает только в горах, закрыла собой всё небо, не оставив ни малейшего просвета, налетел шквальный ветер, сверкнула в отдалении первая молния, прокатился, отдаваясь много-кратным эхом, раскат грома и упали первые, крупные капли дождя.
Володька, шедший впереди, остановился и стал поджидать остальных. Виталька шёл третьим, между ними шла Тоська, позади телепались ещё четверо, замыкал цепочку Боб, его сосед и бывший одноклассник. Так получилось, что они как раз переваливали местное возвышение, очередной зуб, и Тоська оказалась на самой его вершине, выше всех. Тропа становилась скользкой, идти дальше было нельзя. На какую-то минуту Виталька тоже остановился, чтобы оглядеться и решить, где можно переждать бурю.
В общем-то, прятаться здесь было негде. Спуститься куда-либо вниз с гребня было невозможно, одинокие скалы, зубьями торчащие по склонам, были где-то ниже них, да они и не спасали ни от дождя, ни от ветра.
Володька, ведший их группу, турист со стажем и восходитель, совершивший к тому времени уже два восхождения с альпинистами, тоже стоял в нерешительности, не зная, что предпринять. Тоська выпрямилась на верху зуба и в это время полыхнула молния. Тоську она не задела, ударила в нескольких метрах, но Тоська испугалась, не удержалась и скатилась к Виталькиным ногам. Она здорово ушиблась, раскровавила руку и подвернула ногу. Щиколотка тут же распухла.
О том, чтобы подниматься наверх, не могло быть и речи. Володька вернулся обратно, перелез через зуб и присоединился к остальной компании. Стали решать, как быть. Тоська идти не могла. Никаких носилок у них не было, сделать их на месте было не из чего, надо было как-то тащить её на руках. А тут ещё Стасик начал корчить из себя героя, заявил, что всё равно пойдёт наверх. Как это, не дойти каких-нибудь пол часа! Конечно, он просто выпендривался перед Надькой. Но та обозвала его последним придурком и заявила, что даже если он после этого живой останется, она его больше знать не захочет. Стасик надулся, но успокоился.
Ливень продолжался минут двадцать, промочил всех насквозь, вконец расквасил тропу, и когда они тронулись, идти приходилось, осторожно выбирая место для каждого шага. Тоську по очереди несли на плечах, а в самых труднодоступных местах передавали по цепочке. Она держалась мужественно, хотя и очень переживала, что напрягла всех. Часа четыре спускались до границы ливня, а к палаткам подошли, когда уже смеркалось. Нелька и Аллочка, остававшиеся внизу, издёргались в дурных предчувствиях и встретили их, смеясь и плача одновременно. Слава Богу, всё закончилось относительно благополучно.
Только тогда был конец августа, а сейчас – середина июля, погода была гораздо спокойнее.
На вершину вышли усталые и радостные. Санька и Светка веселились, как малолетние дети, они были на вершине впервые, не только на этой, а вообще. Петрович расположил всех кучной группкой и несколько раз сфотографировал, сначала на фоне теснящихся, надвигающихся друг на друга хребтов, потом, в противоположенную сторону, на фоне теряющейся в голубой дымке долины. Пока Петрович снимал панораму, Санька уселась писать послание будущим покорителям, но никак не могла справиться со щенячьим восторгом, рвавшимся из неё, и кроме ахов и ухов в послании ничего не было. Виталька отобрал у неё бумагу и карандаш, переписал их фамилии, поставил дату, подписался "Старший группы Гнатюк В.М. Привет всем."
– И всё? – Санька была разочарована. Он показал ей записку, оставленную группой, побывавшей здесь до них – в ней даже привета не было, восходители – народ сдержанный.

XVII

Последняя неделя отдыха была загружена до предела. Виталька каждый день рвался в горы, они с Санькой облазили все окрестности, даже на противоположенный берег реки переправлялись по канатной переправе и там тоже облазили весь массив.
Олег снова выводил группу к водопаду, Витальку поставил во главе сразу. Санька, естественно, шла рядом. Петрович, Юрик и Светка шли за ними. На этот раз Люська и Наташка были свободны, пошли тоже, в группе отстающих. Митька пошёл с ними, измучился по дороге от медленного и рваного хода, но терпел.
У водопада Люська с грустью смотрела на милующихся у всех на глазах Саньку с Виталькой, но никаких эксцессов с её стороны не было.
После последнего разговора и, особенно, после приезда Саньки, Люська успокоилась. Виталька был не для неё. Ей надо было кого-то более основательного, более приземлённого. Она была очень неглупой девушкой, знала, чего хотела и, хотя Виталька очень нравился ей, оставила его в покое.
Санька же, напротив, прикипела к нему всеми чувствами. Она не отпускала его ни на шаг, на танцах танцевала только с ним, в кино прижималась к его боку, по ночам устраивала настоящие оргии и была ненасытна.
Впервые узнавшая мужчину, она, казалось, за короткие, отведённые им, десять дней хотела перепробовать всё, вечерами пытала Светку насчёт новых поз и способов, чем навлекала на себя праведный гнев соседствующих бабок, и Витальку довела до полного изнеможения.
Светка, глядя на них, посмеивалась, она с Юриком была гораздо бережливее. После похода в горы, когда все разбрелись по своим логовам отдыхать, а Виталька возвращался к себе после доклада Олегу, она шутя перехватила его, выглядывая, как всегда, из своего окошка.
– Ну что, Казанова, заглянешь на минутку? Санька спит, бабок нету, блукают где-то. Вспомним молодость!
Виталька даже не понял, что она шутит.
– Смерти моей хочешь? Тебе, что, Юрика мало?
– Дурак! – возмутилась Светка, – Нужен ты мне… сейчас. Заходи, просто посидим, поделимся.
Они сидели на Светкиной кровати и тихо, чтобы не разбудить уставшую Саньку, разговаривали.
– Ты знаешь, Виталь, – Светка задумчиво крутила вокруг пальцев колечко с ключом от коттеджа, – Юра, он не такой, как все. Он не просто хороший, воспитанный. Он – интеллигентный. По настоящему интеллигентный. Вежливый, славный, замечательный! Ты тоже замечательный, но ведь ты своими шутками и очень обидеть можешь. Вот я к тебе привыкла, и всё равно иногда так поддать хочется! На куски порвать! А Юра, он даже в мыслях ничего такого позволить себе не может! И умный! Знает, чего когда сказать можно, и чем девушку занять!
– Да уж! – посмеялся Виталька, – Про Луну до пяти утра рассказывать не будет!
– Ну, вот! Опять ты! Я же серьёзно! Знаешь, что он мне там, на пикнике, сказал? Когда я его утащила от всех? Я ему сказала, что хочу его. А он говорит, что до свадьбы нельзя. Вот такой старомодный. Еле уговорила! Изнасиловала просто!
– Да уж, Юрик такой растерянный был! Юрик – молодец. Не то что я. Вот кручу с Санькой напрополую, а сам боюсь всё время.
– Ты – и боишься? Чего же?
– Помнишь, как у нас с тобой было? Как мы миловались сто раз на день? А потом надоели друг дружке до полусмерти?! Я всё время боюсь, что с Санькой так же будет!
– А ты не бойся! Через пять дней в город ехать. Там таких возможностей не будет, как здесь. Ещё и скучать будешь! По мне не скучал, что ли?
– Ещё как скучал. Только это уже месяца через два началось. После того, как разбежались.
– То-то! И я, знаешь как, скучала!? Хотела уже на карачках к тебе ползти, на гордость свою наплевать! Хорошо, Борька подвернулся!
Виталька вздохнул: – Вот и я боюсь, подвернётся мне кто-нибудь. Та же Люська! Ведь так и не далась. А ведь через себя перешла! А если бы уступила? Да и я – покоритель, подвернётся какая – не устою!
Санька вдруг подхватилась с кровати и бухнулась ему в колени – она уже несколько минут не спала и всё слышала.
– Виталик, родненький! Не надо никакую Люську! У тебя же я есть, зачем тебе ещё кто-то? Я же всё смогу, всё сделаю! Разобьюсь вдребезги, а всё для тебя сделаю! И не нужна тебе ещё какая-то другая! Совсем не нужна! Я же есть! Вся есть! Вся твоя!
Виталька растерянно гладил её по голове: – Ну что ты, маленькая! Успокойся! Никуда ни к кому я от тебя не убегу, не бойся.
А Светка качала головой и смотрела на Саньку с нежной завистью.

Вместо эпилога

– Гнатюк! – старшина остановил его на подходе к столовой, – Дуй в штаб, тебя зачем-то батя видеть хотел!
– Батя? Что ему надо?
– Дуй, дуй! Мне не докладывают!
Виталька поднялся на второй этаж казармы, где располагался штаб отряда, постучал в дверь полковника Урманцева. Услышав: – Войдите! – во-шёл, доложился: – Товарищ полковник, сержант Гнатюк по вашему приказа-нию явился!
Полковник посмотрел на него поверх очков, со смешком заметил:
– Ты, Гнатюк, когда-нибудь устав выучишь? Через пол года дембель, а ты всё как гражданский.
– Не понял, товарищ полковник!
– Являются девки во сне перед дембелем! А военнослужащие что делают?
– Прибывают, товарищ полковник!
– Ну вот и доложись по форме!
– Есть, доложиться по форме! Товарищ полковник, сержант Гнатюк по вашему приказанию прибыл!
– Ну вот, так-то лучше! Я тебя зачем искал?
– Не могу знать, товарищ полковник! – Виталька стоял, вытянувшись в струнку и вытаращив глаза.
Полковник поглядел на него, приподняв очки на лоб – не издевается ли? Гнатюк на язык был остёр! При случае мог и Швейка из себя разыграть. Старшину, бывало, до белого каления доводил! Каменное лицо Гнатюка ничего не выражало. Урманцев усмехнулся:
– Ну ладно, вольно! Артист! Со мной-то не играй, пожалуйста! Я, всё-таки не старшина! Да и не ваш драмкружок здесь! Понял?
– Так точно, товарищ полковник! Никак нет!
Урманцев снова глянул на него поверх очков: – Что "так точно", что "никак нет"?
– Понял, товарищ полковник, не драмкружок, товарищ полковник!
– Ох и дождёшься ты у меня, Гнатюк! Пойдёшь домой тридцать первого декабря после вечерней поверки! И с чего я тебе сержанта-то присвоил?
– Не могу знать, товарищ полковник!
– Да что ты заладил, товарищ полковник, товарищ полковник! Василий Семёныч меня зовут, знать бы надо!
– Я знаю, товарищ полковник!
– Ну а что же заладил тогда?
– Не имею права, товарищ полковник! Согласно устава!
Урманцев рассмеялся: – Ладно, будет тебе! Посмеялись, и хватит! А то я и вправду разозлюсь! Да хватит тебе тянуться! Я команду "вольно" дал? Дал! Исполняй, как положено!
Виталька ослабил одну ногу, встал по команде ;вольно;.
– Ты вот что, Гнатюк. Собери своих лицедеев, да и ансамбль встряхни, порепетируйте немного ваше последнее. Тут к нам гости приезжают. Сам генерал Малахов будет!
Малахов был командиром дивизии, где служил Виталька.
– Надо в грязь лицом не ударить! Понял?
– Так точно, понял! – Виталька посмотрел на Урманцева участливо, знал, что тот в чём-то перед комдивом провинился, – Да вы не беспокойтесь, Василий Семёныч, мы уж постараемся! Не ударим.
– Ну вот и ладушки!
– Разрешите идти?
– Валяй!
Виталька отдал честь, развернулся.
– Да, постой! Что-то я ещё хотел…
Виталька развернулся, застыл в ожидании.
– А, да! Вот что. Ты к шести часам поднимись сюда, в приёмной подождёшь. Тебя на переговоры вызвали. Родня, наверное. Всё, иди теперь.
До шести часов Виталька терялся в догадках – кому он так срочно понадобился? За все полтора года службы ему звонили всего один раз – братишка собирался жениться и узнавал, не сможет ли он выбраться на свадьбу? В шесть-ноль-ноль явился в штаб.
В шесть-пятнадцать дежурный вызвал его в кабинет, подал телефон-ную трубку: – Разговаривай! – и вышел. Секретов особых у них в стройбате не было, разрешалось разговаривать без посторонних.
– Виталик? – в трубке раздался звонкий Санькин голосок.
– Санька, золотце, привет! У тебя всё в порядке?
– У меня? У меня всё в порядке! Как ты там? Как служится?
– Ты моё последнее письмо получила? Я вернусь через пол года, может даже раньше!
– Я знаю! – Санька замолчала.
– Санька, ты где? Ты меня слышишь? Вот чёрт, связь пропала.
– Я слышу, Виталик! Я слышу! Просто, не знаю, как тебе сказать. Вот готовилась, а теперь не знаю.
– Что сказать? Ты здорова? С тобой всё в порядке?
– Всё в порядке. Только…
– Санька, не тяни! Что случилось? Ты что, замуж собралась, что ли?
Санька ещё помолчала, потом вздохнула: – Ну вот, ты сам и сказал. А я не знала, как тебе сказать такое.
У Витальки засосало под ложечкой – ну вот, и Санька тоже! Даже Санька. Такая вся его Санька!
– Санька, золотце! Это же здорово! Только, что же ты без меня-то! Ещё бы пол годика потерпела – такую свадьбу отгрохали бы!
– Виталик, ты правда не расстраиваешься? Ты меня простишь?
– Санька! Ну что ты, в самом деле! Ты свою жизнь устраиваешь, почему я должен расстраиваться? Это же здорово!
– Ты меня уже не любишь, да? Ты себе другую нашёл?
"Чёрт возьми, – подумал Виталька, – Сама замуж собралась, а меня ревновать вздумала! "
Вслух, однако, сказал совсем другое: – Ну, что ты, Санька?! Какую ещё другую?! Зачем мне другая?
Он вспомнил, как давным-давно, шесть лет назад, когда они только познакомились, она припала к его коленям и в слезах утверждала, что раз у него есть она, Санька, ему никаких других никогда не надо будет!
– Что ты, Санька! Конечно люблю! Потому и радуюсь за тебя! Как же не радоваться? Ты жизнь свою делаешь, как не радоваться. А он тебя стоит? Я его знаю?
– Это мой сокурсник, Костик. Ты его когда-то видел. Мы вместе в кино ходили!
В кино они бывали чуть не со всеми её сокурсниками, Костика он представлял очень плохо.
– Санька, ты молодец! Костик – замечательный парень! Лучше всех! Ты просто молодец!
– Правда? А я боялась тебе сказать… – Санька была совершенно сбита с толку.
– Санька, девочка моя! Не надо бояться правды. Даже если она не очень приятная!
– Виталик, ты меня правда прощаешь? Мы же будем друзьями, правда? Мне без тебя будет очень трудно!
– Санька, не бери в голову! Играйте свадьбу, я был бы с вами, громче всех бы "горько" кричал!
– Спасибо, Виталик! Ты меня очень успокоил! Спасибо тебе за всё!
– Ну что ты, золотце! Это тебе спасибо за то, что ты у меня была. За то, что ты есть вообще!
– Виталик, у меня время кончается! Ещё раз прости меня! Прощаешь?
– Санька, не бери в голову! – в трубке раздались гудки, всё кончилось.
Виталька был не то что бы расстроен, просто было очень грустно. Ведь, практически ни одна не дождалась. Ни одна! И ждать-то всего два года надо было. Правда, Санька ждала не два года. Почти шесть! Но до армии он жениться не собирался. Себя проверял. Да и невест своих тоже.
Утром до выхода на работу он зашёл в штаб, к полковнику.
– Товарищ полковник, разрешите обратиться?!
– Что тебе, Гнатюк? Как переговоры прошли?
– Всё замечательно, товарищ полковник! Можно мне с лицевого счёта
на родину денег отправить?
– Что случилось? Родные все здоровы?
– Родные все здоровы! Просто… Просто моя невеста замуж выходит. Раз уж не могу лично поздравить, хотелось бы хотя бы деньгами.
– Постой! Ты же уже поздравлял невесту месяца три назад! Деньги отправлял! Как же так? Вроде у нас двоемужество запрещено!
– Это другая, товарищ полковник! Разрешите, пожалуйста! Эта – самая-самая!
– Ой, Гнатюк, все они самые-самые! Очень надо?
– Очень, товарищ полковник. Так лучше помнить будет!
– А оно тебе надо? Да Бог с ним! Пиши рапорт, подпишу. Я ведь до своей-то тоже их с десяток переженил!
– Рапорт готов, товарищ полковник! Вот.
– Шустрый ты, Гнатюк. Одобряю!
– Рад стараться, Василий Семёныч!
Они посмотрели друг на друга и понимающе вздохнули.

Ноябрь-декабрь 2010 г.

Восхождение 3. Ганька. Семь дней игры в любовь (фантастика / реализм)

Роман в рассказах

Книга первая
Восхождение

Рассказ третий

Г а н ь к а

Семь дней игры в любовь

I

Из проигрывателя лился медленный блюз. У Ганьки слегка кружилась голова – она выпила немного лишнего. Сегодня был день её рождения, день шестнадцатилетия, она никого не собирала, да и вообще отмечать не думала. Было начало июля, и во дворе почти никого не оставалось. После страшного весеннего землетрясения детей поразвезли по летним лагерям по всей стране, тех, что помладше – по пионерским, а постарше – по спортивным. Но Виталька и Минька, их с Ганькой сосед по дому, бывшие на этот день в наличии, решили сделать Ганьке подарок – Виталька занял у соседки тёти Нины пять рублей, своих, естественно, у него не было, они с Минькой купили пару бутылок недорогого сухого вина, небольшой тортик, средней величины букет цветов и устроили ей сюрприз. Они дождались её появления во дворе, с большой помпой вручили букет, взяли под руки с двух сторон, и пока она не пришла в себя, торжественно ввели в Виталькину квартиру, где ожидал уже накрытый по такому случаю стол.
Ганька ахнула, к такому она была совершенно не готова. Она была одета по-будничному, в лёгкое светло-коричневое платьице в полоску, причёсана так себе, в два гребка, губы по-детски ещё никогда не красила, да и вообще считала себя неуклюжим нескладным подростком и о том, что из, в общем-то, не такого уж и гадкого утёнка сложилась уже в прекрасного лебедя, как-то не думала.
На невольное сравнение с лебедем наводила ещё и её длиннющая шея. Бывало в азарте какой-нибудь игры, когда она делала что-нибудь не так, соседский Сёмка в запале орал на неё: – Ну, ты, жирафа безрогая! Ты что делаешь? – а Минька издевался: – Ганька! Ты у нас не просто длинношеее, а длинношее-е-е-е-е…
Ганька глянула на приготовленный стол, зарделась и заворковала:
– Мальчики, вы чуть-чуть подождите, ладно? Я только на минуточку! Вы без меня не начинайте! Я – на пять минут, и сразу вернусь, ладно?! – и упорхнула.
Конечно, вернулась она не через пять минут, а через добрых тридцать пять, но то, какой она вернулась, простило бы ей и все три часа. Убегала она обычной, хотя и симпатичной, девчонкой-переростком, а вернулась очаровательной девушкой. Она переоделась в праздничное голубое платье, колоколом разлетающееся от её осиной талии, на ноги обула голубые же туфельки-лодочки на каблуках, аккуратно и не густо, что называется, в меру подвела ресницы и подкрасила губы, слегка подрумянила щёчки и даже по прическе успела пройтись самодельной плойкой, которую ей к школьному вечеру из простого паяльника делал сам Виталька, отчего всегда прямые волосы заволнились, и на лбу появилась чёлка-завлекалка.
При её появлении Минька замер с открытым ртом, а Виталька присвистнул, захлопал в ладоши и сделал круговое движение пальцем. Ганька с удовольствием покрутилась, показывая себя со всех сторон, Виталька захлопал ещё громче, а Минька плюхнулся на стул и в восхищении выдохнул: – Фея!
Они танцевали с Виталькой под легкий блюз. Минька убежал за пластинкой с какой-то новой песней Магомаева, и они на какое-то время остались вдвоём. От Ганьки исходил тонкий дурманящий аромат духов, не ″Красной Москвы″, которой обычно душилась Виталькина мать, а каких-то новых. Аромат этот обволакивал, уносил из реальности, пара рюмок лёгкого вина раскрепощала, кроме того, Ганька была так близко и казалась такой доступной, что Виталька в какой-то момент потерял голову. Он долго смотрел в чуть расширенные Ганькины глаза, потом прижал её немного сильнее, чем это разрешал танец, и даже не поцеловал, просто прикоснулся губами к её губам. Ганькины глаза расширились ещё больше, она судорожно и не очень красиво сглотнула, сначала отрицательно замотала головой, потом вдруг прошептала: – Ещё… – и подставила губы.
Виталька целоваться особо не умел, просто прикоснулся губами к её губам, но уже не легко и мимолётно, и прижал её ещё сильнее. А она вдруг засмущалась, зарумянилась, оторвалась от его губ и спряталась, уткнувшись в его плечо, но не отодвинулась, они так и продолжали танцевать, обнявшись.
Скрипнула дверь в прихожей – вернулся Минька с пластинкой – и они спешно отодвинулись друг от друга, но были такие вздрюченные, что Минька, конечно же, всё понял. Понял, но виду не подал. Он поставил принесённую пластинку, подскочил к танцующей парочке и похлопал в ладоши. Ганька глянула на Витальку растерянно. Он улыб-нулся, вздохнул – закон танцующей компании нарушать нельзя! – и с сожалением отпустил её.

II

Вечером они удрали в кино. Удрали от Миньки. Всё последнее время они ходили в кино втроём. Но после случившегося днём Витальке очень захотелось остаться с Ганькой наедине. Она не противилась, и пока Минька ужинал у себя дома, они ушли. И не в ближний летний кинотеатр, в котором Минька их обязательно нашёл бы. Убежали подальше, в кинотеатр за три квартала, тоже в летний, в который раньше и не ходили никогда.
Фильм шёл новый, французский, шёл только второй день, в кассе было полно народу, и на первый сеанс билетов им не досталось. Второй сеанс начинался поздно, и Виталька даже засомневался, а стоит ли брать билеты. Характер Ганькиной матери он хорошо знал. Жила Ганька с матерью вдвоём, отец её давным-давно подался на заработки куда-то в Сибирь, да и сгинул там. А мать держала единственную дочку в пуританской строгости.
Но когда подошла очередь, Виталька решил, что сорок копеек – не такие уж серьёзные деньги. В конце концов, в ближайшие выходные они с друзьями собирались пойти на товарную станцию и за пару дней разгрузить вагон с рисом, или с картошкой. Можно было заработать по десятке на брата, для вчерашнего школьника деньги весьма не малые. И тёте Нине долг вернуть можно было, и ещё Ганьку в кафешку сводить, мороженного поесть. И осталось бы ещё.
Да и продать билеты каким-нибудь припоздавшим бедолагам труда не составляло.
Пока он толкался перед кассой, Ганька ждала его, сидя на парковой скамейке. Когда он подошёл и объяснил ситуацию, она покачала головой: – Это мы когда придём? Мамка ругаться будет! – потом махнула рукой – семь бед – один ответ! Всё равно запах выпитого вина учует. Да и не каждый же день они в кино на последний сеанс ходят! А после того, что случилось днём, ей очень хотелось побыть с Виталькой вдвоём.
Пока ждали начала сеанса, расположились на скамейке в небольшом скверике рядом с кинотеатром. Народу здесь было полно, и, хотя они убежали подальше в глубину скверика, даже на их скамейке расположилась ещё одна средних лет пара. Миловаться в таких условиях было невозможно, и они просто сидели, тесно прижавшись друг к другу.
Минут пятнадцать посидели молча, потом Ганька немного отодвинулась от него и вздохнула: – Слушай, Виталька! Ты же меня не любишь совсем! Зачем же всё это?
– Ну почему же? Ты мне очень нравишься! И всегда нравилась. Тебе со мной плохо?
– Нет, хорошо. Меня ещё никто не целовал. Кроме мамы. Но это же совсем не то, правда?
– Правда, – Виталька повернул её к себе, положил руки на плечи и, не обращая внимания на расположившуюся рядом пару, поцеловал в губы, неумело, но долго и волнительно.
Через пару минут она задохнулась, оторвалась от него, облизала губы и сказала: – Ты целоваться не умеешь!
– Да? – он махнул рукой, – Ничего, научусь! А ты откуда знаешь, как целуются правильно? Тебя же ещё никто не целовал!
– Знаю! – она помолчала, – Я… я читала…
– Теоретик! – он рассмеялся.
– Ну и пусть!
Посидели молча, потом он снова притянул её к себе и поцеловал.
Женщина рядом что-то шепнула мужику, он засмеялся, пару раз кашлянул и укоризненно произнёс: – Молодые люди, вам не кажется, что вы здесь не одни?
Ганька вспыхнула, оторвалась от Витальки, вскочила и потянула его: – Пойдём, погуляем!
– Ну вот! Вспугнул молодых! – женщина тоже рассмеялась.
– Завидно вам, что ли? – буркнул Виталька, поднимаясь, – Целуйтесь тоже, кто вам мешает?!
Они пошли вдоль небольшой аллеи, было слышно, как женщина что-то выговаривает мужику, тот виновато оправдывается. Ганька неожиданно расхохоталась. Виталька недоуменно уставился на неё, но тут же понял и тоже рассмеялся.
Аллея, по которой они прохаживались, была сосем короткая, метров семьдесят. Тут же гуляли и другие ожидающие начала сеанса, которым не хватило места на скамейках. Уже стемнело, вдоль аллеи чёрными великанами больше угадывались, чем виделись платаны, над скамейками жёлтыми светляками горели фонари, выхватывая из тьмы куски сквера. Было довольно шумно, и разговор не клеился. Ганька молчала, про себя переваривая случившееся, а Виталька просто не знал, о чём говорить.
Наконец Ганька остановилась и взяла его за руки.
– Слушай, а как же Тошка? – спросила она, заглядывая ему в глаза.
Тошка была Ганькина одноклассница и соседка по подъезду, и они с Виталькой не просто дружили, об этом знали все во дворе. Малышня даже дразнила их женихом и невестой. Сейчас Тошка отдыхала в спортивном лагере где-то в центральной России.
– А что, Тошка? – Виталька покрепче сжал Ганькины ладошки. Совсем не к месту было сейчас это напоминание, – Её же нет… сейчас.
– Ага. Сейчас нет. А потом приедет! А я тебе, так, развлечение на время, пока её нет!
– Ну, зачем ты так?! – Виталька возмутился вполне искренно, хотя, наверное, она была совершенно права.
– Приедет, ты на меня и не посмотришь даже!
– Ну, вот ещё!
Ганька снова замолчала. Виталька растерялся. Что на такое отвечать, он уже совсем не знал, и только угрюмо молчал. Ганька думала что-то своё, потом безапелляционно заявила: – А я тебя отобью! – и снова замолчала.
Когда они вошли в зал, журнал уже начался. Их места в середине зала были заняты, но Виталька не стал возмущаться и устраивать разборки, а просто повёл Ганьку в конец зала, где ещё оставались свободные места.
Фильм начался с острой любовной сцены, Ганька сидела, напряжённо уставившись на экран, а когда сцена закончилась, неожиданно и еле слышно, так, что Виталька не сразу понял, попросила: – Обними меня!
Он не поверил своим ушам и переспросил: – Что?
Она, уже погромче, твёрдо повторила: – Обними меня!
На ней был лёгкий летний сарафан, не закрывающий плечи, на нём – майка-безрукавка, прикосновение голой кожи обжигало и необычайно волновало. У него перехватило дыхание, она тоже сжалась и притихла. Несколько минут они сидели молча, не шевелясь, каждый по своему переживая остроту момента. Потом она зашевелилась, села поудобнее, и прошептала ему на ухо: – Ты очень неудобно сидишь.
Он вскинул брови: – С тобой? Да я с тобой готов хоть вниз башкой висеть! – но всё-таки тоже сел поудобнее и прижал её крепче. Фильм совсем перестал интересовать его. Её, похоже, тоже.
Сарафан на ней был такой короткий, что не прикрывал даже половины бедра. Её почти обнажённые ноги не давали ему покоя, путали мысли, и он решился. Положил свободную руку к самому обрезу подола. И эта рука, горячая, как раскалённый кусок железа, казалось, прожгла её насквозь. В голове всё перепуталось, и пока рука лежала спокойно, она не трогала её, и даже прикрыла сверху своей ладошкой. Но стоило ему даже не погладить, а только слегка пожать ногу, она тут же убрала его руку и прошептала: – Не надо. И так всё хорошо, – и уже не отпускала руку до конца сеанса. Он сразу успокоился и поцеловал её за ушком. Она затрепетала, вздохнула глубоко и подставила губы.
Когда они вернулись домой, было уже совсем поздно. Ганька сразу убежала доложиться, но через пять минут, получив от матери нагоняй за опоздание, вышла. Ночевали все дворовые дети на улице в палатке. После весеннего землетрясения Виталькина мать, геолог по специальности, выписала на работе большую полевую палатку, поставили её посреди двора, и все ребятишки с удовольствием расположились жить там.
Но спать они пошли далеко не сразу, а направились на скамейку в угол двора и почти до утра просидели там.

III

Следующий день был выходной и Ганька с матерью собрались на базар. Виталька, которого его мать и в ближний магазин с трудом уговаривала сходить, увязался за ними. Ганька конечно поняла, в чём дело, но сделала вид, что поверила в его объяснение, что мать послала на базар и его. Впрочем, когда он только заикнулся дома, что собирается выбраться за продуктами с Ганькиным семейством, мать не только посмотрела на него очень выразительно, но и списочек ему вручила, и денег дала, так что он почти не врал.
А тётя Сима, Ганькина мать, такому помощнику даже обрадовалась – с его помощью можно было привезти с базара больше.
С Ганькой и её матерью Виталька попал на базар впервые. Покупки по материному списку заняли не так уж много времени, а таскаться от прилавка к прилавку и слушать, как тётя Сима торгуется за каждую копейку, ему быстро надоело. Ганьке, похоже, тоже. Скоро она принялась выговаривать матери, та на неё нашумела, а Виталька, чтобы разрядить обстановку, предложил немного отдохнуть. Зайти в кафе и поесть мороженного. Немного денег от покупок у него осталось.
Пока сидели и ели мороженное, Ганька выторговала у матери три рубля и убежала покупать что-то своё. Какое-то время тётя Сима с Виталькой посидели молча, потом тётя Сима посмотрела Витальке в глаза и неожиданно спросила: – Долго, что ли, вчера сидели ещё?
– Где? – не сразу понял Виталька.
– Ну, тебе лучше знать! – Тётя Сима сверлила его глазами, – Ты ей голову не кружи, девчонка она ещё!
– Да что Вы тёть Сим! – Виталька очень натурально возмутился, – Зачем же мне кому-то голову кружить? Да и не умею я!
– Конечно, такая наука сложная! Знаю я вас!
– Да мы же просто в кино сходили! И всё! Мы же часто в кино ходим!
– А вином от неё почему пахло? Рано ей ещё с мужиками вино распивать!
– Да это чуть-чуть, Мы с Минькой ещё днём её с днём рождения поздравили! – Виталька натурально не понимал, к чему такой разговор.
– Да? Может, ты скажешь, что и не целовал её?
Виталька смутился и покраснел, но быстро взял себя в руки: – Да что вы, тёть Сим, я и целоваться-то не умею!
– Ой, голубки, смотрите! Принесёт в подоле – прибью обоих! Рано мне ещё бабкой становиться!
Вот этого у Витальки даже в мыслях не было. Он совсем стушевался и не знал, что сказать. Тётя Сима тоже замолкла.
Вернулась Ганька, довольная и улыбающаяся – купила свою безделушку. Заметила, что Витальке не по себе, но почему, не стала уточнять.
Но вечером, когда после обязательной вечерней истории, которых Виталька знал великое множество и с удовольствием рассказывал для оставшихся в городе дворовых ребят, и они с Виталькой не пошли спать сразу со всеми, а задержались на скамейке, где вчера целовались, она подвинулась к нему ближе, и тоном строгого прокурора спросила: – О чём это вы говорили, что ты такой растерянный был?
– С кем? – не понял Виталька.
– С мамой. Там, на базаре.
– А-а. Она мне наставления давала.
– Какие? – Ганька всерьёз удивилась.
– Как проще её бабушкой сделать, – Виталька вспомнил тон, с каким тётя Сима обещала прибить их обоих, и ему снова стало не по себе.
– Дурак! – Ганька покраснела и отодвинулась от него.
– Не обижайся, – Виталька вытянул ноги, прислонился к штакетнику за скамейкой и закинул руки за голову, – Я ни о чём таком и не думаю даже. Правда-правда!
– А о чём ты думаешь?
– О тебе.
– Я же спрашиваю не о ком, а о чём!
– О том, как мне хорошо с тобой.
– Правда?
– Правда. И ещё о том, что я целоваться не умею. Иди ко мне. Будем учиться.
– Ты думаешь, я хорошая учительница?
– Я же говорю, будем учиться. Вместе!
Она пододвинулась к нему, он положил ладони на её щёки, и поцеловал, долго и горячо. Потом, не отрываясь от её губ, обнял и прижал к себе. Одной рукой он обнимал её за плечи, другой гладил её локоны. Потом она сама перешла на шею и ниже, и вроде случайно задела грудку. Ганька млела и не отреагировала. Тогда Виталька осмелел и уже специально погладил грудку рукой. И тут же пожалел об этом. Ганька оттолкнула его и влепила увесистую затрещину. Но не убежала, а принялась ходить вдоль скамейки, возмущаясь и негодуя: она так ему доверилась, а он тянет руки, куда не положено. Виталька виновато опустил голову и молчал. Ганька тоже замолчала, гнев её быстро иссяк, а уходить спать явно не хотелось.
Наконец Виталька не выдержал и, почёсывая тут же покрасневшую щёку, пробурчал: – Сказала бы, что нельзя, чего драться-то сразу?! И вообще, кто это установил, куда положено, а куда нет!
Ганька засмеялась и снова села рядом, а когда он снова обнял её, на всякий случай перехватила его свободную руку и больше не отпускала её.
В палатку они пошли далеко за полночь, и даже там не разошлись сразу по своим кроватям, а долго стояли у входа и продолжали миловаться.

IV

Утром следующего дня Виталька собрал дворовую детвору от двенадцати до восемнадцати лет из тех, что оставались в городе – набралось одиннадцать ребят и девчонок – и повел их купаться на загородный пруд, благо, жили они недалеко от него. Из более-менее взрослых кроме самого Витальки были только Ганька да Туська, Виталькина ровесница, соседка по подъезду. Она, как и Виталька, только окончила школу и собиралась поступать в ВУЗ, готовилась к вступительным экзаменам, каждый день была занята, но сегодня поддалась общему порыву. Благо, до начала экзаменов оставался почти месяц, можно было немного расслабиться.
Собирались суматошно и не больно быстро. Взрослые в основном были на работе, помогать собраться было некому, а выйти решили на весь день.
До пруда добрались почти без приключений – Витальке только пару раз пришлось прикрикнуть на не к месту разыгравшуюся малышню, мешающую другим пассажирам автобуса, на котором они ехали.
На пляже Виталька быстро искупался и улёгся на песок, приглядывая за резвящейся малышнёй и с удовольствием и каким-то новым интересом наблюдая, как старшие девчонки Туська и Ганька, разоблачаются, и невольно сравнивал их. И высокая худенькая Ганька с ещё не до конца сформировавшейся фигуркой нравилась ему больше пополневшей и вполне оформившейся Туськи. Когда-то давным-давно, ещё в шестом-седьмом классах они с Туськой очень дружили, дружба эта, правда, не в таких острых формах, продолжалась и до сих пор. К Ганьке Виталька всегда относился более ровно, она ему нравилась всегда, но какого-то особого отношения к ней до последнего времени у него не было. Но сейчас он не просто смотрел, а рассматривал её, не очень скрывая своего немного не детского интереса. И это заметила Туська.
Пока все, включая Ганьку, ещё купались, она, окунувшись, вылезла из воды и улеглась на песок рядом с Виталькой и, прищурив глаза, ехидно спросила: – Ну и кто лучше?
– Ты о чём? – не понял Виталька.
– Мозги не крути! Меня не обманешь, – усмехнулась Туська, – Что, я не видела, как ты на нас смотрел?
– Как?
– Как кот на сало! Мартовский!
– Вот ещё, придумала!
– Ну, так кто лучше? Меня ты всю видел. Ганьку тоже?
Виталька приподнялся на локте, уставился на неё, не понимая, куда она гнёт: – Нет, как тебя не видел. Как тебя, я никого не видел. И потом. Когда это было? Сто лет прошло!
– Хочешь снова увидеть? – Туська тоже приподнялась на локте, посмотрела на него иронично, – Облезешь! Думаешь, я всё ещё такая же дура, как в тринадцать лет? И нечего на меня, как кот на сало, смотреть!
– Я и не смотрю, с чего ты взяла? – Виталька снова лёг, – Ты мне нравишься. Но ты же подруга. И соседка. А не моя девушка.
– А Ганька твоя? Твоя, да?
– Не знаю.
– Как это не знаешь? А что же ты ей мозги крутишь?
– Ничего я не кручу! Откуда ты взяла?
– Знаю! Ганька сама рассказывала. Взахлёб. Со всеми подробностями!
– Да? Интересно, и что же она рассказывала?
– Как ты ей в кино под юбку лазил!
– Дура! – Виталька смутился и покраснел. Туська, конечно, подруга, но надо же и меру знать! – Врёшь ты всё! Ничего такого она рассказать не могла! Не было такого.
Конечно, он клал руку Ганьке на бедро, но неужели она о таком раззвонить могла? Да ещё взахлёб! Интересно, чего Туська добивается?
Сразу спросить напрямик у него не получилось, вся ватага вылезла из воды и с шумом располагалась вокруг них. Ганька легла по другую от Туськи сторону: – О чём это вы секретничаете?
– О тебе, о чём же ещё?! – продолжала ехидничать Туська, – Вот, Виталька на тебя насмотреться не может! На голенькую. Купальник не в счёт.
– Трепло! – Виталька поднялся, отряхнул песок и направился в воду.
– Вообще-то, ты тоже не больно разодетая, – отпарировала Ганька.
Между ними улёгся Минька, и они замолчали.
После быстрого обеда – накупавшаяся ребятня в один момент смела всё, что они сообща взяли с собой – они разлеглись загорать на песочке. Рядом расположилась шумная компания незнакомых пацанов, и начала сыпать матюками, не ругаясь, без злобы, для связки слов. Туська и Ганька не обратили на это никакого внимания, а младшие девочки, десятилетние Алёнка, Люська и Машенька, морщились при каждом цветастом обороте и шептались между собой, не возмущаясь прямо, но очень недовольные соседством. У них во дворе, во многом благодаря Витальке, мата не признавали. Виталька поначалу не встревал, но когда один из шкетов начал цветасто расписывать женские прелести, не выдержал: – Эй, орлы! Языки придержите! Тут девочки!
Самый старший из мальчишек, худощавый и длинный, небрежно сплюнул и процедил: – Ничего, потерпят!
Виталька встал и посмотрел на него презрительно: – Ты, жердина, у тебя рост какой?
Тот растерялся: – Метр семьдесят пять, а что?
– Да ничего. Добрая палка выйдет, дерьмо в сортире мешать, если уши обрезать.
Девчонки прыснули.
Парень совсем растерялся. Было видно, что он привык верховодить в своей компании, а тут вдруг такое.
– Дуйте-ка отсюда, пока не схлопотали, – продолжал Виталька, – Отойдите метров на сто и материтесь там, сколько угодно, берег большой!
Ребятишки не стали связываться и действительно отошли и расположились в стороне. Только долговязый ушёл куда-то и вернулся через пол часа.
Дальше день прошёл без приключений и неприятный инцендент забылся. Но когда они собрались домой и все уже отошли, а Виталька задержался на минуту, чтобы посмотреть, всё ли принесённое они забрали, его окружила стайка ребят немного постарше.
– Вам чего? – от создавшейся ситуации Виталька не ждал ничего хорошего. Года три назад он занимался самбо и боксом, и моментально приготовился к обороне. Подошедший ближе всех биток, парень лет шестнадцати, без всяких раздумий нанёс удар справа. Если бы он попал, Витальке пришлось бы туго, замах был мощный. Но Виталька успел отклониться. Удар пришёлся в воздух. Отвечать Виталька не стал, экономил силы. Биток разозлился и ударил слева, тоже во всю свою дурную силу. Виталька снова отклонился, и удар пришёлся по челюсти подвернувшегося другого паренька, тоже собиравшегося ударить. Тот удара не ожидал, отлетел в сторону, упал на песок и вырубился. Биток озверел и начал махать кулаками совершенно без цели. И попал в сумку с эмалированной кружкой и взвыл, схватив другой рукой разбитые в кровь костяшки.
– Кто ещё полезет, буду ломать руки, – прорычал Виталька, в его взгляде сверкнула сталь, когда надо, он мог посмотреть так.
Со стороны спасательной вышки раздалась пронзительная трель – спасатели увидели происходящее. Несколько крепких парней бежали в их сторону.
– Пацаны, ходу! – крикнул один из нападавших, и они вмиг ретировались, оставив на поле боя вырубленного товарища. За ними погнался один из спасателей, но не догнал.
– Я его не трогал, – сказал Виталька подбежавшим парням, – Я просто увернулся.
– Он его правда не трогал, – сказала Ганька, которая всё видела и благоразумно стояла в сторонке.
– Да всё мы видели, – сказал один из парней, видимо главный, – Заявлять будете?
– Да ну их, – Виталька махнул рукой, – Со мной тут детишки, их надо домой в целости и сохранности доставить.
– Жалко, – сказал парень, – Нам эта компания вот где сидит! – он полоснул рукой по горлу, – Жалко.
– Со мной детишки, – повторил Виталька твёрдо.
Когда они сели в автобус, Ганька села рядом с Виталькой и спросила: – Что же ты им не задал? Ты же самбист!
Виталька усмехнулся: – Потому и не задал.
Вечером девчонки помладше наперебой рассказывали родителям, какой Виталька герой, после чего ему строго-настрого запретили водить ребят в такие вылазки.

V

После ужина Виталька уединился на скамейке в углу двора, и стал ждать, когда выйдет Ганька, чтобы снова увести её куда-нибудь. Ганька всё не шла, и долго сидеть одному ему не дали. Минут через двадцать вокруг него начали собираться дворовые ребятишки и потребовали вечернюю сказку. Он и так из-за Ганьки пропустил несколько вечеров. Затевать что-то длинное он не стал, надеясь, что Ганька вот-вот выйдет. Но она не появлялась, и, закончив первую сказку, он начал вторую. А до этого послал Алёнку к Ганьке, узнать, в чём там дело.
На Алёнкин стук вышла тётя Сима: – Тебе что, золотко?
Алёнка растерялась, ожидала появления Ганьки. А что говорить её матери, Виталька не проинструктировал. Она стояла молча, и тётя Сима усмехнулась: – Что, кавалеру не терпится? А сам, что, подойти не смог?
– Он сказку рассказывает… – совсем стушевалась Алёнка.
– Ладно, – снова усмехнулась тётя Сима, – Передай, она попозже выйдет, занята она.
Ганька сидела на кухне и переваривала сказанное матерью. Когда они вернулись с вылазки в парк, мать уже пришла с работы и ждала её. И когда после ужина Ганька, как обычно, собиралась улизнуть, сказала: – Погоди, дочка, нам надо серьёзно поговорить.
Ганька что-либо выслушивать была не настроена, но глядя, как мать нервно меряет комнату шагами, опустилась на стул: – Да, мама?
Мать долго собиралась с мыслями, решая, с чего начать, потом подошла к Ганьке и погладила её по голове. Ласка была такая необычная, последний раз мать так выражала свои чувства лет десять назад, когда с ними ещё жил отец. Ганька удивилась и растерялась.
– Ты стала взрослой, девочка моя, – грустно проговорила мать, – Ты стала взрослой, будь и умной. Я не знаю, насколько далеко у вас зашло с Виталькой, но будь умной.
Ганька хотела что-то сказать, но мать остановила: – Подожди, дай мне сказать, что я думаю. Не знаю, насколько это у вас серьёзно. Думать о семье тебе ещё рановато, а любиться просто так… Виталик, конечно, хороший парень, правильный, но, мне кажется, к отношениям с девушками он относится слишком легко. Не возражай, я лучше вижу. У нас во дворе все знают, ещё недавно, до каникул, он встречался с Тошкой. А сейчас она где-то отдыхает, и он переключился на тебя.
Ганька сидела, опустив голову – мать была права. Да и если бы она сейчас просто пошумела, как бывало обычно, когда Ганька делала что-то не так, Ганька просто пропустила бы всё мимо ушей. Но мать решила поговорить с ней. Это было так необычно, так ново, что Ганька не посмела возражать, да и вообще сказать что-либо в ответ
– И не вздумай отбивать его у Тошки! – продолжала мать, – Счастья это тебе не принесёт. Я тебе никогда не говорила… Твой отец… Ведь я его когда-то отбила у своей лучшей подруги. Да, да, отбила. А теперь у меня нет ни подруги, ни мужа. А Виталька… Приедет его девочка, и он про тебя тут же забудет. Или ещё хуже, будет с обеими крутить. И вы глаза друг дружке повыцарапаете. Думай, дочка.
Ганька сидела, пришибленная. Почти всё, что говорила мать, она сама говорила Витальке в первый вечер дня рождения, когда тот осмелился поцеловать её. Она обдумывала сказанное матерью часа полтора, и так и не решила, чего же хочет она сама. Виталька нравился ей, но безумной любви к нему, такой любви, о которой она мечтала, не было. А мать ещё и подлила масла в огонь: – Раз ты сидишь, раздумываешь тут, значит, никакой любви у вас нет, так, поцелуйчики одни киношные.
Когда Ганька, всё-таки, вышла во двор, Виталька рассказывал уже четвёртую сказку. Она постояла в сторонке, послушала, и, не подходя к скамейке, пошла спать в палатку.
То, что мать не просто поговорила с ней, а напомнила про отца, которого Ганька искренне презирала, подействовало на неё лучше всяких бесед – об отце они с матерью никогда не разговаривали. Уехал он, когда Ганьке было четыре года, фотографий его в доме не было, то ли мать их просто уничтожила, то ли он никогда не фотографировался. И Ганька его плохо представляла. То, что отец бросил их, мать никогда не скрывала, и у Ганьки сложилось вполне определённое к нему отношение. А тут вдруг открылось, что мать не просто вышла за него замуж, а ещё и отбила его у лучшей подруги! И теперь кается в этом. И открытие это в корне поменяло её отношение к Витальке. И отбивать его у Тошки она раздумала.
VI
На следующий день Ганька затеяла генеральную уборку в квартире, затеяла специально, чтобы поменьше встречаться с Виталькой, а заодно и проверить себя. Виталька с утра сидел за учебником, зубрил математику, и этого её действа не заметил. За весь день он только пару раз выглядывал в окно, Ганьку не видел, и снова брался за учебник.
Ганька уборку растянула на весь день, с каким-то даже остервенением выгребая пыль и грязь из всех углов, куда обычно и не доставала. Когда мать пришла с работы, она ещё не закончила, и в квартире был лёгкий кавардак. Вдвоём они быстро расставили вещи по местам и сели ужинать. За ужином мать приглядывалась к ней – как подействовал вчерашний разговор, но ничего не сказала. А после ужина они сели смотреть телевизор и смотрели до темноты.
Когда она вышла, Виталька снова рассказывал обычную вечернюю сказку. Она присела на скамейку, довольно бесцеремонно согнав Миньку, и тоже стала слушать. Увидев её, Виталька прервался на секунду, участливо спросил: – Ганька, ты где пропала, у тебя всё в порядке?
Она только махнула рукой: – Генералила! – он кивнул и продолжил рассказывать.
Ожидая её, Виталька закрутил такой сюжет, что теперь не знал, как поскорее закончить, и поэтому рассказывал ещё почти полчаса, не закончил и перенёс рассказ на завтра. Детишки поднялись и направились в палатку укладываться спать. Ганька тоже встала и пошла со всеми вместе. Виталька удивлённо вскинул брови: – Ганька, ты торопишься?
Она остановилась, посмотрела на него, вздохнула, вернулась и села, но не рядом с ним, а в сторонке. Он посмотрел долгим внимательным взглядом, спросил: – Что случилось, Ганька?
Она долго молчала, не готова она была к разговору, хотя и обдумывала его весь день. Он придвинулся, хотел обнять её, но она мягко убрала его руки: – Не надо, Виталя.
– Почему? – он уже совсем ничего не понимал.
– Не надо, – повторила она, – я устала.
Виталька взял её за плечи, она, было, дёрнулась, хотела высвободиться, но он не отпустил, положил её головой на колени: – Отдыхай, – провёл ладонью по причёске, – Давай, я тебе колыбельную спою.
Она всё-таки высвободилась, села, снова повторила: – Не надо.
– Что случилось, Ганька? Ты сегодня такая… чужая. Что случилось?
Она совсем не хотела говорить об этом: – Ничего. Я просто устала. Пойдём спать.
Виталька ничего не понимал. Когда они пришли в палатку, он хотел поцеловать её перед сном, но она отстранилась и замотала головой.
Улёгшись на свою кровать, он долго не мог заснуть, ворочался и вздыхал. Ганька слышала это, тоже не могла заснуть и репетировала серьёзный разговор, который отложила на завтра. Она никогда и ничего не говорила и, тем более, не делала спонтанно, и хотела подготовиться к Виталькиным доводам и возражениям.
Поднялась она рано, все ещё спали. Не спеша оделась и ушла домой завтракать и заканчивать уборку.
Проснувшись, Виталька, прежде всего, глянул на её кровать и увидел, что её уже нет. Приведя себя в порядок и умывшись под дворовым водопроводом, он хотел уже отправиться к Ганьке домой, чтобы выяснить, наконец, что происходит, но из дома вышла мать с большим списком и деньгами – она вчера получила зарплату, и надо было сходить в магазин. Она вручила список и деньги Витальке и уехала на работу. Откладывать поход в магазин Виталька не стал, но предварительно зашёл к Ганьке. Спросил прямо с порога: – Тебе в магазине ничего не надо?
Идти с Виталькой ей совсем не хотелось. Разговор с ним она так и не продумала, даже не знала, с чего начать. Но её мать тоже получила зарплату и перед уходом на работу оставила ей список с деньгами. Она кивнула, сказала: – Подожди, я сейчас, – быстро собралась и вышла готовая, – Пойдём.
Списки были внушительные, в ближнем магазине всего нужного могло не быть, и они пошли в большой гастроном чуть не за километр от дома. Первое время шли молча, не торопясь. Было уже довольно жарко, а спешить было некуда. Наконец Виталька не выдержал: – Что происходит, Ганька?
Она долго молчала. Отмахнуться, как вчера, было уже невозможно, Виталька всё равно не отстал бы.
– Знаешь, Виталя… Надоело всё это…
– Что? – не понял он.
– Поцелуйчики наши. Я ведь к тебе ничего не чувствую.
Ответ её подействовал на Витальку, как хороший удар кувалдой по макушке.
– Вот как? – только и смог сказать он.
– Не только к тебе, – продолжала Ганька, – Не только к тебе, вообще ни к кому. Пустышка какая-то.
– Ну что ты, Ганька! – воскликнул Виталька, немного приходя в себя, – Какая же ты пустышка? И потом… – он помолчал, соображая, воспримет сейчас Ганька шутку? – И потом, пустышка – тоже вещь нужная. Младенцу рот затыкать.
– Дурак, – она рассмеялась, – Тоже мне, младенец! Я же серьёзно!
– Может, ты ещё не созрела просто? Для чувства? – он говорил совершенно серьёзно, – Так давай я помогу тебе … созреть.
– Ну да, не созрела! Наташка созрела, а я не созрела! – Наташка была её соседка по лестничной площадке, девчонка на год младше её, постоянно в кого-то влюблявшаяся и постоянно выкладывающая ей свои восторги.
– Наташка – порох! – он засмеялся, – А ты спокойная, рассудительная. Ну, так помочь тебе? Созреть?
– Дурак ты! Если яблоко не на ветке созревает, оно потом сгнивает быстро, – она помолчала, – Так что, дай ему созреть, не срывай зелёное!
– Значит, у нас ничего не будет больше?
Она промолчала, они подошли к магазину, и разговор пришлось прервать.
На обратном пути Виталька пытался заговорить снова, но Ганька упорно уводила разговор в сторону, всё, что она хотела сказать, она сказала, и говорить больше было не о чем. И как он ни старался, ничего у него не получилось. Ганька могла быть твёрдой, как камень, и когда это было нужно, настоять на своём. Он это хорошо знал.

VII

Вечером они пошли в кино, в ближний летний кинотеатр, куда ходили обычно чуть ли не через день. Пошли большой компанией, включая Ганьку и Туську. Фильм шел новый, и народу у кассы хватало. В очередь полезли Виталька с Минькой, между собой поставили Саньку, двенадцатилетнего шкета, Виталькиного соседа – во избежание спекуляций больше пяти билетов в одни руки не давали, и чтобы обеспечить всю компанию, приходилось стоять втроём. Девчонки стайкой встали в сторонке и ожидали, пока ребята принесут билеты.
В зале Виталька хотел сесть рядом с Ганькой, чтобы в темноте снова предпринять атаку, но между ними села Туська – Ганька, именно этого со стороны Витальки опасаясь, сама попросила её об этом. Впрочем, Туська много места не занимала, и до Ганьки достать Виталька вполне мог. Что и сделал в самом начале сеанса – протянул руку позади Туськи и погладил Ганьку по плечу. Она поджала губы и негромко сказала: – Руку убери!
Туська сначала не поняла, кому она говорит, её руки лежали на коленях. Но потом обернулась, увидела Виталькину руку у себя за спиной и засмеялась: – Можешь обнять меня! – но на этом не успокоилась, схватила его за руку обеими руками и вокруг шеи потянула к груди. Виталька поспешно выдернул руку, а они обе, и Туська, и Ганька, весело засмеялись. На них зашикали, Виталька руку убрал и больше таких попыток не предпринимал.
После сеанса большая часть ребятни направилась спать – поход в кино исключал вечернюю сказку, было уже слишком поздно. Но скамейку направились только Ганька с Туськой и Виталька с Минькой. С полчаса они обсуждали фильм, потом Туська демонстративно зевнула, сказала: – Спать пора. Мне завтра заниматься! – и прихватив Ганьку под руку, ушла в палатку. Виталька с Минькой тоже задерживаться не стали, и подождав, пока девочки разденутся и улягутся, тоже пришли в палатку.
На следующее утро Виталька отправился домой и сел за учебники. Но ничто не шло в голову, он смотрел на теоремы и ничего не понимал. Не шла из головы и не давала соображать что-либо такая резкая перемена в Ганькином поведении, в её отношении к нему. Он никак не мог понять, какая муха её укусила. Искал и не мог найти, что же он сделал, что сказал не так. Допустить, что после всего она просто поняла, что не любит его, ему не позволяло самолюбие. И он сделал ещё одну попытку.
После вечерней сказки, когда все направились в палатку, он тихо попросил: – Ганька, не торопись.
Она вернулась на скамейку: – Ну что ты ещё хочешь? Мы же всё обсудили ещё позавчера.
– Не всё, – он взял её руку в свои, – Не всё. Скажи, чем я провинился? Что я делаю не так? Просто по-дружески скажи. Я уже ни на что не претендую, просто хочу понять.
Ганька молчала так долго, что он уже не надеялся, что она ответит. Но она всё-таки, ответила.
Высвободив свою руку, она глухо проговорила: – Всё не так. Не ты, а мы всё делаем не так. Ты меня не любишь, и меня совсем не волнуешь. А просто развлекаться, играть в любовь я не хочу. Да и тебе это не нужно. Ладно бы, у тебя никого не было. Ведь есть же! Просто её сейчас здесь нет. А временно замещать кого-то я не хочу и не могу.
Виталька сидел, пришибленный, Ганька была права на все сто.
– Значит всё? – он помолчал, потом сказал, собравшись с мыслями, – Но мы же не будем зверями друг на друга смотреть? – он сдался, – Давай хоть друзьями останемся.
Ганька заметно повеселела: – Ну конечно! Ты же меня не обижал. Просто… немного увлёкся. Если бы тогда, на дне рождения, была другая, ты бы повёл себя так же. Разве не правда?
Виталька промолчал, наверное, и в этом Ганька была права. Она рассуждала совсем по взрослому, и это было удивительно. Просто ему было досадно, что всё так обернулось. Но и разубеждать Ганьку, уверять её в том, чего нет, ему не хотелось. Да и не поверила бы она ему.
– Поздно, пойдём уже спать, – сказала она.
Пару дней он ходил сам не свой и переваривал всё, сказанное Ганькой. А через пару дней приехала Тошка, и вся эта история просто вылетела у него из головы.

Сентябрь 2012 – август 2014

Восхождение 2. Лорхен. Вечерний разговор (Рассказ)

Роман в рассказах

Книга первая
ВОСХОЖДЕНИЕ

Рассказ второй
Л о р х е н
Вечерний разговор

I

Они сидели на укромной скамейке, спрятавшейся в углу двора за домом. Виталька сам установил её года четыре назад вкупе с доброй половиной дворовой детворы. С тех пор они собирались на этой скамейке почти каждый день после школы и допоздна, пока родители не разгонят всех по домам, общались здесь. Здесь Виталька рассказывал мелюзге сказки, которые сочинял на ходу, а ребятне постарше – всякие приключенческие фан-тастические истории – жуткую мешанину из прочитанного и придуманного им самим.
Сегодня небо хмурилось, обещался нудный осенний дождь, поэтому ребят и девчонок помладше разогнали по домам и они остались с Тошкой одни.
Темнело необычно рано, звёзд из-за туч видно не было. Тошка сиде-ла молча, думала о чём-то своём. Молчал и Виталька, исподтишка наблюдая за ней.
Тошка нравилась ему давно, почти со дня, когда они переехали в этот дом четыре года назад, и он в первый раз увидел её. Тогда ему было одиннадцать, а ей – десять. И тогда она нравилась ему чисто по-детски. Сейчас, когда ему было почти шестнадцать, а ей ещё в прошлом декабре исполнилось четырнадцать, чувство это стало острее.
Виталька даже назвал бы это чувство любовью, если бы не был давно, ещё с пятого класса, когда впервые пришёл в новую школу, и безнадёжно влюблён в Анку, свою одноклассницу. А как можно любить одновременно двух девчонок, этого Виталька представить решительно не мог. Поэтому сам себе он установил, что Тошка ему просто нравится. И как девчонка, и как друг. Свой парень, так сказать.
Тошке Виталька тоже нравился, но своих чувств к нему она особо не показывала. Она вообще была себе на уме, своё отношение к кому бы то ни было тщательно скрывала. Дворовые девчонки считали, что она, как самая старшая из них, та ещё задавака. Виталька же думал, что она просто начиталась всяких ерундовых женских романов, представляла себя их героиней и вела себя соответственно.
Тошка сидела, сосредоточенно уставившись в одну точку на земле прямо перед собой, и казалось, не могла решиться на что-то очень для неё важное, потом вдруг встала, прошлась неспешно в угол двора к наглухо запертым воротам, постояла там, вернулась и снова села на скамейку. Виталька молча наблюдал за этими манипуляциями. Никаких особых мыслей не было, просто было приятно, что вот все разошлись, а Тошка не ушла, и они остались здесь вдвоём.
Тошка ещё помолчала, а потом вдруг спросила каким-то странным глухим голосом:
– Слушай, а что говорят, что у тебя есть девушка и что у тебя с ней уже всё было?
– Что всё? – оторопел Виталька.
– Ну… Всё-всё… – Тошка помолчала. – Ну всё, что у мужчины с женщиной бывает.
– Кто это говорит? – Виталька искренно недоумевал. Про то, что у него случилось с совершенно незнакомой всем дворовым девчонкой, с которой он познакомился в автобусе, много раз встречался и у них действительно было "всё-всё", он не рассказывал никому, даже закадычному другу, одно-класснику и соседу Гоге. Только написал обо всем довольно подробно в своем дневнике, который вел тайно от всех. Неужели братишка добрался до дневника и растрезвонил обо всём во дворе? Иначе, откуда ещё могла Тошка что-то узнать про это?
– Ну какая разница, кто говорит? – Тошка смотрела в землю. – Говорят… Так правда или болтают?
Врать не хотелось, отшучиваться – тоже. Всё-таки Тошка – друг, хоть и девчонка.
– Не есть. – Виталька помолчал. Тошка напряжённо ждала. – Не есть. Была.
– Как это, была?
– Как была… Была, а потом уехала. К тётке. В другой город. Насовсем.
Они помолчали. Потом Тошка спросила:
– И у вас было всё-всё?
– Было, – неохотно пробурчал Виталька. Ему этот допрос не нравился.
Тошка долго молчала и Виталька уже думал, что тема исчерпана, но она вдруг сказала совершенно бесцветным голосом:
– Расскажи…
– Что? – не понял Виталька.
– Ну… Как это было.
Виталька помолчал, а потом сказал:
– Слушай, а если бы у тебя такое было и про тебя бы рассказывали, тебе было бы приятно?
– Но она же всё равно уехала, – возразила Тошка. – И потом, ведь я её не знаю, мы никогда не встретимся. А про тебя я трепаться не буду.
Виталька вздохнул. Умная, всё-таки, Тошка, девчонка.
– Ладно, попробую. В общем, мы встретились случайно в автобусе…
– Нет, это я знаю. Ты не понимаешь. Расскажи про самое-самое.
Он понял, помолчал, собираясь с мыслями. Что можно было расска-зать? Про самое-самое…

II

В общем-то, случилось это всё, действительно, совершенно случай-но. Однажды этим летом Виталька ехал в автобусе к знакомому на другой конец города по каким-то своим мальчишим делам и выходил из автобуса впереди очень миленькой девчонки, на которую обратил внимание ещё по пути, этакой пышки, пупсика в красивом светло-голубом в крупный синий горошек пышном коротком платьице, в модных туфельках на высоченном каблуке, со вздёрнутым миниатюрным носиком на румяном круглом личике, с голубыми огромными глазищами и с вьющимися золотистыми локонами, каскадом падающими на покатые плечи.
Девчонка неожиданно споткнулась на ступеньке, охнула и чуть не растянулась перед дверцей автобуса, но Виталька обернулся на её "ох" и успел её подхватить. Она опустилась на ноги, допрыгала на одной ноге до скамейки на остановке и принялась растирать быстро опухающую щиколотку. Виталька опустился рядом, посмотрел на её ногу и со знанием дела произнёс:
– Вывихнула.
Девчонка морщилась от боли и раскисала на глазах.
– Давай я помогу, – сказал Виталька. – Мы в лагере перед походом учились вывихи вправлять. Я умею.
Девчонка подставила ему ногу, он ощупал щиколотку и, стараясь делать всё так, как показывал санинструктор в лагере, одной рукой взял её повыше щиколотки, а другой – за пятку и резко дёрнул. В ноге что-то хрустнуло, девчонка вскрикнула, потом пошевелила ступнёй и сказала:
– Кажется, встало на место. А ты молодец. Домой меня проводишь, а то я не допрыгаю? Я вон в том доме живу, – она показала на дом напротив остановки.
Виталька встал, подставил ей плечо: – Опирайся.
Она повисла у него на плече, он обнял её за талию, и они поковыляли через дорогу.
Она жила на третьем этаже и подниматься было довольно трудно – она уже не просто опиралась на Витальку, а висела на нём, он держал её за всё, за что можно было ухватится, а потом просто поднял на руки и понёс. Она была довольно тяжёлая для своего маленького роста, но Витальке было очень приятно, что он держит её на руках, а она обнимает его за шею и лицо её близко-близко.
В квартире Виталька спросил: – Бинт у тебя есть? Надо тугую повязку сделать.
– Сейчас, – сказала она, – давай я до дивана допрыгаю, а ты на кухне в аптечке посмотри. Там на стенке.
Виталька помог ей допрыгать до дивана, быстро разобрался, где на кухне аптечка, принёс бинт и довольно умело наложил тугую повязку.
– Вообще-то, надо врачу показать, – сказал он веско, закончив бинтовать ногу. – Мало ли чего. Вдруг я что не так сделал.
– Ладно. Вечером мама придёт, на завтра вызовем. Ты чай завари. Умеешь?
– А чё тут уметь? – он хмыкнул, пошёл на кухню и занялся чаем. – Мо-жет, ты есть хочешь? – крикнул он через дверь, – Я могу яичницу пожарить.
– Нет, я маму подожду. А ты, если хочешь, можешь себе сделать. Там яйца в холодильнике. И каша в кастрюле.
– Да нет, спасибо. Я дома обедал.
Он заварил чай, нашёл в шкафчике чашки, сахар, составил всё на поднос и понёс в комнату.
Хозяйка полулежала на диване, вытянув больную ногу вдоль него, а здоровую опустила на пол. От этого юбчонка её задралась и сбоку выглядывали трусики в цветочек. Виталька смутился. Конечно, он не раз видел девчачьи ноги, на пляже или на уроках физкультуры. Но там так было положено, не будешь же, скажем, купаться в платье или в брюках. Или играть в волейбол в сарафане! А сейчас это было случайно, так не должно было быть здесь и сейчас, это было неожиданно и подействовало на Витальку, как хороший хук на ринге.
– Ну что ты встал, как столб?! Поставь пока поднос на стол. Там в моей комнате, – она показала рукой на дверь, – есть маленький столик. Давай его сюда. Будем чай пить.
Она проследила за Виталькиным взглядом и поправила юбчонку.
Виталька очнулся, прошел в ее комнату и огляделся. Комната была небольшая, но в ней было просторно и уютно. У окна стоял письменный стол с приставленным стулом, вдоль одной стенки – узкая деревянная кровать, вдоль другой – платяной и книжный шкафы. У кровати притулился низень-кий столик на колесиках, такой Виталька видел только у дяди Володи, маминого брата, несколько лет работавшего за границей и много чего там перенявшего. На полу был постелен красивый палас, на стенке над кроватью висел коврик. На подоконнике, с краю, стоял какой-то цветок в горшке и сидела, свесив ноги, большущая голубоглазая кукла с золотыми волосами и огромным голубым бантом, очень похожая на хозяйку. Никаких лишних вещей в комнате не было. И разбросанных по комнате шмоток, как у них с братишкой или, скажем, у Тошки, тоже не было.
Виталька прикатил столик в залу и поставил около дивана.
– Поставь сюда поднос и садись, – хозяйка показала место на диване у своих ног. Виталька перенес поднос на столик, налил в чашки чай и притулился на краешке дивана.
– Садись удобнее, я подвинусь. – Девчонка осторожно передвинула больную ногу к спинке. – Вообще-то мы не познакомились. Меня Ларисой зовут. Или Ларой, Лорхен, как хочешь. А тебя?
– Виталиком. – Виталька подвинулся, располагаясь удобнее.
– Ты не торопишься?
– Ну… Не очень. А что?
– Побудешь тут, пока мама придёт? А то мне… прыгать… не очень…
– Ну конечно! – Виталька уже забыл, зачем ехал на этот край города.
Они с удовольствием пили чай и болтали – обо всём на свете, как это обычно бывает, когда дети только что познакомились и понравились друг дружке. Лариса была начитанная и умная, нисколько не задавалась и понравилась Витальке сразу. Чем-то она была похожа на Анку, такая же умная и много знающая, только Анка корчила из себя принцессу и вела себя соответственно, а Лариса казалась очень простой и открытой.
Очень быстро Виталька узнал, что Лариса – его ровесница, перешла, как и он, в девятый класс, что папа у неё, тоже, как и у него – геолог, и сейчас он за границей (ну прямо полное совпадение!) и живут они сейчас вдвоём с мамой; что она любит литературу, только не школьную, обязательную, а вообще, и не любит химию, в основном из-за химички, которая к ней придирается, а историю вообще обожает, и тоже, в основном из-за Леонид Аркадича, историка, потому что он рассказывает не по учебнику, а очень интересно, просто заслушаешься; что она дружит с соседским Сашкой, а настоящих подруг у неё нет, потому что они все вертихвостки и ненадёжные; что она любит Магомаева и Хиля, а Высоцкого не очень понимает, что тётя Тамара, соседка, женщина хорошая, но очень вредная и придира, и ещё много-много интересного из её насыщенной жизни. А когда она сказала, что пишет иногда стихи, и прочитала короткий, всего в три четверостишья, но очень чувственный стишок про весну и про любовь, Виталька совсем расчувствовался и даже прочитал своё, с которым выступал на городском конкурсе юных дарований и даже получил какой-то приз.
Вечером пришла мама и очень удивилась, когда дверь открыл незнакомый ей мальчишка. Ахнула, увидев перебинтованную ногу дочери, но та её быстро успокоила, сказав, что Виталька – молодец, ногу ей сразу вправил, было больно только чуть-чуть, а сейчас не болит совсем, но всё равно назавтра надо вызвать врача, потому что до школы она не допрыгает, а драмкружок и без неё переживёт, но лучше справку сделать, и вообще. Виталька – хороший парень, только живёт в другом конце города. Но это ерунда и он обещал, что будет приезжать, и никакую соседскую тётю Тамару просить не надо, а они всё сделают сами. И папе звонить и беспокоить не надо, потому что всё равно приехать не может и только расстроится, а это всё пустяки, ну полежит недельку дома и всё пройдёт, а туфли на высоких каблуках она всё равно носить будет и вообще, нога подвернулась не из-за каблуков, а совершенно случайно.
Виталька поразился, как много можно сказать одним духом. У него так никогда бы не получилось.
Потом они сидели на диване и снова пили чай. Ларисина мама, её звали тётя Валя, угощала вкусным клубничным вареньем и ненавязчиво расспрашивала Витальку о его жизни. Она посмеялась совпадению, что его папа тоже геолог и тоже сейчас работает за границей, посетовала, что ей, как и Виталькиной маме, приходится часто ездить в командировки и оставлять Ларочку на тётю Тамару (Витальку с братишкой мама оставляла на соседку тётю Нину, но та ребятам доверяла и не очень докучала и они, в основном были на самовоспитании).
Домой Виталька попал часов в девять вечера. В голове была каша, задуманное дело он не сделал, до знакомого так и не доехал. Но зато в его жизни появилась Лариса, Лорхен, Лара, Ларочка, ей было больно и плохо и о ней надо было заботиться.
Правда, Виталька не помнил, чтобы обещал приезжать и ухаживать за ней, но когда она про это сказала матери, решил про себя, что так и будет.

III

Утром, чуть поднявшись и испросив у матери рубль на транспорт-ные расходы и обед, он отправился через весь город к Ларисе. В автобусе он, может быть, впервые ощутил, как медленно может тянуться время, насчитал восемьдесят семь девяток в номерах встречных машин и обглодал по дороге все ногти, влетел на третий этаж, как на крыльях и только нажал на кнопку звонка, как дверь тут же открылась. Как будто она стояла за дверью и ждала. Ждала его.
– Ты пришёл? – Как будто он мог не прийти! – Привет, проходи! – она посторонилась, пропуская его.
– Привет! – он по-мальчишечьи протянул ей руку. – Как твоя нога?
– Уже лучше. Но пока прыгаю. Наступать больно, я пробовала.
– Давай я помогу. – Виталька, как давеча, подставил плечо.
Она опёрлось на него, и он помог ей допрыгать до дивана в комнате.
– Садись, – предложила она, располагаясь на диване и снова вытягивая больную ногу вдоль него. Виталька глянул на неё и не удержался – рассмеялся. Он только сейчас обратил внимание на то, как она была одета. На ней была пронзительно-зелёная тонкая маечка на голое тело и совершенно невообразимые широченные пожарно-красные шорты, доходившие ей до середины бедра.
– Ты чего? – она было нахмурилась, но тут же рассмеялась и пояс-нила: – Это мне дядька Сёмка из-за границы привёз. Папин друг, они вместе работают. Ты не думай, я это только дома надеваю. Когда только свои.
"Ого! – подумал Виталька, – я уже свой, получается. Быстро, однако!"
– Да нет, всё нормально, – сказал он вслух. – В конце концов, каждый одевается…
– В меру своей глупости! – закончила за него Лариса. – Но ты не беспокойся. Я не последняя дура. И как выгляжу – знаю. Просто иногда хочется…
– Повыпендриваться! – Виталька снова рассмеялся.
– Ну, если тебе не нравится, я переоденусь.
– Да ладно! Не обращай на меня внимания.
– А ты – на меня.
– Ну, это будет трудно. И потом, я ведь приехал о тебе заботиться. А если я не буду обращать на тебя внимания, какая же это будет забота?
– Да я не в том смысле. Не обращай внимания на мой прикид.
– На что? – не понял Виталька. Слова "прикид" он тогда ещё не знал.
– Ну, на одежду мою.
– Ладно, проехали. Ты кушала?
– Ты не беспокойся. Мы с мамой позавтракали. Мама вызвала врача, после часа будет.
– Хорошо.
– В общем-то, мне ничего не надо.
Виталька даже растерялся. Он думал, что за больной надо будет ухаживать, надо будет что-то делать, может, накормить, в магазин сбегать, или, там, в аптеку, а получается, ничего и не нужно.
– Тогда… может, я поеду?.. – Виталька откровенно расстроился.
– Нет, нет, что ты!? Очень хорошо, что ты приехал. Я бы тут одна со скуки сдохла! Хочешь мои марки посмотреть? Или ты торопишься?
– Нет. В смысле, не тороплюсь. А марки какие?
– Ой, у меня очень много! Целых три альбома! Я давно собираю. Начала, ещё когда совсем маленькая была. Там, в детской, в столе, в правом верхнем ящике посмотри.
Виталька прошёл в Ларисину комнату, открыл верхний ящик. Аль-бомы лежали под несколькими общими тетрадками, Виталька аккуратно вытащил тетрадки, потом альбомы, потом положил тетрадки на место и собрался нести альбомы в гостиную, но Лариса вдруг крикнула:
– Подожди! Здесь темно, положи альбомы, помоги мне перебраться.
Он помог ей допрыгать в детскую, она уселась за стол и приказала: – Принеси стул, садись. Я тебе сейчас всё расскажу. Ты марки собирал когда-нибудь? У тебя какие были?
Виталька марками увлекался года два назад, собрал два кляссера, потом к этому делу охладел, коллекция потихоньку расползлась по друзьям, и у него почти ничего не осталось. У Ларисы всё было по-другому. Марками она занималась всерьёз, про каждую серию рассказывала целую историю, некоторыми откровенно хвасталась, говорила, какие они редкие и дорогие. Рассказывала она живо и подробно, слушать её было необычайно интересно, и они не заметили, как прошло пол дня.

IV

В прихожей зазвонил звонок, Виталька подхватился бежать открывать.
– Это, наверное, докторша, – почему-то испугалась Лариса. – Давай я лягу на кровать, а то неудобно – докторша пришла, а я вроде бы и не больная.
Виталька помог ей перебраться на кровать, поправил подушку и пошёл открывать дверь.
– Так, – прогудела неожиданным полубасом врачиха, когда Виталька открыл дверь. – Где здесь больной… – она поглядела в блокнотик, – Зайцева Лариса Васильевна, пятнадцати лет?
– Эт-то там… – немного растерянно показал Виталька на дверь детской.
– А вы, стало быть?..
– Ну… Я за ней ухаживаю…
– Ага. Ухажёр, значит. Ну, ведите, ухажёр.
Лариса хихикнула. Виталька совсем стушевался.
– Та-ак. Больной слаботранспортабельный. Что эт ты, милая, так вырядилась? – Лариса весело оскаблилась. – Ухажёра на наличие мозгов проверяешь? Или свои растеряла? Ну, рассказывай, дорогуша, как ты до такой жизни докатилась?
Лариса разулыбалась. Видно, врачиха была хорошая знакомая.
– В общем, тёть Шур, это было так: я выходила из автобуса…– она подробно, не упуская никаких мелочей, рассказала, как было дело. Тётя Шура посмеивалась и вставляла короткие реплики: "Ну, милая, я и в свои сорок на каблуках еле хожу", "Так ухажёр-то новоиспечённый, оказывается! То-то, я думаю: кто это мне дверь-то отворяет!" и тому подобное. Когда Лариса дошла до того, как Виталька поставил её ногу на место, – она так и выразилась: "поставил мою ногу на место" – тётя Шура подняла очки на лоб и одобрительно посмотрела на Витальку из-под очков. Тот скромно сидел на стуле, смущённо улыбался и слушал.
Выслушав Ларису до конца – видно, терпеливая была врачиха, ко всяким излияниям привыкла – тётя Шура осмотрела ногу, покрутила её так и эдак, отчего Лариса поморщилась, видно, пока всё-таки было больно, пока-чала головой, вздохнула и пренебрежительно сказала:
– Да… Ногу оттяпать придётся… Наверное… Вот по сих, – она провела рукой посередине бедра.
Виталька побледнел, а Лариса смотрела на тётю Шуру, раскрыв рот.
– Ладно, может и оставим… Рот то закрой, кишки простудишь, лечи тебя потом. Да… Симулянтка ты, подруга. С такими травмами – на Эверест ходют…
– Так ведь больно же… – то ли обрадовалась, то ли растерялась и принялась оправдываться Лариса.
– Ну, Бог с тобой. Денька два-три похалтурь. А там видно будет. У тебя каникулы, справку, я понимаю, тебе не надо?
Лариса потупилась: – Я вчера драмкружок пропустила. А у нас Циля Романовна. Она же знаете какая?!
– Да уж, Цилечка – молодец! "Ты можешь заболеть, захандрить, по-пасть под автобус, даже умереть, но на спектакль явиться обязана!" – процитировала она неизвестную Витальке руководительницу драмкружка. – Чёрт с тобой, крестница, медовый месяц я вам, молодым, не обещаю, а недельку – ладно уж. – Она села за стол выписывать справку.
Лариса вскочила с кровати, пропрыгала к ней на одной ноге, крепко обняла и поцеловала в щёку.
– Ладно, ладно! Распрыгалась! Доведёшь ты меня до нехорошего! Ладно бы от школы освобождаться! А то – от Цили-то! Нешто надоела?
– Нет, почему? С ней интересно. Только ведь больно же.
– Ну, так пусть ухажёр провожает. Идти не можешь – пусть на руках несёт. Привыкает.
– Так далеко же. Три остановки. А я тяжёлая!
– Да уж. Гов… – она осеклась, посмотрела на Витальку поверх очков и продолжила: – Ерунды в тебе всякой хватает. В общем, через недельку – ко мне в кабинет. Сама придёшь. На своих двоих. Вот тебе рецепт, пусть ухажёр в аптеку сбегает. А справку не надо. Я Цилю сегодня сама увижу, скажу. Ты там не заглавную роль играешь?
– Заглавную. Только спектакль будет в сентябре, ещё времени много.
– Та-ак! – тётя Шура снова посмотрела на Витальку из под очков и вручила ему рецепт. – Пойдёшь сейчас со мной, мне в сторону аптеки идти. Купишь мазь, мазать два раза в день, утром и вечером, щиколотку, где вывих был. Всю ногу не обязательно.
Виталька покраснел.
– Что сидишь, собирайся. – Тётя Шура чмокнула Ларису в щёку и пошла в прихожую, сказав напоследок: – А ты ногу разрабатывай помаленьку. Да не лежи постоянно, жиром зарастёшь, мальчики любить не будут! Ухажёр, вот, любить не будет. И шмотки переодень! Не позорься!
Виталька, немного ошарашенный этой, в общем-то, трепотнёй, впри-прыжку помчался за ней.
На улице тётя Шура хлопнула себя по лбу: – Чёрт побери, деньги-то не взяли!
– У меня есть, – Виталька покраснел. От рубля у него оставалось ещё девяносто копеек, правда, сколько стоит мазь, он не знал.
– Ладно, понатратишься ещё. Фрейлин Лорхен – та ещё транжира! Я мазь возьму, а с Валентиной мы потом расквитаемся. Ты Ларку правда только второй день знаешь?
– Да. – Виталька даже удивился. Казалось, он знал Ларису всю жизнь.
– Ты с ней поосторожней.
– А что? – не понял Виталька.
– Заводная она. Сластёна. Во всём. С детства. И дурочка ещё. Ну, не маленький уже, понимать должен! И то сказать – на самовоспитании. Отца почти не видит. Да и мать вся в работе. Так что думай.
Виталька пожал плечами. Он ничего не понял, но подумал: "Мы тоже на самовоспитании, и ничего. Живём же."
– Тёть Шур, а что она любит? – спросил он вместо ответа.
– Кто, Ларка? Да всё она любит. Жить она любит. Нравиться она лю-бит. Любить она любит. Читать, рисовать, стишки писать. Много чего она любит. А что?
– Да как-то приходить с пустыми руками…
– А, вон ты об чём… Цветы все женщины любят. Тебе сколько? Пятнадцать? Понимать уже пора.
В аптеке тётя Шура затребовала оскалиновую мазь, на месте пресекла робкую попытку Витальки рассчитаться за неё, он забрал мазь, попрощался и направился обратно.
Пока он ходил, Лариса успела переодеться – теперь на ней была голубая лёгкая майка, тоже на голое тело и коротенькие обтягивающие шортики из джинсовой ткани – фирменный знак тех немногих детей, чьи родители успели поработать за границей. Смотрелась она сногсшибательно, Виталька даже присвистнул.
– Что, так лучше? – она ревниво осмотрела себя в трюмо, стоявшем в прихожей, и уже не дожидаясь приглашения, опёрлась на Виталькино плечо.
Потом они снова смотрели марки, обедали, сидели и болтали, время до вечера прошло незаметно.
Ларисина мама, которой открыл дверь, конечно, снова Виталька, встретила его, как доброго старого друга, весь вечер провела с ними, и только когда он уже собрался домой, спросила, не волнуется ли его мама, когда он так поздно едет через весь город. Виталька беспечно махнул рукой и распрощался.

V

На следующий день – мать снова расщедрилась на целый рубль, хотя он и не просил об этом – перед тем, как подняться к Ларисе, Виталька дошёл до ближайшего скверика и купил на целый рубль небольшой букетик цветов. Он покупал цветы впервые в жизни, никогда ещё никому, даже матери на Восьмое марта, цветов не дарил и понятно, дарить их не умел и страшно переживал, так как совершенно не знал, как отнесётся к подарку Лариса.
Анка, скажем, приняла бы такой подарок, как должное, хотя и по-гнала бы сестрёнку Татку за вазой, потом за водой, потом ещё за чем-нибудь абсолютно не нужным и уже потом значительно посмотрела бы на дарителя и очень веско, совсем, как её мама, сказала бы: – Это ты молодец, это ты здорово придумал.
А Тошка просто бросила бы букет на тумбочку в прихожей и занялась бы с тем же дарителем каким-нибудь, как ей кажется, важным делом.
А вот Лариса…
Лариса приняла цветы с восторгом. Когда Виталька неумело протя-нул букет и буркнул: – Это тебе… – она диковато посмотрела на него, бук-вально выхватила букет, отчаянно хромая, вприпрыжку проскакала в комна-ту, схватила вазу из серванта и запрыгала на кухню. На Виталькино: – Давай я помогу! – крикнула: – Ладно, ладно! – и проскакала в свою комнату. Там она поставила букет на середину стола, долго расправляла цветы, видно, место для букета ей не понравилось, она подвинула его на угол. Тоже не понравилось, снова передвинула на середину. Поправила цветы в вазе. Посмотрела на Витальку – так хорошо? Нет? – и, слегка раздвинув занавески, переставила букет на подоконник между горшком с фикусом и куклой и встала рядом, маленькая золотовласая, голубоглазая фея из волшебной сказки. Потом подскочила к стоящему у порога Витальке, поднялась на цыпочки и чмокнула его в щёку. Виталька был сражён. Он стоял столбом, боясь пошевелиться – до этого его целовали только мама да родные тётки. Да ещё чокнутые соседки, Таська с Туськой учились на нём целоваться. Но тут было совсем другое.
А Лариса повернулась к окну и просто сказала: – Смотри, как красиво. Спасибо.
Он стал приезжать каждый день. С Ларисой было легко и просто и как-то уютно. Она была очень контактная, открытая и добрая внутренней добротой, совершенно не задавалась, не кичилась своими знаниями, хотя знала очень много. У её папы была большая библиотека, она с удовольствием читала сама и пересказывала прочитанное Витальке. Она умела рассказывать, но и слушать тоже умела. Не перебивала, не заявляла тут же, как только он начинал говорить: – А вот у меня тоже!.. – как, скажем, Тошка. И никогда не смеялась, даже если он ляпал что-то не то.
Она тоже прикипела к нему, ждала его появления, мягко журила, если он где-то задерживался. И тут же без всяких особых приветствий и церемоний загружала его оставленными на день делами, или доставала какую-нибудь игру и они играли, болтали и ещё больше прикипали друг к дружке. Казалось, они дружат давным-давно, всю свою жизнь, а не какие-то несколько дней.
Матери их относились к этой дружбе спокойно, только переживали, что живут они в разных концах города. Капа Ивановна, Виталькина мать знала о Ларисе только с Виталькиных слов, но он так рассказывал о ней, что она живо её представляла и была довольна, что сын не болтается Бог знает где, а проводит дни напролёт с хорошей девочкой.
Тётя Валя видела Витальку воочию, не раз говорила с ним, доверяла ему всецело, за дочку не беспокоилась: Ларочка не шлялась по киношкам, не знакомилась чёрт знает с кем, а была дома и при надёжном друге.

VI

Недели за три до начала занятий в школе тётю Валю направили в командировку на десять дней. Перед отъездом она усадила Ларису с Виталькой перед собой и дала наставление: – Я уезжаю. Продукты на кухне есть, вам хватит. Если чего понадобится – деньги в шкафу в моей комнате. Виталик, за тратами следи – Ларка человек ненадёжный. Высвистит на ка-кую-нибудь ерунду, а потом на хлеб нету, по соседкам бегает, занимает. Мне даже неудобно, вроде я родной дочери денег не оставила. А ты – человек надёжный. Я вернусь скоро. Через десять дней. Не скучайте тут. Да за порядком следите.
Вечером этого дня Виталька приехал домой очень поздно, чуть не с последним автобусом. Мать уже волноваться начала. Он рассказал, что тётя Валя уехала в командировку и попросила его за Ларисой поухаживать, та ещё хромала и на улицу старалась не выходить. Так что, ему придётся задер-живаться допоздна. Он не решился просить, чтобы мать разрешила эти дни пожить у Ларисы, но она сама предложила: – Там у Лариски твоей диван есть? А телефон рядом есть где-нибудь? Как в магазин выбираться будешь, звони мне на работу, чтобы я не волновалась. Нечего тебе в заполночь по городу мотаться! Только глупостями там какими не займитесь! Рано вам ещё!
Он густо покраснел, буркнул: – Ну вот ещё! Придумала тоже! – страшно обрадовался и не мог дождаться утра.
Утром он чуть ли не с порога выложил Ларисе такую новость. Она тоже обрадовалась, весь день была на взводе, не позволила разогревать при-готовленные матерью перед отъездом обед и ужин, всё делала сама, вела себя, как заправская хозяйка дома, даже мусор заставила вынести таким же тоном, каким это делала его мать. Вечером заставила его раздвинуть диван, не обращая внимания на его робкое: – Зачем? Я и так помещусь! – сама застелила его постель, просидела рядом допоздна. А ночью, когда он уже засыпал, приковыляла к нему из своей комнаты и заявила: – Мне там скучно одной. Подвинься. Расскажи что-нибудь интересное! – залезла к нему под покрывало и вытянулась рядом.
Виталька лежал, не жив, не мёртв, боялся шелохнуться – Лариса ворочалась, устраиваясь поудобнее, и касалась его ног своими голыми ногами, отчего он вздрагивал, как от ударов током.
Она, наконец, легла на бок, опёршись грудью на его грудь и бок и прижимаясь к нему по всей его длине, провела пальчиком от переносицы до подбородка: – Скажи ″У-у-у″!
На ней были только тоненькая короткая маечка и маленькие трусики ласточки и её прикосновения волновали его необычайно. Он лежал на спине, и это было слишком заметно даже через покрывало. В комнате горел только тусклый ночник, но она увидела это и хихикнула: – Ты от меня раздразнился, да? Сильно раздразнился?
Виталька не знал, куда деться, ему было стыдно. Хотелось повернуться на бок, спрятаться, чтобы она не видела. А она ещё и закинула голую ногу ему на ноги, стало совсем невмоготу. И убежать от неё он не мог, да и куда было бежать?!
Она снова провела пальчиком от его переносицы до подбородка: – Ну скажи ″У-у-у″!
– У-у-у! – прогудел он, она затеребила пальчиком по его губам, получилось ″Бу-бу-бу-бу″. Она захихикала: – Ещё!
От её дурачества Виталька немного успокоился, перестал дрожать. Прижатой между ними к дивану руке было очень неудобно, он постарался вытащить её. Лариса слегка отодвинулась, пропустила руку наверх, завела её себе за спину и легла снова, прижавшись: – Обними меня. Крепче! Ещё крепче. Не бойся! Хочешь, я тебя поцелую? По-настоящему.
Не дожидаясь его ответа, она потянулась к его губам, почти легла на его грудь, очень волнительно прижимаясь к нему маленькими грудками, и поцеловала взасос. И он провалился в какую-то многоцветную пропасть, не понимая, что он делает и что с ним происходит, и только очнулся на секунду, когда она вскрикнула от первой боли, и тут же снова провалился, так как она замотала головой, снова впилась в него губами и не отпускала до самого конца.

VII

Утром Виталька проснулся после Ларисы, она уже разогревала зав- трак на кухне. Он хотел встать, но обнаружил, что лежит совсем голый: его испачканные в крови трусики вместе с простынёй Лариса всполоснула ещё ночью, и они сохли на террасе. Других, естественно, не было, спортивное трико, в котором он приехал, лежало на стуле в другом конце комнаты. Пока Ларисы в комнате не было, он поднялся, хотел тихо пройти к трико и одеться. И, как это обычно бывает, когда хочешь что-то сделать тихо, загремел пуфиком, который не к месту оказался на дороге. Лариса тут же пока-залась в двери комнаты, увидела его голого, издала воинственный клич ирокезов, обнаруживших белого врага, и, прихрамывая, принялась гоняться за ним, весело смеясь и не давая одеться.
Он увёртывался, прятался от неё за столом, стоящим посередине комнаты, старался надеть трико, пока она была по другую сторону стола, не успевал, потом бросил трико в неё и сцепился с ней, как борец на ковре.
Она тоже была не больно одета, в одном коротком фривольном халатике, во время борьбы сверкала голой попой, так что возбудились они моментально и тут же на ковре закрепили то, что изучали ночью, и пришли в себя, только когда с кухни запахло подгоревшим омлетом.
Шутя и посмеиваясь, Лариса скормила ему провороненный завтрак, крепко пережаренный и, к тому же, ещё и пересоленный, оставив себе только маленький кусочек. Он мужественно проглотил всё, а когда она сама попро-бовала то, что осталось, долго отплёвывалась и сказала, что её мама всю жизнь о таком зяте мечтала: папа ошибок в еде не терпел!
После завтрака Лариса заговорщицки посмотрела на него и сказала, что у них есть книги, которые мама пока смотреть не разрешает. На минуту исчезла в маминой комнате и вышла, неся здоровенный альбом.
Альбом назывался ″Эротическое искусство эпохи Возрождения″. Они уселись на диване, она положила альбом себе на колени и открыла.
Альбом начинался с Тициановского ″Рождения Афродиты″. Почему эту картину отнесли к эротике, было непонятно, эротической она могла быть только для каких-нибудь шестиклашек. Потом, правда, пошли и другие картины, куда более эротичные. ″Капризница″ Ватто, например.
Лариса комментировала каждую картину по-своему, не всегда прилично, почти как друг, сосед и одноклассник Витальки Боб, когда Виталька с друзьями Бобом и Валькой выискивали в энциклопедии такие произведения. У родителей Витальки была Большая советская энциклопедия. Они подолгу рассматривали обнажённых женщин и комментировали увиденное, Боб – со смешками и не очень цензурно, Валька – смущаясь и краснея, а сам Виталька – больше с художественной стороны. Правда, при этом он кривил душой, его интересовала не только художественная сторона.
Лариса перелистнула очередную страницу:
– А вот, смотри, ещё какая.
Это была Врубелевская Даная.
– Тебе нравится? – Лариса смотрела на него, прищурив глаза.
– Красиво…
– А у меня знаешь, что есть? Ну, то есть, не у меня… У папы.
Виталька вскинул голову.
– Подожди, я принесу. – Лариса поднялась, прихрамывая, проковыляла в комнату родителей и через минуту вернулась, неся стопку каких-то красочных глянцевых журналов.
– Вот, смотри, – она положила журналы на диван.
– ″Пентхаус″, – прочел Виталька на обложке верхнего и отчаянно по-краснел: на обложке красовалась пышная девица с обнажённой грудью, махоньким треугольничком ткани на интимном месте и в весьма соблазнительной позе. Он ошарашено глянул на Ларису, та пыталась выглядеть равнодушной, но ей это плохо удавалось. Она тоже порозовела, губки её собрались в бантик – в общем, капризница с картины Ватто, да и только. Она уселась на диван рядом с Виталькой, положила журналы себе на колени и начала неторопливо перелистывать страницы.
Фотографии были одна чище другой, такие Виталька даже с Бобом и Валькой смотреть постеснялся бы, не то, что с девчонкой, да ещё с такой девчонкой! Лариса же с удовольствием смотрела и на картины, и на его реак-цию на них. Она завелась, глаза её горели. Показывая очередную фотку, она без тени смущения заявляла: – Мы вот так попробуем, да? И вот так тоже! И вот так!
Виталька только шумно сглатывал откуда-то набравшуюся слюну во рту и согласно кивал головой.
Не досмотрев до конца даже первого журнала, Лариса подхватилась: – Я сейчас, ты смотри, а я сейчас.
Она исчезла в своей комнате, долго шуршала там шмотками и, на-конец, появилась в дверях в пышном белоснежном платье, обтягивающем сверху и колоколом спадающем вниз с бедер. На голове её красовалась фата.
– То, что было ночью и утром, было неправильно. И не считается, – заявила она, – Надо, чтобы всё было по настоящему! И чтобы было красиво. Чтобы мурашки и дрожь до самого нутра! Сейчас мы, как будто, удрали от всех со свадьбы, у нас ещё ничего не было и ты будешь меня раздевать! И смотреть так, как будто ты меня ещё не видел.

VIII

Вся следующая неделя прошла в любовных играх. Лариса оказалась безудержной фантазёркой, заставляла Витальку перепробовать всё, что они видели в папиных журналах, потом выдумывала сама такое, что у него волосы дыбом вставали, не говоря уже обо всём остальном. Бурно делилась своими впечатлениями, совершенно ничего не стесняясь, и тут же выкладывала, как ещё ей хотелось бы попробовать. Виталька поражался – ни одна из его знакомых девчонок даже заикнуться о подобном не могла. Даже соседка Туська, пару раз раздевавшаяся перед ним догола и игравшая с ним в совсем недетские игрушки.
Сначала Виталька от этого смущался, очень стеснялся, что она видит его возбуждённое естество, потом немного привык.
А потом они попались. Тётя Валя вернулась на два дня раньше срока. Она открыла дверь своим ключом, вошла в дом тихо, хотела устроить им сюрприз. А получилось, что сюрприз устроили они, причём такой, что она никак не могла прийти в себя. Когда она приоткрыла дверь детской, Виталька с закрытыми глазами лежал на спине на Ларисиной кровати, а она скакала на нём, изображая лихую амазонку. Они были совершенно голые и пыхтели так, что принять это за какую-то другую игру было никак невозможно.
Тётя Валя не стала устраивать моментальную истерику, вышла, прикрыв дверь, и только дождавшись, когда они затихли, подошла к двери и тихо сказала: – Может, теперь вы уже оденетесь и выйдите?
Они переполошились, никак не могли одеться, потом всё-таки со-брались и вышли, глядя в пол. Витальке больше всего хотелось сбежать куда-нибудь с глаз долой. Лариса чувствовала себя не лучше.
– Садитесь, голубки мои, – тётя Валя старалась на них не смотреть, – что будем делать?
Они молчали, что они могли сказать? Просить прощения? За что? За то, что им было очень хорошо вдвоём? За то, что им обоим очень понравилось принадлежать друг другу?
Тётя Валя помолчала, потом с болью сказала: – Как же так, Виталик? Я же тебе так верила! Ну, эта неуправляемая – понятно! Но как же ты-то?!
Он готов был провалиться сквозь землю. Уж лучше бы она ругалась, кричала, топала ногами, как Туськина тётка, тётя Наташа, когда узнала об их с Туськой игрушках.
– Тёть Валя, – выдавил он, всё так же глядя в пол, – я очень люблю Ларису. И без неё не могу. И она тоже.
– Любишь, это хорошо, – тётя Валя вздохнула, – только немного рано это всё у вас. В ваши пятнадцать любят, всё-таки, немного по-другому. Вам ведь до совершеннолетия ещё три года ждать! Вы хоть предохранялись? Ведь и детки могут пойти, что тогда делать будем?
Виталька с Ларисой переглянулись – об этом они, как-то, не думали совершенно. Тётя Валя снова вздохнула, потом посмотрела на Ларису: – Как же мы папе про такое скажем? Он же не переживёт!
Лариса сорвалась с места, бухнулась матери в ноги, обхватила её колени и разрыдалась: – Мамочка, не надо! Папе не надо ничего! Пусть он не знает, пусть думает, что у нас всё в порядке!
– Значит, врать папе будем? Вместе, да?
– Нет! Не врать! Просто не надо ничего говорить! Пусть ничего не знает! Мамочка, не надо! Я больше не буду ничего! Мы больше не будем, ладно? – она посмотрела на Витальку. Он молчал, что он мог сказать? Обещать, что больше ничего не будет? Они же так не смогут. Сама Лариса и не сможет. Врать дальше и её маме? Очень не хочется. А разве мама раз-решит им играться так и дальше?!
– Ладно, дети мои, – тётя Валя взяла себя в руки, – Виталик, тебе спасибо, что врать не стал. И обещать то, что всё равно не исполнится.
Она помолчала, потом посмотрела на них совсем по-другому, как-то сочувствующе, что ли. Потом покачала головой: – Мать-то накормите с дороги? Или у вас с вашими игрушками и есть нечего? Одной любовью сыты?
Они тут же засуетились, побежали на кухню, принялись соображать что-нибудь на ужин.
Вечером Виталька уехал домой, на следующий день у них не появлялся. А когда приехал через день, дверь никто не открыл, а вышедшая на его стук соседка сказала, что тётя Валя увезла Ларису жить к сестре.
У него оборвалось сердце, внутри стало холодно и пусто, и весь мир стал чужим и ненужным…

IX

– Антонина!
Тошка встрепенулась:
– Я здесь, мам.
– Домой давай! Поздно уже.
– Иду! – крикнула Тошка, однако с места не сдвинулась. Она сидела, уставившись в землю и молча переваривала услышанное. Потом, наконец, подняла на Витальку глаза и проговорила:
– Я тоже хочу, чтобы так… Чтобы красиво… Чтобы мурашки. И дрожь до самого нутра… Да…
Виталька тоже долго молча смотрел на неё и вдруг, наверное, неожи-данно даже для себя самого, спросил:
–Ты это так хочешь, чисто теоретически? Или, скажем, с кем-то кон-кретно. Со мной, например?
Тошка взглянула на него гневно и процедила презрительно:
– Дурак.
Потом вдруг подхватилась и рванула в сторону своего подъезда, на бегу крикнув почти истерично:
– Дурак!..

Февраль 2008–декабрь 2010

Восхождение 1. Туська. Восхождение (Рассказ)

Роман в рассказах

Книга первая
ВОСХОЖДЕНИЕ

Рассказ первый
Т у с ь к а
Восхождение

I

Туська сидела на самом краю крыши, свесив ноги вниз.
– Смотри, какая я смелая, – на этом куске парапет был разломан, а крыша была чердачная, крутая.
– Ты не смелая, ты чокнутая! – Виталька стоял у слухового окна и на Туськино геройство смотрел с неодобрением. С семиметровой высоты клум-ба внизу казалась не такой уж и большой, и земля там была совсем не мягонькая.
– Смелость – это когда с гранатой на танк! – Виталька представил, как он, сжимая в руке гранату, идёт на этот вражеский танк, – Он на тебя прёт, у тебя всё трясётся внутри от страха, а ты всё равно идёшь, потому что сзади окопы, сзади ребята, и если не пойдёшь, они все погибнут. Вот это смелость! А так сидеть, – он снова глянул на Туську неодобрительно, – так сидеть – дурь одна. Ну, сыграешь ты вниз, руки-ноги переломаешь, хорошо, если жи-вая останешься! А и останешься – возись с тобой потом!
– Тебе, что ли, возиться? – Туська не пошевелилась.
– Ну и что, что не мне?! Какая разница? Тёть Наташе с Таськой возиться, их не жалко, что ли?
– Какой ты пресный! Совсем не романтичный!
– Тоже мне, романтику нашла! С крыши сверзиться! Вот в горах в по-ход пойти, или, скажем, с папой в экспедиции по канату через реку переправляться – это да! А тут, это что, романтика?
– А что же ты сам отсюда прыгал? Повыпендриваться хотел? Себя показать?
– Причём тут это? Мне тренироваться надо было! Ты что, тоже пры-гать собираешься?
С месяц назад Виталька с другом, соседом и одноклассником Бобом решили соорудить летательный аппарат, планер с дельтаобразным крылом. Такой был нарисован в журнале ″Техника – молодёжи″. Весной этого года полетел Гагарин, и все мальчишки хотели стать космонавтами. А Виталька с Бобом были слишком деятельными, чтобы просто мечтать, глядя в потолок.
Через Бобову маму они нашли три дюралевых шеста, скрепили их греческой буквой ″дельта″ и обтянули крепким парашютным шёлком. Мама у Боба работала в органах, связи имела большие и на настоятельные Бобовы просьбы где-то раздобыла эти шесты и метров десять парашютной ткани. Аппарат получился классный, похожий на треугольного голубка из тетрад-ного листа, которых они лепили великое множество. Разбирался и собирался он легко, можно было переносить, куда угодно. Затащить на крышу и там собрать, например. К средней перекладине они прикрепили широкий пояс на крепких шнурах, для ног сзади приспособили металлическую перекладинку.
Первые полёты совершили с крыши сарая – разбегались, держась на поясе и управляя аппаратом специальной скобой. Положить ноги на заднюю перекладинку не успевали, просто висели на поясе – полёт был слишком коротким, метров десять-двенадцать, не больше. Дальше пролететь высота сарая не позволяла. Всё равно это было классно, аж дух захватывало, но, конечно, было мало.
Виталька решил, что стартовать надо с крыши дома. Всё-таки там было метров семь, не меньше – дом был двухэтажный. Такая высота требовала подготовки, тем более что на четвёртом полёте с сарая Боб приземлился не совсем удачно и подвернул ногу.
Мать нашла для Боба пособие по парашютному спорту, они изучили самые необходимые приёмы для правильного приземления и стали тренироваться. Начали с водопроводной тумбы метровой высоты, отрабатывали тех-нику, чтобы получалось, как в пособии. Потом с двухметровой кирпичной тумбы забора, потом с сарая. На этом надолго задержались – крыша дома была слишком высокой, а каких либо сооружений выше сарая, но ниже дома рядом не было.
Неделю назад Виталька решился. Он забрался на крышу, долго сидел на краю, Боб снизу подбадривал, давай, мол, чего ждёшь-то?
– Ага! – Виталька даже поёжился, – Страшно же, сам попробуй!
Бобу надоело ждать, он ушёл к другу Коляну, живущему в соседнем подъезде. Когда они с Коляном вышли во двор, Виталька сидел на земле в клумбе и растирал растянутую лодыжку. Землю в клумбе он предварительно полил, чтобы было помягче, ноги провалились слишком глубоко, и когда Виталька завалился на бок, как учило пособие, нога немного подвернулась.
Туська его подвиг видела и восхитилась. Теперь она сидела на краю крыши, где когда-то сидел и он сам перед прыжком.
– Ты что, тоже прыгать собралась? – у Витальки не выдержали нервы, – Уйди с края, соскользнёшь же!
– Нет, сегодня я прыгать не буду. Надо трико надеть. В платье прыгать нельзя.
– Да уж! – Виталька посмотрел на её загорелые ноги и отвёл глаза – смутился. Сегодня, когда они надумали залезть на чердак, он подсадил Туську на пожарную лестницу, которая начиналась метрах в двух от земли. Туська проворно полезла вверх, Виталька – за ней. Туська была в платье и сверкала голыми ногами и цветастыми трусиками, Виталька её догнал по внутренней стороне и, поравнявшись, высказал: – В следующий раз трико одевай. А то на тебя смотреть, можно и с лестницы свалиться!
Он прятал глаза, она тоже порозовела и когда поднялась на чердак, не побежала, как обычно, в дальний угол, где ребята организовали штаб и где стоял старый письменный стол, неизвестно кем затащенный сюда диван, не-сколько стульев и прочее барахло, которое выбрасывали на чердак, чтобы не захламлять свои квартиры и сараи. Она пролезла мимо слухового окна и уселась на самом краю крыши…
– Давай помогу, – Виталька подал ей руку, она отползла от края, вста-ла и, не обращая внимания на поданную руку, нырнула в слуховое окно.

II

Туська переехала в этот дом в конце прошлого года. Её родители, тётя Вера и дядя Боря, уезжали надолго работать за границу, и привезли её пожить у тёть Вериной сестры, Виталькиной соседки тёти Наташи.
Историческое знакомство с Виталькой произошло на следующий день после её приезда. Виталька сидел на скамейке у своего подъезда и пы-тался приладить отвалившееся колесо к грузовику соседского малыша Санька. Санёк стоял рядом и ковырял в носу.
Туська вышла из подъезда, встала перед ним, выпятив живот и засу-нув руки в кармашки платья, и уставилась на его занятие. Виталька делал вид, что не обращает на неё внимания.
– Ты всё не так делаешь! – воскликнула она через минуту, – Надо вот здесь шайбочки снять, а потом надевать.
Замечание было, в общем-то, бесполезное – шайбочки были прихва-чены намертво. Да и вообще, что это за дело – совершенно незнакомая девчонка лезет со своими советами. Он хмыкнул.
– Подвинься! – она бесцеремонно отодвинула Санька, пихнула к краю скамейки Витальку и уселась рядом, – Ты здесь живёшь? Тебя Виталькой зовут? Мне Таська говорила. А я – Наташа, тёть Наташина племянница. Буду здесь жить. Ты в каком классе учишься? В шестом ″а″? А я в ″б″ буду. В параллельном.
Виталька не то чтобы не реагировал, девчонка была привлекатель-ная, а на таких девчонок он уже внимание обращал. Но чтобы вот так девчонка сама лезла знакомиться?!
Из подъезда выскочила Настя, по простому Таська, его соседка, тёть Наташина дочка, девчонка на пол года старше его.
– О! Уже познакомилась? Это и есть тот самый Виталька! – она сделала значительные глаза, – Ну, я тебе писала!
Наташа согласно кивнула головой.
– Ладно, Туська, поехали! – Таська схватила её за руку, – Нас мама ждёт!
Туськой Наташу ещё сразу после её рождения прозвала тётя Наташа.
– Чтобы от меня хоть чем-то отличалась! – смеялась она. В отместку тётя Вера Настю стала называть Таськой, сокращением от Настаськи.
Почему он ″тот самый″, Виталька догадывался. С год назад, они тогда только переехали в этот дом, Таськин отчим дядя Лёня подарил ей уж какую-то совсем сногсшибательную куклу. Она полезла к нему целоваться, и поцеловала, как мама, в губы. Отчим рассмеялся, и сказал, что так целоваться ей ещё рановато, да и вообще, целоваться она пока не умеет!
Таську это задело за живое, ей было уже почти тринадцать лет, она считала себя чуть ли не взрослой женщиной, а тут такое!
Надо было срочно учиться. Подруг для этого дела она себе ещё не завела, слишком мало они здесь жили. Старший брат Костик на её приставания просто вздул её и пообещал всё рассказать маме. А тут по соседству крутился Виталька. Как-то она заманила его к себе домой. Родители были на работе, Костик тоже где-то болтался. Вопрос был поставлен в лоб:
– Виталька, ты целоваться умеешь?
На недоуменный Виталькин взгляд – такой вопрос перед ним просто никогда не возникал – она усадила его на стул, сама уселась к нему на колени и присосалась к его губам.
Она была на пол года старше, немного крупнее его, девчонки вообще развиваются быстрее, держать её на коленях было тяжеловато, но это было так необычно и так волнительно, что Виталька не сопротивлялся.
Потом это повторялось неоднократно, поэтому он и был ″тот самый″.

III

Виталька занялся планером. Они с Бобом хранили его здесь, на чердаке. Первый полёт назначили на следующий четверг: начинались летние каникулы, днём взрослые были на работе, помешать им никто не мог.
Конечно, родители об их экспериментах узнали, отцы отнеслись к такому начинанию более-менее спокойно. Матери же летать им, тем более с крыши дома, запретили категорически. Пока шеи не посворачивали да ноги не переломали. Поэтому планер в разобранном виде хранился в самом надёжном месте – на чердаке. Сюда взрослые залезали один-два раза в год, да и то только мужчины. А с мужчинами договориться можно было.
Планер был к полётам готов, просто надо было проверить надёжность подвязок, которыми ткань крепилась к трубкам. Подвязок, нарезанных из прочных витых шнурков, было штук двести.
Сначала Туська с удовольствием наблюдала за ним, давала совершенно ненужные советы, принимала деятельное участие. Потом ей надоело. Работа затянулась, и ей стало скучно. Она уселась на диван, расправила платье и стала донимать Витальку вопросами.
– Ты летом здесь будешь или куда-то поедешь?
– А что?
– Да просто, если уедешь, скучно будет. Нам с Таськой никуда ехать не придётся. Тётя Наташа хотела взять путёвки в лагерь, но там сказали, что Таська уже большая, в восьмой класс переходит. А одной мне ехать не хочется. Она без меня тут с ума сойдёт!
– Мы с классом в горы едем. На две недели. А потом мне мама путёв-ку взяла. На вторую смену. Меня только в июне-июле не будет. Не соскучитесь.
– Жалко. А нас с Таськой не возьмёте? А то скучно. С кем нам купаться ходить?
– Я спрошу. А купаться – Костика позовите!
– Ну да! Так он с нами и пошёл! У него своих девятиклассниц хватает!
– А тебе Костик нравится?
– А ну его! Выпендривается! И пристаёт. ″Туська, ты тоже, как Таська, целоваться учиться хочешь? – она очень похоже передразнила Костика, – Тебя бы я научил!″ Дурак. Нужен он мне!
– Вообще-то он ничего! Меня один раз на улице пацаны побить хотели. Он, знаешь, как их разогнал!
– Ну, он же самбо занимается! Ему это ничего не стоит.
– Я тоже буду самбо заниматься. С сентября. К нам тренер приходил, в секцию записывал. Пусть потом пристают.
– А если ко мне пристанут, ты меня защитишь?
– Драться полезу, а защищу или нет, не знаю. Я драться не люблю и не умею. Смотря сколько их будет.
– А я тебе нравлюсь?
– Ага! Я в тебя влюблён безумно, что совсем не очень умно!
– Это ты совсем не умный! Нужна мне твоя любовь!
Какое-то время она обиженно молчала. Виталька осмотрел завязки с одной стороны и принялся за другую.
Долго дуться Туська не могла органически.
– А тебе кто больше нравится, я или Таська?
Таська Витальке не нравилась совсем. Она была вредина, училась на класс старше его, корчила из себя взрослую и Витальку держала за несмы-шленого недомерка. Но при такой постановке вопроса он съехидничал: – Конечно, Таська! Она со мной целоваться учится. А ты только завидуешь!
– Дурак! Ничего я не завидую! Подумаешь! Я целоваться лучше тебя умею!
Виталька засмеялся: – Ну если так только! Я-то целоваться вообще не умею!
– Чему же вы учитесь тогда?
– Это же Таська учится, а не я! Я у неё, как кукла.
– А я и лучше Таськи умею! Хочешь, покажу, как?! Хочешь?!
Виталька не успел опомниться, как она подскочила к нему, развернула его голову, ухватилась за уши, наверное, чтобы не вырвался, и впилась в его губы. И отпустила, только когда задохнулась сама: – Умею, да?!
Виталька облизывал заболевшие вдруг губы – действительно, так его ещё никто не целовал. Если целуются всегда так, то на фиг ему это нужно! Таська целовалась… более волнительно, что ли.
Туська отпустила его и снова уселась на диван. Он смотрел на её голые коленки и никак не мог прийти в себя. Она поняла его взгляд по своему.
– У меня красивые ноги, да? Тебе нравится?
Виталька смутился. К такому повороту он был совсем не готов.
– Мне Костик говорит, что красивые. А я тебе тогда понравилась?
Виталька понял это ″тогда″, но по инерции переспросил: – Когда?

IV

Тогда, месяца три назад, Таська с Туськой только что пришли из школы и переодевались. Туська разделась совсем, она вспотела на физкультуре и ей надо было поменять всё. Таська оставалась в одних трусиках и принялась гоняться за сестрой по квартире. Туська страшно боялась щекотки и Таська всегда пользовалась этим. Она загоняла Туську в их спальню и щекотала её до судорог – развлекалась.
На этот раз Таська загнала её к входной двери и со страшными гла-зами приближалась к ней, вращая указательными пальцами. Туська заверещала, распахнула дверь, и как была, выскочила в подъезд, захлопнув дверь под носом у Таськи. И только тут сообразила, что торчит в подъезде голая, как инженер Иванов из ″Двенадцати стульев″! Только, в отличии от Иванова, на ней даже мыла не было! Она дёрнула за ручку, но дверь была с англий-ским замком и отпиралась без ключа только изнутри. А ведьма Таська отпи-рать дверь не торопилась: не хочешь щекотки – поторчи там так, голой!
Туська запаниковала – мог подойти кто-нибудь из соседей, – принялась барабанить в дверь и визжать недуром. На шум и визг в подъезд выгля-нул Виталька и застыл с открытым ртом и пельменем на вилке. Туська, не раздумывая долго, отодвинула его в сторону, прошмыгнула к нему в квартиру, заскочила в детскую, забилась в угол и согнулась, испуганная, зажимая руками грудь и пах. Виталька по инерции захлопнул дверь, чем напугал её ещё больше. Он зашёл в детскую вслед за ней и уставился на неё квадрат-ными глазами.
– Отвернись, – взвизгнула Туська, – голых девчонок не видел, что ли?!
Виталька ничего не соображал и продолжал пялиться.
– Да отвернись же ты! Стыдно же!
Он наконец очнулся, круто развернулся, заскочил в комнату родителей, схватил со спинки стула мамин халат, вернулся в детскую и с порога бросил халат ей.
Туська сразу успокоилась, перестала жаться и, как показалось Витальке, даже неторопливо облачилась в халат.
– Сейчас придёт – я ей всю морду расцарапаю! – выпалила она.
Потом спокойно уселась на стул и начала болтать, как будто ничего и не было. И только отчаянно краснела, когда Виталька бросал на неё очень уж откровенные взгляды. Он был в одних трусах, и какое впечатление произвела голая Туська не только на его голову, было хорошо заметно, и, увидев это, она краснела ещё больше. Впрочем, и он тоже.
Таська заявилась минут через десять. На Витальку она старалась не смотреть, на Туську тоже. Ручки у Туськи были крепкие и накостылять она могла хорошо! Туська убежала к себе, Таська тоже не стала задерживаться.
Вернулась Туська одна, минут через пять, занесла халат и не уходила до самого вечера. Они болтали, вернее, болтала только она. А Виталька смотрел на неё и снова и снова представлял, как она заскочила к нему совершенно голая. И это было настолько ясно, что, перехватив его взгляд, Туська замолкала на минуту, теряя нить разговора, снова краснела и начинала говорить о чём-то совершенно другом…
– А я тебе тогда понравилась?
– Когда?
– Ну что ты, уже забыл, да? Та так на меня смотрел!
– Честно?
– Честно!
– Я же тогда ничего толком не увидел! Ты так визжала и зажималась!
– Хочешь ещё посмотреть, да?
Виталька уставился на неё широко раскрытыми глазами, потом нахально заявил: – Хочу.
Она покраснела, встала и сказала: – Закрой глаза. Я сейчас.

V

Окончание учебного сезона отмечали торжественной линейкой с проводами выпускников в большую жизнь. Виталькин класс был самый шубутной, классная руководительница Валентина Ивановна, по простому Валь-Ванна шикала на них и никак не могла успокоить. Наконец она разозлилась и заявила:
– Так, народ! Кто сейчас не успокоится, не поедет с нами в горы.
К поездке в горы на целых две недели через десять дней после окон-чания занятий, когда заканчивалась трудовая практика, они готовились уже целый месяц. Валь-Ванна решила свозить их в горы на райкомовскую базу отдыха, чтобы они узнали друг друга не только в школьной обстановке. Да и она бы их получше узнала. Муж её был видный райкомовский работник и помог организовать это мероприятие.
Испугавшись отлучки от такого дела, они наконец успокоились и линейка прошла нормально.
После линейки все собрались в спортзале, оформленном по такому случаю под зрительный зал самодеятельного театра. Скамейки, обычно располагавшиеся по периметру, поставили рядами, как и положено в театре. Сцену от зрительного зала отгораживала тонкая бечёвка, натянутая почти у пола – юные артисты могли увлечься и убежать со сцены в зал, бечёвка пока-зывала границу сцены. Над бечёвкой на тонкой проволоке был натянут лёгкий бязевый занавес, разрисованный по такому случаю городскими Петербургскими пейзажами девятнадцатого века. Рисунки делали сами под руко-водством учителя рисования Аркадия Ильича. Заднюю стенку спортзала отгородили от сцены шторами – там располагалось закулисье, там ребята готовились, там переодевались в театральные костюмы, оттуда выходили на сцену.
Руководила драмкружком Валь-Ванна, видимо, поэтому основной костяк труппы составляли Виталькины одноклассники и одноклассницы.
Ставили ″Горе от ума″. Виталька играл Чацкого.
Ему вообще поручались ведущие роли, он именно играл, по детски, конечно, но совсем неплохо, а не просто читал наизусть текст, что-то артистическое было в нём заложено. Правда, Валь-Ванна постоянно пеняла ему, что играет он уж очень громко, как Гришка Фабер, герой-артист из ″Двух капитанов″, но, видимо, поделать с этим ничего было нельзя – он не представлял, как можно играть тихо, его должны были слышать даже за стенами зала!
Софью играла Анка, Виталькина одноклассница, по которой он тай-но вздыхал, поэтому перевоплотиться во влюблённого Чацкого было для Ви-тальки не трудно. Во время их диалогов он смотрел на неё такими глазами, что ни у неё, ни у кого в зале в его чувствах никаких сомнений даже не возникало! Анка тоже играла замечательно, Софья получилась совершенно Грибоедовская. Да и остальные были не хуже, особенно Скалозуб в Бобовом исполнении. Когда он появлялся на сцене, хохот стоял оглушительный.
Открывал занавес преисполненный величием порученной работы Виталькин друг Гога. Он же неизвестно зачем торжественно объявлял ремарки перед очередными сценами: – Сцена пятнадцатая, те же и Фамусов!
Спектакль встретили на ″ура!″, после заключительного ″Карету мне, карету!″ артистов долго не отпускали, они кланялись, совершенно оглушён-ные свалившимся на них успехом, совершенно счастливые и потом, переодеваясь за шторами, были на взводе и никак не могли прийти в себя. Понятное дело, особенно неистовствовал Гога, к труппе имевший несколько косвенное отношение, но переполненный сопричастностью.
После спектакля был бал. В углу зала у шторок установили радиолу, скамейки моментально сдвинули к периметру, освободив просторную площадку для танцев. Юрий Семёныч, физрук, поставил пластинку с вальсом. На середину вышли Костик с одноклассницей Милкой, они недавно участвовали в городском конкурсе, естественно, открывать бал поручили именно им.
Они танцевали так красиво, что никто не стал им мешать, никто нерешился выйти на площадку одновременно с ними, даже малявки-перво-клашки, которые до этого сновали по площадке, как заведённые, и которых тщетно пытались урезонить Наталья Евгеньевна и Евгения Викторовна, их учительницы.
Костик вальсировал, легко поддерживая партнёршу, Милка смотрела на него таким пронзительно-влюблённым взглядом, что всё ещё стоящая рядом с Виталькой на импровизированной сцене Анка сказала с неожиданной завистью: – Вот втюрилась!
Виталька глянул на неё весело, хотел было съехидничать по её пово-ду, но промолчал.
Пока он размышлял, как ему пригласить Анку на следующий танец – особого опыта у него в этом деле не было – к ним подскочила Туська.
– Идём потанцуем! – небрежно сказала она и, не ожидая ответа, схва-тила его за руку и потащила на площадку. Виталька оглянулся на Анку, та стояла насупившись и глядела на них исподлобья. Но Туська особо долго размышлять ему не дала.
Танцевать Виталька не умел, особенно вальс. Так, топтался на месте. Первые па Туська терпела, потом не выдержала: – Ты совсем неправильно танцуешь! Давай, я тебя учить буду.
– Зачем? – Виталька остановился, – Всё равно так, как у Костика твоего не получится!
– Ну и что? – Туська настроилась решительно, – Пока не получится, а потом научишься! В театре играть что, тоже сразу получилось?!
Виталька вздохнул, от Туськи просто так не отделаешься!
– Смотри на мои ноги, – Туська встала в позицию и сделала оборот, – Надо на ″раз-два-три, раз-два-три.″ Попробуй, у тебя получится!
На них обращали внимание, девчонки смотрели ехидно, Витальке стало неуютно. Туська заметила это и засмеялась: – Ерунда! Они сами что, танцевать не учились, что ли? Давай!
Виталька попробовал. Получаться начало только на третий-четвёр-тый танец, Туська не отпускала его: – Пока нормально не получится, мучиться с тобой я буду! Зачем тебе перед другими позориться?!
Такая постановка вопроса совсем меняла дело. Если выходило, что не уметь танцевать – это позориться, то Виталька согласен был и попотеть. Позориться перед девчонками ему совсем не хотелось, даже если сам он никакого позора в этом и не видел.
Наконец, Туська устала и сжалилась: – Ладно, отдохни немного, я сейчас вернусь! – она тут же исчезла в толпе ребят и девчонок, расходящихся после очередного танца к периметру площадки.
Виталька осмотрелся, отыскивая Анку. Между танцами все кучковались поклассно, только блистательного Боба окружили девчонки помладше. Боб сиял и купался в лучах своей Скалозубовской славы.
Анка стояла немного в стороне от девчонок-одноклассниц, всё также исподлобья разглядывая зал. Виталька нерешительно направился в её сторону. Начался следующий танец, Виталька подошёл к Анке и то ли пригласил, то ли спросил: – Пойдём, потанцуем?
Анка посмотрела на него и процедила сквозь сжатые зубы: – Я се-годня не танцую! – помолчала и добавила, – Ты танцевать не умеешь! Иди, учись со своей… учительшей!
Виталька ошарашено посмотрел на неё: – Ты чего? – но Анка отвер-нулась и встала в кружок с одноклассницами. Те всё слышали и смотрели на Витальку, кто сочувствующе, кто ехидно. Только Ланка, с которой он об-щался больше других, она жила в соседнем доме, посмотрела на него с издёв-кой: – Получил?! Изменщик!
Пока Виталька стоял с открытым ртом и соображал, что бы это мог-ло значить, к нему подскочила Тошка, соседка, учившаяся на два класса младше него, выпалила: – Слушай! Какой у тебя Чацкий получился! Прямо как по телевизору! – и, не спрашивая, увлекла на очередной танец. Одноклассницы скривились в презрительных улыбках.
Бал набирал обороты. Пластинки сменялись без перерыва, вальсы меняли фокстроты, за танго следовали польки, кто-то из учителей поставил новомодный чарльстон. Тут уж нетанцующих не осталось. Даже учителя помладше, до этого стоявшие у стеночки и наблюдавшие за весельем со стороны, подключились. А уж когда Юрий Семёныч вытащил в зал завуча Марию Анатольевну, и она, несмотря на свой почтенный возраст, начала выкладывать замысловатые коленца, школа взорвалась во всеобщем восторге.
Виталька, отплясывавший с вернувшейся Туськой, случайно посмо-трел в сторону их импровизированной сцены и растерялся: у шторки в про-тивоположенном от радиолы углу одиноко стояла Анка и, всё так же сжав губы в тонкую полоску, исподлобья смотрела прямо на них с Туськой. Перехватив его взгляд, она тут же отвела глаза в сторону.
– Туська, погоди, – Виталька остановился, отстранил Туську и напра-вился к Анке. Туська, ещё разгоряченная заводным танцем, посмотрела на него недоуменно, потом глянула на Анку, всё поняла и пошла следом за ним.
Когда они подошли, Анка демонстративно отвернулась.
– Ты что надулась? – Виталька действительно недоумевал, – Все веселятся, а ты тут… как бедный родственник! Пойдём ко всем!
– Ты это из-за меня? – встряла Туська, – Потому что я его утащила?
Анка посмотрела на них презрительно: – Вот ещё!
– Пойдём! – Туська взяла её за руку, – Чарльстон и втроём танцевать можно!
Анка выдернула руку: – Нет уж! Втроём не танцуют! Пусть… выбирает!..
Виталька проглотил комок, вдруг подкативший к горлу, глянул на всё ещё радостную, улыбающуюся Туську, на сердитую, хмурую Анку, резко развернулся и пошёл прочь из зала.

VI

Туська нагнала его около ворот их дома. Виталька был чернее тучи. Впервые за все полтора года, что он знал Анку, она была настроена к нему больше, чем доброжелательно. Размягчённая его признаниями, пусть и в роли Чацкого, но совершенно искренними, она снизошла до того, что обратила на него особое внимание. И вот, на тебе! ″Пусть выбирает!″ Что выбирает? Зачем? Конечно, Туська – замечательная девчонка. И такая непосредственная, раскрепощённая. Но разве с Анкой сравнишь?! И зачем сравнивать?
″Пусть выбирает!″ Не умеет он выбирать. Не умеет и не хочет! И вообще, что она себе думает?! Танцевать он не умеет! Ну и что? Взяла бы да поучила! Вот Туська не выпендривалась, увидела, что он не умеет и тут же взялась учить, не посмотрела, что вся школа на них смотрит. И ехидины эти, одноклассницы его!
″Изменщик!″ Подумаешь! А вот выберет он Туську, пусть знает!
Туська догнала его и схватила за руку: – Ну, ты чего!? Так хорошо танцевали, а ты… Пойдём обратно!
– Не хочу я обратно. Пойдём, лучше, погуляем.
– Ну, что ты?! Где мы будем гулять? Да и жарко. Пойдём, а?!
– Давай на скамейке посидим.
– За домом?
– Ну, да.
Туська помолчала, думая о чём то своём, потом тряхнула головой и решительно взяла его за руку: – Пойдём!
Они вошли во двор. Во дворе никого не было – все ребята были в школе, на балу. Туська, продолжая держать Витальку за руку, буквально потащила его наискосок через двор за дом, где в закутке между глухим торцом дома и забором соседского двора располагалась укромная скамейка. У ска-мейки Туська отпустила Виталькину руку, уставилась на пожарную лестницу, ведущую на чердак, и повернулась к Витальке: – Давай залезем!
Виталька потупился – слишком свежо было воспоминание о стоящей перед ним девчонке в одних носочках и туфельках, отчаянно раскраснев-шейся, с окаменевшим лицом, плотно сжатым ртом и широко раскрытыми остекленевшими глазами. И его вдруг бешено заколотившемся сердце…
– Не надо, Туська! Мы же перепачкаемся! А ты такая нарядная!
Тогда Туська толкнула его на скамейку, с хитрым прищуром уставилась на него: – Я нарядная, да? Красивая, да? И врёшь ты всё! Я тебе больше Таськи нравлюсь! И больше этой твоей… одноклассницы! – и как давеча на чердаке ухватила за уши и присосалась к его губам. А когда оторвалась от него, не терпящим возражение тоном заявила: – А теперь пошли танцевать! Всё равно, нам здесь будет скучно! А там весело! И нечего из себя обманутого рыцаря печального образа корчить! – снова схватила за руку, потащила за собой и не замолкала все триста метров от дома до школьного спортзала. Виталька почти не сопротивлялся – в голове его была страшная каша.
Когда они вошли в спортзал, музыка не играла. Ученики двигались парами через весь спортзал, соорудив живой тоннель в виде подковы – играли в ручейки. В тоннеле были все – и степенные выпускники, и солидные старшеклассники, и шустрые середнячки, и живые, как ртуть, малявки и даже преподавательницы младших классов, не особенно переросшие выпускников. Причём, по виду, поведению и – главное! – настроению все играющие были примерно на одном уровне – гвалт и хохот стоял неимоверный.
Туська тут же оценила обстановку и, не отпуская Виталькину руку, потащила его в конец живого коридора. Но двигались вместе они недолго: примерно на изгибе подковы в коридоре показалась Тошка. Увидев Витальку, она издала торжествующий вопль и, ухватив его за руку, увлекла в конец тоннеля. Туська поджала губы и рванула в начало.
Но с Тошкой Виталька продвинулся ещё меньше. Сначала его пере-хватила другая его соседка, Ганька, Тошкина одноклассница. Потом снова Туська, потом какая-то малявка, которую он и не знал вообще. Бежать самому в начало тоннеля ему не пришлось ни разу, его напарниц просто не успевали выбрать. Даже вредина Таська тоже один раз снизошла до него и только одноклассницы проскальзывали мимо, скорчив презрительные физиономии. Так сказать, бойкот объявили. Виталька, впрочем, этого даже не заметил.
Наконец Юрий Семёнович снова включил музыку и объявил танцы. И тут же к нему подскочила Туська и вытащила танцевать, не обращая вни-мания на растерявшуюся его напарницу на тот момент по ручейкам, малявку Татьку, которая, хотя и была Анкиной сестрёнкой, в бойкоте, естественно, участия не принимала и на танец с ним тоже претендовала.
Получив от Анки отворот, Виталька, понятно, сам больше никого не приглашал. Но стоять у стенки ему не пришлось: девчонки помладше приглашали его наперебой, отказывать он не решался, боясь их обидеть. Они смо-трели на него с восторгом, как на артиста, как же он мог им отказать. Кроме того Туська сама чуть ли не через танец тащила его к центру площадки и начинала кружить до звона в голове. И Виталька махнул рукой – синица в руках, это тоже совсем неплохо. Впрочем, Туська была не такая уж и синица!
В самом конце праздника Виталька нашёл Валь-Ванну, подошёл к ней и попросил: – Валентина Ивановна! А можно с нами в горы поедет Наташа Долгова? Из шестого ″б″.
Валь-Ванна посмотрела на него внимательно.
– Она хорошая девочка, она мешать не будет! – убеждал он с волнением, боялся, что Валь-Ванна откажет. Но Валь-Ванна только спросила: – Она же твоя соседка? И подруга? Она тебе очень нравится? – и в ответ на его робкий утвердительный кивок разрешила: – Только пусть тётя Наташа зайдёт завтра ко мне, я ей всё объясню.
За противную Таську он не просил.

VII

В четверг Виталька поднялся ни свет, ни заря, мать даже удивилась: – Чего это ты? У тебя же каникулы!
Виталька только махнул рукой, схватил бутерброд и побежал на улицу, даже не стал дожидаться, пока мать уйдёт на работу.
Поднявшись на чердак, он с удивлением обнаружил, что там, в их углу на диване, уже сидит Туська. Увидев его, она тут же затараторила: – Ну, наконец! Вы летать сегодня будете? А у тебя всё готово? А ты ещё раз подвязки проверять будешь? А Боб когда придёт?
– Ты здесь что, ночевала, что ли? – удивился Виталька.
– Я? Нет, не ночевала! Я давно жду. Рано встала и жду. Ты сразу полетишь, или Боба ждать будешь?
Туська говорила ерунду, могла бы и подумать немного. Сразу лететь было нельзя – прежде всего надо было дождаться ухода взрослых на работу. Потом, надо было ещё раз всё проверить – всё-таки лететь с дома, это не с сарая какого-то, тут, если что не так и шею свернуть было недолго. А начи-нать без Боба было просто не по товарищески. Виталька усмехнулся, достал планер из-за дивана и принялся проверять подвязки. Туська трещала, как сорока, лезла помогать, давала ненужные советы и не то чтобы мешала, но надоела Витальке страшно. Просто выгнать её он не мог, не хотел обидеть, поэтому он мягко, как только сумел, попросил: – Туська, ты знаешь, что? Ты сядь на диване, посиди, ладно?!
Туська всё-таки обиделась, посмотрела на него уничтожающе: – Я мешаю, да?! Я вообще могу и совсем уйти!
Конечно, никуда она не ушла, просто надулась и уселась на диван. И минут десять, до прихода Боба, очень выразительно молчала.
Боб пришёл ровно в восемь часов, как и договаривались. Туська тут же принялась совершенно необычным для неё плаксивым голосом жаловаться ему на Витальку. А потом завелась с пол оборота: – Сухарь он прошлогодний! Я вам помочь хочу, а он вообще меня выгнать собирался! Это хорошо, да?!
Боб моментально сориентировался: – Помочь – это здорово! Туська, ты знаешь, что надо сделать? – Туська была само внимание, – Ты спустись вниз и точненько шагами померь, сколько наберётся от вон того дальнего слухового окна до ворот за домом.
Виталька улыбнулся про себя – расстояние это было меряно-перемеряно раз десять. Туська недоверчиво уставилась на Боба: – А это нужно? – она подозревала, что от неё просто хотят избавиться таким вот гуманным способом. Боб картинно всплеснул руками: – Да что ты, конечно же! Нам же угол атаки рассчитать надо! Высота у нас есть, теперь нужно расстояние промерить. Ты очень здорово поможешь!
Виталька поморщился: Боб с разлёту перепутал угол атаки и угол падения глиссады, но большой беды тут не было, Туська всё равно в этом ничего не смыслила. Она направилась к слуховому окну, около него повернулась и погрозила им пальчиком. Боб сделал ручкой и присел рядом с Виталькой.
– Слушай, – рассмеялся Виталька, когда она исчезла за слуховым ок-ном – Как ты её, а! Я бы ни в жизни не придумал! У меня от неё до сих пор в ушах звенит!
– А, ерунда! – Боб махнул рукой, – Как аппарат?
– Вроде, всё проверено. Будем выносить? Там на работу ушли уже?
– Ушли, ушли! Давай потихоньку.
Боб поднял сложенный планер, Виталька – поперечину с поясом и скобами и они через дальнее окно выбрались на крышу. Туська внизу сосре-доточенно вышагивала в сторону задних ворот, на ходу загибая пальцы, чтобы не сбиться со счёта. Пока они крепили поперечину – на крутой крыше сделать это было совсем не просто, лёгкий ветерок норовил снести планер вместе с ними самими – Туська промерила расстояние два раза, туда и обратно, и остановилась внизу напротив них.
– Сколько? – крикнул Боб. Показывать, что они и так это знают, он не собирался, зачем её обижать?!
– Сто семнадцать! – крикнула Туська, – Этого хватит?
Дом располагался буквой ″Г″ на углу улицы и переулка, ведущего к воротам школы, лететь надо было с разворотом на 180 градусов. Задние ворота выходили в школьный переулок и были наглухо заколочены. Приземляться надо было около них, пролетев семьдесят-семьдесят пять метров. С учётом разворота над сараями общее расстояние до ворот было метров девяноста, так что вляпаться в запертые ворота они не могли. Всё это они давным-давно рассчитали.
Боб сделал вид, что что-то подсчитывает, потом громко, чтобы Туська хорошо слышала, сказал якобы Витальке: – Одиннадцать градусов! Учти!
Виталька согласно кивнул.
Лететь первым должен был он, они разыграли это ещё неделю назад. Они залезли на конёк крыши, Боб поддерживал планер, Виталька застегнул пояс, закрывающий живот и низ груди, посмотрел на Боба: – Ну, поехали?!
Боб согласно кивнул. Виталька за управляющую скобу поднял планер над собой и побежал вниз по скату крыши. До края он не добежал, встречный ветерок легко оторвал его от крыши и поднял в воздух.
– Ноги на перекладину забрось! – крикнул Боб. Витальке было не до этого: до торца соседнего дома было метров двадцать, надо было успеть отвернуть, чтобы не врезаться в него. Наклонив скобу, он повел планер по широкой дуге, пролетел в полутора метрах от угла соседнего дома, чуть не задел тополя, стенкой стоящие за сараями между домами, вышел из дуги на прямую, ведущую к задним воротам, и уже в самом конце полёта сообразил, что для приземления места не остаётся – планер пролетел дальше, чем они рассчитывали. Руки сработали быстрее головы – перед самыми воротами Ви-талька резко выдвинул управляющую скобу вперёд. Планер задрал нос, чиркнул по земле хвостами шестов, навалился носом на ворота и остановил-ся, под крутым углом опёршись на землю и ворота. Виталька повис, не доставая ногами до земли. По двору к нему бежала визжащая от восторга Туська, в слуховом окне над лестницей показалась встревоженная Бобова физиономия. Он видел, что Виталька летит слишком высоко и, не дожидаясь его приземления, через чердак добежал до лестницы.
И планер, и Виталька были совершенно целы, только освободиться от пояса сам он не мог, под его весом ремешки слишком натянулись. Так, ба-рахтающимся в вершке от земли, и застала его подбежавшая первой Туська. Восторженное выражение на её лице сменилось торжествующе-критическим, она качнула его, потом пощекотала бок. В отличие от неё Виталька щекотки не боялся. А вот то, что раскачивая его, она может повредить планер, его напугало.
– Туська, перестань!
– Ага! – воскликнула она злорадно, – Не перестану! Я теперь с тобой что угодно сделать могу! Ты – мой пленник! Мой раб! Хочу – голову отрежу! Хочу – наоборот, поцелую! Или раздену – пусть на тебя все смотрят! Как ты на меня! Там, в подъезде. Будешь знать тогда, как выгонять!
– Дурёха ты! Никто тебя не выгонял. Помоги лучше.
– Ага, я, всё-таки, нужна, оказывается! – она снова качнула его, картинно вздохнула, – А лучше было бы, всё-таки, голову отрезать! Или раздеть! – и потом уже по деловому спросила, – Что нужно?
– Поддержи меня, я ремешки расстегну.
Она уже собралась подхватить его за ноги, но подоспел Боб: – Живой? Давай, я поддержу! Туська, помоги ремни расстегнуть.
Вдвоём они быстро освободили его и опустили на землю. И только тут Виталька обнаружил, что ноги его дрожат и почти не держат. Он сделал это, он летал и это был не тот коротенький пятисекундный полёт, почти пры-жок с сарая, а настоящий полёт, высокий, управляемый.

VIII

Автобус, выделенный для поездки автобазой, где завгаром работал отец Вальки, Виталькиного одноклассника, отправлялся от школы. Ещё загодя сюда, в их класс, родители отбывающих завезли всё необходимое для отдыха. Кроме груды сумок, рюкзаков, баулов с личными вещами, сваленных на передних партах, внизу, в вестибюле, лежала тяжеленная пятнадцатиместная геологическая палатка, которую одолжил на время этой поездки в своём институте Виталькин отец, геолог по специальности, а так же совершенно безразмерная кошма, раздобытая где-то самой Валь-Ванной. Продукты на две недели на всю компанию были сложены отдельно.
Как только с автобазы позвонили, что автобус выезжает, Валь-Ванна распорядилась вынести всё, приготовленное к отправке, к школьным воротам и аккуратно сложить возле них. С рюкзаками, баулами, сумками и сетками с провизией справились девчонки, палатку и кошму взялись нести ребята. Под дружное ″Э-эх, ухнем!″ они спустили скатанную в рулон кошму, палатка оказалась ненамного легче. Груда получилась внушительная, шофёр автобуса дядя Лёша, увидев её, даже присвистнул, попинал колёса, вздохнул и махнул рукой: – Грузитесь!
Кошма заняла весь проход между сидениями, естественно, её загру-зили первой. Потом, пока таскали сумки, сетки и рюкзаки, лазили по ней и ругались. Никто не додумался, что её можно было грузить в последнюю оче-редь. Дядя Лёша посмеивался, сам он в погрузке участия не принимал и даже советов не давал. Валь-Ванна поначалу принялась управлять всем этим хаосом, но потом махнула рукой – всё равно её никто не слушал.
Наконец вещи погрузили, стали рассаживаться сами. Оказалось, что это не такое лёгкое дело. Все девчонки хотели сидеть с Гогой, он был весёлый, общительный, остроумный мальчишка, душа класса. И никто не хотел быть рядом с Жоркой Селезнёвым, в просторечии Селёдкой, мальчишкой заносчивым и вредным. Только две пары определились сразу: Валька сел с закадычным другом Зохом, а Витальку усадила с собой Туська. Она, как и Таська, конечно, была здесь. Валь-Ванна минут пять смотрела на этот разбор душ, потом, чтобы не начались ссоры и раздоры, как и положено учительнице, рассадила всех сама. Гогу она усадила посреди автобуса – раз уж он в центре внимания, пускай в центре и сидит – и, чтобы ни одна из однокласс-ниц не чувствовала себя обиженной, посадила с ним старшую свою дочку, затворницу Милочку, девочку на год младше них. Конечно, девчонки всё равно поглядывали на них косо, но кто же станет спорить с Валь-Ванной?! Жорка остался один – ехали семнадцать человек и он оказался без пары. Анка в эту поездку не поехала – родители взяли ей путёвку в пионер-лагерь.
Для себя Валь-Ванна оставила свободным переднее сидение, с ней села Таська. Как самую старшую из детей Валь-Ванна определила её в свои помощницы.
Пока ехали по городу, все галдели, не обращая особого внимания на мелькавшие за окнами улицы, перекрёстки, разноэтажные дома, вереницы коптящих машин, разморенных на палящем солнцепёке пешеходов – слишком привыкли они ко всему этому.
Но, как только автобус пересёк городскую черту, дяде Лёше при-шлось резко затормозить, так резко, что все клюнули носами в передние сидения, а Ланка, развернувшаяся спиной к носу автобуса и что-то оживлен-но рассказывающая Вальке с Зохом, сидящим сзади, даже съехала с сидения на пол. Через дорогу, важно подняв голову и переваливаясь с ноги на ногу, вышагивала мама-утка, за ней, вытянувшись в цепочку, тянулся выводок утят, маленьких, серо-жёлтых, потешных, как все маленькие. На обочине мама-утка остановилась, подождала, пока дорогу перейдет весь выводок, припоздавшего поддела клювом, так что он, кувыркнулся, затрепыхал голы-ми крылышками и, пролетев с пол метра, смешно перевернулся через голову.
Мама-утка для порядка строго крякнула пару раз на автобус и зашагала от дороги к штакетнику палисадника. Выводок выстроился за ней.
– Во воспитание! – рассмеялся дядя Лёша, – А на моих так никакой ремень не действует! Смотрите, Валентина Ивановна! – он кивнул на ребят, – Расшалятся – вы их так же, шлепком по мягкому месту! Чтобы кувыркались!
После этого все прилипли к окнам и живо комментировали происходящее за ними. Петуха, гордо восседавшего на заборе, быка, распустившего слюни и провожающего автобус мутным взглядом или невесть откуда взяв-шегося здесь верблюда. Красивые резные украшения на аккуратных домиках, пёстрые летние цветы в палисадниках или покосившуюся избушку на курьих ножках. Древних старушек, сидящих на лавочках у домиков, чумазых паца-нов, шумно играющих в вышибалки или очаровательную пятилетнюю девчу-шку, махающую вслед автобусу цветастым платочком.
– О, коза! – воскликнул восторженно Гога, увидев бородатую, рогатую животину, бездумно и сосредоточенно щипающую травку.
– У Попа была коза, он её любил! – объединил он две известные считалки.
– К ней приделал тормоза, и навоз водил! – тут же выдал экспромт Виталька.
– Ого, – воскликнул дядя Лёша и весело рассмеялся, – Коза с тормоза-ми – это да! Это прямо новое слово в нашем автопроме! Быстро, удобно, бензина не потребляет и абсолютно безопасно! Если коза не бодучая, конечно!
Козу с тормозами весело разбирали по косточкам, пока её не сменил бородатый дед с топором за поясом. А потом кривая, перекрученная, как знак доллара, берёза на самой обочине, а потом ещё и ещё…
Восторгов и веселья хватило часа на полтора, пока всех не сморило, переполнив новыми впечатлениями. Только неугомонный Гога поначалу пытался завести народ по новой, но ему никто не отвечал, даже быстрый на подхват друг-Виталька, и Гога тоже притих. Молчала и подуставшая Валь-Ванна, и только дядя Лёша неутомимо крутил баранку, изредка поглядывая на умаявшихся пассажиров.

IX

Вечером они всей компанией сидели у костра и пекли картошку. Гога шурудил в золе палочкой, поднимая фонтаны искр. Картошка допечься не успевала, ели полусырую, обжигаясь и перемазавшись в саже, потом светили друг на друга фонариками и потешались, катаясь по траве и дрыгая ногами.
Костёр помогли развести оставшийся до утра дядя Лёша и Саша Шарабанов, инструктор райкома комсомола по спорту, которого командировал для помощи Валь-Ванне её муж.
Саша оказался простым общительным парнем лет на семь-восемь старше их самих. Он приехал на пару дней раньше их компании, успел организовать лёгкую походную кухню, установить титаны для кипятка и в компании охранника базы Султана и его дочки пятнадцатилетней Заремы привёл территорию базы в относительный порядок после прошедшей зимы. Ребятам он понравился сразу, как только выстроил их, уставших с дороги, у автобуса и заявил: – Сейчас мы посмотрим, кто из вас на что годен. Через пару дней мы пойдём в поход, окрестности посмотрим. А чтобы мне было ясно, кого можно брать, а кого не стоит, вы должны мне помочь справиться с вашим размещением! Надо приготовить ужин, поставить вашу палатку, расстелить кошму, распределить, кто где будет спать, ну, и так далее.
Валь-Ванне он тоже понравился, и прежде всего тем, что очень тол-ково распределил обязанности ребят на остаток дня, сходу, за время своей вступительной речи определив, кто из них к чему больше предрасположен. Причём, даже самое неприятное задание, чистку лука, например, он сопро-вождал такими словами, что они бросались выполнять его с таким рвением, как будто от этого зависела судьба страны, никак не меньше.
А у костра, после печённой картошки он достал гитару, перебрал струны и негромко, приятным баритоном запел: ″Ну что, мой друг, свистишь? Мешает жить Париж? Ты посмотри – вокруг тебя тайга…″
Ничего до этого кроме пионерских песен типа ″Взвейтесь кострами″ или ″Коричневой пуговки″ не знавшие, ребята затихли и слушали с открытыми ртами. А он пел про синие горы, про голубые вершины, про далёкую тайгу, про море, широкое как небо и небо, глубокое, как море. Валь-Ванна только качала головой – такой романтики, лившейся из самого сердца этого парня, вроде по-спортивному рационального, она, готовясь к этой поездке, даже представить не могла. Что уж тут говорить о детях. Девчонки, включая Милочку, её дочку, влюбились в него сразу, по уши.
Было уже поздно. Валь-Ванна пару раз пыталась объявить отбой, но ребята, а особенно девчонки, вставали на дыбы: – Валентина Ивановна! Ну ещё хоть минуточку. Ещё одну песню! Только одну, ладно?!
Саша посмеивался и продолжал петь дальше. Наконец, когда из-за хребта вылезла обгрызенная напополам луна, он сказал:
– Сейчас я спою ещё одну, мою самую любимую. Завтра, кто захочет, будет её со мной разучивать. Я хочу, чтобы она стала нашим гимном. Хотя бы пока мы с вами здесь.
Он помолчал, настраиваясь и очень чувственно спел ″Бригантину″.
Виталька был огорошен, ничего подобного он никогда не слышал. И Туська, лежавшая рядом поперёк него, положив голову на его бёдро, вдруг приподнялась и мечтательно сказала: – Хочу на корабль. На парусник. Чтобы ветер в лицо, над головой – полные паруса и альбатросы, и рядом – капитан, сильный, смелый, на всё-всё ради тебя готовый!
Глаза её сверкали в бликах костра, как две звёздочки, волосы разме-тались по плечам льняными водопадами и лицо было мечтательным и одухотворенным.
И Витальке страшно захотелось быть этим капитаном, готовым ради неё абсолютно на всё, защищать её, со страшными пиратами сразиться, звезду с неба достать, даже умереть. Он осторожно провёл рукой по её волосам, она засмеялась, глянула на него лукаво и снова положила голову ему на бедро.
На ночь располагались шумно и беспокойно. Валька взялся щекотать оказавшуюся рядом с ним Ланку, та визжала и обещала натравить на него Лорда, отцовского ньюфауленда невероятных размеров, собаку Баскервилей, как говорил Боб. Зох за Ланку заступился, навалился на Вальку, Гога с воин-ственным воплем индейцев-апачей рухнул на них. Они, не разобравшись, объединились и подмяли Гогу, в дело вмешался Виталька, за ним в кучу-малу полезла Туська, за ней – Ланка и Лерка и через пару минут по палатке катался визжащий клубок, из которого торчали руки, ноги, головы. В общей бесильне не участвовали только Валь-Ванна, дядя Лёша и Саша. Даже Ми-лочка не удержалась и полезла в самую гущу. Минут за пять они перевернули всё вверх дном, пораскидали все постели и чуть не снесли палатку.
Дядя Лёша веселился, Валь-Ванна только разводила руками. Нако-нец, Саша скомандовал: – Всё, народ! Брэк! На завтра дел – выше горла! Надо хорошо выспаться. Завтра купальню будем делать. Запруду. На это силы нужны. Так что, поберегите силы. И давайте спать.
Он растащил самых ретивых, раскидал остальных по углам и встал посреди палатки, скрестив руки на груди, как статуя командора.
Стали искать свои постели, расстилать их по новой. Ланка рядом с Валькой спать отказалась, поменялась местами с Леркой. Лерка тут же поднесла кулак к Валькиному носу: – Полезешь щекотаться – получишь!
– Ну что ты к нему прицепилась? – возмутилась Танечка, вечная их староста, девочка рассудительная, и, кроме того, Валькина соседка, с которой они знались и дружили чуть ли не с рождения, – Он же к тебе щекотаться не лез ещё!
– И не полезет! – заявил Гога.
– Почему это?! – возмутилась Лерка, – Ланку же щекотал!
– Тоже мне, сравнила! – Гога рассмеялся, – Ланка же пухлая, как пирожок! А ты – как доска, тебя не щекотать, на тебе, как на рояле, на рёбрах играть можно!
Лерка обиделась, надулась и отвернулась.
– Да ладно тебе! – воскликнул примирительно Зох, – Не бойся, будет он тебя щекотать, я его знаю!
Виталька заржал, за ним все остальные.
– Ну погодите! – покачал головой Саша, – Кто у меня с утра не вста-нет, уедет вместе с автобусом!
Наконец угомонились. Туська легла рядом с Виталькой, как-то сразу расположившись очень уютно, затащив его руку к себе под шею, положив голову на его плечо и упершись круглыми коленками в его бок. Она была горячая и какая-то очень мягкая. Виталька снова, как у костра, провёл ладо-нью по её волосам, она хихикнула и тихонько засопела ему в ухо. И ему вдруг стало очень хорошо, так хорошо, как бывало только в раннем детстве, когда он залезал в кровать к матери и она прижимала его к себе.

X

Утром Виталька поднялся очень рано, ещё и семи не было. Он осторожно приподнял Туськину головку со своего плеча, переложил на подушку. Она всхлипнула, приостановив дыхание, недовольно заворчала во сне, перевернулась на другой бок и засопела снова. Лицо у неё было совсем детское. Виталька смотрел на неё с какой-то неожиданной для себя нежностью. Конечно, спящая она была не такая красивая, как вчера у костра или тогда, на чердаке, когда решилась раздеться перед ним. Но и такая она ему очень нравилась. Он снова осторожно коснулся её волос, и даже не просто коснулся, а нежно погладил их. Туська повернулась на спину, откинув одеяло. На ней был тоненький трикотажный свитерок на голое тело, аккуратные грудки её выделялись на нём даже очень. Конечно, Виталька уже видел всё это, так сказать, вживую, и даже не один раз, но сейчас засмущался и прикрыл её одеялом.
Когда он вышел из палатки, за столом под навесом, где они должны были обедать, сидели дядя Лёша с Сашей. Саша посмотрел на него с интересом: – Виталик? Ты что так рано?
– Я… Я долго спать не люблю, – Виталька стоял, переминаясь с ноги на ногу.
– Ну что ты к парню привязался, – воскликнул дядя Лёша, – Зачем, да почему?! Будильник у него сработал, не ясно разве? Давай-ка, друг, вон туда, в угол двора! Да быстрей давай, а то не добежишь ещё! – дядя Лёша засмеялся, а Виталька шеметом помчался по указанному направлению.
Вернувшись к столу, он замялся, остановившись в нерешительности, но дядя Лёша сделал широкий жест рукой: – Ну что ты встал? Садись, раз пришёл. Или досыпать пойдёшь?
Виталька отрицательно мотнул головой и уселся за стол.
– Саша, а вы меня вашим песням научите? – спросил он.
– Что, понравились? – Саша посмотрел на него одобрительно.
– Очень! А мы в поход ходить будем?
– Обязательно! А что?
– Я вас очень прошу, когда мы в поход ходить будем, вы меня дежурным не ставьте, ладно? Я лучше в другие дни за двоих, хорошо?
– Слушай, да это наш парень! – дядя Лёша потрепал его по кудрявой голове, потом присмотрелся, – А ведь я тебя откуда-то знаю, наш парень. Ты где живёшь?
Виталька назвал адрес. Потом подумал и добавил: – Только мы там всего полтора года живём. А до этого жили в центре, – он снова назвал адрес.
Лёша почесал затылок: – Ну, не знаю. Кажется мне, что видел я тебя раньше. Только поменьше ты был. Слушай, а фамилия твоя какая?
– Гнатюк, – Виталька тоже посмотрел на дядю Лёшу с интересом, ему тоже казалось, что дядю Лёшу он раньше видел.
– Ага, – дяди Лёшино лицо прояснилось, – А папу твоего Михаил Макарычем зовут?
– Да! – Виталька вспомнил, откуда он знает дядю Лёшу. Тот когда-то работал с папой, был шофёром в папином институте.
– Ну конечно! – дядя Лёша засмеялся и повернулся к Саше, – Слушай! Это не просто наш парень! Это свой в доску! Он до трёх лет у нас в гараже воспитывался!
– Это как это? – Саша рассматривал Витальку так, как будто тот был каким-то редким экспонатом из кунсткамеры.
– Да вот так! Жили они в домике рядом с нашим гаражом. Подруга у него там была, сорвиголова. Как её звали, не помню?
– Надька! – Виталька заулыбался. Про него с Надькой мать расска-зывала много чего интересного и смешного и, хотя сам он из тех времён мало что помнил, но от матери знал, а с Надькой они вообще дружили до сих пор, хотя встречались очень редко, только когда матери их ходили друг к другу в гости и брали их с собой.
– Ну, шоферня, сам понимаешь, много их чему там понаучила! Так вот их матери как-то пришли к завгару нашему, тёзке твоему, Александру Василичу, и скандал ему закатили. Тот собрал собрание и начал читать лекцию про недопустимость крепких выражений при детях. С крепкими выражениями, естественно. А тут возьми да его дочка зайди, Верочка, она на год постарше этой парочки была. Зашла, значит, и вот его за шиворот тащит, ну и Надька за ними топает. А Верочка красавица была, куколка прямо. Зашла и на Витальку жалуется, обзывает, мол, он её нехорошо. И прямым текстом выдаёт, как он её обзывает. И ещё прямее называет, кто он, Виталька, после этого есть! У Василича глаза на лоб полезли, такие словеса он от шоферни своей не каждый день слышал!
Саша засмеялся, Виталька тоже улыбался. Эту историю он не раз слышал от самого Александра Василича.
Из палатки, растирая затёкшие бока, вышла Валь-Ванна. Она потяну-лась сладко, увидела компанию за столом: – Что не спится, ранние пташки?
– Да вот тут Виталий Михалыч про воспитание своё вспоминает! – дядя Лёша рассмеялся, – Гаражное!
– Это как? – Валь-Ванна обвела недоумевающим взглядом всю развесёлую компанию. Дядя Лёша со смехом пересказал Виталькину историю ещё раз. Валь-Ванна почему-то посмотрела на Витальку уважительно: – Вот как? А ведь я от тебя, Виталик, ни одного браного слова ни разу не слышала. Неужели знаешь?
Виталька замялся, потом сказал смущённо: – Я только с мальчиш-ками. При девочках и при взрослых ведь нельзя…
– Вот это характер! – восхитился дядя Лёша, – Такое в себе держать!
Валь-Ванна присела к столу, посмотрела на Сашу: – У тебя на сегодня с моей ордой, я так поняла, планы какие-то есть?
– Я хотел с ними запруду делать. Купаться где-то надо? На реку далеко топать, да и каньон там такой, не все спустятся. И бурная она здесь ещё. А тут рядом, в пятидесяти метрах саёк течёт. Небольшой, но если перегородить – хорошая ванна получится. А у вас какие-то другие планы были?
– Ты знаешь, никаких особых планов у меня не было. Так, в основном викторины всякие, игры на месте. Я ведь словесность преподаю.
– Ну что вы, Валентина Ивановна! Засидятся они у вас здесь! Я ду-маю, надо и по окрестностям побродить, три-четыре похода организовать. Сначала куда-нибудь рядом, а потом и подальше. Тут в нашу реку изумительных голубой приток впадает, километров за двенадцать отсюда. Я думаю его им показать. Водопад великолепный в шести километрах есть. Да и наверх свести их надо.
– Это куда наверх?
– А вот туда, на самую вершину, – Саша показал на громоздящийся над ними скальный массив.
– Вы думаете, можно? Там же скалы одни!
– Ничего, там и двоечка есть. Для начинающих. Ну и гора здесь чуть за три тысячи переваливает. Не задохнутся.
Валь-Ванна покачала головой: – Вы думаете?
– А давайте спросим у самих ребят! Виталька, ты на вершину пошёл бы? Вот на эту?
У Витальки горели глаза, он быстро закивал головой, словами ответить не мог, горло перехватило.
– А дойдёшь? Ты наверх ходил когда-нибудь?
Виталька не успел ответить, встрял дядя Лёша: – Да что вы! Он не просто дойдёт, всех остальных затащит! У него отец – геолог! Виталька с ним лет с пяти по горам мотался! Да не по нашим кургузым, на Памире в Таджикистане! Это вам не что-нибудь!
– Я и потом в наших горах в пионерлагере в походы ходил, – добавил Виталька, – и на горы лазил. У меня даже значок есть – ″Юный турист″, вот!
Саша посмотрел на него внимательно: – А не придумываешь? Что-то я такого звания не знаю.
– А его у нас в лагере придумали. И значки сами делали. Оловянные. Наш физрук Сан Саныч предложил, Татьяна Викторовна форму сделала, она у нас изокружок вела, художница! А потом ребята сами с Сан Санычем знач-ки отлили и всех, кто заслужил, наградили! У меня даже грамота есть!
– Сан Саныч, это Головачёв? – спросил Саша.
– Ну да, – Виталька кивнул головой.
Саша засмеялся: – Да уж! Сан Саныч – большой придумщик! Он физрук в тридцать восьмой школе, – пояснил он.
– Я знаю, – Валь-Ванна помолчала, потом сказала, – Ну что же, действуй, Саша. А то действительно засидятся. В лагерях тоже в походы ходят. А насчёт восхождения, это мы ещё поговорим.

XI

Сразу после завтрака Саша выстроил всю команду и быстро разделил обязанности: – Наташа Скворцова, Мила Арепьева, Валечка Солнцева! Вы на сегодня дежурные по кухне! Жора – к ним на помощь! Галя Ташкова, Раечка Ломакина, Зохир – за хворостом, весь сушняк с сада собрать. Веток не ломать, яблоками не объедаться!
– А вы как узнаете, объелись мы, или нет? Следить, что ли за нами будете? – съехиднечал Зох.
– А посмотрю – будете потом долго в туалете сидеть, значит, мою установку не выполнили! Заработаете лишнее дежурство!– не полез за словом в карман Саша, – Ну, а остальные – за мной, плотину сооружать! А ты, – он показал на Зоха, – как нужное количество натаскаете, спускайся к нам, мне грубая мужская сила нужна!
– Да он разве сила? – удивилась Галя, Зох был самым маленьким в классе, правда, жилистым и совсем не слабеньким. Он на Галины слова не обиделся, просто подхватил её под попу, поднял и понёс в сторону сада. Все покатились со смеху – Галя была на голову выше него, а уж толще раза в три!
К саю, протекающему внизу, под обрывчиком за садом, скатились дружной гурьбой. Виталька, несмотря на утреннюю прохладу, тут же разделся до трусов: – Я готов! А где делать будем?
– А сам думаешь, где? – Саша, прищурив глаза, смотрел вдоль сая.
– Я думаю, вон там, – Виталька показал на место, где сай перегораживали два огромных валуна, вода с шумом струилась между ними.
– Правильно, сейчас сделаем так. Мы с ребятами подкатим вон тот каменюку, – он показал на внушительных размеров валун на берегу, – заткнём им щель между валунами, а потом все вместе закидаем всё камнями поменьше. Вот и получится озеро.
Валун оказался слишком тяжёлым и вросшим в берег. И не то, что вчетвером, а даже с помощью девчонок они не смогли его не только сдвинуть, а даже пошевелить. Впрочем, девчонки больше мешали, особой помо-щи от них не было. И тогда Виталька придумал кое-что получше. Выше над обрывом, прямо над двумя камнями в сае навис огромный валун, целая скала. Держался он еле-еле, и если бы они могли немного раскачать его, он бы сам рухнул вниз и перегородил сай где надо. Копать под ним спереди по его ходу было слишком опасно, он мог сорваться и придавить копающих. Поэтому Саша с ребятами прошлись по саю вверх, нашли несколько крепких, морённых почти прямых коряжин и, используя их, как рычаги, под дружное ″Эх, ухнем!″ начали раскачивать валун. Туська с одной стороны, а Ланка – с другой длинными палками отгребали от валуна щебёнку с землёй. Через пару минут каменюка не устоял, под оглушительное ″Ур-р-а-а-а!″ покатился вниз и с фонтаном брызг встал на нужное место.
Дальше пошло проще. Вдесятером они быстро закидали все три валуна камнями поменьше, через пол часа вода заполнила русло и стала уходить мимо запруды по берегам. Гога, а за ним и остальные тут же натаскали камней покрупнее и завалили ими оба берега, а потом засыпали это всё мелочью. Часа через два насыпать выше стало бессмысленно: вода просачивалась даже между мелкими камнями и выше не поднималась. Бассейн получился внушительный, даже Саше в самом глубоком месте он был по горло, шириной на весь сай, от обрыва до обрыва и длиной чуть ли не тридцать метров. Саша объявил конец работ и тут наверху появился Зох с Галей и Раечкой.
– Где тут грубая сила нужна? – заорал он, – Вот Галка готова уже! – посмотрел вниз и разочарованно развёл руки, – Да у вас всё уже сделано!
Раечка прямо наверху стянула с себя усеянное колючками и остяка-ми трико, с разбегу скатилась по обрыву и плюхнулась в воду. И тут же уселась на дно, растирая ушибленную об невидимый под водой валун ногу.
– Ничего у них не готово! – заявила она, – Тут мелко и всё дно в каменьях. Всё ещё чистить надо.
Саша дал добро и до обеда занимались, одним махом делая сразу три дела: расчищали дно, поднимали и укрепляли плотину и углубляли бассейн. А заодно и купались. Вода была холоднючая, но постепенно к ней привыкли и торчали в бассейне, пока кожа не становилась жабьей. И пока Саша не выгонял их греться.
Пока зачищали дно плотина выросла ещё чуть ли на пол метра, но вода больше не поднималась.
К обеду их пригласил гонг: оказалось, дядя Лёша, уезжая, оставил во временное пользование старую рессору, оказавшуюся в автобусе, и Жорка с Валь-Ванной подвесили её к навесу у очага. Жорка от души колотил по ней обухом топора, девчонки зажимали уши и звон стоял такой, что, наверное, был слышен в посёлке.
Обед пошёл на ″ура″, несмотря на то, что каша на второе немного подгорела. Виноватая в этом Валечка очень переживала, заглядывала каждому в глаза и спрашивала: – Ну как? Вкусно?
Гога, наконец, не выдержал: – Конечно вкусно! Добавки давай! А не хватит, мы тебя поджарим! Ты, чем каша, повкуснее будешь!
Вечером того же дня, после пряток и пятнашек, показа Валь-Ванне и дежурным по кухне получившейся запруды и, соответственно, купания, а так же не очень обильного ужина, все снова собрались у костра и Саша достал гитару.
– Мы каждый вечер будем разучивать новую песню, – сказал он, перебирая струны, – Сегодня мы выучим ″Бригантину″. Её совсем не трудно выучить.
Сначала он спел её сам, потом стали учить по куплету и уже через пол часа спели хором. Оказалось, действительно, это было нетрудно, песня была очень запоминающаяся.
А потом Саша стал петь. Но это были совсем не вчерашние песни! Сначала он рассмешил всех, спев про Федю-археолога, потом про спортсмена бегуна-неудачника, про боксёра, который сам ничего не делал, а бой выиграл. И только после этого запел про горы, про костёр на снегу и про многое другое.
Виталька полулежал, прислонившись к дереву, и Туська снова лежала поперёк него, положив голову ему на бёдро. Он тихонько поглаживал её волосы, навивая локоны на палец. Она изредка поглядывала на него, сверкая глазами-искорками, потом перехватила его руку и потёрлась об неё щекой и больше не отпускала. И ему снова стало очень хорошо, как вчера, когда она положило голову на его плечо.

XII

Весь третий день отдыха они, по выражению Валь-Ванны, валяли дурака, а по мнению Саши просто потеряли. Витальку с Туськой, Таськой и Ниной Бруснициной назначили дежурными. Остальные занимались отпетым ничегонеделанием, даже хворост собирать было не нужно, Зохова команда натаскала его столько, что хватило бы дня на четыре.
Виталька снова поднялся ни свет, ни заря, даже Саша ещё не проснулся. Переложил, как вчера, Туськину голову со своего плеча на подушку, и потихоньку, чтобы не разбудить никого, выбрался из палатки и покрутил затёкшей рукой. Конечно, было очень приятно, что Туськина голова лежит на его плече и она так смешно посапывает ему в ухо, но рука за ночь затекает страшно. И пошевелить ей он боится – Туська ведь не так поймёт и ещё ляжет по другому. А ему так хорошо, когда она вот так.
Виталька сбегал в угол базы, потом развёл огонь в титане для чая. Посидел немного, подбрасывая хворост, закинул несколько поленьев покрупнее, чтобы без него не погасло, и спустился к запруде. Посмотрел на запруду и удивился. Вчера от кромки воды до верха запруды оставалось добрых пол метра, а сегодня не осталось и двадцати сантиметров. За ночь по саю ненесло листьев и травы и позабивало щели между камнями. Озерцо стало глубже и удлинилось метра на три.
Впрочем, об этом Виталька долго не размышлял. Он быстро разделся до трусов и, поёживаясь от утреннего холодка, осторожно ступая по острым камням, добрался до середины запруды. Там постоял немного, решаясь, и, набрав в лёгкие воздуха, нырнул. Ледяная вода обожгла, он заорал под водой, выпустив весь запас воздуха, вынырнул, хотел тут же выскочить на берег, но представил, что на него смотрит Туська, и заставил себя почти не спеша проплыть до конца озерца. Там поднялся на ноги, хотел так же не торопясь выйти на берег, но ноги ломило и он, перепрыгивая с камня на камень, шеметом выскочил из воды. Наверху захлопали – над обрывом стоял Саша и наблюдал за его манипуляциями. Виталька, дрожа, уселся на большой ровный камень. Камень был холодный с ночи, солнце сюда, к запруде, ещё не добралось.
Саша спустился к воде, кинул Витальке большущее махровое полотенце, Витальке такое мать не дала, да сейчас он и простое вафельное не захватил, не хотел Туську будить, – Вот, на, разотрись, а то простудишься ещё! Да трусы выжми, холодные же! – а сам разделся, не торопясь, и так же, как Виталька, нырнул с середины запруды. Он пронырнул всё озерце, в конце, не выныривая, развернулся на сто восемьдесят градусов и проплыл под водой обратно до запруды.
– Здорово! – воскликнул Виталька, когда Сашина голова показалась над водой, – А вы меня так нырять научите?
– Как – так? – вылезать из воды Саша не торопился и небыстро поплыл к берегу.
– Ну, чтобы далеко. И долго из воды не выныривать!
– Да ведь тут ничего сложного нет. Просто тренировка нужна. А чтобы долго, надо перед тем, как нырять, лёгкие кислородом насытить – подышать поглубже, а как голова от избытка кислорода кружиться начнёт, так сразу и нырять. Только сам на сам не вздумай это делать! Обязательно страховка нужна. Чтобы рядом был кто-то.
– А как же вы? Вы же сам на сам, без страховки?!
– Да? А я, почему-то, думал, что мы с тобой вдвоём здесь. Или ты не в счёт?
Виталька потупился, себя на этот случай он, как-то в расчёт не брал.
– Ладно, друг, не бери в голову! Ведь случись со мной что, на помощь пришёл бы?
Виталька согласно закивал головой: – Конечно!
– Ну вот видишь! А ты говоришь – без страховки! Ладно. Трусы от-жал? Пошли наверх, буди своих помощниц, надо консервы открывать, бутербродов наделать. А то поднимутся, не готово будет – нас сожрут! За милую душу вместе с блохами! Или у тебя блох нет?
Виталька заулыбался и развёл руками.
– Это же надо? – воскликнул Саша совершенно серьёзно, – Боже мой, это каким же больным должен быть человек, что с него даже блохи сбежали!
Вечером у костра Саша сказал: – Бригантину мы выучили. На сего-дня я приготовил вам ещё одну романтическую песню. Называется она ″За туманом″. Её написал один не очень известный человек – Юра Кукин. Вы его пока не знаете, но пишет он просто здорово!
Саша подстроил гитару – днём её терзал Виталька – и потихоньку запел:
Понимаешь, это странно, очень странно…
Ребята слушали, затаив дыхание, а когда он закончил, долго молчали.
– Ну как, понравилось? Учить будем? – Саша перебрал аккорды.
– Здорово! – ответила за всех Ланка, – Саша, а где можно купить пе-сенник? Ну, с этими песнями? Которые вы поёте?
– Купить? – Саша рассмеялся, – Таких сборников пока нет. Эти песни вручную переписывают. Или запоминают сразу. И поют. Может когда-нибудь, не очень скоро, я думаю, их и будут печатать. Но разве такое вот когда-нибудь напечатают?
И он спел про маляров, истопника и физиков, которые раскрутили Землю наоборот. Ребята развеселились, только Ланка не унималась:
– А давайте мы сами сборник сделаем. Вы продиктуете, а я запишу. А потом попрошу маму, она на машинке напечатает. Вот у всех у нас и будет! Ладно? Пока мы здесь!
Саша согласился: – Вот завтра и начнём. Только в поход сходим. А то вы протухните, тут сидючи! Ну, учить будем?
Следующие пол часа они разучивали Кукинское ″За туманом″, потом повторили ″Бригантину″, потом Саша запел новые песни.
Виталька, как и давеча, сидел, прислонившись к дереву. Туська пона-чалу лежала на траве, положив голову ему на бёдра, потом подтянулась и села рядом с ним, прислонившись к его боку и груди, и положила голову ему на плечо. Виталька млел, было просто чудесно, только очень неудобно при-жатой руке. Он осторожно высвободил руку, перекинул через Туськино пле чо и случайно коснулся ладошкой её грудки. Он бы и не заметил этого, но Туська дёрнулась, как будто Виталькина рука обожгла её, приподняла голову и посмотрела на Витальку долгим странным взглядом. Рот её был приоткрыт, щёки зарумянились, и только глаза-звёздочки всё так же сверкали в бликах костра. Виталька задохнулся – такая она была необычная и прекрасная.

XIII

Четвёртый день начался с приготовления к походу. Саша решил взять всех. Приготовить обед Валь-Ванна попросила Султана. Чистили картошку, нарезали овощи, перебирали рис, натаскали воды и хвороста всем кагалом. Султан по этому случаю пришёл раненько из посёлка и привёл помощницу – Зарему. Но Зарема с ним не осталась. Делать ей было особенно нечего, все полуфабрикаты были приготовлены, и она напросилась идти с ребятами. Пошла со всеми и Валь-Ванна.
Для первой вылазки Саша выбрал целью заброшенный рабочий по-сёлок рядом с выработанными ещё сразу после войны флюоритовыми шахта-ми. Он разбросался на крохотном пятачке на самом берегу реки километрах в трёх от их базы.
Сначала шли по грунтовой дороге кучками по три-четыре человека, потом, когда с дороги свернули на тропу, растянулись в цепочку. Саша периодически поднимался над тропой и присматривался к ним более внимательно, чем в лагере – отбирал, кто годится в кандидаты на восхождение, а кого сразу можно отмести.
Виталька шагал по тропе, как по тротуару, впереди всех, Туська не отставала от него ни на шаг и шла так же легко. Зох и Валька вышагивали следом тоже без особых трудностей. Так же легко шли Ланка, Лерка, Валя и Наташа. Причём, Ланка постоянно шныряла с тропы, чтобы нарвать цветов – она плела венок, уже второй. Первый красовался у неё на голове. Жорик шёл один, насупленный и серьёзный. Саша улыбнулся, глядя на него. За Жориком тоже очень неплохо шла Танечка, за ней, чуть отстав и похуже – Галя, Оля и Настя. Почти в самом конце, отстав совсем, в окружении Раечки, Ниночки и Милы плёлся Гога. Правда, он веселил всех тем, что требовал бросить его здесь, расстрелять на месте, похоронить с артиллерийским салютом, но было видно, что поход ему если и не даётся трудно, то уж не нравится точно.
Замыкали цепочку Таська, Зарема и Валь-Ванна. Конечно, по прави-лам подобных походов требовалось, чтобы все более старшие, более ответственные располагались по цепочке равномерно, но Саша специально не за-острял на этом внимания, хотел посмотреть, как ребята и, особенно, дев-чонки сами справятся с возможными трудностями.
До посёлка телепались почти час, пару раз останавливались на не-большой отдых, поджидали отставших, немного отдыхали и топали дальше.
Брошенный посёлок поразил их своей запущенностью и дикостью. Два десятка домиков коттеджного типа вытянулись двумя рядами вдоль глубокого, метров восьми, каньона, в котором бурлила река. Как раз в этом месте она вырывалась из тесного ущелья в чашу долинки, по правому берегу её между каньоном и подножием верхней террасы приютилась довольно просторная, метров восемьдесят шириной и метров триста длиной, нижняя терраска, с обеих сторон обрамлённая сползающими к самому каньону кряжами. По дальнему кряжу с верхней террасы змейкой спускалась вниз каменистая грунтовая дорога. У противоположенного кряжа поперёк единственной улицы посёлка расположилось длинное одноэтажное здание шахтоуправления, больше всего похожее на барак, за ним, прямо на склоне чёрными черепными пустыми глазницами зияли два входа в штольни в обрамлении бетонных порталов. Чуть в стороне от шахтоуправления поперёк него стояла бывшая столовая, рядом с ней высился забор летнего кинотеатра с хлопающими на лёгком ветерке отрёпьями экрана.
Всё это было обшарпано, облуплено, облезло. Двери были заколоче-ны, а местами и оторваны, в окнах не было ни одного целого стекла, остатки штакетников вокруг коттеджей валялись бесхозные, палисадники заросли ползучим пыреем, за плодовыми деревьями давно никто не ухаживал.
Всё это производило такое удручающее впечатление, что Валь-Ванна покачала головой: – Да! Последний день Помпеи! Неужели это всё никому не нужно?
В мальчишках тут же забродил неугомонный исследовательский дух, они полезли по окнам, некоторые девчонки – вслед за ними. В домах не было ничего интересного, так, мусор и старых хлам, оставшийся от их обитателей.
И вдруг раздался оглушительный, ультразвуковой визг и из выломанной двери столовой, как ошпаренная, выскочила Милочка. И почти сразу на подоконник разбитого окна, перепугав девчонок, вылезла огромная чёрная крыса и уставилась на них маленькими немигающими глазками. Милочка ловила ртом воздух и махала на крысу рукой. Валь-Ванна обняла её, успокаивая.
Зох, облазивший шахтоуправление, притащил большой кусок ватмана, расчерченный выгоревшими и побледневшими от времени линиями.
Саша долго рассматривал его и, наконец, сказал: – Это схема штолен. Где ты её нашёл?
– Там на стенке висела, – Зох махнул рукой в сторону здания.
Валь-Ванна покачала головой: – Даже схему бросили! А ведь она, наверное, секретная! Неужели это никому не нужно? – повторила она.
– Здесь собираются курорт сделать, – сказал Саша, – Хозяина только пока не найдут. А так, конечно, бассейн здесь построить, танцплощадку организовать, подлатать всё немного – и отдыхай на здоровье! Тут тебе и купалка, и горы, и воздух – кислород сплошной, не соскучишься!
– Курорт, это хорошо! А шахты даже не заколочены! – Валь-Ванна неодобрительно смотрела на провалы штолен, – Там, наверное, лабиринт целый! Ведь кто-нибудь и потеряться может!
– Здесь штолен – километров пять. Запутано всё, конечно, – Саша по-молчал, взглянул не ребят, – Но ничего страшного. Мы в своё время здесь всё облазили.
У мальчишек горели глаза, они принялись уговаривать Сашу, а в основном Валь-Ванну: – Можно и нам тоже? Ну мы только чуть-чуть, только с краешку! Ну, Валь-Ва-а-нна!
Саша посмеивался, Валь-Ванна сначала категорически запретила, потом, когда Саша достал прихваченный заранее фонарик, скрепя сердце, согласилась: – Только вы не далеко и не долго, Саша. И никого от себя не отпускайте! Нам тут только Томов Сойеров не хватало!
Сама она с ними не пошла, да и из девчонок пошли только Туська да Ланка с Леркой. Милочка, было, тоже сунулась, но Валь-Ванна её остановила: – Ты-то куда? На свету крысу испугалась, а уж там в темноте их полно!
Валь-Ванна собрала девочек на лужайке перед шахтоуправлением и предложила, пока спелеологи не возвратятся, поиграть в города.

XIV

Саша с компанией поднялись к штольням. К порталам подходила грунтовая дорога, в штольни тянулись рельсы узкоколейки, у правой штольни на рельсах стояла брошенная ржавая вагонетка.
Метров сто шли дружной кучей. Саша светил фонариком, впереди поблескивали металлом рельсы, в темноте терялась манящая неизвестность, светящаяся арка выхода из тоннеля позади всё уменьшалась, пока не скрылась из глаз – штольня немного повернула. На самой развилке Туська спо-ткнулась об отходящий рельс, ойкнула и тут же села. Саша остановился: – Ну что тут у вас?
– Ногу ушибла! – Туська поморщилась. Виталька присел на корточки рядом: – Не подвернула?
Туська пошевелила ногой: – Нет, просто ушибла. Вы идите, мне Виталик поможет. Мы догоним.
Саша покачал головой: – Вообще-то нельзя так. Надо всем вместе быть. Ты идти сможешь? Я вам хотел одно место показать.
Виталька быстро расшнуровывал Туськин кед: – Саша, не волнуйтесь! Я сейчас ей ногу разотру и мы вас догоним. Нас в лагере учили!
– Ну, смотрите. Если задержитесь надолго – не догоняйте, возвращай-тесь обратно. Выход не потеряете, здесь дорога одна. Только осторожнее, у вас же фонарика нет. Держитесь рукой за стенку. Виталик, я на тебя надеюсь!
Виталька кивнул, снял с Туськи кед и носок, сунул их ей: – Держи, чтобы не потерялся! – и принялся разминать её лодыжку. Саша с остальной компанией двинулись дальше. Какое-то время впереди мелькал его фонарик, выхватывая из темноты куски штольни, потом они все пропали за очередным изгибом. Стало совсем темно.
Минуты через две Туська сказала: – Всё, хватит, пойдём уже. А то не догоним. Идти ведь медленно придётся.
Виталька взял у неё носок, стал надевать и не удержался – пощекотал Туськину ступню. Туська завизжала и тут же огрела его кедом по макушке. Кед не удержался в Туськиной руке и с шумом шлёпнулся где-то между рельсами. А может и за ними, на слух это не определялось.
– Дурак! – рассердилась Туська, – Ищи вот теперь!
Минут пять Виталька лазил между рельсами, прощупывая каждый сантиметр. Туська замолчала, только один раз спросила: – Ты долго там? Он же не мог далеко улететь!
Кед нашёлся на ответвлении, у самого дальнего рельса.
– Есть! – воскликнул Виталька, – Туська, ты где? – в темноте он потерял ориентировку. Туська молчала, решила отомстить за щекотку. Виталька нагнулся, ощупывая шпалы, двинулся вдоль них, перебрался через средние рельсы и тоже притих, прислушиваясь. Туська молчала, но тихое сопение выдавало её. Виталька задержал дыхание, чтобы не выдать себя, нащупал рельс, на котором сидела Туська, и когда сопение стало раздаваться уже почти в его ухе, положил кед к рельсу, чтобы не потерялся снова, развёл широко руки, дико заорал и схватил Туську в охапку. Туська завизжала, они вместе свалились на пол штольни и какое-то время барахтались, визжа и смеясь, пока Виталька пребольно не ударился локтем об рельс. Он отпустил Туську и сел на землю, растирая ушибленный локоть.
– Фу, дурак! Напугал, я чуть не описалась! – Туська выкарабкалась из под него и тоже села, – Где моя кеда?
– Не моя, а моё! – Виталька пошарил у рельса, нашёл кед и протянул Туське: – Держи! Тебе помочь?
– Хватит, напомогался уже! Мы так наших никогда не догоним! – она надела обувку, встала, – Ты где? Пошли уже!
Он нащупал в темноте её руку и они пошли, держась за стену. Шпалы немного выступали из пола тоннеля и мешали идти, они спотыкались и шли очень медленно. Темнота действовала на Витальку угнетающе и, если бы не Туська, он бы, наверное, плюнул бы на всё и вернулся. Но она шла впереди, держа его за руку, и он покорно следовал за ней. Пару раз они останавливались, Виталька набирал в лёгкие воздуха и что есть духу кричал: – О-го-го! Вы где!?
– О-го-го-о-о! – отвечал тоннель, но было это эхо или их товарищи, было не разобрать.
Сколько прошло времени с момента, когда они тронулись, они понятия не имели, но чувствовалось, что достаточно, прошли они метров триста, а может и больше. Тоннель стал забирать вверх, довольно круто. Саши с ребятами всё не было видно. Туська остановилась, они присели на рельс, минут пять, а может и все десять посидели, подождали. Свет фонарика не показывался. Туська закричала, тоннель ответил, но снова было непонятно, эхо это, или их окликают.
– Виталь, давай пойдём обратно, – Туське тоже было очень неуютно.
– Пойдём. В конце концов, Саша тоже сказал, что если мы их не догоним, надо возвращаться обратно.
Они поднялись и пошли. И сделали недопустимую, непроститель-ную просто вещь: они двинулись обратно, держась за другую стенку.
Поначалу тоннель продолжал понижаться, потом неожиданно повер-нул и снова стал подниматься круто вверх. Какое-то время они шли по инер-ции, потом у Витальки похолодело внутри. Они шли не по тому тоннелю!
– Туська, подожди. Мы куда-то не туда зашли!
Туська резко остановилась и Виталька налетел на неё.
– Как не по тому? – рука её задрожала, – Ты думаешь, мы заблудились?
– Я не знаю. Но ведь мы нигде так не спускались, как сейчас поднима-емся.
– Что же делать? – Туська не на шутку испугалась.
– Подожди, сейчас что-нибудь придумаем!
Виталька снова закричал, тоннель ответил, но он уже знал, что это просто эхо.
Тогда он сел, Туська тоже села, прижалась к нему и всхлипнула.
– Не надо, Наташа! – он впервые назвал её полным именем, – мы обязательно что-нибудь придумаем! – он обнял её и осторожно поцеловал в щёчку. Она благодарно потёрлась о него свое щекой.
Конечно, Витальке тоже было страшно, а кроме того, оказалось, что он до ужаса, почти до потери контроля над собой боится вот такой кромешной тьмы. Но рядом была Туська, она боялась, её надо было успокаивать и может быть даже защищать, и он пересилил себя, заставил себя разобраться в этом ужасе и понял, что он совершенно не обоснован, что за темнотой никого нет и бояться её нечего. Другое дело, что они где-то сбились с пути!
Они помолчали, потом он принялся рассуждать, как они шли и где могли сбиться. Туська слушала, глядя на него, потом вдруг вскочила: – Погоди, Виталька! Ведь я тебя вижу! Вижу, понимаешь?!
Виталька обалдел: он тоже различал смутный Туськин силуэт на фоне черноты тоннеля!
Он тоже вскочил и они побежали вперёд, не думая о том, что, всё-таки, ни черта толком не видят и могут споткнуться и повредить себя. Метров через пятьдесят к основному тоннелю справа примыкала боковая штольня, её конец был ярко освещён. Виталька радостно заорал, схватил Туську за руку и рванул туда. Выработка подходила здесь почти к поверхности, непрочный в этом месте потолок тоннеля не выдержал и провалился, а дождевые и талые воды промыли довольно широкую дыру. Они выбрались по осыпи на-ружу и оказались на дне глубокой, метра четыре, воронки. Туська, заорав ″Ура!″, попробовала сходу выбраться из неё, но конус воронки был крутой и обсыпанный мелкой каменной крошкой, и она съехала вниз, ободрав коленки и руки.
– Как мураш в воронке муравьиного льва! – констатировал Виталька, – Подожди, давай попробуем по другому.
Он поднялся и начал ожесточённо протаптывать кедами крутую спиральную тропку на откосе, постепенно поднимаясь по ней вверх. Туська осторожно ступала за ним, держась за его плечо. Минут через двадцать они выбрались на край воронки и осмотрелись. Воронка располагалась на верх-ней террасе метрах в ста пятидесяти от портала, через который они вошли в тоннель. Не так уж и далеко они ушли!
Они побежали к посёлку и остановились на гребне, где верхняя терраса переходила в крутой склон. Внизу у столовой вокруг Валь-Ванны кучковались все ребята, в том числе и мальчишки, с которыми они уходили в тоннель. Саша с Заремой понуро и сосредоточенно шагали от портала к шах-тоуправлению.
Вернувшись из шахты и обнаружив, что Туськи с Виталькой нет, он, взяв с собой Зарему, тут же пошёл обратно в шахту. Но побродив по тоннелям часа полтора и наоравшись до хрипоты, он понял, что одни они никого не найдут, что надо привлекать народ из горняцкого посёлка и чем быстрее, тем лучше.
Туська отпустила Виталькину руку и, подпрыгивая и размахивая руками, заорала: – О-го-го! Э-е-ей! Мы здесь! Мы нашлись!

XV

В этот же день, после того, как ребята угомонились и заснули, Саша вернулся к разговору о восхождении.
Отпускать ребят на восхождение Валь-Ванна опасалась. Особенно, после сегодняшнего происшествия в шахте. Всё-таки, одно дело – пойти в коротенький поход на склон за яблоками или к шахтёрскому посёлку, даже со зловредными шахтами, и совсем другое – идти на вершину. Если бы она могла пойти сама, могла сама контролировать их, всё было бы нормально. Но она здесь никогда не поднималась выше дороги, проходившей над базой отдыха, ходить в горах не умела, страшно боялась змей и вообще, предпо-читала отдыхать на месте. Купаться, загорать, устраивать ребятне более-менее спокойные игры и викторины, а не тащиться неизвестно куда непо-нятно зачем. Но Саша сидеть на месте не мог органически. Будучи инструктором по спорту, он и сам был спортсменом-рекордсменом, туристом-альпинистом, романтиком от природы, сам рвался наверх и старался увлечь за собой всех окружающих. И не смотрел, были эти окружающие людьми в расцвете лет, не очень мощно сложенными пенсионерами, или, как сейчас – неоперившимися юнцами-подростками.
– Я вас не понимаю, Валентина Ивановна! – убеждал он горячо, – Ваши ребята и девчонки – настоящие спортсмены! И чего вы боитесь? Все как на подбор! Возьмите Туську Долгову – прёт, как танк, никакие высоты ей не страшны! Или Ланка Полынова – сносу ей нет! Сколько надо, столько и пройдёт! А Зохир Ходжаев? По любым скалам пролезет, как паук по стенке! Я уж не говорю о Витальке Гнатюке – тот вообще как будто в горах родился! А и скиснет кто – Танечка Конева быстро оживит! Так уговаривать, такие аргументы выдвигать даже дипломированные психологи не могут! Не пони-маю!
– Вы не педагог, Саша! – мягко, но настойчиво журила она, – Пойдут детишки вразнос, как вы с ними управитесь?! Ведь класс то отчаянный, я сама с ними еле управляюсь!
– А вы сами отберите, кого можно взять, а кто должен остаться. Вот и не пойдут те, кто может стать неуправляемым.
– А вы представляете, какие обиды могут начаться? Как это – остаться обделённым?!
– Но ведь это же жизнь, Валентина Ивановна! У нас, альпинистов, так очень часто бывает. До верхнего лагеря, последнего перед вершиной, доходят очень многие. А наверх идут единицы, самые готовые. Те, кого врачи и руководитель отбирают. А обиды… И у нас обиды бывают. Всегда обидно, когда почти до конца дошёл, а потом кто-то дальше тебя не пускает! Ты себя готовым и совершенно здоровым считаешь, а тебя бракуют! Зато к следующему разу отстающие всегда бывают готовы лучше других! Ребятам надо всё это правильно объяснить, они поймут. И потом, разве лучшую шко-лу для них можно найти?! В конце концов, не только по Пифагору с Пушки-ным они учиться должны! Им же жить потом! Вам же не хлюпики нужны, маменькины сынки, папенькины дочки, а настоящие люди, покорители, победители! А что лучше горных вершин характер выработать может?!
Валь-Ванна вздохнула: – Да вы, Саша, психолог настоящий! Ладно, присматривайтесь, кого с собой возьмёте. Вы когда идти собираетесь?
– Дней через пять, – Саша вздохнул свободнее, уговорил!
– Вот пять дней и присматривайтесь. Я хочу верить, что всё будет хорошо.

XVI

День после похода в посёлок они отдыхали, купались, наращивали запруду – трава и листья окончательно закупорили все щели между камнями и вода начала переваливаться через верх.
Саша сразу после завтрака ушёл в горняцкий просёлок, договариваться с директором рудника, чтобы ему помогли замуровать порталы в заброшенной шахте – слишком на него подействовало Виталькино с Туськой приключение. Оставшаяся с ребятами сам на сам Валь-Ванна пыталась организо-вать их на что-нибудь более серьёзное, чем купание, но у неё ничего не получилось. Ребята слишком устали вчера и испереживались за пропавших Туську и Витальку. Правда, последние ходили в героях – ещё бы, найти такой выход из, казалось, безнадёжной ситуации! Конечно, в том, что они вышли именно к тому участку тоннеля, где образовался провал, было просто невероятное везение, но кто же об этом сейчас думал!? А уж о том, как они перепугались там, оставшись в темноте вдвоём и заблудившись, они вообще предпочитали помалкивать.
Саша вернулся после обеда и отозвал героев в сторону.
– Так, дорогие мои! – сказал он, когда они расположились под яблоней в саду, – Вчера я не стал вас донимать, и так впечатлений было через край! А сейчас я хочу разобраться, что же вы не так сделали, почему не смогли вернуться к выходу из шахты.
Он развернул найденную Зохом схему штолен.
– Давайте смотреть. Вошли мы вот отсюда. А выбрались наружу вы вот здесь, – он показал на схеме две точки, – Получается, первую ошибку сделал я: тоннель после первой развилки через восемьдесят метров снова раздваивается. Мы все ушли по правому тоннелю, а вы пошли по левому. За стенку держались за левую, так?
Виталька с Туськой кивнули.
– Да, это я, свалял дурака, конечно. Вас вообще нельзя было оставлять! Ну да ладно, теперь уже что говорить. А вот почему вы в боковом тоннеле оказались, когда повернули обратно, непонятно! За какую стенку держались?
– За левую! – воскликнула Туська.
– За левую? – Саша задумался, потом прозрел, – Ну конечно! Вот смотрите, что получилось! – он показал на схеме, – Надо было держаться за ту же самую стенку! А вы держались за противоположенную, у вас же левой стала противоположенная! Вот и ушли в боковой отвод, которого по ходу туда вообще не видели, так?
– Получается, что так! – сокрушённо сказал Виталька. Туська вздохнула.
– Ладно, троглодиты! – Саша потрепал Виталькины вихры, – Вечером у костра ликбез устроим! Мало ли? Может, в жизни пригодится! А вообще-то, вам здорово повезло, что вы с этого места назад пошли. Ушли бы в верхние штольни и так же не туда забрели бы – мы бы вас до сих пор разыскивали! Да… В другой раз и я умней буду!
Вечером у костра Саша прочёл небольшую лекцию, как надо вести себя в лабиринтах, чтобы не потеряться. Оказалось, правило всего два: пер-вое – никогда не поддаваться панике, и второе – возвращаться по той же дороге, по которой до этого места пришли. Если свет есть – оставлять отметины на стенах, стрелки, например. Потом по стрелкам очень просто возвращаться – иди против их хода и всё. Ну, а если идти приходится в полной темноте, как Туське с Виталькой, то и в прямом, и в обратном направлении надо держаться за одну и ту же стенки.
– Вот и все премудрости, – Саша поднял вверх указательный палец, – Но самое главное, всё-таки – никогда не впадать в панику! И не бояться ни-чего. И не только в лабиринтах. Вообще в жизни. Жизнь, она покруче всяких лабиринтов будет!

XVII

В поход к устью голубой речки пошли все мальчишки и шесть девочек: Таська с Туськой, Ланка, Лерка, Танечка и Мила. Насчет Туськи и Витальки очень сомневалась Валь-Ванна: – Может их не брать, Саша? Вон позавчера что учудили!
Но Саша даже замахал руками: – Ну что вы, Валентина Ивановна! Они-то в чём виноваты? Это же я не подумал, оставил их одних. А они не растерялись, не разнюнились, из такой передряги сами выбрались. Ну, и по-том. Мы, туристы-альпинисты, люди суеверные. А у кого-то из них прямо свой ангел-хранитель есть! Так повезти без чуда не может!
– Ну, что вы, Саша?! – Валь-Ванна всплеснула руками, – Какой ещё ангел-хранитель?! Вы же комсомолец, институт закончили, диамат сдавали! И такую ерунду говорите! Повезло просто и всё!
– Так везёт-то тоже не всем! Так что они у меня вроде талисманов! Пусть идут. И на вершину я их тоже возьму! Как же без них!
Идти было очень не близко, за двенадцать с лишком километров. Туда и обратно – чуть не двадцать пять получалось, поэтому встали очень рано. Позавтракать всех Саша заставил очень плотно – сил на такой поход требовалось немало.
Первые километры шли молча и сосредоточенно, ещё толком не про-снувшись, даже Гога молчал. И только сам Саша да Виталька были бодрыми и собранными – они разогнали сон, успев окунуться в ледяную воду.
Идти надо было по грунтовой дороге, но всё равно шли гуськом, вытянувшись в цепочку, впереди – Зох с Валькой, за ними остальные. Ви-талька с Туськой и Саша замыкали цепочку.
По настоящему проснулись, только когда дошли до заброшенного посёлка и Саша объявил короткий привал. Виталька подвёл всех к воронке, через которую они с Туськой выбрались, от дороги до неё было метров пять-десят. На краю воронки Туську передёрнуло. Витальке тоже было не по себе, ещё раз пережить такое приключение ему не особо хотелось. Одно дело – мечтать перед сном, как он, совершая подвиги, спасает Туську от всяческих напастей, и совсем другое – пережить всё это в натуре. А там, в тёмном тоннеле, он был не таким уж и героем.
Он положил руки на Туськины плечи, слегка сжал их, она повернула голову, взглянула на него благодарно и улыбнулась.
– Дырка в преисподнюю! – сказал Гога, – Сейчас оттуда чёрт вылезет и нас к себе утащит!
Жорка тут же развил тему: – А там уже котлы готовые! В кипящем масле жарить будут! На вертеле!
– А зачем в масле на вертеле? – не поняла Танечка, она была очень правильная девочка и хотела, чтобы во всем была логика.
Лерка повела плечами: – А я не хочу! Ни в масле, ни на вертеле!
– Ну что ты волнуешься? – воскликнул Зох серьёзно, – Они же с Валь-ки с Ланкой начнут! А до нас с тобой может очередь вообще не дойдёт. У нас же скелеты одни!
– А чо это с нас?! – возмутился Валька, – Мы чо, вкуснее что ли?
– Так черти же – не собаки, разберут, где кости, а где филей сплошной! – Гога ухватил Вальку за складку на животе и потряс.
Виталька всхлипнул.
– Ты чего? – не поняла и даже растерялась Туська, так натурально у Витальки это получилось.
– Ланку жалко! – сказал Виталька плаксиво, – Они же её при нас есть будут! Жевать, чавкать, кости выплёвывать! А по рылам жир стекать будет, они его грязными чёрными волосатыми ручищами по морде растирать будут и снова чавкать! – он смахнул пальцем несуществующую слезу.
Ланку даже передёрнуло – слишком красочно описал всё Виталька. Зох, стоящий рядом с ней ухватил зубами её руку повыше локтя. Она дёрнулась и вырвалась.
– Невкусная, – сказал Зох, – Без соли не пойдёт!
– О! – воскликнул Гога, – А я им соль продам!
– Кому? – не поняла Танечка.
– Чертям, кому же ещё! А они за это меня жарить не будут! Поставят к котлу дрова подкидывать! Или вертел крутить!
″Сколько же в них фантазии и юмора!″ – думал Саша, улыбаясь.
– Ну, энергией подзарядились, – сказал он, когда ребята отсмеялись, – Пошли дальше!
Ещё километра через три они подошли к узкой щели, где вся могучая бурлящая горная река врывалась в четырёхметровой ширины скальный проран и, даже не ревя уже, а визжа высоким фальцетом, брандспойтной струёй выплёскивалась на широкий плёс за прорезанными скалами. В самом узком месте над рекой навис неширокий скальный карниз, до другой стороны разорванной посередине арки было метра два, с разбега можно было запросто перепрыгнуть, но беснующийся в трёх метрах ниже сверхзвуковой поток напрочь отбивал охоту даже думать об этом.
Саша объявил долгий привал, они окупнулись на плёсе и свалились на прохладные ещё с утра отполированные водой скалы. Прошли уже половину пути, немного подустали, не хотелось не только шутить, даже просто разговаривать.
Саша негромко спел Висборовское ″Мама, я хочу домой″.
– О! – заявил тут же Гога, – Это как раз про меня! Где здесь телеграф? Меня мама дома живым ждёт! А вы меня вашими горами уморите!
– Слушайте! – подхватил довольно вяло Виталька, – Ведь если Гога сейчас скиснет, нам его на себе тащить придётся!
– На носилках! – отреагировал тут же Гога, – как раненного боевого командира!
– Размечтался, – встрял Валька, – На носилках! Мы тебя так поволо-кём, по земле, без всяких носилок!
– За ноги! – добавил Зох.
– Фу! – поморщилась Милочка, – Живодёры вы! – она живо представила, как будет выглядеть Гога метров через триста после того, как его протащат по щебёнистой дороге за ноги.
– Правда, – сказал Виталька, – Нехорошо это, негуманно как-то. Давайте его просто через щель пропустим!
– А там подводная пещера есть! – Жорка сделал круглые глаза и даже приподнялся на локте, – Там страшный Семиног живёт, он его на части разорвёт, и выбросит!
– Почему это выбросит? – возмутился Гога.
– Он же в воде живёт, – подхватила логичная Танечка, – Он же одну рыбу лопает, ему мяса не надо!
– Ну уж дудки! – распалился Гога, – Там дальше другая пещера есть! Там русалки живут! Они меня живой водой спрыснут и я срастусь снова! А потом меч-кладенец найду, Семиногу вашему все ноги повыдергаю, а с вами всеми расправлюсь!
– Ну уж, чем они тебя там спрыснут, это ещё увидеть надо! – съехид-ничал Валька, – А где ты меч-кладенец возьмёшь? Тоже мне, Иван-царевич!
– Он не Иван-царевич, он Гогушка-дурачок! – засмеялся Зох.
– Меч-кладенец там же в третьей пещере лежит! – не растерялся Гога, на Гогушку-дурачка он не отреагировал.
– Только его страшный Паук-Гогоед охраняет, – сказал Жорка, – Он станет загадки загадывать!
– Што-о са-амое длинное на све-ете?! – воскликнул Виталька страш-ным скрипучим голосом, изображая Паука-Гогоеда и навис над Гогой, вски-нув руки с растопыренными скрюченными пальцами.
– Ну, это слишком просто! – сказал Зох, – Это Настька Скороговорова на каблуках! – Настя была самая высокая в классе.
Девчонки давно уже улыбались, а тут дружно захохотали.

XVIII

Голубой приток поразил их совершенно необычной аквамариновой водой и большой берёзовой рощей в полукилометре от слияния. Они здорово устали за дорогу, но тут взбодрились и до берёзовой рощи прошагали почти свежо.
– Всё, народ! – Саша сбросил рюкзак, – Здесь отдыхаем, купаемся, обе-даем. Сейчас одиннадцать, в пятнадцать ноль-ноль двинемся обратно.
Ребята тоже поскидывали рюкзачки с провиантом (Саша специально выпросил в спорткомитете и привёз с собой с десяток небольших детских рюкзачков для таких походов) и повалились под берёзы.
– Совсем сил не осталось? – Саша осмотрел компанию критически, – Кто хочет искупаться – давайте за мной! В речку не лезть! Течение здесь та-кое, унесёт в момент! Тут повыше сай есть, вот там и искупаемся. Сразу легче станет!
Он развернулся и пошагал к саю. Виталька посмотрел на Туську: – Пойдём? Легче станет!
Туська нехотя поднялась и они пошли вслед за Сашей. За ними потянулись Зох и Жорка, а чуть погодя и девочки.
Устье сая было изумительное. За миллионы лет вода выточила в скальном массиве аккуратные ванночки глубиной с пол метра, спускающиеся гирляндой между стапятидесятиметроввыми отвесными скалами. Чуть выше ванночек с семиметрового уступа низвергался небольшой водопад, от него к ванночкам ступенями спускался настоящий каскад. Вода была совершенно прозрачна и струилась без всяких завихрений и брызг.
Пока остальные раздевались внизу, у нижней ванночки, Зох заорал ″Ур-р-р-а-а-а!″ на всё ущелье и рванул к каскаду, на ходу скидывая с себя шмотки. Он подлез под водопад, не удержался на скользкой скале, полубо-ком, башкой вперёд, отчаянно дрыгая ногами, скатился по каскаду, взвизги-вая на каждой ступеньке, плюхнулся в верхнюю, самую большую и глубокую ванночку и, самозабвенно вопя во всё горло, подался вниз, по собачьи переплывая ванночки и по крокодильи перебираясь через перемычки.
Остальные кинулись за ним, поднялся невообразимый гвалт и визг, куда только усталость делась!
Когда в нижнюю ванночку скатились все, появились Гога с Валькой. Гога, раздевшийся ещё на привале, заорал: – А ну, расступись! – и с разбега, подняв фонтан брызг, плюхнулся в самую гущу. Девчонки завизжали и взялись его топить.
Валька сел на бережку и принялся неторопливо раздеваться, потом встал и ногой, самыми кончиками пальцев, попробовал воду. Виталька увидел это дело и выбрался из общей бесильни: – А ну-ка!
Гога вырвался от девчонок, они вместе с Виталькой выскочили на берег, подскочили к Вальке, подхватили его за руки, за ноги и принялись раскачивать. Таська с Туськой тоже выскочили из воды и спихнули всю троицу в ванночку.
– О-го-го! – по каскаду, добавив всеобщего веселья, скатился Саша.
К рюкзакам вернулись через пол часа, взбодрившиеся, развеселив-шиеся и голодные, как волки. Саша захватил с собой объёмистый казанок, и за четверть часа они разогрели на костре чуть не ведро ещё с прошлого вечера сваренной картошки, приправили это дело тушёнкой со специями и умяли за милую душу, даже казанок отполировали хлебными корками.
В лагерь вернулись, когда солнце уже закатилось за растянувшийся за долиной хребет, уставшие до не могу, но довольные. Окружили Валь-Ванну и наперебой, взахлёб с горящими глазами делились впечатлениями – про поющую щель, про сай с водяной горкой, про дырку в преисподнюю, про всё.
Валь-Ванна гладила их по головам, перебирала руки и улыбалась своей замечательной чуть ироничной улыбкой.
Заряда хватило так надолго, что после ужина они не повалились спать, как после вылазки в заброшенный посёлок, а разожгли костёр и, даже не дожидаясь, пока подойдёт припозднившийся Саша, запели хором ″Бри-гантину″.
Саша, присоединившись, пел свои романтические песни и пригляды-вался к ним – отбирал кандидатов на восхождение.
Таську Войнову и Милочку Арепьеву он отставил сразу. Таська сама не рвалась наверх, а в такие походы можно было идти только по большому желанию. Милочка была ещё слишком маленькой – на год младше остальных. Конечно, может быть она и дошла бы, но далось бы ей это очень тяжело. Всё-таки для таких восхождений двенадцать лет – слишком уж юный возраст.
Ниночка Брусницына и Раечка Ломакина даже на относительно ров-ной дороге слишком быстро уставали, а уж к горам были и вовсе не подго-товлены, они бы просто не дошли.
Настя Скороговорова и Оленька Карпова может и дошли бы, но уж обратно их на себе тащить пришлось бы.
Наташа Скворцова, как и Таська, наверх совсем не рвалась, Галя Ташкова и Валечка Солнцева и туристки были никакие, что уж тут говорить о вершине!
Немного сомневался он и в Танечке Коневой. Она, конечно, была девочка упорная, он бы сказал, прилежная, но если перед ней была поставлена цель, она её добивалась непременно. Силёнок конечно маловато, но она на одном осознании долга дойдёт. Ну и потом, она могла и помочь, если понадобится, и ответить не только за себя.
В Ланке Полыновой, Лерке Поваренко и Туське Долговой он не сомневался нисколько. Ланка, несмотря на свою округлость, была упёртая, даже упрямая, пёрла, как танк, сносу ей не было. Лерка, хоть и была ей полной противоположностью, худющая, хоть правда на рёбрах играй вместо ксилофона, но жилистая, сильная и такая же упрямая.
А уж Туська за Виталькой вообще в пекло полезла бы. Отчаянная девица! Саша улыбнулся, глянув на них: вон они, голубки, сидят, обнявшись, в сторонке и совсем не по детски милуются втихаря.
Мальчишек же он со спокойной совестью взял бы всех. Правда, не-много слабоват был Гога, но он бы очень пригодился на восхождении со своей неунываемостью и просто фонтанирующим из него юмором в любой ситуации. А это в горах так важно, не терять чувство юмора!
Валька и Жорик были подготовленнее, поход на голубую речку прошли хорошо и никаких сомнений у него не вызывали.
Что касается Зохира и Витальки, так они, казалось, вообще были в горах рождены! Как сказал про Витальку Алексей, шофер автобуса, ″в доску свой парень!″ Зох был таким же.
Саша перебрал струны и спел песню, которую, кроме узкого круга, пока никто не слышал. Её написал малоизвестный актёр театра на Таганке Володя Высоцкий для снимающегося фильма ″Вертикаль″. Саша услышал её совсем недавно от своего близкого знакомого Юры Визбора, с которым был на сборах в Дугабе.
Если друг оказался вдруг...
Ребята слушали, раскрыв рты.
Туська с Виталькой, действительно, сидели чуть в сторонке, позади всех, прислонившись к своей яблоне. Туська на этот раз не легла, как обычно, головой Витальке на бёдра, а сразу села рядом с ним, прислонившись к нему и перекинув его руку через своё плечо. Она тихонько перебирала его пальцы, раздвигая и сжимая их, сгибая и снова выпрямляя. Потом сложила его ладонь лодочкой, покрутила туда-сюда, неожиданно прижала к своей грудке, так что та полностью утонула в ней, и слегка сжала. Виталька моментально взмок и перестал дышать. Рукой он чувствовал, как бешено колотится её сердце. А Туська подняла к нему голову, взглянула на него затуманенными глазами, потянулась, и пока никто не видит, легонько поцеловала его в подбородок.

XIX

Для восхождения Саша отобрал только восьмерых, четырёх девочек – Туську, Ланку, Лерку и Танечку, и четырёх ребят – Витальку, Зоха, Вальку и Жорку. Он хотел взять и Гогу, но тот отказался сам, уж очень тяжело ему дался поход к устью голубой речки. Насчёт Жорки очень сомневалась Валь-Ванна, но Саша убедил: – На мою ответственность, Валентина Ивановна. Он мальчишка неплохой. Немного шкодливый да к девочкам не по возрасту неравнодушный. Руки распускать лёгкий.
– Как это? – не поняла Валь-Ванна.
– А вы не знаете? – Саша засмеялся, – Помните, они тут кучу-малу устраивали? Так он Лерку исподтишка ухватил, где не положено. Та шум не подняла, только придавила его посильней, а потом нажаловалась девчонкам. И знаете, как эти амазонки стали его воспитывать?
Валь-Ванна пожала плечами, она даже представить не могла, что ещё её воспитанницы могли отчудить.
– Они его подкараулили вчетвером, сама Лерка, Ланка, Оля и ваша Милочка, – продолжал Саша со смешком, – там, внизу, в саду, видно он за яблоками полез. Сначала побили слегка, скрутили. Потом своими поясами привязали к яблоне и Лерка штаны с него спустила! Эти бестии уселись перед ним в рядок и стали ехидно так, во всеуслышанье комментировать, что они там видят. Настолько во всеуслышанье, что я таки услышал. И подошёл. Ну, они меня увидели и, понятно, сбежали. А он остался. Ревел, конечно, как же, такой позорище!
– Саша, это же ЧП! Что же вы мне не рассказали?!
– Так ведь ко мне сама Лерка и подошла потом, всё объяснила и попросила, чтобы я вам ни слова! Так что, вы уж меня не выдавайте. Я обещал.
– Но надо же меры принимать! Как же, девочки, и чтобы такое!
– Да ладно, Валентина Ивановна! Какие там ещё меры? Жорка и так по гроб жизни этого не забудет, а девчонки… Да, немного жестоко, но ведь, по сути, правильно! Как он к ним, так и они к нему! Я так думаю.
– Ох, Саша, Саша… Ладно. Будь по вашему. А Жорика вы ко мне пришлите. Я с ним насчет восхождения поговорю. Леру вы с собой берёте? Вот пусть они, как это у вас там называется, в одной связке идут, друг другу помогают.
Что говорила Валь-Ванна Жорке, неизвестно, но после разговора с ней, с глазу на глаз в палатке, он вышел вздрюченный, но счастливый.
Рано утром следующего дня Саша разбудил их потихоньку, чтобы не поднимать остальных, они сделали обязательную зарядку, позавтракали и, взгромоздив за плечи легкие рюкзачки с водой и сухим пайком на обед, построились в цепочку, пошли из лагеря наверх. Валь-Ванна стояла у ворот и, немного тревожно вздыхая, провожала их. Перед этим она сфотографировала их тесной группой, потом торжественно вручила фотоаппарат Зоху – это была новенькая ″Смена″, только появившаяся в продаже, – дала ему пять запасных плёнок в кассетах: – Перезаряжать умеешь? Вот эту на самой вер-шине отснимешь, она цветная!
Зох кивнул утвердительно, гордый и преисполненный величием воз-ложенной на него миссии.
Ещё с вечера Саша разбил их по парам: Ланку с Зохом, Танечку с Валькой, Туську, естественно, с Виталькой. Так что для Лерки остался Жорка. Она покривилась, но ничего не сказала. Так они и пошли сейчас, парами, впереди девочки, мальчики – за ними.
Сначала Саша шёл впереди, но когда через пол часа они поднялись на первый увал, он объявил небольшой привал и сказал: – Теперь будем идти так: каждая пара по очереди будет идти впереди, от привала до привала. Потом они будут перемещаться назад, а впереди будет идти следующая пара. В ручейки играли когда-нибудь? Здесь почти так же. А я буду замыкающим. Ясно?
Так и двинулись, впереди – Танечка с Валькой, за ними Ланка с Зо-хом, потом – Лерка с Жориком, и последними – Туська с Виталькой. Саша замыкал цепочку.
По мере того, как они поднимались всё выше и выше, мир раздви-гался за ними, из-за ближних хребтов-горизонтов вылезали новые, из-за них – следующие, и так до бесконечности. Из травы вдоль тропы прыгали кузнечики, сновали по камням и шмыгали в щели пригревшиеся на солнце юркие ящерки, какие-то расцвеченные птахи сновали мимо них, метрах в десяти впереди шумно поднялась, напугав шедшую первой Ланку, целая стая гор-ных куропаток – кекликов.
Зох непрерывно останавливался, щёлкал затвором и первая плёнка ушла очень быстро. Саша посмотрел на это дело неодобрительно: – Ты бы кадры-то поберёг! На вершину не останется ничего.
– Так ведь красиво как! – Зох развёл руки, – Ширь какая!
– Ну, милый, этой шири ещё на пять шестых подъёма будет! Так что не увлекайся!
Раз в полчаса Саша объявлял привал. Тут уж Зох не выдерживал, собирал всех в кучу и делал два-три снимка.
Часа через два они поднялись на водораздел, на хребет, почти гори-зонтально подходящий к крутому подъёму на саму вершину. Три четверти дороги были осилены.
Далеко внизу, утопающая в зелени деревьев, еле виднелась их база отдыха с рыжевыто-зелёным квадратиком палатки, сразу за базой начиналась небольшая долина, бывшая когда-то очень давно, может сто, а может и пятьсот тысяч лет назад дном большого горного озера, пока всемогущие горные потоки не прорезали глубокий каньон в перегораживающей эти потоки скальной перемычке. Со всех сторон долину окружали могучие горные массивы, почти перегораживающие её языками местных хребтов, изрезанные саями, разрисованные палевыми проплешинами оползней и сизыми потоками ка-менных осыпей под скалами. Если встать лицом к вершине, по правую руку от них, петляя, то исчезая за спускающимися вниз кряжами, то появляясь вновь, сверкала на солнце лента могучей горной реки. По левую руку почти так же змеился её приток, прорезавший своё ущелье, не такой могучий, как сама река, но тоже полноводный и всесильный. Внизу, в долине, они соединялись, прорезав в дне долины два пятнадцатиметровой глубины каньона. Чуть выше слияния, немного в стороне от базы отдыха вдоль обоих ущелий растянулся горняцкий посёлок с маленькими, будто игрушечными, утопаю-щими в зелени домиками, узенькими кривыми улочками и чёрными провалами горных выработок с рельсами, выходящими из них. От посёлка вниз к слиянию тянулась серая лента мощёной булыжником дороги, по которой, отчаянно коптя, ползла вверх грузовая машина.
Саша объявил большой привал, достал из своего рюкзака провиант и пару кружек.
– Как настроение? – он критически осмотрел повалившуюся на траву компанию, – Охота на вершине побывать не пропала?
Виталька с Зохом тут же поднялись: – Как это?! Почему?
– Лежите, лежите! Надо пол часа отдохнуть. Впереди самое трудное. Сейчас подкрепимся немного и – вперёд!

XX

Они прошли ровный водораздельный участок, снова немного отдохнули и начали подъём. Подъём был не круче, чем в самом начале, когда они поднимались на первый увал, но они уже достаточно подустали, поэтому шли тяжело. Жорка и Валька шли на своём нежелании показаться слабаками, Ланка и Лерка – на своём упрямстве, Танечка – на осознании долга, Туська – на желании ни в чём не отстать от Витальки. И только Зох целеустремлённо карабкался наверх, цепляясь за камни и кусты, как Тарзан за лианы в джунглях, да Виталька, привыкший к горам больше остальных, так же неутомимо как и внизу, перебирал ногами.
Вышли к небольшому скальному участку. Саша остановил цепочку.
– Так. Тут у нас две возможности. Можно спуститься немного вниз, по осыпи перебраться под скалами и потом снова подняться вверх с той стороны. Только, там очень круто. А можно просто пройти по скалам, здесь есть довольно пологий участок. Как пойдём?
Заспорили. По скалам идти боялись. По осыпи тоже. Саша подождал немного и рассудил: – Я вижу, сами вы не выберете. Я, как альпинист, выбираю скалы. Пошли. Туська с Виталькой – вперёд, остальные за ними в обычном порядке.
На самом крутом участке Ланка застряла. Она прилипла к скале и боялась сделать хоть одно движение. Зох, как паук, цепляясь за выступы и щели, подлез немного ниже неё, позвал Витальку: – Руку ей дай! А ты давай, на мои руки наступай, запросто пройдёшь!
Жорка, не долго думая, пролез вслед за ним. Ланка, почувствовав Виталькину руку, осмелела, попробовала и действительно довольно легко прошла опасный участок. Зох и Жорка сопровождали её снизу. Саша смотрел на них с одобрением, его помощь не понадобилась.
Остальной участок прошли в три приёма, теперь отдыхали каждые четверть часа. На довольно ровной площадке перед последним подъёмом повалились, как подкошенные, даже Зох и Виталька.
– Ну, остался последний рывок! – сказал Саша после короткого отды-ха. Сейчас пойдём по-другому, по вашим силам. Впереди пойдут Туська с Виталиком, за ними – Ланка с Зохиром, потом Лера с Жориком, мы с Танечкой и Валей будем замыкающими. Отстающие пары не ждать, идти по своим силам и возможностям. В парах друг другу помогать. Кто не справится, почувствует, что сил уже не осталось, может остановиться и до верха не доходить, ждать на месте возвращения остальных.
Туська посмотрела на Витальку, спросила Сашу: – А можно, Виталик впереди пойдёт? Мне так легче будет.
– Ну, если тебе легче – можно. Только ты, Виталя, оглядывайся почаще, чтобы она не застряла где. Ну, с Богом!
Виталька поднялся, взял Туську за руку и, пока было ровно, они пошли рядом. Зох с Ланкой переглянулись и пошли точно так же.
Перед началом крутого подъёма Виталька вышел вперёд. У него от-крылось даже не второе, а уже, наверное, пятнадцатое дыхание: вот она, вершина, новая его вершина, была прямо перед ним. Ещё чуть-чуть и она будет его, и весь мир снова будет у его ног!
Туська пыхтела, как паровоз и от Витальки не отставала. Её обуревали такие же чувства. Да и сил ещё оставалось достаточно. Ланка с Зохом начали отставать, остальные тем более.
Где-то на середине этого подъёма скис Валька. Он сел на землю и посмотрел на Танюшку и Сашу печально и виновато: – Я, наверное, больше не смогу. Вы, Саша, Таню берите и поднимайтесь сами. А я здесь подожду.
Танюшка встала над ним, уперев руки в боки: – Ты чего?! Здесь сто метров осталось! Как это ты не дойдёшь?!
– Танюш, я не могу! Вы идите.
– Конечно! Ты что, не мужик, что ли? Вставай давай! Руку давай, я тебя потащу! Пусть тебе стыдно будет! Как это, сто метров не дойти?!
Саша смотрел на неё восхищённо, до таких аргументов сам он в жизни бы не додумался. Валька тяжело поднялся.
На самом последнем, довольно пологом участке Виталька снова взял Туську за руку и так, вместе, держась за руки, они поднялись на вершину.
Наверху была довольно ровная площадка с триангуляционным зна-ком на самом высоком месте. Виталька отпустил Туськину руку, подбежал к знаку: – Смотри, тут цифры! Это координаты! А вот высота – 3106,38 метра! Туська, мы на трёхтысячник забрались!
– Ну и что? Иди сюда, смотри, красота какая! – она снова взяла его за руку, – Смотри!
Всё ближайшее на все шестнадцать румбов вокруг было под ними, и убегающие вниз склоны, и долина, и облака, и лента реки, перерезающей далёкую скальную перемычку и сверкающей за ней уже не среди зелени, растворившейся в голубой дымке, а, казалось, прямо на небе.
– Дорога на небо! – сказал Виталька и посмотрел на Туську востор-женно, – И мы по этой реке-дороге плывём!
Туська радостно закивала, сказать она ничего не могла, восторг тоже переполнял её.
Они стояли, держась за руки, Туська и Виталька, вдвоём, ожидая остальных, и с восхищением смотрели на расстилающийся у их ног мир, и им обоим очень хотелось, чтобы так было всегда – они вместе, рядом и весь огромный Мир у их ног. И очень верилось, что так всегда и будет.

Декабрь 2010 – май 2011 г.

Восхождение 0. Типа предисловия (Рассказ)

Роман в рассказах

– Да, сер, хотел бы я ещё раз иметь принцессу Виндзорскую!
– А что, уже имели, сер?
– Нет, уже хотел, сер!

Из разговора

         Истории эти, особенно окончания их, в общем-то, процентов на 75 выдуманы автором, хотя герои их, и особенно героини имеют вполне реальных прототипов, поэтому автор убедительно просит узнавших в них себя не принимать всё прочитанное уж слишком на свой счет и простить автору его необузданную фантазию.
            Так же следует отметить, что при написании этих историй автор ни в коей мере не ставил целью попрать целомудренную мораль, но и не стремился соблюсти эту мораль во что бы то ни стало, а посему замшелые моралисты и ханжи, наедине с собой с неописуемым сладострастием рассматривающие фривольные картинки, а на людях кричащие о падении морали, могут сразу же отложить эти опусы и не тратить своё драгоценное время, не портить своё не менее драгоценное зрение и переводить свою тем паче драгоценную желчь на более полезные нужды, чем переваривание предлагаемой писанины.

ТИПА ПРЕДИСЛОВИЯ

            Предлагаемый Вам роман в рассказах не в коей мере не является чисто автобиографическим, хотя почти все герои его – реальные люди, а описанные события так, или не совсем так, или даже совсем не так, имели место быть. А уж про чувства и переживания как главного героя, проходящего через все главы-рассказы, так и остальных, уж конечно же, имели место быть в описанных или подобных им ситуациях.
Единственная героиня, которой, в известном смысле, в реальной жизни не было - это Татька. Хотя и она появилась не как плод моей фантазии, а списана (я в прошлом – студент-заочник, я ничего не могу выдумать сам, я могу только списать) с четырёх реальных девчонок - девушек - женщин, сестрёнок моих друзей и подруг, и, вполне естественно, младших сестрёнок, причём, трёх из них действительно звали Танями.
            Почему я выбрал такую форму "роман в рассказах"?
            Прежде всего, наверное так проще писать – каждая глава-рассказ является вполне законченным произведением, вещью в себе. Хотя, перекликаются они постоянно, а некоторые моменты даже повторяются от лица разных героев.
            Ну, и потом. Мне уже 63, кто его знает, сколько ещё Бог отпустил. Поэтому хочется, чтобы незаконченного осталось как можно меньше.
            Большая часть рассказов в настоящее время находится в стадии написания, более-менее сформирована только первая книга, но держать всё у себя и ждать, пока всё будет закончено, не хочется, да и ни к чему.

С улыбкой, искренно Ваш Виктор Игнатиков

Сочинения на вольную тему. Бес в ребро

Сочинения на вольную тему. Становление

Повести

Явление героя (Повесть)

Памяти брата

Явление первое. Хочу сестрёнку

          Имеющий уши – да услышит, имеющий голову между ними – да подумает, а имеющий серое вещество в последней – сделает выводы. Аминь.
            Ну, панночка, слушай.
            Начну с себя.
            Что ты говоришь? Почему с себя? Потому что сначала, всё-таки, был я.
            А когда про папу? Слушайте, пани, вы хотите что-нибудь узнать? Ну, так дайте и мне сказать. Я, всё-таки, родной дядька! И постарше немного. Что на сорок шесть? Ах, на сорок шесть лет! Ну да, ну да. Слушай, ты мне рассказать дашь?
            Ну, так вот, слушай и не перебивай очень уж.
            Я хотел сестрёнку. Почему сестрёнку? Ну, наверное, все старшие братья хотят сестрёнку. Сначала сестрёнку, а уж потом, всё, что получится. И потом.
            Был у меня к тому времени друг один – Пашка Хозеев. Он был на пол года младше нас с моей тогдашней лучшей и почти единственной подругой Валькой Кулешовой. Жил он не в нашем с Валькой, а в соседнем домике и уже поэтому был мне немного дальше, чем Валька. И несмотря на свой юный возраст – было ему тогда два с половиной года – был он весьма нахальным и избалованным. Всё сладкое и вкусненькое, что соседи, да и наши родители, приносили с базара, в первую очередь доставалось ему, а уж потом, если щедрости хватало, и нам с Валькой. Естественно, видя это, я представлял, что если у меня будет братик, то он будет такой же. В общем-то, примерно так оно в последствии и оказалось, но это уже совсем другая история.
            Почему я думал, что с сестрёнкой будет по-другому? Потому что рядом была Валька. А Вальку я любил!
            Что ты говоришь? По скольку нам тогда было? Я не понимаю, ты слушаешь, или так тут сидишь, приличия ради? Взрослые мы уже были. Почти. Шесть лет нам было. На двоих. Сама шесть пополам поделить сможешь? Ну, что ты смеёшься?! Думаешь, в таком возрасте парень уже и влюбиться не может?! Ещё как! Да мы любили друг дружку уже когда на общей веранде рядом на горшках сидели и рожи друг дружке корчили! А ты говоришь!
            Ты бы эту Вальку видела! Худая, длинная – сантиметров на семь-восемь длиннее меня тогдашнего – вечно с ободранными коленками и облупленным носом, с торчащими рожками на голове, в светлом платьице в огромный синий горошек, чистеньким с утра, а к вечеру мало чем отличающемся от протирочных тряпок гаражных шоферов и слесарей, она сверкала босыми пятками и остроумием и сыпала такими словесами, что наши бедные мамы, твоя баба Катя и Валькина мама тётя Надя, чуть не падали в обморок и бежали жаловаться к Григорьеву, завгару гаража, через ворота от которого мы тогда и жили.
            Да. Мы жили тогда в аккуратненьком небольшом домике, сейчас его назвали бы коттеджем, домике на две комнаты с общей кухней-верандой, в коротком тупичке возле Паркентского базара, этот домик и сейчас ещё живой, хотя базар давно совершенно другой. В конце тупичка были большие деревянные ворота с вечно открытой калиткой. За воротами начиналась необъятная по тогдашним нашим меркам территория институтского гаража. И наш домик, и домик, где жил Пашка, и ещё несколько домиков рядом по тупичку, и сам гараж принадлежали институту "Средазгипроводхлопок", где практически всю жизнь проработали наши с твоим папой родители, твои дед Николай и баба Катя, светлая им память, где без малого девятнадцать лет оттрубил я, и где почти восемь лет проработал твой папа, Евгений Николаевич.
            Женщины тогда после родов выходили на работу чуть ли не на следующую неделю, мама и тётя Надя не были исключением, в детский сад нас с Валькой не взяли – в первый же день мы дружно расквасили нос кому-то из детей большого начальства – и мы на день оставались на воспитании престарелой бабы Маши, Марьи Степановны, бабульки из соседнего с нашим домика. Та нашим времяпровождением особо не интересовалась и вытаскивала нас из гаража только чтобы накормить обедом, который по очереди оставляли ей наши матушки. Так что, какое дошкольное образование мы с Валькой получили, ясно.
            У нас с Валькой и Пашкой была ещё одна подруга, дочка завгара Верочка Григорьева, девочка на год старше нас с Валькой. Аккуратная, очень привлекательная и очень хорошо воспитанная. Жила она не в наших домиках, но на работе у папы пропадала постоянно. Наши с Валькой словеса ей очень не нравились, она уводила нас от ржущей шоферни и очень обстоятельно, с чувством растолковывала, что такие слова маленьким говорить нельзя. И очень чётко, с разбивкой на слоги, если в слове было больше одного слога. конечно, выдавала, какие именно слова нам говорить не положено.
Откуда я это знаю? Ну, как откуда? Я просто помню!
            Ну, что ты опять смеёшься? Ты что, не помнишь, что с тобой в три года было? Ах, ты не помнишь... Ну, это у тебя память такая, Девичья. Слушай! Ну как я могу не помнить свою первую любимую женщину?!
            Но я отвлёкся.
            Так вот. Валька мне нравилась гораздо больше Пашки, и потому я хотел сестрёнку.
            Папа мой, твой дед Николай, хотел дочку. Правда, он смеялся и говорил, что это невозможно в принципе. О генах тогда ничего не знали, по крайней мере, в народе, но в наследственность, естественно, верили. А по семейному преданию ещё с петровских времён, с тех самых пор когда пращур твой кузнец Игнат пришёл со Смоленщины на нашу с тобой малую историческую родину, в село Чеботовичи, что под Гомелем в Белоруси, так вот, с тех времён в старшей линии нашей родни ни одной девицы не было. А дед твой и был представителем этой самой старшей линии. Как я сейчас. Как твой двоюродный брат Сашка. Хоть он и младше твоего сводного брата Димки, но по генеалогии именно он старший в роду после меня.
            Так вот, дед твой хотел дочку. Мама, то есть твоя баба Катя, тоже хотела дочку. Из ближайшей родни к тому времени у неё были два родных брата, мои дядя Коля и дядька Володка: деверь, мой дядя Ваня, папин брат; сын – это я, то есть, – да два племянника – дяди Колин Славка и дядьки Володькин Витька. Одни мужики, словом. Как и в твоём родственном окружении, примерно. Как тут дочку не хотеть? Твои прадед и прабабушка, дед Иван и бабуля Наташа, тоже хотели внучку.
            Тогда никаких "УЗИ" в помине не было, естественно, кто у нас будет, никто сказать не мог.
При таком раскладе очень остро стоял вопрос с будущим именем.
            Я хотел Наташу. Как бабулю. Папа тоже хотел Наташу, но думал, что это будет Серёжа. Мама хотела Свету, но её никто не слушал. Дядьки Володькин Витька ввиду малолетства ещё ничего не хотел, но вслед за мной прикладывался к маминому животу – моей мамы, то есть – и так же, как я, лепетал: – Натаса!
            То есть, лепетал он сам по себе, а вслед за мной только повторял слово. Я тогда уже говорил отлично и букву "ша" выговаривал правильно.
            Выбрать имя нам помогла мамина подруга и сотрудница тётя Соня Вайс.
          – Что вы головы ломаете?! – сказала она, – Кто будет, да что будет?! Один Бог это знает! Выберите что-нибудь подходящее обоим! Шурка, например. Или Валька.
            Предложение было принято на "ура!" и в присутствии некоторого количества гостей по поводу какого-то праздника (я подозреваю, что это был мой третий день рождения) из шифоньера была извлечена лохматая ушанка и в неё было опущено четыре или пять записок с приемлемыми именами. Варианты типа "Анастас - Анастасия" были отметены ещё во время предварительного обсуждения, а варианты типа предложенного хорошо уже подвыпившим дядькой Володькой "Гоэлро" даже не обсуждались. Хотя, "Илона Гоэлроевна" звучало бы потрясающе!
            Дядька Володька тщательно всё это перемешал и вытащить фант доверили мне, как самому младшему. Конечно, дядьки Володькин Витька был ещё младше, но он не понимал, что от него хотят, и бумажку без конфеты внутри с презрением швырял обратно в шапку.
            Я сунул руку, вытащил бумажку, передал её дядьке Володьке, и ты стала Евгениевной.
            А немного погодя явился и он сам. Но это уже совсем другая история.

Явление второе. Выход героя

            Имеющий уши – да услышит... Хотя, это я уже говорил.
            Ну что, панночка, продолжим?
            Евгений Николаевич родился не в Ташкенте. Ну и что, что в его метриках и паспорте записано именно так. У меня в паспорте и метриках тоже записано, что я родился в Ташкенте. Хотя это совсем не так. Я родился в кузове "полуторки" на дороге примерно посредине между Янгиюлем и Ташкентом возле теперешнего райцентра, а тогдашнего кишлака Уртааул. Сейчас живых людей, могущих подтвердить этот факт, уже не осталось, так что поверь мне на слово. Я это доподлинно знаю не только от твоей бабы Кати, но и от двух моих, можно сказать, повивальных дедок: будущего заместителя директора института, а тогдашнего начальника Баяутской экспедиции Акопа Михайловича Сагиянца и шофёра этой самой "полуторки" дяди Яши Бояджиева. И так как все трое рассказывали примерно одинаково – разница была только в точном месте рождения, в двенадцати километрах от Ташкента или в четырнадцати, это дело можно считать установленным фактом.
            Но я опять отвлёкся. Так вот, твой папа родился не в Ташкенте. Но и не в кузове "полуторки", подобно мне. Он родился в почти нормальном роддоме в туркменском областном центре Мары, который тогда никаким областным центром не был, а был пыльным и грязным городишкой с трёхтысячелетней историей, но без всяких удобств в жизни.
Почему твоя баба Катя поехала рожать туда, хотя жили мы в Ташкенте? В Мары жили её родители, дед Иван и бабуля Наташа. Намаявшись в своё время со мной, теперь твоя баба Катя решила часть забот переложить на плечи бабули Наташи. Прихватив с собой самое необходимое для родов, то есть меня, где-то в конце апреля одна тысяча девятьсот пятьдесят первого (1951) года твоя баба Катя села на поезд "Ташкент-Красноводск" и уже часа через полтора весь плацкартный вагон знал, что мы едем в Мары, чтобы купить мне сестрёнку. Я потом очень долго так и считал, что детей продают только в Мары. Так как на базаре в Ташкенте, рядом с которым мы жили, и куда мы с мамой, твоей бабой Катей ходили по воскресеньям, никаких маленьких детей в корзинках на прилавках я не видел. Огурцы видел. И картошку видел. Даже куриные потрошка, которые твоя баба Катя покупала иногда, чтобы излечить меня от диареи после непомерного употребления немытого зелёного урюка, который мы с Валькой нещадно обрывали с росшего у нас во дворе дерева, даже куриные потрошка видел. А вот маленьких детей не видел. Ни в корзинках, ни без корзинок. Разве только у цыганок, снующих по базару с прикрученными черноглазыми младенцами в поисках очередного дурака, не жалеющего своих трудовых капиталов. Но такую грязную черноокую сестрёнку с загнутым ятаганом вместо носа я не хотел!
Мары встретил нас супертропической жарой, пыльными улицами, сияющей бабулей Наташей и не больно довольным дедом Иваном. Не больно довольным, не потому, что он не любил твою бабу Катю, а потому, что уже тогда догадывался, что, уезжая, она оставит им с бабулей Наташей подарочек в виде меня. А так как кроме меня у них постоянно отирался ещё не пошедший в школу двоюродный брат мой Славка, и вдвоём мы представляли такую гремучую смесь, что дед Иван, уже заранее повесивший свой толстый кожаный ремень на видное место, никак не мог быть уж очень довольным нашим приездом.
            Я думал, что сразу после приезда мы с мамой пойдём на детский базар и будем выбирать сестрёнку. Пришедшие в гости дядя Коля и тётя Надя, Славкины родители, очень веселились по этому поводу, а Славка пугал меня, показав на соседскую девчонку, мою будущую подругу туркменку Гульчехрушку, ещё более грязную, чем цыганская ребятня:
– Вот, у тебя тоже такая же сестрёнка будет! У нас на базаре других не продают!
            С юмором у меня в те времена было туговато, я разревелся, Славка был с позором изгнан из-за общего стола, а меня долго успокаивали. Даже дед Иван достал из видавшего виды кухонного стола леденец в красивой обёртке. И я на глазах у иззавидовавшегося Славки со злорадством запихнул его в рот. А обёртку уже на следующий день подарил Гульчехрушке, ставшей к тому времени моей лучшей подругой. После Вальки, само собой. Я бы ей и леденец подарил, но его в обёртке к тому времени уже не было.
            Меня на детский базар не взяли. Недели через три после нашего приезда в Мары дядя Коля пригнал из своей части, из Сагар-Чага, кишлачка рядом с Марами, где он служил замполитом полка, военный "Виллис", и они укатили с мамой в роддом. С моей мамой. Твоя с тобой ушла в роддом пешком. Это обратно мы с твоим папой привезли тебя на "Москвиче" дяди Серёжи Краснопольского. Потому что мой "Москвич", видимо зная, кого ему придётся везти, к тому дню благоразумно сломался. Всего за два дня до этого.
            Но я опять отвлёкся.
            Всю неделю между отъездом твоей бабы Кати и рождением твоего папы я маялся в ожидании и удивлялся, почему сестрёнку выбирают так долго. Ведь даже мясо на базаре мама выбирала гораздо быстрее! А мясо в нашем совсем не богатом в то время семействе было далеко не каждый день. Наконец под вечер, как сейчас помню, было 19-тое июня, и жара стояла такая, что пришедший уже с работы дед Иван ходил по двору голый по пояс, так вот, под вечер приехал радостный дядя Коля, для начала перехватил меня на улице у ворот и конфиденциально сообщил, что с покупкой сестрёнки ничего не получилось, когда подошла мамина очередь, всех девочек уже разобрали, и теперь у меня есть братик Женька. Я пришёл в неистовство. Я ругался и плакал, я говорил, что всё это потому, что меня на детский базар не взяли, что если бы я был там, я бы им рассказал, как мы все хотим мне сестрёнку, что никакого братишку Женьку мне не надо, и пусть мама отдаст его обратно и подождёт, пока привезут девочек! Меня успокоил, как ни странно, дед Иван. Он сказал, что братишка – это тоже очень хорошо, что вот у него, деда Ивана, вообще никаких братишек и сестрёнок нет, так что он и от братишки не отказался бы. Так что пусть мама Женьку никуда не отдаёт, а везёт его домой. Потому что он, конечно же, очень хороший. Потом, правда, дед Иван разбавил это горькой пилюлей: - Не то, что вы со Славкой! – добавил он.
            На следующий день дядя Коля повёз весь наш табор – бабулю Наташу, деда Ивана, тётю Надю и нас со Славкой в роддом. Я думал, что это будет такой большой базар, типа нашего Паркентского в Ташкенте, только аккуратный и чистый, с длинными прилавками, на которых стоят аккуратные корзинки с завёрнутыми в свёртки младенцами, как на открытке, которую мы с бабулей Наташей готовили маме к возвращению из роддома. А это оказался обычный длинный барак типа базы "Сельхозснаба", где дед Иван работал заместителем начальника, и я подумал, что детей там, наверное, не продают, а распределяют и получают по разнарядке, как запчасти для сельхозтехники у деда.
            Роддом располагался за городом в окружении большого фруктового сада. В отличие от города здесь было не пыльно и довольно прохладно. Внутрь нас не пустили. Мы дружно собрались под окном и на моё звонкое "Мама!" в окно высунулись несколько голов одновременно, и кто-то из них закричал: – Катя! Это к тебе! Наших здесь нет!
Оказывается, твоя баба Катя как раз кормила твоего папу. Она тут же подскочила к окну и показала нам довольную улыбающуюся красноватую рожицу. Я вздохнул с облегчением: никаких раскосых чёрных глаз и ятагана между ними у братишки не было.
            У меня оставалась надежда, что всё наше семейство меня просто разыгрывает. Что, когда мама вернётся из роддома, мне скажут, наконец, что у меня, всё-таки, сестрёнка. Даже когда на следующий день мы пошли с бабулей Наташей на почту давать папе телеграмму, я всё ещё надеялся. А так как бабуля Наташа почему-то не стала читать, что она там на бланке написала, то я и расценил это, как намерение скрыть от меня истинное положение дел. Зачем всё это моему семейству нужно, такой вопрос я не ставил.
            Рассеялось всё через три дня, когда мама, твоя баба Катя, вернулась из роддома домой. Вернулась сама, потому что дядю Колю срочно отправили на какие-то ученья. Время было ещё послевоенное и ученья у дяди Коли были часто.
Твоя баба Катя приехала неожиданно, дед Иван был на работе, мы со Славкой гоняли где-то на улице, дома была только бабуля Наташа. Славка, проголодавшись и не желая прерывать игру в чижика с соседскими пацанами, послал меня за куском чурека. Я прибежал домой и обалдел, увидев во дворе маму. На кухонном столе лежал полуразвёрнутый свёрток с твоим папой. Мама подвела меня к нему, показала: – Вот он какой, Евгений Николаевич! – и подняла дитятку над головой. Мало того, что я тут же убедился, что у меня действительно братишка – а чем братишка отличается от сестрёнки, я к тому времени уже знал – так он ещё и обделал меня из этого самого отличия!
            Ну, что ты смеёшься опять?! Это было не так уж приятно и понравился мне твой папа уже значительно позже. Но это уже совсем другая история.

Явление третье. Нравоучение

            Ну что, панночка, ты не устала? Продолжим?
            Первые девять лет моей жизни и шесть лет жизни твоего папы мы вместе жили очень мало. Так почему-то получалось, что мама, твоя баба Катя, сдавала нас бабуле Наташе по очереди: когда твой папа был с бабой Катей, я жил в Марах у бабули Наташи. И, соответственно, наоборот. Видимо, вместе мы представляли уж слишком гремучую смесь!
Поначалу, отсидев положенные по тому времени послеродовые два месяца, наша с твоим папой мама прихватила его, то есть твоего папу, и уехала в Ташкент. Меня она с собой не взяла. Почему? Да, кто его знает, почему. Видимо, уже тогда догадывалась, что ничего хорошего из этого не получится!
            Что ты говоришь? Я был отпетым хулиганом?
            Да нет! По моим понятиям, я был вполне благопристойным молодым человеком. Правда, на всякие выдумки гораздым. А, кроме того, как я тебе уже говорил, папа твой поначалу мне очень не понравился. Мало того, что он окатил меня из своего краника при первом же появлении, так и всё внимание в доме почему-то переключилось от меня к нему.
           Конечно, то вкусненькое, что приносилось с базара, в первую очередь доставалось мне, ему этого пока было просто нельзя. Но всё равно, носились все с ним, как с писаной торбой! Мама возилась с ним постоянно, то перепелёнывала его, то убаюкивала, напевая колыбельные, которые когда-то пела мне, то – вообще неслыханное дело! – кормила его грудью. Дядя Коля и тётя Надя, когда приходили в гости, теперь тоже в первую очередь лезли смотреть на него. А меня как будто и не было! Да и Славка все свои ехидинки стал отправлять в его, а не в мою, как раньше, сторону. Бабуля Наташа гоняла меня от его кроватки, когда я уж очень надолго задерживался там – как бы чего не вышло! Даже не особенно сентиментальный дед Иван, и тот сюсюкался с ним, показывая козу и щекоча его голое пузо. А мне в лучшем случае, если я за день не успевал что-нибудь учудить, дарил леденец. Но это бывало редко.
Как ты думаешь, могло мне такое понравиться?
            Но я отвлёкся.
            В тот раз у деда Ивана и бабули Наташи я задержался не так уж надолго – на год. А потом меня отправили в Ташкент – я чуть не спалил наше кухонное хозяйство.
            Тут надо немного задержаться и рассказать, где и как мы жили.
            Наш двор располагался в паре сотен метров от старогородского базара, за мостом через Мургаб*, по узенькому тупичку, в самом его конце. У нас был домик на три комнаты – одной проходной гостиной и двумя спальнями, выходившими в неё. При домике был очень большой по тогдашним моим меркам двор с сараями и хлевом вдоль дырявого забора. За забором жила моя лучшая подруга Гульчехрушка. Территория вдоль этого забора была совместным нашим с ней владением и мы постоянно пропадали там. Но это другая история и я опять отвлёкся.
            Так вот. Посредине двора располагалась отдельная кухня с большой русской печкой вдоль дальней стенки и деревянным столбом посредине. Столб, как колонна, поддерживал крышу и служил вешалкой для кухонных полотенец. Когда мы с Гульчехрушкой не играли на своей территории, мы торчали на этой кухне.
            Как-то следующим после маминого с твоим папой отъезда летом дед Иван был на работе, а бабуля Наташа сделала весьма опрометчивый шаг – ушла на базар и оставила меня одного. Наверное, ушла ненадолго. Иначе она меня одного не оставила бы. Нельзя было меня одного надолго оставлять. Но мне хватило и этого небольшого времени, которого её не было.
            Не знаю, что нас с Гульчехрушкой занесло на кухню на этот раз – до этого мы спокойно строили свой город за сараями. Наверное, недомерки-бесенята наблюдают за нами постоянно и только и ждут удобного случая, когда их маленькие поднадзорные остаются одни, чтобы подсунуть какую-нибудь пакость. Так или иначе, мы оказались на кухне. Бабули Наташи не было дома, полотенца, как и положено, висели на столбе, а на печке, тоже, как всегда, лежал коробок спичек.
            Конечно, по тогдашнему моему росту достать до полотенец я не мог. Чтобы дотянуться до них, мне пришлось придвинуть к столбу табуретку и взгромоздиться на неё. А потом зажигать спички, подносить к бахроме по канту самого большого полотенца – до других я просто не доставал – и смотреть, как весёлые огненные струйки бегут по ворсу под потолок и гаснут, оставляя тёмные полосы. Бахрому я тут же задувал, не давая разгораться. А Гульчехрушка радостно хлопала в ладоши и требовала ещё.
            Как ты думаешь, нормальным детям может прийти в голову такое занятие? Может четырёхлетний пацан сам придумать поджигать полотенца, висящие на сухом деревянном столбе, да ещё и к тому же, залезть на табуретку, чтобы дотянуться до них?! Что ты говоришь? Что я же до этого додумался?! Ну да, ну да.
            В общем, в самый критический момент, когда бахрома почему-то не погасла с первого раза и я потянулся повыше, чтобы уже задуть её с близкого расстояния, табуретка опрокинулась. Я полетел вниз, а полотенце продолжало гореть. Мы перепугались. Мы заметались по кухне. Гульчехрушка принялась голосить, я тоже. Достать горящее полотенце руками мы не могли, хотя я, не переставая орать, и подпрыгнул пару раз. У меня хватило ума выскочить во двор, прихватить достаточно длинную и достаточно лёгкую палку, чтобы дотянуться до горящих полотенец – а они к тому времени горели уже все, и скинуть их вниз. Гульчехрушка, неистово вопя, крутилась рядом, но, слава Богу, полотенца не попали на неё.
            Полотенца мы выбросили во двор, и они весело догорали там. Но того времени, что они горели на столбе, оказалось достаточно, чтобы разжечь и его. Было лето, стояла жара за сорок градусов, а столб был сухой, сосновый и разгорелся хорошо.
            Наверное, наша кухня так и сгорела бы. А может быть и мы вместе с ней, почему-то мы не торопились бежать от огня подальше. Но на наше счастье дома оказалась тётя Мотя, соседка, живущая напротив, через тупичок. Она прибежала на наши вопли, не растерялась, схватила ведро и залила горящий столб – благо, вода для полива огорода всегда была в большущей бочке прямо рядом с кухней – дед Иван наполнял её из колодца каждое утро вместо зарядки. Эта бочка, кстати, была вторым моим врагом в тогдашней жизни. Потому что поливать огород бабуля Наташа впрягала меня – Славка, мой двоюродный брат и старший её внук по совместительству, к этому моменту почему-то успевал смыться.
            Что ты спрашиваешь? Кто был первым? Кем первым? А, врагом первым?! Первым и злейшим моим врагом был наш петух Каська. Касьян, то есть. Он уж больно громко горланил по утрам, когда ещё совсем не хотелось просыпаться. А кромке того у меня на штанах была дырка на самом неудобном месте, так Каська вечно норовил подкрасться сзади и пребольно клюнуть туда.
            Ну что ты смеёшься?! Я потом даже сидеть нормально не мог!
За устроенный пожар я был крепко выпорот вернувшимся вечером с работы дедом Иваном, а ещё через неделю бабуля Наташа посадила меня на поезд "Красноводск-Ташкент" и отправила жить дальше у мамы. То есть, у твоей бабы Кати.
Как это, посадила и отправила? Да вот так. Посадила и отправила. Одного. Четырёхлетнего. Договорилась с какой-то попутчицей, ехавшей до Ташкента, вручила меня ей с просьбой передать меня встречающей в Ташкенте маме. Как обычную посылку. Правда, весьма хлопотную посылку. Несмотря на строгий наказ говорить всем, что это моя мама, я, естественно, вслух и при всех говорил, что, да, это и есть моя мама. А потом каждому в вагоне, включая и проводниц, убеждённо растолковывал, что никакая это не мама! Мама меня ждёт в Ташкенте! А это совсем чужая тётя! Но это большой секрет!
            Что, "разве так можно"? Открывать секреты? Ах, отправлять четырёхлетнего ребёнка одного с чужим человеком? Как видишь, тогда было можно. Тогда было совсем другое время. Да и ничего со мной не случилось. Довезли и передали из рук вы руки.
            Ну да ладно.
            В Ташкенте оказалось, что пока я жил у бабули Наташи, папе с мамой дали новую квартиру. В самом центре города, на Кафанова. Это улица такая была, Кафанова. Сейчас на месте этой улицы жилой массив, Ц-1. Или Ц-2, я точно не знаю. Правда, в то время считалось, что мы живём довольно далеко от центра – нам до Цветного Фонтана, что у театра Навои, надо было целых двадцать минут пешком идти. Это сейчас от моего ТТЗ до дальнего конца Сергелей полтора часа на машине ехать надо. А тогда город маленький был. Компактный.
            У нас был довольно большой двор, общий на три семьи, в глубине которого буквой "П" располагался длинный, на всю ширину двора одноэтажный дом с тремя дверями, выходившими во двор. В отличие от домика на Паркентской, здесь у нас было две комнаты. Вернее, одна комната, где жили папа с мамой и твой папа, естественно. И проходная, довольно широкая прихожая, где стоял старинный сундук, подаренный маме, то есть, твоей бабе Кате, её мамой, бабулей Наташей. А той – мамой деда Ивана Евдокией Семёновной. Может быть, ты этот сундук и не помнишь, но ты на нём тоже играла, когда тебя привозили в гости к бабе Кате. Твой двоюродный брат Сашка лет до двенадцати считал, что баба Катя хранит в нём сокровища – уж слишком он был похож на пиратские сундуки, веками лежащие на дне океана на потопленных пиратами кораблях.
            Но я снова отвлёкся.
            Так вот, на этом самом сундуке меня и поселили жить. Это была чудовищная дискриминация! До этого я жил в одной комнате с мамой и папой, спал в своей кроватке, которую теперь у меня отобрали и отдали твоему папе. Обижен я был страшно и первое время в знак протеста, как только папа с мамой затихали в своей комнате, стаскивал постель с сундука и ложился на пол, прямо под дверь в их комнату. Потом это прошло.
            В отличие от меня, с твоим папой баба Катя первые два года сидела дома. Тогда декретный отпуск давали на два года. Управлялась она с нами довольно успешно. Если не считать мелких казусов, конечно.
            С двух сторон наш двор от соседних дворов отделяли глинобитные дувалы. На них было очень удобно вырезать горные дороги с крутыми подъёмами, по которым можно было водить миниатюрную игрушечную "полуторку", единственную не самодельную игрушку, имевшуюся у меня в то время. Как ездила экспедиционная полуторка на Пархаре, в таджикских горах, где работал мой папа и куда мы с мамой приезжали его навестить. Вернее даже, не приезжали, а прилетали. На допотопном фанерном "У-2", в тесной кабинке позади пилота.
Я подолгу самозабвенно строил эти дороги, приспособив для этого дела потерянный мамой на огороде и припрятанный мной ножик. А твой папа мог обычной палкой в считанные минуты уничтожить все мои труды. И приводило это к тому, что я устраивал ему трёпку, а потом уже получал такую же трёпку от мамы. Чтобы не распускал руки. Но это были мелочи.
            Надо сказать, твой папа в те времена был весьма вредным и привередливым малым. Что не по нему, закатывал скандал и бежал жаловаться. На меня, естественно. Потому как не по нему обычно бывало только со мной. Говорить он тогда ещё особенно не умел – всё-таки было ему чуть больше года – но бегать уже умел. И жаловаться тоже. Мне за его обиды попадало, всё-таки, я старший и мне надлежало уступать. Но довольно часто попадало и зря, потому как были вещи, которые он собирался сделать, но делать которые было нельзя. Например, залезать на сруб колодца, чтобы увидеть, как расходятся в темноте круги по воде, если туда бросить камешек. Или ходить к соседскому винограднику, росшему у противоположенного моему – дорожному – забора, чтобы попробовать виноград на вкус. Или пытаться залезть на пятидесятилетнюю орешину, росшую в нашем дворе почти у ворот. На которую я, кстати, лазил постоянно. Или пытаться достать папину бритву.
            Вот с этой бритвой и приключилась очень неприятная история.
            Была уже поздняя осень, видимо, во дворе было довольно прохладно, потому что мы играли в доме, в большой комнате. Мама, твоя баба Катя, стирала в прихожей, там хватало места и на мой сундук, и на корыто. На какое корыто? В котором стирают. Вернее, стирали в то время. Ванны никакой у нас не было, стиральные машины ещё тоже не появились, вот и стирала она в корыте. В котором и нас с твоим папой купала, кстати.
            Но я не об этом. Так вот. Мы играли с твоим папой вдвоём. То есть, играл, в основном я. А он пытался отобрать у меня игрушку, ту же игрушечную полуторку, чтобы забросить её куда-нибудь подальше. А потом стал пытаться достать с подоконника папину бритву.
            Это была не простая бритва. Её, трофейную, привёз с войны дядька Володька, мамин братишка. И потом подарил папе. На их с мамой свадьбу. Бритва лежала в красивом чёрном футляре, отделанном внутри лоснящимся малиновым бархатом, и сама была очень красивая, с костяной ручкой, в вензелях и узорах, с вороненым лезвием. Когда папа брился, мы заворожено смотрели и на футляр, и на саму бритву, с восторгом слушая, как она с лёгким свистом скользит по широкому ремню, когда папа правит её.
            Бритву было трогать нельзя. Кроме того, что это была папина драгоценность, об неё можно было порезаться. На поднятый мной шум зашла мама и переложила бритву на буфет. И сразу вышла – ей было не до нас, надо было достирывать.
            Твой папа, понятно, не успокоился. Он тянулся к буфету, даже подтянул к нему табуретку, хотя та и была совсем не лёгонькая. По крайней мере ты в таком же возрасте сдвинуть её не могла. Я пытался ему объяснить, что это нельзя, что бритва, это совсем не игрушка. Но он и слушать ничего не хотел, залез на табуретку, тянулся за красивым футляром, готовился закатить скандал и требовал: – "Дай!" Уж это-то слово он выговаривал чётко и громко. И я решил наглядно показать ему, почему бритву трогать нельзя. Наверное, уже тогда я придерживался самых радикальных методов в воспитании.
            Я уже говорил про бесенят, которые только и ждут, чтобы направить нас на какое-нибудь пакостное дело. Так вот я согнал твоего папу с табуретки, залез на неё сам, до бритвы, понятное дело, не достал, перебрался с табуретки на крышку нижней тумбы, умудрившись не грохнуться при этом – даром, что ли, потом альпинистом стал! – достал бритву и таким же путём спустился обратно. Естественно, то, что я уже способен на такой подвиг, мама даже и представить не могла. Иначе просто убрала бы бритву подальше.
            Твой папа пытался отобрать у меня коробочку, но я не дал. А достал бритву, раскрыл её и, приговаривая: – Так делать нельзя! – провёл бритвой по его запястью.
            Всё-таки, есть меня какой-то ангел-хранитель! Я не достал до вен какие-то пол миллиметра. Хотя, конечно, бритва – это не ножик. Даже моего небольшого нажима хватило, чтобы рассечь кожу и верхнюю подкожную прослойку. Наверное, это было даже не больно. Потому что твой папа даже не закричал. И не испугался. Он просто с интересом будущего исследователя смотрел, как красивое лезвие тонет в его руке, как раскрывается рассечённая плоть и наливается кровью рана. Закричал я. Ну а потом уже и он, глядя на меня.
            Мама тут же влетела в комнату, увидела у меня в руках бритву, рассечённое запястье твоего папы и лужу крови на полу. Наверное, у неё были стальные нервы. Она не запаниковала, не ударилась в истерику. А осторожно забрала у меня бритву, положила её в футляр и убрала снова на буфет. А потом наскоро перевязала раненную руку, одела твоего папу, сдала меня на временный присмотр соседской девчонке Оле, которой тогда было лет десять, и уехала в больницу.
            В больнице твоему папе наложили восемь швов и порадовались, что бритва не достала до вен. Конечно, тогда я считать ещё не умел и количество швов на ручонке твоего папы сосчитать не мог. Но на всю жизнь запомнил, как мама, видимо для того, чтобы я глубже осознал всю пагубность моей никчемной жизни, показывала мне эти швы и вслух считала каждый из них.
            Именно тогда я впервые в жизни испугался за другого человека гораздо больше, чем за себя. И стал относиться к твоему папе совершенно по-другому. Но это уже совершенно другая история.

* - Мургаб - речка на границе Афганистана и Ирана, в низовьях протекающая по Туркмении, не берегу которой располагается город Мары.

Явление четвёртое. Цыплёнок

            А дальше? Ну, панночка, слушай, как мы жили дальше.
            Когда мне шёл уже седьмой год, а твоему папе, соответственно, четвёртый, какое-то время жили мы вместе в туркменских Марах у бабули Наташи. В это время начиналось строительство очередной Великой Сталинской стройки Коммунизма – Главного туркменского канала, Гэ-Тэ-Ка, сокращённо. Этот канал должен был протекать вдоль русла древнего Узбоя от Амударьи в районе Нукуса до Красноводска на берегу Каспия. Вовсю шло проектирование, проводились изыскания, естественно, наши папа и мама, твои дед Николай и баба Катя, гидрогеологи по профессии, работали там и им было не до нас.
            Что ты спрашиваешь? Зачем это было нужно? Оставлять нас? Ах, зачем канал строить было нужно?
            А зачем каналами изрыта вся Европа? Зачем нужен был Беломоро-балтийский канал? Или Волгодон? Зачем вообще нужны были эти Великие Сталинские стройки? Как ты думаешь, после Гражданки, после повсеместной разрухи, устояла бы Русь перед окружением? Что там Германия и Япония!? СССР всё окружение с удовольствием разодрало бы на куски. Без индустриализации, без этих самых строек, Днепрогэса, Магнитки, Аппатитов, Комсомольска, мощных плотин и каналов не было бы сейчас ни Великой России, ни даже нашего самостийного Узбекистана. Нужны были и эти стройки, и все последующие! И все в то время это понимали и таким вопросом просто не задавались. Это уж потом, ближе к нашему времени ни черта в этом не смыслящие демагоги типа Говорухина подняли вой: куда, мол, народные деньги утекают?! Ну и что? Остановили все большие стройки, сэкономили народные денежки, да потом и растащили их под шумок по личным карманам! Примерно то же самое и было и после смерти Сталина – все стройки, начатые под его патронажем, остановили. А довели бы стройку ГТК до конца, не надо было бы строить Большой туркменский канал, который на тысячу километров длиннее, в пятьдесят раз дороже и в три раза менее эффективен! По Беломорканалу и Волгодону, между прочим, до сих пор суда плавают. И по ГТК плавали бы. И по каналу ;Сибирь – Средняя Азия; тоже. Если бы не такие, как Говорухин.
            Но это так, к слову.
            Поначалу у бабули Наташи и деда Ивана жил только я – после происшествия с бритвой меня быстренько спровадили от твоего папы подальше. И жил я очень неплохо. Поджогов больше не устраивал, играл себе с Гульчехрушкой, соседской девчонкой, жившей от нас в соседнем дворе. Забор между нашими дворами был весьма условным – делался он только для того, чтобы соседский козёл Никак не лазил на наш огород.
Что ты опять спрашиваешь? Что никак? Да это козла так звали – Никак! Почему?
            Слушай, а почему тебя Илонкой зовут? Папа с мамой назвали? Ну вот и козла мы с Гульчехрушкой так назвали – Никак! Почему? Потому что, когда я спросил у Гульчехрушки, как этого козла зовут, она мне так и сказала: "Никак!" Вот он и стал Никаком!
            Ладно, слушай дальше.
            Так вот, забор между нашими дворами был весьма условным, дыр в нём было больше, чем прутьев, и для нас с Гульчехрушкой никакого препятствия не представлял. Мы легко проникали сквозь эти дыры на сопредельные территории на зависть Никаку, который останавливался перед границей и смотрел на нас и на забор с недоумением – свежая капуста на огороде бабули Наташи была завидным лакомством.
            Наши с Гульчехрушкой игры особым разнообразием не отличались – мы строили свой город. С настоящими домиками, правда, очень маленькими, с кривыми улочками, с людьми, коровами и козами, которых с большой любовью лепила из глины, а потом сушила на жарком марыйском солнце Гульчехрушка. То, что виду этих монстров в последующем мог бы позавидовать сам Хичкок, нас как-то не волновало.
           Я же ставил глиняные стенки, перекрывал их прутиками, насыпал сверху соломы, присыпал пылью, и получались самые настоящие мазанки. Такие, какие я видел сверху, с самолёта, когда мама незадолго до моей отправки в ссылку, возила нас с твоим папой к нашему папе в Нукус. Твой папа благополучно спал в самолёте, а мы с красавицей Машенькой, девочкой с огромными голубыми глазищами и ещё большими голубыми бантами, прилипли к квадратному окну военного "Дугласа", переназванного в "ЛИ-2", с восторгом разглядывали проплывающие внизу пейзажи.
            В нашем с Гульчехрушкой городе воплотился весь мой богатейший опыт пяти-шестилетнего исследователя – здесь был и дедов "Сельхозснаб" с вылепленными из глины тракторами, и наш паркентский гараж с "ЗИС-ами", "Студебеккерами" и "полуторками", и большой марыйский старогородской базар с лотками из щепочек и прутиков. Даже река Мургаб делила город пополам. Правда, вода, в отличие от настоящего Мургаба, была там только тогда, когда Гульчехрушкин дед поливал свой огород – мы прокопали к себе отвод от его основного арычка. Иногда дед подходил к забору, подолгу смотрел на наше произведение, качал головой, цокал языком и приговаривал: "Ай, бала, маладес! Большой курувчи будешь!" О том, что курувчи это строитель, я узнал гораздо позже – дед как в воду глядел.
            День, когда приехали мама с твоим папой, я запомнил хорошо. Примерно за неделю до этого нашему двоюродному брату Славке купили велосипед. Ему к тому времени было уже девять лет, а никаких подростковых велосипедов тогда и в помине не было. Это был настоящий взрослый велосипед с блестящими автомобильным лаком крыльями, с мелькающими и сливающимися в сплошной круг спицами, с настоящими резиновыми шинами, с огромным никелированным рулём! Конечно, с седла Славка не доставал до педалей, но он прилепливался с боку рамы и крутил педали так, по-мальчишичьи, как это называлось.
            Он приезжал на велосипеде каждое утро из своего Сагар-Чага, кишлачка, в котором стояла дяди Колина воинская часть, чуть ли не за десять километров, и пока пытался отдышаться с дороги, мы с Гульчехрушкой с восторгом трогали и гладили это чудо.
            В тот день всё шло, как обычно. Отдышавшись и наскоро проглотив то, что приготовила ему бабуля Наташа, Славка отобрал у нас с Гульчехрушкой велосипед и поехал кататься по улице от базара по мосту до наших ворот и обратно. Мы с Гульчехрушкой, естественно, гонялись за ним. И надо же нам было напороться на стайку шпаны из города – четырнадцати-пятнадцатилетних пацанов! Они остановили Славку и стали отбирать у него велосипед. Может быть, конечно, они хотели просто покататься. И потом отдали бы машину обратно. Но кто их знает?! Славка вцепился в руль, я в багажник, и отцепить нас было невозможно. Гульчехрушка с воплями понеслась в наш переулок. И кто его знает, может и нам со Славкой наваляли бы хорошо, и велосипеда Славка лишился бы – пока ещё Гульчехрушка до наших домов добежала бы, да пока бы бабуля Наташа и Гульчехрушкин дед всё бы поняли и прибежали бы на помощь?! Но нам повезло: у ворот базара стояли несколько солдат, которые Славку, как сына замполита полка, конечно же, знали. Надавав грабителям по шеям, они проводили нас до дому.
            А вечером этого дня дядя Коля привёз с вокзала маму, твою бабу Катю с твоим папой.
            Когда закончились обязательные по такому случаю ахи-охи, мы с Гульчехрушкой повели твоего папу знакомить с нашим сокровищем. Я с удовольствием рассказывал о том, как и что мы уже построили, что ещё собираемся делать, а когда подошли, с надеждой спросил: – Будешь нам помогать?
            Твой папа обошёл город вокруг, обстоятельно всё рассматривая, сел, потрогал пальчиком крышу маленького домика, подвигал по улице глиняную машинку, встал, вытер руки об штаны, и веско сказал: – Буду!
Твой папа очень органично вошёл в нашу компанию. Он с удовольствием месил глину для очередного домика, сам строил дувалы между двориками, раскатывая глину в колбаски и расплющив их. Собирал и подносил палочки для новых домиков, а один домик почти полностью построил сам. И страшно этим гордился. Притащил к нашему городу Славку, маму с бабулей Наташей, показывал им своё творение, и был счастлив несказанно. Наверное, это была первая вещь, которую он сделал своими руками.
            В Гульчехрушку он влюбился сразу и безоговорочно. Наверное, даже больше, чем я. Она же с ним возилась, как с младшим братиком – у неё были только две сестрёнки-близняшки, слишком маленькие, чтобы играть с нами. А через пару дней он сделал ей фантастический подарок.
            Бабуля Наташа с твоей бабой Катей готовили место для твоего папы. Дядя Коля привёз из части железную кровать, такую же, как у меня, а женщины разбирали старое барахло, чтобы соорудить постель. И бабуля Наташа обнаружила среди тряпья старую самодельную тряпичную куклу. Этой куклой играла ещё твоя баба Катя, когда была в том же возрасте, что и твой папа в то время. Кукла была совсем сносившаяся, даже нарисованных глаз и рта на тряпичном лице не было видно. Но твой папа тут же ухватился за неё, потом нашёл на буфете химический карандаш и долго вырисовывал недостающие детали, перемазавшись так, что ещё неделю ходил с фиолетовыми разводами на руках и физиономии. А когда всё было готово, преподнёс эту семейную реликвию Гульчехрушке. Я был сражён. Я ей никогда ничего больше обёрток конфетных не преподносил. Даже конфеты съедал сам! А тут такое!
            Много лет спустя, когда уже твоему двоюродному брату Сашке было лет пять, я был в командировке в Мары. Конечно же, я нашёл наш переулок за мостом через Мургаб. И наш дом. Деда Ивана и Бабули Наташи тогда уже не было в живых, в доме давным-давно жили другие люди. Их беспокоить я не стал, а зашёл в как всегда открытую калитку Гульчехрушкиного дома. И первое, что увидел – посреди двора перед домом сидела точная Гульчехрушкина копия в возрасте двух с половиной лет и терзала эту самую куклу.
            Панночка, а у тебя есть игрушки, которыми играла твоя бабушка? Нету? Я так и думал! Мир стал не просто быстрым, мир стал безнадёжно быстро изменяемым.
            Но я опять отвлёкся.
            Жили мы не особо богато, но и не бедно. Дед Иван работал заместителем начальника местного "Сельхозснаба", куда его определила тётя Надя, Славкина мама и их с бабулей Наташей невестка – уже в те времена она занимала немалую должность в марыйском горкоме. Бабуля Наташа держала хозяйство – корову, кур, уток, какое-то время даже откармливала пару кабанчиков. Молоком и яйцами приторговывала по соседям. Мои родители тоже присылали по двести рублей в месяц на моё содержание – при дедовой зарплате в восемьсот рублей деньги очень даже немалые! Да и дядя Коля помогал. Так что жили мы очень даже неплохо. Мы помогали бабуле Наташе по хозяйству, по мере своих возможностей, конечно. Скажем, поить корову по утрам и вечерам доставалось нам со Славкой. Когда он бывал у нас, конечно. Для того, чтобы напоить корову, воду надо было набирать в колодце – приготовленная для полива огорода вода для этого не годилась. Мне страшно нравилось кидать в колодец ведро и слушать, как оно плюхается глубоко внизу. Если умудриться попасть так, чтобы дно ведра было наверху, звук получался очень ёмкий и густой. Я кидал ведро, крутил верёвкой, чтобы оно утонуло, а потом мы вдвоём со Славкой крутили ворот, ставили ведро на сруб, тащили к хлеву и переворачивали в здоровенный ушат, из которого корова пила. По нашим тогдашним силам это была не такая уж простая работа.
            Твой папа тоже был подключен к хозяйственным делам. Конечно, поднимать тяжеленное ведро с водой для коровы было для него делом абсолютно нереальным, а вот, скажем, принести маленькое ведёрко воды в лоток курам – это ему нравилось. И вообще ему нравились куры. И даже с моим личным врагом, петухом Каськой, он дружил. За тот год, что я жил в Ташкенте, никуда Каська не делся. Как и дырка на моих штанах, куда он вечно норовил клюнуть!
            Ты не замечала такого интересного явления: дырка на штанах остаётся на одном и том же, постоянном, данном только ей, месте. Как родинка – люди приходят и уходят, отец сменяет деда, сын – отца, внук – сына, а родинка остаётся на месте. Так и дырка на штанах – штаны меняются, а дырка остаётся! И обязательно находится Каська, который норовит подкрасться сзади и в эту дырку клюнуть! В любимую!
            Потому как Каська клевал только мою дырку. У твоего папы дырок на штанах тоже хватало, но его Каська не клевал никогда. И вообще, твой папа уже тогда относился к живности жалостливо, трепетно. Как и всю жизнь потом. И это не всегда приносило одни радости.
            Примерно раз в три месяца бабуля Наташа усаживала клушу на яйца и через положенный срок у нас появлялись цыплята. Тут не было ничего особенного, мы к этому привыкли. Хотя сами цыплята нам очень нравились. За ними было очень интересно наблюдать. Особенно, пока они были маленькими жёлтенькими пушистыми шариками. А уж как с ними возился твой папа! Он торчал в цыплячьем углу курятника днями напролёт. Он по пятнадцать раз на день менял им воду на блюдечке, он помогал бабуле Наташе варить яйца и измельчать их на корм, он чистил пшено для цыплячьей каши, хотя это, наверное, было уж совсем не нужно.
            Так же было и на этот раз, про который я хочу рассказать.
            Ничего особенного, в общем-то, не предвещалось. Бабуля Наташа в очередной раз подложила яйца под наседку и через сорок дней начали появляться маленькие пушистенькие шарики. И твой папа как всегда не вылезал из курятника, радостными воплями оповещая мир о появлении нового существа. Через три дня практически весь выводок уже щебетал рядом с мамашей, и только одно яйцо так и лежало целым.
            Так иногда случалось. По каким-то причинам под клушу попадало бракованное яйцо. То ли перележавшее, то ли бесплодное изначально. Его можно было просто выбросить, что и собиралась сделать бабуля Наташа к концу пятого дня, когда уже и наседка перестала обращать на него внимание. Но твой папа воспротивился. Он брал яйцо на руки, он дышал на него, подносил к уху, к глазам, как будто мог там, под скорлупой, что-то увидеть. Он носился с ним, как неопытная несушка, разродившаяся в первый раз. Пока, наконец, не уронил его.
            На его вопли прибежали мы с бабулей Наташей и увидели посреди курятника разбитую скорлупу и маленького почти голого птеродактиля, барахтавшегося в ней.
            В любом выводке обязательно есть кто-то, появившийся последним. Что поделать, всё во Вселенной имеет свою очерёдность, и если в счетном множестве есть первый номер, то обязательно должен быть и последний. Это из области математики. А из области социологии этому последнему достаётся совсем не сладкая жизнь. Он растёт самым слабым. Он вечно прибегает последним к раздаче корма. Он не может отстоять перед собратьями найденного им червяка. Он получает больше всего подзатыльников от привередливой мамаши. И в тёплой кучке соплеменников всегда оказывается на краю и мёрзнет больше всех. Но когда он вырастает, то оказывается самым приспособленным к жизни. Если ему дают вырасти, конечно.
            Бабуля Наташа глянула на задохлика и махнула рукой: – Это не жилец!
             Но твой папа был с этим не согласен. Он взялся выхаживать маленького уродца. Он торчал в курятнике до позднего вечера и ушёл, только когда бабуля Наташа пригрозила сказать деду Ивану, что Женька не слушается, чтобы дед Иван его выпорол. Твоего папу дед Иван не порол никогда. Хотя, конечно, и он был далеко не ангелом. Но он насмотрелся на нас со Славкой и хорошо представлял, что это такое. Поэтому, он послушался. Я тоже был в это время в курятнике и смотрел на дрожащего задохлика. И черт меня дёрнул сказать, что он замёрз, потому и дрожит! Сказал, развернулся и ушёл спать.
            Утром бабуля Наташа растопила на кухне печь, поставила на плиту чайник и ушла заниматься своими делами. А через полчаса с кухни раздался жуткий вопль твоего папы.
            Оказывается, он с вечера положил в ещё тёплую духовку своего любимца. Чтобы согрелся. Бабуля Наташа ничего об этом не знала и растопила печь, не заглядывая в духовку.
            Удар был, что называется, в поддых. И хорошо, что мы были тогда совсем маленькие – на маленьких раны заживают быстрее. И моральные тоже.
            Бушевала весна пятьдесят пятого года. Природа неистовствовала, как это может быть только в пустыне, где вся живность буквально взрывается жизнью в короткие весенние дни между пронзительно холодной зимой и отчаянно жарким летом. Всё живое радовалось жизни и торопилось жить. И, конечно же, мы тоже очень быстро отошли от этого злоключения. Но понимание того, как хрупка любая жизнь, и как легко оборвать её, даже с самыми благими намерениями, осталось навсегда. И у меня, и у твоего папы.
            А в конце лета этого года мы снова надолго разлучились. Мне надо было идти в школу, приехала мама и увезла меня в Ташкент. А твой папа остался. Но это уже совсем другая история.

Явление пятое. Богатство

            Панночка, тебе ещё не надоело? Нет? Ну, тогда слушай дальше.
            В середине июня 1955-го года меня увезли в Ташкент. Мама, то есть твоя баба Катя, взяла только меня. С нами двумя ей было просто не управиться. Так уж получилось, что на этот раз мы расстались с твоим папой очень надолго, почти на три года. Так надолго мы больше не расставались никогда. Даже в армии мы служили только по два года.
Ехали в поезде мы втроём – я, мама и её очень близкая подруга тётя Нина Домановская, она как раз была в командировке в Мары и, естественно, останавливалась у нас.
            На этот раз я был уже достаточно взрослый, чтобы не рассказывать всему вагону, кто из них моя мама, а кто нет. Хотя без моих рассказов понять это было очень трудно. Вернее, можно было понять совсем наоборот, что моя мама – это не твоя баба Катя, а как раз тётя Нина! Почему?
            Тётя Нина Домановская была очень близкой маминой подругой. Они вместе учились в ВУЗе на геологов, жили в одной комнате в общежитии, вместе поступили на работу в институт, вместе работали в одном отделе, вмести были в баяутской гидрогеологической экспедиции, и вместе были влюблены в папу. В моего папу, конечно! Твоего в то время, как и меня, впрочем, ещё не было.
            Я не знаю, лучше или хуже жилось бы твоему деду Николаю, если бы он из двух подруг выбрал бы тётю Нину, а не твою бабу Катю, но по тем моим понятиям нам с твоим папой уж точно жилось бы не хуже! Нас с твоим папой тётя Нина любила, наверное, даже больше, чем твоего деда Николая! Она никогда не приходила в наш дом без подарков. Она тискала нас маленькими больше всей нашей родни, вместе взятой. В отличие от твоей бабы Кати, которая воспитывала нас с известной строгостью, тётя Нина баловала нас беспредельно! И мне кажется, что если бы нашей мамой была бы тётя Нина, мы бы в первые годы жизни видели бы маму гораздо чаще, чем, скажем, бабулю Наташу! Любила всё наше семейство тётя Нина очень. И замуж она так никогда и не вышла.
            Наверное, твоя баба Катя была не очень ревнивой. Или твой дед Николай был очень строг в поведении, и, выбрав один раз, уже никогда не позволял себе смотреть на подругу больше, чем на подругу. И, наверное, тётя Нина это хорошо понимала и смирилась. Иначе я представить не могу её очень частое присутствие в нашем доме.
            Но я снова отвлёкся.
            Мой первый школьный день мне запомнился двумя событиями: меня посадили за одну парту с очень симпатичной девочкой Светой Краюхиной, которая мне сразу и безоговорочно понравилась. И я подрался со своим закадычным другом Витькой Науменко. Другом он стал мне ещё задолго до первого сентября, так как жили мы в одном переулке недалеко друг от друга и, понятно, уличные игры у нас были общие. Из-за чего мы подрались, я уже не помню, а вот ощущение невыносимой гордости от того, что вот все сидят и вслух повторяют вслед за Антониной Борисовной, нашей первой учительницей: "Мы не рабы, рабы не мы!", а мы с Витькой стоим в углу и от этой обязанности освобождены, и все на нас глазеют, а мы им изподтишка корчим рожи! И уже ставшая подругой Светка смотрит на меня, то ли как на героя, то ли как на отпетого уголовника! С восторгом, одним словом!
            Что ты спрашиваешь? Как я учился! Неплохо я учился. Не плохо, а отвратительно я учился! Палочки в моей тетради, должные выстраиваться параллельно косым линейкам, располагались как угодно, но только не так, как положено. Три складываемые цифры никогда не давали той же суммы при повторном сложении. В заучиваемые наизусть стихи лезли посторонние слова, от которых бедный автор пришёл бы в ужас! Тетрадь по русскому языку была разукрашена красными пометками Антонины Борисовны гораздо гуще моих лиловых буковиц. А в тетрадь по чистописанию лучше было не заглядывать вообще – как говаривала та же Антонина Борисовна: – Игнатиков! Нет у нас такого предмета – грязнописание! А то бы я тебе только пятёрки ставила!
           В табеле за первый класс пятёрка у меня была только одна – по рисованию, троек было в три раза больше, чем четвёрок, а по поведению стояла четвёрка с минусом. Это было справедливо. И обидно мне было только за одну тройку – по пению. Потому что на пении я очень старался. Я пел громко, громче всех, пел радостно! Но Павел Сергеевич, молодой учитель пения – в отличие от остальных предметов, которые вела Антонина Борисовна, пение у нас вёл, почему-то, свой отдельный учитель – так вот, Павел Сергеевич мои старания не принимал и говорил, что по моим ушам не медведь прошёлся, а паровой каток проехал! Не знаю, может быть, он хотел вырастить из меня нового Шаляпина, или, на худой конец, Лемешева, а я не оправдывал его надежд, но больше тройки он мне никогда не ставил.
            Туго давалось мне учение в первые три года. И не только моя тупость была тут причиной. Просто я был абсолютно не подготовлен к учёбе. Жил я по большей части, на воспитании бабули Наташи, а она, сама не особо грамотная, больше готовила меня к жизненным коллизиям, чем к целенаправленной учёбе. Да и не нравилось мне учиться. Крючки и палочки, целыми страницами заполняющие тетради, зазубривания слов, где после "Ц" должна стоять "Ы", а не "И" (цыган с цыплёнком на цыпочках – ох и картинка!), расчерканные красным арифметические расчёты да снящаяся по ночам тетрадь по чистописанию не очень способствовали появлению этого желания! Я, кстати, до сих пор не понимаю, почему "цирк" пишется через "И", а "цыплёнок" – через "Ы"! Да и суммы одинаковые в конце столбца цифр у меня не просчитываются, хотя я хорошо знаю, чем дискриминанта отличается от детерминанта, а дифференциал, это не только деталь в ведущем мосту автомобиля!
            По-настоящему учиться, познавать что-то новое мне понравилось гораздо позже, классе в седьмом, а то и в восьмом. И то благодаря учителям, которые отрывались от школьной обязаловки и живо и образно рассказывали о своём предмете! И ещё благодаря замечательным книжкам Перельмана и Кардемского.
            Пока я перебирался из класса в класс в начальной школе, твой папа жил в Марах. И как он жил там, я не очень знаю, а потому врать особо не буду. Знаю только, что он прихватил там пендинку, долго болел и остался на всю жизнь меченным. И именно благодаря этой пендинке он попал в Ташкент немного раньше, чем планировалось.
            Как только его выписали из марыйской детской больницы – в Марах была и такая, не такая уж это была и безнадёжная дыра – дед Иван, от греха подальше, купил бабуле Наташе билет до Ташкента и через трое суток они с твоим папой были у нас.
            Встречать их на вокзал поехали мы с мамой, то есть с твоей бабой Катей. Твой дед Николай был в экспедиции и, естественно, поехать с нами не мог. Приехали мы слишком уж заранее, да кроме того поезд, как и положено, опоздал часа на полтора, и я весь извёлся в ожидании. Не сказать, чтобы я был таким уж непоседой, но согласись, сидеть и ждать два с половиной часа для десятилетнего пацана – а мне тогда только-только исполнилось десять – задача не из лёгких. Кроме того, оказалось, что я по твоему папе основательно соскучился! Я не видел его три года и рисовался он мне таким же трёхлетним бутузом, каким мы оставили его в Марах три года назад. Поэтому я живо представлял, как залезу в вагон, найду четырнадцатое место, на котором ехали бабуля Наташа и твой папа, посажу его на плечи и так мы предстанем перед мамой.
            Я постоянно теребил маму – мою маму, естественно – требовал, чтобы она шла узнавать, когда уже придёт этот дурацкий поезд, но она только смеялась и говорила, чтобы я не ныл, а сидел и ждал. Наконец ей моё дёргание надоело, она показала мне окошко справочной, после чего я каждые пятнадцать минут (а может быть и чаще, кто их, эти минуты, отмерял?!) нырял к окошку и надоедал сидевшей там тётке. И прибытие поезда, понятно, прозевал.
            Пока мама нашла, где я болтаюсь, и мы выскочили на перрон, бабуля Наташа и твой папа уже вышли из вагона и ждали нас рядом с ним. Так что вынести твоего папу из вагона на плечах у меня не получилось. Зато я пронёс его на плечах от вагона до трамвайной остановки и нам обоим это очень понравилось. Конечно, как только я взгромоздил твоего папу на плечи, строгая на это счёт мама, то есть твоя баба Катя заявила, чтобы мы перестали валять дурака, но бабуля Наташа пристыдила её – братья три года не виделись, пусть резвятся!
            Домой мы поехали на трамвае – ехать на такси в те времена ни твоей бабе Кате, ни, тем более, бабуле Наташе, даже в голову прийти не могло!
            Сейчас, если идти по широким новым улицам, от вокзала до того места, где был наш дом, по проспекту Космонавтов, или, как он сейчас на этом куске называется, по проспекту Айбека, до перекрёстка с улицей Шахрисябзской – это продолжение проспекта Руставели от гостиницы "Россия" в сторону центра – и дальше внутри квартала, понадобится минут сорок. Пешком. По тем временам трамвай петлял по узким улочкам те же самые сорок минут, а может и больше. Да ещё от остановки посреди Сапёрной – сейчас это Мирабадская, не Малая или Большая Мирабадская, которые когда-то были в этом районе, а просто Мирабадская – тоже надо было идти минут семь-восемь. И тащить на себе не такие уж маленькие чемоданы. Нам с твоим папой. Потому, как твоя баба Катя и бабуля Наташа, всё-таки, были женщины, и мы, как мужики, нагрузить их не могли. И хотя приехали мы с вокзала основательно уставшие и проголодавшиеся, пока твоя баба Катя и бабуля Наташа собирали на стол, я принялся показывать твоему папе наше хозяйство.
Ташкентское наше жильё к тому времени твой папа забыл основательно. Была ранняя весна, вечерело, на улице было довольно прохладно, но мы не обращали на это внимания.
            Во дворе было много чего интересного. Двор этот представлял собой почти золотой прямоугольник сорок на двадцать пять метров, по длинным сторонам зажатый глинобитными заборами – дувалами. В углу одной короткой стороны стояли огромные по тогдашним моим меркам ворота с небольшой калиткой. По другой короткой стороне буквой "П" с короткими ножками на всю ширину двора стоял одноэтажный дом какого-то дореволюционного купчины, реквизированный во время революции, и впоследствии переданный институту, где работали наши отец с матерью. В левой стороне дома жили мы, в правой – семейство Ярошей, Владимира Борисовича, венгра, отец которого попал в Ташкент ещё во время первой мировой, Галины Владимировны, учительницы из коренных ташкенток и их дочки Оленьки, девицы лет на семь старше меня.
            Левая и правая стороны двора разделялись дорожкой, выложенной кирпичом. От нашего крыльца и от крыльца Ярошей шли еще две дорожки, соединялись они у ворот. Между центральной и нашей дорожками стоял колодец с настоящим срубом, воротом и треугольным навесом над ним. Колодцем давно не пользовались, ещё до нас в дом провели водопровод, но вода в колодце была, и туда интересно было бросать камешки и слушать гулкие всплески с эхом от стенок. Около колодца была моя игровая площадка, единственная площадка во дворе, не занятая палисадами и огородами. Здесь мы обычно играли с моими друзьями-одноклассниками Витькой Науменко и Азаматом Насыровым, жившими в том же проезде, что и я.
            За дувалом с нашей стороны располагалась база какой-то строительной техники. Можно было залезть на забор и часами смотреть, как работяги в замызганных робах возятся с очередным бульдозером или автокраном. За дувалом со стороны Ярошей был такой же жилой двор, как наш, только более населённый. Из его жильцов мне запомнились две тёти Сони, еврейка и татарка, армянка тётя Ида и узбечка Нуриопа. Я часто залезал и на этот забор и с упоением слушал, как они вяло переругиваются на жуткой смеси русско-еврейско-татарско-армянско-узбекского.
            В противоположенном от ворот углу двора прямо внутри ярошского забора росла могучая орешина, бывало, я лазил по ней целыми днями.
            Всё это я с удовольствием показывал твоему папе, а он с удовольствием знакомился с местом, где ему предстояло жить не один год. Мы бродили по двору, пока нас не позвали ужинать.
            После ужина во двор нас уже не пустили. Я повёл твоего папу в мамину спальню, где стоял высокий двустворчатый шифоньер с большим зеркалом на широкой створке и искусно вырезанной виноградной кистью на узкой. Ты этот шифоньер тоже видела, он стоял у бабы Кати в прихожей. Под зеркалом у шифоньера был большой ящик, где были свалены мои игрушки. Надо было видеть твоего папу, когда он увидел их! В Марах у него была одна единственная покупная игрушка, железная игрушечная "полуторка", да и та с оторванными колёсами. А тут целое богатство: и машинки, и весёлый рыжий клоун, и детский конструктор с целым набором деталей.
            Играли мы часа три, и мама с бабулей Наташей никак не могли заставить нас идти спать.
            Вот так мы, наконец, стали жить вместе. А осенью твой папа пошёл в школу. Но это уже совсем другая история.

Явление шестое. Первоклашка

            Так вот, панночка. Что-то не такой уж короткий рассказ у меня получается. Ну да ладно, надеюсь, ты не заснёшь, пока я языком ворочаю.
            В середине августа 1958 года мама, то есть твоя баба Катя, взяла на работе трёхдневный отпуск без сохранения содержания, прихватила метрики твоего папы, свой паспорт, и направилась в ближайшую школу, где я отучился уже три класса, оформлять туда и твоего папу. Его самого она не взяла за ненадобностью. Для оформления в школу нужны были метрики, справка из поликлиники и паспорт кого-нибудь из родителей. Одни бумажки, короче. Сам ученик был совершенно не нужен. Можно подумать, учиться должны были эти бумажки, а вовсе не ребёнок.
            Из школы мама пришла злая, как чёрт. Оказывается, нужна была ещё справка из жилконторы о прописке, а она, мама, то есть, про неё совершенно забыла. Я никак не мог понять, для чего нужна это справка. Ведь прописка стояла в мамином паспорте. О стремлении нашей бюрократической машины перестраховаться по каждому поводу и без повода я тогда понятия не имел и возмущался вместе с мамой. Папа твой не возмущался, он был занят. Он решал задачку по арифметике, которую я ему задал. Пока мама бегала по делам, мы с твоим папой играли в школу.
            Мы очень любили играть в школу. Я, как заправский учитель, заложив руки за спину, ходил по комнате и диктовал диктант или условие задачки, а твой папа, сидя за столом, старательно выводил "Мы не рабы, рабы не мы" или что-нибудь посложнее. Потом я проверял его каракули и ставил жирную четвёрку настоящими "учительскими" лиловыми чернилами, которые спёр с учительского стола в соседнем классе, когда заходил туда по какому-то делу к моей соседке и подруге Галке Витушкиной.
            Что ты говоришь? Нет, клептоманией я никогда не болел. И зачем я их спёр, не знаю. Просто, была большая перемена, в классе никого не было, а чернильница так нахально и бесхозно стояла на учительском столе… Но ничего не делается зря, как видишь, они пригодились.
            После моей проверки работы твоего папы проверяла наша соседка Оля Ярош, тогда она уже перешла в десятый класс, и была в пять раз грамотнее нас обоих, вместе взятых. Моя лиловая четвёрка переправлялась на такую же лиловую двойку, так как после моей проверки число ошибок в работах твоего папы увеличивалось вдвое, а то и втрое. А Оля собиралась стать учительницей (и стала впоследствии) и уже тогда вела с нашей малограмотностью непримиримую борьбу.
            Первого сентября мама, то есть твоя баба Катя, работала. Утром она приготовила для нас с твоим папой парадную одёжку, усадила завтракать и убежала на работу.
            Что ты говоришь? А как же школа? В школу мы пошли сами, без неё.
            Да, да, без неё! Мы были достаточно самостоятельные, а пропускать лишний день работы для мамы было слишком накладно.
            Это сейчас детей водят за ручку чуть ли не до пенсии. До их, детей, пенсии. А по тем временам такое было непозволительной роскошью, и редкие родители могли себе позволить провожать своё чадо в школу. Даже первого сентября. А уж тем более ждать там первого звонка.
            До школы от нашего дома было минут десять ходу, и все эти десять минут твой папа прошествовал, гордо выпятив подбородок и не обращая внимания на улыбки встречных прохожих. Я хотел помочь ему нести не такой уж лёгкий портфель, но он не дал, и торжественно тащил его сам.
            В школу мы пришли минут за пятнадцать до начала построения на торжественную линейку. Я подвёл твоего папу к стайке таких же первоклашек, среди которых возвышалась его первая учительница Светлана Васильевна с небольшой табличкой на шесте с надписью "1а" в руках. Для Светланы Васильевны это тоже был первый, самый первый звонок. В отличие от моей первой учительницы, Антонины Борисовны, умудрённой опытом, пожилой преподавательницы, Светлана Васильевна только закончила пединститут, и этот первый "а" класс был для неё действительно первым. Нам с твоим папой она понравилась сразу и безоговорочно. Она живо сверилась со списком, поинтересовалась, с кем твой папа пришёл, похвалила нас обоих за самостоятельность, поставила твоего папу в пару с очень даже симпатичной девочкой Любой, и на этом моя миссия, как старшего брата, закончилась.
            Первая в году торжественная линейка прошла быстро и почти не запомнилась. Что-то говорил директор школы, что-то говорила завуч, потом от имени учеников выступила наша соседка десятиклассница Оля Ярош, и я видел, что твой папа что-то живо говорит Любе, с которой Светлана Васильевна поставила его в пару. Наверное, рассказывает, что он эту Олю хорошо знает.
            После первого звонка десятиклассники и десятиклассницы взяли первоклашек за руки и повели в класс. Твоего папу вела Оля, и, по-моему, он очень гордился, что его ведёт не кто-нибудь, а девушка, которая только что говорила на линейке от имени всех учеников. И все одноклассники очень завидуют ему. Хотя, если честно, Оля ему совсем не нравилась. Кому понравится человек, который постоянно лезет тебя воспитывать?!
            Четыре урока пролетели в минуту, я подождал твоего папу на ступеньках у входа в школу, и мы пошли к маме на работу. Она так велела, сразу после школы придти к ней.
            Здания, в котором мама работала, сейчас нет, его снесли после землетрясения. Хотя, можно было и не сносить, оно от землетрясения нисколько не пострадало. Находящиеся рядом кинотеатры "Молодая гвардия" и "Искра" практически развалились, а это здание осталось целым. До революции в нём располагалась городская управа, после революции какое-то время там находился горсовет, потом его передали институту "Средазгипроводхлопок". Сложено оно было из николаевского кирпича на известковом растворе, стены там были толщиной чуть ли не в метр, и никакое землетрясение ему было не страшно. Но мешало оно новому городскому облику, и его снесли. Сейчас на этом месте площадь, какое-то время называвшаяся площадью Дзержинского. И вход в метро на станцию "Мустакиллик".
            Но я отвлёкся. У мамы на работе твоего папу тут же окружили мамины сотрудницы и принялись восхищаться, какой же он нарядный в новой школьной форме, и как солидно выглядит, и прочее, и прочее, и прочее. Ну, ты знаешь, как это бывает, когда семилетний шкет попадает к маминым подругам! Мне даже неудобно стало. И только тётя Соня Вайс сказала: – Да будет вам, сороки. Женя, ты лучше расскажи, как первый учебный день прошёл.
            И твой папа обстоятельно, со всеми подробностями, рассказал, как ему понравился первый школьный день, какая хорошая у него учительница, как она хвалила его за то, что он уже умеет читать и писать, только пишет он левой рукой и это надо исправлять. И какая хорошая подруга Люба у него появилась, только она очень много болтает, и Светлана Васильевна постоянно делала ей замечание.
            Никаких других подруг, кроме марыйской Гульчехрушки, к тому времени у твоего папы не было, и конечно, Люба ему понравилась. Твой папа сидел с ней за одной партой полтора года, пока мы не переехали на новую квартиру. Она даже у нас дома бывала. И как-то чуть не провалилась в колодец у нас во дворе, когда мы играли рядом с ним. Но это уже совсем другая история.

Явление седьмое. Колодец

            Ты знаешь, панночка, от каких, в общем-то, случайностей зависит человеческая жизнь? Не только её течение, но и само существование? Достаточно было мне посильней надавить на бритву, когда я хотел преподнести урок твоему папе, достала бы она до вен, и неизвестно, чем бы это кончилось! Или немного позже, когда твой папа попал в аварию с дядей Аркадием. Достаточно было дяде Аркадию ехать немного быстрее… Или та же история с колодцем.
            Вот-вот, про этот колодец я и хотел рассказать.
            Я уже рассказывал, что первого сентября твоего папу посадили за одну парту с очень даже симпатичной болтушкой Любочкой. Мне она понравилась ещё тогда, когда я увидел её первый раз. Конечно, особо дружить я с ней не дружил, друзей у меня и среди мальчишек и девчонок моего возраста хватало, что мне дружба с какой-то малявкой!
            Наверное, она и твоему папе нравилась. Он никогда не говорил об этом. Но если бы не нравилась, разве она бывала бы у нас в гостях? Конечно, она бывала не одна, а с другими друзьями и подружками твоего папы. Но друзья и подружки бывали не каждый раз, а она почти каждый. Может быть, конечно, это было потому, что она сидела с твоим папой за одной партой, да и жила она недалеко. Не в нашем проезде, но на нашей основной улице, улице Кафанова, во втором доме от поворота в наш проезд. От нашего дома метров за двести.
            У нас был большой двор, и мои друзья, или друзья твоего папы часто, вместо того, чтобы гонять собак по улице, собирались поиграть у нас. Как я уже говорил, у нас во дворе жили только две семьи, днём все взрослые были на работе, и мы были предоставлены сами себе. Соседка, десятиклассница Оля в наши игры особо не вмешивалась, и выходила во двор только тогда, когда кто-то из нас доигрывался до драки, и она разнимала и мирила ссорящихся. Если до этого доходило, конечно.
            Места во дворе хватало почти для любой подвижной игры. Кроме пятнашек. Бегать нам разрешалось только по дорожкам. Да по цветникам и огородам особо и не побегаешь. Да и не интересно это, гоняться друг за другом по дорожкам. Не увернёшься, а на прямой тот, кто быстрее бегает, всегда догонит медлительного. И получалось, что водили всегда самые медлительные, и никого поймать не могли. А это быстро надоедало. И тем, кто водит, и тем, кто от них бегает. Другое дело, прятки. Тут у нас было полное раздолье, мест, где спрятаться, во дворе было великое множество. Это и кусты, и деревья, и сарай с его углами, и дворовой туалет, и сруб колодца.
            Колодец располагался посреди двора на нашей половине. Это был настоящий и довольно глубокий колодец. Летом и зимой до воды там было метров десять. Веной и осенью уровень немного поднимался, но всё равно оставалось метров восемь.
            Колодцем давно не пользовались, ещё до нашего переезда сюда в лом провели водопровод. Но нам с твоим папой очень нравилось ложиться животом на сруб, кидать в колодец камешки и слушать, как звонко они плюхаются в воду. Или ухать и слушать звонкое колодезное эхо.
            Вода из колодца мне нравилась больше, чем водопроводная. Она казалась и вкуснее, и холоднее водопроводной. И совсем не пахла хлоркой. И набирать её было интересно. Кидать вниз ведро на верёвке, бултыхать его, дёргая за верёвку, чтобы оно утонуло, а потом крутить ворот, чтобы его вытащить. И пока это ведро было, мы с удовольствием пили эту воду. Но потом верёвка подгнила, и как-то я доставал воду, и она оборвалась. Ведро рухнуло вниз и утонуло. Доставать его никто не стал, новое покупать – тоже. И мы полностью перешли на водопроводную воду.
            Но я не об этом.
            В тот день у нас в гостях были две одноклассницы твоего папы. Лена и, конечно, Люба. Сначала они делали с твоим папой домашнее задание. Твой папа учился лучше, чем Люба, и Светлана Васильевна поручила ему подтягивать её по арифметике. Ещё и поэтому она часто бывала у нас в гостях. Одной ей было приходить неудобно, вот они и пришли с Леной.
            Потом, когда уроки были переделаны, и я слегка проверил их, мы немного поиграли в настольную игру "С утра до вечера".
            Что ты говоришь? Что "с утра до вечера"? Это игра так называлась, "С утра до вечера". Это сейчас детишки воткнутся в компьютер и гоняют в стрелялки сутками напролёт. А во времена нашего детства было много разных настольных игр, не только интересных, но и очень познавательных. "Сокровища капитана Флинта", скажем. Пока ищешь эти сокровища, ненавязчиво ползаешь по всем морям и океанам и узнаёшь, чем Белое море отличается от Жёлтого, и где находится Индийский океан. Или "Путешествие на самолёте". Бросаешь кубики, двигаешь самолётик, и заодно находишь Калининград, или Анадырь. Думаешь, почему мы с твоим папой так хорошо географию знаем? Игры у нас такие были! Познавательные.
            Игра "С утра до вечера" не особо познавательная, но очень азартная. В неё действительно можно с утра до вечера играть. Бросаешь кубик, двигаешь свою фишку на число кружком, выпавшее на кубике. И все правила. Но в это время сзади тебя настигает противник. И попадает на тот же кружочек, где стоит твоя фишка. И ты возвращаешься назад и начинаешь всё сначала. Или, скажем, попадаешь на кружок с номером двадцать девять. И по условиям игры, оказывается, ты растеряха и потерял портфель, пока шел в школу. И приходится возвращаться ходов на десять назад, туда, где вы с ребятами играли в футбол, и ты этот портфель забыл. И так вся игра. Пока до финиша доберёшься, раз десять назад возвращаешься.
            Потом, когда нам эта игра надоела, мы пошли во двор, играть в прятки.
            Была ранняя весна, после очень длинной и снежной зимы погода стояла великолепная, играть на свежем воздухе было одно удовольствие. Я уже тогда с удовольствием возился с этой малышнёй, и когда они приходили к твоемк папе, всегда играл с ними.
            В тот раз сначала водила Лена, потом твой папа, потом досталось мне. Все попрятались, а Люба спряталась за сруб колодца. Я уже нашёл и твоего папу, и Лену. А Люба хитро, на корточках обползала сруб, и я никак не мог найти её.
Вдруг совершенно неожиданно раздался страшный грохот, земля почти у Любы под ногами провалилась, и несколько кубометров грунта оборвались внутрь колодца, порвав его стенку и образовав рядом с ним дыру полутораметрового диаметра. Люба завизжала, ухватилась за стенку сруба, и осталась стоять на крохотном пятачке, готовом тоже рухнуть вниз.
            Если бы мы с твоим папой растерялись, наверное, Люба бы тоже сорвалась в колодец, и вряд ли мы смогли бы её вытащить. Но мы сразу кинулись к ней. Я полез на сруб сбоку от ямы, твой папа бегал рядом и очень сочувствовал.
            С моей помощью Люба тоже залезла на сруб, и держась за меня и за воротодежатель, выбралась на безопасное место.
            У меня тряслись поджилки, у твоего папы, наверное, тоже. Мы начисто забыли, что играли в прятки. А эта бестия спрыгнула со сруба как только я отпустил её, добежала до кона (понятно, вперёди водящего, потому что я уже никуда бежать не мог), и таким образом выручила уже застуканных Лену и твоего папу. И только после этого подошла к яме, глянула вниз, куда она могла провалиться, и расплакалась.
            Провал этот мы осторожно обходили до следующих выходных. А в выходные папа – наш папа – сделал большой щит из толстых досок, обвязался верёвками, спустился на верёвках в колодец и этим щитом укрепил стенку. На распорных брёвнах. Засыпали яму мы все вместе. Дядя Володя, наш сосед, предлагал вообще засыпать колодец, но папа сказал, что в водопроводе воды может не быть, а починить колодец не так уж и трудно.
            А в следующий раз на волоске от гибели был уже твой папа, и было это, когда нам купили велосипед. Но это уже совсем другая история.

Явление восьмое. Велосипед

            Панночка, ты ещё не заснула? Ах, интересно? Ну, тогда слушай дальше.
            В октябре 1958-го года папа, то есть твой дед Николай, первый раз уехал работать в Афганистан. Тогда в Афганистане ещё работали, а не воевали. На севере Афганистана, в хлопковой зоне вдоль Амударьи, тогдашний афганский король решил развивать хлопководство, и с помощью Советского Союза освоить земли в районе Мазари-Шерифа.
Папа много рассказывал об Афганистане, о жизни там, о том, как хорошо относились к нашим специалистам.
Там, где работал папа, жили (и сейчас живут!) такие же узбеки, как в нашем Узбекистане. В афганском Герате когда-то была столица государства Саманидов, здесь жили и творили Навои, Джами и Хафиз.
            Но я не об этом.
            До первой поездки отца, твоего деда Николая за границу мы жили довольно бедно. Даже то, что он почти постоянно работал в поле, не особо помогало. Мясо в меню у нас было далеко не каждый день, куриные потрошки мама покупала только когда кто-то болел. У нас с твоим папой даже переходящие шмотки были – он донашивал то, из чего уже вырастал я. Даже детского трёхколёсного велосипеда у нас никогда не было. Катались мы на самодельном самокате на гремящих подшипниках, который нам соорудил мамин братишка дядька Володька. Асфальта на наших улицах тогда ещё и в помине не было, по булыжной мостовой на таком самокате ездить было абсолютно невозможно, катались мы по грунтовым обочинам. Подшипники постоянно забивались, и мы с твоим папой их больше чистили, промывали и смазывали, чем катались.
            Первый раз папа проработал за границей немного больше полугода, привёз оттуда огромный чемодан со шмотками на всё наше семейство. Года через три-четыре, уже на новой квартире мы в этом чемодане принесли на квартиру к Нинке (для тебя – тёте Нине) Яковлевской дядю Серёжу Чегодаева, сказали, что это сюрприз, и ушли. Визгу было, когда они его открыли! Да и наслушался он всякого, пока открывали, не такие уж и ангелочки беззубые были наши подружки!
            Но я отвлёкся.
            После полугода работы в Афганистане папа приехал с огромными по тем временам деньгами. Уже на следующий день они с мамой поехали в чековый магазин, где по чекам – это были такие заменители денег – в чековых "Берёзках" можно было приобрести такое, чего в обычных магазинах и в помине не было.
            Приехали они на "полуторке" дяди Яши Бояджиева, на той самой, на которой я родился, в пятьдесят девятом году она ещё бегала. И привезли, кроме кучи всяких красивых импортных шмоток, две югославские деревянные кровати. Так нам с твоим папой достались настоящие пружинные кровати, до этого служившие верой и правдой нашим родителям. На этих кроватях мы спали долгие годы, пока не переженились и не перебрались жить на свои квартиры.
            Перетаскивали купленные шмотки мы минут двадцать – это был настоящий фейерверк, праздник появившегося в нашем доме благополучия. Мама сияла, папа улыбался. Было это двадцать шестого июля, как раз на мамин, твоей бабы Кати, то есть, день рождения. И, наверное, лучшего подарка у неё никогда в жизни не было.
            Был подарок и нам с твоим папой, да такой, что мы чуть с ума не сошли от радости. Уже в самом конце нашей работы грузчиками, дядя Яша, который с кузова подавал вещи, хитро улыбаясь, спустил вниз подростковый велосипед. Рама велосипеда была обернута бумажной лентой, настоящие пневматические шины лоснились густой чернотой, никелированные спицы сверкали на ярком июльском солнце, а нам с твоим папой нечем было дышать от охватившего нас восторга. С трепещущими сердцами мы очистили раму от бумажных лент и, нам открылась непонятная и потому очень понравившаяся нам надпись "Erelukas". Уже гораздо позже я узнал, что это был аналог подросткового "Орлёнка", выпускавшийся в Литве, в Каунасе. Конечно, об остававшихся ещё шмотках мы тут же забыли. Я сразу же снял с рамы настоящий велосипедный насос и стал накачивать шины. Твой папа крутился рядом и рвался помогать, но я не позволил.
Дело в том, что он, твой папа, уже несколько дней жаловался на боли в животе. Мама пичкала его какими-то таблетками, считая, что он просто что-то не то сожрал где-то на улице. Он был бледен, пару дней лежал больной, и поднялся, только поддавшись общему ажиотажу.
            Я до этого уже ездил на велосипеде моего друга и одноклассника Витьки Науменко, ездить умел, и как только велосипед был готов, вскочил в седло. И сделал несколько кругов по двору. Твой папа не гонялся вслед за мной только потому, что действительно плохо себя чувствовал. Но канючил, чтобы ему тоже дали попробовать поездить. Видела бы ты его глаза, когда я, наконец, остановился, слез с седла и, придерживая велосипед за багажник, помог твоему папе взобраться в седло.
Метра три он проехал с моей помощью. Ещё метров пять сам. А потом свалился. Как же я потом корил себя, что отпустил седло.
            Маме было не до нас – после обеда должны были собраться гости. Папе тоже не очень до нас – он передвигал железные кровати и собирал и ставил на их место новые деревянные. Для того, чтобы в их комнате всё поместилось, пришлось передвигать шифоньер. Кроме кроватей привезли и новый раздвигающийся стол, его тоже надо было собрать.
            В общем, папе с мамой было не до нас, как упал на велосипеде твой папа, они не видели. Видел дядя Яша. Его папа не отпустил, попросил остаться на день рождения.
            Дядя Яша помог мне довести твоего папу в дом и уложить на кровать. Он почувствовал себя совсем плохо, у него даже губы начали чернеть. Я очень испугался. Мама, наконец, отвлеклась от своей готовки, но всей серьёзности положения ещё не осознала – опять сунула твоему папе какие-то таблетки и снова занялась неотложными делами.
            Часа через полтора начали собираться гости. Одной из первых пришла тётя Соня, та самая, которая за восемь лет до этого предложила способ сделать тебя Евгениевной. По своей обычной привычке, а может, чтобы не очень мешать маме с последними приготовлениями, она села рядом с нами, и. наверное, увидев, в каком состоянии твой папа, начала расспрашивать его, почему он лежит, да что у него болит. Потом позвала маму и напустилась на неё – до чего ребёнка довела. Тут же был мобилизован дядя Яша, и они увезли твоего папу в неотложку.
            Больница была переполнена, положили твоего папу в коридоре, он уже елё дышал. В то время больница была переполнена желудочными больными – был разгар лета, очень многие лежали с пищевыми отравлениями. Наверное, твой папа не выжил бы. Но случилось чудо. Несмотря на выходной день, на работе был завотделением. Он проходил мимо твоего папы, увидел его чёрные губы, пощупал живот и скомандовал: – Немедленно на стол!
Операция продолжалось шесть часов. У твоего папы было не отравление, от которого его пыталась лечить мама. У него был острый аппендицит. И от падения с велосипеда аппендикс порвался. Ещё бы пара часов, и всё. Шесть часов дядя Коля, опытный хирург, собирал гной по животу твоего папы.
Вернулись мама с тётей Соней уже поздно вечером. Тётя Соня очень шумела на маму, она вообще была очень шумная. С мамой и папой она вместе работала, с мамой сидела в одной комнате. И была очень хорошей подругой всю свою жизнь.
А "полуторка" дяди Яши Бояджиева отличилась второй раз – мало того, что я на ней родился, так и чтобы твоего папу спасти, она вовремя подвернулась.
            Привезли твоего папу дней через двадцать. Я к тому времени отдыхал в пионерлагере – чтобы не возиться с нами двоими, мне взяли путёвку на третью смену. Это был единственный год, в котором я отдыхал в лагере два раза.
А к новому году папа с мамой получили новую квартиру и мы переехали в новый дом. Но это уже совсем другая история.

Явление девятое. Новые горизонты

            Так уж получилось, что пятый класс я не начал. В последней лагерной смене я умудрился подцепить грибок на ноги, и с концв августа до середины сентября пролежал в кожвендиспансере.
           Панночка, тебя никогда не удивляли странности нашего великого и могучего? Почему, скажем, в тбрьме сидят? А в больнице обязательно лежат? Почему никогда не говорят: – Я сидел в больнице?
            А я там как раз гораздо больше сидел, чем лежал. Время мы убивали, играя в домино. Естественно, сидя за столом в беседке в больничном парке. Я обычно играл в паре с очень даже симпатичной девушкой Ниной из специфического женского отделения.
            Специального детского отделения в больнице с таким уклоном не было, я лежал в палате со взрослыми мужиками, в кожном отделении. Каких-либо ограничений между больными-кожниками и прочими больными с заболеваниями, соответствующими направленности этого диспансера, не было. Венерические заболевания передаются половым путём, а на такой путь там никто не вставал. Да и маловат я был ещё для полового пути.
            Несмотря на то, что мы по полдня забивали козла, свободного от процедур и поглощения еды времени было у нас предостаточно. А лежать кверху брюхом и бездумно глядеть в потолок я ещё не умел. Тяжело это было для одиннадцатилетнего шкета. Анекдотов, над которыми до коликов хохотали прочие обитатели нашей палаты, я ещё не понимал и смеялся только за компанию. Мне было скучно. И я попросил маму – мою маму, естественно, твоей тогда ещё и в проекте не было – принести какую-нибудь книгу поинтереснее.
            Не знаю, чем руководствовалась мама, купив и принеся мне "Каллисто" Георгия Мартынова. Скорее всего, тут вмешался его величество случай. Увидела мама, что это издано в издательстве "Детская литература" в серии "Приключения", вот и купила. И мне принесла.
            А книга эта, как говорят, определила всю мою жизнь. До этого я читал очень мало, понимал в прочитанном ещё меньше, и уж конечно, сам ничего подобного не писал. Несколько стишков, написанных к тому времени, ничего особенного из себя не представляли, хотя я и гордился тем, что умею рифмовать.
            Книга поразила меня. Мало того, что я впервые в жизни столкнулся с фантастикой, эдакой сказкой для детей послешкольного возраста, так ещё это была и талантливо и захватывающе написанная фантастика. Стоит ли говорить, что я проглотил эту книгу в три дня, тут же перечитал её по второму разу, и заболел фантастикой навсегда. Именно после этой книги я стал читать гораздо больше, и лазить по энциклопедии – у мамы была Большая Советская энциклопедия, пока ещё не все тома – не только для того, чтобы смотреть иллюстрации.
            Для твоего папы эта книга тоже в большой мере определила жизнь.
            Мама навещала меня довольно часто, раза три в неделю. И когда приходила в воскресенье, брала с собой и твоего папу. Воздушным путём моя болезнь не передавалась, и посещение больницы ему ничем не грозило. От летнего его аппендицита остался только небольшой шрам на животе, после операции он уже восстановился, а навещать меня ему нравилось.
            Больница, в которой я лежал, располагалась рядом с Госпитальным базаром, и конечно мама совмещала два дела: и навещала меня, и ходила на базар. И пока она бегала по базару, я читал твоему папе очередную главу "Каллисто". Прочтение занимало довольно много времени – твой папа был слишком мал, чтобы понимать всё, и постоянно требовал, чтобы я объяснил ему то или иное место в книге. Я и сам много не знал, но, не желая ударить в грязь лицом, тут же выдумывал объяснения.
            Из больницы меня выписали к концу сентября, когда от грибка у меня ничего, кроме порозовевших, с новой кожей, пальцев на ногах, не осталось. Перед выпиской я дал почитать подаренную книгу той самой Нине, с которой играл в паре. И больше никогда её не видел. Ни книгу, ни Нину.
            В середине октября у нас дома впервые заговорили о новой квартире. Сначала робко, как бы боясь вспугнуть такое ожидаемое чудо. Потом уже более уверенно. А потом только об этом и говорили. Уезжать со старого места мы с твоим папой не особо хотели. Здесь, на старом месте, был большой двор, в котором хозяйничали, по существу, мы с твоим папой. Потому что и наши родители, и соседи целыми днями были на работе. Даже соседская Оля к тому времени уже закончила школу, поступила в пединститут и днём пропадала там. На старом месте была наша школа, в нашем переулке жили друзья, и мои, и твоего папы. Мы к ним привыкли и терять их совсем не хотели.
            Правда, самая моя любимая одноклассница Верочка Пилипко, с которой в четвёртом классе я сидел за одной партой, к началу пятого класса уехала куда-то на Дальний Восток. Её папа был военным, его перевели и они уехали всей семьёй. Больше я с Верочкой никогда не встречался. А тогда очень расстраивался по этому поводу.
            Я никогда не отличался особой привязанностью к своему жилью. Слишком много его менять мне пришлось в своей жизни. К одиннадцати годам я менял место жительства уже в третий раз (если считать и марыйское жилище бабули Наташи и деда Ивана). В те времена молодые люди – а наши с твоим папой родители были в то время молодыми людьми – если они жили вдалеке от предков, довольно часто меняли жильё, перебираясь из ВУЗовской общаги в небольшую, но свою отдельную комнатушку после женитьбы, потом в более просторную после появления потомства и так далее. Государство в виде организации, где они работали, очень даже заботилось о нормальной жизни своих работников.
            Так вот, к одиннадцати годам я уже в третий раз менял своё место жительства. Наверное, только поэтому
я довольно легко перенёс переезд. То же самое можно сказать и о твоём папе. Он был младше, общался с одноклассниками только полтора года и привык к ним ещё меньше меня.
            В середине декабря наша с твоим папой мама прихватила ведро, веник, тряпки и нас с твоим папой, и мы поехали на новую квартиру делать генеральную уборку. Так мы в первый раз увидели этот дом и этот двор, где мы прожили, несомненно, лучшие годы нашей жизни.
            Будущих наших друзей мы в тот раз не встретили. А убираясь, здорово устали – не так просто выскоблить квартиру от строительного мусора, особенно, с такими помощниками, как мы.
            Что ты говоришь? Почему убирали строительный мусор мы, будущие жильцы, а не строительные рабочие?
            Как ты думаешь, люди, получающие новое жильё, хотят перебраться туда побыстрее? Вот строители этим и пользовались, хоть на такой мелочи, как уборка квартир перед сдачей их Госкомиссии, экономили. А будущие жильцы с удовольствием драили, как надеялись, своё жильё.
            Две последние недели перед Новым годом мы упаковывали вещи. Их оказалось так много даже у нас с твоим папой, что я только удивлялся, как всё это помещалось в таком небольшом доме.
            А дней за десять до переезда произошло событие, здорово подпортившее наше радужное настроение – в воскресенье к нам примчался на своей новенькой "Волге" папин сослуживец и по Ташкенту, и по Афганистану дядя Толя Постников с будущим соседом дядей Сашей Ниденсом, и сказали, что в нашу квартиру пытается въехать один из строительных рабочих. Наш с твоим папой папа страшно побледнел, они сели в машину и укатили.
            Вернулись они часа через три, злые, но довольные. Оказалось, что занять пытались не нашу, а соседнюю квартиру, которая предназначалась тёте Маше Бойковой. Захватчика выдворяли с милицией, с протоколом и снятием свидетельских показаний, и заняло это довольно много времени. Но квартиру, конечно, отстояли.
            На что надеялся немолодой уже, обременённый многочисленным семейством, рабочий, непонятно. Рейдерские захваты в те времена не проходили, за такое можно было и срок схлопотать.
            Двадцать восьмого декабря 1959 года маме с папой на работе, на общем собрании торжественно вручили ордер и ключи. Хотя, как я понимаю, до этого ключи у нас уже были. Иначе, как бы мы попали в квартиру, чтобы убираться там?
А уже двадцать девятого мы, наконец, переехали.
            Новоселье и Новый год отмечали всем подъездом. Дом был новый, но все жильцы его работали в одной организации и хорошо знали друг друга. Отмечали в нашей квартире. Именно тогда мы и перезнакомились с нашими будущими друзьями, как оказалось, друзьями на всю жизнь, дядей Серёжей Чегодаевым, дядей Мишей Челышевым, которых ты хорошо знаешь.
            Конечно, это для тебя они дяди. А тогда они были, как и твой папа, восьмилетними шкетами, и настоящими друзьями стали немного позже. Но это уже совершенно другая история.

      Сентябрь 2011 – декабрь 2014

Йети, очень правдивая история (Повесть)

         I
      День перевалил за половину, Светланка устала. Хотелось уже капитально отдохнуть, но Вера шла, не оборачиваясь, и отдыхать пока явно не собиралась. Бывалая туристка, она ещё с вечера намечала, какое расстояние надо пройти до капитального привала, и придерживалась своего плана, больше ориентируясь на себя, на свои силы, чем на мало подготовленную в этом Светланку. А когда та начала ныть в первый же день, резко оборвала её: – Ты со мной идти согласилась? Согласилась. У нас есть намеченный маршрут? Мы должны дойти до завала? До Голубого озера? Ты хочешь увидеть, ради чего ты на свет родилась? Терпи! Дня через три разойдёшься, ещё впереди меня побежишь!
      Они шли уже четвёртый день, а разойтись никак не получалось.
      Конечно, Светланка готовилась к этому походу. Каждый вечер она одевалась во всё спортивное и выходила пройтись по парку, по близлежащим улицам. И ходила часа по два. И пару раз даже выезжала на пикники с однокурсниками. И там тоже уговаривала ребят пойти в небольшой поход, часа на три.
Но одно дело гулять по парку, где полно скамеек и всегда можно присесть отдохнуть, и совсем другое – тащиться за Верой, которой как будто кто-то моторчик вставил!
      Тропа петляла вдоль берега, повторяя изгибы реки, то прижимаясь к самой воде, то вдруг взлетая на сотню метров вверх, в обход скал, опускающихся в воду. И река то бесновалась в этих скалах, то растекалась широким плёсом, и было непонятно, как одна и та же вода может быть и такой ласковой, и такой свирепой.
      Тропа перевалила через небольшой увал, пробежала метров триста вдоль берега и уперлась в крутой подъём. Светланка с тоской взглянула вверх, представила предстоящие мучения, остановилась и сбросила рюкзак.
    – Всё, подруга! Привал! Хочешь меня живой довести, дай вздохнуть немного!
      Вера тоже остановилась, глянула на подругу критически: – Вообще-то я хотела привал наверху сделать! Нам идти всего ничего осталось. Часа через два уже на месте были бы!
    – Часа через два на месте будет моё красивое бездыханное тело! Тебе же и тащить придётся!
Вера покачала головой, вздохнула и махнула рукой:
    – Чёрт с тобой! Отдыхай! Теперь уже немного осталось. Часом позже, часом раньше…
      Она скинула рюкзак рядом со светланкиным, сделала несколько махов руками, разминая затёкшие плечи, и опустилась на большой валун на берегу, где уже расшнуровывала тяжёлые вибрамы Светланка.
    – И кто только такие чудища придумал?! – Светланка поджала губы, петля на шнурке затянулась в узел, – Что, нельзя было в кедах идти?!
    – Да ладно тебе ворчать! От кед на местных камешках у тебя за месяц одни шнурки останутся! Ты окунись целиком, легче идти будет.
    – У меня купальник в рюкзаке.
    – Да на кой чёрт тебе здесь купальник?! Меня, что ли, стесняешься?!
      Светланка справилась, наконец, со шнурком, быстро разоблачилась до трусиков, с сомнением глянула на них. Вера засмеялась: – Снимай, снимай! А то потом жди, пока высохнут!
      Светланка шмыгнула носом, оголилась совсем и, взвизгивая и поёживаясь, полезла в воду. Она поплескалась на плёсе, на мелководье, ухая, как сова и визжа, как циркулярная пила, потом спустилась немного ниже, где за огромным валуном образовалась глубокая заводь. С удовольствием поплавала там, и, дрожа от холода, вылезла на берег. Поднялась на тропу и сладко потянулась, закинув руки за голову, выставив ласковому солнышку пухлые грудки и зажмурившись, как кошка.
      Неожиданно прямо перед ней раздались громкие редкие хлопки. Она вздрогнула, широко раскрыла глаза и замерла, не понимая. Вера, нагнувшаяся к воде, чтобы ополоснуть уставшие ноги, бросила недоуменный взгляд из-под плеча.
      Немного в стороне от тропы на куске скалы, выпирающем над тропой метров на пять, метрах в тридцати от них против солнца сидел огромный бородач в плотной канадке, закатанных по колено пятнистых армейских штанах, кедах на толстые шерстяные носки, и, попыхивая трубкой, хлопал в ладоши.
      Светланка, наконец, очнулась, заметалась, завизжала уж совсем недуром и, сверкая кустодиевскими ягодицами, рванула к одежде. Вера быстро пришла в себя, выпрямилась, и спросила с обычной своей иронией: – А что, заранее объявить, что спектакль при зрителях проходит, нельзя было?
      Бородач усмехнулся в усы: – Ladys, millepardon! Тысяча извинений, к началу опоздал! Процесс разоблачения пропустил! А потом было такое звуковое сопровождение, что я побоялся, что ещё и мой голос может лавину вызвать!
    – Смотри, оно ещё и разговаривает! – Вера хмыкнула, – Чудище, ты кто?
    – Ме-е-естный я, – проблеял бородач и засмеялся, – Йети!
    – Кто? – не расслышала Вера.
    – Йети, – повторил бородач, поднимаясь, чтобы спуститься со скалы, – Снежный человек! Впрочем, на Сергея я тоже откликаюсь!
    – Ланка, вылезай! Оно не очень страшное!
      Светланка высунулась из-за кустов, куда спряталась, чтобы одеться и круглыми глазами показала на валун, где раздевалась. Вера обернулась – рядом с валуном цветастым комком красовались       светланкины трусики. Вера засмеялась, подобрала трусики и, ехидно поджав губы и играя бровями, покрутила ими перед носом. Потом растянула за резинку и медленно подняла к глазам, как бы     рассматривая, с одной стороны, с другой.
    – Дай сюда, дура! – зашипела из кустов Светланка. Вера снова рассмеялась, смяла трусики в комок и бросила в кусты.
      Шурша по осыпи щебёнкой, спустился бородач.
    – Ну что, знакомиться будем? Сергей, – повторил он и по-мужски протянул руку. Вера взглянула на него удивлённо, но руку пожала: – Вера!
    – А это? – он кивнул на кусты.
    – Это Ланка. В смысле, Света. Ланопольд, выходи, подлый трус! Долго ты там ещё?!
      Сергей кивнул и посмотрел на Веру оценивающе.
    – Какими судьбами в наши палестины?
      Вера тоже откровенно рассматривала его. Был он огромный и широкоплечий, как Грегори Пэк, бородатый, как Хемингуэй, патлатый, как хиппи из начала восьмидесятых, но какой-то неожиданно складный, пропорциональный. Из-под копны льняных волос смотрели серые внимательные и очень умные глаза, сквозь усы проглядывала чуть ироничная улыбка. И был он не совсем уж взрослый, как это ей показалось сначала. Наверняка ему ещё и тридцати не было.
      Он усмехнулся на её откровенный взгляд и повторил:
    – Так какими судьбами?
    – Так, пришли на озере отдохнуть, – Вера почему-то вздохнула и перестала его рассматривать.
      Он покачал головой: – Смелые вы, девчонки! Вдвоём и в такую глушь! Надолго?
    – Наверное, до конца каникул.
    – Так вы школьницы? – удивился он.
    – Почему школьницы? – рассмеялась Вера, – Студентки. На пятый курс перешли. Нам ещё полтора месяца отдыхать!
    – Полтора? – он покивал головой, – Сочувствую!
    – Почему? – не поняла она.
    – Нет, это я себе, – сказал он непонятно, глянул поверх вериной головы и рассмеялся. Вера обернулась и тоже прыснула. Из кустов появилась Светланка, запакованная в комбинезон, как космонавт в скафандр перед стартом. Глянула на Сергея, отчаянно покраснела и уселась на валун обувать вибрамы.
    – И ничего смешного нет! – процедила она сквозь зубы, – А то тут нахалы всякие… – она не договорила и с остервенением натянула ботинок на ногу.
    – Ну что вы, Светочка! – улыбнулся Сергей, – Зачем вы так? Тут у человека организм, измученный, можно сказать, нарзаном, душа, квёлая от одиночества! Из женского полу только форель, да и ту сначала поймать надо! И никакого телевидения в пределах досягаемости! А тут такая наяда! Афродита в пене! Ни в какой Лувр идти не надо! Как удержаться?!
      Светланка фыркнула, зашнуровала обувку, поднялась, глянула на Веру и ухватилась за рюкзак: – Пойдём уже! Разболталась тут! Помоги лучше! – рюкзак был неподъёмный.
    – Знаете что, Света, – тут же предложил Сергей, – давайте меняться. Я ваш рюкзак понесу, а вы – мой. А то мне как-то не очень удобно! Подождите только минут десять, у меня дело тут.
    – У Верки рюкзак тяжелее! – парировала Светланка, – С ней меняйтесь! Это же она тут с вами сюсюкается!
    – Да я оба заберу! – рассмеялся Сергей, – Что же я пустой идти буду!
       Светланка поджала губы, рванула рюкзак на камень, присела, чтобы накинуть ремни на плечи, распрямилась и молча двинулась на подъём. Вера глянула на неё с недоумением, пожала плечами, надела свой рюкзак и двинулась следом.
    – Ну, как знаете, – Сергей махнул рукой, – Я тут задержусь, увидимся!
      Вера обернулась, сделала ручкой, и пошла догонять ушедшую вперёд Светланку.

            II
      Светланка сбросила рюкзак и повалилась в густую траву. Она взлетела сюда, наверх, по крутой тропе, прострочившей склон немного выше каньона, на одной злости, но к концу подъёма совершенно выдохлась.
      Вера тоже сбросила рюкзак, поднялась немного выше, на самый перевальчик, и залюбовалась открывшейся панорамой.
      В доисторические ещё времена сильнейшее землетрясение сорвало половину горного склона и обрушило полторы сотни миллионов тонн глины вперемешку со щебнем и скалами в широкий каньон, перегородив его трёхсотметровой высоты плотиной. Горные воды быстро заполнили образовавшуюся котловину, превратив её в глубокое озеро. За десятки тысяч лет неутомимые труженики, ветер и вода, выположили берега, образовав широкие каменистые лукоморья. Вешние паводки нанесли на камни глины и песка, а вездесущая живность оккупировала наносы, превратив этот труднодоступный уголок в самое райское место на земле.
      Отсюда, с перевальчика, со стометровой высоты всё озеро было, как на ладони. Зажатое хребтами с двух сторон, оно вытянулось вдоль русла километров на восемь, причудливой сапфирно-синей амёбой раскидав отростки-притоки далеко в стороны. С обеих сторон к воде сползали зелёные горные кряжи, местами обрываясь многометровыми скалами, но больше отчерчивая берега беловато-жёлтой линией песчаных пляжей. И над всем этим великолепием перевёрнутой чашей нависло пронзительно-синее горное небо. В ничем не потревоженной глади, как в зеркале, отражались далёкие сизые хребты с заснеженными шапками вершин. И от этого само озеро казалось окном в какой-то другой, не наш, отражённый мир.
      Вера радостно и глубоко вздохнула и обернулась к подруге.
    – Ланка, ну что ты завалилась?! Иди сюда, посмотри, красота какая!
Светланка фыркнула и не пошевелилась.
    – Да ладно тебе дуться! Подумаешь, сиськи показала! – почти серьёзно возмутилась Вера, – За тобой, что, пацаны в общаге не подсматривали никогда?! Нормальный мужик! Не стал прятаться, втихую подглядывать!
    – Нормальный мужик рисоваться не стал бы! Отошёл бы в сторонку, подождал, пока оденусь, а потом бы лез знакомиться! – Светланка не могла успокоиться.
      Вера рассмеялась: – Конечно! Тут кино бесплатное, а он бы глаза завязал! Да и посмотреть есть на что!
    – Вот свои и показывала бы!
    – Да что ты! На мои он и смотреть не стал бы! Кому такие прыщи нужны?!
    – Ладно тебе прибедняться!.. – Светланка поднялась, – У худых, говорят, темперамент круче! Долго нам пилить ещё?
    – А вот смотри! – Вера подождала, пока Светланка поднимется к ней, – Вот этот выдающийся мыс видишь? За ним большой сай, там песчаный пляж и большая берёзовая роща. Вот там и остановимся. Час ходу ещё!
    – Ну так пошли, чего ждать?
      Через час с небольшим они перевалили местный кряж, широкой параболой спускающийся со склона к двадцатиметровой высоты скале, вертикально ныряющей в воду на оконечности мыска, показанного Верой с перевальчика, и по пологой тропе спустились к озеру. Светланка хотела уже сбросить рюкзак, но Вера остановила: – Погоди, Ланка! Тут уже совсем немного осталось.
    – Немного, немного… – снова заворчала Светланка, – У тебя всё немного! Уморила совсем!
    – Хватит ныть! Тебе что, здесь не нравится?!
     – Нравится, не нравится… Отдохну немного, в себя приду, тогда видно будет!
    – Отдохнёшь, отдохнёшь. Полкилометра осталось! Там сай из каньона глубокого в озеро впадает, вокруг роща берёзовая. А чуть выше под скалами пещера, говорят, там когда-то троглодиты жили!
    – Ага! И сейчас живут! Один, по крайней мере!
Вера засмеялась: – Сергей? Слушай, да забудь ты про него уже! Он что, нам мешать будет?
    – Откуда он взялся? Такие места дикие!
    – А я знаю? Наверное, тоже отдыхать приехал.
    – Он кто, вообще?
    – А ты не слышала? Йети! Ме-е-естный, – передразнила Вера сергеево блеяние и снова засмеялась.
    – Йети, – повторила Светланка, – Это видно, что йети! Деревня невоспитанная!
    – Ага! Деревня невоспитанная! Городской воспитанный сидел бы тихо, видом наслаждался! Ещё бы и на камеру снял и в нет выложил!
      Светланку передёрнуло: – Тьфу на тебя! Нафантазируешь тут!
    – А что? То-то пацаны бы радовались! У нас своя порнозвезда объявилась!
      Светланка приостановилась, покрутила пальцем у виска. Вера заливисто рассмеялась.
      Так, перебрасываясь словами, они вышли к устью сая, и Вера вдруг остановилась, присвистнула и развела руками: – Вот те на! Это что за новости?
      Вырываясь из узкого глубокого каньона, сай образовал на берегу озера стометровой ширины террасу, на которой выросла большая берёзовая роща. Но не терраса с рощей и не шикарный песчаный пляж удивили Веру.
      В глубине рощи, прилепившись к скале, стоял невесть откуда взявшийся здесь небольшой двухэтажный домик, огороженный плетёным забором. Девушки подошли ближе.
      Над резным крыльцом у входной двери сверкала на солнце взятая под стекло золочёная надпись:

"Гидроингео
Эн-ская комплексная экспедиция
Кокташкульская гидрологическвя партия
Гидропост № 61123 Кумушсай"

      На металлических воротах, запертых на огромный ржавый амбарный замок, висела небольшая табличка с миниатюрной репродукцией к "Аленькому цветочку" и надписью печатными буквами: "Осторожно, злой неандерталец". Чуть ниже таблички уже прямо по полотну ворот сквозь краску была процарапана надпись: "Кусается, но не съест".
    – Весело у них тут, – пробурчала Вера, – Ну что, знакомиться пойдём?
      Она поправила рюкзак и пошла к решётчатой калитке, прилепленной к воротам. Калитка была распахнута настежь.
    – Хозяева! – крикнула Вера, вошла во двор и пошла к дому, – Есть кто живой?
      Она успела пройти почти весь двор, как вдруг из-под крыльца вылез внушительных размеров кобель, рыжевато-серый пёс из породы казахских овчарок, лениво гавкнул пару раз и неспеша направился к Вере. Она застыла с округлившимися глазами: – Собачка, собачка! Мы тебя любим! Не надо нас кушать…
    – Молчи! – сказала Светланка, – И не шевелись.
      Кобель подошёл, внимательнейшим образом обнюхал верины ноги, поднял морду, показав жёлтые клыки величиной с её мизинец, еще раз гавкнул, направился к калитке и улёгся поперёк.
    – Это ты что? – сказала Вера, – Это ты зачем? – и сделала пару шагов в его сторону. Кобель ощерился и зарычал.
    – Ясно, – сказала Светланка, – Это так здесь в гости приглашают! Погоди, я сейчас колбасу достану! – она скинула рюкзак, порылась в кармане, достала килограммовую палку копчёной колбасы, отломила внушительный кусок и поманила: – Тузик! Шарик! Иди сюда! Вот колбаска, вку-усная!
    – Какой он тебе Тузик?! – сказала Вера, – Ближе подойди, он не унюхал!
    – Ага! Чтобы он вместо тебя меня сожрал?! Собаки, между прочим, мослы любят!
    – Так тебе чего бояться? До твоих мослов пока доберёшься!
      Светланка осторожно подошла ближе, покрутила колбасой: – Барбос! Полкан! Как тебя там?!
      Кобель внимательно рассматривал скарабея, ползущего у него под носом. Казалось, жук интересовал его гораздо больше колбасы.
    – Брось поближе! – сказала Вера, – пусть попробует! А потом чуть подальше.
      Светланка отломила кусочек и бросила псу почти под нос. Тот приподнял голову, потянул носом, укоризненно глянул в её сторону, положил голову на лапы, и, кажется, даже тяжело вздохнул.
    – Вот зараза! – возмутилась Светланка, – Колбасой его не соблазнишь!
    – Если колбаса не соблазняет собаку, то что-то из них ненастоящее! – констатировала Вера, – Что будем делать?
    – Что делать?! Ждать, пока этот йети вернётся! А что ещё тут сделаешь? Наверное, он здесь обитает! Гидролог, – Светланка положила колбасу на рюкзак и подошла к плетню, – Гидролог, это геолог?
    – Гидролог, это гидролог, – Вера глянула на дом с надеждой – Может, тут ещё кто-то есть?.
    – А ты постучи! Может, спят? Мы вроде не очень шумели!
– Да? А этот? – Вера кивнула на кобеля.
– Попробуй. Может, он только на улицу не выпускает. В крайнем случае, сядешь на крылечке, будем этого ждать, – Светланка кивнула в сторону тропы.
– Сергея? Он, вообще-то, обещал не задерживаться, – Вера скинула рюкзак и сделала шаг к дому. Кобель поднял голову, но смотрел совсем в другую сторону.
– Кажется, ему всё равно, – обрадовалась Светланка.
– Погоди радоваться! – Вера подошла к крыльцу, – Хозяева! Есть тут кто?
– Постучи!
Вера поднялась на крыльцо, постучала, дёрнула за ручку – дверь была заперта. Спустилась вниз, покачала головой. Кобель на её перемещения не реагировал и смотрел куда-то за опушку рощи.
– Садись!– сказала Светланка, – Будем ждать.
Вера снова покачала головой, повернулась к дому, похлопала в ладоши: – Избушка, избушка, встань ко мне передом, к лесу задом!
– У неё курнога поломалась! – раздался из-за берёз голос Сергея, – И вообще она на другой пароль запрограммирована!
– Вовремя! – обрадовалась Вера, а Светланка снова фыркнула.
Услышав голос хозяина, кобель вскочил, метнулся, было, к нему, вернулся к калитке, облаял для порядка незваных гостей, завилял хвостом и побежал навстречу Сергею.
– Алабаюшка, молодец! Хорошо, хорошо! – пока Сергей подходил, кобель метался между ним и домом, облаивал девушек, возвращался к хозяину, прыгал рядом, пытаясь лизнуть его в лицо, и снова бежал исполнять свою работу, всем видом показывая, что не зря ест свой хлеб.
– Ну всё, всё! Успокойся! – Сергей подошёл и сразу оценил ситуацию, – Ну, молодец! Ну, всё, всё, это свои! Свои, говорю!
Кобель подбежал к калитке, встал у кусочка колбасы, повел носом и замер в ожидании.
– Э-э-э! Да тебя тут оказывается подкупали! Да ты прямо герой настоящий! Заслужил, заслужил! Можешь съесть!
Кобель проглотил кусок одним махом, вместе с несчастным скарабеем, которому колбаса тоже понравилась.
Сергей глянул на Светланку, показал на калитку: – Прошу!
– А-а? – Светланка кивнула на кобеля.
– Алабай? Ну я же сказал, что Вы свои! При хозяине он вас не тронет.
Алабай обнюхал Светланку так же, как давеча Веру, глянул на Сергея.
– Свои, свои, – ещё раз подтвердил тот, – Пойдёмте, Света, – он осторожно взял её под локоток.
Вера уже пришла в себя и смотрела на Сергея с изумлённым восхищением.
– А почему Алабай? – спросила Светланка.
Сергей пожал плечами: – Что же, мне его Тузиком называть?
Вера хохотнула, Сергей не понял: – Вообще-то у местных чабанов алабай это самый здоровый пёс, вожак своры при отаре.
– Да нет, это я к тому, что Ланка как раз пыталась его Тузиком назвать! – она кивнула на дверь, – Ну и как этот Сим-сим открывается?
– О, тут целая технология! – Сергей подошёл к окну, приоткрыл фрамугу, достал с подоконника ключ, поднялся на крыльцо, эффектно воткнул ключ в скважину: – Сезам, откройся! – и распахнул дверь, – Ladys, прошу!
Вера захлопала в ладоши: – Чудо! Прямо как у диснеевских гномов! Только что не на гвозде рядом с дверью висит!
– С гвоздя его сороки бы спёрли! – Сергей сделал широкий жест, – Прошу, прошу!
– А рюкзак-то! – спохватилась Светланка, развернулась и застыла с открытым ртом. Рядом с её рюкзаком, широко расставив передние лапы, стуча хвостом по траве, роняя слюну и постоянно облизываясь, навис Алабай и дожёвывал оставленную на нём колбасу.

III
Показывая свои владения, Сергей неназойливо спросил, что девушки собираются делать дальше, и, узнав, что никаких особых планов у них нет, и собирались они остановиться как раз в этой роще, предложил расположиться здесь, в доме.
Вера пожала плечами и сказала: – Вообще-то у нас палатка и спальники есть.
Но когда они поднялись на второй этаж и зашли в комнатку, выходящую одним окном на озеро, а другим на сай, Светланка уселась на настоящую пружинную кровать, покачалась на ней и твёрдо сказала: – Я буду жить здесь! А ты можешь хоть на голых камнях спать! Моим бокам и трёх ночей хватит!
Потом вдруг стушевалась: – Если здесь никто не спит, конечно.
– Никто, никто! – тут же подтвердил Сергей, – Можете хоть весь этаж занимать! Хотите, в одной комнате располагайтесь, хотите, каждая свою занимайте!
Вере ничего не оставалось, как согласиться. Она, впрочем, и не возражала, так, для вида только поинтересовалась, не будут ли они мешать.
– Девушки только чертям в аду помешать могут, – рассмеялся Сергей, – Черти про своих грешников забудут!
Он тут же поднял наверх их рюкзаки: – Располагайтесь!
Менять комнату девушки не стали – уж больно хорош был вид из её окон. Комната была почти квадратная, три на три с половиной метра. У выходящих на две стены окон, почти голова к голове буквой "Г" стояли металлические кровати. В головах каждой кровати пристроилась небольшая лакированная тумбочка. У свободной стены громоздился совершенно невероятный высоченный старинный шифоньер с огромным зеркалом на широкой дверце и искусно вырезанной виноградной лозой с гроздью на узкой. Посреди комнаты стоял небольшой столик с четырьмя стульями. В углу между дверью и шифоньером расположилось трюмо с большим зеркалом и множеством ящичков за лакированными дверцами.
– Вот, владейте, – широким жестом Сергей вручил им ключ от комнаты.
– Да уж! – сказала Светланка, – только горки с посудой не хватает!
– Горка внизу в столовой есть. Я надеюсь, вы ей тоже воспользуетесь. Я думаю, вы не станете возражать в качестве некоей оплаты за такой курорт готовить не на двоих, а на четверых?
Девушки переглянулись – так тут ещё кто-то есть?! Но Сергей рассмеялся: – Вы думаете, Алабай у меня на самообеспечении состоит?!
Они снова переглянулись, Сергей это понял по-своему: – Да вы не бойтесь, продуктов у меня на всех хватит! А я, помогу, – Улыбнулся и сделал ручкой, – Ну, вы пока осваивайтесь. А я вам в качестве компенсации за колбасу на обед плов приготовлю.
Они немного помялись, но Сергей только иронично усмехнулся: – Не деньги же вам совать, в самом деле!
Девушки вытряхнули вещи из рюкзаков прямо на кровати, свалили в один рюкзак продукты, отдали Сергею, и он отправился кашеварить.
Вера быстро переоделась в купальник, запихала свои шмотки в тумбочку, палатку и спальники сунула в большое отделение шифоньера, косметику ссыпала на трюмо и уставилась на Светланку. Та аккуратно раскладывала своё хозяйство по полочкам.
– И долго ты так возиться думаешь?!
Светланка недоуменно вскинула голову: – А что?
– Да времени много уже! Солнце сядет, не больно покупаешься! – вечерами в горах было прохладно.
– А я уже искупалась, – сказала Светланка нараспев и принялась оттирать что-то прилипшее с небольшого зеркальца. Вера хмыкнула: – Это когда было! Или боишься, что тебя в четыре глаза рассматривать будут? Вроде, в купальнике уже не так остро!
Светланка насупилась, но промолчала.
– Ну, как знаешь! А я пойду! – Вера перекинула полотенце через плечо и направилась к двери.
– Иди, иди! – бросила Светланка вслед, – Может тебе твой питекантроп спинку потрёт!?
– Не питекантроп, а неандерталец, – не полезла за словом в карман Вера, – И не мой, а наш!
Она вышла из комнаты в коридор.
Коридор делил второй этаж пополам. На каждую его сторону выходило по две двери, в торце за лестничной площадкой была ещё одна, уже не деревянная, как боковые, а металлическая. Деревянные двери были приоткрыты, Вера не удержалась и заглянула.
Напротив их комнаты располагалась точно такая же, только в ней стояли три кровати и не было трюмо. Да шифоньер был не такой старинный, а обычный лакированный, двустворчатый. "Экспедиционный" – подумала Вера. Такой же точно стоял в вагончике её отца, когда она девчонкой ещё приезжала с матерью к нему в гости, в степь, к чёрту на куличики.
Две другие комнатки были гораздо меньше, и стояло в них по одной кровати и по такому же шифоньеру рядом с дверью. Чувствовалось, что ни в большой комнате, ни в двух маленьких давно никто не жил – дух был нежилой, да и пыль на тумбочках и на полу скопилась не за один день.
Стальная дверь была закрыта на большой висячий замок.
Вера спустилась вниз, и тут не удержалась, обошла весь этаж.
Так же, как и на втором этаже, на первом коридор делил его на две половины. По левую руку располагались кухня и столовая, которые Сергей уже показал. Дверь за лестницей в торце коридора вела в кладовку с нехитрым хозяйственным скарбом.
С противоположенной от кухни-столовой стороны тоже были две двери. За дальней от входа, как Вера поняла, была лаборатория. Здесь напротив двери стоял большой письменный стол с новеньким компьютером в углу, а у дальней стены – настоящий лабораторный стол-стеллаж, как на кафедре химии у них в университете. Рядом с ним примостился вытяжной шкаф с муфельной печью. И запах здесь стоял настоящий лабораторный, приторно-кисловатый и немного дурманящий.
Ближняя к выходу дверь была приоткрыта, и Вера снова не удержалась, заглянула. Очевидно, это была комната Сергея. Комнатка эта ничем не отличалась от маленьких комнат на втором этаже, только вместо металлической кровати здесь стояла широкая деревянная тахта. "Двуспальная! И даже не двуспальная, а трёхспальная!" – подумала Вера и прыснула в кулак. Наверное, бывало, что Сергей спал здесь не один. Впрочем, он был такой большой, что на обычной металлической кровати ему, наверное, было тесно.
Над кроватью со стены свешивался ночник, и под потолком тоже висела трёхрожковая люстра. Вера глянула на стенку, у двери был выключатель. Она машинально включила его, лампы на люстре загорелись.
"Откуда здесь свет? – подумала она, – вроде, никаких проводов по дороге не было видно!"
На дворе залаял Алабай, Вера смутилась, выключила свет, быстро закрыла дверь и вышла наружу.
Сергей священнодействовал за маленьким походным столиком возле казана, установленного на металлический таганок. В казане булькало масло. Алабай крутился рядом и совал нос к столу – Сергей резал мясо и совестил кобеля:
– Тебе чего? Колбасу сожрал? Сожрал! Гуляй теперь!
Алабай слушал, склонив голову набок, смотрел Сергею в глаза, и гулять явно не собирался.
Вера засмеялась. Сергей поднял голову, улыбнулся:
– Как осваивается? Понравилась избушка?
Алабай оторвался от стола и снова обнюхал Веру. Она было замерла, но Сергей прикрикнул: – Свои! – и пёс успокоился.
– Здорово! Только как вы тут управляетесь, один?
– Лето, – Сергей пожал плечами, – все по отпускам разбрелись. К осени тут шумно будет!
– Господи! Неужели от такого чуда ещё куда-то в отпуск уезжать надо?!
– Вот и я говорю – на кой ляд мне ваши пампасы?! Так они на меня всё и навалили! А где подружка?
– Ланка? Стесняется она.
– Меня? Что же, она так и будет все полтора месяца запакованная ходить?!
– Ничего, привыкнет! Я пойду, искупаюсь.
– Давайте! Обед часа через два будет.
Вера развернулась и пошла к берегу.

IV
Светланка закончила раскладывать свои вещи, выдвинула верхний ящичек тумбочки, чтобы ссыпать туда косметику и увидела толстую общую тетрадь в дерматиновом переплёте. Она почти машинально вытащила её и раскрыла на первом попавшемся месте.
"…и дождь, наконец, перестал, – было выведено красивым почти детским почерком в начале страницы, – Но всё равно всё кругом раскисшее и небо в тучах. И холодно, хоть и конец июня. Без свитера и куртки на двор не выйдешь. Да и чего выходить, только глину месить. Наташка и Лёнька засели в Лёнькиной комнате. Уединились, паразиты! Целуются, наверное. А я не нужна никому. Даже Галка из лаборатории выгнала. Мешаю я ей, видите ли! Скучно.
А ОН собрался и пошёл за Завал менять ленты. Не сорвался бы где! Тропа размокшая…"
Светланка открыла первую страничку – интересно, кто это про Сергея так значительно, прописными буквами пишет?
"Нашедшего прошу переправить по адресу:
Галактика Млечный Путь, рукав Ориона.
Солнечная система, планета Земля.
Город Энск, Пушкина, 9, общежитие № 18
Энского гидромелиоративного колледжа.
Комната 46, Прудниковой Людмиле"
– прочла она на внутренней стороне обложки и улыбнулась. Что-то подобное и у неё было в четырнадцать-пятнадцать лет. Она раскрыла тетрадь почти посредине.
"… какой-то! И странный, непробиваемый! Другой бы давно уже целоваться полез. И лапать. А ОН только смеётся и шутит. Отшучивается. Меня мухой обзывает. Или Дюймовочкой. По настроению.
Ну и что, что я маленькая?! Мне уже шестнадцать! Скоро будет! В декабре! Вон, Наташку, так только Натальей Сергеевной зовёт! Конечно! Она дылда здоровая! А младше меня, между прочим!
Вчера купались, я поднырнула и ущипнула ЕГО за бедро. Как Пашку в прошлом году. Так от Пашки я потом еле вырвалась! А ОН просто поймал меня за волосы, посадил на руку и кинул. Метра три летела! Дурак большой! Большой, а дурак! Ничего не понимает!"
Интересно, когда это было? – Светланка полистала тетрадь. Дат под записями не было. – Верка говорила, что была здесь три года назад. Никакого домика тогда ещё в помине не было. Значит, или прошлым, или позапрошлым летом. Наверное, практиканточка из колледжа. Дурочка. Влюбилась по уши! Сергей же её лет на десять старше!
Светланка прикинула, на сколько эта Дюймовочка может быть младше неё самой. Получалось не так уж и много – на три-четыре года. А Сергей лет на шесть-семь старше. Как сказала бы бабушка, самое то! Она усмехнулась – куда мысли повернули! – перелистнула на десяток страниц назад.
"…уже неделю. Грязью заросли! В озере купаться ещё холодно, так что баня в самый раз! Только эти паразитки, Галка с Наташкой, взяли и выпихнули меня на улицу! Говорят, закаляться надо! Я только намылилась! А ОН как раз печку топил. Снаружи. Я чуть не описалась! Хорошо ещё Лёнька не видел, раззвонил бы потом по всему колледжу!.."
Светланка представила бедную девочку, вспомнила, что было три часа назад и её передёрнуло. Интересно, за что они её так?
"…А ОН потом, когда помылись, предупредил, что если такое повторится, уедем домой без практики! Я-то тут причём?!.
А потом под утро мне приснилось, что я в комнате голая, а ОН заходит и всё видит. Я хочу спрятаться, а негде! А ОН смотрит и не уходит. Потом подходит и на руки берёт, и на кровать несёт. Я кричу, не надо, не надо, а он смеётся только. И тут Галка в меня подушкой запустила! Оказывается, я "не надо!" вслух кричала!.."
Светланка улыбнулась – действительно подружки те ещё! Даже такой сон досмотреть не дали! Хотя, их общежитейские ещё и не такое устраивали!
Она вспомнила, как полтора года назад, под Новый год, перед тем, как разъехаться на каникулы, они с ребятами и девчонками устроили посиделки. И Танька, эта зазнайка и недотрога, вечная староста их группы, их с Веркой соседка по комнате, перебрала – мальчишки специально подпоили! – и над ней здорово подшутили. Раздели до трусиков и вынесли вместе с кроватью в фойе на их этаже. А сами вперемешку рядом в креслах расположились. Только смешно не получилось. У Таньки, когда проснулась и всё поняла, такая истерика началась, что ребята её обратно в комнату отнесли. Снова вместе с кроватью. Верка её потом целый день успокаивала!
Интересно, чем у этой мухи всё закончилось? Светланка нашла, где кончаются записи – девчонка почти всю тетрадь исписала!
"…уходим. Так ОН ничего и не понял! Бирюк!
Ну и ладно! Вот возьму и тетрадку эту здесь оставлю! Пусть прочтёт и поймёт, чего он прозевал!"
Светланка покачала головой – ну точно девчонка совсем сбрендила! Кто же ТАКОЕ оставляет?! И на что она надеялась?
– Ланка! – раздался со двора Верин голос, – Хватит комплексовать! Выходи, вода не холодная совсем!
Светланка сунула тетрадь под матрас и высунулась в окно: – Да?! А убираться здесь Пушкин будет?! Пылищи сколько!
– Потом уберёмся! Идём, окупнёшься, самой же легче будет!
– Ладно, погоди, переоденусь! – она отошла от окна, достала из шифоньера, куда успела убрать свои вещи, все три имеющихся в наличии купальника, разложила их на кровати и уставилась на них, не зная, какой выбрать. Впрочем, фривольное "Бикини" она отмела сразу. Подумав немного, одела было раздельный "советский", как его называли девчонки, соседки по общежитейской комнате. Подошла к зеркалу и брезгливо поморщилась. Излишки тела выпирали из него уж слишком очевидно. За последний год она здорово поправилась! Правильно Верка говорит – чаще в спортзал ходить надо!
Она вздохнула, переоделась в "два в одном", тёмно-синий с большой ромашкой на животе. Снова осмотрела себя в зеркале – тоже не особенно, но хоть тёмный, не полнит! Убрала ненужные купальники в шкаф, одела халатик, резиновые пляжные тапочки и в таком виде спустилась во двор.
Сергей под краном (и водопровод здесь есть!) промывал рис. Алабай крутился возле казана, где уже обжаривалось мясо с луком и морковью. Веры не было видно, наверное, снова ушла на берег.
– Вам чем-нибудь помочь? – Светланка подошла к столику. Сергей поднял голову, кивнул в сторону Алабая: – Да у меня вон помощник есть уже! – стрельнул глазами в её сторону и поднял большой палец, – Класс!
Она смутилась, снова порозовела, но он мягко произнёс: – Не надо, Света. Ничего не было. Я ничего не видел, вам нечего стесняться. Договорились?
Она кивнула молча, он тоже помолчал, потом спросил: – Вас как мама называет, Светой или Ланкой?
– Ланкой. А почему?..
– Мне кажется, вам приятней будет, если я вас буду по-маминому называть.
Она порозовела пуще прежнего, опустила голову. Действительно, это было приятно.
Помолчали ещё, она помялась: – Ну, так я пойду?
– Ну конечно! – Сергей засмеялся, – Вы же отдыхать приехали! Отдыхайте, купайтесь!
Светланка вышла на берег. Вера распласталась на белом песочке в двух метрах от кромки воды, положив голову щекой на кисти рук, развязав бретельки лифчика и подставив позднему солнышку не особо загорелую спину.
Светланка осторожно прошла к воде со стороны её затылка, присела, намочив купальник, набрала воды полный рот и полные ладони, почти бесшумно подошла к Вере, окатила её с рук и изо рта и с маху уселась ей на пятую точку. Та заверещала, попыталась вывернуться, но не смогла – Светланка прижала её к песку.
Услышав визг и возню на берегу, Алабай заволновался, рванулся к калитке, вернулся обратно и уставился на Сергея.
– Интересно, да? – засмеялся Сергей, – Давно такого не было?! Ну что встал? Беги уже!
Получив добро, Алабай тут же с радостным лаем помчался к девушкам, начал метаться вокруг них, опрокинул Светланку, потом приподнявшуюся было Веру, отскочил в сторону и, когда Светланка снова оседлала подругу, опять влез в их кучу-малу.
– Двое на одну, да?! – запричитала Вера, – Справились, мастодонты?! – каким-то чудом вывернулась из-под них и, оставив лифчик на песке, плюхнулась в воду. Светланка рассмеялась, подобрала тряпицу, смяла в комок и бросила ей вслед. И, конечно, не докинула. Пока Вера, рассекая воду, пыталась добраться до своей вещицы, Алабай опередил её, схватил лифчик в зубы, выскочил на берег, положил его к ногам и принялся шумно отряхиваться.
– Отдай сюда, дубинушка! – Вера рванулась было к кобелю, но тот прихватил лифчик и отбежал на десяток метров.
– Отдай, зараза! Тебе-то он зачем?! – Вера даже растерялась. Светланка каталась по песку, корчась от смеха. А Алабай зажал лифчик в зубы и побежал к дому. У калитки обернулся, с какой-то даже издёвкой гавкнул пару раз в Верину сторону, забежал во двор и положил добычу к ногам хозяина.

V
Со столом мудрить не стали и расположились на дворе, за столиком, на котором Сергей готовил полуфабрикаты для плова. Пока доходил плов, пока девушки убирались в своей комнате и переодевались на вечер, Сергей спустился в погреб и достал две литровых бутылки прошлогоднего самодельного вина из местного дикого винограда с ежевикой.
Поздний обед, постепенно переходящий в ужин, проходил весело и почти непринуждённо. Светланка уже пришла в себя после дневного дефиле, и только изредка краснела и поёживалась, когда Сергей слишком уж надолго задерживал на ней свой взгляд. Впрочем, увидев, что ей неуютно, он тут же отводил глаза и разряжал обстановку какой-нибудь шуткой.
Вера вообще освоилась моментально. Уже после первой стопки она предложила избавиться от официального "Вы". На брудершафт выпили с шуточками, а целовались очень по-разному: Вера – тут же подставив губы и даже прикрыв глаза, а Светланка – стесняясь и жеманясь, как кисейная барышня. И на "ты" Вера и Сергей перешли сразу, а она весь вечер путалась.
Впрочем, поцелуй у Сергея оказался сухой и какой-то совсем не мужской. Казалось, он целовался вообще впервые в жизни. Вера, оторвавшись от него, посмотрела удивлённо, покачала головой. Светланка такой поцелуй восприняла, как должное – они же ещё даже не познакомились толком!
Вино оказалось весьма забористым. Приготовленное по особой технологии из позднего, уже слегка подзавявшего винограда, да ещё и приправленное душистым, терпким соком горной ежевики, оно пилось легко, но и действовало оглушающее. Девушки раскраснелись и раскрепостились.
Вера с удовольствием рассказывала общежитейские байки, больше похожие на анекдоты, Светланка похохатывала и больше молчала. Сергей улыбался и тоже в основном слушал, изредка вставляя едкие замечания. На него вино, казалось, не действовало.
Захмелевшая уже Вера так и спросила: – А почему на тебя вино не действует? Мы уже, а ты всё как огурчик?!
Сергей усмехнулся: – У меня "бэ-э-эм-ка" очень низкий!
– Бэ-эм что?
– "Бэ-э-эм-ка". Биологический эквивалент милликайфа.
– А это что за монстр такой? Милли… чего?
– Милликайф. Один потреблённый грамм, умноженный на один потреблённый градус. А биологический эквивалент это количество потреблённых милликайфов на каждый килограмм живого веса потребителя, – Сергей объяснял без тени улыбки.
– А если по человечески? – Вера погрозила пальцем, – Чтобы понятно было! Ланка, ты что-нибудь поняла?
– А что тут непонятного? – Сергей взял бутылку, показал, – Вот мы выпили почти пол литра. По сто пятьдесят грамм на каждого. Вино моё крепкое, восемнадцатиградусное. Значит, каждый потребил по две тысячи семьсот милликайфов. Но ты весишь… сколько? Сорок пять килограмм. Значит, тебе на каждый килограмм досталось по шестьдесят единиц. А я вешу сто тридцать пять. Мне на каждый килограмм досталось всего по двадцать! Вот и делай выводы.
– Бухгалтерия сплошная, – констатировала Вера, – И что из этого следует?
– А следует из этого, – встряла Светланка, – что тебе пить в три раза меньше надо!
– А ты вообще молчи, – Веру повело, – Ты сколько весишь? Семьдесят пять, я знаю! Вот и молчи.
Вера долго смотрела на сергееву руку, потом вдруг спросила: – Слушай, а ты почему один?
Сергей пожал плечами: – Я же говорил, лето!
– Нет, я не об этом, – она взяла его за руку, отвела безымянный палец в сторону, – У тебя никаких следов спецукрашений.
Сергей мягко освободил руку, снова пожал плечами, продекламировал, переиначивая классика: – Жизнь, она пресволочнейшая штуковина!
– Вон как? – Вера снова потянулась к его руке, – Разбитое сердце, любимая любит другого…
– Вдребезги! – Сергей поспешно убрал руку, взялся за бутылку, – Давайте-ка выпьем за вашу счастливую жизнь.
Они выпили. Светланка откинулась на спинку стула и чтобы поменять тему, сказала: – Красиво здесь. Настоящая Швейцария!
– Лучше! – сказал Сергей с чувством, – До Швейцарии через пять границ за три тысячи вёрст добираться надо! А здесь всё рядом. Три часа на машине, три часа ходу, и настоящая Швейцария!
– А мы четыре дня шли! – Светланка глянула на Веру, Ты меня специально мучила?
– Так у нас же машины нет! – Вера смотрела сквозь стопку на верхушки берёз, – Была бы машина, доехали бы до кордона, где ночевали вчера. А тут уже рядом!
Солнце свалилось за хребет, быстро темнело. Запели цикады, посвежело.
Сергей разлил ещё, выпили просто так, ни за что. Помолчали, потом Светланка вдруг спросила: – Сергей, а кто такая Прудникова Людмила.
– Люська? – Сергей удивлённо вскинул глаза, – А ты её откуда знаешь? Или наследила уже где?
– Так кто она? – игнорировала вопрос Светланка.
– Практикантка. В прошлом году сюда группу на практику присылали. Из колледжа. Трёх девчонок и парня.
– Ну и как она?
– Ничего. Толковая девчонка. Бойкая. Всё старалась в каждую мелочь влезть.
– Может, она просто в вас… в тебя влюблённая была? Себя показать хотела?
– Они в этом возрасте все влюблённые, – Сергей усмехнулся, – Так что, она не больше других. Дети они ещё! Сегодня в одного влюблённые, завтра в другого.
– А мы не дети?! – встряла Вера, – Мы тоже влюблённые. Сегодня в одного. Завтра в двух. Послезавтра… – она принялась загибать пальцы.
– Так… – сказала Светланка, – Тигров сегодня больше не кормить!*
– Поч-чему? – Веру развозило на глазах.
– Готовенькая! – Светланка покачала головой, – быстро её…
– Ничего, – усмехнулся Сергей, – До утра проспится. Воздух здесь свежий, чистый. Провентилируется!
Светланка поднялась, взяла Веру подмышки: – Ну-ка, подруга, давай. Надо баиньки.
– Н-надо! – Вера подниматься не хотела, – Мне н-надо! Н-надо ещё выпить!
– Надо, надо! Серёжа, помогите… помоги!
– Ну-ка! – Сергей легко взял Веру на руки. Она тут же обняла его, полезла целоваться.
– Тихо, тихо, золотко. Успокойся, – Сергей слегка отстранился и понёс её в дом.
– Б-бор-рода! – сказала Вера, – В-вовик! Ты зачем б-бороду отпустил? А т-тебе идёт!
– Вовик это её бывший муж, – пояснила Светланка.
– А т-ты не лезь, эт-то МОЙ Вовик! Р-райка, з-зараза!– Вера положила голову Сергею на плечо и вырубилась.
Наверху Сергей положил её на кровать, Светланка, не особо церемонясь и не стесняясь Сергея, вытряхнула её из джинсов, стянула свитерок, накрыла одеялом. Потом приоткрыла окно: – Вентилируйся!
Потянулась, закинув руки за голову, вдруг вспомнила, что Сергей здесь, спешно скинула руки, спросила: – А вы… ты… спать ещё не собираетесь?
Сергей засмеялся: – Мы-ты спать ещё не собираетесь! Пойдём, солнышко, поболтаем, – он, как и днём, взял её под локоток.
Спустились вниз, уселись друг против друга. Сергей потянулся к бутылке: – Налить?
– Немного, – она засмеялась, – Ты меня подпоить хочешь? Как Верку? Только меня нести тяжелее будет!
Он тоже засмеялся: – Ничего! Я тебя на Алабая погружу! Он сильный, дотащит!
Услышав своё имя, Алабай вылез из-под крыльца, где с удовольствием мусолил пловный мосол, завилял хвостом.
– Лежи, лежи! – Сергей махнул рукой, – Мослов больше нет, а плову и нам мало!
Они выпили. Помолчали.
Чтобы как-то нарушить возникшую паузу, Светланка спросила: – Слушайте, а почему тут такой гидропост?
– Какой, – не понял Сергей.
– Ну… И дом тут, и лаборатория. Я же такие посты видела. Там просто рейка мерная в воде, и всё!
– А… – Сергей помолчал, потом махнул рукой, – Ладно, это уже ни для кого не секрет. В общем, три года назад, ты помнишь, было сильное землетрясение. Горные породы растрясло, в реке поднялся уровень воды. Наш босс, Головенко, быстренько сориентировался и преподнёс это не больно грамотным бонзам так, что те перепугались – мол, в завале у озера появились сквозные трещины, за ними нужно постоянное наблюдение. Как бы не прорвало, да город не смыло. В общем, выбил бабки под специальную программу. В запозапрошлом году, осенью этот домик построили. Поначалу тут пятеро нас было, потом ещё и метеорологи подключились, площадку организовали. Ну а я за два с половиной года тут всё до ума довёл.
– Так трещин нет, получается?
– Лапушка, если бы такие трещины были, у нас давно бы не река была, а Гранд Каньон не хуже аризонского! И город давно бы в море купался!
Светланка покивала. Снова помолчали.
Стемнело совсем, на небо высыпали первые звёзды.
Сергей поднялся, включил свет над крыльцом.
Светланка захлопала в ладоши: – Тут оказывается сплошная цивилизация!
– А ты разве люстр не видела?
– Да как-то не подумала… Вроде, откуда здесь свету взяться?
– Тут пещера есть… – Сергей помедлил.
– С троглодитами?! – засмеялась Светланка.
– Да, говорят, когда-то обитали, – он не понял её смеха, – К нижнему входу в неё мы дом пристроили, со второго этажа войти можно
– Это где железная дверь?
– Ну да. В пещере щель была. Я её слегка расширил. За ней проход оказался, а метров через сорок, немного вверх – большой зал с целым озером. Из этого озера сток в сай, из-под скалы, метров за шестьдесят от начала каньона.
– Интересно как! Покажешь?
– Ну конечно. Так вот, мы повозились немного, на стоке поставили портативную гидростанцию, трубу с турбиной и генератором, водопровод оттуда провели. Вот. Теперь живём, как на курорте!
– И это всё для гидропоста?!
– Да не только, конечно! Сюда наши и отдыхать приезжают. Когда на выходные, когда в отпуск.
– А-а-а… Хорошо устроились!
Снова помолчали, Сергей взялся за бутылку, глянул на неё: – Подлить?
Она махнула рукой: – Лей, чего уж там! Алабай пропасть не даст!
Посмеялись, выпили за Алабая, Сергей всю стопку, она половинку. Вино действовало безотказно, она чувствовала, что тоже перебирает. Но Сергей вёл себя вполне адекватно, и она расслабилась.
– Слушай… – Он помолчал, она ждала, – Слушай, а что, Вера уже и замужем побывала?
– Побывала, – Светланка криво улыбнулась, – Дура она! Она в Вовчика с первого курса влюблённая была. А он, вроде – нуль внимания. А тут в прошлом году мы Танькин день рождения справляли – это соседка наша в комнате, в общаге. Набрались, конечно. Верка к Вовке целоваться полезла, а он отшучивается, мол, до свадьбы никаких поцелуйчиков! Она – так давай поженимся! Он, мол, давай! Она – тебе слабо! А он говорит, завтра, мол, в десять в ЗАГСе встречаемся, посмотрим, кому слабо! Она – всё равно три месяца ждать надо! А он – у меня там заведующая наша деревенская! Шампанского ей купим, тортик, она нас сразу распишет!
Поспорили. Кто проиграет, струсит, всей общаге банкет по-поводу несостоявшейся свадьбы устраивает! А Мишка, Вовкин друг и сосед по комнате, в свидетели набился. И меня подключили.
В общем, утром у ЗАГСа встретились, никто не струсил, Вовкина землячка их и вправду расписала! А вечером мы по общаге скинулись и им настоящую свадьбу устроили. И комнату Вовкину на время освободили – Мишка у ребят ночевал. Так она нам потом с таким жаром эти их ночи расписывала, у нас с Танькой чуть уши не отвалились!
Сергей посмеялся: – Бывает! А что разбежались-то?
Светланка помялась, потом махнула рукой: – Дурёха она! Она-то подумала, что и вправду его повязала! Три ночи с ним кувыркалась. А на четвёртую его в этой самой комнате с Райкой застукала – тем же самым занимались! С ней два дня истерика была. Потом немного успокоилась. А чего она хотела? Он же кобель! Ему всё равно, с кем!
В общем, развелись через неделю.
Сергей рассмеялся: – Да уж! Нарочно не придумаешь!
Выпили ещё, Светланку повело. Она хотела встать, но ноги не слушались.
– О-о-о! – она покачала головой, – Серёжа, кажется, пора Алабая звать! Что-то меня… Мне тоже пора… Ты меня проводи… А то не дойду ещё…
Он кивнул, подошёл, закинул её руку себе на шею, приобнял за поясницу вздохнул: – Пошли, золотко!
Она поднялась, прижалась к нему всем боком, и ей вдруг стало необычайно хорошо, такой он был ласковый и сильный.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
* – Известная фраза дворецкого из кинофильма "Призрак замка Морресвиль", произнесённая им, когда выяснилось, что содержащийся в замке тигр сожрал хозяина.

Глава вторая
I
Увязая по щиколотку в горячем бело-жёлтом песке, Светланка бежала вдоль кромки воды, а за ней гнался не в меру расшалившийся Алабай. Она пыталась увернуться, убежать, но кобель медленно и неотвратимо, как какое-то инопланетное чудище из хичкоковского фильма, нагонял её. И, наконец, нагнал, запрыгнул на плечи, опрокинул на песок, потрепал за причёску, опёрся передними лапами на спину и застыл в позе победителя. Она пыталась вывернуться, освободиться от него, но у неё почему-то не получалось. А игрун лапами и холодным носом перевернул её на спину, лизнул в нос шершавым горячим языком, зачем-то ухватил зубами полоску лифчика-бикини, едва прикрывавшего соски на груди, в момент сорвал его, отскочил на метр и положил тряпицу на песок.
– Отдай, негодник! – она села, потянулась к лифчику, но Алабай подхватил его и, так же, как давеча с вериным, отскочил на несколько метров. Она вскочила, погналась за кобелём, но тот, играя, ловко уворачивался, убегал, не подпуская её к себе, дразнил, опуская лифчик на песок, но как только она уже почти подхватывала его, снова подбирал в зубы и отбегал.
Она снова пыталась нагнать его, но вдруг споткнулась, упала на четвереньки, расцарапала колени и ушибла ладони, но боли почему-то не почувствовала и беспокоилась больше о том, как она выглядит, почти голая, в узеньких плавках-бикини, больше открывавших, чем прятавших, с обнажённой грудью, стоявшая в нелепой позе.
Алабай бросил тряпицу на песок и с заливистым лаем помчался вдоль берега, где неожиданно обрисовалась размытая фигура в какой-то нелепой хламиде, казалось, плывущая, едва касаясь воды, от недалёкого мыса прямо на неё.
Она вскочила, хотела развернуться и убежать, но тело совсем не слушалось её, наполняясь истомой в ожидании чего-то непонятного и неотвратимого. Она так и осталась стоять, зажавшись, прикрыв руками грудь и застыв в оцепенении.
Сергей приблизился, улыбаясь как-то непонятно и загадочно. Хламида неожиданно сползла с него, обнажив мощный торс и рельефно-мускулистые руки.
– Ланка, девочка моя! – мягко сказал он, – Не надо меня бояться! – убрал её руки с груди и прижал к себе. Потом слегка отодвинул, положил свою руку ей на грудку и слегка пожал её: – Вот видишь? И совсем не страшно! – снова прижал и поцеловал горячо и влажно.
Широкая хемовская борода приятно щекотала ей шею, мягкая рука не отпускала грудь, горячий язык проник в рот. Светланка задрожала, забилась в его руках…
И проснулась.
В комнате было светло и прохладно.
Она села на кровати, выглянула в окно. Над озером висел лёгкий туман, неожиданно обрывающийся у самого берега, но вершины противоположенного хребта уже освещало утреннее солнце и, судя по всему, было не так уж рано.
Она тряхнула головой, окончательно просыпаясь. Господи, приснится же такое! С чего бы?
В организме было некомфортно от вчерашнего, её слегка подташнивало и покачивало, хотелось ещё полежать, но крепко давал о себе знать внутренний будильник, и она поднялась.
Вера ещё спала, свернувшись, как младенец в утробе матери, и во сне пыталась нащупать и натянуть на себя свалившееся на пол одеяло, не находила и бормотала что-то неразборчивое.
Светланка накинула халат, подобрала и набросила на Веру одеяло, достала из шифоньера и перекинула через плечо полотенце, взяла туалетные принадлежности и спустилась вниз.
Дверь в комнату Сергея была открыта настежь, она постучала, заглянула, но его не было.
Она вышла во двор, зябко поёжилась, посетовала, что не надела кофту – утро было очень прохладное – но наверх подниматься, чтобы утеплиться, не стала.
Сергея не было видно. Столик стоял на своём месте, только вместо вчерашнего беспорядка на нём было чисто, а посредине стояли, накрытые марлей две чашки, баночка кофе и сахарница. А на таганке вместо казана с пловом на металлическом листе грелся чайник.
Светланка улыбнулась – какой, оказывается, Сергей предусмотрительный! – продефилировала в самый нужный поутру домик и через пару минут пошла к водопроводу приводить себя в порядок.
Умывалась она долго и обстоятельно. Вода была ледяная и, казалось, не холодила, а обжигала, зубы ломило, но она полоскала и полоскала их, прочистив пастой три раза, как будто старалась вычистить из себя вчерашний дух.
Потом подошла к столику и с сомнением глянула на кофе – от одной мысли, что ей сейчас внутрь может что-то попасть, становилось нехорошо, она поморщилась и решила воздержаться.
Откуда-то с улицы прибежал Алабай, виляя хвостом, подбежал к ней, заглянул на столик, ничего для себя не увидел, покрутился вокруг и снова побежал к калитке. В калитке встал, обернулся и посмотрел на неё, как бы говоря: – Ну что ты там встала? Не видишь, что ли? Я же жду!
Светланка удивилась и непроизвольно пошла за ним.
Алабай пробежал через рощу, постоянно останавливаясь и поджидая, пока она нагонит его, выбежал на берег, развернулся в сторону утеса, залаял и побежал туда вдоль кромки воды.
"Ну, прямо, как во сне, – подумала она, – Сейчас только Сергей в Иисусовой хламиде появится!"
Светланка подошла к воде, зачерпнула рукой. Вода была прохладная, но не такая ледяная, как в водопроводе.
Туман над озером быстро рассеивался и висел уже не сплошной пеленой, а рваными клочьями. С воды подул легкий ветерок.
"Настоящий бриз! – подумала Светланка, – Как на море! Интересно, а куда Сергей девался?"
Она глянула в ту сторону, куда побежал Алабай, и увидела его. Он стоял на самом краю утеса, на уступе, трамплином нависающем метрах в пятнадцати над водой, и делал лёгкие упражнения руками. Потом вдруг согнулся пополам, мягко оттолкнулся и прыгнул.
Светланка ахнула: – Убьётся же!
Но Сергей ласточкой взмыл в воздух, где-то посредине сложился, сделал пару переворотов, у самой поверхности вытянулся в струнку и вошёл в воду без единого всплеска.
Не появлялся он очень долго, она даже начала волноваться. Потом вдруг вынырнул почти у самого берега, сделал несколько гребков и вышел на песок, где около трико и полотенца его уже поджидал Алабай. Увидел её, весело помахал рукой. Она ответила.
Он нагнулся, что-то сказал Алабаю, показывая на утес, и тот умчался к тропе и по ней – наверх. Светланка удивлённо покачала головой – экий понятливый пёс! А Сергей азартно растёрся полотенцем, надел трико и босиком двинулся в её строну. Она хотела пойти навстречу, снова вспомнила сон и осталась стоять.
– Классно у тебя получается! – сказала она, когда он подошёл.
– А, ерунда! – он махнул рукой, – Я в юности прыжками занимался, даже юношеский разряд был. Как спалось?
– Как в раю!
– Здорово! Почему мне никогда, как в раю, не спиться? Наверное, гурии песни пели? У тебя гурии мужского полу были?
Она глянула на его руки, вспомнив руку на своей грудке во сне, немного смутилась и засмеялась: – Были!
Он улыбнулся, помолчал, потом спросил: – А Вера где?
– Дрыхнет она ещё. Поднабралась вчера! Она вообще на выпивку слабая.
– Не знал! – Сергей покачал головой, – Впредь буду осторожнее!
Светланка засмеялась, – Эквивалент биологический у неё некудышний.
– Смотри-ка, запомнила! – Сергей тоже посмеялся.
С утёса прибежал Алабай, на шее его висели, связанные шнурками, Сергеевы кеды.

II
         Вера появилась, когда Светланка с Сергеем сидели за столиком и допивали по второй чашке кофе.
Взъерошенная, одетая в халатик, застёгнутый не на все и не на те пуговицы, она диковато глянула на них, покачиваясь, прошла по неотложным делам, чуть не упала, зацепившись за какой-то корень, не к месту оказавшийся на её дороге, слегка всполоснула руки из крана, прошкандыляла до столика и плюхнулась на свободный стульчик.
Сергей покачал головой: – Однако! – а Светланка привстала, поклонилась и выдавила ехидно: – И-здрасти!
Вера не отреагировала, посидела молча, потом хотела что-то спросить, но только прохрипела, как простуженная. Прокашлялась и всё-таки спросила: – Вчера…– получилось полубасом, снова прокашлялась, – Вчера всё нормально было?
– Да как сказать? – Сергей почесал в затылке.
– Чёрный альпинист тут приходил, – хмыкнула Светланка.
– Альпинист? И что? – видимо, свежий горный воздух сработал не до конца, Вера соображала туго.
– А ничего. Наверх ты его утащила.
– З-зачем?
– Ха! Тебе лучше знать, зачем! Он часа через полтора спустился. Вздрюченный какой-то!
– Даже от водки отказался, – добавил Сергей без тени улыбки, – Общаться не стал, сразу в горы убежал!
Вера помолчала, соображая, потом укоризненно покачала головой: – Издеваетесь, да? Юм-мористы.
– Да что ты! – сказала Светланка с чувством, – Как можно?! Сочувствуем!
– Погоди, красавица! – Сергей поднялся, – Сейчас мы тебя вылечим!
Он на пару минут исчез в доме и появился с небольшим ящичком, заполненном какими-то пузырьками и пакетиками в отдельных ячейках. Несколько минут поколдовал над ним, отбирая нужное, достал две кружки. Поставил их перед собой, попросил Светланку: – Набери водички, пожалуйста.
Пока она набирала воду, отсыпал порошков из нескольких пакетиков по обеим кружкам, и залил кипятком. Над столом разнёсся пряный аромат горных трав. Потом в кружку, что побольше, добавил холодной воды, долил из одного пузырька ложку желтоватой жидкости, из другого капнул несколько капель. Остро запахло водкой и аммиаком. Поднёс полученное снадобье Вере: – Пей, подруга. Не нюхая, большими глотками. Не нюхая, я сказал. И до дна.
Вера выпила зелье почти залпом, в несколько глотков, глаза её округлились, она бросила кружку на стол и зажала рот.
– Отлично! – Сергей показал на туалет, – Теперь, чтобы не очень загрязнять окружающую среду, давай туда.
Вера помчалась в туалет почти бегом. Минут пять её нещадно рвало, ещё пару минут она приходила в себя и вышла совершенно белая. Направилась, было, к дому, но Сергей остановил: – Сюда, сюда! Это только начало!
Вера ойкнула, зажала рот и снова скрылась в туалете. Вышла уже не белая, а иссиня-зелёная.
– Мусью Рено, – бросила она в сторону, – Амбруаз Паре! Чезарь Борджиа! Катька Медичи! Со свету меня сжить хотите?! Дракулы несчастные!
Светланка прыснула – граф-кровопийца в этой компании был абсолютно лишним.
– Смейтесь, смейтесь! Что вы там ещё придумали?
– Великолепно, – не отреагировал на причисление к банде отравителей Сергей, – Теперь пополоскай ротик и выпей вот это, – он показал на вторую кружку.
– Да?! Чтобы меня вообще наизнанку вывернуло? – Веру передёрнуло, – Не буду!
– Ну, не будешь, так не будешь! – Сергей усмехнулся, –Болей дальше, если хочешь! Может, тебе водки налить, похмелиться?
Вера обречённо вздохнула, подошла к крану, долго полоскала горло, умылась, рукой поправила волосы, подошла к столику. Светланка сунула ей полотенце.
Когда она села, Сергей пододвинул ей дымящуюся кружку.
– А это что за зелье? – она подозрительно принюхалась. От кружки пахло мёдом и травами.
– Пей, пей! – улыбнулся Сергей, – хуже не будет!
Вера сделала пару глотков, остановилась, прислушиваясь к движениям в организме, потом, обжигаясь, допила всё, глянула на Сергея: – А ещё можно? – напиток ей понравился. От него по телу разливалось тепло, останавливалось бурление в животе, прекращалась тошнота и светлело в мозгах. Сергей колдовал над ещё одним напитком, улыбнулся и отрицательно мотнул головой: – Не стоит, золотко. На-ка, вот этого выпей.
Она выпила и это, горьковатое, пахнущее мятой и полынью. Там было совсем немного, четверть кружки.
– Вот, хорошо! А теперь баиньки на пару часиков, и всё как рукой снимет! Пойдём, я тебя провожу. А то ещё заснёшь по дороге.
Когда он вернулся, Светланка изучала содержимое ящичка.
– Так ты ещё и знахарь! – воскликнула она уважительно, – Чего здесь только нет!
Он засмеялся: – С нашей гвардией станешь знахарем! То перепьёт кто, то сожрёт что не то, животом обмается, то на солнце перегреется, то простуду подхватит. А до лазарета здесь, сама понимаешь, не больно скоро доберёшься! А травки, они лучше всяких аспиринов-пургенов лечат.
– А ты откуда про травки знаешь? – Светланка покачала головой, – Так ведь и отравить можно!
– Можно, – Сергей засмеялся, – Если очень захочешь, конечно. Я тут как-то один корешок попробовал. Сладенький такой, жуёшь, как конфетку. Чуть не загнулся потом. Думал, хана уже, даже прощальную записку написал. Но оклемался. Организм у меня крепкий.
– Так ты на себе, что ли, пробуешь?
– Ну почему, на себе? Ко мне же тут и народ, бывает, наведывается! – Сергей снова засмеялся, потом сказал вполне серьёзно, – У меня прадед известный травник был. От него бабушка много чего переняла. Ну и меня натаскала немного.
Он помолчал, почесал подбородок: – Ты вот что, девонька. У меня тут дела кое-какие на сегодня намечены. Ты займись чем-нибудь пока. Завтракать не хочешь? Нет? Ну, в обед плов доедим, готовить не надо. Так что, отдыхай.
Заняться Светланке было решительно нечем. Просто греть пузо на солнце не хотелось. Да и прохладно ещё было, не покупаешься.
– А можно я с тобой? – спросила она, и когда он с сомнением покачал головой, быстро сказала, – Я мешать не буду! Просто посмотрю.
Он покивал, махнул рукой: – Пошли. Может, скучно не будет, – глянул критически на её халатик, – Ты вот что. Ты оденься посущественней. В пещеру пойдём. Там у меня градусов восемь, отсилы десять.
Пока Светланка утеплялась, Сергей утеплился сам, потом зашёл в кладовую и отобрал нужный инструмент.
Стальная дверь открылась на удивление бесшумно – Светланка ждала лязга и скрипа, но ничего такого не было.
Пещера встретила их промозглой сыростью и темнотой. Впрочем, Сергей тут же пошарил где-то около двери, нащупал выключатель, и зал осветился неярким светом. Светланка с любопытством огляделась.
В этом первом зале не было ничего особо интересного. Это была почти овальная каверна метров восьми длиной и шести шириной с ровным полом, выложенным каменными плитами неправильной, причудливой формы, и неровными, неотёсанными стенами, плавно переходящими в куполообразный потолок. Почти в конце зала стену рассекала широкая щель. Сергей направился туда, Светланка тоже не стала задерживаться.
За щелью оказался причудливо изломанный коридор. Когда-то, в незапамятные времена здесь текла вода и за многие сотни тысяч лет пробила в мягких породах этот проход. Потом вода нашла более лёгкий путь, и ещё многие сотни тысяч лет коридор оставался законсервированным, пока не нашёлся человек, который расширил щель, обрубил мешающие проходу уступы, выровнял и устлал каменными плитами пол, и сделал из бывшего потока коридор в следующий зал.
Лёгкий шум поземного ручья, еле слышный в первом зале, становился всё громче по мере их приближения ко второму. И когда они прошли все восемьдесят метров коридора и вошли во второй зал, обратился в такой рокот, как будто тёк здесь не небольшой ручей, а могучий горный поток. Многократно отражённый от практически не поглощающих звук каменных поверхностей, он, казалось, заполнял собой всё пространство, сгущал и без того плотный от постоянной сырости воздух, давил, угнетал.
Светланка зябко поёжилась и попыталась хоть что-то рассмотреть.
Из-за царившего здесь полумрака зал этот казался совершенно безразмерным. Тусклый свет лампочек выхватывал из темноты только небольшую площадку, на которую выходил коридор, лесенку в десяток ступеней, спускавшуюся от площадки к еле видному подземному озерцу, и кусок небольшой плотины, перегородившей ручей.
На площадке Сергей остановился: – Ну как тебе царство Плутона?
– Холодно, мокро и ни черта невидно! – Светланка снова поёжилась, – А говорят, под землёй пекло располагается!
Сергей рассмеялся: – Пекло немного глубже! А здесь чистилище. А холодно – это чтобы бессмертные души не протухли, пока своей очереди дождутся.
Они спустились к плотине, Сергей открыл небольшой шкафчик, что-то там включил и плотину осветили мощные прожектора.
– Сейчас я тебе этот сим-сим покажу, – Сергей развернул ближний прожектор и повёл им по кругу. Довольно крупное пятно вырвало из темноты дальний конец зала, где из чёрного прорана вытекал ручей. Зал действительно был немаленький. От плотины до прорана было метров тридцать, за плотиной до другого прорана, куда уходила вода – ещё метров пять. Да и ширина его доходила метров до двенадцати. На причудливо изломанных стенах и многокупольном, всём в кавернах, потолке нависли крупные капли, сверкающие под лучом прожектора, как бриллианты. И всё это великолепие было расцвечено чуть ли не всеми цветами радуги – от пурпурного гранита и чёрного, как сажа, лабрадора до серовато-зелёного нефрита, фиолетового флюорита и белого, как молоко кальцита.
– Красиво как, – восхитилась Светланка, – Я никогда в пещерах не бывала!
– Эта пещера особенная, – Сергей направил луч прожектора вниз, где из-под плотины через трубу вырывался поток воды, и закрепил его, – Тут в позапрошлом году геологи лазили. Рассказали, что здесь несколько разных пород перемешалось. Поэтому разноцветье такое. Это не во всех пещерах так. А вообще-то мы собираемся здесь сауну устроить.
– Сауну?! Здесь?!!! – Светланку передёрнуло, – Для моржей, что ли?
– Ну почему, для моржей? Тут ещё один проход есть, в два небольших зала ведёт. Нагреватели хорошие поставить, устроить баньку в одном зале, парилку в другом – вот тебе и сауна. А камни прогреть – они потом долго остывают! Только генератор ещё один надо, а начальство жмотничает. Мол, хватит вам и наверху бани! А там дровами топится, не напасёшься. Да и парилку не прогреешь, особенно зимой.
Рассказывая это, Сергей прошёл на мостки над плотиной, покрутил баранку специального затвора, перекрывая трубу, и когда из трубы перестала течь вода, спустился вниз. Свет над лестницей и площадкой погас, но прожектора продолжали светить. Светланка глянула непонимающе.
– Это я генератор остановил, – пояснил Сергей, – а прожектора от аккумуляторов работают. Ты вот что, золотко. Ты присядь вот здесь на лесенке. Тут ступеньки деревянные, не так холодно будет. А то в ногах правды нет.
– Может, тебе помочь чего?
– Да что тут помогать? – он разложил инструменты на как будто специально обтёсанном под столик камне и принялся за работу.
Светланка присела на лесенку и с удовольствием наблюдала, как он работает. Чем-то в работе он походил на её отца – так же, как отец, работал очень рационально, казалось, не делая ни одного лишнего движения. Все инструменты его, так же, как у отца, были под рукой, ничего не надо было искать. Всё было продумано и чётко.
Минут десять она смотрела, как он отворачивает гайки, выдвигает из трубы турбину, снимает крышки подшипников. Потом спросила: – Слушай, ты же гидролог. Разве у вас всему этому учат?
– Чему этому? – он удивился, потом понял, – Золотко, этому жизнь учит. Ну, и потом… Мы рядом с автобазой жили. Я там мальчишкой дни напролёт пропадал. Насмотрелся, слесарям помогал. Научился.
– И всему остальному тоже? – она улыбнулась.
– Чему? А-а-а… Научился, научился! Показать, чему?
– Не надо, – она засмеялась, – Верю!
Помолчали. Сергей закончил с турбиной и перешёл к генератору.
– Слушай, и это каждый день такое нужно?
– Почему каждый день? Раз в месяц достаточно. Просто это дело у меня на сегодня запланировано было, – он рассмеялся, – Или ты думаешь, ваше появление должно что-то поменять в моих планах?
Светланка смутилась. Именно так она и думала.
Ещё минут через двадцать она почувствовала, что холод достаёт её. Хоть и утеплилась она достаточно, но сидение без движения в такой промозглой сырости тепла не добавляло. Сергей это заметил, оторвался на секунду от дела и подал ей фонарик: – Ты вот что, подруга. Пока семистороннее воспаление не подхватила, дуй наверх, отогревайся. А я уж сам, как-нибудь.

III
Вера ещё спала, уютно закутавшись в одеяло и чему-то улыбаясь во сне. Светланка спустилась во двор. У крыльца, свернувшись калачиком, дремал Алабай. На таганке всё так же грелся кипяток в чайнике. Она развела растворимого кофе и с удовольствием попила его, чувствуя, как по телу разливается тепло.
Купаться одной не хотелось, заняться было нечем. Светланка вспомнила про Люськин дневник и поднялась наверх.
При её появлении Вера открыла один глаз, села, было, на кровати, но Светланка махнула рукой: – Спи, спи!
Вера тут же легла, повернувшись на бок, и снова заснула.
Светланка переоделась в халатик, легла, достала из под матраса дневник и принялась читать.
"Прибыли, наконец. Тащились целых четыре часа. Галка, дура, натёрла ногу и еле плелась. Кто же так перед походом обувается?!
Нас привёз Константин Ильич. Такой хохмач! Всю дорогу хохмил! И пока от города ехали, и когда уже сюда шли. А когда Галка ногу натёрла и волдырь показала, сказал, что её придётся на полпути оставить. А то Чёрному альпинисту есть нечего. Только её привязать придётся. А то она со страху убежит ещё и её не Альпинист, а тигры съедят! Галка говорит, здесь тигры не водятся! А он говорит, это с нами они не водятся! А с тобой ещё как будут водиться! Ты, говорит, вон какая аппетитная!
А когда подходили уже, сказал, вы, мол, только не пугайтесь. Ваш руководитель, конечно, не пещерный медведь, но человек очень даже пещерный. Хоть и не совсем в пещере живет. Его, говорит, в детстве в африканских горах забыли. И воспитывали его не Балу и Багира, а крокодилы нильские! И если его кто слушаться не будет, просто сожрёт натурально! И огромный он, как Циклоп. Правда, глаза у него всё-таки два!
А Сергей Палыч оказался совсем не страшный. И никакой он не Циклоп. Просто ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК. Такой большой, что он просто не может быть страшным. Он добрый, это видно. По глазам и вообще.
А ещё у него есть щенок, Алабай. Смешное имя. Тоже большой, как хозяин. Такой большой пушистый шарик на ножках.
Нас поместили в две комнаты на втором этаже. Нас с Галкой и Наташкой – в эту, с видом на озеро и ущелье. Красиво. Нам она больше понравилась. Из соседней озеро тоже видно, но вместо водопада просто унылый склон. Мы только кровать для Наташки перетащили – тут было только две.
А Лёньку – рядом в однокроватную. Он говорит, ему скучно будет. А Наташка говорит, ничего, совсем скучно станет, мы к тебе Люську пришлём, она тебя развлекать будет! Дура! Нужен он мне. Она же сама в него влюблённая!
Сергей Палыч нам посоветовал, чтобы мы по практике дневники завели и всё аккуратно записывали. И даже общие тетрадки раздал. Вам, говорит, потом легче отчёт составить будет. Вот я и решила сюда ВСЁ записывать."
Светланка усмехнулась – ничего себе, отчёт по практике! Какая же она ещё девчонка совсем, эта Люська!
Она перевернулась на другой бок, устраиваясь поудобнее, и продолжила чтение.
"Сегодня Сергей Палыч показал нам всё своё хозяйство и распределил наши обязанности. Лёньку он назначил своим заместителем на время, если вдруг его не будет. Нашёл кого! Лёнька же шалопай и лентяй. Вечно у меня тетрадки берёт, домашнее задание списывает! Даже не смотрит, когда у нас варианты разные! Почему-то это ему всегда с рук сходит!
Галке он назначил сопровождать его, когда надо ленты на самописцах менять. Она крепкая и ноги у неё сильные, а там ходить много надо. Сергей Палыч сказал, что гидропосты в семи местах расположены, и здесь, на озере, и на больших саях, в него впадающих, и два внизу, за завалом. И чтобы всё обойти, два дня надо. А самописцы и недельные есть, и двухсуточные, и суточные. На всё график у него в комнате висит, чтобы не запутаться.
Наташку он усадил на следующий месяц график чертить. Она весь день возилась, только к вечеру закончила. И оказалось всё напрасно, потому что два поста с духсуточными самописцами перепутала с суточными. Надо всё сначала делать. Лучше бы мне поручил, я бы ничего не перепутала.
А меня Дюймовочкой обозвал. Так и сказал: – А Дюймовочка у нас на камералке будет. Она такая маленькая, что пусть лучше на базе сидит, материалы с приборов обрабатывает.
Я виновата, что ли, что я маленькая такая?! Зато я жилистая и упорная. Он просто не знает!
Перед обедом мы на два ближних поста ходили. Сергей Палыч рассказал, как устроены уровнемеры – это просто поплавки на шнурках. Поплавок в трубе плавает, которая в воде стоит. А шнурок через механизмы уровень на самописец передаёт. И показал, как надо ленты менять. Оказывается, всё очень просто. И у меня получилось сразу и лучше, чем у Галки. Мог бы в помощницы и меня взять! А то сиди сиднем за бумажками!
А вечером мы у костра сидели, Сергей Палыч на гитаре играл и песни пел. Старинные туристские. Красиво! Висбора, Высоцкого. И других, я их и не знаю даже. Сейчас такое редко услышишь.
А Константин Ильич перепил. И Лёньку напоил. Сергей Палыч ругался, хотел запретить, а Лёнька в позу встал – как это, ему и нельзя! И набрался, дурак! И к Наташке приставал, хотел, чтобы она с ними тоже пила. Только Сергей Палыч не дал, их с Константин Ильичём спать выгнал. По-моему, они наверху ещё продолжили. Больно громко пели!"
Светланка снова улыбнулась – до чего же ярко и подробно эта девочка всё описывает! Надо будет ей дневник вернуть. Найти, куда её после колледжа направили и переправить. А Сергею его показывать, пожалуй, не стоит. Девчачьи откровения, зачем? Тем более, они настолько его касаются!
"Константин Ильич сегодня ушёл. Я думала, после вчерашнего он до обеда отсыпаться будет. Лёнька, тот вообще вставать не хотел. Сергей Палыч его чуть ли не за шкирку поднял, заставил какое-то зелье пить, потом спать отправил, и к обеду Лёнька был, как стёклышко! А Сергей Палыч даже нотацию ему читать не стал, просто сказал со смехом, мы, мол, свою норму знаем, но кто же столько выпьет?!
А вот Константин Ильичу он выдал по-полной! Отвёл его в сторонку, чтобы не слышал никто, и выдал. А я в туалете сидела, они не знали, и всё слышала. Он говорил тихо, но так, что на месте Константин Ильича я бы просто сквозь землю провалилась. А он – ничего! Выслушал всё. И сказал только, ладно, мол, Серёга. Всё я понимаю, не пацан же! В следующий раз буду осторожнее! А ты тоже хорош! Девочек почувствовал, распелся! С кем же мне ещё пить было?! А Сергей Палыч сказал только: – Дурак ты! – и ушёл.
А Константин Ильич сожрал за завтраком чуть не пол палки колбасы, нам с девчонками на неделю хватило бы! А потом собрался, нас всех обслюнявил и ушёл.
А мы с Сергей Палычем чуть не до обеда сидели в лаборатории и вместе работали. Он показывал, как надо недельные и месячные отчёты составлять.
Какой он душка! Так просто и хорошо всё объяснил! Не то, что Харламыч, препод по гидрологии!
Потом они с Галкой ушли за завал, ленты менять, а мне он поручил набросок недельного отчёта сделать. А Наташке – обед приготовить.
Я очень старалась, почти нигде не напутала. И Сергей Палыч, когда вернулся, проверил и похвалил. А ты, говорит, Кнопка, оказывается, неплохо соображаешь!
И за Кнопку мне совсем не обидно было!
А потом смеху было! Наташка, пока капусту для борща шинковала и картошку чистила, на стул с ногами забралась. И Алабай у неё тапок утащил и пополам разгрыз! Наташка на него нашумела, хотела его тапком отделать! А он под крыльцо залез, и давай на Наташку лаять! И землю задней ногой рыть! Как настоящий сердитый взрослый пёс!
А Сергей Палыч посмеялся и говорит, ничего, Наталья Сергеевна! Мы тебе, говорит, лапти соорудим!"
Светланка уже похихикивала, а тут рассмеялась так громко, что проснулась Вера. Светланка быстро спрятала дневник под подушку. Почему-то ей не хотелось делиться с подругой люськиными откровениями.
Вера села на кровати, глянула мутными спросонья глазами, буркнула: – Смеётесь? Над чем смеётесь?!
Поднялась, нацепила халатик и упорхнула. Светланка тоже поднялась, глянула в окно.
Прижаривало, солнце поднялось уже довольно высоко. По озеру лёгкий ветерок гнал полосы ряби. Листва на берёзах тоже еле шевелилась. Посреди двора валялся Алабай, вяло огрызаясь на какую-то надоедливую насекомую тварь. Над землёй плавала обычная летняя лень, наполняя организм истомой. Делать ничего не хотелось.
Время приближалось к обеду, но есть тоже не хотелось. Светланка сладко потянулась и собиралась уже переодеться в купальник и халатик, как в дверь постучали.
– Не заперто! – она быстро оглядела комнату, всё ли в порядке? Никаких лишних вещей не на своих местах в комнате не было, только Верины джинсы и свитер висели на спинке стула.
– Можно? – вошёл Сергей, улыбнулся, глядя на Верину кровать, – Что больная? В себя приходит?
Светланка засмеялась: – Живая пока! Даже на двор ходить может самостоятельно!
Посмеялись, потом Сергей сказал: – Мне тут по делам пройтись надо. Если есть уже хочешь, плов вчерашний разогрей. Обедай без меня. А Вера пусть ещё поспит. Перебрала она здорово, я ей лошадиную дозу сонной травки намешал. Во сне организм лучше восстанавливается.
– А я с тобой, – сказала Светланка быстро, – можно?
– Можно, почему же нельзя? Только… только я хожу быстро. А ходить часа полтора придётся. Не устанешь?
– Нет, почему? Я только из этого тёплого переоденусь, ладно?
– Ладно, ладно! Хоть в купальник одевайся. Только гетры повыше надень. Травка тут разная растёт, будешь потом чесаться!
– А чего это вы здесь делаете? – дверь открылась, в комнату влетела Вера, – Делаете и даже дверь не заперли?
Она прошла, села на кровать: – Серёжа, ты меня специально опоил, что я всё время спать хочу? Чтобы я вам не мешала, да?
Светланка возмущённо хмыкнула.
– Серёжа, ты отвернись, я опять лягу, – Вера расстегнула нижнюю пуговку халата.
– А что ты стесняешься?! – выдала Светланка мстительно, – Он тебя уже видел!
– Он и тебя уже видел, – не полезла за словом в карман Вера, – А ты чуть ли не в фуфайку запакованная!
Светланка вспыхнула.
– Ладно, девочки, я пошёл, – Сергей глянул на Светланку и улыбнулся, – Ланка, так я жду?
Он вышел из комнаты и прикрыл дверь.
– Ха, – возмутилась Вера, – Он уже ждёт! Нет, вы видели? НАШ Серёжа её уже ждёт! Подруга, называется!
– Ты спи, спи! – Светланка поджала губы. Ей всё меньше нравилось, что это был ИХ Серёжа. И почему-то всё больше хотелось, чтобы это был ЕЁ Серёжа.

IV
         Подстраиваясь под Светланку, Сергей шёл умеренным шагом, но она всё равно не поспевала за ним. Но в отличие от Веры, которая пёрла, не особо обращая внимания на тех, кто идёт сзади, он останавливался и поджидал, пока Светланка нагонит его. И давал ей отдохнуть каждые пятнадцать-двадцать минут.
Впереди Сергея бежал Алабай, увязавшийся за ними, когда они прошли второй пост и вернулись к базе.
Первые два поста были совсем рядом. Самый первый – на озере в устье Кумушсая, рядом с которым располагалась база. К торчащей из воды трубе с ящиком, в котором стоял самописец, вели мостки, забираясь в озеро метров на двадцать.
И здесь Светланка с удовольствием смотрела, как рационально Сергей работает. Выверенными, доведёнными до автоматизма движениями он открыл ящик, вытащил из самописца барабан, снял ленту, поставил новую, завёл часовой механизм, установил барабан обратно, закрыл ящик, трижды повернул ключ и по-клоунски развёл руки ладонями вверх: – Вуаля! – на всё про всё у него ушло минуты три.
Светланка захлопала в ладоши. Потом спросила: – А зачем на ключ? Разве тут кто-нибудь залезть может?
– Может! – Сергей улыбнулся, – Ещё как может. Тут года два назад в ящик ондатра залезла. Не здесь, на дальнем посту. Там недельный самописец стоит.
– Ондатра, это из которой шапки делают?
– Ага! Кому шапки, а кому крыса водяная. Вредитель!
– А чего она полезла? Чего там интересного?
– Решила себе домик устроить. Хорошо, не дует, сверху не льёт. Вот она и устроилась. Самописец поломать не смогла, конечно. Прочный он. Но ленту сгрызла, на гнездо пустила.
Светланка засмеялась, а Сергей укоризненно покачал головой: – Смешно. А мне выговор влепили. Без премии оставили! На посту целая неделя наблюдений пропала!
– Ты-то тут причём?
– Ну как же?! Не предусмотрел. А сами замки два месяца везли. Я уже чуть не под снегом устанавливал!
Светланка сочувственно покивала.
Второй пост поразил её воображение. Сай здесь протекал через бетонный лоток трапециевидного сечения. Труба с самописцем располагалась у мостика, перекинутого через лоток в его устье. На её удивлённый взгляд Сергей усмехнулся и пояснил: – Это, чтобы расход мерить. Сечение лотка известное, от уровня воды зависит, скорость тоже. Расход определить не сложно.
Замена ленты заняла не больше трёх минут. Они по мостику перешли через сай и пошли дальше.
До третьего поста шли минут двадцать, и он мало чем отличался от второго. Сергей быстро поменял ленту, что-то поправил в приборе, глянул на Светланку и спросил:
– Тебе не скучно? Не устала? Может, подождёшь здесь? Дальше будет то же самое. А здесь, пока я хожу, искупаешься, позагораешь.
– Нет, нет! – Светланка даже растерялась, – Я с тобой! Я мешать не буду! Я за тобой успею!
– Да ты мне нисколько не мешаешь! – Сергей рассмеялся, – Просто, мне кажется, это всё не интересно совсем.
– Нет, нет! Пошли!
Тропа петляла вдоль берега, повторяя все его изгибы. Стоял прекрасный солнечный день, озёрная гладь сверкала серебристыми блёстками, от заснеженных вершин сползали к воде изумрудно-зелёные склоны, и над всем этим, как на рериховской картине, висел пронзительно синий, глубокий купол неба.
Светланку охватил почти детский восторг, стало легко и свободно, захотелось вот так бесконечно шагать, глядя, как впереди вышагивает Сергей, как, опустив лохматую голову к самой земле, будто идя по следу, бежит Алабай. Захотелось, чтобы Сергей вдруг остановился, и как в том сумасшедшем, непонятно откуда пришедшем сне, обнял её. И, может, поцеловал. Она улыбнулась, удивляясь своим, неизвестно откуда взявшимся мыслям, и счастливо засмеялась. Сергей обернулся, удивлённо посмотрел на неё, потом, казалось, понял её восторг, тоже улыбнулся, но не остановился и так же сосредоточенно продолжал вышагивать дальше.
Минут через пятнадцать Алабай вдруг отбежал от тропы в сторону озера, встал в стойку и уставился куда-то в его глубь. Сергей и Светланка тоже остановились. Проследив за алабаевским взглядом, Сергей негромко, как бы самому себе, сказал: – Гуси сели. Надо завтра утречком на охоту сходить.
Светланка тоже посмотрела вглубь озера, ничего не увидела и перевела взгляд на Сергея: – Где?
– Вон, видишь, у дальнего мыска на том берегу куча белых точек? На воде.
Светланка пригляделась и увидела метрах в трёхстах белые пятнышки на фоне ряби, гонимой по воде лёгким ветерком. Она вдруг загорелась: – А мне с тобой можно?
– Куда? На охоту? – Сергей почесал затылок. Похоже, ему очень хотелось сказать, что слабому полу на охоте делать нечего, но вместо этого он хмыкнул и протянул полунасмешливо: – Это ведь встать ни свет, ни заря придётся! А утром сыро и холодно!
– Ничего, я встану! – глаза её горели, – Я утеплюсь!
Сергей взглянул на неё исподлобья, понял её состояние и смилостивился: – Ладно. Только оденься потеплее. И покомпактней. Чтобы ничего не мешало. На охоте терпение нужно, а если что-то мешать будет, начнёшь вертеться, поправлять. В общем, от тебя много шума будет.
– Я оденусь, как надо!
– Тогда ладно. Только учти, я ждать не буду.
Когда они вернулись домой, Вера сидела за столиком и тоскливо уставилась в чашку с кофе.
– Гуляете? – она подняла голову и уставилась на Светланку, – Опоили бедную девочку, а сами гуляете?
– Ну, никто тебе воронку в горло не вставлял, – огрызнулась Светланка, – И потом, что значит ″гуляете″? Мы по работе ходили!
– Ага! Знаю я вашу работу! – отоспавшись, Вера пришла в себя и была настроена иронично-агрессивно.
– Что ты знаешь?! Дрыхнешь здесь днями напролёт! – Светланка не собиралась уступать, – Ты сюда спать приехала?!
– А что? После сессии отоспаться тоже не мешает!
– Конечно! То-то ты всю дорогу поднималась ни свет, ни заря!
– Вы о чём, вообще, спорите-то? – прекратил их пикировку Сергей, – Мы обедать сегодня будем? Вон, Алабай уже с ног валится!
Услышав своё имя, Алабай подбежал, виляя хвостом. По его виду было совсем непохоже, что он валился с ног.
– Кому что, а мужику – пожрать, – пробурчала Вера недовольно, а Светланка кинулась к холодильнику за казанком с остатками плова.
Сергей к обеду достал, было, бутылочку вина, но Светланка недовольно поморщилась, а Вера даже замахала руками: – Хватит с меня вчерашнего!
Сергей пожал плечами: – Как хотите! У нас никого не неволят.
Сам он выпил для аппетита пару стопочек.
Обед прошёл в относительном молчании. Вера пыталась завести разговор, но и Светланка, и Сергей отвечали односложно, и она махнула рукой – не хотите, как хотите.
После обеда, пока Вера взялась мыть посуду, Сергей вынес пару мешочков с дробью, баночку с порохом, коробочку капсюлей, латунные гильзы и расположился за столом. Светланка порывалась помочь, но он только пробурчал: – За одну лопату вдвоём не держатся! – и принялся за работу. Выстроив гильзы в рядок, он осторожно вдавил в них капсюли, потом специальной меркой насыпал порох, в одни поменьше, в другие побольше, забил пыжами, другой меркой насыпал дробь, в одни – мелкую, в другие – покрупнее. Светланка удивилась, зачем? Разве не всё равно?
Сергей усмехнулся: – Гуся мелкой не возьмёшь. А может и утка встретиться. На неё крупную жалко.
Зарядив штук двадцать патронов, он рассовал их по разным концам патронташа, с удовольствием примерил его на пояс: – Ну вот, всё готово. Теперь не промахнуться только.
Потом глянул на Светланку с Верой как-то рассеянно и, как будто извиняясь, сказал: – Вот что, девочки. Вы отдыхайте, купайтесь, а мне ещё поработать надо, – собрал инструменты, забрал патронташ и ушёл в лабораторию.
– Ну, и как тебе он? – спросила Вера, когда они уже располагались ко сну.
– Сергей? – Светланка на секунду задумалась, – По-моему, настоящий мужик. Вежливый, обходительный. И с юмором у него всё в порядке. А как он работает! Засмотришься.
– Как твой папа? – Вера засмеялась.
– Ну, да, – Светланка задумчиво взглянула на подругу, – Что тут смешного?
– И приставать не пытался? – Вера села на кровати, скрестив ноги.
– С чего это?
– Ну как же! Всё-таки горы. Вы вдвоём. И ни одного человечка вокруг. И меня опоили. Специально, наверное.
– Да ну тебя! Придумала тоже!
– И что? Прямо так ни разу и не подумала об этом?
– О чём?
– Что ты из себя пятиклассницу строишь?! Он тебе нравится?
Светланка зарделась, но парировала: – А тебе?
– Да я-то что? Я с ним не гуляла. Он не меня ждал, чтобы гулять.
– Ну, ты даёшь! Ему же по работе идти надо было!
– И тебе?
– Так интересно же! Не сидеть же, ждать, пока ты очухаешься!
– Ну вот! Теперь я ещё и виновата! Ладно, с тобой всё ясно! Гаси свет!
– Ведьма! Что тебе ясно?!
– Гаси свет, – Вера легла, отвернулась и закуталась в одеяло. Не прошло и пяти минут, как она снова заснула.
А Светланка ещё долго ворочалась, разбираясь в своих непонятных чувствах.

V
         Светланка поднялась ни свет, ни заря, хотела, было, ещё поваляться, но вспомнила, что Сергей обещал её взять на охоту и вскочила. За окном только смеркалось, над озером, как и вчера, стоял туман, и даже на хребте за озером вершины ещё не попали под солнечные лучи.
Она быстро оделась потеплее, и покомпактнее, как вчера предупредил Сергей, в джинсы и тёплый вязанный свитер, поверх свитера надела цветастую куртку, сунула в карман запасные шерстяные носки и спустилась вниз.
Дверь в комнату Сергея была распахнута, но его там уже не было. Светланка испугалась, что он ушёл, не дождавшись её, и поспешно выскочила из дома.
Сергея она увидела на берегу. Он накачивал резиновую лодку. Одет он был в пятнистый военный комбинезон и высокие брезентовые сапоги. Серая пуховая куртка, небольшой рюкзачок, патронташ и ружьё лежали немного в стороне. Там же лежала ещё одна пара таких же сапог. Рядом крутился Алабай.
– Проснулась? Не передумала? – Сергей выпрямился, поджидая, пока Светланка подойдёт, посмотрел на её ноги в вибрамах и покачал головой, – Ты вот что. Ты обуй-ка вот это, – он кивнул на сапоги, – Так оно надёжнее будет.
Светланка молча уселась на песок и принялась переобуваться. Сапоги оказались размера на три больше её ноги, но с запасными носками поверх основных были почти как раз. Она встала и критически осмотрела себя. Собственный вид ей понравился. Она почувствовала себя почти настоящим охотником. Сергей тоже критически глянул на неё: – Яркая ты больно.
Действительно, её красивая жёлто-красная куртка была видна далеко даже в прибрежном тумане.
– Погоди, я сейчас, – он не торопясь закончил накачивать лодку, щелчками проверил, достаточно ли и удовлетворённо хмыкнул. Потом прошёл в дом и через пару минут вернулся с накидкой цвета хаки.
– На-ка накинь сверху.
Минут через пять приготовления была закончены, Сергей надел куртку, подпоясался патронташем, закинул рюкзачок в лодку, туда же положил ружьё, столкнул лодку на воду кормой вперёд и скомандовал: – Садись на корму. На подушку, – в лодке валялись две уже накачанные брезентово-резиновые подушки. Светланка, осторожно переступая и придерживаясь за накачанные борта, пролезла на указанное место. Вслед за ней прошмыгнул Алабай и улегся у неё в ногах. Сергей вывел лодку на достаточную глубину, забрался сам и взялся за вёсла.
В лодке было довольно просторно, они почти не доставали ногами друг друга. Светланка поворочалась, устраиваясь удобнее, Алабай тут же положил голову ей на колени. Она погладила её, он благодарно лизнул её руку и затих.
Туман и не думал рассеваться. Они отплыли от берега метров на тридцать, и он тут же потерялся.
– Ничего не видно, – констатировала Светланка, – Как же мы поплывём.
– Ничего, не потеряемся, – Сергей держался определённого направления. Ветра не было и волны тоже. Грёб он совершенно бесшумно, и Светланке казалось, что лодка вообще стоит на месте.
Плыли долго, минут сорок и почти не переговаривались. Наконец Сергей бросил вёсла и взялся за ружьё. Алабай тут же вскочил, упёршись передними лапами в пузатый борт. Светланка закрутила головой и увидела по левому борту метрах в двадцати несколько темнеющих пятен на воде.
– Зажми уши, – сказал Сергей и почти в ту же секунду грянул выстрел. Гуси заработали крыльями и лапами на взлёт, и Сергей выстрелил ещё раз. Два тёмных пятна осталось на воде без движения. Он спокойно взялся за вёсла и подгрёб к ним.
Светланка сидела, совершенно оглушённая. Зажать уши она не успела, второй выстрел был для неё полнейшей неожиданностью. Немного пришла в себя она только тогда, когда два небольших серых гуся легли в лодку и Алабай принялся их тщательно обнюхивать.
– Слушай! – воскликнула она, – Как же ты их нашёл? В таком туманище!
– Они же вчера сюда сели, – Сергей пожал плечами, – Их никто не гонял. А туман… Я тут давно плаваю. Не собьюсь. Ты не шуми. Потише, ладно?
Поднялся лёгкий ветерок и туман быстро рассеивался. Светланка осмотрелась и сориентировалась. Они плыли у мыска, который видели вчера у противоположенного берега. Сергей перезарядил ружьё и подгрёб ближе к берегу. Обогнув мысок, они неожиданно снова выскочили к гусиной сидке. На этот раз гуси увидели их заранее и начали подниматься. Но Сергей и на этот раз выстрелил дуплетом. Один гусь упал и замер на воде неподвижно. Ещё один тоже упал, но затрепыхался. Сергей глянул на Алабая: – Ну, что ждёшь? Давай!
Тот, не раздумывая, плюхнулся в воду и поплыл мимо неподвижной тушки, даже не глянув в её сторону. Плавал он довольно быстро, и подраненному гусю было от него не уплыть. Всё кончилось в момент: подплыв, Алабай вцепился ему в горло, подержал минуту, пока тот не перестал трепыхаться, схватил зубами поперёк тела и поплыл. Но, почему-то, не к лодке, а к берегу. Сергей смотрел на него, удивлённо вскинув брови.
Подплыв к берегу, Алабай положил добычу не песок, шумно отряхнулся, потом подобрал гуся и направился к ближайшим кустам. Там быстро выкопал ямку, благо, кусты росли на прибрежном песке, положил добычу в неё, так же быстро закопал и встал у берега с гордым видом удачного охотника.
Светланка задрожала от смеха. Сергей тоже прыснул, но заставил себя принять строгий вид.
– Та-ак! – протянул он нарочито медленно, – Это что ещё за фокусы? Ну-ка выкапывай и неси сюда!
Алабай сделал вид, что эта команда к нему не относится. Тогда Сергей подобрал первого гуся и направил лодку к берегу.
Лодка ещё не коснулась кромки берега, как он выпрыгнул в воду и за корму вытолкнул её на прибрежный песок. Светланка вылезла на берег и с удовольствием потянулась, разминая затёкшие конечности. Алабай метался по пляжу, не приближаясь к ним.
– Ну-ка иди сюда! – выкрикнул Сергей как можно строже. Алабай завилял хвостом и подбежал, преданно глядя ему в глаза.
– Ты смотри! Сама невинность! – Сергей развёл руками, потом ухватил его за ухо. Светланка снова прыснула.
– Это что такое? – Сергей был сама строгость, – Это что за бунт? Где гусь?
Алабай попытался лизнуть ему руку и делал вид, что не понимает, о чём речь.
– Ну-ну! Не подлизывайся! Давай неси сюда! – он показал на трёх других гусей в лодке. Алабай попробовал вырваться, но уху было больно. Он снова попытался лизнуть руку. Тогда Сергей отпустил его ухо, отломил с ближнего куста хворостину, резким движением очистил её от отростков и листьев и со свистом ударил по своему сапогу.
– Я кому сказал, неси сюда!
Алабай поджал хвост и нехотя побрёл к кустам. Там он быстро откопал припрятанное, принёс и положил к ногам Сергея. Вид у него был смиренный и виноватый.
– Ну вот! Так-то лучше! – Сергей отряхнул гуся от песка, бросил к остальным и глянул на Светланку, – Ну что, поедем домой?
– Как?! И это вся охота?! – она даже растерялась.
Сергей пожал плечами: – Четыре гуся у нас есть. Тут килограмм десять. Больше просто пропадёт, не успеем съесть. Зачем же стрелять? Если бы завтра не собиралась целая ватага из города приехать, я бы на первых двух остановился.
– Из города? – она удивилась, – А ты откуда знаешь?
– Я же по вечерам сводку передаю. По радио. Меня о таких нашествиях предупреждают, – он помолчал, потом спросил, – Ну что, поехали?
– Домой? – она помолчала, чертя полукруг на песке кончиком сапога, потом решилась, – А ты мне стрельнуть дашь?
– Стре-ельнуть? – Сергей удивлённо вскинул брови, – А ты когда-нибудь стреляла?
Она покраснела: – Н-нет…
Он усмехнулся: – Куда же ты будешь стрелять?
– Ну… Не знаю… – она растерянно глянула на Сергея, – Может, выплывет кто-нибудь…
Сергей рассмеялся: – Ладно. Только минуту погоди.
Он вытащил лодку полностью на песок, убрал дичь в рюкзачок, выпрямился и сказал: – Давай сначала небольшой ликбез.
Светланка согласно кивнула. Он снял ружьё и показал: – Вот это мушка, вот это прицел. Когда целишся, надо, чтобы мушка точненько легла в прорезь прицела. И наводишь на цель. Возьми, – он подал ей ружьё.
Она приложила приклад к плечу, ни во что особенно не целясь, и нажало на собачку. Ничего не последовало. Сергей снова рассмеялся: – Тюря! А курки кто взводить будет?!
Она покраснела, попробовала взвести курок. Он был тугой, и она поставила ружьё прикладом на ногу и попыталась снова.
– Ну, подруга, так ты себе пол башки снесёшь! – Сергей отобрал ружьё, взвёл курки, – Попробуй ещё.
Она попробовала ещё. Ствол ходил ходуном, мушка никак не попадала в прорезь прицела.
– Спокойнее, – сказал Сергей, – Прижми приклад покрепче, а руки немного расслабь. Вот так.
Светланка снова приложила приклад к плечу и спустила собачку. Раздался сухой треск, выстрела не последовало. Она недоуменно посмотрела на Сергея, тот пожал плечами: – Оно не заряжено. К чему патроны переводить?
Светланка не успела обидеться, как шагах в десяти от них из кустов выскочила ондатра, быстро пересекла узкую полоску пляжа и нырнула. Сергей выхватил ружьё из Светланкиных рук, быстро зарядил его, взвёл курки и протянул ей: – Сейчас она вынырнет! Попробуй.
Через пол минуты метрах в тридцати от них из воды показалась голова зверька. Алабай тут же встал в стойку, приподняв переднюю лапу.
– Давай. А то уйдёт, – тихо сказал Сергей. Светланка прицелилась и выстрелила. Отдача была такой сильной, что она не удержалась и плюхнулась на песок.
Дробь легла вытянутым овалом метрах в десяти за целью. Ондатра тут же нырнула и скрылась. Алабай с недоумением смотрел на круги на воде, потом перевёл укоризненный взгляд на Светланку, будто хотел сказать: – Что же ты, мазила, зря патроны переводишь?
– Н-да. Ушла твоя шапка! – Сергей подобрал упавшее на песок ружьё, – Ладно. Будет время, дома поучишься. Если захочешь, конечно. Из малокалиберки. По мишеням. А сейчас поплыли. Дел полно. Завтра орду встречать надо.

Глава третья
I
          – Нет, вы только посмотрите! Люди за него исстрадались подчистую, люди за него рыдают каждый вечер с десяти до без четверти двенадцать, подарки ему выдумывают, головы ломают, самое нежное для мужика везут, а он тут, оказывается, в раю живёт! Гурии ему песни поют и пятки чешут!
За забором образовалась коренастая плотная фигура в заношенных джинсах, полосатой матроске и с огромным рюкзаком за спиной. Из-под рюкзака торчала рыжая шевелюра в синей кепочке. Глаза закрывали огромные тёмные очки. "Наверное, это и есть Константин Ильич", – подумала Светланка, вспомнив Люськино описание. Они с Верой сидели во дворе за столом и перебирали рис, Сергей колдовал над казаном. Алабай было ощетинился, подбежал к навоприбывшему и залаял, но тот пригнулся и погладил его по лохматой голове: – Алабашка, не узнал?
Вчера после завтрака Сергей попросил: – Девчонки, вы мне поможете? Я хочу к приезду гостей немного порядок навести. А то неудобно как-то. Там и сотрудницы приедут.
Вера со Светланкой переглянулись, но согласно закивали головами.
Весь день они выскребали пыль и грязь из дома. Сергей вёдрами таскал им чистую воду, выносил грязную, двигал лёгкую мебель, менял перегоревшие лампочки, и за весь день отлучился только два раза: когда надо было дойти до ближайших постов поменять ленты, и когда надо было приготовить обед – это он тоже взял на себя.
Алабай, увлечённый общим авралом, тоже выскреб свою конуру под крыльцом, разбросал обглоданные кости и остатки тёплой подстилки по всему двору и ближе к обеду завалился перед будкой на землю, добавив к уборке дома ещё и уборку двора.
Дом был основательно запущен, и к вечеру они так вымотались, что повалились спать, даже не особо поужинав.
Сейчас они готовились к торжественной встрече и званному обеду с пловом и подстреленной вчера дичью.
Увидев гостей – за первой фигурой появились ещё четыре, ещё один парень и три девушки, – Сергей оторвался от казана и, широко раскинув руки, двинулся навстречу.
– Какие люди! И без конвоя! – он обнял рыжего, похлопал по плечам, – Кот, охламон непутёвый! А нормальный путь тебе заказан!?
– Интересно! – сдавлено прохрипел Костя, – А я каким путем пришёл?! Заметь, не сверху слетел, а снизу пришёл! На своих двоих, между прочим!
– Да это, что снизу, понятно! Сверху такие не спускаются!
– Я попросил бы без намёков!
Оторвавшись, наконец, от Кости, Сергей по очереди обнял и остальных, радостно повертев каждого гостя и приговаривая: – Смотри-ка, Алёшка, возмужал как! Танюшка, а ты цветёшь, глаз не оторвать! Надя, Лена, а вы как с этим охламоном идти решились? Он же вас первому попавшемуся горцу в рабство продаст! За похмелку.
– Ладно-ладно! – весело огрызался Костя, – Сам-то бородищу опустил! Нептун, тоже мне! Тут по нему Белоснежки сохнут, а он наяд себе завёл!
– Кот, по башке получишь! – встряла одна из девушек, Таня, платиновая блондинка, невысокая, худая и поджарая, как Вера.
– Ему по башке бесполезно! Она у него чугунная! – Сергей ухватил Костину кепочку за козырёк и надвинул её ему на глаза. Тот спокойно поправил головной убор и сбросил безразмерный рюкзак посреди двора. Туда же полетели остальные четыре. Сразу стало шумно.
– Ну что? С наядами знакомить будешь? Или они у тебя неприкасаемые? – Костя, наконец, посмотрел на Веру с Ланкой.
– Это, смотря к чему ты прикасаться собираешься! – Сергей тоже посмотрел в их сторону. Они сидели и во все глаза смотрели на вновь прибывших. Глядя, как Таня смотрит на Сергея, как она осадила Костю, Светланка помрачнела и почувствовала неприятный холодок в груди.
– Да я ничего! – всё так же балагурил Костя, – Я только ручку поцеловать!
– Морду помой сначала! Да рот прополоскать не забудь! – Сергей тоже не останавливался, – С дороги-то. Небось, дня три не поласкал?
– Да вроде он умывался… – пожалела Костю Таня.
– Ага! Запозавчера, – не унимался Сергей, – Ладно уж, знакомься. Это Вера. Это Ланка. Это…
– Константин Ильич, – не стал дожидаться представления Костя, – Рад, весьма рад, – он действительно галантно поцеловал им ручки. Светланка покраснела, а Вера прыснула: – Наш дорогой Ильич?
– Во-во! – подхватил Сергей, – Собственной персоной! Вождь красноголовых!
– Красная голова лучше, чем небритая рожа! –парировал Костя.
– Не небритая, а бородатая! – Сергей пропустил бороду сквозь пальцы, – Или ты уже бороду от щетины не отличаешь? Так щетина, это у тебя. Рыжая, между прочим. Трёхдневная.
– В горах бриться противопоказано! – безапелляционно заявил Костя и важно почесал небритый подбородок.
– Так и я о том же, – Сергей погладил бороду.
Все прямо с наслаждением слушали их пикировку. А Вера со Светланкой так просто слушали с открытыми ртами.
Остальные гости тоже подошли к ним, познакомились. Представляясь Светланке, Таня немного дольше нужного задержала её ладошку в своей и посмотрела ей в глаза непонятно настороженным взглядом. У Светланки снова засосало под ложечкой.
– Слушай, Борода, – сказал Костя, когда церемония представления закончилась, – Ты нас пристроишь на ночь, или нам палатки расставлять?
– Какие вопросы? – удивился Сергей, – А почему только на ночь?
– Да ты понимаешь… – Костя почесал затылок, – Тут народ не желает сидеть на месте. Жаждет увидеть местные красоты со всех сторон.
– Мы вокруг озера хотим обойти, – пояснила Лена, – И на хребет подняться. Там трос через речку на месте?
– На месте, куда ему деться, – Сергей как-то непонятно вздохнул, то ли огорчился, то ли обрадовался, – А я думал, вы меня развлекать будете. Весь отпуск.
– А что, у тебя тут не хватает развлекающих? – ехидно сказала Таня и глянула на Светланку с Верой.
Светланка промолчала, а Вера вдруг загорелась: – Слушайте, я тоже не хочу сидеть на месте! Возьмите нас вокруг озера! Ланка, пойдём?
– Никуда я не пойду! – Светланка совсем не разделяла Вериного энтузиазма, – Ты иди. А я останусь… Серёже помогать.
Таня вскинула брови, снова длинно и как-то настороженно посмотрела на неё, и почему-то вздохнула.
– Вообще-то, – Костя снова почесал затылок, – мы не проверенных не очень охотно берём. Ходим мы быстро, отдыхаем редко…
Вера покраснела и хотела ответить, но неожиданно к разговору подключилась Надя: – Ну что ты, Кот! Пусть идёт. По ходу и проверим. Не потянет, так вернётся, всего и делов!
– Ладно, утро вечера… – Костя махнул рукой, – Борода, где ты нас расположишь?

II
         Шумный обед длился уже пятый час, и все заметно осоловели. Говорили все и никто никого не слушал. Только Сергей молчал и думал о чём-то своем, да Алабай метался от стула к стулу и ждал, когда ему перепадёт очередная сахарная косточка. Светланка в который раз пыталась рассказать сидевшей рядом Наде про охоту, про то, как Алабай прятал гуся, Надя не слушала и тоже пыталась что-то рассказать Алёше. Алабай, услышав свое имя, подбегал, лизал Светланке голые коленки и успокаивался, только получив что-нибудь со стола.
Припасённый из города коньяк кончился ещё до обеда, горящий огнём Костя никак не мог потерпеть и, вполне естественно, нашёл дружную поддержку среди прочего, в основном дамского, люда. Сейчас мужики пили крепкий, настоянный на душистых горных травах, самогон, девушки в основном вино. Вера, памятуя давешнее, старалась пить поменьше, но это плохо получалось.
Пили за встречу, пили за знакомство, пили за будущий поход, пили за дам, за всех вместе и за каждую по отдельности. Пили за горы и за озеро. Отрывались ненадолго, чтобы искупаться, и снова садились за стол. И снова пили. За самогон и за вино. За плов и за тех, кто его готовил.
"Господи, – думала Вера, – Мы же все тут уклюкаемся и завтра не сможем никуда идти!"
Когда она отказалась от очередной порции, Костя встал и чувственно вопросил: – А под дичь будешь?! – и, не дожидаясь ответа, хлопнул в ладоши, – Серёжа, дичь!
– Успокойся уже! – спокойно сказал Сергей. Один целиком запечённый на углях гусь был давно съеден, куски другого лежали по тарелкам, но это Костю нисколько не смутило.
– Позвольте! – он поднял стопку, – У меня есть тост! Давайте выпьем за этот парадиз, и за его хозяина!
Он смачно выпил очередной стаканчик и потянулся к Сергею: – Разрешите вас облобызать!
Сергей поморщился: – Да успокойся ты уже! Иди, вон, Алабая лобызай!
– Нет, позвольте! – Костю повело, – Алабай, конечно, кандидатура достойная… но, – он поднял указательный палец, – это противобожественно и противоестественно! Мы пойдём другим путём!
Он пошёл вокруг стола, попытался поцеловать Лену, но та поднесла ему под нос кулак. Шатаясь, постоял около Алёши, потом отрицательно повёл указательным пальцем у себя под носом. Таня не стала дожидаться, когда он доберётся до неё, вскочила и намеревалась пересесть на освободившееся место рядом с Сергеем, но её опередила Светланка. Таня покачала головой: – Ну-ну! – и вернулась на своё место.
– Кот, угомонись! – Надя просто оттолкнула его, – отдыхай уже!
А Вера подумала: – Пусть только сунется! – но до неё очередь не дошла. Костя как-то погрустнел, нагнулся к пробегающему мимо Алабаю, ухватил его за холку: – Пойдём, Алабаюшка! Никому мы с тобой не нужны.
Крепко покачиваясь, он двинулся к крыльцу, перед алабаевой будкой встал на четвереньки, вытащил из неё новую подстилку, которую Сергей только позавчера постелил взамен забракованной Алабаем старой, пару раз встряхнул её, расстелил рядом с будкой и улёгся на неё, подтянув колени к животу и удобно подсунув руки под голову. Алабай с интересом наблюдал за ним, виляя хвостом и норовя лизнуть его в лицо. Все остальные – тоже смотрели с интересом. Вера прыснула, а Светланка пожалела: – Надо его поднять, на кровать переложить. А то простынет ещё.
– Ничего с ним не случится, – махнул рукой Сергей, – Прочухается, сам переляжет.
Светланка, однако, не успокоилась. Она подняла Алёшу, и они вдвоём попытались вытащить Костю из-под крыльца. Тот не давался, пытался лягнуть их, не попадал и требовал, чтобы его оставили в покое.
– Я никому не нужен, – твердил он в пьяном угаре, – Я хочу и буду спать здесь, в будке с Алабаем.
Наконец Лёша вытянул его за ноги, взвалил на плечо и унёс в дом. Светланка подождала, пока всё образуется и обернулась к столу. Таня расположилась рядом с Сергеем и что-то оживлённо рассказывала ему. Он, казалось, внимательно слушал. Светланка приуныла, почему-то это больно кольнуло её. Она задумчиво подошла к столу и села на прежнее своё место.
Разговор шёл о вчерашней охоте. Таня пространно объясняла, почему она не любит охоту. Сергей долго слушал, потом вдруг сказал: – Танюш, это всё понятно. А давай спросим человека неискушённого. Вот Ланка. Она раньше на охоте никогда не бывала. Ведь не бывала7
Светланка помотала головой: – Нет!
– Вот и чудесно! Тебе понравилось? Скучно не было?
– Нет, конечно! Один Алабай соскучиться не давал!
– Ну, Алабай, Бог с ним! А то, что стрельба идёт по живым мишеням, не показалось чем-то… неправильным, что ли?
– Н-нет… – Светланка удивлённо вскинула глаза, – Нет, почему неправильным? Охота же! Что же, там по мишеням стрелять, что ли?
– Всё равно, – сказала Таня, – я по живой мишени стрелять не смогла бы!
– Смогла бы, не смогла бы!.. – подключилась Лена, – Гуся лопала? Ещё как! Ногу мне не дала! А его с охоты принесли, между прочим!
– Причём тут это, – Таня пожала плечами, – Я же не говорю про уже подбитого и запечённого гуся. Я говорю о том, что не смогла бы стрелять в этого гуся. В живого! И вообще, охота, это варварство!
– А я стреляла! – почему-то злорадно воскликнула Светланка. О том, что она не попала, она промолчала.
– Какое же это варварство, если мы потом этого гуся едим?! – Сергей поднялся и отломил от остатков тушки кусок, – Кому?
Лена подала Лёшину тарелку. Сам он ещё не появлялся.
– Варварство, это когда мужики перепьют и начинают палить во всё, что движется! – он покачал головой, – Тут в прошлом году вояки гуляли! Друг друга чуть не перестреляли. Сову пролетающую подранили, идиоты! Я её потом подобрал и почти год отхаживал. К весне только оправилась, выпустил. Вот это варварство.
– Ну, не знаю! Есть в этом что-то неправильное, – Таня поднялась. Светланка тут же пересела на освободившееся место и заговорила о первом, что пришло ей в голову: о походе, намеченном на завтра: – Как же они после такой пьянки пойдут?
– Ничего, – Сергей махнул рукой, – До обеда помаются, а потом разойдутся. А у Кота вообще башка чугунная, за ночь проспится.
Таня снова посмотрела на Светланку внимательно, хмыкнула, но ничего не сказала.
Без четверти пять Сергей поднялся из-за стола: – Вы тут гуляйте, а у меня дело.
– Ты на метеоплощадку? – Таня тоже поднялась, – Я тебе помогу!
Светланка тут же подхватилась: – Я с вами!
Таня опустила голову, а Сергей посмотрел на неё долгим, внимательным взглядом.
Уже поздним вечером, когда все, наконец, угомонились, и даже Вера, готовясь к завтрашнему походу, не стала делиться впечатлениями прошедшего дня, а отвернулась и сразу заснула, Светланка долго ещё ворочалась и не могла уснуть. Прошедший день, и, главное, собственное поведение, не очень ей нравились. Но она ничего не могла с собой поделать. Почему-то ей очень не хотелось, чтобы Сергей оставался наедине с кем-то из девушек. И особенно, с Таней.
– Ты на метеоплощадку? – Таня тоже поднялась, – Я тебе помогу!
Светланка тут же подхватилась: – Я с вами!
Таня опустила голову, а Сергей посмотрел на неё долгим, внимательным взглядом.
Уже поздним вечером, когда все, наконец, угомонились, и даже Вера, готовясь к завтрашнему походу, не стала делиться впечатлениями прошедшего дня, а отвернулась и сразу заснула, Светланка долго ещё ворочалась и не могла уснуть. Прошедший день, и, главное, собственное поведение, не очень ей нравились. Но она ничего не могла с собой поделать. Почему-то ей очень не хотелось, чтобы Сергей оставался наедине с кем-то из девушек. И особенно, с Таней.
Однако, дневная усталость и выпитое вино сделали своё дело – постепенно сон сморил и её.
Проснулась она от какого-то грохота. Вера тоже проснулась и села на кровати, натянув одеяло на грудь.
В дверном проёме, видимо, зацепившись за порог и упав, копошился невменяемый Костя. С минуту он поднимался на четвереньки, ещё пару минут пытался встать. Ничего у него не получилось. Девушки испуганно смотрели на него. Светланка тоже села на кровати и прикрылась одеялом.
Поднявшись, наконец, на колени, Костя помахал вытянутым пальцем у себя под носом и пробурчал: – Я, это… Я ничего… Я вот тут у вас… в уголочке…
Он снова опустился на четвереньки, так прошлёпал до трюмо и улёгся перед ним, положив руки под голову и подтянув колени к животу: – Я вот тут у вас…
В дверях появились испуганные лица остальных девушек и Алёши. Грохот от падения разбудил всех.
Их решительно отодвинул Сергей. Он вошёл в комнату, взял Костю за шиворот и одним рывком поднял его на ноги: – Ты уже успокоишься?
Костя помотал головой, выдавил: – Положи, где взял. Я… Мне тут… Тут моё место…
– В вытрезвителе твоё место! Будешь выкобениваться, в пещере запру!
Костя затих. А Сергей вывел его из комнаты, в дверях обернулся: – Девочки, вы его простите! Утром он вам пятки лизать будет, прощения вымаливать, а сейчас, сами видите.
– Придурок, – сказала Вера с чувством, – теперь не заснёшь!
Из костиной комнаты ещё долго слышалось его невнятное пьяное бормотание и тихий, спокойный голос Сергея.

III
         Вера поднялась рано, Светланка ещё спала. Одевшись сразу по-походному, она спустилась вниз. Дверь в комнату Сергея была прикрыта. Она вышла на крыльцо и сладко потянулась
С озера дул лёгкий ветерок, обычного утреннего тумана не было. Было по-утреннему свежо.
Вчерашний хмель за ночь основательно выветрился, и чувствовала себя она неплохо, хотя ей и казалось, что её ещё немного покачивает.
Она думала, что поднялась первой, но у очага уже возился Костя. Вид у него был довольно диковатый, рыжая шевелюра кудрявыми клочьями торчала во все стороны, джинсы сидели мешком. Несмотря на утреннюю прохладу, был он в одной гавайке, даже майку не надел, из-под полурасстёгнутых пол торчала волосатая грудь. А из лёгких сандалий выглядывали голые пальцы. Вспомнив вчерашнее, Вера тихо засмеялась в кулачок, не хотела, чтобы он услышал. Но он услышал и поднял голову.
– А, Верунчик! – он распрямился и выплеснул в пустой казан пол ведра воды, – Проснулась? Привет! Не раздумала с нами идти?
Она буркнула что-то нечленораздельное и спустилась вниз.
– Поня-атненько, – протянул Костя, – Ты это… Я тут вчера почудил немного… Ты не бери в голову, лады?
– Хорошенькое немного, – усмехнулась Вера, – Что же тогда много, интересно?
– Если бы много было, тут от дома мало что осталось бы! – Костя запустил руку в шевелюру, – Ладно. Прости, если достал!
– Не успел! – Вера снова рассмеялась, – Сергею спасибо скажи!
– Скажу, скажу! А ты, это… Ты пойми, из болота городского на кислород вырвался, и отравился напрочь! Волю себе дал!
– И часто у тебя… такие отравления? – Вера присела на стульчик рядом с казаном, – Что ты тут делать собрался? Мы когда выйдем?
– А поднимутся все, позавтракаем, как следует, и пойдём. А тут… Надо же порядок навести. Вчера, как сидели, так всё и оставили. Питекантропы!
– Девчонки поднимутся, наведут. А у тебя голова совсем не болит? Я думала, ты вообще не поднимешься!
– Конечно, наведут! Как же, разбежались! От вас дождёшься! А голова… Что ей болеть, тут же кость!
Вера прыснула, он тоже рассмеялся: – Ничего! У меня организм железный! Мы свою меру знаем!
– Ага! – Вера снова рассмеялась, – Знаем! Да кто же столько выпьет?!
Костя пальцем попробовал воду, сказал: – Ты, вот что. Ты помоги немного, посуду сюда со стола давай, вода нагрелась!
Вера нехотя поднялась, подошла к столу: – Кошмар! – возиться сутра с грязной посудой ей не очень хотелось, – Вот свинарник развели!
– Не оскорбляй бедных животных!
– А это всё куда? – она показала на объедки.
– Ты что, посуду никогда не мыла? Вон, алабаеву миску возьми, да туда все сгреби! Тоже мне, проблему нашла!
– Слушай, я сюда отдыхать приехала, а не посудомойкой работать!
– Фу ты, ну ты! Цаца какая! Тоже мне, работа, десяток тарелок помыть! Да и то, принести только! Перемою я сам!
Пока они препирались, на крыльцо вышел Сергей. Оценил ситуацию и напустился на Костю: – Кот, ты что с утра раннего раскомандовался?! Оставь девочку в покое, пусть отдыхает! Ей ещё трудиться, за тобой переть!
– Трудотерапия по утрам ещё никогда никому не помешала!
– Да ей-то трудотерапия зачем? Это тебя в порядок приводить надо! Трудом лечить!
– Утренний труд способствует физическому и умственному развитию. Облагораживает сосуды головного мозга, развивает творческие способности!
– Во, во! И я о том же. Тебе бы сосуды облагородить не мешало! Хотя, у тебя башка чугунная, у тебя там и сосудов-то никаких нет, наверное!
– Это вопрос спорный!
– Да что там, спорный?! Ты на томографе проверялся?
– От моих гениальных мозгов томографы ломаются!
– От чего, от чего?!
– Слушай, ты что привязался?! Может, я хочу проверить, какая из девочки в походе помощница будет?!
– Ложку твою мыть, что ли? Какая тебе ещё помощница нужна? Ходит она хорошо, спит тоже. А ногами за тебя двигать никто не будет!
Услышав Костины слова о помощнице, Вера моментально собрала грязные тарелки, принесла к мангалу и встала рядом. Костя усмехнулся, глянул на неё, как будто хотел что-то сказать, но промолчал. Она отобрала у него тряпку: – Ты столик сюда подвинь, а то посуду складывать некуда.
Костя глянул на столик, потом на Сергея: – Слушай, Борода! Ты бы не стоял, как столб. Вот столик подвинуть надо!
– Трудотерапия – это занятие для вчерашних безобразников! – величественно произнёс Сергей и скрылся в доме.
– Эксплуататор! – с чувством произнёс Костя и пошёл переносить столик.
– Трудись, трудись! – отозвался Сергей из окна своей комнаты, – Развивай извилины!
Через полчаса, когда посуда была перемыта, а в казане разогрелись остатки вчерашнего пиршества, Костя взял оцинкованное ведро и забарабанил в него черпаком: – Подъём!
– Ну что ты расшумелся?! – снова вышел на крыльцо Сергей, – Рано ещё, пусть поспят!
– Нечего! – Костя навалил себе полную тарелку кавардака, чуть поменьше положил Вере и капитально устроился за столом, – Они что, дрыхнуть приехали? Вера, давай к столу!
– Мог бы и за хозяином поухаживать! – сказал, подходя к столу, Сергей.
– Ничего! Сам положишь, руки не отвалятся! И вообще… – Костя на минуту перестал жевать, – Не гостеприимный ты, Борода!
– Ага, спать не даю, где хочется! – Сергей усмехнулся.
На крыльцо вышли девушки и Алёша. Все, кроме Тани, оделись к походу. На ней же был лёгкий цветастый халатик и домашние тапки вместо походной обувки. Костя глянул на неё удивлённо: – А ты что сразу не оделась? На дачу, что ли, приехала?
– А я с вами идти раздумала! – Таня сладко потянулась, – Мне и тут отдыхать неплохо!
– С чего это вдруг?
–Да так, расхотелось. Агрессоры тут появились. Захватчики.
Как раз в это время на крыльцо вышла Светланка. Услышав Танины слова, она вспыхнула, но ничего не сказала.
Девушки спустились к водопроводу, умываться. Костя скомандовал: – Так, народ! Пять минут на умывание, десять на завтрак, пятнадцать на сборы, через полчаса выходим!
Сразу стало шумно. Всё пришло в движение, каждый был чем-то занят. Уходящие проверяли рюкзаки. Остающиеся Светланка и Таня порывались им помочь, но только больше мешали. Отвыкший от таких колготни и шума Алабай метался между всеми, совал морду в рюкзаки, и тоже мешал несказанно. Девушки пытались его отогнать, но это плохо получалось. Алёша искал и никак не мог найти, куда положили пакеты с крупой, Лена по третьему разу перебирала содержимое своего рюкзака – не могла найти, куда она задевала запасные носки. Надя пыталась в одиночку запихать в рюкзак толстый пуховый спальник, который зачем-то вытащила вчера. Вера побежала было наверх за своей палаткой, но её остановил Костя – зачем, две палатки есть, места на всех хватит! А лишний груз тащить ни к чему. И только Сергей стоял, опершись на перила крыльца. и со спокойствием олимпийского бога взирал на весь этот бедлам.
Через полчаса, конечно, не вышли. Не вышли и через час, всё утряслось только часа через полтора. Наконец, тронулись, да и то, Алёша тут же вернулся, вспомнил, что зачем-то вчера выгрузил пакеты с крупой в столовский сервант.
Сергей и Алабай сопровождали группу до мостика через Кумушсай, там и распрощались.

IV
         Все ушли, даже Алабай, Таня и Светланка остались вдвоём. Светланка постояла, насупившись, больно уж она рассчитывала, что останется с Сергеем наедине. Зачем? Этого она не представляла. И что из этого могло получиться, тоже. Но уж очень ей хотелось этого.
Помахав на прощание убегающему Алёше, Таня обернулась, глянула на Светланку исподлобья, ничего не сказала, и принялась за мытьё посуды. Светланка молча засучила рукава, подошла и взялась помогать. За этим и застал их вернувшийся Сергей.
Сегодня он никуда не торопился, поменять ленты самописцев на дальних постах взялся Костя, всё равно они проходили мимо. А когда эти ленты попадут к Сергею, большого значения не имело, до ежемесячного отчета оставалось достаточно времени.
Сидеть без дела или валяться, грея пузо, Сергей не мог органически. Он тут же направился на метеоплощадку и принялся ремонтировать вышедший недавно из строя дождемер. Естественно, и Светланка, и Таня направились за ним. Разговор втроём не очень клеился, Таня пыталась заговорить о чём-то своём, Светланка тут же вклинивалась и перебивала.
Весь день они ходили за ним хвостом, не оставляя его наедине с соперницей. А то, что они соперницы, ни Таня, ни Светланка уже не сомневались.
Наконец, ближе к вечеру это ему надоело. Он заперся в лаборатории, перед этим мягко, но настойчиво выгнав их обеих.
Они постояли в коридоре, глядя друг на друга исподлобья, и разошлись по своим комнатам, так и не сказав друг дружке ни слова.
Светланка повздыхала немного, стоя у окна с видом на ущелье Кумушсая и красивый водопад, и переваривая такое нежелательное появление соперницы, потом прилегла и достала из-под матраса Люськин дневник.
"Сегодня Сергей собрал нас в лаборатории и объяснял основы гидрологии. Гораздо проще и понятнее, чем это описано в учебнике, – писала Люська, – Оказывается, вся гидрология и гидравлика основывается на нескольких формула и числе Рейнольдса."
Светланка пропустила несколько страниц сплошных графиков и формул. Наверняка, всё это было в учебнике и других конспектах, но Люська старательно законспектировала и всё, что объяснял Сергей.
"После завтрака Сергей собрал нас в лаборатории и немного погонял по материалу. Я отвечала лучше всех, он даже похвалил. И даже погладил по голове! Наверное, это не просто так. Может быть, я ему нравлюсь?
А потом мы ходили за завал, поменяли ленты на дальних самописцах. И искупались в речке, здесь есть хорошая заводь, мы там бесились. А он сидел на куске скалы у берега, курил свою трубку и смотрел, как мы бесимся."
Светланка улыбнулась. На этом самом камне Сергей сидел и тогда, когда она так неосторожно выставилась перед ним голая в первый день знакомства. Интересно, что он тогда подумал?
"Ничего не было. Я ничего не видел, вам нечего стесняться. Договорились?" – так он потом сказал. Но ведь было же! Она снова усмехнулась, на этот раз своим мыслям, и стала читать дальше.
"С нами он купаться не стал. Но и нас не торопил, набесились вволю. А вечером он снова пел под гитару. Так красиво! Галка говорит, ничего особенного! А мне нравится. Много она понимает! Эти песни и не поёт давно никто. А онвсе их знает, все помнит!"
Светланка прикрыла глаза, вспомнила, как Сергей пел в первый вечер, как пел вчера после ужина. Ей тоже очень понравилось. Плохо только, Костя всё портил, подпевая своим козлиным голосом.
"Какой он, все-таки душка! Наташка опять запорола все графики. Проболталась весь вечер и всю ночь с Лёнькой, чем только занимались!? А днём была сонная, как осенняя муха, вот и напорола! Так он не стал ругаться, просто сел рядом и стал терпеливо объяснять всё по новой. А Наташка – такая дура! Как можно не понимать, когда так толково объясняют?! А он такой терпеливый. Даже Галка не выдержала, тупой её обозвала и ушла из лаборатории. А ОН – ничего, просто объяснил всё ещё раз, потом сунул ей учебник под нос и тоже ушёл.
А сегодня мы ходили на дальний пост на истоке. На другой конец озера. Вдвоём ходили! Это очень далеко, километров десять. Только туда два с половиной часа шли. А на обратном пути я споткнулась и подвернула ногу. Упала даже! ОН не ругался совсем, ногу мне сразу вправил, потом посадил на плечи и нёс всю дорогу домой, дома только сказал, что хорошо, что ОН меня взял с собой, а не Наташку – я лёгенькая!"
Светланка снова улыбнулась. Так вот почему "он" стал "ОН". Конечно, три километра сидеть на шее у своего кумира, и не у такой малявки крыша поедет!
Начало смеркаться, в комнате стало темно. Светланка нехотя поднялась, зажгла свет.
"Надо попросить Сергея ночник над кроватью сделать, – подумала она, – Как у него!"
Она снова легла. Читать не хотелось. Спать пока тоже. Она уставилась в потолок и задумалась. Таня приехала сюда явно неспроста. Интересно, что у них с Сергеем было? Ведь не просто же так она целый день ходила за ним! Правда, вроде бы сам Сергей не очень ею интересуется. "А мной? Мной он интересуется, или тоже так? Подумаешь! Крутится тут гостья под ногами, работать мешает!" – Светланка вздохнула. Кто она была для Сергея? С какой стати он должен был ею заинтересоваться?! Да и зачем ей это было нужно?! Может, у них с Таней всё давно слажено, а она тут мешается?! Хотя, не похоже это! Не больно сам Сергей рвался остаться с Таней наедине!
В дверь постучали, Светланка быстро спрятала тетрадь под матрас: – Не заперто!
Вошла Таня: – Ты не спишь? Можно?
– Конечно можно! Заходи.
– Я у тебя спросить хочу. Только не удивляйся и не обижайся. И честно, ладно?
Светланка посмотрела удивлённо.
– Он тебе кто? – Таня присела на её кровать, поправила не нуждающееся в поправке одеяло. Она не пояснила, кто это – он, но Светланка поняла сразу.
– Сергей? Он мне никто. Пока.
– Пока? Значит, надеешься…
Светланка молчала, ждала продолжения.
– Ты его давно знаешь? – Таня вздохнула.
– Пятый день, – Светланка удивилась сама себе – и всего-то пятый день! А кажется, она знает Сергея целую вечность.
– Пятый день… – повторила Таня задумчиво и снова вздохнула, – Да… В него можно влюбиться моментально. И навсегда…
– Почему влюбиться? Ты думаешь, я в него влюбилась?
– Ланка, солнышко! Это же невооружённым глазом видно! Только увидеть, как ты при нём смущаешься, как мне не давала рядом с ним побыть…
Она замолчала. Светланка тоже молчала.
– Я его почти четыре года знаю, – сказала, наконец, Таня, отрешённо глядя в окно, – Сколько на работе рядом. Сколько гулянок вместе. Всегда до дому провожал. Здесь, когда ещё домика не было, целый месяц на точке торчали. В одной палатке жили. Вдвоём, – её голос задрожал, – И ничего… Чурбан он бесчувственный! – у неё на реснице заблестела слезинка.
– Он не чурбан! – воскликнула Светланка неожиданно горячо и села, – Он не чурбан! Просто не хочет никого обнадёживать! И обижать! – у неё тоже засвербело в горле.
– Я знаю, – Таня всхлипнула.
Через полминуты они сидели, обнявшись, и рыдали в голос. А под окном на дворе вдруг тоскливо и безнадёжно, подняв голову к круглой, как блин, луне, завыл Алабай.

V
Светланка проснулась поздно. Вставать не хотелось, всё ещё давало себя знать позавчерашнее возлияние. Однако со двора в открытое окно слышался негромкий полубас Сергея. Она села на кровати и прислушалась. Слов было не разобрать, но судя по всему, Сергей за что-то отчитывал Алабая. Светланка встала на кровати на корточки и выглянула в окно. Сергей стоял посреди двора и распекал Алабая за вчерашний вой. Тот сидел перед ним, склонив лохматую голову набок, смотрел преданными глазами и делал вид, что не понимает, в чём дело.
Было свежее позднее утро. Солнце ещё не вышло из-за горы. Но туман над озером уже рассвеялся, и день обещал быть замечательным.
В коридоре послышался тихий скрип открываемой двери, и через полминуты во дворе появилась Таня. Основательно умывшись и приведя себя в порядок, она села за стол. Сергей оставил Алабая в покое, тоже сел рядом и спросил: – Как спалось?
Таня пожала плечами: – Нормально. А что?
– Да мне показалось… – Сергей почесал подбородок, – Слушай, а что это за концерт был вчера вечером?
Таня смутилась. Светланка как-то сжалась, ей захотелось спрятаться. Таня пробормотала, опустив голову:
– Да так, это бабское, не обращай внимания.
Потом подняла голову, глянула на светланкино окно, увидела её и усмехнулась. Немного помолчала и неожиданно спросила:
– Слушай, а Ланка… Она тебе нравится?
Сергей задумался. Он сидел к светланкиному окну спиной и её не видел. Светланка вспыхнула и, казалось, перестала дышать.
"Что это она? – подумалось ей, – Зачем это?"
Сергей долго сидел молча, потом усмехнулся:
– Девчонка она ещё. Хорошая девчонка, настырная, но девчонка. Сегодня я ей нравлюсь, через месяц уедет и забудет, кто я есть и что я есть. Несерьёзно всё это.
– Ну, не такая уж она и девчонка, – Таня покачала головой, – На каком она курсе? На пятом? Значит, ей двадцать один – двадцать два… Невеста.
Сергей снова долго молчал. Светланка стояла на коленках на своей кровати, ни жива, ни мертва. Сердце ухнуло в какую-то пропасть, руки дрожали, всё тело покрылось потом.
Сергей, наконец, вздохнул и повторил: – Несерьёзно всё это.
– А у меня серьёзно! – совсем тихо сказала Таня, но Светланка её услышала.
"Это она специально, – Светланка снова вспыхнула, – Чтобы я слышала! Всё слышала и все знала!"
Сергей долго смотрел Тане в глаза, потом взял её за руку, положил в свои ладони: – Не надо, Танюша.
– Почему? – голос у неё задрожал, – Ну почему?
– Мы же с тобой друзья, – он улыбнулся, – Хорошие друзья. Просто хорошие друзья. И не надо… ближе.
– Но почему?! – на то, что её слышат, Таня уже не обращала внимания, – Зачем ты меня мучаешь?
– Не надо, – Сергей снова посмотрел ей в глаза, помолчал, отпустил её руку, – Не мучайся. У нас ничего не получится!
– Откуда ты знаешь? Ты же совсем не знаешь, какая я!
– Я себя знаю! И не хочу испортить тебе жизнь. Никому не хочу.
"Господи, – подумала Светланка, – Он ведь и мне точно так же ответит, случись такой разговор!"
Таня сидела, безвольно опустив руки, плечи её вздрагивали.
– Не надо, девочка моя, – Сергей встал, – Я всё понимаю. И… И ничего не могу сделать. А обманывать тебя… и себя я не хочу.
Таня вскочила и убежала в дом. Сергей тоже встал, поднял голову и увидел Светланку. Постоял немного, потом развёл руками, сокрушённо покивал головой и тоже ушёл в дом.
Завтрак проходил в угрюмом молчании. Таня, получившая такой отворот, разговаривать не хотела и вообще еле сдерживалась, чтобы не расплакаться и не убежать снова. Светланка, слышавшая весь их разговор, чувствовала себя очень неуютно. Ей хотелось, чтобы всё это скорее кончилось. Сергей, понимая ситуацию, тоже молчал, ограничиваясь короткими репликами. Разрядить обстановку он не умел, да, видимо, и не очень хотел.
После завтрака Сергей ушёл менять ленты на самописцах, Светланка и Таня остались вдвоём. Молча помыли посуду. Потом Таня присела около стола, и тихо сказала, глядя в землю: – Я думала, мы с Сергеем вдвоём будем… И у нас что-нибудь получится… И откуда только ты взялась?
Светланка промолчала, ждала продолжения.
– Думаешь, у тебя с ним получится? – Таня подняла глаза, скользнула взглядом по напряжённо замершей сопернице, – И не надейся!
Светланка пожала плечами и пробурчала, глядя в землю: – Он же сказал. Несерьёзно это всё. На что же мне надеяться?!
Они снова долго молчали, потом Таня встала: – Я не хочу здесь оставаться. Я… мне не хочется быть… рядом. С ним. И с тобой. Ты ведь уехать не собираешься?
– У меня ещё больше месяца каникул, – Светланка, подняла голову и посмотрела Тане в глаза. Взгляд у неё был твёрдый, – Никуда я пока не собираюсь. Да и Верка никуда не собирается! Вместе приехали, вместе и уедем!
– А я уеду, – сказала Таня, не поднимая головы, – Сегодня же соберусь и уеду. Никого ждать не буду.
– Как же ты уедешь? – Светланке стало жаль её, –До автобуса четыре дня идти!
– У пасечников в посёлке машина есть. Договорюсь! – Таня развернулась и ушла в дом.
Сергей вернулся ближе к обеду. Таня к тому времени собралась и ушла. Светланка отговаривала её, но та была, как заговоренная и ничего не хотела слушать. Когда Светланка рассказала Сергею о случившемся, он крякнул с досады, тихо выругался, и не говоря больше ни слова, широким шагом ушёл вслед.
Вернулся он, когда уже начинало темнеть. Вернулся один.
– Уехала она, – буркнул он на немой светланкин вопрос, – На пасеке договорились, повёз её пасечник до автобуса.
Светланка молча покивала, а Сергей неожиданно взорвался: – Сумасшедшая! Навоображала себе, Бог знает, чего!
Светланка вздохнула. Она ведь тоже навоображала себе Бог знает, чего! Ещё и на неё напустится!
Но Сергей так же быстро успокоился, спросил: – Ты обедала? Давай-ка ужинать.
Ужинали молча. Сергей разговаривать был не настроен, а Светланка боялась сказать что-нибудь не так.
В конце ужина во дворе появился неизвестно куда пропадавший до этого Алабай. В пасти его что-то темнело. Он пробежался легкой рысцой по двору, подбежал к Светланке и положил к её ногам здоровенную водяную крысу – нутрию. Сергей посмотрел на него долгим удивлённо-заинтересованным взглядом.

Глава четвёртая
I
         В первый день, особенно до обеда, шлось плохо. Не радовали ни окружающие красоты, ни янтарно-солнечный день, ни нарочисто-бодрые Костины подначки. И только он один, несмотря на вчерашний перебор, казался совсем не уставшим.
Шли не особо быстро. Костя, шедший впереди, понимая состояние попутчиков, не гнал и устраивал небольшие привалы каждые полчаса. Но всё равно ближе к обеду все выдохлись совершенно. Даже Вера, туристка бывалая, ждала отдыха, как манны небесной, и когда, наконец, Костя воткнул в землю палку, заменявшую ему посох, и остановился, объявив обеденный привал, она сбросила рюкзак и в изнеможении повалилась на траву.
– Устала, красавица?! – Костя тоже скинул рюкзак и встал над ней.
– Ничего, разойдёмся! – Вера развернулась на спину и уставилась в небо.
Остальные, впрочем, тоже поскидывали рюкзаки и повалились, где остановились.
Пообедали насухую, довольно свежим ещё хлебом и консервированной тушёнкой, слегка подогретой на костре. После обеда купались и довольно долго отдыхали. Часа в три Костя поднял команду и пошли дальше. После обеда и купания идти стало легче. Часа через два дошли до устья реки, образовавшей озеро. Ещё минут через пятнадцать шли до канатной переправы. Здесь Костя предложил с переправой подождать до утра. Переправляться сходу не стоило – все слишком устали за день.
Костя с Лёшей быстро натаскали хворосту, и девушки занялись ужином. После такого похода и дневной сухомятки нормально поесть не мешало. Пока готовилась каша, поставили палатки. Кому где спать распределили просто – Лена с Лешей сами хотели ночевать в одной палатке. Кому ночевать с ними, а кому с Костей тоже решилось просто. Так как ни Надя, ни Вера особо не рвались к Косте, он просто вынул две спички и у одной обломил головку – кому из них достанется обломанная, та и ночует в его палатке. Со смешочками потянули жребий, и короткая спичка досталась Вере. И ей показалось, что Надя облегчённо вздохнула.
Весь вечер, пока ужинали, пока сидели у догорающего костра, болтая ни о чём, этот Надин вздох не выходил у Веры из головы. И она готовилась дать Косте надлежащий отпор, начни он ночью подкатывать с не совсем скромными предложениями. И накрутила себя довольно основательно.
Однако, когда они укладывались, Костя забрался в спальник, повернулся на бок и тут же уснул. И весь её запал, весь настрой пропал зря. Впрочем, накопившаяся за день усталость не дала ей особо раздумывать над этим, заснула она тоже быстро.
Проснулась Вера поздно, но, выглянув из палатки, увидела, что поднялись только Костя и Алёша. Девушки ещё отдыхали. Костя возился у костра, а Алёша осматривал переправу.
Позавтракали остатками вчерашней каши.
Переправились довольно просто. Сначала Алёша, цепляясь за трос руками и ногами как обезьянка, перебрался на другую сторону, прихватив с собой конец длинной верёвки, потом за эту верёвку подтянул рюкзака и девушек. Костя страховал переправу и переправился последним. Отдохнувший за ночь, он чувствовал себя очень уверенно и, переправившись, сразу же скомандовал идти дальше.
Противоположенный от базы берег, левый по течению реки, был более извилистым, чем относительно ровный правый. И саёв здесь впадало больше. Поэтому и идти было труднее. К обеду вышли к довольно большой речке, переправившись по пути через три относительно небольших сая, и остановились на большой привал. Не торопясь пообедали и основательно отдохнули, после обеда предстоял подъём на хребет.
Вера с интересом приглядывалась к Косте. Поначалу он казался ей просто беспутным шалопутом. Этаким безвредным весельчаком без царя в голове. Но то, как он командовал их небольшим отрядом, как сослуживцы безоговорочно подчинялись ему, как расчётливо он провёл первые часы похода, не перенапрягая попутчиков, не отошедших ещё от вечернего возлияния, говорило о том, что он не так прост. И это ей в нём всё больше нравилось. И то, что и – главное! – как он во время их отдыха поинтересовался, как она себя чувствует, готова ли она идти наверх, ей тоже очень понравилось. После своего короткого, нелепого и такого болезненного замужества она накрепко закрыла входы в своё сердце особям противоположенного пола, не позволяла себе поддаться нежным чувствам, напрочь отвергала любые ухаживания. Но тут впервые после истории с несостоявшимся мужем дрогнула. Тем более, что Костя уделял ей внимания не больше, чем каждой их остальных девиц, тут присутствующих.
Часа через полтора Костя скомандовал подъём, и они направились вверх по речке. Тропа здесь была еле видна, чувствовалось, что ходили по ней очень редко. Но через пару километров от устья в довольно узком месте через речку был перекинут подвесной мостик. Года два назад Сергей с Костей и местным егерем Джурой сами устроили его.
Здесь Костя скинул рюкзак и сказал: – Шмотки тут оставим. Наверху они нам ни к чему.
Остальные последовали его примеру.
За мостиком тропа раздвоилась, одна шла вдоль речки, другая, почти невидимая, уходила круто вверх. По этой тропе они и пошли.
День был великолепный, ясный и по-летнему тёплый. Легкий ветерок гнал куда-то в сторону равнины редкие кудрявые облака. Постепенно из-за ближних склонов появилось озеро. Оно вытянулось между хребтов широкой сапфирной лентой, разбросав далеко по сторонам щупальца на местах впадения в него речек и саёв. Вера не переставала восхищаться открывающейся красотой, часто задерживалась и с самозабвением снимала на портативную камеру и восходителей, и просто природу.
Высокая трава совсем закрыла и так еле различимую тропу, Костя повернул и повёл группу прямо в лоб и через полчаса они были на хребте.
Вид отсюда открывался ещё более великолепный. Над лазурно-синей гладью сказочным великаном навис массив противоположного хребта, воздух был так чист, что ясно вырисовывалась каждая его складочка, каждая ложбинка. Над самим хребтом, немного в глубине, в шапке облаков высилась остроконечная заснеженная вершина. И ещё десяток самых разных вершин виделся в отдалении.
Вера замерла в восхищении.
– Красотища какая! – тоже восхитился подошедший Алёша.
– Здорово! – Костя тоже наслаждался, – А представляешь, какой вид оттуда? – он показал на вершину.
– А ты там бывал? – спросила Вера.
– Бывал, бывал! Где я только не бывал! – немного красуясь, усмехнулся Костя.
– Они с Сергеем в позапрошлом году оттуда на парапланах спустились! – с гордостью за друзей пояснила Лена, – Почти с самого верха!
Вера посмотрела на Костю с уважением.
Когда они спустились к рюкзакам, день близился к вечеру. Все уже достаточно устали за день, поэтому далеко идти не стали, переправились по мостику и расположились на первой же более-менее просторной лужайке на берегу.
И снова Вера весь вечер настраивала себя дать Косте отпор, но когда он, так же, как вчера, лёг, повернулся на бок и тут же заснул, даже почувствовала некоторое разочарование.

II
         Вера проснулась ни свет, ни заря, но Кости рядом уже не было. Она выглянула из палатки и увидела его рыжую шевелюру за крупными валунами на берегу речки. Делал он что-то непонятное. Периодически шевелюра исчезала и появлялась снова минуты через две-три.
Заинтригованная, она быстро переоделась в дневное, выкарабкалась из палатки и направилась к берегу. Несмотря на утреннюю прохладу, Костя был в одних плавках, только полотенце на плечи накинул, и что-то высматривал в воде.
Речка была небольшая, но именно здесь она пробивалась между двумя огромными валунами, образовав сразу за ними небольшую заводь. Костя сидел на плоском камне на берегу этой заводи и внимательно следил за водой.
Вера совсем уже собралась окликнуть его, но неожиданно он отбросил полотенце и, почти не приподнимаясь, плюхнулся в воду прямо под эти валуны. Какое-то время над водой торчали только его ноги. Что он там делает, было совсем непонятно. Заинтригованная окончательно, Вера присела на тот же камень. Минуты через полторы Костя вынырнул из-под валунов и вылез на берег. В руках у него была довольно крупная маринка. Встряхнувшись и рассыпав по камням целый каскад брызг, он небрежно бросил рыбу в ведро, где уже плавали штук пять таких же, вскинул глаза на Веру и улыбнулся: – Поднялась, красавица?! Как спалось?
– Твоими молитвами! – Вера заглянула в ведро, – Как ты их ловишь, они же скользкие?!
– Когтями, – Костя скрючил пальцы, – Я и не такое поймать могу!
– Хвастун! – Вера рассмеялась, – Во всём хвастун! Тут бабы все уши прожужжали – дон Жуан, Казанова! А я, что-то не заметила!
– Да-а? – Костя вскинул на неё глаза и сказал почти серьёзно, – Ну, это недолго исправить. По желанию трудящихся.
Она слегка порозовела и быстро переменила тему: – А что с этим добром теперь делать? – и показала на ведро.
Костя удивлённо вскинул брови: – А что с пойманной рыбой сделать можно?!
– Ну, – Вера почувствовала, что сказала глупость, но продолжила, – Вот немцы, скажем, её обратно отпускают!
– Ага! Для этого я в такую рань в холодную воду лез! – Костя рассмеялся, – Сожрём на обед! Не на одних же концентратах и тушёнке нам сидеть! Помоги лучше! Там в палатке у входа мой ножичек висит, принеси, это добро почистить надо. А то протухнет до обеда!
– А ты хозяйственный мужик, оказывается! Все вон дрыхнут ещё!
– Надо же кому-то и о желудках думать!
Вера поднялась и пошла в палатку. Ножичек оказался настоящим кинжалом в ножнах. Висел он на самом входе в палатку, Вера даже удивилась, что раньше не обратила на него внимания. Она вытащила кинжал из ножен. Клинок был из вороненой стали, в ручку, как в оправу был вставлен зеленоватый полупрозрачный камень. На клинке у самой ручки красовалась какая-то надпись на непонятном языке. Ножны тоже были инкрустированы яркими цветными каменьями. Она покачала головой – такую красоту и вот так запросто вешать в палатке!
Пока она ходила, Костя нырнул ещё пару раз, и снова успешно.
– Здорово у тебя получается! – Вера снова присела на камень.
Костя только хмыкнул: – Ничего особенного. Тут под камнями вся рыба крутится! Сверху всякая съедобная дрянь падает, а тут заводь, вода спокойная, немного сноровки и всё. Медведи, и те справляются!
Вера рассматривала кинжал: – А ножик у тебя от медведей защищаться? Откуда такое чудо?
Костя улыбнулся: – Брат на Кавказе купил! Мне в подарок. От медведей он вряд ли поможет, а картошку почистить – как раз!
– Фи! Такая прелесть, и картошку! Камни какие! Драгоценность прямо!
– Ну уж, и драгоценность! Обычный нефрит это. Дай-ка сюда! Или ты сама рыбу почистишь?
Вера поспешно подала ему нож. Он снова засмеялся: – Хозяйка, как я посмотрю, из тебя некудышняя!
Она замялась, он смотрел иронично: – Ладно уж! Давай я сам! Иди пока палатку убери. Да остальных поднимай, завтракать будем.
Пока заспанные туристы выползали из палаток, умывались и приводили себя в порядок, он почистил улов и сложил в целлофановый пакет.
После плотного завтрака пошли дальше и уже через четверть часа вышли на берег озера. Тропа здесь была относительно ровная и только в том месте, где Светланка пробовала стрелять, круто поднималась наверх, огибая скалу, почти отвесно ныряющую в озеро.
Вера, шедшая прямо за Костей, с интересом присматривалась к нему. Шёл он широко и свободно, чётко и размеренно переступая ногами, что–то напевая пол нос, и, видимо, совершенно не уставал. И это ей очень нравилось, идти за ним было тоже легко и просто.
Ближе к обеду вышли к небольшому саю, впадающему в озеро прямо напротив базы, где оставались Светланка с Сергеем. Костя объявил привал до следующего утра – за следующий день, не особо перетруждаясь, можно было дойти до базы. Гнать не имело смысла. Напрямую через озеро до дома было метров триста, они видели и Светланку на противоположенном берегу, и мечущегося по берегу Алабая, и изредка появлявшегося Сергея. Вокруг до переправы, где река вытекала из озера, по берегу было километра четыре, да ещё километра три до базы, идти оставалось часа два с половиной, но решили остановиться здесь. Место было красивое, на берегу сая притулилась небольшая рощица с зелёной лужайкой, пляж был неширокий, но пологий и песчаный, лучшего места для отдыха и найти нельзя было.
Готовить уху на обед Костя никому не доверил, всё делал сам. Только плавник для очага позволил собрать другим. И пока остальные ставили палатки, купались и отдыхали, колдовал у очага.
Перед самым обедом на базовом берегу появился Сергей, вынес резиновую лодку, и пока неспешно накачивал её, от дома к берегу металась Светланка, под ногами у неё крутился Алабай. Через несколько минут они отчалили. Сергей сидел на вёслах, Светланка расположилась на корме, Алабай – вперёдсмотрящим на носу. Переправа заняла минут пятнадцать. Когда до берега оставалось совсем немного, Алабай соскочил в воду и, поднимая фонтаны брызг, прыжками проделал оставшийся путь и заметался по берегу, радостно кидаясь на всех и норовя лизнуть в лица. К Косте, впрочем, он относился настороженно, видно, не забыл, что тот чуть не отобрал у него конуру.
Встречали прибывших, как космонавтов на МКС, как будто расстались не позавчера, а Бог знает, когда. Девушки тут же полезли целоваться с Сергеем, А Костя приобнял Светланку и тоже смачно расцеловал.
Уха пошла на ура, и разделались с ней в считанные минуты. Костя даже возмутился: – Что за дела?! Тут готовишь, стараешься, а они в пару минут всё смолотили! Наверное, и вкуса не почувствовали!
– Ладно тебе ворчать! – Сергей похлопал его по плечу, – Радоваться надо! Гляди, как уминают! Было бы невкусно, разве так ели бы?
– Ладно, замётано! – Костя облизал ложку, потом спросил не особо заинтересованно, – А вы почему вдвоём?
– Как, вдвоём? – Сергей вполне натурально выказал удивление, и показал на Алабая, – А это что?
– Нет, я в том смысле, куда Лену подевали?
– Волной её смыло! – Сергей помрачнел.
– Ясно, – Костя покивал, – Жестокий ты, борода!
– Не надо, Кот, – Сергей поднял уголёк из костра, раскурил трубку, повторил, – Не надо. Насильно мил не будешь!
– Ну, не надо, так не надо.
Они замолчали.
Светланка поднялась и подняла Веру: – Пойдём, прогуляемся.
Когда они отошли настолько, что их не стало слышно, Вера спросила: – Слушай, как тебе Костя?
Светланка удивлённо вскинула брови, и даже остановилась: – Костя? – она вспомнила первый вечер и рассмеялась, – Хохмач и пьяница! И бабник, говорят. А что?
– Ты знаешь, – Вера тоже остановилась, – Ты знаешь, он совсем не такой!
– Вот как? И что?
Вера помолчала, ковыряя ботинком песок, потом как-то глухо сказала: – Мы спим в одной палатке. Вдвоём.
– И? – Светланка поглядела на подругу, не скрывая интереса.
– И ничего! Он даже попыток никаких не делал! – в верином голосе чувствовалось явное разочарование.
Светланка рассмеялась: – А ты уж и размечталась!
Вера молча пошла вдоль берега, Светланка за ней. Минуты две они шли молча, потом Вера спросила: – А как Сергей?
– Что, Сергей? –
– Как, что? Лена уехала, да? Она зачем приезжала?
– Ты знаешь, он её так отбрил!
– Как это, отбрил? Прогнал?
– Да нет, никто её не прогонял, сама уехала. Не любит он её. Они четыре года знакомы, она четыре года по нему сохнет, и ничего. А я кто для него?
– Ну, ты так прямо не кисни! Придумай что-нибудь!
– Да что ты! Я теперь к нему и подходить боюсь! А тоже отбреет?! Или посмеётся только. Ещё хуже.
Ближе к вечеру Сергей со Светланкой уплыли обратно. Оставшиеся долго сидели у догоревшего костра, Костя рассказывал смешные приключения из горных вылазок, и расходиться спать никому не хотелось. А когда наконец разошлись, он не отвернулся, и не заснул сразу, как в две прошлые ночи, а сел, глядя в полумраке на лежащую рядом Веру, и неожиданно и нежно погладил её по причёске.

III
         Вера шла, уставившись в Костину спину, и никак не могла придти в себя. Как же просто вчера всё получилось! Она и не сопротивлялась даже, так, прикрыла руками грудь, когда он решительно сдёрнул с неё майку и лифчик.
И только, когда всё кончилось, высказала весело и почти возмущённо: – Кто бы тебе что разрешал!
А Костя, больше из чувства такта, полежал немного, целуя и гладя её кудряшки, а потом снова отвернулся и быстро заснул.
А она не могла уснуть долго, снова и снова проворачивая в голове только что случившееся. И утром проснулась не выспавшаяся и не отдохнувшая.
Когда она поднялась, было уже довольно поздно, и Кости рядом не было. За палаткой о чём-то негромко говорили девчонки. О чём, было не разобрать. Потом Таня довольно громко спросила: – А что это Вера не поднимается? Разбудить, что ли? Время десять уже, идти пора!
– Пусть поспит, – негромко сказал Костя, – Устала она вчера… днём.
– Загонял бедную девочку! – засмеялась Надя, – Ну-ка, выкладывай, чем это вы вчера занимались?
Вера собиралась уже вылезти из палатки, но тут вспыхнула и снова села, размышляя, как же ей появиться на людях.
Костя тоже рассмеялся: – Ага, как же! Так я тебе прямо всё и выложи!
– Может, она заболела? – заволновался Алёша, – Девочки, вы посмотрели бы, чем ёрничать почём зря.
Вылезла она смущённая, но это списали на её поздний подъём, посмеялись по этому поводу, и на этом всё и кончилось.
Костя вёл себя, как обычно, был в меру предупредителен, как всегда едко подшучивал над всеми, а особенно над ней, и над собой, и это ещё больше смутило её – как будто ничего и не было у них ночью. Она попыталось втихаря, пока никто не видит, обнять и поцеловать его, но он мягко отстранился: – Не сейчас.
Она совсем растерялась и не могла придти в себя, даже отшагав три-четыре километра. Она шла, не замечая ничего вокруг, и размышляла. Как такое могло случиться, ведь она уже обожглась раз! И вот, на тебе! Нравится ли он ей? Конечно! А она ему? Так, очередная проходная пассия! Подвернулась на безрыбье. И ведь, похоже, всё случившееся для него вообще ничего не значит! Как же так?! Надо же что-то делать, что-то решать!
Ничего, конечно, она не решила. И что теперь делать, не придумала.
Костя шёл широким шагом, не оборачиваясь, и что-то насвистывал под нос. И только когда они подошли к мосту, ведущему на базовый берег, обернулся и негромко сказал: – Ты не переживай. И не бойся. Всё будет хорошо.
У Веры отлегло от сердца, она снова попыталась обнять его, но он опять отстранился и сказал тихо: – Не сейчас.
– Почему? – она вскинула брови, – Ты что, меня стесняешься?
– Нет, что ты! – он помялся, как неуверенный школьник, – Что ты! Просто я… Мне надо привыкнуть. Всё так быстро и неожиданно…
Как только они пришли на базу и разошлись по комнатам, Вера улеглась отдохнуть, и, конечно, всё выложила Светланке. Та только ахнула: – Ну, ты даёшь, подруга! Как же теперь? Что теперь будет?
– Оттуда я знаю? – Вера пожала плечами, – Может, всё ещё хорошо будет! Он же пообещал!
– Ага! Обещал поп бабе новые сапожки! Ты что, не видела, какой он был здесь? Разве такому верить можно?
– Ты знаешь, там он был совсем другой! Ты ещё увидишь.
– Посмотрим, посмотрим! А ты надейся. Надеяться никому не возбраняется! – Светланка даже рассмеялась.
Вера возмутилась: – Да ну тебя! Он хороший!
– Ага! Хорошенький! Ещё какой хорошенький!
– Ехидина ты, Ланка! Вот посмотришь, всё хорошо будет!
– Ладно, посмотрим, – Светланка помолчала, не решаясь задать интересующий её вопрос, потом всё-таки решилась, – Слушай, а это очень больно?
– Что? – не поняла Вера.
– Ну… В первый раз…
– А-а!! – до Веры дошло, – Говорят, у всех по-разному. Мне почти не больно было. Ты что?..
– Да нет, я так, – Светланка покраснела, – На всякий случай…
– Да-а? А ну, колись, что у вас тут было!?
– Да ну тебя! – Светланка совсем стушевалась, – Ничего не было! Работает он всё время.
– А ты?
– А что я? Сяду рядом и смотрю. И не мешаю, чтобы не выгнал. С него станется!
– Такой сердитый?
– Да нет! Он совсем не сердитый. Даже ласковый, только, когда работает, лучше не лезть. Он вчера вечером сводку делал, а я с вопросом полезла. Он даже головы не поднял, просто бросил: – Выгоню! – я и замолкла.
– Ну, это мужиков всех лучше не трогать, когда работают. У меня отец такой же! И брат тоже. Когда я маленькая была, я им часто под горячую ручку попадала! – Вера рассмеялась, – Только мама и защищала!
– Да у меня отец тоже такой же, – Светланка вздохнула, – А куда мне деться? Одной сидеть, знаешь, скукота какая?! Вот я и сажусь рядом, и смотрю. Профессионально он работает, рационально. Даже с бумагами. Я хотела у него на столе убрать. Подошла с этим, а он только посмеялся. "У меня, – говорит, – каждая бумажка на своём месте. А после уборки я, – говорит, – их месяц разбирать буду!" Во так!
– Это точно! – Вера снова хмыкнула, – Меня братец, так как-то побил даже – я у него на столе порядок навела, а у него на листочке телефон записан был. А куда я этот листочек засунула, один Бог знает! Он тогда с Валькой встречался! Её телефон был. Мог бы сразу в сотку внести!
В дверь постучали. Не дожидаясь приглашения, вошла Лена и позвала ужинать.
– Там, наверное, готовить надо? – спросила Светланка, поднимаясь.
– Ничего не надо! – Лена засмеялась, – Мужики всё сварганили! Уже на стол накрывают.
– Что это они? – удивилась Вера.
– Кот сказал, что девчонки устали, и стал готовить сам. А Сергей с Алёшей тоже подключились!
Вера значительно посмотрела на Светланку. Та только пожала плечами.
После ужина и недолгого сидения у костра, когда все разошлись спать, Вера поначалу легла, поворочалась минут пятнадцать, потом не выдержала, вскочила.
– Ты чего, – не поняла Светланка.
– Ничего, ты спи! – она накинула халатик и вышла, прикрыв дверь. Через несколько секунд раздался лёгкий стук в соседнюю дверь и Верин голос: – Костик, ты не спишь? К тебе можно?

IV
         Следующий день прошёл в тихом томно-бездумном неорганизованном отдыхе. Больше полудня туристы во главе с Костей провели на пляже, отмачивая подуставшие за три дня тела и греясь на жарком июльском солнце. Светланка, естественно, была с ними. Пару раз на берегу появлялся и Сергей, критически оглядывал развесёлую компанию, и бросив небрежное: – Бездельники! – величественно разворачивался, чтобы так же величественно удалиться.
– Нет, ты погоди! – тут же ерепенился Костя, приподнимал голову, не вставая, и кричал ему вслед, – Мы не бездельники, мы – отдыхающие!
– Вот, вот! – усмехался Сергей, – Я и говорю, отдыхающие бездельники!
Впрочем, эта маленькая перепалка никого не трогала. Блаженная нега продолжалась почти до ужина.
Когда солнце уже свалилось за хребет, Сергей снова появился на берегу, из-под ладони оглядел всю компанию и произнёс, покачав головой: – Слушайте, дармоеды! А вы сегодня ужинать собираетесь?
– А что, у нас есть что-то на ужин? – тут же отреагировал Костя.
– Да как вам сказать, – Сергей пожал плечами.
Светланке сразу стало неудобно. Косте, видимо, тоже. Но он просто махнул рукой: – Ничего! Сейчас девочки по полатям поскребут, по сусекам пометут, колбаски нарежут, с голоду не помрём.
– Нужники скребите! – Сергей погладил бороду, – Там сейчас борщец будет готов. Но учтите – в последний раз! Полная станция баб, а готовить хозяину приходится.
Тут уж неудобно стало всем, даже Алабаю, которого к готовке вряд ли бы допустили. До этого он лениво валялся на траве в тени под берёзой рядом с пляжем, огрызаясь на мух и прочую мошкару, и лениво наблюдая за блаженствующей компанией, а тут подхватился и убежал в глубину рощи.
Прежде, чем выйти к общему столу, Вера зачем-то переоделась в лосины и лёгкую открытую блузку, которые собиралась надеть только на автостанции по возвращении.
– Ты бы ещё шляпу надела! – бросила Светланка, когда она крутилась перед трюмо, разглядывая себя со всех сторон, – Что это на тебя нашло?
– Не хочу перед ребятами квашнёй выглядеть! – Вера подтянула лосины, поправила грудь и скомандовала, – Пошли!
– А я, по-твоему, квашня, да?
– Я ничего такого не говорила!
– Поэтому Сергей на меня не смотрит даже, да? – Светланка завелась, – Ну да, я знаю, мне худеть надо!
– Да успокойся ты! Всё у тебя нормально! Ведь там же Костя! А я не думаю, что он уже мой, понимаешь?
– То есть как? Вы же с ним…
– Ну и что? Всё равно, он… как-то всё не так, понимаешь?! Он всё равно, как за стенкой.
– И ты думаешь, он от твоих мослов напоказ растает?
– Нет, но… всё равно.
– Дура ты, Верка!
– Пусть дура. Но всё равно.
– Он тебе так нужен?
– Нравится он мне. Он хороший. Только… только его немножко в порядок привести надо.
– Под себя переделать? А как с Вовиком не получится?
– Нет, почему?! Костик совсем другой! Он хороший!
Светланке показалось, что Вера уговаривает себя больше, чем её. Она ничего не ответила.
За столом на Верин вид никто внимания особо не обратил. Только Сергей немного удивлённо глянул на неё, всё-таки в горах к такому виду не очень привыкли. Но его отвлекли, и он тут же забыл про Веру.
Откушав первую миску борща и встав за добавкой, Костя небрежно, но довольно слащаво произнёс: – Слушай, борода, а ты, оказывается, великолепно готовишь!
– Не подгребай, – тут же парировал Сергей, – Я сказал, в последний раз, значит в последний раз!
– Да я ничего, – Костя положил себе добавку, – Просто вкусно.
Сергей пожал плечами. Но тут же с двух сторон на него насели Лена с Надей и принялись хвалить его готовку. Сергей слушал минут пять, потом усмехнулся: – Всё, брек! Считайте, что я расчувствовался, размяк и могу предложить себя в качестве председателя комиссии по назначению дежурных по кухне. С рецептами могу помочь.
Светланка прыснула в кулачок. Вера глянула на неё и тихо сказала сквозь смех: – Вот и воюй за такого! Он тебе потом на кухне полную обструкцию устроит.
Пока Сергей с Костей затеяли небольшой и совершенно безнадёжный спор-диспут о преимуществах мужской стряпни перед женской, Вера наклонилась к Светланке поближе: – Так у тебя с Сергеем без изменений?
Светланка пожала плечами: – А какие могут быть изменения? Я же с ним сегодня почти не общалась!
– Ой, смотри, подруга! Такого парня прошляпишь!
– А что я могу поделать? Не на шею же ему вешаться!
– Иногда нужно и на шею повесится!
– Он меня просто отошьёт! Как Таню.
– А ты осторожно. Не сразу. Ты так сумеешь.
– Ты думаешь? У меня ведь опыта никакого!
– Слушай, он тебе нравится или нет? Заполучить его хочешь? Потрудись немного!
Светланку покоробило это "заполучить", но она промолчала.
– Что это вы там секретничаете?! – Косте надоело пикироваться с Сергеем, и он повернулся к Вере со Светланкой.
– Ничего, Костик, – Вера сразу переменила тон с назидательного на слащаво-приторный, – не обращай внимания, тут у нас своё, женское.
Она хотела положить свою руку на его, но он быстро её убрал. Вера поджала губы и посмотрела на Светланку значительно.
Алабай, до этого носившийся неизвестно где, появился к самому концу ужина. Морда его была перепачкана кровью, но вид был довольный. Он вилял хвостом и преданно глядел в глаза всем по очереди и просто светился торжеством.
Сергей посмотрел на него внимательно, покивал головой и дал добро: – Ну, показывай, что у тебя за трофей!
Алабай исчез на минуту и появился снова с огромной серой крысой в зубах. У крысы была прокусана голова и вспорото брюхо, мало того, амбре от неё исходило сногсшибающее, похоже, зарытой в землю она пролежала не один день. Постояв несколько секунд победителем, Алабай положил добычу к ногам Сергея. Алёша брезгливо поморщился. Лена побледнела и издала сдавленный утробный звук. Надя пискнула, вскочила, и прикрыв рот рукой, убежала в сторону туалета. Вера крепилась, но в сторону алабаевского трофея старалась не смотреть. Светланка чувствовала себя немногим лучше. И только Костя, как ни в чём не бывало, уминал за обе щёки вторую миску борща.
Ужин, да и весь вечер, были безнадёжно испорчены. Сергей было напустился на Алабая, но Костя остановил его: – Оставь кобеля в покое. Кто ещё днём обзывал всех дармоедами? Вот он и решил свою долю вложить!

V
         Утром Костя вышел во двор слегка потрёпанный и невыспавшийся – Вера опять прибегала к нему. Сергей уже был во дворе и возился с расшатавшимся столом. На столе кучкой лежали плотницкие инструменты, стальные уголки и гвозди. Он посмотрел на Костин вид и покачал головой: – Кот, я тебя не узнаю!
Костя уныло махнул рукой, пододвинул стул и уселся на него верхом, лицом к спинке. Немного помолчал, потом воскликнул с чувством: – Слушай, это чума какая-то! Я так долго не выдержу!
Сергей вскинул глаза: – Ты о чём?
– Эта Вера… – Костя опять помолчал, – Откуда она взялась такая?!
– Ты меня спрашиваешь? – Сергей примерил уголок к столу, достал гвоздь, – Придержи-ка!
– У меня такое чувство, будто я джина из бутылки выпустил! – Костя придержал стол, Сергей приставил уголок к столу, взял гвоздь примерился и в несколько ударов молотка вбил его. Потом улыбнулся: – А что ты хочешь? Она уже пару лет от мужа отдыхала. Теперь навёрстывает!
– Это понятно. А мне-то что делать?
– Ну, ты даёшь! А когда полез к ней, о чём думал?
– Да ни о чём я не думал!
– Ну да! Кровь не в мозгах была! – Сергей саркастически рассмеялся.
Помолчали. Сергей приладил уголки и к остальным ножкам. Стучал он не очень громко, но достаточно, чтобы разбудить Светланку – её кровать стояла у окна, выходившего во двор. Она выглянула из окна с недовольным видом, но увидев Сергея, расцвела: – Доброе утро!
Сергей приветливо сделал ручкой, Костя буркнул что-то нечленораздельное. Светланка скрылась за окном и через несколько минут появилась на крыльце. С неодобрением посмотрела на стол, потом на Сергея, ничего не сказала, но он и так всё понял и рассмеялся: – Мои пардоны, но у меня куча дел. Ждать, пока все отоспятся, ничего не сделаешь! Да и восемь часов уже, вставать пора.
Светланка хмыкнула, снова промолчала, подошла к столу, попробовала с хозяйским видом: – Всё равно качается!
Сергей озадаченно посмотрел на неё, а Костя рассмеялся: – Ланка, золотце! Это ты вовремя! Прямо под руку!
Она слегка покраснела, пододвинула стул и тоже села.
– Я в прошлом году у бабки в деревне отдыхал, – не унимался Костя, – Мы со свояком помогали ей забор поставить, настоящий, кирпичный, с фундаментом. Выкопали траншею, завели бетон, и весь день, как проклятые, укладывали его в траншею. Немного не рассчитали, и траншею сантиметров на пять до нужного уровня не довели. Умаялись страшно, решили новый бетон не заводить, на завтра оставить. А тут как раз его половинка с работы пришла, она там у главбуха типа помощницы. Короче, весь день сидит, дурака валяет. Увидела нашу работу, ножку в туфельке на каблучках вытянула, бетон небрежно так этой ножкой попробовала, возьми да и скажи: – Что, мол, не могли на пять сантиметров выше залить?
Свояк аж позеленел. Даже стакан с самогоном, уже затареный, поставил. Вскочил и давай её по деревне гонять! Насилу успокоили, убил бы!
Светланка сидела, красная, как варёный рак. Сергей примирительно сказал: – Ладно, чепуха это! Ты лучше вот что скажи. Что нам с Верой твоей делать?
Костя сделал протестующий жест, но Сергей не обратил на это внимания.
– А что? – не поняла Светланка.
– Ну как же! Угробит парня! Надо же и передышку немного давать!
Светланка посмотрела на Костю озадаченно. Тот не знал, куда деться: – Ну, борода, ты даёшь! Кто тебя просил!
Сергей приладил ещё один гвоздь, одним ударом вогнал его, покивал головой: – Вот видишь, он даже уже и попросить ничего не может! Я за него прошу, ты поговори с ней, пусть обороты сбавит!
Светланка переводила взгляд с одного на другого, не могла понять, шутит Сергей, или говорит серьёзно.
– Болтун! – сказал Костя с чувствам, встал и пошёл умываться. Сергей покачал стол – пойдёт! – собрал инструменты в сумку и понёс в дом.
Костя умывался долго и обстоятельно, оголившись по пояс и чуть только не соскабливая следы бурно проведённой ночи, как будто всю ночь занимался разгрузкой угля на товарной станции, а не кувыркался в чистой постели с прекрасной пери. Светланка стояла в сторонке, опасаясь промокнуть от разлетающихся во все стороны брызг, ожидая своей очереди, и, иронично улыбаясь, смотрела на него. Наконец Костя освободил водопровод, широким жестом пригласив её: – Мамзель, прошу!
Светланка смотрела на него чуть иронично, немного помялась, не решаясь, и всё-таки спросила: – Так мне что, с Веркой и правда поговорить?
Костя посмотрел на неё пронзительно, ничего не сказал, и ушёл в дом.
Пока она умывалась, вышел Сергей и принялся разжигать огонь в таганке. Она подошла и стала ему помогать, налила воды в чайник, поставила на таганок, потом постелила на отремонтированный стол клеёнку, расставила временно убранные чашки, принесла и приготовила заварку и заварочный чайник.
– Хорошая ты хозяйка, – Сергей ненавязчиво поглядывал на неё, – Остальные дрыхнут ещё, а ты уже на ногах!
Она зарделась, похвала приятно ласкала слух. Они поговорили ни о чём, помолчали. Огонь в таганке разгорелся, зашипел чайник. Светланка села рядом с чувством выполненного долга. Утренний разговор не шёл из головы, и она озабоченно спросила: – Слушай, Серёж… Мне показалось, что Костя не хочет, чтобы я с Ворой поговорила!
Сергей улыбнулся и с чувством продекламировал:

Гусар и на любовном ложе
Воюет только, как гусар!
И по его весёлой роже
Не скажешь, что там за товар

Ему подсунули, играя,
А может, и горя огнём!
А он, болезный, так страдает
Душой, и всем, что есть при нём!

Говорил он негромко, но вышедший на крыльцо Костя его услышал.
– На троечку! – скривился он.
– Зато по-существу, и не в бровь, а в глаз! – отпарировал Сергей.
– Ну да! Тоже мне, Денис Давыдов! Много ты знаешь про гусаров!
– Да уж не меньше твоего! Были когда-то и мы рысаками!
Светланка снова переводила взгляд с одного на другого и не могла понять, насколько это всё серьёзно. Но просьбу Сергея восприняла, как руководство к действию. И вечером, когда Вера снова собиралась улизнуть к Косте, выложила всё, что слышала и всё, что она по этому поводу думает.
Светланкины слова подействовали на Веру, как хороший улар оглоблей в пах, она долго сидела на своей кровати, уставившись в пол. Потом спросила неуверенно: – Так может мне лучше сегодня к нему не ходить?
– Не знаю, – Светланка подумала немного, – Я бы пошла. Только не стала бы ничего делать. Придумай отмазку. Скажи, что тебе сегодня нельзя. Регулы у тебя!
– Да? А потом и вправду будут! Что тогда придумывать?!
– Ну да! Он прямо сядет и будет дни подсчитывать!
Вера вздохнула, долго сидела, отрешённо глядя в окно и, всё-таки, не выдержала, поднялась: – Я пойду.

Глава пятая
I
         Неделя прошла в блаженном бездумном отдыхе и сладких Костиных мучениях. Вера вняла Светланкиным увещеваниям, но хватило её только на одну ночь. Костя, памятуя ненужную Сергееву помощь, больше не жаловался. Но по виду его и по настроению было понятно, что даётся это ему с трудом. Избавление пришло неожиданно.
В конце недели Сергей к ужину вышел из лаборатории с распечатанной на принтере телефонограммой.
– Кот, тебя срочно Головенко вызывает. Завтра, максимум послезавтра надо быть в институте.
Костя заметно повеселел, взял у Сергея распечатку, внимательно перечитал: – Добро! Передай там, буду завтра после обеда!
Сергей на насколько минут ушёл к компьютеру, вернулся и пробурчал: – Мог бы и сам отстучать!
– Я в отпуске! – парировал Костя, – и потом, это твой компьютер, не дай бог, случится что, ты же меня живьём сожрёшь!
– Трепло! – Сергей сел на свободный стул между Костей и Светланкой. Она наклонилась к Сергею:
– Головенко, это кто?
– Головенко? Головенко это голова! Царь и бог нашей гидрологии. Доктор наук, профессор, директор института, не халам-балам! Да я про него рассказывал!
– Не помню, – Светланка наклонилась над тарелкой, проглотила пару ложек, потом подняла глаза на Сергея и так же тихо спросила, – А как же… Вера?
– А что Вера? – Сергей удивился, – Слушай, это же работа! Не век же Коту здесь торчать! Как-нибудь разберутся!
Вера сидела пришибленная, уткнувшись в свою тарелку, и в Костину сторону старалась не смотреть. Он несколько раз перечитал послание, потом, явно для неё, зачитал его вслух: – Сергею Маслову. По возможности прошу сообщить Константину Ерёменко, с просьбой прервать очередной отпуск и прибыть в институт до 27 июля для участия в международной конференции. Директор В.П. Головенко. Никуда не денешься, надо ехать!
Вера выслушала молча, ничего не сказала, поднялась и, не доев, медленно пошла в дом. Уже на крыльце громко всхлипнула и, не выдержав, разрыдалась и убежала. Костя смотрел ей вслед задумчивым взглядом.
– Что сидишь? – сказал Сергей, – Иди, успокаивай!
– Ты думаешь, надо? – Костя поднялся, но стоял в нерешительности.
– А то! Любишь кататься…
– Да кто бы любил!.. – Костя махнул рукой и пошёл в дом. Лена с Надей значительно переглянулись, а Алёша покачал головой: – Да бросьте вы! Всё у них будет нормально! Вы что, Кота не знаете? Он ещё никогда никого не бросал!
Вера лежала на своей кровати, уткнувшись в подушку, и рыдала, захлебываясь слезами. Костя присел на краешек, хотел взять её за руку, но она резко её отдёрнула. Он встал, вытащил сигарету, нервно закурил. Постоял немного, покачал головой: – В чём дело, девонька? Меня отзывают, это работа. Я, может, этой конференции два года жду! Я же не говорю, что мы больше никогда не встретимся! Что ты, в самом деле?! Отдыхай, ни о чём не беспокойся, приедешь в город, там и поговорим.
Вера оторвала голову от подушки: – О чём?!
– А что, нам и поговорить не о чем? Не только же в постели кувыркаться! О нас, о жизни.
Вера села на кровати: – О какой жизни?
Костя усмехнулся: – О нашей жизни! Может быть, и совместной.
У неё расширились глаза: – Правда?
Костя вздохнул, сказал туманно: – Пути Господни…
Через несколько минут она привела себя в порядок, и вышли они вместе. Костя галантно придерживал её под локоток.
Ночью разразилась жуткая гроза, к утру тропа раскисла. Но Костя всё равно собрался и ушёл. Ушёл рано утром, не попрощавшись ни с кем. Проснувшись утром и обнаружив, что его рядом нет, Вера выскочила на двор, обежала всю базу, и не найдя его нигде, ворвалась в свою комнату, где ещё спала Светланка. Она так шумно плюхнулась на кровать, что Светланка проснулась, села на кровати и непонимающе уставилась на неё.
– Он уехал! – голос у Веры задрожал.
– Так он же ещё вчера говорил, что сегодня уедет! – удивилась Светланка.
– Он даже не простился!
– Ну что ты, в самом деле! Ты же ещё спала! Он просто тебя пожалел! – Светланка была совершенно права, но Вера всё равно не успокаивалась: – Нет, он меня совсем не любит!
– Ну что ты ерунду говоришь?! Он тебе что говорил? Приедешь в город, там встретитесь и решите всё. Он тебе свой телефон дал?
– Дал.
– Ну, и что ты ещё хочешь?
– Почему он не простился? Не разбудил меня?!
– Я же говорю, он тебя пожалел. И потом, если бы он тебя разбудил, разве бы ты его отпустила сразу?
Последний довод подействовал, Вера успокоилась. И уже через двадцать минут, приведя себя в порядок, взялась помогать Светланке готовить завтрак, сегодня была их очередь.
Впрочем, хватило её ненадолго. Уже вечером следующего дня, когда они со Светланкой готовились ложиться спать, она неожиданно предложила: – Ланка, давай домой уедем!
– Зачем? – не поняла Светланка, – До занятий еще почти месяц! Что мы там будем делать?
– Он же меня забудет! Поехали!
– Никуда я не поеду! Целый месяц зря потерять! Да ты что? И потом… У тебя Костя есть… ну, почти есть, а у меня пока никого! Думаешь, если я сейчас в город уеду, это мне в чём-то поможет? Нет, никуда я не поеду!
Вера сникла. Ещё пару дней она ходила, как в воду опущенная, а на третий заявила, что больше терпеть она не может и утром уедет в город. А Светланка может оставаться и пусть потом выбирается сама. За ужином она объявила это во всеуслышанье. Девушки, узнав, что уехать собирается только она, в Светланка решительно остаётся, переглянулись, почему это происходит они хорошо понимали.
Сергей покивал головой и сказал: – Твоё дело, конечно, но одну тебя я тебя отпустить не могу, сама понимаешь, горы есть горы. А я смогу тебя проводить только послезавтра.
– Ничего, я провожу, – вызвался Алёша, – Мы с Леной пройдёмся до пасеки. Я надеюсь, пасечник не откажется до автобуса её подбросить. Да и нам уже тоже договориться не мешает, пора уже и честь знать!
Лена только согласно кивнула. На том и порешили.
Поднявшись в свою комнату, Вера со Светланкой болтали ещё часа три, прощались и никак не могли наговориться. А совсем уже засыпая, Вера посоветовала: – Ты тут посмелее будь. Понастойчивее. И ничего не бойся!
А утром сразу после завтрака они ушли.
Вернулись Алёша с Леной под вечер, и сразу объявили, что завтра надо собираться домой. Пасечник уезжал в город на две недели, и если не подойти к нему завтра, то потом, чтобы во время выйти на работу, придётся четыре дня пешком идти до автобуса. А тут попутный транспорт до города. Надя только повздыхала – горный отдых раньше срока кончается! – а Светланка сказала, что ей торопиться некуда, и если Сергей не возражает, она бы ещё осталась. Сергей только внимательно посмотрел на неё, и пошутил: – С одним условием! Готовить тебе придётся! И на себя, и на меня, и на Алабая.
Светланка с радостью согласилась.
Вечером они устроили прощальный ужин, девушки постарались, и накрыли шикарный стол. Сергей снова достал своего вина, но памятуя, что завтра идти немалый путь, пили мало. Зато много шутили, и пару раз даже прошлись по поводу того, с какой настойчивостью Светланка идёт к своей цели. Она только розовела и ничего не отвечала.
Алабай, заведённый общим ажиотажем, метался от одного к другому, опирался передними лапами на их колени и норовил лизнуть в лицо.
Подъём назначили на пять утра, и хотя Сергей и Светланка никуда не собирались, они поднялись вместе со всеми.
Собирались на скорую руку и суматошно. Не могли найти элементарных вещей. У Нади пропал тюбик с зубной пастой, она уже собиралась махнуть рукой, но тюбик нашёлся в конуре Алабая. И как не пыталась она забрать его, Алабай только скалился, показывая страшные зубы, и к конуре никого не подпускал. Даже Сергея.
Часам к восьми, наконец, собрались. Светланка с Сергеем проводили их до перевальчика над утёсом, долго стояли, пока отъезжающие не скрылись за поворотом тропы. Наконец Сергей повернулся к ней: – Ну что, пойдём? – и улыбнулся сквозь бороду. И ей показалось, что его чуть насмешливый взгляд говорит: "Ну что, подруга, добилась своего?"

II
         Ничего в отношениях Светланки и Сергея не изменилось. Он был доброжелателен, даже предупредителен, но и только. Никаких шагов к более близким отношениям он не делал.
Чего Светланка ждала от этой жизни вдвоём? Толково объяснить это она и себе бы не смогла. То, что Сергей не просто нравится ей, она поняла уже давно, ещё разу после охоты. И уже была готова на всё, чтобы не просто завоевать его расположение.
Наблюдая за Верой, за её отношениями с Костей, она часто представляла себя на Верином месте. И Серёжу на Костином. Не сказать, что она мечтала затащить Сергея к себе в постель, но, если бы это помогло, была готова даже на это.
Конечно, она побаивалась нарваться на такую же отповедь, какую получила Таня. Но и просто ждать, когда он соизволит обратить на неё более пристальное внимание, она не могла.
В первый же вечер она допоздна просидела с ним в лаборатории, наблюдая, как он работает, попыталась завести разговор, но он мягко сказал: – Ланка, солнышко! Мне тут пару расчётов закончить надо, завтра отчет посылать. Ты помолчи, лады!
Боясь, что он просто выгонит её, она замолчала. А поздним вечером, когда они уже собирались ложиться спать, под надуманным предлогом пришла к нему в комнату.
– Серёж, а ты завтра что собираешься делать? – глупее вопроса задать было невозможно, его распорядок день ото дня почти не менялся. Но ничего другого придумать она не могла.
– Завтра? Как обычно. А что?
– Помнишь, когда мы на охоту плавали, ты меня обещал стрелять поучить? Может завтра?
Он улыбнулся: – Нет, Ланка, завтра ничего не получится. Завтра мне на дальние посты идти, ленты на самописцах менять пора. И послезавтра не получится, ты уж потерпи немного. И завтра одна тут покомандуй, я вернусь поздно.
– Поздно, это когда?
– Поздно, это после обеда, ближе к ужину. А теперь спать давай, поздно уже.
Она постояла ещё несколько секунд, как будто хотела ещё что-то сказать, так и не решилась, развернулась и пошла к себе в комнату.
Когда она поднялась утром, Сергей уже ушёл. До обеда она маялась, не зная толком, чем заняться. Она покормила Алабая, искупалась, пообедала сама тем, что оставалось с вечера. И почти сразу после обеда принялась за готовку.
Готовить Светланка особо не любила. Хотя мать и привила ей кулинарные способности с детства. Но когда надо было особо отличиться, готовила с фантазией и удовольствием. И на этот раз она очень старалась, ей хотелось, чтобы Сергею не просто понравилась её готовка.
Сергей пришёл раньше, чем она всё приготовила. Пришёл уставший, но довольный – по пути ему удалось подстрелить зайца. Он небрежно бросил добычу на стол и принюхался. В казане на таганке томилась капуста с мелко нарезанными кусочками мяса – Светланка готовила бигус. Почищенная и нарезанная картошка ждала своей очереди в тазу, рядом лежали спкции.
– У нас праздник? – Сергей взглянул на Светланку с интересом.
– Почему праздник? – удивилась она.
– Ну как же! Такой ужин!
Светланка покраснела от удовольствия: – Ничего особенного.
Пока доходил ужин, и она собирала на стол, Сергей освежевал принесённого зайца, снял и обработал шкурку: – Подарок тебе будет! На шапку тут, пожалуй, не хватит, на воротник тоже. Мы тебе варежки сошьём! Хочешь варежки? А на воротник я тебе лису раздобуду, хочешь?
От этой простой его болтовни между делом она млела и уже ждала от этого ужина чего-то необычного, чего-то из ряда вон. Сергей её состояние понял, улыбался какой-то странной, непонятной улыбкой и изредка задумчиво и долго поглядывал на неё. Казалось, он что-то решает и никак не может решить для себя.
Только они успели расположиться за столом, и без того вечереющее небо заволокло тучами, сверкнула молния, тишину разорвал раскат грома и разразился прямо-таки тропический ливень. Светланка ахнула и кинулась переносить всё со стола в дом. Сергей подхватил казанок вместе с таганком и тоже перенёс его в столовую. Пока метались со двора в дом и обратно, промокли насквозь. А когда перенесли всё, Светланка задержалась на крыльце и расхохоталась. Её тщательно уложенная причёска, с которой она возилась добрых полчаса, превратилась в неэстетичное мочало, тушь с ресниц растеклась по щекам, красивая рубашка в цветочек прилипла к телу, по джинсам бежали ручейки. Вышел Сергей, посмотрел на неё, тоже рассмеялся, приобнял за плечи и мягко сказал: – Ты переоденься. Да с ветра уйди, простынешь!
Приводила себя в порядок она долго и тщательно. С каким-то остервенением вытирала волосы, просушить их было нечем и негде, но она постаралась снова уложить их в причёску, пусть не такую пышную, как получилась раньше, но вполне приемлемую. Подвела брови, снова покрасила ресницы, прошлась помадой по губам. Одела простенькое, но аккуратное тёмно-синее обтягивающее платье, которое и взяла-то с собой сюда в горы на всякий случай. А когда спустилась в столовую, обомлела, замерев на пороге.
Сергей сидел в голове стола, закинув руку на спинку стоящего рядом свободного стула, и улыбался, попыхивая трубкой. На нём был элегантный тёмно-коричневый костюм, из-под бороды виднелся модный галстук. Из специально перенесённого из лаборатории динамика лилась тихая музыка. Верхний свет был притушен, горел только неяркий ночничок над дверью в кухню. А на столе рядом с бутылкой шампанского и небольшим букетиком полевых цветов горели только что зажжённые свечи.
Они просидели до поздней ночи, неторопливо беседуя обо всём и ни о чём. Говорила, впрочем, в основном Светланка, говорила о своей жизни, об учёбе, о будущей профессии. О своих интересах и наклонностях. Вспоминала своё детство в небольшом посёлке, где и школы своей не было, детишек каждое утро возил за двадцать километров видавший виды старенький автобус. Рассказывала о поселковых подружках, которые, как и она, разъехались, кто куда, искать своё девичье счастье.
Сергей слушал с интересом, к месту вставлял едкие реплики, в меру шутил, кивал головой и поддакивал, где надо, и не торопился закончить этот романтический ужин, и уйти отдыхать, хотя отмахал сегодня шестнадцать километров и достаточно устал. Институтское начальство никак не могло расщедриться на мотор к лодке, и на дальние посты приходилось ходить пешком.
Гроза давно убежала куда-то за хребет, на дворе было свежо и прохладно. Они вышли подышать перед сном, Сергей с удовольствием раскурил трубку. Немного помолчал, потом предложил: – Ну что, золотко, давай баиньки. Завтра мне на нижний пост сходить надо.
Светланка переоделась ко сну, посидела немного на кровати и не выдержала. Надела халатик и спустилась к нему в комнату. Он уже лёг, но ночник ещё не погасил. Она присела на край его кровати, нагнулась и легко поцеловала его в губы. Её заметно трясло.
Он взял её ладошки в свою ручищу, погладил по коленке: – Ланка, солнышко! Всё было просто замечательно, спасибо тебе. И продолжения не надо.
Она сразу сникла: – Я тебе не нравлюсь?
Он отрицательно покачал головой: – Не в этом дело. Просто… я не готов быть твоим… до конца. Пока не готов.

III
         Из-за сизого в утренней рассветной дымке хребта выползло ласковое раннее солнце, заползло в заросли можжевельника под вершиной и рассыпалось по поверхности озера мириадами солнечных брызг. Лёгкий ветерок гнал невысокие волны, она качалась на них, лёжа на воде, как в гамаке. По телу разливалась божественная истома, и хотелось только качаться так бесконечно. Но поднимая тучу брызг, вывалив язык и постоянно отфыркиваясь, к ней подплыл Алабай, ухватил зубами за размокшую копну на голове и потащил к берегу. На берегу, улыбаясь, ждал Сергей. Он погладил её по круглому плечу, смахивая янтарные брызги, взял за руку и, не говоря ни слова, повёл в дом. Положил на свою широкую кровать, осторожно снял мокрый купальник. Легкий румянец стыда вспыхнул на её щёках, а он положил свою огромную, но неожиданно мягкую и нежную руку ей на живот, наклонился и поцеловал её. Его пышная борода щекотала шею, обнажённую грудь, она задохнулась в пароксизме страсти и… проснулась. Всё ещё дрожа от возбуждения, села на кровати. Зябко повела плечами – надо же, приснится такое! Дошла, называется! Встала, накинула халатик и спустилась вниз.
Дверь в комнату Сергея была, как всегда, открыта настежь, он ещё спал, разметавшись по кровати. После вчерашней грозы было свежо и прохладно, но одеяло у него прикрывало только ноги. Светланка приостановилась у распахнутой двери и засмотрелась на его мощный торс. Ей вдруг неудержимо захотелось зайти, присесть на кровати, погладить эти горы мускулов, даже поцеловать их. Но она только вздохнула. Сергей заворочался, и она тут же стремительно отошла от двери.
На дворе было сыро и неуютно. Собирать на завтрак она решила в столовой. Быстро убрала со стола следы вчерашнего вечера, пожалуй, лучшего вечера в её жизни. Улыбнулась грустно, убирая свечи – когда ещё такое повторится?!
Со двора послышался шум – поднялся Сергей и завозился у водопровода, приводя себя в порядок. Она поставила чайник и вчерашний бигус разогреваться на газовую плиту и вышла на крыльцо. Сергей закончил умывание и с наслаждением растирался махровым полотенцем. Светланка снова залюбовалась – по его крепким рукам перекатывались тугие шары мускулов. Он увидел её, подошёл, легонько щёлкнул по носу, продекламировал ни к селу, ни к городу:

Что нам просторы и туманы,
Рассвета розовая нить!
Любовью сыты мы и пьяны!
Её ли в этом нам винить?!

И потянул носом – из кухни шёл аромат разогреваемого бигуса: – Да ты, хозяюшка, не только кашей на сгущённой бурде подчевать собираешься!
Светланка зарделась, довольная, убежала на кухню и захлопотала, как заправская хозяйка.
За завтраком Сергей, не особо скрывая, наблюдал за ней. А она хлопотала, вскакивала, то за солью, то за перцем, то, вдруг распробовав, что бигус уже суховат, за чаем, и смотрела на Сергея пронзительно-влюблённым взглядом.
Позавтракав, Сергей вытер ладонью губы и пророкотал: – Спасибо, красавица! Теперь хоть на весь день идти можно!
Ей совсем не хотелось снова весь день сидеть одной, и она загорелась: – Я с тобой пойду! Я мешать не буду!
Он с сомнением покачал головой: – Вечером гроза была, тропа ещё не высохла! Идти тяжело будет.
– Ну и пусть! – отговорить её было невозможно, – У меня вибрамы есть! Вот увидишь, я справлюсь!
Он махнул рукой: – Ладно, чёрт с тобой! Только учти, устанешь, я тебя на себе тащить не буду!
Она заулыбалась: – Неужели бросишь?
Он хмыкнул: – Ну, зачем же бросать? Чёрному альпинисту отдам, не пропадать же добру!
Она засмеялась: – Нужна я ему!
Он посмотрел оценивающе: – А то! Ты вон какая аппетитная! Сдобная! Сам бы съел, да друга жалко! Ты вот что. Ты беги, переоденься. Не в халате же пойдёшь! На сборы пятнадцать минут. А я пока посуду помою.
Она, было, возразила: – Я уберу! – но он только хмыкнул: – Да что тут убирать?! Две косушки всполоснуть, тоже мне, работа!
У себя в комнате она быстро разоблачилась, достала из шкафа все три своих купальника, на минуту задумалась, потом решительно надела бикини, покрутилась перед зеркалом, оценивая возможный эффект, вздохнула – не больно ей увиденное понравилось. Но менять не стала, поверх купальника одела гавайку, походный комбинезон, чертыхаясь, обула вибрамы, нацепила панамку и спустилась вниз.
Сергей оценил её усилия, одобрительно хмыкнув: – Пойдёт! – в комбинезоне и вибрамах была она похожа если не на заправскую туристку, то на кинодиву, играющую заправскую туристку. На кинодиву, которой идти никуда не предстояло, но которая всем своим видом должна была показать зрителям, что ей предстоит долгий изнурительный поход.
Через полчаса они поднялись на перевальчик над утёсом. Светланка немного запыхалась и остановилась передохнуть. Три недели назад – Господи, и всего-то три недели назад! – они стояли здесь с Верой. Но тогда Светланка слишком устала и была слишком злая – на Сергея! – чтобы оценить всю красоту открывающегося отсюда вида. А сейчас у неё просто захватило дух.
– Серёжа! – позвала она негромко, – Серёжа, посмотри, как красиво!
Он тоже остановился, подошёл, покивал головой, сказал с какой-то грустью: – Да, красота! Черствеем мы тут. Когда раз в неделю эти красоты видишь, перестаёшь обращать на них внимание. А жалко. Где ещё такое увидишь?!
Ещё через час они спустились к валуну, где Светланка отдыхала и купалась по пути к озеру. И где впервые увидела Сергея. Тропа с перевальчика всё время шла вниз, они прошли весь путь, ни разу не останавливаясь, и Светланка устала. Сергей это увидел и предложил: – Вот что, золотко! Тут до постов пара шагов, ты тут отдохни, покупайся, а я уж сам.
Она с удовольствием скинула комбинезон и полезла в воду. Сергей ушёл к посту и вернулся минут через двадцать. Посмотрел, как она плавает в заводи и забрался на ту же скалу у тропы, откуда наблюдал за ней три недели назад. Светланка поплескалась ещё немного, увидела его, вылезла на тропу и потянулась, щурясь на солнце. Увидела, как он смотрит на неё, спросила: – Нравится?
Он усмехнулся, казалось его чуть ироничная улыбка говорит: "То же мне, удивила! Я недели три назад и покруче видел!" – хотя её купальник мало что скрывал. Он покивал головой: – Нравится! Местами убрать немного да Верке твоей отдать, обе в самый раз будете!
Она вздохнула: – Знаю. Срочно худеть надо!
Сергей рассмеялся: – Ты только не переусердствуй! Я всё-таки не Алабай, меня мослы не очень интересуют!
"Ага, – подумала она, – а не мослы, значит, всё-таки, интересуют!"
Пока она одевалась, он спустился на тропу, и они отправились обратно.
Поднимались к перевальчику часа полтора. Сергей не гнал, несколько раз останавливался и давал ей отдохнуть.
Когда они подходили к самому верху, со стороны города раздался стрекот, и в ущелье влетел вертолёт.
– Кого это несёт? – удивился Сергей, – Без предупреждения, не по графику! Интересно.
Вертолёт прострекотал над ними, завис в районе базы и приземлился на верхней террасе, на ровной площадке метрах в трёхстах от дома. Сергей ускорил шаг, и минут через десять они вышли к месту посадки.
У вертолёта ещё крутились винты, но люди уже вылезли из его покатого брюха. Рядом с пилотом – его выделял от остальных тёмно-синий форменный костюм – крутился Костя, у самой дверцы разминал затёкшие члены средних лет мужчина, чуть в стороне приводила в порядок смявшееся платье эффектная молодая дама.
– Смотри-ка, – сказал удивлённо Сергей, – Царь и Бог прибыл!
– Кто? – не поняла Светланка.
– Головенко! Лично и без предупреждения! Как все… – Сергей вдруг замолчал на полуслове. Светланка удивлённо посмотрела на него, и у неё нехорошо засосало под ложечкой.
Сергей, не отрываясь, смотрел на женщину. Странный у него был взгляд, настороженный, тяжёлый. Так смотрят на змею, неожиданно выползшую из-под ног. Или на приведение.
– Пойдём, – наконец сказал он после долгой паузы, – Пойдём, это моя невеста.
У Светланки сжалось сердце и всё оборвалось внутри.
– Какая ещё невеста? – выдавила она упавшим голосом.
– Бывшая, – бросил Сергей, – Пойдём, неудобно!

IV
         Царь и Бог оказался на поверку тщедушным мужичонкой, упакованным в МЧС-овский костюм размера на два больше требуемого, в блестящих, будто лакированных ботинках, в огромных очках с толстыми линзами и с редкой козлиной бородкой на вытянутом лице.
– Сергей Викторович, встречай гостей! – крикнул он неожиданно густым баритоном, когда Сергей и Светланка появились на краю поляны.
Сергей подошёл к нему, поздоровался, потом обнялся с Костей, как будто они не виделись целую вечность, а не расстались на прошлой неделе. На невесту он почти не смотрел. Светланка, напротив, на Царя и Бога почти не обратила внимания, зато на даму глядела во все глаза. Та смерила её оценивающим взглядом, что-то уясняя для себя.
– Вот, Сергей, – между тем продолжал Головенко, – решили тебя навестить! И познакомься, это Юлия Аркадьевна, фотокор центральной газеты.
– Так, Владимир Андреевич, – усмехнулся Сергей, – мы вроде как знакомы. В некотором роде. Не так давно пять лет за одной партой просидели!
– Да?! Ну вот и славненько!
Лётчик напомнил о себе: – Владимир Андреевич, побыстрей бы.
– Да, да, конечно, – заторопился Головенко, – Ребята, давайте-ка разгрузим всё и отпустим шефа. Ему сегодня ещё рейс делать!
Сергей посмотрел на него с недоумением, но спрашивать ничего не стал. Лётчик тут же исчез в грузовом люке и начал подавать ящики и узлы. Сергей и Костя принимали это добро и укладывали в штабель. Штабель быстро рос, и вместе с ним росло сергеево недоумение. И выросло до изумления, когда из люка одна за другой показались сетчатые упаковки с напитками – две с водкой и две с вином.
– Куда это всё?! – спросил он изумлённо, – Вы что, решили тут до зимы остаться?!
Костя хмыкнул: – Не боись! Ещё и не хватит! Завтра тут шалман будет, не повернёшься! Считай, вся конференция изъявила желание посетить! Утром два автобуса к гостинице подадут!
Сергей присвистнул: – И за что мне такое счастье?! Где я их устрою? Кто их кормить будет?!
Костя показал на узлы: – Тут армейские палатки. Спальники. Всех предупредили, кроватей не будет. Кто к комфорту привык, не приедет. А кормить… Сегодня вторым рейсом поварихи из институтской столовой прилетят. Так что Ланку твою не перегрузим! И Веру тоже!
Светланка, до этого стоящая в сторонке, изумлённо уставилась на него: – Как, Верка тоже будет?!
Костя немного натянуто улыбнулся: – Ну куда же я без неё теперь?! Пришла вчера в институт и у самого Головенко в кабинете скандал закатила – медовый месяц ей, видите ли, нормально провести не дают. Он такого напора не выдержал, и место в автобусе для неё забронировал. Хорошо, хоть в вертолёте места не нашлось, хоть ночь отдохну!
Сергей улыбнулся: – Что-то рано ты от неё бегать начинаешь!
Костя только махнул рукой.
Разгрузка закончилась, пилот помахал рукой и улетел.
Юля выстроила их, включая Светланку, у горы привезённого добра, и занялась профессиональным делом. Когда они, прихватив по тюку, двинулись вниз, Сергей потихоньку спросил Костю: – Ты зачем её привёз?
Костя пожал плечами: – Да я-то тут причём?! Она конференцию освещает. Как узнала, что сюда вылазка намечается, с Головенко с живого не слезла. Даже место в вертолёте вытребовала!
– Она знала, что я здесь?
– Знала. Она и у меня спрашивала.
– Вот как?
– Я подтвердил, врать бесполезно было. Она же в кадрах всё узнала, я потом проверил.
– Да? Зачем это?
– Да, знаешь, как-то на всякий случай.
– Я не о тебе. Ей это зачем?
– А я знаю? Ностальгия, наверное!
– Да я тебя не спрашиваю! Это я так, гадаю.
– Ты у неё и спроси!
– Ну тебя к чёрту!
Мешки и ящики несли все, даже Головенко и Светланка. Только Юля несла свою небольшую сумочку, да фотоаппарат с огромным объективом на ремне через плечо.
Когда подходили к базе, из ворот выскочил Алабай, радостно кинулся к Косте, к Головенко, направился было к Юле, но она вдруг испугалась и завизжала. Алабай тут же ощерился и зарычал на неё.
– Убери эту зверюгу! – заверещала она, первый раз с момента прилёта обращаясь прямо к Сергею.
– Ты с ним подружись! – вместо Сергея ответил Костя, – И не бойся ты так, он воспитанный, пока хозяин команду не даст, он тебя не тронет.
– А хозяин не даст такую команду? – она успокоилась, и посмотрела Сергею в глаза.
– Ну, это уж от тебя зависит, – снова ответил Костя, – Хорошо себя вести будешь, может и смилостивится!
– А у него что, язык отсох? Без секьюрити обойтись не может?
Сергей хотел ответить, но вмешался Головенко: – Вот что, люди молодые, отношения будете потом выяснять! Давайте-ка делом займёмся.
Юля примолкла.
Пока они переносили груз, пока ставили палатки, вертолёт успел долететь до города и вернуться. Но не полетел к посадочной площадке, а завис над озером. От брюха его на лебёдках спустился небольшой, человек на шесть, катер. Из дверей вертолёта скинули верёвочную лестницу, и по ней на катер спустился институтский механик Коля. Сергей обомлел, бросил недопоставленную палатку и побежал на берег. За ним пошёл и Костя, а немного погодя и Головенко со Светланкой. Только Юля к новой технике особого интереса не проявила, сделала пару снимков и всё.
Разгрузив катер и механика, вертолет повисел немного над водой и направился на посадочную площадку, высадить остальных пассажирок – с ним прилетели две поварихи.
Коля, между тем, включил мотор и катер, сделав широкую петлю, пришвартовался к мосткам у поста в устье Кумушсая – Коля безошибочно нашёл единственное место рядом с базой, пригодное для швартовки. Через пару минут вся компания собралась там.
– Красавец! – восхищённо воскликнул Сергей, – Зачем же такие расходы, можно было просто мотором обойтись!
– На что ради гостей не пойдёшь! – съехидничал Костя.
– Ну, ну, не ёрничай, не ёрничай! – улыбнулся Головенко, – Сергей Викторович, принимай мечту свою на хозяйство! Разгрузим тебя от пеших маршрутов!
– Вот это подарок, так подарок! – Сергей благодарно посмотрел на шефа, принял от Коли конец, привязал катер к стойке помоста и запрыгнул на него. Алабай – он, конечно, крутился тут же – запрыгнул вслед за хозяином, обстоятельно обнюхал всю посудину, вызвав общий смех, пометил кормовую доску, перепрыгнул через лобовое стекло, и по-хозяйски разлёгся на капоте, как будто лежал здесь уже тысячи раз.
Сергей вальяжно расположился в кресле пилота, покрутил рулевое колесо, погладил приборную панель и пригласил широким жестом: – Прошу!
Головенко покачал головой: – Серёжа, давай прогулку на завтра отложим! У нас палатки не подготовлены. Да и девушки там прилетели, надо встретить, расположить, работой загрузить.
Сергей с сожалением выбрался из катера, и они вернулись на базу.
"Девушки" – им было никак не меньше сорока – сидели за столом, ожидая приказаний. Юля сидела рядом. На столе горой лежали привезённые продукты. Вокруг стола, развлекая дамское общество. гоголем выхаживал пилот вертолёта, парень лет тридцати, и рассказывал какую-то байку, женщины только похохатывали. Увидев Головенко, он браво отрапортовал: – Владимир Андреевич! Откомандирован в ваше распоряжение на двое суток!
Головенко согласно покивал, глянул на поварих, на остановившегося в нерешительности Сергея: – Ты тут хозяин, ты и распоряжайся.
Сергей на несколько секунд задумался, попросил: – Ланка, ты на правах хозяйки покажи женщинам кухонное хозяйства, да расположи их в большой комнате. А мы с Костей пока палатками займёмся.
Светланка согласно кивнула и посмотрела на Юлю гордым взглядом победительницы.

V

Занявшись хозяйскими делами, Светланка на какое-то время потеряла контроль над ситуацией, и этим тут же воспользовалась Юля. Она вышла со двора и направилась к палаточному лагерю, который на опушке берёзовой рощи устраивали Сергей с Костей. Дождавшись, когда Сергей на какое-то время остался один, она подошла, с минуту посмотрела, как он работает, вздохнула и спросила: – Серёжа, а ты со мной совсем поговорить не хочешь?
Он глянул на неё снизу вверх – он как раз, сидя на корточках, вбивал колышки и растягивал тросики крепления очередной палатки – и сказал бесцветным голосом: – Ну, почему же? Как в столице погоды?
Она помолчала с полминуты, закусив губу, покачала головой: – А ты всё такой же!
Он хмыкнул, не глядя на неё: – Да? Это какой же?
– Холодный! – она села на гору спальников, закинула ногу за ногу, – Колючий и жестокий.
– Вот как? – он первый раз за день посмотрел ей в глаза, – А с какого такого рожна я тёплым должен быть? И гладеньким и добрым?
– Когда-то ты таким не был!
– Да? Может быть, может быть… Когда-то ты тоже была Юлечка Смирнова, первая красавица в школе.
– Я и теперь не драная кошка.
– Конечно! Только теперь ты Юлия Аркадьевна Сароянц. И всё, что могла сказать, пять лет назад сказала.
Она вздохнула, разговора не получалось. Помолчала, сказала с каким-то отчаянием: – Серёжа, я ведь к тебе прилетела!
– Да? – он с остервенением ударил обухом топорика по колышку, – Как здоровье Арнольда?
– Я… я не знаю. Мы расстались. Полгода назад.
– Да? Мои соболезнования! Я думаю, с таким гарнитуром тебе не трудно ему замену найти!
– И это всё, что ты мне можешь сказать?
– А ты думала, я тебе объятия раскрою? Узнаю, что ты свободна, расчувствуюсь, и вспомню прежнюю любовь, так? Лапуля, эти объятия давно и прочно заняты!
– Эта девочка? – она натянуто рассмеялась, – Она же совсем не в твоём вкусе!
– Много ты о моих вкусах знаешь!
– Я думаю, за столько лет изучила!
– А я думаю, ничто так не меняет вкусы, как одиночество!
– Разве ты одинок?
– Уже нет!
Она снова надолго замолчала, покусывая губу, потом сказала глухо: – Мне плохо, Серёжа! Мне очень плохо!
– Да? – он глянул исподлобья: – И ты хочешь, чтобы мне вместе с тобой плохо было? Я плакать разучился, Юля! Так что, рыдай одна.
К палаткам выбежал Алабай, для порядка пару раз гавкнул на Юлю, и, радостно виляя хвостом, побежал к Сергею. За Алабаем появились Светланка с Костей с грудой колышков для очередных палаток.
– О! – обрадовался Сергей, – Кот, где тебя черти носят! Тут Юлия Аркадьевна интервью берёт! Юлия Аркадьевна, вот Константин Ерёменко, старший гидролог отдела, он просто мечтает, чтобы его в центральной прессе осветили! А меня увольте!
Светланка напряжённо перекидывала взгляд с Юли на Сергея и обратно, потом доложилась: – Серёжа, я поварих расположила в большой комнате! Костя в своей комнате остался, Владимир Андреевич в комнате напротив. А для Юлии Аркадьевны только с поварихами место осталось. У меня занято, ведь Верка должна приехать! А Коле и Саше, лётчику, вообще места нет!
Сергей глянул на неё, улыбнулся: – Спасибо, солнышко! Только Верка твоя всё равно у Кота всё время пропадать будет, ты свою комнату Коле с Сашей отдай, а сама у меня располагайся!
У Светланки перехватило дыхание, а Юля резко развернулась и ушла.
Перед ужином Светланка отвела Костю немного в сторону: – Слушай, Кот! –она мяла в руках хворостинку и никак не могла справиться с волнением, – Эта Юля… Ты её знаешь?
Костя засмеялся: – Ланка, ты уж так сильно не переживай! Сергей… он такой человек… Он предательства не прощает.
– Почему предательства? Она что, его предала?
– Понимаешь… у них уже заявление в ЗАГСе лежало. Они тогда на последнем курсе учились. Она на журфаке, а он на гидрологии. В одном университете, только на факультетах разных. Он уехал на практику, в Восточную Сибирь, на Алдан. Всего-то на два месяца! А она за это время переиграла всё. Не знаю, как там было, только заявление из ЗАГСа она забрала. А через четыре месяца выскочила замуж. За однокурсника, Арнольда Сароянца. Может слышала, журналист такой, в столице работает. А ещё через четыре месяца у неё роды неудачные были. Ребёночка спасти не смогли.
Сергей после этого сюда уехал. И торчит здесь уже шестой год. Даже в отпуск отсюда не уезжает! Бородищей вон оброс. И слабый пол к себе близко не подпускает. Он раньше, знаешь, какой весёлый да общительный был?! Я ему в подмётки не годился! А всё эта змеюка! Он ведь очень мягкий человек. А она им ещё в школе крутила, как хотела!
– А ты тоже с ними в одном классе учился?
– Нет, я на два года младше, просто в одном дворе росли. А она в соседнем. Всё же у нас на виду было!
– Наверное, он её до сих пор любит?!
– Не знаю. Может, и любит. Только предательства никогда не простит! Он с детства такой!
– Слушай, Кот! Ты же его хорошо знаешь? Что он любит?
– Любит? Да всё он любит! Горы любит. Работу свою любит. Озеро это любит. Охоту любит, рыбалку.
– Это я вижу. А больше всего?
– Господи! Какая же ты ещё девчонка! Ты сама что больше всего любишь?
– Ну… Я не знаю…
– Вот видишь!
– Его я больше всего люблю! Всё бы для него сделала!
– Всё, это хорошо. Ты не переусердствуй только!
– Это как это?
– Да когда девушка на тебя бульдозером прёт, как-то не по себе становится!
– Это ты про Верку, наверное?
– И про неё тоже.
– Хочешь, я с ней ещё раз поговорю? Она поймёт, не последняя дура же!
– Не надо. Пока не надо.
– Кот! – окликнул Сергей, – Хватит вам шептаться! Ужин готов!
Компания сложилась очень разношёрстая, но после пары рюмок – Головенко широким жестом позволил оторвать от завтрашнего банкета по бутылке вина и водки – ужин прошёл очень непринуждённо. Головенко начальственно, но очень остроумно шутил, Костя и Саша были в ударе, Коля тоже не отставал, сыпал очень двусмысленными анекдотами. Юля немного отошла и рассказывала весёлые истории из журналистской жизни. Поварихи, Валя и Даша, поначалу молчали, но постепенно влились в общее веселье. Сергей сунулся, было, к Головенко с каким-то техническим вопросом, но тот мягко попросил: – Давай завтра, Серёжа. Дай директору хоть несколько часов простым человеком побыть!
И только Светланка сидела молча и слушала. А из головы у неё не шло неожиданное решение Сергея.
Больше всего повезло Алабаю – мясо для шашлыка оказалось жилистым и жёстким, и добрая треть его досталась ему.
После ужина перебрались к мангалам, на которых жарили шашлыки – там еще бегали огоньки по догорающим углям. Сергей принёс гитару, и ребята по очереди пели горные песни – и Костя, и Саша, и Коля, и сам Сергей играли и пели очень неплохо. Взяла гитару и Юля и спела осень чувственную песню о любви. Костя даже проворчал негромко, чтобы его услышала только Светланка: – Надо же, такая змеюка, и так душевно поёт!
Когда, наконец, собрались отправляться спать, Светланка с бешено бьющимся сердцем и пожарным набатом в ушах направилась в комнату Сергея. Но он завёл её, широким жестом показал на кровать: – Располагайся! – а сам направился к двери.
– А ты? – спросила она упасшим голосом.
– Не волнуйся! – только улыбнулся он, – Мы палаток понаставили – два взвода уложить можно! Да и спальников там, хоть в три залазь! – и ушёл.
Светланка легла, проворочалась с полчаса, сон никак не шёл. Поднялась, на ощупь, не включая света, нащупала халатик, накинула его, поверх набросила на плечи байковое одеяло и вышла во двор. Дошла на опушку рощи, где ровными рядами стояли палатки, и окликнула негромко: – Серёжа!
– Я здесь! – отозвался он из крайней.
– Ты один?
– Да вроде там места всем хватило! Ты почему не спишь?!
– Ты же тоже не спишь! Я вот что подумала… Может, я помогу тебе про невесёлые мысли забыть?

Глава шестая
I
         Когда утром осторожно, чтобы не разбудить Светланку, поднялся Сергей, Костя уже был во дворе и приводил себя в порядок у водопровода. Вчера при большом начальстве он ничего лишнего себе не позволил, хотя к подарку Головенко Сергей достал и своего вина и самогона. Увидев Сергея, он весело оскаблился: – Как спалось? Не жёстко? Что-то я не заметил, чтобы твою кровать кто-то занимал! – дверь в комнату Сергея была, как всегда, открыта, и конечно, не увидев там Светланки, Костя сделал соответствующие выводы, – Неужели такую неприступную крепость всё же взяли?
– Пошляк ты, Кот! – на шутливый тон Сергей был не настроен, – И чего в тебе Вера нашла?
При упоминании Веры лёгкое облачко прошло по Костиному лицу, но он всё-таки напыщенно процитировал: – Из всех возможных претендентов она выбрала самого достойного!
– Ну да! – покивал головой Сергей, – Муха знала, на что садиться, ты хотел сказать?!
– Зачем же так грубо?! – Костя внимательно посмотрел на Сергея и удивился, – Нешто, опять устоял?
– Козёл ты похотливый! Она же девушка, зачем же пользоваться минутной слабостью?!
Судя по выражению лица, у Кости была совершенно другая точка зрения: – Ага! А ты дурак, Борода! К тебе такая фемина ластится, а ты мух ловишь! Какая же это минутная слабость? Да она же светится вся, только тебя увидит! Я, может, и козёл похотливый, да ты – баран кастрированный! Загнал себя в берлогу, и квасишься тут. Придумал себе идола! Иконой повесил! Вон он, твой идол, живой! Что-то ты не больно перед ней колени склонил! – он замолчал. Сергей стоял, опустив голову, и тоже молчал.
– Серёга, ты пойми! Я же всегда с тебя пример брал! Ты же у нас вожаком был, весёлым, упорным! А сейчас жалко на тебя смотреть! Загнал себя в угол, зомбировал, и из-за кого?! Из-за пустышки этой?!
– Не всё так просто, Кот, – Сергей задумчиво почесал подбородок, разгладил бороду, – Она не пустышка. Просто, у неё уже давно своя жизнь. Да я и перегорел давно. А затворник… Я уже привык к такой жизни. В городе мне тесно! Воздуху не хватает. Я там не могу! А навязывать свою жизнь другому человеку – я так тоже не могу! – он помолчал, задумчиво уставившись в землю, потом поднял на Костю глаза, – А Ланка… Это она сейчас светится, пока я рядом. А уедет в свой город, потусуется в институте, и думать обо мне забудет!
– Она не забудет!
– Ты думаешь?
– Я вижу!
Сергей задумчиво посмотрел на него, махнул рукой и пошёл умываться. Больше поговорить им не пришлось: от палаток подошла Светланка, и Костя тактично замолчал.
Светланка глянула на него и густо покраснела, его инсинуации насчёт бульдозера больше подошли бы к ней, чем к Вере! Вчера Сергей не успел и слова сказать, она скинула халатик и нырнула к нему в спальник, благо, он и спальник выбирал по своим габаритам. Он тактично подвинулся, давая ей место, положил руку ей под голову, и на этом остановился. Она чувствовала, что возбуждает его, как не чувствовать, лежали они впритирку, и её заметно трясло. Но он только погладил её по голове, успокаивая, и мягко сказал: – Золотко, ты же не хочешь, чтобы я взял тебя назло Юльке? Поверь, это слишком большая жертва, чтобы меня отвлечь от невесёлых мыслей. Давай, я отвлекусь, просто думая, что ты рядом.
Светланка сразу успокоилась, поворочалась немного, устраиваясь поудобнее, как в детстве, когда ещё девчонкой залазила в кровать к отцу и блаженствовала, пока не приходила мать и не выгоняла её.
Сейчас она, не глядя на Костю, прошла к водопроводу, который как раз освободил Сергей. Но особо пообщаться у них не получилось – вышел Головенко, глянул на Сергея с Костей и сказал: – Ребята, вы мне нужны. Дайте мне привести себя в порядок и соберёмся в лаборатории. Днём со всей компанией будет Лобанов, референт министра. Надо подобрать веские доводы в необходимости затрат на все местные посты. Кроме того, что это роскошная база отдыха, конечно. Серёжа, пока я умываюсь, подготовь последние наблюдения. Костя, ты делал расчёты по подвижке завала, запроси через интернет, пусть пришлют сюда. С Лобановым демагогией не обойдёшься, надо цифры!
Сразу после завтрака они засели в лаборатории и Светланка заскучала. Она взялась помогать поварихам, но те и сами нормально справлялись, и когда незанятый народ направился на пляж, отпустили и её: – Беги, девонька, отдыхай! Тебе за такую помощь премию не дадут!
Она поплавала немного, и вылезла на берег погреться. Солнце поднялось уже довольно высоко и припекало. Коля предложил подогнать катер и ушёл к мосткам, Саша, явно рисуясь перед Юлей, поплыл через озеро на другой берег, и на какое-то время Светланка с Юлей остались одни.
Светланка продолжала лежать, подставив солнцу загорелую спину, Юля встала над ней, с полминуты молча смотрела на неё, потом в сердцах выдавила: – И откуда ты взялась, такая?!
Светланка буркнула, не поднимая головы: – Не отдам! – потом села, глянула Юле в глаза, – Никому не отдам! А уж тебе и подавно! Хватит, он настрадался из-за тебя! Да и зачем ему такая… вертихвостка!?
Юля поджала губы, бросила зло: – Много ты понимаешь, девчонка! Каждый может ошибиться! А он – мой! Был мой и будет мой!
– Не отдам! – повторила Светланка и снова легла.
– Посмотрим! – Юля зло усмехнулась, – Кто ты для него?! Ноль без палочки! Девочка по случаю, чтобы мне насолить!
Светланка снова села: – Слушай, ты от него сбежала? Почти из-под венца сбежала! Что ты теперь хочешь? Катись к своему Сароянцу! Или он тебя выгнал?! Небось, и от него бегать начала?! Выгнал, и ты быстренько сюда вернулась! Не отдам!
Судя по реакции Юли, Светланка попала в точку – она побледнела от гнева, потом побагровела, и неизвестно, к чему бы этот разговор привёл, если бы не подкатил Коля на катере, остановился метрах в пятнадцати от берега, позвал: – Девочки, давайте сюда!
Светланка, не говоря ни слова, поднялась, с разбегу плюхнулась в воду, в несколько гребков подплыла к катеру. Коля помог ей выбраться из воды, и она уселась на корме, поджав губы и ещё не отойдя от стычки. Юля тоже подплыла, с Колиной помощью влезла на катер, презрительно глянула на Светланку, перелезла через лобовое стекло, и, поджав ноги, разлеглась на капоте, где вчера так по-хозяйски развалился Алабай.
Коля сел за руль, рванул с места, заложив крутой вираж и чуть ли не встав на редан, и направился к противоположенному берегу, где уже прыгал и махал руками Саша. Приняв и его на борт, он сделал несколько кругов по озеру, выжимая из мотора всё, что можно, пока не увидел, что на базовом берегу появились Головенко и Сергей с Костей. Он с сожалением направил катер к берегу и остановился метрах в десяти на безопасной для катера глубине. Светланка тут же спрыгнула в воду и поплыла к берегу.
– Как техника? – спросил Головенко.
– Зверь! – Коля явно гордился своими кренделями, – Можно в гонках участвовать! Жалко, не с кем!
– Ты, Николай, пассажирам билеты за прогулку продал? – встрял Костя, – Тут бензин золотой у нас!
– Хорошо, – усмехнулся Головенко, – на первый раз мы ему простим, будем считать, что он готовил технику к передаче. А потом будет бензин на горбу таскать. Сколько тут от пасеки?
– Семь километров вверх по горам, – негромко сказал Сергей.
– Только-то?! – рассмеялся Головенко, – Мы в своё время и подальше бегали. Правда, за водкой.
Засмеялись все, только Коля сконфуженно молчал.
– Ладно, – примирительно сказал Головенко, – Ты подгони катер к молу. Сергей, давай-ка на головные посты сплаваем. Надо бы один из главных доводов проверить. Юлия Аркадьевна, с нами хотите? Вы приоденьтесь только, а то сгорите на горном-то солнышке!
– А можно мне с Вами? – тут же попросила Светланка, – Я мигом, оденусь только!
Головенко посмотрел на неё, как будто только увидел, и спросил: – А вы, девушка, собственно, кто? На каких, так сказать правах?
Светланка бросила быстрый взгляд не Сергея, потом посмотрела Головенко в глаза и смело заявила: – А я здесь собственно на правах невесты. Сергея Викторовича невесты, – и победно глянула на Юлю.
– Ага, – Головенко почесал подбородок, улыбнулся, – Что это вы, ребята, дружно так? Одна невеста мне чуть кабинет не разнесла, другая заявления на отпуск принесла, и своё, и Алексея, ультиматумы ставит, третья… – он весело посмотрел на Светланку, – Третья, слава Богу, пока только покататься просит! Мне нового наблюдателя на пост искать не придётся? – он вопросительно посмотрел на Сергея. Тот изумлённо глядел на Светланку и растерянно улыбался.
– Всё, Борода, – сказал тихонько Костя, теперь не отвертишься! Даже Головенко в курсе! И свадьбу не зажмёшь!
– Не придётся! – сказала Светланка твёрдо, – Я институт закончу и сюда переберусь. К вам в "Гидромет" устроюсь и приеду сюда наблюдателем!
– Решительная у тебя невеста, Сергей Викторович. Одобряю! – Головенко покивал, задумался, – Придётся принять! Меня метеорологи задолбали уже, а тут такой подарок.
II

Когда Головенко с компанией вернулись из поездки, за столом во дворе сидела Вера, рядом восседал Лобанов, подтянутый, вальяжный в своём темно-синем спортивном костюме и огромных тёмных очках средних лет мужчина. По тропе подтягивались новые и новые прибывшие, валились, уставшие, прямо на траву, и двор постепенно наполнялся народом. Между ними сновал ошалевший, явно не привыкший к такому нашествию Алабай.
Головенко радушно поздоровался, усмехнулся, взглянув на Веру, представил Лобанову Сергея с Костей, и они тут же удалились в лабораторию. Сергей только и успел шепнуть Светланке: – Мы до обеда не освободимся, так что ты тут распоряжайся.
Светланка немного растерянно посмотрела на него: – А что надо?
– Как что? – удивился Сергей, – Ты хозяйка? Вот и хозяйствуй. Людей по палаткам распредели, по желанию. Только нашу палатку никому не отдавай. Да для Кота с Верой место отдельное найди, у Кота в комнате Лобанов спать будет. Да и на мою кровать претендент найдётся. Веру в помощницы возьми, она туристка, в этом деле должна разбираться.
Светланка отнеслась к поручению со всей серьёзностью, усадила Веру регистрировать всех прибывших, спальники выдавала под расписку, как заправская дежурная по гостинице, распределяла всех по палаткам, благо, места хватило всем, и даже с избытком – с автобусами прибыло человек шестьдесят, а четырёхместных палаток поставили двадцать. Да ещё не знающая этого Вера привезла свою двухместную. То, что сама Светланка будет ночевать в палатке с Сергеем, вроде бы само собой разумелось.
И Светланка, и Вера были настолько заняты, что до обеда обстоятельно поговорить у них не получилось.
Обедали в столовой в три приёма – одновременно такое количество народа там просто не помещалось. И затянулся обед часов до четырёх.
Сразу после обеда Головенко попросил никого не расходиться и собрал всех в роще сразу за палатками. Когда все расселись, в основном прямо на траве, на подстилках, он встал и объявил:
– Друзья мои, пользуясь тем, что большинство участников конференции находится здесь, я хочу, чтобы конференция продолжилась. Одним из вопросов конференции проходит вопрос о состоянии озера, на котором мы сейчас находимся. И у нас есть один представитель нашего института, которого по этому вопросу просто необходимо заслушать, но находясь постоянно здесь, он просто не может быть в городе. Я имею в виду Сергея Викторовича Маслова, наблюдателя, ведущего инженера, не один год изучающего водный режим озера непосредственно на месте. У него собраны богатейшие материалы по изучаемому вопросу. Мне кажется, нам будет небезынтересно его послушать.
Народ одобрительно загудел, и Головенко пригласил: – Сергей Викторович, прошу!
Сергей вышел к импровизированной трибуне из небольшого столика, и Светланка подивилась: он успел переодеться в цивильный костюм, в котором был на их романтическом вечере позавчера. Костюм этот резко денонсировал с походными костюмами всех окружающий, но Сергея это нисколько не смущало.
– Господа! – начал он, – Мне хотелось бы доложить Конференции результаты моих многолетних наблюдений, и некоторые выводы, вытекающие из этих наблюдений.
Всем известно, что пять лет назад в этих местах произошло землетрясение магнитудой восемь и две десятых балла, которое вызвало опасные подвижки естественной плотины, благодаря которой и существует озеро, – говорил он спокойно, убедительно, приводил массу цифр, и Светланка поначалу заслушалась, обращая внимание, в основном, на то, как он говорит. Что он говорит, она понимала плохо, так как ни в сейсмологии, ни в гидрологии совершенно не разбиралась. И по его ровному тону ей казалось, что и все слушатели должны принять доклад на "ура". Тем неожиданнее для неё было, что вслед за Сергеем к столику выскочил молодой человек в толстых роговых очках и начал горячо оспаривать его выводы. Сергей спокойно возражал, завязался профессиональный спор, и Светланка заскучала. Она поискала глазами Веру, та сидела с Костей поодаль и тоже отчаянно скучала. Стараясь не привлекать внимания, Светланка поднялась, поманила Веру рукой, и направилась с поляны в глубину рощи. Вера быстро догнала её.
– Какой Сергей молодец, – воскликнула она восхищённо.
– Да, – Светланка покивала, – Ещё бы этот очкарик не лез. Насел прямо!
– Ничего, – Вера усмехнулась, – Костя сказал, что у них позиция железная! Он после этого очкарика выступать будет. Говорит, в лепёшку раскатает!
– Костя молодец! Как он у тебя? – Светланка глянула с интересом.
– Всё хорошо! – Вера вздохнула, – Я как в город приехала, даже в общагу заезжать не стала, сразу к нему в институт. Он мне ключ отдал от своей комнаты. Они, оказывается, с Сергеем в одной комнате живут, в семейном общежитии. Только ведь Сергей там не бывает! Так что мы вдвоём жили!
– Здорово! А вздыхаешь с чего?
– Ты знаешь… Мне кажется, что он меня боится!
– Боится? С чего ты взяла?
– Он очень поздно с работы приходит.
– Ну и что? Они же трудоголики сумасшедшие, что он, что Сергей!
– Я у соседей спрашивала. Говорят, раньше, до меня, такого не было.
Светланка долго смотрела в сторону, теребя в руках веточку, потом, несмотря на Костино предупреждение, проговорилась: – Я, кажется, знаю, в чём дело.
Вера удивлённо взглянула на неё.
– Помнишь, я тебя уже предупреждала? Нельзя же на мужика бульдозером переть! Он, конечно, молодой, даже младше Сергея. Но не семижильный же!
– Он тебе что, жаловался?
– Ничего он не жаловался! Просто, раз он от тебя бегает, делай выводы!
Вера внимательно посмотрела на подругу и сокрушённо вздохнула.
– Вздыхай, вздыхай! – Светланка засмеялась, – Думай, что делаешь! Смотри, сбежит он от тебя!
Вера помолчала, потом махнула рукой: – Ничего, разберёмся! Никуда он от меня не денется! – ещё помолчала, спросила, – У вас-то как?
Светланка засмущалась, покраснела: – Мы сегодня в одном спальнике спали.
Вера изумлённо уставилась на неё.
– Я сама к нему залезла! – продолжала Светланка, – А он не стал возражать.
– Так ты у нас теперь невеста? Или уже жена?
– Не жена. Он меня пожалел.
– Дурак!
– Почему дурак? Так даже лучше… пока…
Она захихикала.
– Ты что? – удивилась Вера.
– Я сегодня его шефу его невестой представилась!
– Да ты что! И Сергей тоже слышал?
– Слышал! Он рядом стоял.
– И что?
– По-моему, он так удивился, что ничего сказать не мог! – она довольно засмеялась.
Они вернулись на лужайку, когда заканчивал своё выступление Костя. Сразу после него слово взял Лобанов.
– Тут молодые люди горячо и, можно сказать, самоотверженно защищали направление на продолжение наблюдений на озере. Я думаю, в такой горячей защите нет особой необходимости. Наблюдения эти очень ценны для гидрологической науки и имеют большое практическое значение. Не забывайте, что внизу у нас город с миллионным населением! На учёном совете я буду настаивать на продолжении и даже расширении этих работ. А некоторые скептики, – он посмотрел на очкарика, – либо не понимают вопроса, либо рассчитывают за счет закрытия этой темы получить дополнительное финансирование на свои работы!
Светланка взглянула на Сергея. Он улыбался и при последних словах Лобанова довольно потёр руки.

III

Ужин, плавно переходящий в банкет, решили организовать на свежем воздухе, всё равно в столовой все сразу не помещались. А делать банкет по очереди было просто смешно. Для этого Сергей, позвав на помощь Костю, Колю и еще с десяток мужиков, вытащил из запасника огромную кошму, завезённую сюда ещё года три назад, когда только начиналось строительство дома. В своё время на ней спали рабочие, а после окончания строительства она так и осталась здесь, вывозить её не было смысла. Расстелили кошму на той же лужайке под берёзами, где проходила импровизированная конференция. На ней тут же разлегся Алабай, укоризненно поглядывая на хозяина – как же, скрывал такую удобную подстилку! И лежал до тех пор, пока поварихи не начали выставлять на кошму приготовленные закуски и не попросили Сергея убрать зверюгу: уж слишком заинтересованно он поглядывал на нарезанную колбасу! Да и вообще мешался под ногами и не давал нормально работать. Сергей отвёл Алабая к конуре, но, видимо, у кошмы было гораздо интереснее, и минут через пять, уловив момент, когда хозяин на что-то отвлёкся, он вернулся и снова разлёгся на самом ходу.
– Да что же это такое?! – не выдержала, наконец, Даша, споткнувшись об него в очередной раз, – Уберёт кто-нибудь эту заразу?!
Рядом как раз проходила Светланка. Она наклонилась к Алабаю, взяла его за холку: – Алабаюшка, милый! Все тебя гонят, всем ты мешаешь! Пойдём со мной, пойдём, родной!
Алабай вскочил и побежал за ней. Посреди двора как раз открыли казан с пловом, Костя огромной шумовкой перемешивал рис, доставал сочные куски мяса и перекладывал их на блюдо, где Головенко, не доверявший никому такую операцию, сам разрезал их на мелкие кусочки, срезал мясо с костей, а кости кидал в таз рядом со столом.
– Никто о тебе не думает, никому ты не нужен! – между тем причитала Светланка, выбрала из таза огромную баранью лопатку, покрутила под носом Алабая и бросила её к конуре. Алабай тут же занялся делом, больше ни на кого не обращая внимания.
– Ну вот, – Светланка удовлетворённо потёрла руки, – А то все тебя гонят, а нет угостить, приголубить!
Костя оторвался от своего занятия и легонько зааплодировал. Светланка шмыгнула носом, гордо глянула на них с Головенко, и пошла дальше командовать организацией банкета. Она на полном серьёзе ощущала себя полноправной хозяйкой и не обращала внимания ни на незлобливые шуточки Кости, ни на косые взгляды Юли, ни на оценивающие – Сергея и Головенко.
Приезжий народ с удовольствием подчинялся её командам, и к тому времени, когда подали несколько блюд с пловом, всё для банкета было готово.
Поварихи хотели было для Лобанова, Головенко и нескольких дам в возрасте накрыть отдельный стол, но Головенко с Лобановым возмутились: зачем же отрываться от народа?!
Рассаживались шумно и весело, чуть ли не в три ряда вокруг импровизированного дастархана – расстеленных посреди кошмы простыней, заменявших скатерти.
Головенко взял на себя роль тамады и дал слово Лобанову. Тот говорил долго и красиво, об озере, о конференции, о значении его для города и о значении наблюдений на нём, о Сергее как о самоотверженном учёном, и говорил бы ещё дольше, если бы Головенко тихонько не напомнил ему: – Вадим Егорович, вы тост говорите.
Лобанов покивал и быстро закруглился: – Друзья, давайте выпьем за процветание этого благословенного места, за его хозяина и симпатичную хозяйку!
Светланка покраснела больше от удовольствия, чем от смущения.
После Лобанова говорили многие, выпивки на тосты хватало. И почти все так или иначе упоминали и её. Сергей поглядывал на неё с легкой ироничной улыбкой, а она просто упивалось своей ролью.
Быстро темнело. Но Сергей с помощью нескольких мужчин заранее наладил освещение из гирлянды электрических лампочек, протянутой прямо по деревья вокруг кошмы, и под одобрительный гул собравшихся сам зажёг свет. Потом зачем-то направился в дом. Светланка на некоторое время потеряла его из вида, и этим тут же воспользовалась Юля.
– Ну что, жених, – ехидно сказала она, подойдя сзади, – Я смотрю, тут без тебя – тебя женили! Может, пора "горько!" кричать?
– Кричи, если глотки не жалко! – разговаривать с ней, тем более в таком тоне, Сергей был совсем не настроен.
– Может, одумаешься? – Юля говорила с Сергеем, а смотрела в сторону, – Пока не поздно-то?
Сергей посмотрел на неё насмешливо: – Золотко! Даже если я и одумаюсь, что, впрочем, маловероятно, нравится мне эта девочка, – он погладил бороду, покачал головой, – Даже если я и одумаюсь, тебе сюда, – он постучал по левой стороне груди, – путь заказан. Ты сама ворота захлопнула, что ты теперь хочешь?
– Тебя хочу! Неужели трудно понять, что это была ошибка?!
– Понять можно. Твой Арни кому хочешь голову вскружит, – Сергей снова задумчиво погладил бороду, – Понять можно. Простить нельзя.
– Жестокий ты! Раньше ты таким не был!
– Какой уж есть!
– Ты же так меня любил! Неужели всё прошло?
– Я любил Юленьку Смирнову. А её больше нет.
– Ну почему же? Вот же я! Ты думаешь, я так сильно изменилась?
– Я думаю, ты не изменилась совсем. Просто я знал и любил другую Юленьку Смирнову. Может быть, я её и придумал. И она ушла от нас пять лет назад. Так что, извиняй. И прощай, другого от меня ты не услышишь.
К ним подошла Светланка, взяла его за руку: – Серёжа, там народ тебя потерял! Пойдём.
Потеряв Сергея из вида несколько минут назад, она почуяла неладное и принялась искать его. А увидев немного в стороне рядом с Юлей, тут же бросилась, как ей казалось, на выручку.
И когда они пошли к кошме, всё ещё держа его руку, обернулась и одними губами показала: "Не отдам!"
В самый разгар застолья с кошмы поднялся Костя, вывел Веру на самое светлое место и прокричал, перекрывая общий гул: – Друзья мои, минуточку внимания!
Шум немного стих, все уставились на них.
– Друзья мои! – между тем продолжал Костя, – разрешите мне использовать теперешнюю романтическую обстановку и сделать одно предложение! – он повернулся к Вере, взял её за обе руки, – Вера, за последнее время мы хорошо узнали друг друга. Ты потрясающая девушка! Я тоже не последний балбес, – он немного картинно опустился перед ней на одно колено, – Будь моей женой!
Вера подняла его с колена и бросилась ему на шею. Народ дружно зааплодировал. А она, покрывая его поцелуями, оторвалась на секунду и тихонько прошептала ему на ухо: – Сегодня же ночью, милый!
Светланка ошарашено смотрела на них, потом глянула на Сергея, как он среагировал на решение друга? Снова завладела его рукой, приложила к груди, поискала глазами Юлю, увидела её на противоположенной стороне дастархана, и снова выразительно прошептала одними губами: "Не отдам!"

IV

Утром Сергея разбудил Головенко – ещё с вечера они с Лобановым попросили его показать самые рыбные места на озере. Услышав тихое: – Серёжа, ты ещё спишь? – Сергей убрал с руки Светланкину голову – на этот раз она спала в отдельном спальнике, но всё равно всю ночь льнула к нему – выбрался из своего спальника, высунулся из палатки: – Минутку, Владимир Андреевич! Я быстро!
Стараясь не очень шуметь, он быстро оделся по-походному, поглядел на Светланку, чуть иронично улыбаясь, не удержался и провёл своей огромной ладонью по её льняным волосам. Она заулыбалась во сне, он покачал головой, удивляясь своей внезапной нежности, но особо раздумывать над этим времени у него не было.
Лобанов и Головенко уже собрались и были готовы к поездке. У Сергея снасти были наготове всегда, насадка приготовлена ещё вчера днём, умывание заняло пару минут, и, не будя прочий народ, минут через пять они отправились к катеру. За ними увязался Алабай и, как и давеча, разлёгся на капоте. Садясь на катер, Сергей хотел прогнать его, но Лобанов махнул рукой: – Да пусть лежит! Что, он нам мешать будет, что ли?!
Сергей сел за управление и, поднимая пенные буруны, направил катер к устью речки, вдоль которой Костя с компанией поднимались на хребет.
Стояла ранняя утренняя тишь, солнце ещё не поднялось, но лёгкий ветерок уже разогнал утренний туман.
– Благодать! – выкрикнул Головенко, перекрывая шум мотора, – Киснешь в этом городе, крутишься белкой, а тут такое чудо. Честное слово, завидую я тебе, Сергей Викторович!
Лобанов активно поддержал его, и даже предложил: – Может, сюда дорогу пробить, Владимир Андреевич? Финансирование я постараюсь пробить! Вертолёт гонять накладно, пешком трудновато, а так, на автотранспорте снабжение наладить и недорого, и нетрудно.
– Не стоит, Вадим Егорович. Думали мы об этом. Сделаем мы дорогу, и повалит сюда городской народ. Такие красоты угробим. Право, не стоит!
– Можно перед завалом кордон поставить, – видимо, Лобанову своя идея понравилась, – заповедник здесь организовать.
– Да что вы, Вадим Егорович! Какие кордоны у нас от нашествий спасали?! – Головенко даже возмутился, – Это же саранча! Всё тут погубит!
Сергей не вмешивался в их разговор, хотя был согласен с Головенко на все сто. За столько лет он привык воспринимать озеро, как свою вотчину и совсем не хотел делить её с толпами туристов.
Минут через десять они доплыли до устья речки, намётанным глазом Сергей вывел катер на нужное место и сбросил якоря – на катере были два настоящих якоря, а не тракторные шестерни на верёвке, которые Сергей использовал вместо якорей на резиновой лодке.
Лобанов расположился по левому борту, Головенко – по правому, Сергею досталась корма. Пара минут ушла на наладку снастей, и все замерли в ожидании поклёвки. Место было удачное. Речка выносила в озеро массу живности, и рыба постоянно крутилась здесь. Так что поклёвка не заставила себя ждать – минуты через две Лобанов крякнул, привстал, взял спиннинг в руки, и как только поплавок полностью погрузился под воду, подсёк. Через несколько секунд солидный сазан – грамм на четыреста, не меньше – плюхнулся на дно лодки. Лобанов с удовольствием потёр руки, снял сазана с крючка, надел новую наживку закинул лесу в воду и замер в ожидании новой поклёвки, больше не обращая на пойманного сазана никакого внимания.
Зато им очень заинтересовался Алабай. Он поднялся с капота, перепрыгнул через лобовое стекло и наклонил голову к рыбине, собираясь по своей привычке обнюхать её. Наверное, сазану это не очень понравилось, потому что он зашевелился, задёргался и со всего маха въехал хвостом кобелю по кончику носа. Алабай присел от боли, вскочил, прокрутился вокруг сазана пару кругов и снова ткнулся в него носом. И получил ещё раз. Снова присел, недоуменно посмотрел на Лобанова, на Сергея, зарычал, собрался схватить сазана зубами, и заработал третью оплеуху. Сазан трепыхался и не собирался успокаиваться. Алабай жалобно завыл, поджал хвост и, отступив с позором, снова перебрался на капот, время от времени с опаской ощериваясь на рыбину.
Через несколько минут почти одновременно вытащили по довольно крупной маринке Головенко с Сергеем, и дело пошло.
Проснувшись и не обнаружив рядом Сергея, Светланка заволновалась. Она быстро оделась, выбралась из палатки и кинулась его искать. Не найдя его ни во дворе, ни в доме, она вышла на берег и увидела катер у противоположенного берега. И ей почему-то стало грустно – у Сергея были дела, совершенно её не касающиеся. Она попыталась убедить себя, что так и должно быть, но грусть не проходила. Помахав на всякий случай рукой и убедившись, что на неё никто не обращает внимания, она побрела к дому.
За столом, перебирая рис к каше на завтрак, сидели и негромко разговаривали поварихи. У водопровода шумно приводил себя в порядок Костя. Другие обитатели импровизированного лагеря и дома ещё спали.
Светланка подошла к водопроводу и остановилась, ожидая, пока Костя закончит умываться. Он взглянул на неё, плеснул в лицо ещё пару пригоршней и освободил место: – Прошу, мадам!
– Мадмуазель, – поправила она бесцветно.
– Вот как? – Костя развлекался, – А по поведению никак не скажешь!
– Слушай, Кот, иди ты к чёрту! – не поддержала Светланка его настроения.
– Сегодня же вечером, мисс, сегодня же вечером! – Костя посмотрел более пристально, – А почему с утра и уже не в духе?
– С чего ты взял?
– Ну, золотко, это же видно!
– Да нет, Кот, всё в порядке!
– Да? А где Борода? Дрыхнет ещё? Борода! Бородища, вставай давай!
– Не кричи! Перебудишь всех. Рано ещё. Нет его! Уплыли они. С Лобановым и Головенко.
– А-а-а! Тогда всё понятно!
– Что тебе понятно?
– Грусть-тоска меня снедает… – Костя вдруг воодушевился, – Слушай, хозяйка! Ты в пещере была?
– Была. А что?
– Да тут накладка получается. Серёга меня попросил экскурсию организовать. По пещере. А я хочу народ по Кумушсаю выгулять. После завтрака. Может, разделимся?
Светланка пожала плечами. Что там можно было показать, в этой пещере? Костя понял это по-своему: – Ну вот и договорились!
Желающих посмотреть пещеру оказалось неожиданно много. Собственно, здесь были почти все, кто не пошёл с Костей. Сначала Светланка просто не знала, что ей делать, что надо говорить. Но когда открывала двери в первый от дома зал, её осенило. Она не стала сразу включать свет и дала присутствующим ощутить величественность этой полутьмы. И только когда все вошли в зал и прониклись торжественностью обстановки, нащупала выключатель у двери. И не стала сразу вести группу во второй зал, припомнила всё, что рассказывал ей Сергей, всё, что читала и слышала о пещерах и выложила это перед экскурсантами. Почувствовав, что её слушают, она говорила минут десять. И только закончив, повела всех во второй зал. И здесь, пока все собрались на верхней площадке на выходе из тоннеля, спустилась по лесенке, и, как раньше Сергей для неё, включила прожектор, направила его на свод зала, поискала и нашла поразивший её узел, где сошлись несколько разноцветных, сложившихся в причудливые складки, пород. Подождала, пока экскурсанты спустятся вниз, и рассказала о плотине, электростанции, водозаборе и водопроводе. Увидев среди экскурсантов Юлю, со злорадством подчеркнула, что всё это сделано руками ЕЁ Сергея. Не забыла и про гроты, где Сергей собирался устроить баню, и осветила проран, из которого в зал вытекала подземная речка. Тут же нашлись желающие посмотреть и эти чудеса. Сама Светланка в этих гротах не бывала, идти до них надо было по воде, по руслу речки, дорогу освещать фонариками, которых ни у кого не было. Поэтому она остудила наиболее горячих "спелеологов", предложив для такой экскурсии дождаться Сергея.
Выходили под впечатлением не только от самой пещеры, но и от Светланкиного рассказа. По галерее она шла последней, пересчитав всех на всякий случай, чтобы никто не остался. Посреди галереи её подождала Юля и сказала, не скрывая сарказма: – А ты тут неплохо освоилась! Давно его обрабатываешь?
– Давно! – зло бросила Светланка, колко посмотрела Юле в глаза, снова процедила, – Не отдам! – и гордо подняв голову, направилась к выходу.

V
Всё утро следующего дня прошло в сборах и приготовлениях к возвращению в город. Институтские автобусы должны были подойти к пасеке к обеду, поэтому сразу после завтрака намечался отход всех, пришедших сюда пешком. Мужчины помогали разобрать и уложить палатки, сдавали Светланке спальники и, под руководством Кости, переносили и грузили всё это добро в вертолёт. Женщины в основном, собирали свои рюкзачки, последний раз купались, и приводили себя в порядок, чтобы по прибытии в город, не очень шокировать своим видом горожан.
Косте добираться обратно на вертолёте было не обязательно, он решил пойти пешком с Верой, Лобанов, Юля и механик Коля лететь тоже отказались, кроме Головенко и поварих лететь никто не захотел. В вертолёте оставалось ещё одно место, и Головенко предложил лететь Светланке. Она даже испугалась: – Владимир Андреевич! У меня ещё десять дней каникул! Разве я здесь мешаю?
Вертолёт улетел, даже не дождавшись отхода основной группы, сразу после завтрака.
Остальные вышли через полчаса, вытянувшись в пёструю стометровую цепочку. Светланка с Сергеем проводили их до утёса и там тепло распрощались.
Лобанов крепко пожал Сергею руку: – Вы молодец, Сергей Викторович. Такое хозяйство держите и ещё и наблюдать успеваете, и выводы кое-какие делать! И невеста у вас – прелесть! – он улыбнулся Светланке, – Такая помощница! Берегите её.
Юля, снимавшая этот спич на портативную камеру, после ухода Лобанова задержалась на полминуты, видимо хотела поговорить с Сергеем ещё, зло посмотрела на Светланку, которая стояла рядом и отходить не собиралась, и сказала только: – Надеюсь, мы останемся друзьями, Серёжа. И смотри не ошибись. Как я.
Подошли Вера с Костей, она резко развернулась и ушла за Лобановым.
Вера обняла подругу на прощание и показала большой палец: – Не теряйся! Он твой!
Костя обнял Сергея: – Давай, Борода, до встречи! – обернулся к Светланке, – Ланка, так держать! Он уже сдался!
Светланка наклонила голову и лукаво посмотрела на Сергея: – Сдался?
Сергей усмехнулся, развернулся и, не оборачиваясь, широким шагом направился в сторону дома.
– Сдался, сдался! – Костя рассмеялся и пошёл в противоположенную сторону. Вера устремилась за ним.
Светланка догнала Сергея уже около дома. Заглянула ему в глаза: – Ты не сердишься, Серёжа? Ты так… жёстко разделываешься с теми, кто тебя любит…
– Ты про Юльку? – он остановился, взял её руку в свою.
– И про неё тоже, – она положила другую руку поверх его рук.
– Юлька любит только себя. Даже Арнольда своего не любит. А ведь он мог стать отцом её ребёнка!
– А Таня?
– Таню жалко. Но ведь, Ланка, нельзя же отдать человеку всего себя только из жалости, правда? А по кусочку я не умею.
– Ты… старомодный, Серёжа.
– Может быть, может быть, – он пристально посмотрел ей в глаза, неожиданно высвободил свою руку и провёл ею по её причёске, откидывая назад белокурые локоны. У неё остановилось сердце и ослабли ноги, она стояла, приоткрыв рот и безвольно опустив руки, и ждала продолжения. Но он только погладил её по голове ещё раз, развернулся и ушёл в дом.
Весь день они приводили в порядок дом и двор – после такого нашествия разгром остался страшный. И весь день, даже несмотря на то, что была занята работой, Светланка не могла прийти в себя.
Пообедали и поужинали остатками ухи, на которую вчера пошёл весь улов, поэтому на готовку не отвлекались и устали так, что к вечеру валились с ног. Но всё равно, когда Сергей уже лёг, Светланка накинула халатик и спустилась к нему. Присела на край кровати, нашла его руку, зажала в своих: – Что это было, Серёжа? Там, на опушке?
Сергей помолчал, обираясь с мыслями, снова погладил её по голове, и проговорил, тщательно подбирая слова: – Ты замечательная девушка, Ланка. Но давай не будем спешить.
Она сникла, проговорила горько: – Понятно…
– Может быть, я старомодный, – продолжал он, – но мне надо немного разобраться в себе. Через неделю ты уедешь…
– Через десять дней, – поправила она тусклым голосом.
– Хорошо. Через десять дней ты уедешь. Тебе же ещё курс учиться. Я никуда отсюда не денусь. Поезжай, учись. Заканчивай университет. И приезжай следующим летом. И если я тебе ещё буду нужен, мы будем вместе.
С непонятным чувством она поднялась в свою комнату. Вроде бы Сергей и не говорил с ней, так, как с Юлей. И даже не так, как с Таней. И слегка приоткрылся, пообещав ждать её. Не отверг безоговорочно и бесповоротно. Но всё равно надо было ждать. Ждать целый год. С такими невесёлыми мыслями она проворочалась половину ночи, пока усталость не взяла своё.
Все следующие десять дней Светланка играла в жену и хозяйку. Она с удовольствием готовила, наводила порядок в доме, и только по вечерам, когда Сергей отправлялся в лабораторию и усаживался за компьютер, выходила во двор и выкладывала Алабаю свои переживания. Алабай слушал, склонив голову набок и задрав одно ухо, и норовил лизнуть её в нос.
К Сергею в комнату по вечерам она больше не приходила. А он к её стараниям относился спокойно, чуть иронично улыбаясь, и только изредка снисходил до того, чтобы похвалить.
За два дня до её отъезда, уплывая к дальним постам, он взял с собой ружьё. И вернулся через два часа с парой подстреленных уток. Кинул их на стол во дворе и сказал: – Вот, хозяюшка. Завтра вечером прощальный пир устроим. Приготовишь?
Она очень постаралась, и пока он ходил на посты за завал, приготовила жаркое и пару салатов из того, что ещё оставалось от банкета. И пока запечённая утка доходила в духовке, поднялась к себе и переоделась в платье, в котором была во время первого их романтического вечера.
Сергей вернулся довольно поздно, ходил не только менять ленты, но и до пасеки дошел, договорился с пасечником, чтобы тот завтра довёз её до автобуса. Долго и шумно умывался с дороги, потом взглянул на пустой стол во дворе и удивился: – А у нас что, ужина сегодня не будет?
– Я накрыла в доме, Серёжа, – она почему-то покраснела, но выкрутилась, – Чтобы от грозы не бегать!
Он посмеялся, зашёл в дом, оценил по достоинству праздничный стол, показав большой палец. На несколько минут ушёл в свою комнату, и пока она подавала горячее, переоделся в свой цивильный костюм.
Как и в прошлый такой вечер, они просидели до глубокой ночи. Сергей снова перенёс динамики, и они танцевали под лёгкий блюз, кружились в вальсе, пили лёгкое Сергеево вино – свободно и легко отдавались обаянию этой последней ночи.
Утром Сергей проводил её до пасеки. И пока пасечник разогревал мотор, держа её за руки, повторил сказанное десять дней назад: – Езжай, солнышко, учись. И приезжай следующим летом. И если я тебе ещё буду нужен, мы будем вместе.
И в первый раз поцеловал в губы.

Э п и л о г
         Ближе к вечеру повалил снег, и до утра навалило столько, что Сергей с трудом открыл наружные двери. В прошлом году незадолго до новогодних праздников уже было такое. Ему даже пришлось вылезать через окно, пробиваться к крыльцу, расчищать проходы и протаптывать дорожки к ближним постам. На дальние приходилось идти на лыжах, а нижние, за завалом, вообще консервировать, пройти туда становилось практически невозможно.
Но на этот раз обошлось, после крепкого нажатия и нескольких почти ударных раскачиваний дверь подалась, и он смог выбраться наружу, чтобы расчистить террасу.
Поработав часок и прочистив дорожки через двор, Сергей с тоской посмотрел на небо. Дело шло к Новому Году, он ждал вертолёта, а с ним и свежих продуктов, новогодних подарков от сердобольных сотрудников и благорасположенного начальства. И свежей почты. От неё.
Светланка передавала весточки с каждым рейсом, рассказывала о своей жизни, об учёбе, о последних событиях. И неизменно подписывалась: "До встречи, твоя Ланка." Поначалу он только посмеивался, получая очередное послание, и всё время ожидая, что они вдруг прекратятся. Но когда в очередной прилёт Саша в ответ на вопрос о письме только развёл руками: – Чернила разводит! – Сергею вдруг стало тоскливо. Он впервые осознал, что ждёт этих писем гораздо сильнее, чем думал.
После того, как он в конце августа проводил Светланку до пасеки, он много размышлял и о ней, и о своей непутёвой жизни. И скоро осознал, что ему стало не хватать её, её открытого взгляда, её несколько наивных рассуждений, её напористых попыток занять существенное место в его жизни. И когда на следующий рейс Саша привёз очередное письмо с извинениями, что из-за практики она не смогла в прошлый прилёт передать весточку, он откровенно обрадовался.
– Ты думаешь, жизнь кончилась? – говорил он, глядя вечером на бегающие огоньки догорающих в мангале угольков, и поглаживая лохматую голову Алабая, – Ничего подобного! Мы ещё поживём, какие наши годы!
Алабай преданно смотрел ему в глаза, лизал его руку и, казалось, поддерживал его на все сто.
Сам Сергей отправлял ответы по компьютеру через Костю. Личного компьютера в общежитии у Светланки не было, выхода в интернет тоже, сидеть в интернет-кафе ей не позволяла занятость в институте, поэтому ему и приходилось пользоваться услугами друга. Он посылал полушутливые послания на совершенно отвлечённые темы. О своей тихой любви он не писал никогда. Но Костя, распечатывая его довольно сухие строки, добавлял две-три фразы от себя, расцвечивая письма всеми цветами радуги. И Светланка просто задыхалась от счастья, перечитывая их по сто раз на день.
К обеду распогодило, тучи прорвало яркое зимнее солнце, и заснеженные склоны засверкали тысячами блёсток, поднимая предновогоднее настроение.
Вертолёт прилетел, когда Сергей менял ленты на кумушсайских постах. И не дождавшись Сергея, улетел через несколько минут – погода могла испортиться в любой момент, и Саше надо было торопиться.
Возвращаясь с постов, Сергей, не заходя в дом, прошёл прямо на посадочную площадку. Но никаких гостинцев здесь оставлено не было.
"Кого-то чёрт принёс!" – догадался Сергей, и досадуя на себя, поспешил к дому. На крыльце его дожидался Костя.
– Борода, танцуй! – закричал он, как только Сергей появился из рощи, – Я тебе подарочки привёз!
Наскоро обняв его и отодвинув в сторону, (– Ну вот! Заботься о таком! – с напускным недовольством пробурчал при этом Костя) – Сергей рванулся в дом.
В столовой, во главе стола королевой восседала Вера. А на кухне привычно гремела посудой Светланка.
Он застрял в дверях столовой, облокотившись на косяк и глядя только на неё.
– Можно было бы и поздороваться! – сказала Вера.
Светланка оторвалась от своего дела, выглянула и остановилась в дверях кухни: – Я прилетела, Серёжа! Я прилетела. Мы же не будем ждать ещё целых полгода?!

Ташкент, август 2013 – июль 2014

Анкета, главное

Истоки (Эссе)

            Я никогда не был в Одессе.
        – Тоже мне, потеря! – заявят девяноста девять и девять десятых процента моих земляков и будут совершенно правы, потому что они тоже никогда не были в Одессе и ничего от этого не потеряли.
         – Таки, Одесса от этого тоже ничего не потеряла! – скажут все сто процентов одесситов и тоже будут правы, потому что, прежде всего, непонятно, кого они будут иметь в виду, лично меня или всех моих соотечественников, не бывавших в Одессе. Потому как моих соотечественников, называемых в России гастробайтерами, а у нас на родине харыбами (от имени Хариб, распространённого в основном в глухих горах и потому ставшего нарицательным) даже всеядная Москва плохо выдерживает, куда уж с ней Одессе тягаться. Ни украинской Одессе, ни американской. Потому что есть, оказывается, и такая. В ней я тоже не был. Как и вообще в Америке.
            Я же лично не знаю, много ли я потерял оттого, что ни разу не был на одной из моих исторических родин. Так уж сложилось, что лёгкий на подъём дед Иван, убегая от голода в середине двадцатых, сорвался из-под Одессы, из села Марьяновка Ширяевского уезда, что в сотне километров к северу от губернской столицы, и увез своё немногочисленное семейство под Омск. А потом, не прижившись почему-то под Омском, подался вообще в дикие края, к туркменам, в Мары, и даже ещё глуше, в Тахтабазар, махонькую станцию и городок на речке Мургаб в сторону Кушки от Мары.
            Конечно, Марьяновка это не совсем Одесса. Даже больше того, Марьяновка это совсем не Одесса. Одесситы бы сказали, что Одесса и Марьяновка – это две большие разницы. Но я предпочитаю думать, что одна из моих исторических родин – это именно Одесса. Так мне легче понять, откуда во мне столько насмешливости и сарказма.
            В Марьяновке родился дед Иван, в Марьяновке родились мать и два её брата, старший и младший, дядя Коля и дядя Володя, дядька Володька, как с юмором его всю жизнь называла мать.
            Вообще-то, с юмором у матери было туго. Известный анекдот про больную голову и повязку, которая вдруг оказалась на ноге, потому что сползла, она понять так и не смогла. За всю свою семидесятичетырёхлетнюю жизнь. Несмотря на то, что юмора в её жизни хватало. И посмеяться над действительно смешным она могла и смеялась с удовольствием. Только смешное это должно было быть очень прямым, без особого второго, глубоко зарытого смысла. И одесситкой себя она не считала никогда. И украинство своё никогда не выпячивала. Да и украинского языка не знала. Откуда знать, если из Марьяновки они уехали, когда ей было что-то около пяти лет. На моей памяти свою принадлежность к Незалежной она показала только один раз. Как-то её близкая подруга и соседка, тётя Нина Ниденц (тётя – это, конечно, для нас), немка из сосланных в Узбекистан приволжских немцев, при ней принялась на чём свет стоит чихвостить хохлов. Уж не знаю, чем они ей не угодили, но видно, было что-то, потому что обычно тётя Нина была женщина очень степенная и в словах и поведении ровная. Мать долго слушала, а потом не выдержала: – А ты то, немчура проклятая! – нашумела она, – Тебе-то хохлы что сделали? Мало вас били, так ты тоже нарываешься?!– и в таком же духе ещё минуты на три кряду. Тётя Нина опешила, отпора, тем более от матери никак не ожидала, а когда до неё, наконец, дошло, что мать тоже хохлушка, они обе долго смеялись.
            Про Одессу мать не рассказывала ничего и никогда. Она её никогда не видела и помнить не могла. Про Одессу много рассказывала бабушка Наташа. Она со свекровью, матерью деда Евдокией Семёновной иногда выбиралась на одесский Привоз продавать продукты нехитрого крестьянского труда. И по её рассказам перед нами представал огромный шумный город, напрочь забитый торговцами и торговками да народом, который у них что-то покупает. Потому как ничего кроме одесских базаров бабушка Наташа толком не видела: Евдокия Семёновна была женщина обстоятельная и праздно болтаться невестке не позволяла. Правда, знаменитый Привоз и Потёмкинскую лестницу она всё-таки видела.
            У деда Ивана с юмором тоже было туговато. По крайней мере, когда мы, его внуки, старший Славка, сын дяди Коли, я и братишка Женька, откалывали какие-то номера, для нас может и очень смешные, он нашего веселья не разделял и драл нещадно всех троих, не разбирая особо, кто очередную хохму учудил.
Дед Иван был крутой, своевольный и очень работящий мужик. Я никогда не видел, чтобы он валял дурака. Когда я жил у них с бабулей Наташей в Мары, в маленьком доме в коротком тупичке, который начинался сразу за мостом через Мургаб, я никогда не видел его бездельничающим. Как только он приходил после работы в своём Сельхозснабе, он тут же принимался за какие-нибудь работы по дому. И пока бабуля Наташа собирала на ужин, переделывал кучу дел. И нам со Славкой и Женькой особо прохлаждаться не давал. В своём доме и во дворе всегда было полно разной работы, которую мы, почему-то не могли сделать днём, пока дед Иван был на работе, но вечером, когда он был уже дома, делали обязательно.
            В отличие от деда Ивана, бабуля Наташа была очень мягкая и невероятно терпеливая женщина. Она стойко переживала все наши детские выходки, никогда не повышала голос, никогда не показывала, что её что-то расстраивает.
            Плачущей я видел её только два раза за всю мою сознательную жизнь. Первый раз – в марте 1953-го года, в день общенационального траура по поводу смерти Сталина. Я хорошо помню, как она поставила меня, пятилетнего пацана, к окну во время объявленной по всему Союзу минуты молчания и ударила меня по рукам, когда я вместо того, чтобы стоять смирно, начал ковыряться в носу. Кто такой Сталин, я тогда представлял плохо, но когда где-то неподалёку завыла сирена и бабуля Наташа заплакала, мне стало очень неуютно.
Что бы не говорили о Вожде в последующем, после разоблачений Хрущёва, я всегда вспоминал мою плачущую бабушку. Ведь это не было чем-то показным, мы были дома вдвоём, и было это в пяти тысячах километров от Москвы.
            Второй раз – в июле 1976-го, когда умер дед Иван.
            К тому времени они с дедом жили уже у нас в Ташкенте. Их небольшой домик на станции Тахта-базар смыло наводнением – это в Туркмении-то! Но тогда проливные дожди в иранских горах переполнили речку Мургаб. Уже гораздо позже, будучи специалистом в этих вопросах, я узнал, что тогда разлившиеся воды впервые за многие тысячелетия дошли до Келифского Узбоя, древнего русла Амударьи, пересохшего сотни тысяч лет назад.
            Дед Иван был единственным ребёнком у своих родителей. Его отец, Платон Иванович, был сыном днепровского казака Ивана, сына Васильева, и турчанки Айгуль (Лунный цветок, в переводе с турецкого), которую прапрадед Иван украл во время турецкой войны. Прапрабабка, турчанка Айгуль приняла православие, была крещена Катериной, и в последствии в её честь назвали мою матушку.
У бабули Наташи, в отличие от деда Ивана, было девять или даже десять братьев и сестёр, один из братьев, Василий Иванович, даже приезжал к нам в Ташкент, чем несказанно удивил мою мать, а ещё больше бабулю Наташу, которая в то время гостила у нас. После того, как дед Иван увёз бабулю Наташу из её хуторка на полтавщине на приодессщину в Марьяновку, она со своим многочисленным семейством почти не общалась. Почему, она никогда не рассказывала. Но приезду брата обрадовалась, и гостил он у нас достаточно долго.
            Про свою белорусскую родню я знаю гораздо меньше. Отец рассказывал об этом мало, да и общался я с ним гораздо меньше, чем с бабулей Наташей. Хотя на родине отца бывал – в 1963 году отец получил от братишки, моего дяди Вани, 500 рублей, половину от вырученных денег от продажи дома умерших родителей в родном их селе Чеботовичи, что на юге Белоруси, на гомельщине, в пятидесяти километрах от злосчастного Чернобыля.
               На эти деньги отец свозил нас с братишкой на историческую родину. Из родственников от той поездки мне хорошо запомнилась двоюродная сестра отца тётя Нина, в доме матери которой мы останавливались, и соседская девчушка Маришка, хохотушка и говорунья. Понимал я её мало, говорила она на белорусском, который я разбирал с трудом, выпаливала двести пятьдесят слов в минуту, и не только я понимал её мало. Но она очень любила говорить со мной. Наверное, потому что я слушал её, почти не перебивая.
Мой братишка Женька, Маришка и тётя Нина очень любили печь блины: пока тётя Нина пекла очередной, братишка и Маришка, вырывая друг у друга, уминали предыдущий.
            Втроём с братишкой и Маришкой мы любили играть на сеновале, на чердаке. Отец гонял нас оттуда, чтобы мы не обрушили потолок в доме, но это помогало мало.
К сожалению, после рыбалки на Днепре, я схватил воспаление лёгких, и остаток нашего турне провёл в чеботовичской больнице.
            Дед Марко, отец отца, умер рано, пятидесятичетырёхлетним, я его никогда не видел. Знаю только из рассказов отца, что во время войны он оставался под немцами, партизанил в белорусских лесах.
            Бабушка Марина, мать отца, пережила деда Марко ненадолго, её я тоже никогда не видел. Помню только, как побледнел отец, когда получил телеграмму от дяди Вани с вестью о её смерти. Было это в 1961 или 1962 году.
Дети мои, Саша и Алёша, племяшка Илонка, внуки Дима и Рома, прочтите это, не забывайте ваши истоки.

     Ташкент, март 2012 – октябрь 2014.

Анкета (Эссе)

                  2. Имя – Виктор.
                  3. Отчество – Николаевич.
            Виктор по латыни – Победитель. Николай – Непобедимый. Виктор Николаевич - Победитель Непобедимых. Дилемма. Парадокс. Если они Непобедимые, то какой же он Победитель. А если он Победитель, то какие они Непобедимые? Нонсенс. Другое дело – Николай Викторович, Непобедимый Победитель. Всё на месте, всё правильно. А у меня… Может быть, поэтому вся жизнь моя состоит из парадоксов и нонсенсов?

                  4. Дата рождения – 1 марта 1948 года.
            Дата достойная. Прежде всего это первый весенний день, первомартовский день. Отсюда и я весь из себя первомартовский. С одной стороны ещё зимний, рассудком и дотошностью учёного, привыкшего раскладывать всё по полочкам, вгрызаться в самую суть, схватывая её на лету – это уже, пожалуй, от весны. А с другой стороны – взбалмошный и непостоянный, как весенняя погода, вечный бродяга, не умеющий и не хотящий оставаться на одном насиженном месте, гоняющий по свету, как весенний ветер, не терпящий застоя в жизни, в работе, в любви, во всём.
Чем ещё, кроме моего рождения, конечно, знаменит этот день?
            В Исландии, скажем, это День Пива. Пиво я люблю. Хотя, по техническим причинам (три инфаркта и необузданность натуры, желание не прекращать приятно начатое и стремление довести любое дело до логического конца, а логический конец любого возлияния – это диспут на темы любви и дружбы типа «Вася, ты меня уважаешь?!» и полуночное сидение на скамейке перед своим подъездом с носом, расквашенным о некстати подвернувшийся по ходу арык), так вот, по техническим причинам не потребляю ничего, кроме чая и кофе уже шесть лет пять месяцев и пять дней.
            В России же, в отличие от Исландии, день пива, это каждый день кроме 31 декабря, и россияне на первое марта назначили День кошек. Почему-то именно день кошек. Хотя больше подошел бы день котов. Мартовских. И даже первомартовских. Голодных вынужденным зимним воздержанием и готовых перетрахать всё, что попадёт под руку. Вернее, под лапу. А ещё вернее, под… Ладно, это пропустим. В общем, таких, как я.
            Не повезло. Вот, скажем, 1 июня – День защиты детей. 1 сентября – День Знаний. Или 1 октября – День учителя. А у меня – день кошек. Да…

                 5. Место рождения – город Ташкент.
            Это так в метриках. И в паспорте. На самом деле это вопрос спорный. Акоп Михалыч Сагиянц, светлая ему память, бывший в те времена начальником Голодностепской экспедиции, а в последствии ставший зам дир по тылу славного института «СРЕДАЗГИПРОВОДХЛОПОК», утверждал, что родился я на кузове задрипанной списанной с армейской службы «полуторки» где-то возле кишлака Уртааул, что на старой Янгиюльской дороге, в двенадцати километрах от Ташкента, ближе к нему. Дядя Яша же Бояджиев, пусть земля ему будет пухом, шофёр этой самой «полуторки», наоборот, говорил, что этот замечательный факт случился в четырнадцати километрах от Ташкента, то есть, не доезжая кишлака Уртааул, если ехать со стороны Янгиюля. Одно остаётся бесспорным – родился я не совсем в Ташкенте, в Ташкент меня привезли уже готовенького, и названные достойные люди были у матери повивальными бабками. Или дедками, если хотите.
            Ничего странного с путаницей тут нет. У моего братишки Женьки, Евгения Николаевича, тоже светлая ему память, в свидетельстве о рождении так же был записан Ташкент, хотя родился он вообще в туркменских Марах. И он, таким образом, Игнатиков Евгений Николаевич-Оглы.

                 6. Национальность – белорус.
            Это тоже по паспорту. Отец у меня белорус. Настоящий. Он даже до конца жизни язык белорусский помнил, хотя уехал со своей исторической родины четырнадцатилетним парнишкой в Свердловск учиться в горном техникуме.
            Мать – украинка. Хотя тоже, как и я, скорее этническая. Из села Марьяновка, что под Шиловичами Одесской тогда ещё губернии (не путать с остальными пятью Марьяновками, разбросанными по разным районам Приодессщины, слаба, видно, была фантазия у предков). Непоседливый дед Иван сорвал из Марьяновки всё семейство, когда матери было четыре года. Языка украинского мать не помнила, песни задушевные пела только в хоре под праздничную рюмочку, певучим украинским голосом не обладала, да и вообще ничего особо украинского в себе не имела. Хотя я, при необходимости, могу считать, что я местами хохол.
Со стороны отца в роду были поляки, со стороны матери – турки, даже дедова фамилия была – Турчак, а кого на Незалежной турчаками кличут, известно.
            В паспорте, в графе «Nationality» записано «Uzbekistan», узбек, то есть. А учитывая, что пращур в своё время родился на Смоленщине, русская кровь во мне тоже имеется. Вот и думайте, кто я есть. Конгломерат. Дружба народов. Ничего, мирно уживаются. Потягивают горилку в перемешку с араком, анекдоты рассказывают, про хохлов, в основном. Ну, и про чукчей, понятно. Хотя чукчей в роду у меня уж точно не было. Правда, бывает, во мне турок с поляком схлестнутся – вот тут уже спасайся, кто может! Поляк гордыню свою выказывает, гонор свой, шляхтич чёртов. А турок темперамент проявляет. Лезут оба в драку, в общем. Никакие русские-хохлы-белорусы-узбеки разнять не могут! Такой раздрай в организме случается – туши свет! Раньше, пока можно было, только водка и спасала! Зальюсь, до них тоже дойдёт, естественно, наорутся, отоспятся, и вроде бы, успокоятся. Теперь водки нельзя. Но и эти, что во мне сидят, постарше стали, поумнее, помудрее, даже. В драку не лезут, так, словами обходятся. Всякими.

                  7. Родной язык – русский.
            На нём думаю, на нём пишу. На нём говорю. На 99 процентов. Ещё на 99 сотых процента – на узбекском, в основном, на базаре. Я – на узбекском, а мне в ответ – на русском. Такое вот взаимопроникновение языков. Конгломерация. Остальная сотая процента – английский. "Exсusеmy, my English very-very bed", но если что-то перевести надо, случается и такое, со словарём справляюсь. Всё-таки, настойчивость Магиры Мухамеджановны, нашей школьной англичанки, да институтские тысячи, в мучениях сдаваемые, да кандидатский минимум до сих пор не забываются.
            А кроме того, спросить, скажем, «шпрейхен зи дойч?» или, там, «по мови бачишь?» могу на языках пятнадцати. Полиглот. Как в анекдоте: две бабульки у подъезда сидят, а из окон первого этажа – трам-тарарам! Одна другой: – Слышь, Матрёна, Петрович, грамотный какой, жену на пятнадцати языках материт!

                  8. Семейное положение – холост.
            Уже холост. Одиннадцать лет как. Супруга, Анаида Игнатикова, с любимой тёщей, дай Бог им обеим здоровья, проживает в Москве. Уже шесть лет и четыре месяца. Дети тоже там. И снохи. И внуки. Дмитрий Александрович, семи с половиной лет. И Роман Алексеевич, одиннадцати месяцев. Хорошие хлопцы.
            Звоню:
          – Димочка, ты чем занимаешься?
          – В садик хожу! А ещё на английский. И на музыку. И на уй-шу к папе.
          – А когда же ты играешь?
          – Дед, мне играть некогда! Всё! Кончилось детство золотое!
            И ещё звоню:
          – Димочка, ты как там живёшь?
          – Хорошо живу! Дед, ко мне друг пришёл, мне некогда, я тебе потом позвоню.
            Вот так.
            Дети, Александр Викторович и Алексей Викторович, тоже люди занятые, лишние разговоры рассусоливать им тоже некогда.
            Ну, да про себя они пусть сами пишут. Если захотят, конечно. И найдут на это время.
            Кроме них – любимая племянница, паненка Илонка, семнадцатилетняя прелестница, вторая Игнатикова на весь Ташкент. Вредная, как полячка и турчанка, вместе взятые. Белоруска, одним словом. Единственная в семье католичка. Вслед за своей бабушкой, братишкиной тёщей Ириной Николаевной, пусть ей земля будет пухом.

                 9. Вероисповедание – атеист.
           Не воинствующий, к чужому выбору отношусь ровно – его дело, его воля. Когда надо – православный атеист. Когда надо – католический. При случае перекреститься могу как справа налево, так и слева направо. Когда надо – атеист-мусульманин.
          – Виктор Николаевич, – это сотрудницы, девочки-узбечки, – Виктор Николаевич, а вы почему к пАсхе куличи не принесли? Все приносят, а вы нет!
          – Ий-е, кизимлар! Кандай пасхА?! Ман турк ман, мусульман ман, кандай кулыч? Ман ош севаман! Сизлар хам севаман!* – что в вольном переводе звучит как "Отвалите, я же мусульманин! Какие куличи? Пойдёмте, лучше, плов поедим!"
            Чего в моём прейскуранте нет, так это иудаизма. Бог не дал еврейской крови. Несмотря на то, что третья часть белорусов – евреи. Хотя в детях она есть. По материнской линии – у жены дед со стороны тёщи был еврей.

* – Эх, девочки! Какая пасха? Я же турок, мусульманин, какие куличи? Я плов люблю! И вас тоже люблю! (узб.)

                  10. Отношение к воинской службе – сержант запаса, военный строитель.
            Ну, конечно же, сержант. Хохол без лычки – что справка без печати!
            В тринадцатых помощниках генерала, то бишь рядовых – самое почётное звание воинское! – пребывал два с половиной месяца, в ефрейторах – два. И правильно. Лучше иметь дочь – проститутку, чем сына – ефрейтора!
            Служил на Алтае, на курорте Белокуриха. Когда нас везли только, мы спрашивали, куда направляемся. И на ответ сержанта Мишки из старослужащих – на курорт, мол, ржали: ещё бы! Хорошо не на каторгу!
           Девочки мои, Наташка, Оленька! Помните еще вашего сержантика!
            Оленька , золотце! В жизни не забуду твой вопрос при знакомстве: – А вы, простите, в каком чине служите? – у меня тогда от удивления не только глаза, чуть пуговицы не поотскакивали! А что, когда я был рядовым, мои поцелуи были не такими жаркими, как те, что дарил тебе сержантом?
            Наташенька, какие песни ты пела. Помнишь ночь после свадьбы друга моего и сослуживца Валерки Кандрина? Ты всю солому из причёски вычесала? А другие наши ночи?!
Эх, время, время…
            Белокуриха. Мы этот самый курорт, а так же посёлок, и строили. Как солдаты и рабочие. Электрики. Сантехники-монтажники. Или плотники-бетонщики.
            Старший инженер почвовед-мелиоратор Игнатиков, не отрываясь от армейской службы, освоил смежную профессию плотника-бетонщика второго разряда. Как звучит! Правда, имеющееся наличие незаконченного к тому времени высшего образования и должности старшего инженера на гражданке сразу же вывели меня в бригадиры, командиры первого отделения первого взвода. Командир первого отделения совершенно автоматически становился заместителем командира взвода. Вот так, сразу после принятия присяги я выбился в местное начальство.
            Впрочем, наметки командиров я, в некотором роде, оправдал. Уже в первый месяц опыт работы начальником отряда в научной мелиоративной партии в Каршах, белорусская сметка и хорошее хохлянское жлобство на пользу дела позволили мне закрыть наряды по 4,56 на каждого солдата-работника в день. В других отделениях было по 2, 00 – 2,50. И пока меня из бригадиров не перевели в мастера, а потом и в прорабы, наше отделение, а за счет него и наш взвод, всегда были впереди. Да и потом я помогал сменившему меня Валерке Анисимову, дай Бог ему здоровья, мы до сих пор общаемся, а за ним, когда его забрали командиром комендантского отделения, и Фархаду Алиеву, одному из немногих бакинцев, служивших в нашей роте. Фархад, Мехманчик, дорогие мои друзья, если вы вдруг прочтёте это, откликнитесь, раскидала нас жизнь по разным государствам!

                  11. Образование – законченное высшее, незаконченная аспирантура.
            А кроме того законченное начальное в 49-той ташкентской школе.
            Азамат, Витька, вспомните нашу удалую троицу! Весь переулок был наш!
Девочки, Верочка, Светочка! Галка, завитушка, любовь моя незабываемая, вспомни своего Верблюда!
            А потом и законченное среднее. Уже в 150-той школе. Мы до сих пор – самые лучшие друзья, даже несмотря на то, что живём чуть ли не в разных концах бывшего Союза и мира. Низкий поклон Вам, друзья мои и подруги. Вам, помогшим узнать эту жизнь, помогшим познать радости настоящей дружбы и первой большой настоящей любви, остающейся такою и по сей день!
Привет вам, ребята!
            Игорёшка, слава Богу, мы созваниваемся чуть не два раза в месяц. Там против тебя ещё джихад не начали из сектора Газа?
Валерка, Зухрутдин и Женька – мы вообще до сих пор здесь и видеться можем чуть не каждый день. При желании, конечно.
            Яшенька, светлая тебе память, рано ты нас оставил.
Жанночка, любовь моя на всю жизнь! Как мне забыть, как ты приложилась к моей щёчке! Да не губами, а ручкой! При всём классе! Мы с тобой уже даже не помним, за что это было, но разве забудешь, как ты сразу остыла и стушевалась, а я вовсю старался делать вид, что ничего не произошло!
            Наташка, подруга и тоже любовь, как я тебе писал в поздравлении, с 11 января по 10 июня 1960 года – смотри, это целых пять месяцев! В пятом-то классе да при моём-то непостоянстве!
Танечка, вечная ты наша староста! Слава Богу, с тобой мы тоже общаемся постоянно. Дай Бог тебе терпения справляться со своей бухгалтерией, со своим не всегда умным начальством и своим не всегда послушным сыном.
             И ещё Танечка, бедная девочка моя, пролившая немало горьких слёз над моими тетрадками, где были стихи другим девчонкам, а о тебе не было ни слова! Борька говорил, что общается с тобой. Я бы тоже с удовольствием пообщался, повспоминали бы, посмеялись!
Светочка, шведка ты наша, хорошо, через Зухритдина с нами связываешься! Какой чёрт занёс тебя в Скандинавию?
            Борька, слава Богу, ты у нас бываешь, видимся относительно часто. Хотя, хотелось бы и почаще. Борька, могущий прийти на выручку, когда, кажется, уже никто помочь не может!
            Юра, чемпион ты наш. Мягкий и мужественный, податливый и упрямый, настойчивый, самый сильный в классе. Человечек, которого не смогли сломать ни слава, ни забвение. Успехов тебе!
            Толик, друг, ты от нас через Борьку приветы получаешь, мира тебе и здоровья.
            Тахир, знаем о твоей беде и печалимся вместе с тобой. Мужества тебе!
            Ирка, дорогая ты наша Ирина Александровна! Спасибо тебе за талант твой, за таких замечательных гимнасток, особенно за Оленьку Корбут! До сих пор вспоминаю с восхищением, как она блистала на ковре, на снарядах!
            Далёкие годы, школьные годы, лучшие годы детства.
            И ещё самые лучшие годы – годы студенческие. И потому у меня они растянулись на четырнадцать лет! У меня в дипломе так и написано – поступил в 1966 и закончил в 1980 году. Да-а-а!
            Друзья мои и подруги, сокурсники и сокурсницы! Где вы сейчас?
Аллочка, девочка моя! Солнышко, помнишь балкон маминого кинотеатра? А как ты стояла в сторонке и тихо ревновала, когда мы встретили случайно Жанку?
            Марьям Михайловна! Марочка! Ау-у!!!

                        Малютка-Мара – чудо-ангел,
                        Небесной розы лепесток.
                        Её глаза, как бриллианты,
                        И в каждом – дивный огонёк,
                        И голосок её порою
                        Бывает сладок, словно мёд!

                        Попробуй я сказать другое,
                        Она мне голову сорвёт!

            Каково, а? С каким восторгом ты приняла эти слова?! И как только у меня голова целой осталась?!
            Анвар, Мишка, вспоминайте наши посиделки в Яме и на Поплавке! И овацию, которую вы мне устроили на защите диплома!
            Ниночка, красавица, мне век не забыть твоего поцелуя, когда ты с блеском сдала экзамен, бросив небрежно: – Помоги! Мне вот здесь немного непонятно! – и это, даже не заглядывая в билет! И я-таки помог и ты сдала и расцеловала меня, и это через пол часа после знакомства! И твоих слёз на моём плече не забыть, когда весь кошмар твоей учёбы подошел к концу!
            И совершенно сумасшедшая бессонная ночь после того, как я принёс на подпись готовый диплом, и завкафедрой ПГС незабвенная Нина Степановна Асанова, глядя на меня поверх очков, вдруг выдала с округлившимися глазами: – Мила-ай! Ты что же натворил! Это же отменённая серия! Забирай свою макулатуру, иди к руководителю, и решайте, что делать!
            И моя мольба не переносить защиту, которая должна была состояться – и состоялась-таки – через три дня после этого, и обещание всё исправить.
            И наш адский труд, когда мы вдвоем с женой за двадцать три часа переделали полностью четыре строительных чертежа в формате А-1, частично изменили ещё восемь чертежей, и я переписал заново шестнадцать страниц текста, написанного от руки моим довольно убористым почерком, подгоняя уже готовый проект с отменённой 157-мой серии на конструкцию объемного креста.
            И ещё более широко раскрытые глаза Нины Степановны и её вопрос: – Боже! Сколько же вас трудилось?!
            Если бы в Союзе хотя бы десять процентов работников так работали, мы бы давно не только на Марсе, на Плутоне яблони сажали бы!
            А потом восемь минут защиты – Анвар с Мишкой соврать не дадут, они засекали – и всё!
Такое вот образование!

                  12. Работа – с 11 июня 1964 года по настоящее время.
            Разная и интересная. Без постоянного сидения на одном месте и нормированного рабочего дня – от и до. Я начинаю закисать и перестаю что-либо делать.
            Я полевик и нормированный рабочий день для меня хуже цепи на галерах. И неинтересная, а тем более, надоевшая работа приводит в уныние, которое даже я со своим неугасающим оптимизмом не могу перебороть. Потому безжалостно меняю всё и нахожу работу для себя новую. Пока я чего-то не знаю, пока я ищу и разжевываю для себя или для всех это то, что не знаю, мне интересно и я работаю.
            Самозабвенно, до мозолей на руках или на мозгах. А когда всё узнаю, мне становится неинтересно. Я теряю ниточку, как я однажды сказал другу, начальнику и Учителю по жизни, Саше Морозову.
            Бабоньки сотрудницы шутят – Игнатиков по одной точке мог провести нужную кривую!
            Дорогие мои, хорошие, это не так трудно, как кажется! Если знаешь законы, жизненные законы по которым эта кривая строится, то по одному заданному параметру построить её сосем не трудно! Интересно находить эти законы, а не строить кривые, когда законы уже известны! Я всегда говорил моему начальнику в какое-то время, Гене или Геннадию Георгиевичу, если угодно, Решетову: – Зачем нам бурить сотни и тысячи скважин, анализировать миллионы образцов? Мы же мелиораторы, почвоведы, учёные, наконец! Дайте мне почвенный разрез, исходную влажность, исходное содержание солей, глубину уровня грунтовых вод и количество поступившей воды, и я без всяких скважин нарисую вам всю динамику вводно-солевого баланса за весь сезон! Зачем бурить, почву дырявить? Разве только выделенные деньги осваивать!
            Уж простите меня за нашу научную терминологию в таком труде, как анкета, но это тоже часть моей жизни.
            Фактически работать, то есть, получать деньги за труд, я начал летом 1964 года на трассе будущего Южного коллектора в Каршинской степи. За сорок дней мы, небольшая партия во главе с Полениним Алексеем Степанычем, инженерами Блиновым и Арифовым Ботыром, техниками Галкой и Толиком, фамилии их, к сожалению, не помню, поварихой тётей Полей, совсем, как у Тома Сойера, мы, пятеро мальчишек – школьников, решивших летом заработать, а не мести школьные дворы во время практики – отшагали сто восемьдесят километров трассы с мерной лентой, кетменями и лопатами, трассы, выполненной по всем геодезическим законам, с реперами, колышками-пикетами через каждые сто метров, поперечниками, нивелирным и теодолитным ходами и всей прочей атрибутикой. И даже приписанным к партии вертолётом. Алексей Степаныч гнал нас, зная, что первого сентября нам надо идти в школу, а других рабочих он собирать не хотел. Там, в степи я впервые столкнулся с настоящей романтикой настоящей работы. Я не скажу, что работа, скажем, врачей или пожарников, менее романтичная. Но она всё равно какая-то приземлённая. Не такая, в общем. Хотя, конечно, это моё личное мнение.
            На постоянную работу поступил 16-го сентября 1966 года.
            Вообще-то, должен был выйти 15-го сентября, но, как назло, 14-го сентября родился друг Зухритдин, отмечено его совершеннолетие было с таким размахом, что 15-го я выйти никак не мог. Думать о том, что этого дня может не хватить потом для пенсии, такое, как-то, в восемнадцать лет даже не приходило в голову!
            Три с половиной года я валял дурака на проектной работе. Мне она абсолютно не нравилась, это было не моё. Но учился я на заочном, на стройфаке Ташкентского Политехнического института, на первых курсах у нас было вечернее обучение, уезжать из города надолго было нельзя, вот и приходилось сидеть за столом.
            Были, конечно, и в этой работе некоторые значимые моменты. К примеру, я на основе разработок всего отдела комплектовал общую Схему освоения первой очереди Каршинской степи. Она была готова в срок и с таким качеством, что на неё обратил внимание сам начальник Главсредазирсовхозстроя, которому подчинялся наш институт. Сам, то есть Акоп Абрамович Саркисов, чуть ли не третье лицо в Республике.
            Разговор между ним и референтом проходил примерно так:
            А.А. – Кто делал эту схему?
            Р. – Вот тут написано, директор Терситский, главный инженер Беньяминович…
            А.А. – Да ни черта они не делали, подписи свои поставили только, чтобы премию потом получить! Кто её делал?
            Р. – Ну, тут ещё начальник отдела Каршинской степи Смирнова Т.А., ГИП Величай О.Д., рук. группы Сычова В.И…
            А.А. – Что вы мне голову морочите? Прочтите там, в самом низу! Я без очков не вижу!
            Р. – Копировал техник Мирошниченко Г.И.
            А.А. – Нет, немного повыше!
            Р. – Разработал старший техник Игнатиков В.Н.
            А.А. – Вот! Давайте-ка этого старшего техника завтра ко мне. Часикам к десяти!
            Не ручаюсь, что разговор происходил именно так, но на следующий день я с дрожащей от страха Тамарой Андреевной был в кабинете Саркисова и получил неофициальное приглашение быть его личным техником. Выполнять его некоторые поручения, которые я мог выполнить немного лучше и быстрее других. Как техник Харлан у вычислителя Твиссела в «Конце Вечности» Айзека Азимова, нашего земляка, между прочим.
            Ну, да это так, к слову.
            Проектная работа мне совсем не нравилась и я только ждал момента, чтобы всё поменять.
И в начале 1970-го года всё в корне поменялось.
            Как-то зимним ещё днём в понедельник к нам в комнату ввалилась шумная ватага разухабистых молодых людей, организовала стол чуть ли не посреди её, и начала работать, как научный сектор, приписанный к отделу Каршинской степи. Ох, и интересные же проблемы они затрагивали! Валентина Ивановна не выдерживала их шумных перебранок и выгоняла их доспаривать в коридор. Они вываливались, курили, я присоединялся к ним, слушал с открытым ртом про уровень грунтовых вод, оптимальные оросительные нормы, засоленность почв, режим влажности, коэффициент конвективной диффузии D*, «Дэ» с кисточкой, как мы потом его у себя окрестили («Да про Дэ мне всё понятно, вы мне про кисточку проясните!» – наша ходовая шутка немного более поздних времён), и думал: – Я костьми лягу, но буду работать в этой команде!
Я, естественно, подошёл с этим к Валентине Ивановне, руководителю группы, в которой работал, но она во всеуслышанье заявила: – К этим бездельникам?! Да ни за что! Не пущу! А кто работать будет?!
            Мне пришлось смириться и подождать некоторое время.
            Так получилось, что почти одновременно с созданием научной группы при отделе создавалась группа рабочего проектирования, дорабатывающая непосредственно на объектах то, что было наворочено в отделе. Идти в эту группу особо никто не торопился и когда я выказал желание быть в ней, удержать меня никто не смог.
            Возглавлял группу Леонид Леонидович Верзилов, на подхвате у него был Володька Буланбаев, а на подчистке – уже я. О наших отношениях и характере можно судить по одному эпизоду. Улетали в Карши мы девятого марта 1970-го года. А надо сказать, в самолёт тогда садились примерно так, как сейчас – в маршрутку, идущую утром на вещевой базар у нас в Ташкенте, то есть штурмом. Так вот, Л.Л. успел проскочить по трапу на самый верх, я застрял с маленьким рюкзачком где-то на середине, Володька же не успел и был в самом низу. Л.Л. оглянулся, тут же сориентировался и зычным своим голосом во всеуслышанье объявил: – Товарищи! Пропустите, пожалуйста, народного артиста!
          – Это я! Я – народный артист! – не растерялся Володька и, раздвигая толпу двумя огромными чемоданами, рванулся наверх. Народ несколько опешил и раздался в стороны. Я на народного артиста явно не тянул, но умудрился пристроиться в фарватер Володьке и проник в самолёт одним из первых, вслед за моими сотрудниками.
            Работать в группе рабочего проектирования было намного интересней, чем сидеть в отделе в Ташкенте, но всё равно, это было не моё. Тем более, через пару месяцев после нас в Карши прибыла целая команда научников, среди которых был мой добрый друг Эрик Зборовский, тоже перебравшийся в науку из своего отдела, и Саша Морозов, вскорости ставший хорошим другом и моим начальником.
            Стоит ли говорить, что по их приезде я стал пилить Л.Л. и уже к концу лета перебрался в научный сектор, почти тут же выделившийся в отдел мелиоративных исследований, возглавленный светлой памяти Учителем нашим Гришей, Григорием Николаевичем Павловым.
            Это было золотое время. Мы изучали степь, изучали мелиоративную науку, не по книжкам, а в натуре, учились работать в науке, мотались по степи, как ошалевшие от неожиданной свободы выпущенные из псарен борзые, объехали все интересные места, выбирались на рыбалку и охоту, делали самодельное сухое вино, даже гнали самогон, хотя это отдельная история, заслуживающая своего рассказа. И, конечно же, работали. Работали так, что нашим годовым отчетом, приноровившись, можно было придавить быка. Наших наработок хватило бы на три десятка диссертаций. Оборудование, которое мы изготавливали своими руками из подручных, а бывало, и подножных средств, в Москве или Питере за валюту приобретали за границей! На такой, как у нас, почвенной колонне, напичканной пьезометрами, уровнемерами, солемерами, термометрами и прочими «-мерами» и «-метрами» в том же Питере ставились эксперименты, на которых защитились три доктора и одиннадцать кандидатов наук. На специально изготовленных почвенных колонках мы отлавливали эту самую пресловутую кисточку у коэффициента диффузии и потом спорили с маститыми ретроградами о значении её для всей мелиоративной науки. Мы ставили опыты на десятках гектаров, о чём даже в нашем САНИИРИ не могли и мечтать. И всё это делалось в рамках прикладной науки, науки, поставленной на службу делу с почти немедленной отдачей. Наши рекомендации ложились в основу при освоении новых земель, трудных для этого самого освоения земель, песчаных и засолённых, тяжелоглинистых и загипсованных, солончаковых и солодковых. Это была самая счастливая пора в моей рабочей практике.
            А потом мы стали кому-то здорово мешать. На мелиораторов и ирригаторов пошли гонения со стороны демагогов, пиарящих себя перед не больно грамотным народом и не более его грамотным правительством. Стало выделяться меньше средств, нас присоединили к почвенному отделу. Те умели только гнать план, дырявя землю бесконечными скважинами, и от нас требовали такого же. Я потерял ниточку. Ушёл из института Павлов, ушёл Морозов, начальником стал Гена Решетов, почвовед-прикладник по духу. Моих идей, идущих в продолжение идей Павлова и Морозова, он не воспринимал. Ещё пара жизненных накладок заставила меня круто поменять в жизни всё. Я ушёл из семьи, тогда, слава Богу и на радость семье, только на время. Ушёл и с этой работы. Менять, так менять всё!
            В другом проектном институте я занимался работой по своему ВУЗовскому образованию – гражданским, в частности, сельским строительством, а заодно курировал разработки по охране окружающей среды. И там доработался до должности ГИПа. И, если бы не новые времена, был бы сейчас главным инженером или немного выше. Но, Бог располагает, всё полетело к чертям, наши проекты стали не по карману, всё проектирование стало умирать, денег не стало, а семью кормить было надо. Пришлось податься в бизнес. Но это уже совсем другая история.

                  13. Отношение к жизни – жить!
            Жить, несмотря ни на что! Несмотря на любые невзгоды и пакости, которые могут преподнести обстоятельства и твоя собственная дурь. Пока ты живой, любая чёрная полоса, какой бы широкой она не была, обязательно закончится. Ищи юмор в любой ситуации, будь готов к чему угодно, а вернее, к тому, что с тобой может произойти что угодно. Никогда не делай себе твёрдых, железобетонных планов – любая мелочь может поломать их и уйдёт драгоценное время на составление новых. Никогда не строй планов разветвлённых, типа «случится вот так – сделай то-то и то-то». Обязательно случится не то, не запланированное, и ты поплывёшь! Импровизируй по ходу дела, выкручивайся из любой, казалось бы, совершенно безнадёжной ситуации, смело бери всё на себя, не бойся потом ответить – и ты сойдёшь с любой чёрной полосы. И не бойся, что тебя не поймут, не оценят. Им же хуже! Со временем всё встанет на свои места.
И никогда не думай, что ты конечен. Страшно жить, постоянно думая, что всему этому придёт конец!

                  14. Характер – есть.
            Следует из того, что курить бросил сразу и безоговорочно. Положил пол пачки «Примы» на полку в буфет в день десятилетия Ташкентского землетрясения, 26 апреля 1976 года, и больше никогда ни к одной сигарете не прикасался.
            И пить завязывал так – нельзя, значит, нельзя ничего. И нисколько. Как мне сказал в своё время Яков Моисеевич Борисович (– Простите, я не понял, вы Моисеевич, или Борисович? – Я – два в одном! – его дежурная шутка), близкий друг отца, терапевт от бога, прошедший войну: – Тебе, сказал, пятьдесят грамм к ужину можно. Но я же тебя, паразита, знаю! Ты же пятьюдесятью граммами даже зубы не прополоскаешь! А литр для тебя – смерть. Выбирай!
            Так что, характер есть. Характерный такой характер. Нордический. Почти.
            Никогда ни с кем ни в какие отрицательные связи не вступал. Я сам не больно положительный, а в устойчивые связи (вспомните школьную химию!) вступают только разнозарядные элементы. А всякие ковалентные связи мне не присущи. Потому друзья мои – люди сугубо положительные. И все девчонки-девушки-женщины-бабоньки-бабушки, которых я любил, люблю и буду любить – тоже очень положительные. И жена у меня весьма положительная. И созваниваемся мы постоянно, и разговариваем по пол часа, как в те благословенные времена, когда она была просто подругой – шесть с половиной лет до свадьбы, день в день, с 16 сентября 1968 года, когда мы познакомились, по 16 марта 1975 года, когда она вдруг оказалась моей супругой. Пришёл из армии, протрезвел, а на пальце – кольцо и баба в кровати под боком! Чего в жизни не бывает. А то, что уже одиннадцать с половиной лет в разводе… Какая-то космическая частица в нашу крепкую молекулу въехала. Что же. С кем не бывает. Даже такие крепкие молекулы распадаются, как хлористый натрий. И я тут – явный галоген. Правда, какой-то странный галоген. Освободившись от одной связи, никак не спешу вступить в другую. Вернее бы даже сказать, вступаю, но никакие они не устойчивые. Не то, чтобы мимолётные, но ковалентные, сторонние и необязательные. Лёлечка, подруга, прости, к тебе это не относится!
Так что, про мой характер из сказанного не всё понятно. А может быть даже и ничего не понятно. Я сам его не понимаю, где уж мне его для других изложить, чтобы они поняли.

                  15. Жизненное кредо – фаталист.
            Если судьбой такое предначертано – так тому и быть. Любые повороты воспринимаю, как должное. И стараюсь из любой ситуации извлечь максимальную пользу. Это уже не от фаталиста, а от крестьянина, сидящего во мне в сотнях поколений предков.
            И ещё неисправимый оптимист. В любой жизненной ситуации ориентируюсь почти мгновенно и ищу мажорные нотки. Как говорят на моей исторической родине:
          – Ну что вас волнуетесь, мадам?! Из любого положения есть два выхода: или вы примите всё, как есть, или одно из двух!
            Я фаталист, но это совсем не значит, что я сижу на месте в любой ситуации и жду, когда на меня свалится манна небесная. То есть, ждать-то я жду, но уж если она где-то начинает валиться, то я, почему-то, оказываюсь рядом. Это тоже надо уметь! Уметь ждать. И оказываться всегда в нужном месте и в нужное время.
            Моя вторая половина, дай Бог ей здоровья, никогда не умела ждать. И за всю свою жизнь дождалась только одного – моего возвращения с армейской службы! Да и то предприняла самый правильный шаг, чтобы всё остальное действо пошло в правильном направлении – единственная из всех моих невест приехала в Белокуриху. И даже там всё поставила так, чтобы у меня не оставалось потом выбора: не стала петь о несчастной почти безответной любви с моей стороны, а просто посоветовалась насчёт выхода своего замуж за человека, которого я не только в глаза не видел, так и услышал о нём в первый раз. А потом не стала оставаться на курорте с ночёвкой в домике у моего друга шофёра Мишки, с коим я конечно же договорился, и который приготовил всё, чтобы наша эта ночь запомнилась на всю жизнь. А просто сбежала через пять часов после приезда!
            Вот такой фатализм особый.

                  16. Отношение к любви – всегда!
            И всех. Одновременно и по одной. По порядку и в хаотичности бытия. И больше всех ту, которая сейчас, в этот момент рядом. Горячо и совершенно искренно! Так, что захватывает дух и сосёт под ложечкой. И во всех прочих местах, положенных по физиологии. Так, что кружится голова и бьёт током от случайного прикосновения. К местам положенным, а тем более, к неположенным. Так, что проваливаешься в бездонную пропасть и растворяешься в розовом тумане. И извергаешься вулканом Кракатау, познав первую близость. Как сказал бы Владим Владимыч, не скажи он это совсем не так и совсем по другому поводу: – Любить всегда, любить везде, до дней последних донца! Любить, и никаких гвоздей!
            Девочки и мальчики! Любите, и не бойтесь своего чувства! Любите, и не стесняйтесь показать свою любовь! Любите искренно и горячо! Любите так, чтобы от вас исходило сияние, и людям было светло от света вашей любви и тепло от её тепла! Любите, как всю жизнь любил я, и как всю жизнь любили меня! Любите!
            Не бывает некрасивых, не женственных женщин, не бывает не статных, не мужественных мужчин. Бывает мало эстрогенов или тестостерона в организме.
            Где ты, зелье приворотное!

                  17. Любимые женщины – у-у-у-у-у-у-у!!!!!!!!
          – Мадам, вы ко мне? Становитесь в очередь! Крайняя вон там, за углом коридора! И скажите там, чтобы больше не занимали, на сегодня приём окончен! Кто там следующий по очереди?! Заходите!
            Валька, зараза, вспомни, как мы сидели рядом на террасе нашего домика у Паркентского базара, на горшках сидели и корчили друг дружке рожи! Вспомни, как мы бегали наперегонки по гаражу, в котором нас воспитывала ржущая шоферня, и потом от наших словес мамы падали в обморок, а с деревьев осенним подветренным листопадом сыпались завядшие листья! Валька, первая подруга, первая любовь моя!
            Машенька, лапушка! Девочка с огромными голубыми глазищами и ещё более огромными, тоже голубыми бантами! Это было так интересно, так необычно, волнительно и страшно – стоять у стеночки в самой дальней экспедиционной комнате Нукусской экспедиции, с широко раскрытыми глазами и спущенными штанишками и под руководством местной бандерши Гульки наглядно изучать, чем же мальчики всё-таки отличаются от девочек! Сколько же ты мне снилась после этого!
            Галка-Галинка, Завитушка кругленькая! Вся кругленькая! Вспомни своего Верблюда! Как здорово мы отдыхали в пионерлагере в горах, как уходили с изокружком на природу и рисовали. Как играли в цветы и я был Подсолнухом, а ты – Ромашкой, и когда кто-то выбирал Подсолнух или Ромашку, игра прекращалась, потому что мы выбирали только друг дружку! А потом, уже дома, мы на нашей улице играли в пятнашки, и ты убежала куда-то к своему двору, но я догнал тебя и не просто запятнал, а зажал в углу между домом и забором и поцеловал в щёчку. А ты обозвала меня дураком, но потом смилостивилась, и дальше игра продолжалась без нас, потому что нас просто потеряли. Помнишь?
            Вера, Верочка, Верунчик, капитанская дочка! Всего год мы просидели за одной партой. Я бегал в буфет на большой переменке, бесстрашно влезал в самую гущу и с боем вырывал пончики для тебя и для себя, и мы вместе жевали их, и запивали твоей газировкой. После уроков мы шли в одну сторону и я, никого не стесняясь, нёс твой портфель, а другие одноклассники завидовали мне, потому что ты была самой красивой девочкой в нашем классе! Всего четыре класса мы проучились вместе и всего год просидели за одной партой, а потом твоего папу сделали майором и перевели куда-то в другой город и мы навсегда потеряли друг дружку!
            Натали! Выпей свою вспоминайку, вылези из склероза и вспомни, как я катал тебя на раме своего велика с такой непонятной надписью «Erelukas» и как-то случайно положил голову тебе на плечо, и мне стало так хорошо, как будто я снова совсем маленький залез в мамину кровать и она прижала меня к себе. Вспомни, как ты замерла и боялась пошевелиться, чтобы я, не дай Бог, не опомнился и не убрал голову! Что ты говоришь? Не было такого?! Не помнишь?! Как ехавшие за нами Афоня с Галкой Пашковой на раме наехали на кирпич и свалились, помнишь, а это – такое намного более важное – нет? Эх ты!
            Райка, подруга моя! Вспомни, как мы болтали, сидя за одной партой, и учителя грозились выгнать нас, если мы сейчас же не замолчим? Вспомни, какие стихи я посвящал тебе, поспорив, что за урок напишу очередной? Как Тамара Ивановна отвесила мне подзатыльник, отобрав моё «Человеку с далёких планет», а потом сказала, что если его немного поправить, то и в газету послать не грех. А потом оно прославило нашу школу, и мне мешками приходили письма со всего Союза! А ведь это благодаря тебе! Это с тобой мы поспорили, что я за урок напишу про инопланетян!
            Туська-Натуська, соседка моя хорошенькая! Вспомни, как учила меня танцевать вальс, ругалась и удивлялась, какой же я бездарь! До трёх сосчитать не могу! И как ругалась твоя тётка, у которой ты жила в то время, тётя Маша, когда застала нас за неподходящими по нашему тогдашнему возрасту игрушками! А ведь мы тогда считали, что у нас это – на всю жизнь!
            Лорхен-Лора, Ларочка-Лариса, девочка стройнее кипариса! Милая моя, первая моя самая! Ты помнишь, как мы оба тряслись непонятно от чего перед тем, как это всё случилось? И как ты утром нарядилась в мамино подвенечное платье и заявила, что всё, что было ночью – не считается? И что теперь мы, как будто, удрали от всех со своей свадьбы и что я, как будто ещё тебя не видел без ничего и буду тебя раздевать и любить так, чтобы дух захватывало?!
            Нинка, радость моя! Нинка, с быстротой виртуоза-барабанщика считавшая своими шлёпками лестничные ступеньки. Девочка моя, вспомни, как я позвал тебя на последний ряд кинотеатра, чтобы избавиться от наших вечных спутников, а ты не пошла. А потом, когда я всё-таки поднялся и пересел туда, ты, наконец, решилась и в сиянии лучей кинопроекторов приближалась ко мне по проходу кинотеатра, гордая, непреклонная и красивая, как лесная нимфа! И что после этого было! А наши письма, когда родители уехали совсем жить на Украину и забрали тебя с собой!
            Жанночка, любовь всей моей жизни! Я жил мечтой о Вас, неведомая Фея! Я в блеске Ваших глаз свою судьбу читал… Веришь ли ты, что я всё ещё люблю тебя так же, как любил восемнадцатилетним юнцом? Я, твой «прозапас» на всякий случай?!
Веришь? Ты, которая говорила мне, что любви нет вообще, а есть только привычка?! Поверила ли ты, что есть она всё-таки?
            Танечка, солнышко! Прости меня, что так и не смог полюбить тебя! Даже после того, как ты так горько плакала, ничуть не стесняясь своих слёз, уткнувшись мне в плечо, а я сидел рядом, гладил тебя по головке и не знал, что мне теперь делать и как к тебе относиться.
            Галинка, сестрёнка моя любимая, хорошая моя. Как ты осторожно прижималась ко мне, когда мы отдыхали до утра после новогодних гуляний, а я обнимал тебя легко и боялся пошевелиться, чтобы не вспугнуть неловким движением. И как поцеловал тебя в первый раз, в кинотеатре, на целовальном ряду. И ты сидела весь сеанс, боясь вздохнуть, и в самом конце попросила тихо, так, что я еле расслышал: – Обними меня. И поцелуй ещё. Ну, пожалуйста! – можно подумать, я бы мог отказаться! Галинка, девочка моя, нет тебя уже, светлая тебе память.
            Аллочка, черноокая красавица! Я о тебе уже писал выше, не буду повторяться, но знай – я помню тебя! Ну, не умел я тогда толком целоваться! И был с тобой слишком робким! Но ведь писал: "Ведь у меня есть маленькое чудо – твои глаза, что краше вешних роз!"
            Санька, ласточка! Маленькая Санька! Сколько же мы любились? Сколько лет ты ждала меня? Почти семь? А потом позвонила и боялась сказать мне, что выходишь замуж, и я сам сказал тебе об этом, и выпросил у полковника разрешение снять с моего счёта двести рублей и отправить тебе подарком к свадьбе! А ты не хотела их принимать.
            Анка-Наташка, сестрёнка названная! Как ты говорила, что с таким братцем никаких любовников не надо! И как дурачилась, закатывая глаза от моих поцелуев, которые тебя почти не трогали! Но ведь и не убегала, и позволяла целовать себя!
            Талька-Наталька! Как мы катались с тобой на лыжах в Чимгане! Ты вставала сзади, держалась за меня, и мы летели так, что дух захватывало! А потом я писал тебе письма, сумасшедшие письма, как это умел делать только я из всех твоих поклонников. И как я не дождался тебя в своём Карши, а ты, узнав, что у меня там кто-то появился – наветы врагов, тогда у меня там ещё никого не было! – скоропостижно выскочила замуж!
            Танечка, золотце, солнышко лучезарное, туристка-альпинистка, рыбачка моя непревзойдённая! Такой ухи, как ты готовила, я никогда в жизни до тебя не пробовал, и никогда после. И которую ел, несмотря на опасность после неё не проснуться утром! Как ты сказала утром на первой нашей рыбалке: – Я ночью ничего не поняла! Мы же не уедем сегодня просто так? – Милая, добрая, солнечная Танечка, тебя тоже уже нет, светлая тебе память!
Томка-скалолазка. Ехидина-Томка, как ты смеялась, когда я на полном серьёзе сказал тебе, что после наших хлопковых свиданий мы обязательно поженимся! И делано возмущалась, чего это я всё сам решил! А потом, когда я горько спросил: – А зачем же тогда это всё? Поцелуи наши зачем? – ты вдруг расплакалась и умоляла меня больше так никогда не говорить!
            И ещё Ларисонька! Жёнушка моя полевая! Как ты решительно ответила: – К чёрту! – когда я осторожно спросил у тебя: – А может, к чёрту? И слова, и условности? – И как обещала ждать моего возвращения из армии, но этот речистый бес, твой Олежка, сумел-таки уговорить тебя. Что уж он тебе наплёл, а сумел! Друг, называется!
            Риточка-Марго! Так мы с тобой и не увиделись больше, после службы моей армейской. Не забыть мне твоего решительного «Нет!», когда я без тени шутовства обычного позвал тебя в свой Ташкент. Что же. Та стена а виде старлея, твоего мужика, за которой ты пряталась, была гораздо надёжнее какого-то неустроенного, непонятно чего хотящего мальчишки. И всё-таки век мне не забыть твоего взгляда из окна, когда старенький «ЛАЗ» увозил меня от тебя навсегда.
            Оленька и Наташенька, вам я уже поклонился чуть раньше. Но знайте – вас я тоже люблю и помню!
            Ирка Васильевна, золотце моё! Бедная, зашореная пуританским воспитанием, строгая учительница. Куда же ты сбежала? Я тебе прощаю все твои проигранные шоколадки! И не верь, что я добился тебя, только чтобы выиграть наш дурацкий спор! Я ведь ради тебя готов был даже из семьи уйти! А ты этого так и не поняла!
            Ларисонька Ивановна! С каким смехом ты рассказывала нашим девчонкам, как после командировочного вечера в ресторане я проводил тебя в номер и даже дверь номера не закрыл, чтобы ты, не дай Бог, не подумала чего-то не так! И как ты стала совсем по-другому относиться ко мне, когда узнала, что первая моя самая была полной твоей тёзкой и однофамилицей! Ларису Ивановну хочу, да!
            Юлька-Джульетта, твои наивные «а почему?» по всякому поводу до сих пор стоят у меня в ушах! Юлька-принцесса! Где ты теперь? В какую Тмутаракань увёз тебя твой благоверный, чтобы спрятать от Горыныча на пенсии? Твои горячие поцелуи и не менее горячие объятия до сих пор будят меня среди ночи!
            Лёленька, лебединая песня моя. Вот приедет твой сокол ясный, увезёт тебя на историческую родину, и останусь я опять один. И никого уже у меня не будет.
            Девочки мои дорогие! Да как же я могу забыть вас, вас, которых любил, люблю и буду любить всегда, до конца дней своих!? Девочки мои любимые! Всегда любимые! Ничем не закончились, ни во что не вылились наши сумбурные и не очень отношения. Простите меня за это. Но не султан я! Простой мужик, которому дарована одна-единственная, и которую он, дурак, не ценил и не смог удержать.
            Идочка, радость моя! Супруга моя единственная! Ну, хочешь, я сейчас встану на колени и поклянусь, что никто мне больше не нужен, ни одна из всех вышеперечисленных?! Что я их тут же забуду? Не хочешь? Почему же? Ах, не веришь? Не веришь, что я люблю тебя? Ах, в это ты, как раз, веришь? А что же тогда? Ах, не веришь, что я их забуду?! Правильно не веришь. Не смогу я их забыть, никогда не смогу!

                 18. Планы на будущее – слетать на Луну.
           Или даже на Марс. Более реальных планов никогда не строю. Что ни напланируешь, что ни назагадаешь, обязательно какая-нибудь мелочь вмешается и перевернёт всё вверх тормашками. И планируй всё по новой. Так что, лучше ориентироваться по ходу дела. Слава Богу, соображалки на это пока хватает. И реакция вполне достаточная. Только, разве что, один долгосрочный план есть – успеть закончить свой роман в рассказах «Сочинения на вольную тему». Да и то, это можно не планом назвать, а мечтой. Потому как план подразумевает объёмы и сроки – к 2012-му году выдать 250 страниц, к 2014-му – ещё 1250! Как такое можно планировать, если 12.12.12 конец света обещают? Я надеюсь дожить, что тут осталось?!

                 19. Самая большая мечта – увидеть представителя внеземного разума
            И не только увидеть, но и встретиться с ним. Поговорить. За жизнь и вообще. Если такой объявится в моём окружении, у нас будет о чём поговорить.
            В отличие от многих землян, утверждающих, что видели его и не только видели, а и вступали в контакт, и даже в половой контакт, я в дурдоме никогда не лечился, и не без основания считаю, что у рассказчиков таких историй явно плохо с фантазией. Я бы, приди такая нужда, рассказал бы об этой встрече гораздо интереснее.

                  20. Планируемая дата ухода на новый круг – не дождётесь.
            Мне и здесь неплохо. Хотя и понимаю, что это неизбежно. Но надо жить и об этом поменьше думать. Поменьше донимать Бога своим нытьём. Тогда, может быть, он о тебе забудет. А у подручных его и без меня дел достаточно.
            Думаете, так не бывает? Ну, почему же! Что там, небесная канцелярия?! У моего братишки, светлая ему память, в ВОЕНКОМАТЕ личное дело за шкаф завалилось, и если бы он сам туда не сунулся по какой-то нужде, про него вообще бы не вспомнили! А мы ещё удивлялись, почему это его не трогают?! Так ему ещё за это и досталось – патриотизм, видите ли, не вовремя проявил!

                        Дата составления 12-29 октября 2011 года

                        Личная подпись Виктор Игнатиков

Откуда что взялось (Эссе)

                        Выходит, мне - одна дорога
                        (Такие карты нечем крыть!):
                        До междусветного порога
                        Себе бессмертие творить!

            Со временем это, конечно, прошло. И жаль.

            Систематически записывать стихи я начал в 1961 году, после того, как однажды нашёл в томике "Кобзаря" Тараса Шевченко тетрадку стихов моего отца. Естественно, я тут же завёл себе такую же и записал в неё всё, что к тому времени запомнилось - четыре стишка, которые и сейчас открывают мою первую тетрадь. Уже потом туда записались стихи 1961-го, а может и начала 1962 годов, книжечка эта - тоже к моему великому сожалению - не сохранилась.
            Когда книжечка закончилась, все стихи из неё были переписаны в общую тетрадь, снабжены названием и эпиграфом и с тех пор записываются в такие же тетради, высокопарно названные "собранием сочинений". Впрочем, это так и есть. А что же это, если не собрание сочинений?

             О чём я пишу?
             Да обо всём! Почти, как Абай - что вижу, то пою. Личные переживания и чувства, правда, преобладают. А в остальном размах тем у меня достаточно широк - от космических высот и глубин души человеческой до полуподвального смрада пивных и притонов. Правда, в душе я большой романтик и оптимист, и даже эти полуподвалы не могу описывать с надлежащими им горечью и цинизмом.
            В общем-то, выбор тем и - главное! - качество выполнения во многом зависит от моего настроения: многие стихи уже после беловой записи переделываются, когда настроение больше соответствует их теме, чем непосредственно при написании.
            А темы действительно невероятно различны: здесь и откровения души, и вечная тема любви, и посвящения друзьям, и размышления о жизни вообще и своей жизни в частности, и полушутливые стихи-рассказы, и едкие - я надеюсь - сатиры-басни, и даже парродии, и уж ни в какие ворота не влезающие опусы О. Радибоги.
            Кстати, откуда он взялся, этот самый О. Радибога?
            Когда-то давно уже, в незабвенные первокурсовские времена, была у нас добрая подруга и сокурсница, Мариам Беруль, Мара, которую неизвестно каким ветром занесло на стройфак, эдакое существо, фантастически, просто гротескно маленькое, фантастически говорливое и фантастически претендующее на мировое господство,а за невозможностью последнего - на верховодство над нами, то есть сокурсниками.
            Мы этому особо не противились, понимали, что это бесполезно, хотя и незлобливо подшучивали над ней со студенческими непосредственностью и ехидством.
            Так вот, как-то в порыве творческого подъёма во время её очередного заскока написал я такой стишок:

                        Малютка Мара - чудо ангел,
                        Небесной розы лепесток,
                        Её глаза, как бриллианты,
                        И в каждом - дивный огонёк,
                        И голосок её порою
                        Бывает сладок, словно мёд!

                        Попробуй я сказать другое -
                        Она мне голову сорвёт!

и подписался: "О, ради Бога, автор неизвестен!"
            Стишок имел столь бурный успех у его прототипа, что описывать его я не буду, ибо не очень помню на почве огромных телесных (в основном на голове) повреждений, хотя, в общем-то, и был явным плагиатом: тему и две последние строки я слямзил в "Крокодиле".
            Подпись под стишком мне настолько понравилась, что я слил два слова в одно - Радибога -, потом как-то и буква О. превратилась в имя - Олесь - и в последующем я стал ставить этот псевдоним под всякими эдакими опусами.

            Как я пишу?
            Честное слово, не знаю. Просто появляется мысль, как правило, строчка или даже целое четверостишие. Потом оказывается, что эта строчка созвучна какой-то теме, и постепенно она обрастает со всех сторон другими строчками. Так появляется стихотворение.
            Если стихотворение мне нравится, я его переписываю в тетрадь, если не очень - случается и такое - откладываю до лучших дней, переделываю или доделываю, а уж потом записываю. Но и это ещё не всё. Наиболее понравившиеся мне стихи переделываются и доделываются бесконечно. При этом они, бывает, во многом теряют, но это уже издержки.
            Иногда тетради под руками не оказывается и некоторые стихи теряются безвозвратно. Их искренно жаль.

           Что надо для того, чтобы писать?
            На мой взгляд - три совершенно необходимые посылки: желание, время и уедирерие. Без этого стихи не получаются никогда.
            Желание у меня есть почти всегда, время бывает довольно часто, а вот насчет уединения...
            В нашем мире на каждом квадратном километре живут в среднем тридцать человек*, а в Союзе - так вообще одиннадцать. Если равномерно расставить - по триста метров друг от друга получится, чтобы услышать друг друга - кричать во всю глотку надо. А вот одному редко оставаться приходится. Поэтому и стихов не так уж много. И пишутся они запоями - дорвался, отписался вволю, пока не заклинит.

            Почему я не печатаюсь?
            Честно говоря, боязно выносить свои детища на общий суд: как ещё воспримут?! Да и есть такая тайная мыслишка, что пока для себя пишешь да для ближайшего круга - одно выкладываешь, а для всех, да ещё не бесплатно - совсем другое пойдёт! Да и как-то не по себе становится - вроде как часть себя продавать собираешься.
            По юному нахальству посылал я свои опусы в разные газеты да журналы, но тогда меня не поняли и не приняли. А теперь всё это вроде и ни к чему.
            Ну и потом...
            В наши дни чтобы печататься, надо иметь либо имя, либо протекцию. Ни того, ни другого у меня нет. Правда, говорят - нужен ещё и талант. Но это - говорят. Да и сомневаюсь я: талант ли у меня? Не графоманство ли? Правда, графоманы пишут гораздо больше и редакции бомбят постоянно. У меня - не так.

            Пишу ли я сейчас?
            Да, вроде бы, пишу. И прекращать пока не собираюсь. Были бы три названные качества почаще вместе. Много задумок на будущее, даже на пару больших поэм. Много в мире всякой дряни, много накипело в душе, всё это хочется выразить. Да не просто выразить, а так, чтобы всех задело. И хороших, и не очень, и мерзость всякую. Чтобы всем жилось чище и лучше. Всем.

            Представляя свои творения на высокий суд друзей, уверен: лучше Вас, други мои, меня никто не знает (даже и сам я, пожалуй) и объективнее Вас никто не рассудит.
                                                   С у д и т е!

            Всегда Ваш В. Игнатиков