Макс Халатов

Игрушка (фантастика / реализм)

Я не хочу сказать, что мир, который для домоседливого пенсионера был бы ограничен двумя близкими друзьями, полудюжиной родственников и небольшим числом давних приятелей, нынче мне бесконечно распахнут. Скорее всего я не имею охоты и умения пользоваться всеми сетевыми возможностями, но иногда в моем пространстве возникают люди, с которыми происходит обоюдоприятная переписка. Оказывается она оживленной, но недолгой. Недели, редко больше. Я даже понимаю, почему. Видимо, быстро исчерпывается ресурс взаимного интереса. Быть бесконечно интересными могут очень редкие люди. (Пример тому искрометные в ежемесячных передачах шоумены, заметно тускнеющие при перемещении в ежедневный формат)

Обычно начинается с нескольких дружелюбных комментариев. Потом обмен свежими впечатлениями и, иногда, наоборот, ностальгическими воспоминаниями.
У нее было необычное имя, возможно ник, что-то цветочное. Не могу вспомнить, пусть будет Георгина.
Мы неожиданно нашли какие-то параллели в своих биографиях (в отличие от меня она продолжала работать в науке), обменивались раз в несколько дней какими-то свежими впечатлениями или давними воспоминаниями (порой отчетливо приобретающими характер исторических курьезов), и она лишь изредка намекала на какие-то свои проблемы, а на мой – из вежливости – к ним интерес обещала как-нибудь собраться, и поделиться подробно. В таком общении подобные обещания привычны, а интерес к чужим житейским коллизиям у меня весьма ограниченный – при полном понимании, что простое и искреннее сочувствие, порой бывает очень действенным. Но по мне, всерьез включаться в события, представленные одной стороной, это все равно что пытаться смотреть стереокино одним глазом.

Однако Георгина неожиданно выполнила обещание, потратив на изложение больше часа. При этом, по-видимому, мессенджер исчерпал лимит своего терпения, и все ее письмо пропало. Корреспондентка моя призналась, что обнаружив это, рыдала.
И я ее очень понимал. Тексты я натюкиваю одним пальцем, и столкнувшись некогда с подобной потерей, из осторожности и некоторого скопидомства, все послания, которые предполагаются объемом больше абзаца, сохраняю в текстовом файле, и лишь потом переношу в чат. Со временем обнаружилась и другая польза – там оказываются припоминаемые по случаю истории, которые иначе поленился бы или не догадался записать.
Было понятно, что повторить этот подвиг Георгина не в силах, и сочувствие подвигло меня с нею встретиться. Что было несложно, поскольку жила она, как оказалось, неподалеку. Чувствовал себя я на том свидании довольно неловко, но потом не жалел.

Десятилетия поведанной мне в уголке кафе истории жизни, вплоть до внуков, укладывались в пару фраз. Где-то в отдалении мелькнуло эпизодом недолгое юношеское замужество, испарившееся легко и без травм даже для успевшего появиться малыша. Просто однажды появился новый папа, Папа-большой, а прежний, Папа-маленький, теперь изредка брал его гулять, и дарил подарки – это наша героиня, в те поры милая «домашняя» девочка, попадает под опеку научного руководителя, которая плавно переходит в беспроблемный брак с успешным, обеспеченным, и заботливым человеком, что длится до появления внуков. Но однажды супруг приглашает ее на ужин в ресторан, где довольно торжественно объявляет, что в его жизни произошло важное событие, по поводу которого он не может сказать, счастье это, или беда. Он влюблен.
Она выбегает из-за стола, не помня себя мчится куда-то, и близкие обнаруживают ее только через несколько дней. Почему-то в Минске.

Такая ее экзальтированность произвела на меня впечатление, но сама история не слишком увлекла. Ну, завел муж на старости лет любовницу…
Но тут меня ожидал небольшой сюрприз. Оказалось, что торжественная сцена в ресторане, которую я представлял событием недавним, происходила лет пять назад. А нынешнее обострение произошло от обиды, что не ее, а ту, молодую, он взял с собой на очередной заграничный симпозиум.
До того момента картина рисовалась мне понятной. У стареющего академика появляется поздняя игрушка, юная красотка, свежесть тела которой сводит с ума, он везет ее за границу, чтобы в отеле предаваться любовным утехам, а в модных бутиках с трепетом ожидать, когда та выпорхнет из примерочной в очередном волнующем и пикантном одеянии, в котором позже привлечет множество восторженных взглядов, где бы они ни появлялись.
Но с появлением новых деталей эта картина начала расползаться, как ветхая тряпка, уступая место другой. Георгина его привлекательна и моложава, как это иногда удается в меру полным женщинам. Академику хорошо за семьдесят, и для него она просто молода. А юная любовь не так уж юна, ей лет тридцать пять, устойчиво замужем, умная, энергичная, амбициозная. Успевает все – недавно родила второго ребенка, определенно от собственного мужа. Последний, видимо, ситуацию оценивает трезво: мощный покровитель жены – ее редкий шанс сделать неординарную карьеру. Заграничные симпозиумы – время интенсивной работы, важных встреч, завязывания перспективных контактов. И вовсе не ради постельных забав он берет любовницу в командировки. По-видимому, она даже не просто секретарь-референт, который всегда под рукой, а активный, включенный в научную проблематику помощник, способный вовремя что-то подсказать, а то и подать какую-то идею…

А Георгина… Мне знаком этот тип «научной девочки». Их основное преимущество – отсутствие профессиональных амбиций. Иногда они исполнительны и прилежны, порой все их интересы находятся за пределами лаборатории - это не слишком важно, они бесконфликтны и удобны, потому до самой пенсии спокойно заполняют ячейки штатного расписания. И игрушкой теперь представляется как раз та, кого нынешний академик встретил еще молодым. Игра, возможно, и не приелась…

Считалочка (к женскому дню) (Лирика / стихи о любви)

Соня сонная, вялая Валя в постели,
Что до Лены – та вовсе полено
Со Светой не светит, все дуется Дуся
Повыгуливаешь Гулю – так потом получишь дулю
У пышечки Вики вечные взбрыки
Жарка в постели Жанна, но до чего жеманна!
Без одежды Тина – страшная картина.
Была мила мне Мила – но это ж когда было?
Побывать у Лики? Там муж – а тут улики…
Хороша бывает Эля – но такая пустомеля!

Кокетливую Таню сторожит маманя
У Вики-трусихи и вовсе родители психи
(Но хуже у Кристины – там вся родня кретины)
У Анны нет ванны, у Груни - груди,
Грудь есть у Оксаны – но там свои изъяны
А красотка Резеда – ну хоть бы раз сказала да!
Клава, как и Аза, не дала ни разу,
Ветреную Риту еще застань поди ты…
Можно б на Ульяну – но это только спьяну
Ну, а Жене все до фени…
О! Позвоню-ка я Фене!

Производственные рассказы (Проза)

Некогда производственный роман был распространенным жанром. Почему бы не быть и производственному рассказу?

МЕЧТЫ

      Когда-то на интерес десятилетнего сына к тому, чем занимаются родители, я объяснял ему, что мы покупаем многометровые рулоны ткани, разматываем, режем на маленькие кусочки, потом отдаем другим людям, которые их обратно сшивают вместе, и то, что получилось, мы отвозим в магазины. Все, конечно, было сложнее и хлопотнее. Ткань надо было найти получше, но не слишком дорого. И, кроме самой ткани и лекал для кроя, швейникам нужно было завезти кучу всякой мелочевки: целую коробку ниток, пуговицы, молнии, прокладочные материалы и тесемки, ярлычки, и, главное, ничего этого не забыть, поскольку отсутствие пакетика пустяковых мелких нашивочек, что непременно должны быть пришиты изнутри, и которых покупатель, возможно, никогда не заметит, - если и не тормозило весь процесс, но могло стать поводом потратить полдня на покупку и доставку.
      Событиям тем уж лет десять. Швейный цех, где мы заказывали пошив одежды, располагался в многоэтажном здании бывшей советской меховой фабрики, в нынешнее время заполненном самыми разными организациями.
Однажды случилось так, что нужную ткань мы нашли у индийцев, торговавших тканью на первом этаже того же здания. Там, однако не оказалось нужного нам цвета, но, поскольку мы давно их знали (как и они нас), то деньги отдали, а они обещали сразу по прибытии рулонов со склада, поручить своим грузчикам отвезти их в швейный цех на четвертый этаж. А вскоре, когда в очередной раз обнаружилась нехватка какой-то мелочевки, и мы попросили хозяйку швейного цеха послать кого-нибудь купить ее на фирме, расположенной на шестом этаже.
      Это мало что меняло в нашей работе, но радостно воспринималось маленьким облегчением в ежедневных заботах по подбору, погрузке, развозке и тасканию. Ведь головы наши были переполнены заботами о том, что и куда надо привезти, а карманы -соответствующими записочками.
      Но тут в одном из магазинов, куда мы отвозили продукцию, нам сказали, что они решили реорганизовать свою работу, и товар теперь нужно будет привозить на их склад. Мы привыкли, что всякие преобразования лишь добавляют нам работы, но, к удивлению, местоположением склада оказался пятый этаж того же самого здания!
      Вот тогда у нас и забрезжили захватывающие видения светлого будущего, когда мы будем заниматься работой творческой и организационной, а все остальное будет выполнятся нашими телефонными распоряжениями.

Тот магазин и его склад продержались не более четырех месяцев. Через короткое время переехала куда-то крупная фирма с самого последнего этажа, торговавшая всем ассортиментом фурнитуры.
      А закончилось это грандиозным пожаром с человеческими жертвами, охватившим все здание.
      Я не стану утверждать, что сюжет этот подраматичнее Фауста Гете, но что-то судьбоносное проглядывает и в нем.

ЛИСА И ЗАЙЧИКИ

      Финалом первой моей попытки работать с Натальей стало то, что мы страшно рассорились (Не сдержавшись, ударил ее посреди улицы газетой). И впал в жуткую депрессию.
Я вообще склонен был все в жизни драматизировать, но все же до такого еще не доходило.
     Теперь сравниваю себя с Мюнхгаузеном, вытащившим себя из болота за собственную косичку. Опереться мне было не на что абсолютно, и выволок я себя, парадоксальным образом использовав нечто принципиально бесполезное - возобновил писательскую деятельность, заброшенную лет за 15 до того.
      А тут и работа подвернулась. Рядом с цехом, что мы с Натальей пытались организовать, хозяйке, торгующей обувью, понадобился помощник. Ей стало неохота быть привязанной к офису, и нужен был человек, что торчал бы там на случай, если приедет покупатель-оптовик. Звучит громко, но это мог быть человек, забирающий коробку или две с дюжиной пар туфель, и случалось это не каждый день. Поэтому работы такой у меня было немного, и Галина, хозяйка, предоставила мне возможность продавать имеющееся у нее товарные остатки любому, кого я найду, и иметь с того определенный процент.
      Кроме необходимости быть на месте от и до, я был полностью предоставлен себе. Видимо, это идеальные для меня условия, поскольку в натуре моей странным образом сочетаются человек раздумчивый и деятельный. Первый мог всласть читать, писать и размышлять, пока не надоест, а второй развил бешеную активность. Все это происходило на территории завода, в былые времена выпускавшего сложнейшие станки (и даже в то время, зайдя в огромный неосвещенный цех, можно было вдруг услышать из какого-то угла поскрипывание напильника), а ныне шла бурная деятельность. Где-то шили одежду, где-то ее продавали, где пекли торты, а где коптили кур. Сам завод был зажат в треугольнике железных дорог, но неподалеку располагалась многоэтажная башня крупного в прошлом издательства, тоже забитого под завязку разными фирмочками. И везде были люди, которых я завлекал к себе дешевой обувью. Я мог по дороге с работы познакомиться с парой, которую принял за бабушку с внучкой, но оказавшуюся сотрудницами редакции знакомого мне с детства журнала, и назавтра в обед они уже посещали меня, за ними прибегала стайка коллег, а в субботу кто-то из них мог привести и родственников.
      На ниве торговли я числю за собой два подвига. В знойный полдень 31-го июля я сбыл пару теплых итальянских колготок с начесом (от одного вида которых становилось душно). Другим же была продажа двух платьев «День-и-ночь» девушкам из малярного цеха. Платья те были Галиной закуплены по дешевке в большом количестве в расчете на барыш. Эффектные, все в рюшах в духе «Донны Розы», диагонально разделенные на контрастную белую и черную части, они, быстро намозолив глаза в телерекламе, спросом уже не пользовались, и, изготовленные из голимой синтетики, хранились, сваленные в большую коробку. Девчонки были из деревенских, и не самых фигуристых, хотя в своих комбинезонах даже хорошенькие. Не помню, чтобы когда еще в жизни так кривил душой, отвечая на вопрос, идет ли?
     Вот на этом фоне я и наблюдал разворачивающуюся семейно-производственную драму.
Галина, женщина моих же 46-ти лет, всю жизнь проработавшая кассиром Аэрофлота, и по вредности работы уже вышедшая на пенсию, представлялась мне женщиной очень состоятельной – она даже съездила в Европу на отдых. (Сам я тогда, окруженный голодными ртами, выискивал себе на рынке в Лужниках самые дешевые брюки, да и то по причине полного развала советского, предыдущего изделия). Помогал хозяйке муж, который выглядел старше, но оказавшийся много моложе. Дела у них, однако, в то время пошли несколько хуже, и они нашли субарендатора на свой почти пустующий склад.
      Так на сцене появилась тридцатилетняя красавица-блондинка в миниплатье и накинутой на плечи телогрейке. Она сопровождалась огромной фурой из Италии, заполненной женскими сапогами. Но за нею было не только это. Имелся муж, итальянский бизнесмен много старше нее (от которого, вдобавок к старшей дочери-подростку от мужа предыдущего, уже была четырехлетняя дочка). Итальянец, субтильный брюнет невысокого роста, внешностью целиком соответствовал стереотипному представлению о том, как должен выглядеть их мелкий провинциальный делец.
      Дальнейший сюжет полностью повторял сказку о Лисе, выгнавшей Зайку из его избушки (сначала на крылечко, потом в сени…), но с бо́льшим разнообразием персонажей. И если вся моя трудовая эпопея продлилась всего полгода, то драматическая часть ее и вовсе уместилась месяца в полтора.
      Впечатленные масштабами заграничного бизнеса, хозяева мои вошли в слегка возбужденное состояние, перешедшее в полную эйфорию днями позже, поскольку покуда они строили некие планы на нее, красавица та сама сделала им предложение работать вместе. Галин муж стал ходить с мобильником на бедре, что было куда круче, чем если бы там в кобуре находился ковбойский револьвер. Ему также, в перспективе будущих доходов, был новыми компаньонами продан огромный заграничный рыдван болотного цвета.
      События и изнутри-то представлялись разворачивавшимися быстро, а в пересказе и вовсе выглядят, будто в ускоренной перемотке. Довольно скоро оказалось, что итальянец кинул своих соотечественных партнеров на огромную по тем временам сумму. Галина испугалась, но муж продолжал пребывать в эйфории… Они разделились, я с мелким хозяйством отошел к Галине, а муж продолжил важничать, громко уверяя всех, что его-то никто не кинет. Теперь я завлекал покупателей в малюсенькую каморку, заставленную обувными коробками. Но и это длилось недолго. Красавица решила наложить лапу и на мой доход, наивно полагая, что ее, посаженная на то же место, и сидевшая квашней родственница, будет столь же успешной, как и я, быстроногий тогда обаяшка. Галина свернула деятельность, и даже формально развелась с мужем, опасаясь кроме своей, уже и за судьбу недвижимости.

      Года через три, оказавшись на огромном Тушинском рынке, я издалека увидел висящее высоко, и развевающееся знаменем знакомое черно-белое платье, и инстинктивно пошел на него…
И вдруг услышал, как меня кто-то зовет по имени. С моей бывшей хозяйкой мы чуть не расцеловались! Под приманившим меня платьем, с обитых жестью столов (выделенные для пенсионеров бесплатные места), Галина торговала остатками так хорошо знакомой мне обуви.
      Рассказала, что муж провел зиму, ковыряясь с приобретенным списанным автобусом, в намерении поставить на ход, и заработать на нем в туристический сезон.

Старые снимки (Рассказ / миниатюра)

   *   *   *
Надо сказать, отец мой, человек сам по себе примечательный, тоже был фотографом не слишком умелым. (Сколько деревьев я переобнимал в детстве по его указанию!)
Но еще в юности ему удалось сделать снимок, который, по моему мнению, достойно смотрелся бы на любой фотовыставке. Портрет двоюродного брата, с которым был очень дружен.
Год, наверное, 1939-й. Не могу сказать, особенности ли это тогдашних фотоматериалов или оптики, но время угадывается безошибочно без всяких подписей.
Кадр прост. Юноша в спокойной позе сидит в солнечный день на вынесенном на улицу стуле.
Случайно разбившуюся стеклянную фотопластинку отец хранил много лет среди прочих в отдельном конверте. Я аккуратно разложил осколки на сканере, и потом убрал следы трещин.

Он погиб в десанте где-то под Можайском.
Запись «пропал без вести» давала напрасную надежду его матери до самой смерти. Лишь через полвека упорством сестер была найдена его могила.

Доликов зять (Рассказ)

Сыновья мои прокручиваемую дедом пластинку одних и тех же шуток и историй воспринимали по-разному. Младший молча страдал, а старший однажды, поняв, к чему идет дело, радостно спросил: - это сейчас будет про Доликова зятя? Чем, надо сказать, деда совершенно не смутил. (Впрочем, туговатый на ухо бывший танкист мог его и не расслышать)
Немного даже обидно, что сей полумифический зять остается в неведении о том, какое место занимал в наших семейных дискуссиях. А вот самого дядю Долика я знал с детства.
Тот упрямо пронес через годы полученное при рождении красивое заграничное имя Адольф, хотя оно не слишком удачно утратило свою милую романтичность аккурат к поре его поступления в школу. Долик был приятелем собственного моего дяди, учился в одной школе с моей мамой, и личностью был яркой: из тех мальчишек, что прорывались на фронт раньше призывного срока, инвалид на поскрипывающем протезе, профессор-фтизиатр, он отличался редким в те времена не тихим свободомыслием, которое восторгало меня в юности. Хотя, конечно, в детстве меня куда больше впечатлял его инвалидский 401-й Москвич – любые неказенные машины в 50-х годах были большой редкостью. Его смелость в высказываниях я, возможно, отнес бы на счет суммарного статуса довольно значительного ученого, калеки и тяжелого астматика, но мама рассказывала, что он был таким и в школе. Когда страна на каком-то повороте извилистого внешнеполитического курса с воодушевлением приветствовала большого друга советского народа Уинстона Черчилля, юный Долик откопал, что именно тот являлся главным инициатором антантовской интервенции.

К моменту, о котором повествую, я был уже далеко не юнцом, мог воспринять отцовы недовольства сочувственно, и пытался примирить его с моим выбором. Причем, делал это, беря за аксиому завидность судьбы упомянутого зятя. Что было с моей стороны  уступкой большой, но неизбежной, поскольку рассуждать о том, как и насколько хорошо тот там устроился, и вообще, что это означает, было бессмысленно - к доводам, дескать, где для одного грибное место, для другого лишь косогор с буреломом, отец был полностью невосприимчив. Но вскоре я бросил эту затею, припомнив и свои безуспешные попытки обрисовать отцу динамику его собственной военной карьеры. Тогда я разворачивал перед ним целую картину происходившего в течение двух послевоенных десятилетий, в диапазоне от старшин и до паркетного генералитета. Этот взгляд с птичьего полета должен был, по моему мнению, примирить отца с огорчительной картиной его служебного продвижения, начавшегося со взлета, когда звездочки одна за одной летели ему на погоны, а потом обидно и накрепко застопорившегося.
На том успокоившись, я уже стойко выслушивал про Доликова зятя, изредка позволяя себе те иронические намеки.

Отца моего давно нет, и казалось, зятев призрак должен был исчезнуть. Но нет.
Возможно, в неотвязном обращении отца к этому герою я и прежде подспудно чувствовал не просто упрямую стариковскую блажь. А теперь понимаю, что дело было и не во мне. Думаю, образ успешного, уверенно и прочно устроившегося в этой жизни мужчины подспудно присутствовал, как символ правильного, не давшегося ему самому пути.
Порой чувствую, что фигура того зятя настигает и меня, вырастая, как тень на закате. Борюсь.

ГЛИНА (Рассказ)

Сама-то Света работала медсестрой, и к гончарному делу отношение имела тем только, что дед ее был известным мастером. То, что осталось от его мастерской, Сергей и облюбовал, попросившись поработать. Арендовал, вроде. Поскольку проводил в том сарае безвылазно и подолгу, месяц спустя выделили ему в доме комнатку-боковушку.

Прежде в их селе гончарствовали многие, потом оно оказалось частью враз выросшего города, оставшиеся два-три мастера занимались этим от случая к случаю, чаще во время отпуска на мехзаводе, да и делали не горшки, а нечто позатейливей. Вот и Сергей делал вещи таких невиданных размеров, что и мастера поопытнее не брались – и возни много, и брака тоже. Чуть что не так, и месячная работа в овраг или на черепки.

Деда Света помнила хорошо, но только сейчас стала жалеть, что ничего о его ремесле не расспрашивала. А теперь даже не заметила, как вся жизнь ее стала подчиняться этому ритму: сначала подготовка глины, потом лепка (это долго, иногда неделями), затем сушка, обжиг, и, наконец, раскрытие печи.
Могла подолгу смотреть, как работает Сергей. Глину он нюхал, протирал между пальцами, чуть не на язык пробовал, песок просеивал тщательно, иногда пересеивая трижды. Месил и выдерживал долго. И она понимала, что самой ей такого внимания и ласки не достанется. Потому могла смотреть, как он колдует с замесом, часами. Иногда в ней при этом снизу поднималась какая-то волна, которой она смущалась, и выбегала.

Сначала было чудно́, но потом стало привычным. Окрестные старики, которым, казалось, бы, держаться за свое до последнего, понемногу переезжали в городские квартиры где-нибудь неподалеку, уходя от ставших им тяжелыми хлопот по хозяйству. А молодежь, наоборот, едва оженившись и окрепнув, переезжала из многоэтажек в частный сектор, обустраивая там ванные, гаражи, да комнатки намеченному потомству. Вот и Светкины родители, радостно взяли сверток с деньгами, что дал Сергей, и весело обставляли то, что называли своими клетушечками.

В этих ведрах с водой и мокрых тряпках, развешиваемых по углам, и был его секрет. Дверь запиралась изнутри, и двое суток не открывалась – любой сквозняк мог испортить работу непоправимо. Она лишь заботилась, чтобы там оказалось немного воды и хлеба. Когда и как среди этих развешанных холстин появилась в мастерской помощница, молча выполнявшая все указания Сергея, Света и не заметила. Просто обнаружилась однажды в полутемном сарае, и поблагодарила за пирог, что был принесен Сергею. В доме Катюха появлялась редко, почти всегда возилась в мастерской, пособляла. И была такой маленькой и тощей, что никто и не задавался вопросом, чем питалась. Одевалась в серое (да там, в мастерской, все таким быстро становилось), и Света в шутку спросила Сергея, откуда там мышка эта завелась? Тот шутку не поддержал, сказав, что один уже не справляется.

Да, вещи заметные – лепка, обжиг не были самыми главными. Важнее была сушка. Вынеся из мастерской все лишнее, он первым делом законопатил все щели в стенах, и завесил чердачное окно – оттягивая веревкой завесу, он управлял тягой воздуха кверху.
Оттого и запирался, и выходил лишь на третий день, осторожно, на четверть, открывая дверь. Вслед проскальзывала Катюха. Он, почти не поев, заваливался спать чуть не на сутки, Катюха незаметной тенью держалась неподалеку.
Напряжение обычно спадало на второй неделе, когда становилось ясно, что сушка удалась. Первую неделю, не сговариваясь, даже говорили вполголоса. А тут и смех, и мясо шкворчит, и рюмки на столе. Хотя, конечно, самое празднество начиналось в конце, после раскрытия печи.
Но Света знала, что лучшее время поговорить, это на второй неделе сушки. Тогда, в постели, когда он уж собирался заснуть, напомнила об обещании.
- Прости Свет, не могу. Катюха беременна.

Нечего было и гадать, конечно, все происходило в самые два дня, что те безвылазно проводили в сарае, колдуя с развеской тряпок. Работы-то на самом деле немного, не то, что лепка. Вот на том топчане, в углу за завесой…

Специально сидела у окна, и ждала, когда в мастерскую по-мышиному юркнет помощница. Живота у тощей Катюхи никакого еще не было. И где там все поместится?..
День был из редких Светкиных выходных в амбулатории, и поделать по хозяйству намечено было много, но не хотелось ни вставать, ни двигаться. Лишь пересела к другому окну, что глядело на улицу, и бормотала, отгоняя набегавшие слезы:
- А всё эти тряпки, да ведра!

Она уже любила, и жалела этого, едва зародившегося ребенка. Кто ж за ним смотреть будет, когда сушка пойдет…

ИСКУССТВО ПЕРЕВОДА С ЖЕНСКОГО (краткий трактат) (Проза)

Предупреждение. Все мои рассуждения о женщинах не нужно понимать в том смысле, что считаю мужчин лучше, умнее или честнее. Просто мужчин я знаю гораздо хуже (что мне представляется естественным)

Общеизвестно, что большая часть конфликтов происходит от отсутствия взаимопонимания сторон. Мы обречены на многие конфликты не только в семейной, но и прочих сферах из-за одного лишь пренебрежения самим фактом наличия особого женского языка, на котором я собираюсь сосредоточить внимание, совершенно, однако, не претендуя на роль первооткрывателя. Считаю, каждый мужчина должен его иметь в виду, и вовремя и правильно расшифровывать, чтобы не оказаться в глупом положении.

И речь пойдет вовсе не о тех простых случаях, когда выясняется, что несколько пугающее заявление: «голова не в порядке» относится не к ее содержимому, а к прическе.
Все куда глубже.

Начнем с элементарного. Слова «есть пара лишних кило» означают не что иное, как наличие от полутора до двух пудов избыточного веса. (Поскольку после двух пудов это будет уже «приятная полнота»)
«Сложение аппетитное». Аппетиты, понятно, у всех разные. И за словами этими вполне может обнаружиться, что изображения сей дамы, будучи доступны обозрению, аппетит могут лишь надолго испортить.

Наличествуют в женском языке и слова, которые в обычной речи вообще отсутствуют. Так, трудно представить, чтобы мужчина сказал о себе «самодостаточный» - оттого ли, что для сильного пола самодостаточность вещь само собой разумеющаяся, либо же из опасений, что это будет понято, как намек на склонность к мастурбации.
(Хотя нельзя исключить, что выражение «я самодостаточна», обращенное к вам, будет означать, что вы ей уже достаточно надоели)

Пристальное внимание я бы рекомендовал уделить наличию в женском языке особых языковых оборотов, которые я называю фразы-шкатулочки. И точно так же, как в обычной изящной шкатулке там могут обнаружиться и самые простые, и весьма неожиданные вещи. Мне трудно перечислить все многообразие жизненных коллизий и обстоятельств, которое может скрываться за простой фразой-шкатулочкой: «муж бросил, нашел помоложе»
Конечно, разумно будет предположить, что, скорее всего это реальный и длительный брак в духе «а куда он денется от двоих детей…», нередко сопровождающийся полным пренебрежением мужем, его интересами, и собственной внешностью.
Однако, совсем не исключено, что в этой шкатулочке спрятана и ситуация полного отсутствия мужа в прошлом, либо частичного его отсутствия, сводящегося к имевшему место в весьма отдаленном прошлом недолгому временному сожительству. И это еще не все возможные варианты. Фраза-шкатулочка позволяет женщине дать собеседнику краткую, позитивную и удобную для себя версию. Она ведь не станет рассказывать о многолетних и безуспешных попытках супруга найти с ней общий язык. И уж тем более о том – и такое возможно – что муж уличил ее в измене.

Еще одна, отлакированная частым употреблением фраза-шкатулочка: «ненавижу предательство».
Что означает? Примерно то же. С годами внешне распустилась, внутренне ко всему безразлична. Муж, вырастив детей ушел, куда глаза глядят.
Опять же, что такое обмануть в наше время? Утверждаю, можно лишь позволить себя обмануть!
(В конце концов, скажите на милость, должен ли я считать подлыми обманщицами тех, что обещали мне: «Все будет хорошо!»)

Женщина может написать о желании встретить мужчину состоявшегося, лукаво имея в виду состоятельного. (Впрочем, может статься, что не различает вполне искренне).
Хотя, некоторую логику можно найти и здесь: если ты состоялся - изволь быть состоятельным!

Но не только поэтому их женский язык нуждается в расшифровке. С огромным сожалением вынужден констатировать, что женщины склонны лгать. Долго и самозабвенно. А что самое главное – в первую очередь себе.
И выводить ее на чистую воду не только бестактно, невежливо и некрасиво, но и бессмысленно, неправильно и нерезультативно. Она никогда с вами не согласится.
Единственно правильная возможность - исподволь подвести ее к пониманию того, что все, что она провозглашает, имеет, в самом мягком изложении, весьма малое отношение к истине.
Но и тут нужно быть готовым к тому, что все ваши усилия окажутся напрасными – вам просто понимающе улыбнутся, как улыбаются ребенку, делающему свои наивные детские открытия.

Поспешу поделиться также своим недавним открытием фразы-шкатулочки «предпочитаю классику» (в разговоре о вкусах) В этой шкатулочке можно надежно спрятать свою вкусовую беспомощность, используя классику, как некий абсолют.
К тому же – ведь это шкатулочка! – вместо классики там может располагаться нечто невероятно пошлое.
(на этом рукопись обрывалась)

БАНКА или О пользе всякого правильного знания. (Зарисовки)

ПО СУСЕКАМ (или «Полный пифос пафоса») (Реминисценции)

Зажиточный минимум…

В настроениях произошли большие изменения: ожидание оживления в экономике сменилось оживлением ожиданий.

Всех им погугленных вносил в другой список

И категорически рекомендовал впредь держаться от него на расстоянии пушкинского выстрела

В бистро у французов он до старости гарсон, а в русском трактире - совсем молоденький, а уже половой!

Нуворишское шоссе

Британские ученые выяснили, что в 96% случаев пропадает не второй носок, а первый.

О, релакс моего ремикса!

Девайсы девать некуда…

Передохну́ть и передо́хнуть. Есть разница!

Владение английским: с трудом, со словарем и лупой.

А боль от накрывшейся РАН
Останется вечно со мной! (из романса)

Антисанкционные имена:
Ответственный секретарь комиссии Василий Савельевич Греча-Недорожай
Н.Х.Недород
Н.А.Посошок
Пирогов Б.Ы.
Элеонора Григорьевна Порошок-Уходи

…он, как икота – и появляется неожиданно, и избавиться от него трудно.

Перешел на удаленную работу. Через месяц понял – чувствую себя, как удаленный зуб.

Оговорка по Фрейду: на ночь блядя…

Грузинский хоровой коллектив «Пели-сопели»

…именно они, нетерпеливые, дали миру бэби-бум, малосольные огурцы и зеленый чай.

Ты думал - щас на Порше и в Ле-Бурже…, а тут на трамвай, и на Казанский…

…а также закон Ома для закрытых помещений.

Кресало.
Кого? Зачем?..

РенТВ договорилось о сотрудническве с Клаудией Шифер. А запрошенный ею гонорар подсказал и название передачи и формат: Минута с Клавой.

Золушка просто извелась – бал начался заполночь.
Но обошлось. Голова превратилась в тыкву уже утром.

… и даже иллюзионисты не избавлены от иллюзий)

О разных судьбах:
Кто отдыхает на природе, а на ком и природа отдыхает;
Один работает на карьеру, а другой на карьере…

(Из философской лирики)
Говорят, что наш народ
Потребляет кислород.
Врут, конечно,
Кто ж не знает,
Что народ наш потребляет…

(Существуют элементарные частицы, масса покоя которых равна нулю. Получается, что они существуют только покуда движутся.
Боюсь, со справедливостью обстоит дело примерно так же, и единственная форма ее реального существования - в виде нашего неистребимого к ней стремления.)
…не зря в России справедливость и юстиция – разные слова.

За сим:
Почетный профессор Секондхендского университета, бессменный директор-распорядитель фонда памяти Фридриха Эсмарха, обладатель черного пояса по нанайской борьбе, неоднократный лауреат денежных премий, эрзац-герцог
Максимилиан Х.

проНатальные истории. Часть 6. (фантастика / реализм)

Когда читательницы пишут, что видят в Наталье себя, я ощущаю некоторое внутреннее несогласие. Мне ближе отзывы такого рода – в любой женщине есть немного Натальи. Поскольку, соглашаясь с этим, могу добавить: лед в полынье и лед в коктейле - вещи очень разные.
Я уж не говорю о том, что она напрочь лишена многих свойств, которые считаются непременными женскими атрибутами  – она терпеть не  может шопинг, в отдел хозяйственных мелочей универсама ее просто не затянуть… Не лишенная кокетливости, не умеет подластиться – и кажется, даже не понимает, как это.

Наталья живет в собственном внутреннем мире (вопрос, в какой степени это относится к каждому, уведет нас далеко) Не то чтобы он слишком экзотичен, и не то, что она его ревниво оберегает. Она спокойно в нем существует, и ее совсем не заботит соотнесение его с миром внешним, а случающиеся столкновения этих миров ее, скорее, забавляют, чем обескураживают.
Их она встречает улыбкой, которую я расшифровал бы так: «Тем хуже для внешнего мира!»

В спорах с ней я вовсе не защищаю истину ради Истины. Просто прежде я искренне считал, что защищаю Наталью от столкновений с действительностью. Поскольку же обнаружилось, что она столкновения с действительностью переносит гораздо легче, чем я столкновения с самой Натальей, то стал в этом много осторожнее.
Вряд ли мы сможем внятно объяснить почему утверждать в пятницу нечто противоположное тому, что мы говорили в понедельник, представляется нам неловким. У Натальи этой проблемы нет. В понедельник она высказалась так, а сегодня, чтоб отстоять себя, ей нужно высказать другое мнение по тому же предмету. Больше того, она может высказывать противоположные вещи одновременно, поскольку упорно считает, что это плюсуется.

Я потому и отмечаю иногда совсем пустяковые случаи, что они оказываются щелочками, через которые удается в ее внутренний мир заглянуть.
Вот надо почитать внуку сказку на ночь, и я берусь было за «Руслана и Людмилу», что обычно ему читает Наталья.
- Нет, тебе это будет трудно ему читать. Там такой сложный язык, практически древнерусский. Лучше возьми это.
Хихикнув, послушно принимаюсь за Сашу Черного. Понимая при этом, что тут приоткрылась та самая щелочка. Исходя из ее характера понятно, что ее внутренний мир стабилен, и не требует постоянных о себе больших забот, но заметно, что для его уютности отчего-то нужно, чтобы муж там представал недотепой, и – что скрывать - немного недоумком.

То, что прожив с Натальей столько лет, я хорошо ее знаю, вещь вполне понятная. (Хотя всерьез мне пришлось всем этим заинтересоваться довольно поздно, когда то, что я прежде считал не всегда удобными, но милыми пустяками, стало непосредственно отражаться на моей повседневной жизни. Однако, с другой стороны, прожив с ней столько лет, поневоле все отсчитываю от нее, как от печки. И еще очень давно был удивлен, когда на мои, сказанные по какому-то поводу, слова: ««не будем ходить далеко за примером…», мои коллеги, не сговариваясь, хором и смеясь, продолжили за меня: «…вот моя жена Наталья…»)
Поэтому именно ее неколебимое безразличие к собственному, безусловно нетривиальному, внутреннему устройству, которое она полагает абсолютно нормальным, делает происходящее с ней забавным, и порой даже карикатурным. Это оправдывает меня в том, что все чаще позволяю себе просто отметать какие-то Натальины возражения, заявляя: «Как человек, который тебя знает много лучше, чем ты сама…» Но это я хвалюсь. А теперь иллюстрирую.
Денису, нашему старшему, иногда надобятся какие-то справки о зарплате, каковые ему (якобы он у нее работает) Наталья и выписывает. А в чисто техническом плане делается это моими руками.
Напечатал я справку начерно.
- Наталья, насколько я знаю твой характер, ты сейчас потребуешь изменений. (Сейчас вы поймете, что язвительности в этих словах почти и не было)
И точно. Наталья велит в верхней части сделать помельче, а весь текст поднять.
А справки эти каждый раз совершенно одинаковые. Я только дату меняю.
- Наталья, как я оказался прав! В прошлом году ты потребовала, чтобы я шрифт в верхней части сделал крупнее, а весь текст опустил.

Теперь, когда Натальины промашки редко затрагивают меня, гораздо более очевидно, что упреки мои диктуются заботой не о себе, а о ней.
Она их чаще всего игнорирует, но по настроению может этак вальяжно ответить:
- Все очень относительно…, ты говоришь дура, а кто-то скажет иначе.
Тут я чувствую себя задетым.
- Ты меня недооцениваешь. Дай время. Я уже завтра дам тебе объективное определение дурака.
И что вы думаете? Дал! И вправду не позже, чем на следующий день!
Любой человек, говорю, может совершить ошибку. Более того, может совершить одну и ту же ошибку несколько раз. Так вот дурак, это тот, кто и на пятый раз удивляется результату!

Недавно она опять что-то напористо утверждала, споря со мной.
- Наталья, ты же чуть не каждый день что-нибудь путаешь. Я изумляюсь твоей уверенности в себе. У тебя же такой низкий кредитный рейтинг!
Но эта женщина, регулярно смотрящая РБК, ответом меня прибила моментально:
– Тоже мне, Мудис нашелся!

Однако в быту Наталья очень неудобна из-за того, что в голове ничего не держится. Есть классический пример прислоненного к стене колченогого стула, о котором все хозяева знают, и оберегают от него гостей. Вот Наталья из тех хозяек, что сама первой про дефект стула забудет, и усядется.
Я купил в универсаме специальные помидоры, чтобы как-нибудь приготовить с ними то, что итальянцы называют паста. Меня угощали, и мне понравилось. Они упакованы в короб, похожий на те, в которые пакуют сок. И раз в неделю у нас происходит диалог:
- У нас там томатный сок я видела…
- Наталья, это не сок, я тебе уже сколько объяснял..
- Ах, да…
И, боюсь, кончится тем, что все же откроет в качестве сока, и будет очень удивляться.
(Но как она при этом помнит все мои прегрешения за четыре с лишним десятка лет?)
Поэтому наш холодильник внутри пестрит записочками-стикерами: «Это не сок!», «Это не джем!»
Но в углу кухни лежит плод, на котором толстым маркером крупно: «Это тыква»
Причем надпись сделана самой Натальей (больше того, она явно предназначена ей же – мы теперь живем одни)
Спрашиваю, зачем написала?
- Очень она на дыню похожа.

Ну, и из свеженького:
- Я поняла. Бандерас - пацанистый такой, шалопай. А Клуни интеллигентный. Я их раньше путала, а теперь знаю, как отличать.

Описывает подруге по телефону свою занятость:
- мне еще кое-что надо отвезти, но до этого от этого еще нужно отрезать рукава.

Читаю Наталье новость:
- Недавно в Индии впервые в мире зафиксирована гибель человека от метеорита.
Ее реакция:
- Все. Начинается…

Кокетничает: Я давно не работаю женщиной!

Наталья и компьютер – отдельная тема. Тема с продолжениями.
- Вон, Наталья, нажми «сохранить», там, где изображена дискета.
- Здесь? Я и не думала никогда, что это дискета…
(продолжение) – Сейчас пропадет этот бантик…
- Наталья, вообще-то они имели в виду песочные часы…

Учит меня:
- Ты творог всякий типа «Веселый молочник» и прочее не бери. Я всегда покупаю или в зелененькой упаковке или в синенькой.

Упрекает:
- С едой у нас с тобой разные критерии: ты о том, чтобы мне похуже, а я о том, чтобы тебе побольше.

– Вчера устала резать капусту, и борщ получился жидким. Придется им заняться дополнительно.
Сейчас будем его улучшать… или ухудшать. Как получится.

…это у меня не сгоревшая каша, а поджаренная.

Иногда кажется, что из этого можно было бы сделать сериал. Но очень своеобразный.
Объявила, что обед готов. Запах аппетитный! С энтузиазмом являюсь на кухню:
- Треска, говоришь?
Наталья (голосом птицы-говоруна, и глядя на качающиеся за окном листья)
- Морская рыба, источник омега-3-жирных кислот, профилактика слабоумия…

Хвалится:
- Этот Яндекс все неправильно показывает. Я езжу лучше, и в пробки не попадаю.
Это означает, что я соображаю лучше Яндекса!
- И как ты ездишь?
- Да просто, как обычно.
- Ну, как? Тупо прямо?
- Да.
(Когда я поехала, было уже 7 часов…, нет, 7 пробок…, нет, 7 баллов!)

Смотрит фильм о художнике Целкове.
- Жена его, наверное, бросила. А что? Рисует одни попы. Нет, чтобы ее портрет написать. Серов - вон сколько портретов жены сделал!
- Возможно, он ей предлагал. Но, думаю, будучи хорошо знакомой с его художественной манерой, она под благовидным предлогом отказалась.

Конец 2014 года. Вновь народ ломится в обменники и сметает с прилавков товары.
Наталья (задумчиво) – Может, и нам надо было холодильник новый купить..? Так мы еще старый не разморозили…

В ту же пору ходил актуальный анекдот:
- Если бы у вас была возможность вернуться в прошлое, что бы вы поменяли?
- Рубли…
Наталье он очень понравился. Она его решила пересказать подруге.
Выглядел он у нее так:
- Если бы вы могли вернуться в прошлое, что бы вы хотели изменить в своей жизни?
- Доллары!
Натальино патологическое неумение рассказывать анекдоты я как-то упоминал. Как видите, даже довольно простые. А пристрастие при этом она имеет к сложным. Там уж вовсе безнадежно. В молодости я даже перед походом в гости с ней репетировал по ее просьбе. Не помогало.
Тут интересно вот что. Анекдоты часто строятся не на том, что сказано, а как. А многие анекдотические истории про Наталью связаны с противоположным ее свойством – употреблять не точное, а близкое по значению, но неподходящее слово.
Вот побывала в Риге, и делится с подругой впечатлениями.
- Дома старинные, красивые, а войдешь во двор – темные, как колодцы, ну, как в Питере. Я, правда, только в один двор заходила. Во все не успела.

- Наталья, иди уже спать, ты мне надоела.
- А как ты мне надоел! Это я не с тобой говорю, а с собой. Просто ты тут рядом случайно оказался.

Доченька (Рассказ)

Или, на бегу: «Па, у тебя рубашки все глажены?»

Легконогая, в своих домашних шортиках, взлетала по двадцать раз на дню на подоконник, чтобы в форточку полюбоваться на стоящую у дома развалюху пожарного цвета, нашу первую машину. Замучившая всех нетерпеливым ожиданием загородной поездки, улеглась позади на сидение, и изумляла едущих поблизости неожиданным появлением своих голых пяток в открытом окне.

Как потомкам удается сочетать в себе черты разных людей, и они не приклеены друг к другу, не грубо прилажены, а перетекают в гармонии. Вот затылок, что взяла от матери. Вещь полутайная – он у женщин почти всегда прикрыт волосами, и обнажается летом, когда в жару они решают подобрать волосы вверх. Порой, просто небрежным движением руки. Нарисовать эту линию легко, если в руках карандаш, а вот как опишешь?
А волосы у нее от моей мамы.
(И всегда под руками это тайное чудо – стоит запустить пятерню в дочкины волнистые пряди, и окунаюсь в мое собственное детство, то, раннее, солнечное, когда все просто, и все счастье, и вот так запросто перебирать мамины волосы - тоже).
Цвет же всегда разный: в доме дочь таинственно темноволоса, на ярком свету – легкомысленно каштанова, а летом, когда немного выгорит, и вовсе впору дразнить рыжей.
А вот нос – ничей. С какой стороны ни разглядывал – ни у кого такого. Загадка… Тут тоже нужен карандаш – линия ровная, но не по линейке. Хотя, любуясь, немного жалею, что исчезла младенческая курносость - как любил ее чмокнуть в эту ложбинку!
Но если не сблизи, без подробностей – вся в мать. Лишь иногда, издалека, наоборот, вдруг в точности как я на старой кинонопленке. И руками так же размахивает.
Ну, и это волшебство. Каждоминутное воспроизведение природного изящества той девушки, что потом стала ее матерью. Которое некогда меня так заворожило, да и ныне не вовсе утрачено.

Когда стало понятно, что пора ее отпустить, и наблюдать за ее жизнью, хоть и с близкого, но расстояния… Не знал, что радость и грусть могут быть так перемешаны.

*   *   *
А родиться моей доченьке не довелось. В чем-то там их с матерью организмы не поладили.

Две клавиши (Рассказ)

Удивительно, как вполне традиционная затея, составить – хоть мысленно – донжуанский список, обнаруживает странное. Там окажутся особы, которых и вспоминаешь-то с большим трудом, и будут отсутствовать многие, заметно присутствующие в жизненной картине.
Вот в девичьих терминах с ней у меня «ничего не было». А в моей жизни – так случилось – она долгое время занимала большое место, хотя виделись мы за много лет считанное число раз.

Драматизировать тот период моей жизни не хочется, как и ссылаться на то, что происходящее за окном сильно усугубляло ситуацию. Конечно, переход в 90-х в новую эпоху дался разным людям по-разному. Кто-то его просто не пережил, а некоторые счастливчики и не заметили.
Но вышло так, что собственный мой мирок осыпался еще накануне, потому внешние обстоятельства как бы наматывались поверх этого, и я далеко не сразу обнаружил, что из человека, смотрящего вдаль и ввысь, превратился в глядящего под ноги. Нищета поначалу переносилась легко, поскольку была еще в значительной мере всеобщей. Заботы были просты, и сводились к поиску средств существования. И даже некоторые проистекающие из этого следствия не воспринимались драматически. Тем не менее, от одного факта не уйти - сложилось так, что моя мужская невостребованность выжигала меня изнутри. Ну как помыслить о каком-то донжуанстве, если даже угостить даму чашечкой кофе - трата непосильная. Именно потому случайная встреча с давней знакомой на остановке у метро - оказалось, что мы живем неподалеку друг от друга - мной воспринималась, как подарок.
За прошедшее время еще похорошела; умница, ну, настоящая тургеневская девушка. Была уже замужем, растила дочку. После этой встречи она примерно раз в год позволяла мне сходить с нею на какую-нибудь выставку. «Его никуда не вытащишь», лаконично поясняла она. И почему-то случалось это всегда в холодный сезон, а она непременно в длинном и закрытом, что в моем чудовищном положении огорчало, но не смущало – все в ней отдавало такой убедительной элегантностью, что сомнений в полном совершенстве и того, что скрыто, не возникало.
Впрочем, летняя занятость ее не была загадкой. Работа преподавателем, с их длинным отпуском, делает лето немного парадоксальным сезоном, сочетающим расслабленную жизнь на даче с носящими лихорадочный характер приездами в город. А зимой все было понятно: семейные заботы; с работы бегом на оздоровительные процедуры с болезненным ребенком, и прочее.
Так длилось несколько лет. Она заполняла в моей жизни место чего-то высокого и светлого. И это по-прежнему воспринималось подарком, потому с заметной несимметрией моей роли в ее жизни, и ее в моей, я легко смирялся. Изредка мы перезванивались, и как-то, среди прочего, я как о чем-то совсем несбыточном, высказал желание послушать, как она играет на фортепиано. Поскольку было ясно, что у нее дома мне точно не оказаться, подразумевалось, что на моем пианино. На это она ответила, что ей будет не хватать двух верхних клавиш. Это следовало понимать так, что у нее-то дома стоит полноразмерный рояль. Снобизма в этом я не видел, и просто приплюсовал ко всем прочим моим восторгам.
А однажды летом как-то выяснилось, что она в городе, и одна. Редкий шанс увидеться с ней мне очень не хотелось упускать. Но она не могла покинуть дом из-за болезни собачки. Мы перезванивались весь день. Наверное, понятно, что заниматься чем-то я уже не мог. Отсчитав достойную временную паузу, я звонил, и интересовался самочувствием собачки. Сначала ожидали, что той полегчает, потом ждали ветеринара. День склонялся к вечеру. На звонки мои она отвечала благожелательно, и не лишала меня надежды увидеться, которую тоже понимала редкой. Врач пришел и сделал укол. Песику стало легче, он заснул, но оставить его она не решалась.
Конечно, целомудренность моих желаний диктовалась обстоятельствами, но события, сами собой закручивающиеся в тугую спираль, уже заставляли меня волноваться, поскольку выходило, что мне предстояло оказаться у нее почти ночью.
В очередной раз я набирал ее номер, уже дрожа. Осведомился о состоянии дел.
- Чего ты хочешь? – вдруг было сказано мне с совершенно неожиданной базарной интонацией.
Тоном этим совершенно скомканный, я ответил:
- Ничего.
На том и распрощались.

Успокоиться не мог долго. В голове все прокручивалась картина этой спирали, начавшейся мягко, незаметно ускорившей вращение до бешеного, и так больно меня откинувшей. И почему-то возникал образ изящного мизинца, тянущегося к самому краю клавиатуры.
Чего я хотел?
Счастью легко дать определение: это когда с женщиной хочешь все. Говорить и молчать, радоваться и скучать, заниматься любовью и уборкой, есть, пить, спать - и не спать, любуясь ею спящей.
Мне было нужно просто увидеть ее. Да, видно, пары душевных клавиш на меня не хватило.

Простые истории про простые слова (Авторская песня)

- Хочу желтую кашу, - сказал я как-то маме. Объяснить, что это, я маме не смог, и она полюбопытствовала о ней в детском саду, когда в очередной раз пришла за мной. Мама всего несколько лет, как приехала с Кавказа, и не имела представления о пшенной каше, которая была там, видимо, не в ходу. И в воскресенье она, вооружившись «Книгой о вкусной и здоровой пище» собралась порадовать меня. Кашу я забраковал – не такая. Мама не поленилась уточнить рецепт правильной детсадовской каши непосредственно по месту ее приготовления. Судя по всему, он был значительно проще.
Кашу нам в детском саду подавали весьма горячей, и ритуал ее поедания был продиктован отчасти практическими соображениями. Сначала потихонечку она объедалась с краю, где немного успевала остыть. Потом она вся делилась на четыре сектора. Канавки накрест, которыми это делалось, все время норовили заплыть, поэтому их приходилось тщательно очищать. В процессе каша остывала, сектора все уменьшались в размерах, и, наконец, их остатки, в виде небольших треугольников уничтожались буквально одним движением ложки. Последовательность при этом строго соблюдалась – от левого верхнего по диагонали, и далее.
Вот эту, внезапную любовь к пшенной каше, я пронес через всю жизнь. (Жуткая аллергия на пшено, обнаружившаяся у нашего младшего, стала для меня настоящей проблемой)

ПИСАТЕЛЬ

Писатель в нашем семействе всегда был один. И это не я. Денис стал писать, как только научился буквам. Но, в отличие от младшего, сразу начавшего с написания требовательных писем в разные инстанции (будто для того письму и учился), старший мой сын писал книги.
И выглядело это так. Сначала нужно было выпросить у родителей несколько листов писчей бумаги, с которыми он отправлялся к бабушке, и та, подслеповато щурясь, толстой белой ниткой сшивала их в тетрадь. Выходило довольно криво, что Денис окончательно усугублял ножницами, в попытках выровнять. (Высказанное мною как-то предложение по-простому использовать в этих целях обычную тетрадь, было отвергнуто, как неприемлемое - на книгу не похоже!)
Далее было проще. На обложке писалось название, а внизу непременно «ДЕДГИЗ» с указанием года, по образцу окружавших его, моих еще детгизовских книжек. После этого тетрадь легко и быстро заполнялась текстом, покуда не уставала авторская рука.
В жанрах царила эклектика. Иногда это бывал пересказ детской страшилки с названием «Окровавленная рука» (в одной из страшилок, под названием «Красный телефон», был гениальный эпизод: мать несчастных детишек, нарушившая страшный запрет приобретать телефон вышеназванного цвета, оказавшись на допросе у главного злодея, дает искренний и совершенно совковый ответ - а других не было… - на что тот, растерявшись, даже не знает, что и возразить)
Но наиболее значительным, и самостоятельным его произведением была эпопея (уместившаяся, впрочем, в тот же формат) «Вовкина мать». Посвящена она была событиям 1812 года, о которых Денис имел очень приблизительное представление. Запомнилась она зачином: «…и было у нее три сына» с перечислением имен и возрастов, только младший именовался почему-то Таней (видно по ходу изменился замысел), а также драматической фразой в кульминации действия: «Кипичная дура! - подумало (sic!) французское войско». (Не вполне расслышанное «типичная» он полагал ругательным эпитетом, так же, как высказанное в его адрес «поразительный» молчаливо воспринимал, как именование паразитом, а скрупулезный человек был в его понимании некто, неизлечимо больной скрупулезом).
Однажды я случайно натолкнулся на незнакомую мне тетрадку вышеописанного вида. На обложке было выведено: «Будь скромней!». Признаться, раскрывал ее не без интереса и даже трепета.
Внутри было пусто. Видно, весь запал был растрачен на заготовку тетради и обложки, а позже к затее не вернулся.
Позже, когда Денис подрос, и иногда заносился, я, бывало, подлавливал его, произнося задумчиво:
- Есть одна такая умная книга, жаль ты ее не читал…
- Какая?
- «Будь скромней!»

ИЗДАТЕЛЬ

В отличие от старшего, младший писал не книги, а письма, причем начал сразу, будто для этого грамоте и учился. Письма, в основном, на телевидение, и весьма требовательные. По виду обычные детские, с большими квадратными буквами, и Я и Е не в ту сторону. Читать их было непросто. Так букву «Ч» он считал полноценным слогом ЧЕ, поэтому его письма с требованиями показать те или иные мультфильмы пестрели многочисленными ПАЧМУ? Мы и до сих пор любые письма в инстанции называем «письмами Пачму».
Но однажды наступила пора издания журнала. Научного характера, правда, с некоторой желтизной. Выходил он часто, но недолго. Все материалы он писал самостоятельно, и были они образцом журналистики, скажем, не в лучшем понимании этого слова. Впрочем, в исполнении мальчика восьми, что ли, лет…
«Дорогие читатели! Мы не можем рассказать о человеке (что, по-видимому, было прежде анонсировано), поэтому расскажем вам о динозаврах… …были стерты с поверхности Земли астероидом. Не станем ли мы следующими биологическими существами в списке жертв космоса?»
Или еще: «…вы все знаете о зелененьких человечках, но это неправда, никаких зелененьких человечков не бывает, но НЛО все же существует, никто не знает, что это, и никто не знает, откуда оно берется, но ученые уже работают над этим вопросом, но они еще не нашли ответ на этот вопрос»

ТЕЛЕВИЗОР

Тех, кто может сказать о себе: я появился в доме раньше, чем телевизор, становится все меньше. Мой отец был большим энтузиастом техники, но все же я удивился, некогда обнаружив среди старых книг инструкцию к нашему первому телевизору. Гарантийная печать была датирована 52-м годом. Это был легендарный КВН-49, с четырьмя круглыми ручками на панели, выглядящими, как 4 пуговицы на парадном двубортном пиджаке.
Ему полагалась антенна в виде двух усов подставке. (Об антеннах на крыше и не слыхивали) И он требовал постоянной настройки. Справа располагалась ниша с десятком тонких рукояток и мудреными подписями под ними: «Частота кадров», «Частота строк» Как самый ненужный орган управления, сзади, рядом с антенным гнездом, располагался рычаг переключения программ на три положения. Он и в самом деле никак не использовался много лет, до появления второго канала.
Помню себя, требующим у мамы включить телевизор, и ее ответ: «Сегодня четверг, телевизор не показывает». Похоже, тогда я впервые и про четверг-то узнал. Вообще же самой яркой характеристикой тогдашнего телевидения с нынешней точки зрения можно назвать, наверное, неспешность. Настроечная таблица могла висеть часами, да и заставки тоже по многу минут. Объявлялось, к примеру, торжественное заседание по поводу какого-нибудь праздника (с последующим концертом). «Трансляция из Колонного зала Дома Союзов» и появлялась картинка зала с пустым президиумом. Было видно, как в первых рядах рассаживаются люди, был слышен стук кресел, обрывки слов (И мой сосед и приятель, Женька Нескоромный, постоянный соперник в гонках на трехколесных велосипедах по коридору, вскоре уехавший с родителями обратно в Киев, уверял меня, наивного, что точно слышал, как кто-то в зале сказал «Здоровеньки булы!») И это шуршание могло продолжаться минут сорок, пока, наконец, не затихало, и под аплодисменты президиум начинал заполняться руководителями. После приличествующих речей начинался концерт. Любопытно, что ход его, и даже последовательность номеров были достаточно предсказуемы. Сначала хор пел что-то вроде «Ленин всегда живой», потом бас пел что-нибудь классическое, потом наступал черед адажио из балета, затем начинались песни и пляски народов СССР. Второе отделение бывало менее официальным, непременный конферансье, исполнялись популярные в то время песни, все разбавлялось куплетистами, читались и басни. И еще почему-то «акробатический этюд». Я-то ждал Райкина, номера которого знал наизусть (и песни тоже - кто помнит - он тогда и пел,-  хотя слова я понимал не все, и произносил, по своему разумению: «вогнеопасная»)
А вообще на все интересные передачи приходили соседи. Со своими стульями, которые расставлялись в два ряда (и это в наших девяти квадратных метрах) А экран-то был размером с открытку. Почему-то запомнился популярный комедийный спектакль «Щука-Ага», хотя кроме названия ничего не помню.

МАГНИТОФОН

Если телевизор был редкостью, то объяснить, чем был в пятидесятые магнитофон, мне трудно. Это все равно, как если бы вы сейчас узнали, что у кого-то дома есть небольшой адронный коллайдер. (Я даже не представляю, чтобы мне пришло в голову магнитофоном перед кем-то хвалиться – кажется, мои друзья узнали о его существовании лет через десять, когда такие стали появляться у многих)
Как отец, вдвоем с товарищем, несли по длинному коридору гостиницы (в которой я провел первые годы жизни) большую картонную коробку, я помню. Реакцию соседей, в виде полного изумления и растерянности, когда отец воспроизводил потихоньку записанный им только что происходивший разговор, помню тоже.

ЛОЖЕЧКА

Живем мы просто, возможно даже слишком. Но я из семейства традиционного, даже, скажем, традиционалистского. Поэтому в сахарнице у нас всегда лежит специальная ложечка. А народ в гостях оказывается разный – нет-нет, кто-нибудь и сунет ее себе в чай. Надо сказать,  случаются такие, что и не заметят, а то и заметив, скажут простодушно – о, а чего это у меня две ложки? Но чаще смущаются. Я же по этому поводу испытываю лишь искреннее беспокойство хозяина за случайно оконфузившегося гостя, и прихожу к нему на выручку, подавая другую ложку. (Ну, могу поворчать. Но уже потом, после ухода гостей, восстанавливая статус-кво – вернуть в сахарницу можно только идеально сухую ложку)
Но однажды у нас гостила молодая особа, которая почему-то решила строить из себя VIP-персону. И за разговором, сдобренным многозначительными намеками на важные знакомства и близость к высоким кругам, она окунает упомянутую ложечку себе в чашку. Слегка, самым краешком. Но надо было видеть, как сразу сникла, и как из нее моментально вышла вся эта спесь.

ТАЛАНТ

У нас в ванной стоит таз, куда Наталья складывает вещи, которые надо бы постирать как-нибудь при случае (с тем, чтоб они были на глазах). И лежала там пара теплых носков. Долго. Похоже, вторую зиму. Все оказии не случалось, видно.
Смотрю как-то – а носок один. Вот, думаю, куда бы второй мог деться?

А Андерсен бы сочинил сказку…

Манганита (Рассказ)

Стал отмечать, что, порой, будто кто-то еще с ним есть, будто кого-то он за собой водит, и объясняет, показывает, словно на экскурсии. Чаще всего почему-то, когда выбирался в Москву, и попадал в торговый центр, с его зеркальными полами, стеклянными разгородками и лифтами. Но бывало и в других местах.
- видишь, вот, как у нас теперь…
- букетик малюсенький - сто рублей. Это, считай, тогдашние сто копеек. Рубль, значит.
- винты, гляди, шайбочки, блестят. Бери любые. А я, тогда, что нужно, на работе выпрашивал, или подбирал…

Была она дочкой их дачных хозяев. Те из небольшого своего деревенского домика переселялись на лето в сарайчик, а дом сдавали. Ватага одногодков подобралась большая и дружная. Как с утра выбегали, так до вечера позднего. Только и заскакивали наскоро перекусить. А там и костры и салочки, вечером «ручеек» непременный, шалаши строили, один штабной - даже флаг поднимали по утрам, пока не надоело.
Так и ездили лет пять, может больше. Потом перестали. Сыновья подросли, да и хозяева уже не так нуждались, чтобы себя стеснять. Прежде-то разница заметной была, а теперь они потихоньку на ноги встали. Сами приоделись, и дочку тоже, телевизор новый. Иной раз могли похвалиться дефицитным, что у них в центросоюзовской лавке только своим продавали. Но с семейством этим сдружились, и летом раз-другой непременно приезжали погостить. Шашлыки, рыбалка. Брат, чувствуя себя взрослым, оставался с родителями - ему уже наливали немного, а сам он бежал к старым друзьям.
Иногда Манганита приезжала в город. Купить что-то, или так погулять. Сначала деревенские приезжали компанией, звонили по телефону, а то и просто заходили. Отправлялись в кино, ели мороженое. Но вскоре ездить и поодиночке стали решаться, в деревне появился телефон, и когда была связь, Манганита звонила, и договаривались встретиться. Гуляли, потом он помогал ей донести покупки до электрички.
А потом как-то кончилось. Они и не ссорились. Он даже не мог вспомнить, как и почему расстались. Нет, было, повздорили слегка, но не до ссоры. А позже встретились как-то, пошли гулять, и, вроде, все, как прежде, а чего-то нет. Бывает - мешает двоим что-то, а тут, наоборот, будто чего-то стало не хватать.

В деревню, как братья выросли, уже не ездили. И не видел он Манганиту лет пять, когда стал разыскивать. Там можно было. Позвонить в правление, попросить передать, чтоб позвонила. Ну, там, смотря на кого нападешь. И слышно плохо. Потом неизвестно ж, что она, и как. Потому подгадал ко дню рождения, так и сказал, поздравить хочу. Ответили, что уехали они, и насовсем. Слегка обиделся - он-то на месте, адрес есть, могла б и черкнуть. Прежде ей не лень было и открытку на праздник прислать.
Это уж потом, лет тридцать уж ему было, не меньше, встретил общую подружку. (Потом еще испуганная мысль - если бы та сама его не окликнула, он бы ее и не признал - тетка уж взрослая.) Та и рассказала. Манганита его умерла лет двадцати с чем-то от болезни неизлечимой. Поздно обнаружили. А незадолго до того приезжала, звонила ему. Его дома не оказалось. А родители радостно ей сообщили, что он женился, жена ребенка ждет.
Других подробностей подруга не знала. Сказала, что видела ее месяца за три до смерти. Выглядела, вроде, как обычно, про болезнь ничего не сказала. Глаза только запомнились, какие-то другие стали. Хоронить не ходила, да и не звали никого родители. А вскоре уехали куда-то далеко. Невмоготу им стало без нее в том доме.
Невмоготу, понятно.
Вот есть вещи - видишь, а не чувствуешь. Но он и тогда понял. Как представил их дом без нее – будто свет погасили.

Его тогда это, конечно, тронуло, но не сильно. Будто и не его касалось, а того мальчишки, кем он был когда-то, и с кем чувствовал мало общего. А вот с годами… Дети выросли. Не то, что до старости, до пенсии еще далеко. И он все чаще стал вспоминать свою Манганиту. Стало похоже, будто в жизни он заглядывал во множество дверей, в какие-то входил, а вот единственную стОящую пропустил, прошел мимо. Понимал, что это наивно, но от воспоминаний отдавало чем-то таким забытым, что отказаться было невозможно. Порывшись в воспоминаниях, радостно откапывал там все новые.

Теперь у того давнего, не очень отчетливого спутника, которого водил по своим мысленным экскурсиям, появилось лицо. Конечно же, кого еще…
- видишь, вот, как у нас теперь…
- да ты не смотри, что букетик малюсенький сто рублей. Это, считай, сто копеек. Рубль, значит. Я б тебе купил. А если подумать, то сто рублей те, это наших сто тыщ, но это тебе уж объяснять замучаюсь…
- а уж шмотья этого…
Но одежду на нее в воображении не примерял, белье какое - тем более. Да и не видел он ее голой никогда. (Ну, девчонкой маленькой, когда на пруд ходили купаться, но это не в счет. Вот только тогда за грудь тронул. Обиделась).
Но однажды вдруг краем глаза, будто ее увидел. Повернулся – на витрине платье красивое, бежевое. Ей бы пошло.

- и эскалаторы, смотри какие. Стеклянные, прозрачные. И понизу голубые огоньки. Светодиоды. Сотнями, а то и тысячами. А мне, помнишь, понадобилось пять штук? Не смог найти… Сколько возился, паял, коробку склеил красивую… так и валяется до сих пор самоделка… И уж все. А как выкинешь?
- да вот, вишь, сколько народа? И у каждого, представляешь, телефон в кармане. Даже у малышей. А мы, помнишь, двушки копили, и все равно не хватало. А когда родители тебя не пустили? Ты там плакала. А я прождал чуть не до последней электрички, замерз, болел долго. Сейчас все просто: позвонил – ты где? А, я тебя вижу, и ручкой машешь…
- во, смотри, Кока-кола. Бутыли какие - аж на два литра. А помнишь, как в детстве делили лимонад?

…бутылка темно-зеленая полулитровая, Буратино или лимонад написано, и этикетка маленькая на манер слюнявчика налеплена под горлышком, рогаликом таким. Привозили родители, и полагалось, что дня на два. Оставшись одни, как взрослые, доставали большие фужеры (втихаря, но чашки тут не годились)
Надо было поставить их ровно, и налить до самого краешка, так, что еще чуть, и польется…. Сначала носы под пузырьки подставляли. У нее брызги прямо по конопушкам и рассаживались. Пили, старясь не отставать и не обгонять. Манганитка не могла пить быстро – пузырьки ей щекотали нос, он же показывал, что ему они нипочем, и мог бы в один глоток, но опередить ее было бы не по-мальчишески.
В бутылке оставалась почти половина. Вполне достаточно на завтра. Но удержаться было невозможно. И они, поспорив, наполняли фужеры на треть, опять поставив рядом, и выравнивая по капле. Почему-то это было очень важно, чтобы вровень, поровну. И то ли пузырьки теперь не мешали, то ли это было уже, вроде, не по правилам, но эти глотки были самыми вкусными.
После этого сидели молча, делая вид, что не смотрят на то, что осталось. А оставалось там совсем мало, сантиметра три от донышка. Даже мужественно ставили бутылку на полку, но хватало их ненадолго. Рассудив, что такая малость завтра никак не выручит, они, виновато хихикая, разливали остаток, еще строже выверяя уровень. Получалось на неполный глоток. Вкус уже не чувствовался, и было немного стыдно, о чем моментально забывалось за следующей игрой.

А ему открылся смысл слова поделиться. Горем поделишься, и, вроде, твоя доля уменьшилась. Вот с радостью не так. И не со всяким можно поделиться… Хотя, горем, конечно, тоже.
Было интересно представлять, какой она стала бы взрослой. Замужем, наверное, дети… На нее похожие.

Не сразу мысль пришла, и не сразу собрался, но решил разыскать ее могилу. Кладбищенские заботы всегда вызывали у него тоску. С братом они не были слишком близки, но тот привычно чувствовал себя старшим, и похороны родителей, и прочие хлопоты брал целиком на себя, разве что в последние годы звонил перед родительским воскресеньем, просил заехать за ним, съездить вместе на кладбище – ноги стали побаливать. Но там все равно – где подмазать, что посадить, решалось им.

Сколько не был в той деревне и припомнить не мог. Друзья детства, немолодые уже мужики, узнали не сразу, и отнеслись настороженно, кажется, не очень поверив в цель приезда. До конца не оттаяли, но по плечам похлопали, и привезенное им за помин души выпить не отказались. К его отнекиваниям, что за рулем, отнеслись неодобрительно, но все же его порцию суетливо допили. Толку от поездки не вышло никакого – Манганита умерла в больнице, в городе, там же и схоронили.
В конторе кладбищенской его отфутболили поначалу, и уж ушел было, но задержался. Пока топтался там, разглядывая объявления и образцы печальной атрибутики, главная по конторе куда-то собралась, а другая, помоложе, смилостивившись, позвала, и долго листала с ним затертые толстые тетради, пока не нашли. Участок, номер захоронения.
Хлопоты и поиски дались ему нелегко. И как выглядит эта могила, как будет ходить, искать, как подойдет к ней, об этом не думал. Может даже ожидал увидеть заросший холмик.
Керамический овал фотографии стал неожиданностью. Никаких ее фото у него никогда не было. Постоял около, обошел вокруг, отбрасывая носком ботинка валявшиеся ветки в сторону. Понял, что не решается взглянуть на снимок. Приблизившись, обтер его рукой. Лицо было совсем детским. Наверное, со школьного, может даже группового снимка. Искали, как это бывает, лучшее. Вот тут заплакал.
Достал платок, но слезы смахнул ладонью, а его намочил в лужице и отмыл фотографию дочиста. Постоял еще, и ушел.
Назавтра лило до самого вечера. На третий день поехал опять.
Могила была совсем заброшенной. Прикинул, что памятник был поставлен не сразу, но давно. Можно было нанять кого-то, но не стал. Сам наносил песка и камней, найденным обрезком трубы приподнял завалившийся угол надгробия, и укрепил. Заполнил цветник свежей землей, а у старушек, торговавших у ворот, купил рассаду…

Лю и Ле (или «Один дома» в тридцать пять) (Рассказ)

*   *   *

Потом и потому последовал период совсем стыдный. Если не считать бурных студенческих времен, пил он немного, и только для компании, считая это неизбежной данью социальной адаптации. Теперь же в его доме появились некие личности, привнесшие дух бомжеватости, и унесшие все более-менее ценные вещи. Кончился этот период курьезно. Дима, посланный в ночь за «добавить», до позднего утра не мог попасть домой, проводя время то на подоконнике, то на собранных придверных ковриках. Его собутыльников развезло, и они не слышали ни стука, ни звонков в дверь.
Больше он их к себе не пускал. Ночевка на придверном коврике хоть и комически, но так явно обозначила степень Диминого падения, что он поневоле встряхнулся. Начал с того, что позвонил старому другу, одолжил денег, и купил себе новую электробритву. Старой побриться дочиста уже давно не удавалось. Дома, уже вымытый, в испарине, он открыл коробку. Среди наваленного тут и там пыльного хлама, сверкающая голограммами бритва в своем ложе была подобна младенцу, возвещавшему о наступлении новых времен. И они наступили. Благоразумно припрятанный компьютер не пострадал. В накопившейся почте была пара дельных предложений, и даже оказалось, что приняты некоторые работы, а, значит, светило получение каких-то денег. Душевный подъем не напоминал мощную волну, но на генеральную уборку с просушиванием и проветриванием хватило.  И, наконец, Дима  даже решился убрать оставшиеся из флаконов Лю. Жест не столько практический, сколь символический.
Как-то утром в лифте с Димой неожиданно заговорила соседка, которая прежде не обращала на него никакого внимания. Саму же ее не приметить было нельзя. Про себя он называл ее «Роскошная женщина», но если и пытался при встречах поймать ее взгляд, чтобы кивком поприветствовать, то лишь потому, что жил в этом доме давно, и привык, что все соседи более-менее знакомы друг с другом. Воспринимал же ее вполне отстраненно, как явление другого мира. Все на ней было высшей пробы, и зимой и летом одетая с нарочитой элегантностью, часто в чем-то безумно марком для нашего климата и состояния улиц. Никогда он не видел ее нагруженной - если пакеты, то явно не с рынка, и даже не из универсама, а с шопинга. И, ощутив в лифте запах дорогого парфюма, Дима мог не сомневаться, кто именно только что покинул кабину.
Она обратилась к нему, тщательно выговаривая отчество (откуда узнала?), сказала нечто неопределенное про то, что ей известны его обстоятельства, но у нее и самой проблема. Ее родственница, приезжая из Курской области, работает продавцом (не на рынке, нет, конечно, в павильоне). Но ведь с жильем устроиться так трудно… А пока живет у нее. Квартира, конечно, не тесная, но вы же понимаете, что такое семья…, у мужа сложная работа, 2-3 недели куда ни шло, но вот уже больше месяца…, стало как-то напряженно. Может быть, Дмитрий Всеволодович как-то сможет помочь? Деньги не проблема… Кстати, она прекрасно готовит… Она немолода, как-то поспешно добавила соседка, не избалована комфортом – приехала сюда, чтобы помочь своим. Там дочь с зятем и малышкой… Что, если мы зайдем к Вам вечером поговорить?
Получилось так, что она и не спрашивала у Димы согласия. Пришли обе довольно поздно. Соседка извинилась, что не представилась, просила называть ее Светланой, без отчества, но родственницу представить, в свою очередь, забыла, а Дима спросить не решился, что неловкость усугубляло. Принесено ими было много снеди, из которой что-то по-свойски в кастрюльках и салатниках. Был даже дорогой коньяк. Впрочем, за хлопотами, поисками посуды и стульев, атмосфера понемногу разрядилась еще до того, как его начали разливать. Во всем царила Светлана. Безымянная родственница совершенно терялась в ее тени, и даже трудно было представить, как выглядела бы она сама по себе. Размякший Дима чувствовал себя именинником.

Утром он обнаружил себя в собственной спальне, где не ночевал давно, сразу ощутив на подушке, не предусмотренную изготовителями, сложную комбинацию запахов ее духов, своего лосьона, и совместно пролитого пота. Композиция не была неприятной. Как и воспоминания.
Накануне она определила родственницу в дальнюю комнату. (Дима даже не считал ее детской – Иринка все время норовила устроиться около матери). При этом пришлось что-то выносить, все были слегка навеселе, небольшая перестановка прошла шумно и быстро. Светлана была оживлена, раскраснелась, и поведением своим напомнила его самого, каким он был, когда в юности пытался произвести впечатление на понравившуюся девушку, но счел это естественным, поскольку заинтересованность ее пристроить родственницу поблизости, была понятной. Женщины еще сходили за пирогом, остывавшим у Светланы на кухне, принеся вместе с ним еще какие-то пакеты. Где там лежал вдруг оказавшийся на Свете тонкий шелковый халатик, Дима не видел. В разыгранной ею партитуре не было ни провалов, ни пауз. Это даже восхищало.
Так в одночасье в Диминой жизни начался новый период. Иногда он чувствовал себя тем мультипликационным героем, что решил заглянуть в кладовку, и был унесен вырвавшимся оттуда бурным потоком.
Светина родственница на работу уходила рано, и приходила довольно поздно. Флаконов в ванной не выставляла. Дима (впрочем, так было всегда) старался, чтобы в доме были: хлеб, сыр и картошка. Так он чувствовал себя спокойнее. Остальное та приносила сама, и еще успевала по утрам что-то приготовить, пока Дима спал. В общем, они почти не пересекались.
Два-три раза в неделю, ближе к вечеру, на Димин мобильник приходила SMS-ка, состоящая из одних черных квадратиков. Он, даже не глядя на номер отправителя, знал, что это Света. Она не звонила, опасаясь, что муж обнаружит звонок на определителе, и никак не могла запомнить, что Димин устаревший мобильник не принимает сообщений на кириллице, и поэтому набирала длинные послания с какими-то ласковостями и потом требовала, чтобы он их оценил, и отвечал своими, как он ей ни втолковывал: «мой мобильный – слегка дебильный».
Квадратики эти, независимо от их количества, означали, что Светин муж будет поздно, и она, уложив сына, придет. Ее отсутствие дома не было чем-то предосудительным. Считалось, что она заходит поболтать с родственницей, хотя Дима никогда не видел их беседующими. Явившись, муж вызывал ее телефонным звонком, звучавшим порой очень невовремя…
Димина Лю была аккуратна и требовательна. Требовательность эта заключалась в строгом соблюдении правил. Во всем. Правила поведения в постели были почерпнуты ею еще в пубертатном возрасте в какой-то медпросветовской брошюре, полуподпольно принесенной лучшей подругой на один вечер, и требовали от 25 минут до получаса предварительных ласк. Далее Лю требовала разнообразия. Разнообразие в ее понимании очень походило на то, как она обжаривала котлеты. Сначала с одной стороны, потом с другой, и, если ей казалось недостаточным, некоторые дожаривала, установив бочком.
Светлана была вихрь, фонтан и водопад разом. Она вообще могла внезапно овладеть им сама, смеясь и отметая привычно предлагаемые им подготовительные процедуры. Он же с нею терял ориентацию во времени и пространстве… Но могла вдруг стать тихой, томной, чтоб потом, враз растрогавшись, обхватить его, прижаться, и оставить на щеке след слезинки.
У Димы никогда не было уверенности в том, что он ее понимает. Она могла быть деловой и забывчивой, расчетливой и непосредственной. Одноходовой комбинацией решив свои проблемы (недостатка мужского внимания и размещения родственницы), к Диме она относилась искренне. Сама установила смехотворную плату за комнату - и беспрерывно таскала ему вкусности и мелкие подарки. Так же неожиданно и неуместно она однажды удивила его признанием в любви. Которое Дима в растерянности оставил без ответа, поскольку всегда воспринимал ее чужой женой, и никаких перспектив не выстраивал.
Страстность ли ее натуры, либо небрежность в подсчетах, но случилось так, что Света забеременела. Как известно, неприятности склонны выстраиваться цепочками. Муж ее был не то, чтобы крутым, но деловым; не то чтобы трудоголиком, но работа была на первом плане. Проделки жены его не сильно волновали. Но медстраховская распечатка попалась ему на глаза, а у него, видимо, были свои подсчеты и причины считать себя к происшешему непричастным. Последовал скандал, кажется даже с рукоприкладством. До какого-то общения с Димой он не снизошел. Муж был хозяином квартиры, сын ее был от первого брака, поэтому развод был моментальным. Светлана исчезла стремительно, родственница вслед за ней.
Но они еще увиделись. Она приехала спустя несколько недель. Была какой-то другой. Немного поблекшей. Именно, как бледный оттиск с той, прежней...
Они лежали рядом в темноте. И Дима пытался представить их совместное утро. Но Света вдруг засобиралась, и, сказав, что сын там один, уехала. Как-то вскоре, Дима обнаружил на мобильном знакомые квадратики SMS. Что она хотела сказать, Дима выяснять не стал, а сама она не позвонила.

*   *   *
Некоторое время Дима наслаждался одиночеством, тишиной и покоем, уже освоившись со своим новым положением, в котором были, как оказалось, и плюсы. Работы было много, денег почти никаких. Как ни урезал Дима свои расходы, накопились долги. Когда их сумма сильно превысила ожидаемые Димой в ближайшее время доходы, он решил воспользоваться уже имевшимся опытом. Но пожадничал. Сдал сразу две комнаты большой ингушской семье. Жильцы оказались деятельными и шумными. Потом, при воспоминании об этом периоде, у Димы начинала гудеть голова. С раннего утра и до позднего вечера в доме были люди. Были они, надо сказать, приветливыми и улыбчивыми. Но их было много. Две женщины, мать и дочь, казалось, постоянно находились на кухне, и что-то готовили. Причем всегда горели все конфорки разом. Мужчин и детей он пересчитать не взялся бы, при том, что все они, несомненно, были друг другу не чужие, и ни о ком из них Дима не мог бы уверенно сказать, что тот не в гостях, а живет постоянно. Зато постоянно был включен телевизор. Иногда к нему добавлялся магнитофон. Деньги теперь были, но работать было почти невозможно, а жизни не было никакой. Он стал часто гостить у друзей, но стеснять их было неловко, да и не любил он ночевать вне дома.  Терпел это Дима больше полугода, и неизвестно сколько бы терпел еще, и чем бы это закончилось, но у жильцов возникли какие-то свои проблемы, и они разом съехали.
Он опять наслаждался тишиной, увлеченно работал. Вместе со скопленными деньгами небольшие его доходы позволяли, наконец, почувствовать свободу и некоторую уверенность. Он даже как-то вызвал к себе девицу, долго выбирая на интернетовских сайтах. Соответствие прибывшей вывешенным фоткам было очень приблизительным. Та, быстро оценив его, перестала даже стараться придать действию хоть какую-то праздничность. И Дима все время чувствовал себя постаревшим Холденом Колфилдом, да так и не смог избавиться от этого ощущения.
Почему-то за работы, которые ему нравились, деньги получить не удавалось. Хорошо же оплачивалась откровенная ремеслуха, которую он, покуда не освоил, тоже принимал за творческий труд. Но было еще нечто, не дававшее ему покоя. Со Светланой стало явным то, о чем он старался прежде не думать. Дима переживал крушение семейной жизни, испытывал досаду, чувство вины, неловкость перед немногочисленными общими  знакомыми, но нынче ему частенько приходилось отгонять мысли о многих упущенных возможностях, что в гулкой тишине пустой квартиры делать было все трудней. Однажды, конечно же ночью, затосковавшему Диме пришла в голову идея, приведшая его, пожалуй, в слегка лихорадочное возбуждение - сдать комнату двум девушкам, с откровенным и циничным условием секса. Вдохновляло то, что это был не унизительный и вынужденный бизнес, а приключение, даже авантюра. В объявлении он написал, что сдаст комнату двум студенткам, дешево, но с дополнительными условиями. По телефону сразу же объяснял суть условий, так что смотреть комнату приезжали девицы неробкие. Однако, почему-то все такие, что с них даже денег брать не хотелось, не то что… Он уже был готов признать затею несостоятельной, как приехали они, Кира с Машей. Не красавицы, но вполне… Особенно после предыдущих смотрин. Показались они Диме не слишком бойкими, даже тихими. И были такими молоденькими, что он, помявшись, еще раз спросил, понимают ли они, о чем идет речь. Они понимали, и даже больше уточняли не про деньги, а сколько раз, и как быть, если дни выйдут неподходящие.
Это был настоящий медовый месяц, и даже не один. Он испытывал эйфорию, особенно когда однажды заставил их делать это вместе. Благодаря четким условиям сделки, получение Димой оплаты не требовало много времени и сил, но… Он чувствовал окрыленность и даже некоторое чувство превосходства. Работа делалась легко, деловые поездки не утомляли. В каком-то солидном офисе, проходя мимо огромного зеркала, Дима не сразу узнал свое отражение, настолько стал по-другому двигаться и даже смотреть. Ожидание оговоренных сроков «оплаты» по мере их приближения было похоже на взведение пружины. Но ему бы и в голову не пришло требовать или просить что-то авансом или сверх. Это было бы нарушением им же установленных правил игры, а ожидание входило в эти правила.
Игра удивительно скоро надоела и ему и им. Хотя поначалу Дима даже немного влюбился в ту, что была посимпатичней, Киру. Она это быстро поняла, и под разными предлогами перестала оплачивать свою долю, сначала в денежном, а потом и в натуральном выражении. Так что весь груз пришелся на Машу, которая, однако, в сравнении сильно проигрывала. Дима, конечно, мог и затребовать, но дело было не только в этом. Жизнь их, под непрерывную долбежку плеера в ухо, состояла из смешков и обмена какими-то рублеными репликами, полными для них чуть не сакрального смысла, изложение содержания которых общедоступным языком, их, однако, всерьез затрудняло. Три, или четыре Димины фразы подряд на том же общепринятом языке, даже употребленные без деепричастий, сразу попадали в категорию «грузит». Да и секс был для них чем-то совершенно иным, чем для него, и существовал отдельно и параллельно каким-то полудетским интересам, интригам, влюбленностям - мимолетным, но, тем не менее, со слезами и маленькими истериками. Дима сделал несколько безуспешных попыток объяснить, чего ему не хватает, но быстро оставил. Да и как это было сделать? Они ему все предоставляли. Предоставляли губы, но поцелуй не получался. Он целовал упругие девичьи груди, но не чувствовал никакого отклика. А после всего эти девчонки, и судя по всему, искренне, утверждали, что здорово кончили, оставляя его в недоумении, как если бы кто-то утверждал, что на море большая волна, а он не видел бы даже ряби на спокойной поверхности.

*   *   *
Исчезли девушки втихаря, оставшись перед Димой в долгу по обоим направлениям. Больше он приключений не искал. И жил экономной, тихой и скучной жизнью до неожиданного звонка женщины, возраст которой по голосу он определить не смог, но предположил, что немолодая, хотя она представилась по имени – Мила. Со времени, когда он давал какие-то объявления, прошло больше года. Как выяснилось потом, нужные телефоны Мила аккуратно переписывала в тетрадь, чтобы воспользоваться при необходимости. На вопрос о дополнительных условиях, совершенно утративший былой задор Дима, пробормотал что-то вроде: «прибрать там…, или приготовить, может…»
Появившаяся на другой день Мила, оказалась худой и высокой брюнеткой, в самом деле, пожалуй, даже старше Димы. Сам он был роста не слишком высокого, но хорошего среднего, и никогда по этому поводу не комплексовал. Но тут, в прихожей, он почувствовал себя коротыжкой. Было трудно понять, кажется она такой длинной от худобы, или тощей от высокого роста.
Они присели на кухне, от угощения Мила отказалась, согласившись лишь на чай, который попросила налить ей очень слабым, была неулыбчива, и Дима очень удивился, когда она сказала, что ее все устраивает, тем более, что цену он слегка завысил, надеясь на отказ.
Переехала не сразу, и с массой небольших коробок, пакетов и сумок, которые выгрузила у подъезда, и Диме пришлось ходить туда несколько раз, пока Мила сторожила оставшееся. Но все занесла в свою комнату – он предоставил ей спальню. В ванной, кроме зубной щетки, почти ничего не появилось – что Диму тоже устраивало. Была такой же неулыбчивой, спать отправилась очень рано, часов в 10, чем пресекла все его игривые мысли, если таковые и были. А Дима долго сидел за компьютером, и просидел бы еще, если б вдруг не вспомнил о новой жиличке. Дольше сидеть расхотелось. Он умылся, и лег. Холостяковал он уже долго, несколько месяцев, и покуда  ворочался без сна, Мила представлялась ему все привлекательней. Поднялся и вышел в коридор. Было тихо. Сходил на кухню, зажегши свет, попил воды. Вернулся, и снова лег. В голове мелькали какие-то шальные мысли. Подумав, что ничем не рисует, а заодно все и выяснит, снова вышел в коридор, и стоял, слыша лишь стук сердца, отдававшийся в ушах. Потом тихо толкнулся в дверь спальни. Она не была закрыта. Освоившись в темноте, лег сначала на край кровати, а потом и под одеяло. Она лежала лицом к стене, совершенно без одежды. Дима потихоньку пододвинулся ближе, и Мила, будто и не спала, стала тихо поворачиваться к нему. В этом было что-то такое знакомо-супружеское, что дальнейшее происходило, будто само по себе. Как ни была молчалива, но когда он раздвигал ее колени, попыталась произнести что-то вроде: «О, как по-хозяйски!», но договорить уже не получилось... Минут через пятнадцать Дима уже спокойно засыпал в своей постели.
Была Мила существом очень своеобразным, целиком зацикленным на здоровом питании, балансе солей и, - кто бы подумал – отчаянно боялась прибавить в весе! Надежды его на то, что она хоть иногда будет что-то готовить – рухнули сразу. Готовке она, действительно, уделяла много времени, но из того, что получалось в результате, попробовать что-либо Дима решился бы только в обстоятельствах чрезвычайных. Нечто из крапивы было наименее экзотическим из ее блюд. Телевизор не смотрела, что после предыдущих жильцов Диму очень радовало, и все свободное время изучала какие-то брошюры, в большинстве своем такие же тощие, как сама… До себя допускала нечасто, возможно сверяя график с какими-то таблицами, быть может астрологическими. В прохождения небесных тел Дима вникать не стал, определяя нужную фазу просто - по ночной незапертости двери…
Мила прожила у него долго. Была она тиха, чистоплотна и молчалива. Такие качества Дима теперь не мог не ценить. Во всем, не связанном со здоровым питанием, Мила была женщиной нормальной, и даже, если не ждать от нее больше трех фраз в полчаса, вполне разговорчивой. Как ни странно, чаще всего вечером на кухне они обсуждали Диминых подруг. В нынешней, установившейся уже жизни, у Димы начали появляться «нормальные» знакомства со всеми их атрибутами: интересом, ухаживанием, сближением, отдалением, ссорами и возвращениями. Некоторых приглашал домой, представляя Милу дальней родственницей. Высказывания Милы о женщинах порой казались ему излишне скептическими, и даже мужскими. Но часто, спустя время, Дима вынужден был себе признаваться, что ее мнение оказывалось правильным. Была Мила одинока, денег ей было нужно немного, и она не работала на износ, и, если не занималась чтением и готовкой, то возилась с каким-то рукоделием. Она и в самом деле играла при нем роль тихой, в чем-то чудаковатой тетушки, если забыть о незапертой иногда ночной двери…

*   *   *
В коридоре за дверью Лена шикает на своего сынишку, чтобы он вел себя потише…
Ле очень аккуратна, все у нее развешено и разложено. Дима спит в кабинете все на том же диванчике. Иногда ночью приходит в спальню. С Ле это похоже на обжаривание картошки ломтиками - сначала с одной стороны, потом с другой. Днем Дима ходит на работу, мало отличающуюся от прежней. А по ночам пишет Большую Книгу.

2007 г., апрель

Афоризмы и прочие мысли (Афоризмы)

По соотношению цены и качества дареный конь – вне конкуренции!

Нет такой фурии, что не мнила бы себя гурией.

Лучше находиться в гражданском браке, чем в военном. (Из проНатальных историй)

На фоне некоторых женщин стихия выглядит как-то неубедительно.

Есть те, чей поцелуй слаще иного соития.
И есть те, чей привет слаще иного поцелуя.

Хорошо понимаю обладателей вредных привычек. Сам лет тридцать пытаюсь бросить жену.

В общении с женщиной важнее всего руки, поскольку на многое приходится смотреть сквозь пальцы.

Ничего, что блин комом – нам же его не под дверь просовывать!

Галантное: Мечтаю углубиться во все Ваши подробности!

Граф мечтал о графине.
Изящном, в холодной испарине, и наполненном под самое горлышко.

Если ты лошадь, не ходи конем!

Дети продлевают молодость, но сокращают жизнь.

Если не можешь отличить аферу от оферты – смело иди в финансисты!

Возможно, люди, которые чрезмерно интересуются несущественными вещами, просто не подозревают о существовании важных?

Разочарование - расплата за надежды.

Лучшая гора – та, что упала с плеч.

Жизнь может научить довольствоваться малым. А я не возьмусь.

...поэзия. Где важно не ткачество, а его качество.

Поздно, слишком поздно! - сказала Машенька Дубровскому, - я теперь с медведями живу.

(Впечатления от выставки перспективной робототехники)
Как ни пыталась уворачиваться старушка, но налетевшие дроны скрутили ее, и дефибриллировали.

А каково ему, с отчеством Эдипович?

Из окна открывался вид на живописные недоразвалины…

В городе можно жить годами, не зная никого из соседей. Пока не заведешь детей, машину или собаку.

Не важно, из чего ты высекаешь искры. Важно разжечь огонь.

Переход от «Твою мать...» к «Вашу мать...» происходит после рождения второго ребенка.

Она искала «мужчину без вредных привычек для создания семьи». И нашла. Позже оказалось, что одна вредная привычка у него все же была. Он все время создавал семьи.

Наши недостатки. Достаются даром, а обходятся дорого.
(Да многое, что достается даром, обходится дорого)

...и проживала в одной квартире с бывшим мужем, о чем тот и не догадывался. То есть не о том, конечно, что она там живет, а о том, что он бывший.

iPad – религия, и Джобс ее пророк!

Вот так и жили. Никаких тебе Труссарди. Ходили в семейных.

Стадные песни о Главном

Парткомов нет. И все разрешено!

Наконец установился валютный паритет: фунт изюма за фунт стерлингов

Воинствующий пофигист

У кого по сусекам, а кому по сусалам!

Человек обдумывает какую-нибудь низость, а называется это высшей нервной деятельностью.

Андрэ (Рассказ / миниатюра)

В тот год мои родители впервые решили снять на лето дачу. А лето, как это случается, стремительно приближалось. Поскольку ни знакомых дачников, ни дачевладельцев у них не было, попросили родственника, обладателя «Победы», и отправились с ним в воскресенье за город. Вернулись они под вечер, слегка возбужденные. Слово задаток было для меня новым.
Промашка обнаружилась лишь по переезде (о, этот переезд на дачу, с солдатом за рулем грузовика, и вещами в кузове во главе с самой большой семейной ценностью – холодильником!) - от Москвы было рукой подать, но ездить-то предстояло электричкой, а от станции было далеко, минут сорок пешком, большей частью лесом. Всего этого по неопытности не сообразили, так что отцу, с работы возвращавшемуся очень поздно, в то лето пришлось тяжко. Но для ребятни там было раздолье. Несколько дач выходили на маленькую, с реденькой травой, затененную высокими деревьями поляну, тот самый пятачок, замечательный тем, что это было ничейное пространство, где мы своей малышовой компанией возились по хорошей погоде с утра до вечера.
А в дождь было скучно. Чтобы поиграть, нужно было или приглашать, или быть приглашенным, а все что-то мешало, и мы мешали тоже.
(Помню еще, что до магазина идти было довольно далеко, хотя находился он совсем рядом – за забором. И мама иногда  переправляла меня туда за чем-нибудь неотложным. Лазить через забор с одобрения и с помощью  мамы было даже интересно, хотя и страшновато, но тревожнее было одному, без взрослых стоять в очереди, и просить завесить сметану в принесенную банку незнакомую тетю-продавщицу, которая непонятным мне способом определяла, сколько мне полагается сдачи. Но каким гордым я возвращался!).
Вот на этом пятачке и произошла история, запрятанная в памяти, как в дальнем углу чердака.
Наверное, было в этом что-то от классовой зависти. Семья соседей была научная. У них даже бабушка была с образованием. Больше того, имелась домработница, низким голосом певшая теми самыми дождливыми вечерами: цыганка гадала, цыганка гадала… (я лишь много лет спустя узнал – о чем…). Почти каждый день в разгар наших игр раздавался громкий и уверенный голос ученой бабушки, по слухам даже преподавательницы, зовущей внука заниматься подготовкой к школе. В самом ли деле она так называла долговязого очкарика-внука, или это ироническая придумка взрослых, не помню. Андрэ неохотно, но послушно отрывался от игры, что ее часто разрушало, и тем вызывало досаду. Нам-то до школы было далеко - целый год.
Думаю, это случалось не раз, и когда Андрэ в игре нарушил какие-то нам самим не совсем ясные правила, у меня появилась мысль о справедливом наказании - не пихнуть ли его в крапиву?
Идея эта так быстро овладела массами, что в голове моей даже не успела закрепиться уверенность, высказал я ее, или только собирался. Просто он, голоногий, вмиг оказался в густой призаборной крапиве, закинутый туда несколькими парами цепких ребячьих рук. Я и не поспел к ним присоединиться.
Был большой шум. И не только от ревущего пароходом Андрэ. Видимо, при расследовании подельнички мои меня сдали. И, судя по выражению лица моей мамы, она никак не могла поверить, что зачинщиком мог быть ее тихоня.

Стало почти темно. Поднявшись, прошел за калитку. Поддел ногой брошенную на опустевшем пятачке поломанную игрушку. И понял, что нашел разгадку сопутствующему всей моей жизни стойкому отвращению к самой мысли управлять и руководить кем-то.

Короткое (Проза)

- О, бабочка залетела! – сказал он.
Она наклонилась, разглядывая насекомое:
- А как ты догадался?

ЛОЖЕЧКА

Живем мы просто, возможно даже слишком. Но я из семейства традиционного, даже, скажем, традиционалистского. Поэтому в сахарнице у нас всегда лежит специальная ложечка. А народ в гостях оказывается разный – нет-нет, кто-нибудь и сунет ее себе в чай. Надо сказать, случаются такие, что и не заметят, а то и заметив, скажут простодушно – о, а чего это у меня две ложки? Но чаще смущаются. Я же по этому поводу испытываю лишь искреннее беспокойство хозяина за случайно оконфузившегося гостя, и прихожу к нему на выручку, подавая другую ложку. (Ну, могу поворчать. Но уже потом, после ухода гостей, восстанавливая статус-кво – только идеально сухую ложку можно помещать в сахарницу)
Но однажды у нас гостила молодая женщина, которая почему-то решила строить из себя VIP-особу. И за разговором, сдобренным многозначительными намеками на важные знакомства и близость к высоким кругам, она окунает упомянутую ложечку себе в чашку. Слегка, самым краешком. Но надо было видеть, как сразу сникла, и как из нее моментально вышла вся эта спесь.

ХОРОШО

Хорошо быть поэтом. Найти слова для пульса, дыхания, снов, слёз, желаний и сожалений. Но трудно.
Хорошо быть прозаиком. Но трудно. Если знаешь, ЧТО хочешь написать – не знаешь КАК. С трудом нашел, КАК – ускользнуло ЧТО.
Хорошо Пушкину. Сел на лошадь – поскакал в гости к соседям, пока не началась болдинская осень.
Хорошо быть хорошим. Но трудно. Трудно быть хорошим для всех.
Хорошо быть хорошим поэтом. Хорошо.
Но трудно.

ЖЕНЩИНА

Иногда трудно со словами. В моей жизни есть женщина…
Ну не могу я сказать БЫЛА, язык не повернется. Она и в самом деле ЕСТЬ.
Вот она ЕСТЬ, а на свете ее НЕТУ.
А уж добраться до признания, что с ней у меня никогда ничего НЕ БЫЛО…

В нашей студенческой компании почти все девушки были Наташами. Так что понадавать им прозвища пришлось поневоле. А уж она и вовсе напросилась.
– Что ж такое, все Наташи!
Кто-то предложил в шутку: будешь, к примеру, Груня. А случилось, что так она ею и осталась.

Несколько лет назад с удивлением высчитал, что дочке ее, Ирке, скоро будет столько, сколько ей самой теперь уж навсегда. Вот бы Ирку как-нибудь встретить. Как бабушка ее померла, так все концы и пропали. А у меня и песни Грунины записаны на катушках, и стихи шуточные, что вместе сочиняли. Ирка про них и не слышала. Да и вообще, кто ей может рассказать, то, что именно я знаю о ее матери? Дружили, казалось, всю жизнь. Теперь оказалось, так недолго.
…и еще фото хотелось посмотреть, то что Грунина мать на поминках показывала. Она там на школьном крыльце с одноклассниками, как раз незадолго… Все такие гордые, ироничные, как же, двадцать лет, как школу окончили. Улыбалась.
Представлял, как вдруг встречу Ирку, большую, умную… В детстве она совсем не была похожа на мать. Темноглазая, смуглая. Лишь иногда в ней неожиданно и забавно проблескивало что-то от Груни.

- Знаешь, кого встретила? – сказала как-то Наталья, придя из бассейна – Грунину Ирку!
Работает, преподает где-то, сын. Так поняла, одна она. А как я упомянула о матери, сразу слезы…
…нет, телефон не дала…

ХУ ЯОБАН

Наша застойная жизнь (с ее дешевой колбасой кое-кому уже представляющаяся идиллической, - хотя, кто сказал, что 2,90 - это дешево, при сторублевой зарплате?) перемежалась разного рода привычными изнасилованиями. Маленькими (в виде ежедневных очередей за всем) и побольше, в виде посылки на картошку, где, кроме отнюдь не дачных условий, тяжелым грузом давила бессмысленность уборки этой самой картошки, оттенявшаяся столь же малоприятными весенними походами (капель за шиворот) на овощную базу, где мы выгребали ту же «картоплю», но уже в виде гнилой и склизкой серой жижи. Всевозможные же ритуальные и никчемные собрания я бы отнес к изнасилованиям среднего тяжести.

Механик Виталий Иваныч, которого, впрочем, по отчеству называло только начальство, и то по особым случаям, был довольно высок, и невероятно худ, что при некоторой привычке к нему, как ни странно, уже не бросалось в глаза. Видимо, эта худоба была ему в чем-то органична, хотя помню, что однажды, когда он проходил коридором мимо, мне вдруг показалось, что в его штанинах нет ничего, кроме шарниров, и соединяющих их тонких стержней, как это изображают на кинематических схемах.
Помимо вышеупомянутых штанин костюм его включал в меру засаленный пиджак, в нагрудном кармане которого, как в витрине были выставлены очки, авторучка и расческа. Последней он периодически гладко зачесывал волосы назад, что было, вместе с пиджаком с острыми лацканами, и «выставкой» в кармане, нарочито не по моде, и явно стилизовано под типаж «правильного» передового рабочего из чуть ли не довоенных фильмов. Я это воспринимал как чудачество, и лишь много позже постиг его скрытый смысл…

Очередное собрание, наконец, завершалось. Но нам еще был приготовлен сюрприз: огласили очередную райкомовскую разнарядку то ли на овощебазу, то ли еще куда…
В наступившей паузе тихо, но явственно и даже смачно прозвучало:
- Ху Яобан!..
Тишина моментально совершила превращение из вялой (с шуршаниями и покашливаниями) в напряженную, а Виталий Иваныч продолжал, размеренно, с паузами, ни к кому не обращаясь, и глядя немного поверх газеты «Социалистическая индустрия», которую неспешно сворачивал:
...председатель Госсовета…
приезжает… в нашу страну…
с визитом.

Был он человеком безобидным и ничем не защищенным. Однако своей, похоже, полуосознанной мимикрией добивался того, что руководство его немного побаивалось, а он их странным образом удерживал от впадения в крайний идиотизм начальственного ража.

ЖИЗНЬ

Он ее любил. Она была нежной и капризной. Нежной не в смысле к нему. Ее беспокоили сквозняки, пассажиры в автобусе, и все без исключения насекомые, а от низкого закатного солнца у нее начинала болеть голова. Коллега по работе что-то сказал нелицеприятное о женщине из соседнего отдела. Она приняла на свой счет, и с ней случилась истерика. О работе для нее пришлось забыть.
А еще она панически боялась забеременеть. Рождение детей было их совместным решением отложено на будущее, но она боялась, что нежелательная беременность ухудшит ее здоровье, …в конце концов, помешает планам на лето.
Прочитала, что могла, про врожденные уродства и осложненные роды. Страшные картины послеродового психоза заставляли ее просыпаться ночью, и она посылала его в дежурную аптеку за успокоительным.
Панически боялась, что что-то могло у него остаться с прошлого раза, хотя прошлый раз был на прошлой неделе. А подпускала к себе лишь в специальные, высчитанные дни, хотя все равно предохранялись всеми возможными способами.
Через много лет выяснилось, что она бесплодна.

ВО СНЕ

Не помню, что мне снилось. Помню, что вдруг возникло беспокойство – знаете, так бывает - то ли забыл, то ли потерял что-то. Судорожно начинаю ощупывать карманы, и обнаруживаю, что я голый!

ПРИТЧА

Во дни великих тягот могущественный правитель призвал к себе мудрецов и прорицателей. И они собрались, и были велеречивы, и каждый говорил свое, и всякий рек иное. И в свой черед поднялся древний старец.
- Я не мудрец, я всего лишь прорицатель. Я обучен науке предсказания по звездам и птицам, по воде и пламени, по священным камням и тайным книгам, утренней росе, козьему помету, закатным облакам, бобовым стручкам, и ещё семистам искусствам. Но нет нужды прибегать к ним, чтобы предсказать: покуда возможно, ты будешь слушать льстецов и лицемеров, когда же захочешь прислушаться к мудрецам, будет поздно.

ЗОЛУШКА

Ой, мы научены опытом! Как мы научены опытом!
Когда нам смотрят в глаза, и предлагают стать партнером, знаем точно - хотят обмануть! Если приходит сообщение «I love you», уверены - вредоносный вирус!
Читая Золушку, мы прекрасно понимаем, что героиня была уже не юной, но умелой искательницей выгодного замужества. Что, вскружив голову романтичному принцу, и, войдя в доверие к слабовольному королю, она прибрала к рукам все и вся, и впоследствии лично позаботилась, чтобы в хрониках история ее замужества оказалась в ее собственной редакции. Придуманный же ею эпизод с туфелькой, есть ни что иное, как бессознательное отражение имевшего место комплекса по поводу непропорционально большого размера ноги у этой, наверняка красивой женщины.

проНатальные истории. Часть 4. (Проза)

Наталья любит пожаловаться на жизнь. Но жалуется на жизнь она только мне. Всем остальным она жалуется на меня. Цепочка выстраивается, вроде, логичная, но какой-то изъян в ней есть…

Если смотреть на дело без романтических фантазий, то я до сих пор с Натальей из-за того, что она меня вкусно, и, главное, быстро кормит. В самом деле. Приезжаем домой, есть нечего. Наталья говорит – уйди, дай мне двадцать минут! И, действительно, максимум через полчаса там уже все нарезано, дымится и шкваркает - бери тарелку и ешь. В этом она полная противоположность моей тетушке – гораздо большей любительнице, можно даже сказать, жрице кулинарии. Но у тетушки эта любовь никак не связана с реалиями жизни. Как-то, когда она у нас гостила, мы поручили ей готовку плова, а сами уехали по делам. Не на весь день, но все же часа на четыре. Когда вернулись, естественно, рассчитывая поесть, тетушка посмотрела на нас своими глубокими глазами, и сказала, возможно, удивленно, но вовсе не виноватясь:
- не поверите, только что закончила рис перебирать…
Однако я все же не настолько люблю поесть, чтобы на это положить жизнь. Значит, придется признать мое чувство к Наталье иррациональным. Своего рода необъяснимая привязанность. Возможно, нездоровая. А, может, и губительная.
«Муж от нее уходил, кажется, лет на пять, но потом вернулся, видимо ему там не понравилось». Эта ее фраза тем и пронзила меня, что могла бы быть сказана обо мне, хотя, клянусь, речь шла о каких-то ее знакомых.
В прошлом году недовольство нашей совместной деятельностью достигло некоего уже критического уровня, и я решил поговорить об этом с Натальей. Все закончилось, как всегда, ничем, точнее полуторачасовым о̀ром с взаимным поминанием всех обид и прегрешений за весь сорокалетний отчетный период - аж со времен доженитьбенных.
А среди ночи проснулся, и все ворочался, в досаде вспоминая давешние обстоятельства. Вдруг меня затрясло. Спазматические волны исходили от живота, и расходились, затухая, к оконечностям, раскачивая матрас. А весь диван мой издавал приглушенные звуки, подобные тем, что слышны у нас, когда за стеной экстатически кончает соседская стиральная машина. Я же, боясь разбудить домашних, не позволил себе даже стона, хотя меня душил смех. До меня дошло, что как человек, не чуждый основ риторики, я начал разговор с констатации существующего положения вещей (во многом для Натальи комплиментарной), ограничив себя одним сложносочиненным оборотом, так как считал излагаемое очевидным. А вот перейти к выражению моих недовольств мне так и не удалось, поскольку уже на предыдущей стадии мои слова вызвали у Натальи протест и полное несогласие.

Некоторое время  назад я обнаружил неожиданное свойство моих Пронатальных заметок – по любому поводу я могу рассказать какую-то историю. Получается своего рода энциклопедия. Наш старший как-то показал мои записи своему знакомому из творческих кругов, и Наталья, к моей писанине относящаяся довольно безразлично, вдруг забеспокоилась:
- А он не украдет?
- (беспечно) Да ты еще навалякаешь…
- А если я умру?
- (заговорщически) У меня сделан большой запас.

Из некогда произнесенного в ее честь тоста: « В последние годы Наталья выросла в крупного дезорганизатора малого бизнеса, большого мастера бездоходных технологий…»

Из тоста юбилейного: «…и тогда выпустил Одиссей голубку, и полетела голубка, и сдвинулись скалы, и пролетела она между Сциллой и Харибдой, потеряв хвост.
Так выпьем за мою голубку! Мы, как садимся в лифт - ей всегда жопку прищемляет»

Нашел где-то в записях затерявшееся Натальино: «…когда он приезжал на юбилей дедушкиных похорон…»

А теперь из свеженького:

По ТВ моноспектакль с названием: «Есенин без женщин»
Наталья:
- И без мамы?

- Твоя мама научила меня надевать передник, и я теперь не могу без него хозяйничать. Даже когда посуду помыть…….. Иногда не могу надеть передник, и посуда горой так и лежит.

В гостях у Дениса начинает ему толковать о вреде копченой колбасы.
- Мам! Если бы ты не принесла, я бы еще полгода ее не ел!

Поздний вечер. А вставать утром нужно рано, и понятно, что завтракать придется на скорую руку.
- Наталья, а не найдется ли там не самого лучшего помидора?
Наталья понимает, о чем я – помидоры, что помягче, она часто «спасает», добавляя в яичницу. Но обсуждать это не склонна. Устала.
- Ладно. Может, до завтра какой-нибудь испортится.

Мы на работе. Наталья жалуется, что кран в туалете качается. А там вообще ничего не работало, я смеситель заменил, но не смог его как следует закрепить – нужен был уж очень специальный инструмент.
– Что, придется сантехника просить?
– Наталья, мы с тобой уже сколько лет тут арендуем, и видела ты здесь кого-нибудь похожего на сантехника?
– Нет. Никого… кроме тебя.

Несколько лет назад куда-то шли по делам, а в одном месте торговки нашли тихое место, откуда не гоняют, и развесили товар. А нам за покупками ходить некогда было, я ей показываю на блузку – ей не нравится, я ей на другую – тоже. Идем дальше.
- Когда на рынке стояла – подойдет ко мне пара, муж говорит: давай это тебе купим, или это, а жена кривится, ломается, это ей не то, и это не нравится…
Я таких ненавидела!

Я говорил, что Наталья – самородок? Родители ее были люди простые, они ее не воспитывали – только кормили. А чем отличается самородок от слитка? Причудливостью.
Впрочем, один завет ей мама дала. Кстати, очень мудрый: «Живи, Наташа, своим умом!»
Но, когда Наталья мне ее цитирует, обычно ворчу: «Хороший совет. Правильный. Да только при наличии ума-то оного»

Моему отцу, как ветерану, в свое время дали участок земли. Из пяти сотен участков при проведении дороги оказались урезанными три. И наш в том числе.
Наталья: - Надо было мне идти тогда на жеребьевку. Ты у нас такой невезучий!
- Как человек, имевший неосторожность в свое время жениться на тебе, я даже не знаю, соглашаться мне с твоими словами, или возражать.

Что интересно, Наталья всегда точно знает слово, которое я должен был ей сказать, чтобы она меня сразу поняла. Правда, выясняется это слово после долгих разборок, иногда, мягко говоря, довольно эмоциональных. Поскольку же угадать нужное слово мне самому пока ни разу не удалось, я не уверен и в действенности всего метода. Поэтому, когда она в очередной раз начинает: - Ты должен был мне сказать…, я вскипаю.
Родственница порекомендовала мне купить для тетушки цикорий, якобы полезный для желудка. Что я и сделал, и сказал об этом Наталье.
На следующий день Наталья обнаруживает на кухне незнакомую банку.
- Это что?
- (рассеянно) - Да цикорий. Я ж тебе вчера говорил.
- Не говорил.
- (недовольно) Говорил.
- (жестко) Я про цикорий первый раз слышу.
- (заводясь) Я сказал, что купил для тети.
- (сразу мягчея) А… Ты должен был мне сказать: Неля рекомендовала…
- То есть я должен был рассказать сказку с самого начала?

Занимательное натальеведение

Если Наталья хочет в чем-то убедить (или оправдаться), она просто заваливает разнообразными аргументами. Иногда, да что там, чаще всего эти аргументы, не имеют никакого отношения ни друг к другу, ни к логике вообще. Сколько я потратил сил, объясняя ей, что количество не заменяет качества, и два противоречащих друг другу аргумента не усиливают друг друга, а взаимно уничтожают, пока не понял, что противоречивость аргументов не от глупости, и не от отсутствия умения логически мыслить. Объяснение у меня непростое, но постигнуть, поверьте,  было еще сложней. Действительность, представленная в обычной голове в виде единого (упорядоченного либо бурного, т.е. ламинарного или турбулентного – в зависимости от темперамента) потока, внутри Натальи существует в виде нескольких  параллельных, плохо перемешивающихся потоков, как если бы по трубе текли струи жидкого стекла разных цветов, и какой из них увидит наблюдатель, заглянув в смотровое окошко, заранее угадать невозможно. Поэтому ее аргументы никак не противоречат друг другу. Они просто принадлежат разным струям.
Напоминаю, Наталью все эти коллизии не волнуют, исследования провожу самостоятельно, параллельно основной деятельности.
Как это выглядит, покажу на примере. В свой день рождения я полушутя-полусерьезно заявил - работать сегодня не буду. Да и Наталья с утра собралась в бассейн, потом ею намечен стоматолог, следовательно, вероятность того, что она сама-то доберется до места, была минимальной.
А среди дня – скорее даже к вечеру - она звонит, и заявляет, что почти приехала на работу:
- Может, и ты приедешь? Надо с блузками разобраться.
Устыдившись, и оценив ее энтузиазм, я передумываю бездельничать, быстро собираюсь, и выезжаю. Когда я почти доехал, она звонит уже с работы.
- Знаешь, я, наверное, сейчас домой поеду.
Моя реакция, как у человека привычного, была предельно мягкой:
- Ты что, с ума сошла?
В начавшихся разборках Наталья, как всегда, поражает меня противоречиями. Но что на самом деле? Блузки ей были не важны. Просто в этот момент мимо окошечка проплывала соответствующая струя. Но она была второстепенной. И на работу она поехала по совсем другим причинам: ей нужно было занести в администрацию бумаги, и поискать лекала. Бумаги она занесла, а лекал не нашла, после чего интерес к пребыванию на работе быстро потеряла.
В ее оправдание надо еще добавить, что ей трудно представить, что можно собраться и выехать за десять минут. К тому же у нее очень сложные отношения с такой категорией, как время. Но об этом надо отдельно.

В молодости, когда я был женат на ней всего лет семь, Наталья меня удивила… (Тогда я еще удивлялся)
В новую квартиру мы переехали накануне, побросали кое-как вещи, и уехали. Следующим днем решили расставить мебель, потом занялись уборкой. Звонок в дверь. Пришла соседка снизу жаловаться на шум. Поскольку время было дневное, и шумели мы не сильно, скорее всего она пришла из любопытства – посмотреть, кто въехал. Жалобу ее Наталья восприняла удивленно: «Мы пылесосим!» Я, в свою очередь, с удивлением посмотрел на нее, подумав: «Вот хитрюга!» Но оказалось, что она вполне искренна. Просто за те пять минут, что возилась с пылесосом, напрочь забыла, что мы только что со скрежетом передвигали диван и шкаф.
Это у других людей есть события, произошедшие только что, недавно и давно. У Натальи иначе. У нее все - «Давнопрошедшее время». (Кажется, во французском есть такая временна́я форма)
В одной фразе безо всякой паузы она может задать несколько вопросов по поводу совершенно не связанных предметов, а получив от меня ответ, смотрит непонимающими глазами. Когда я объясняю, на какой вопрос отвечал, удивляется, де, когда это было, я уже знаешь о чем подумала! И следует длинное перечисление тем, которые успела мысленно обскакать за эти секунды. (Теперь, правда, я чаще выслушиваю все до конца, и уже тогда спрашиваю, на какой из заданных ею вопросов она хотела бы получить ответ в первую очередь?)

- Можешь мне дать на макияж 10 минут? И еще 10, чтобы одеться. Итого – полчаса.

Сам я крайне редко куда-либо опаздываю. Наталья же на моей памяти лишь однажды, по какому-то недоразумению пришла вовремя. Я даже не могу сказать, была она больше удивлена этим или недовольна.
При этом, если ехать куда-то нужно мне, она проявляет жуткую активность, беспокойство, и просто выпихивает меня из дома, так что я приезжаю минут на сорок раньше, чем надо. Я как-то удивился этому противоречию, но она нашлась моментально:
- А другими всегда легче управлять, чем собой.

Иногда на какие-то ее предложения я отвечаю:
- Как человек с хорошо развитым (тобой) чувством самосохранения, я возражать, пожалуй, не буду, хотя совершенно не согласен.

Вспоминая о покойной соседке, (той самой трижды вдове, чей средний муж…) заметила, что у всех разные таланты. Та, например, хорошо мужей умела находить. (И, немного подумав):
- А я вот, грибы хорошо ищу…

В свое время Наталья очень боялась штрафов Пенсионного фонда. Кажется, думала, что прямо домой штрафные квитанции принесут. Детям говорила, чтобы они никому не открывали дверь: «Я могу залететь на две штуки баксов. Поэтому должна предохраняться!»

Вот попробуй, увлекшись, начни с ней обсуждать курьезности, связанные с проезжающими машинами – так иной раз схлопочешь! Но иногда вдруг появится настроение немного подыграть мне:
(А перед нами едет машина со снятым, видимо, из-за аварии, бампером. Виднеются какие-то внутренности… ).
- Какой интересный тюнинг у автомобиля…

Или вдруг, пробуя сыр, изречь, задумчиво: …а какой Эдам был в 66-м году…

Какой-то ее очередной «перл».
Я (смеясь): - Это можно записать?
- (недовольно): Что ты все записываешь? Я иногда неправду говорю.

проНатальные истории. Часть 3. (Проза)

Полагаю, вам уже понятно, что Наталья является одной из наиболее изученных женщин в мире…

ВАГОН И МАЛЕНЬКАЯ ТЕЛЕЖКА

Часто, слушая Наталью, я вспоминаю шутливое выражение – вагон и маленькая тележка. У нее это обычный, нормальный вагон, за которым на привязи следует тележка, уместная в цирке или на карусели (ну, там фанфары, клоуны, жонглеры). То есть к обычной фразе, за которой уже не ждешь ничего, она добавляет несколько слов, и… впору записывать!
В пути Наталья (если не занята придумыванием фасончиков) рассказывает мне о том, что видит на дороге, поскольку мне особенно по сторонам глазеть некогда.
- Четыре машины слегка столкнулись. Стоят. Водители вокруг бегают. Фотографируют... (пока все нормально, а вот теперь пошла тележка)…не знаю, на память, или еще зачем…

Наталья, ты вчера-то нашла свой шарфик?
-Да…………………..…. Но потом опять потеряла, уже дома.

Рассказывает, как в передаче «Модный приговор» (которую она непременно смотрит) одевали одну женщину:
-…да нет, она хорошая. Милая, тихая, …забитая…………… Ты всегда о такой мечтал.

- Помнишь, я вчера тебе рассказывала анекдот, а ты все понять его не мог? Так я его неправильно пересказывала. Читала его уже поздно, глаза слипались...
А вот Буш, говорят, каждый день перед сном прочитывает 20 страниц текста, который ему готовит специальная команда…………..……… И что он там понимает, перед сном-то…

Вспомнила про свою престарелую родственницу.
- надо бы ей позвонить, поздравить………….……………….. только вот с чем?

- Что, сходим туда?
- Я не могу так далеко ходить. У меня кроссовки новые.
- Какие новые? Ты их выкидывать собиралась!
- …………………….В этом сезоне они новые. Я их еще не разносила.

Обнаруживаю Наталью на кухне. Ест. Ночью, и довольно поздно. (А уж все эти постоянные разговоры, после шести вечера ни-ни!)
- Ты что, голодная?
- Да я не ела ничего.
- Почему?
- Некогда было……………………….……. Обед готовила.

Как-то сказал, что если бы так случилось, что Наталья утренняя встретилась с Натальей вечерней – они бы друг друга даже не узнали. Все запланированное с вечера, утром представляется ей, как из туманной дали. Бывает, ругаюсь. Она возражает:
- Я очень ответственная……………….…………… но не утром.

Наталья! Тебе не приходит иногда мысль немного помолчать?!
- Приходит…………….…. Но тут же приходит другая, и отгоняет ее.

Из занимательного Натальеведения

Нет ничего, что Наталья не могла бы перепутать с чем-нибудь.
Гусев, Гуськов и Гусинский для нее неотличимы.
А уж то, что Метро Голдвин Майер и Голда Меир у Натальи, как я говорю, лежат, слипшись, в одной файловой папке, не нужно, наверное, и объяснять…
Почему-то, когда со мной происходит подобное, Наталья удивляется, что можно спутать вещи, начинающиеся на разные буквы.
- Ну, как же ты мог это перепутать?
На что я ей отвечаю:
- Значит, у меня более сложная файловая система.
При этом она знает, что Сиримава Бандаранаике это женщина.

Я как-то объяснял, что Наталья почти никогда не шутит нарочно. Я бы даже сказал, что не умеет. Помню, в молодости она все бралась в компании рассказывать анекдоты, причем пристрастие испытывала к длинным и сложным, какие воспроизвести правильно никогда не могла, хотя мы даже предварительно устраивали репетиции по ее просьбе. Но, поскольку веселье вокруг нее всегда возникает безо всяких на то усилий, она эти попытки оставила.
(Вот пример актуального в конце прошлого года анекдота, и как он выглядит в Натальином исполнении.
- Если бы вы могли вернуться в прошлое, что бы вы поменяли?
- Рубли.

У Натальи:
- Что бы вы изменили, если бы могли вернуться в прошлое?
- Доллары)

Однажды на какие-то ее слова я ответил цитатой из нее же. Наталья, с подозрением посмотрела на меня, и спросила:
- Это что, тоже я сказала?

Считается, что время – враг красоты. У нас не так - красота враг нашего времени! Давно пора ехать – так нет, и даже не подходи к ней!:
- Сколько раз говорила – я крашу НИЖНИЕ ресницы!!!
С подростковых лет Наталья сохраняет напряженное беспокойство по поводу своей внешности (на мой взгляд необоснованное).
Когда мы едем по делам, озабоченная Наталья, бывает, скажет важно:
- Можно я подумаю? (намекая тем самым, чтобы я ее не отвлекал).
Но когда мы едем обратно, настроение бывает другим, и она может предаться воспоминаниям, порассуждать. Однажды удивила меня совсем неожиданным в ее устах:
- Плохо все-таки быть красивой женщиной!
- ???
- Мужчины – те всячески тебя домогаются, а женщины за это тебя ненавидят!

* * *
- Наталья, что-то котлеты пересолены…
- А ты их попробуй с горчицей!

Наталья ест сырники.
- вкусные какие…
- сама себя не похвалишь…
- а я не себя хвалю, я хвалю сырники.

- Так что у нас сегодня?
- Наталья, ты уже в который раз спрашиваешь. Среда, среда!
- Мы уже столько сегодня ездим, что мне уже кажется - четверг.

Как-то на шоссе видели, как один эвакуатор загружает на себя другой.
Наталья (мрачно):
- Ужасно. Выглядит, как совокупление!

Нашего старшего, Дениса, отчисляют из института. Наталья переживает. А переживает она всегда бурно и как-то неотвязно. Я даже вынужден входить в роль психотерапеута, и утешать, находя подходы с разных сторон:
- Вот Вуди Аллена в свое время тоже выгнали из ихнего голливудского ВГИКА…
- (всерьез заинтересовавшись): - И как же он восстановился?

В пути рассказываю ей:
- Знаешь, Колизей ведь построили на средства, полученные от разграбления храма в Иерусалиме.
Из Натальиного ответа ясно, что у нее в голове все перемешано, и раннее христианство, и разграбление Константинополя крестоносцами.
- Ну и путаница у тебя в голове, Наталья, – это ж тот самый храм Соломона!
Наталья моментально вспыхивает:
- Я еду, думаю, какую кокетку к юбкам приделывать, а ты тут… Мне еще надо было понять какой Колизей, может, кинотеатр?
Вот представьте строительство кинотеатра «Колизей» с таким экзотическим финансированием, и удержите руль в руках! Однако, получилось, что я ее от дела оторвал, да еще насмехаюсь.
- (примирительно) Нет, тот самый Колизей, в Риме…
Наталья (еще не остыв, осуждающе):
- Вон потому он у них так и выглядит…

Из занимательного Натальеведения

Наталья может важно и таинственно сказать:
- А, знаешь, я подозреваю, что он…(и дальше что-то о деловом партнере, с которым мы накануне разговаривали).
- А чего подозревать, он сам об этом прямо сказал.
- Когда?
- Ну, тогда же.
- Да?

То, с чем сталкиваешься ежедневно, приходится как-то называть. В прежние времена звукорежиссеры при монтаже магнитных лент для отделения одной записи от другой применяли ракорды. Это та же лента, но без магнитного слоя. На нее, понятно, ничего не записывается. Обычно, когда Наталье говоришь о чем-то, или рассказываешь, довольно скоро выясняется, что несмотря на ее внимательный и понимающий взгляд, начало разговора пришлось на ракорд, и она не очень понимает, о чем идет речь, примерно, как порой не врубаешься в сюжет фильма, который смотришь не с самого начала. Поэтому говорить я часто начинаю со слов:
- Вот я сейчас подожду, пока пройдет ракорд, а потом расскажу тебе…
Но и это помогает не всегда.

А уж делать намеки Наталье и вовсе без толку.
Поскольку мы шьем одежду, в магазинах, куда мы ее поставляем, разговоры о сезоне – везти еще длинный рукав, или уже пора короткий – идут постоянно. И как-то Наталье намекнули, что бывают ситуации, когда женщину наряжают в платье с длинным рукавом, не сверяясь с погодой. Наталья намек пропустила мимо ушей, и пришлось ей сказать прямым текстом. Наталье такое не приходило в голову, ходила она под впечатлением недели две, пока не успокоилась, пришедши к мудрому выводу, что жизнь есть жизнь…
Вскоре я застаю Наталью, мучающуюся с неудачным платьем. Ткань, при покупке не вызвавшая никаких сомнений, в шитье оказалась на редкость неподатливой. Наталья надела платье на манекен, отпаривает утюгом, и с силой тянет, безуспешно пытаясь выправить то скособочившийся ворот, то рукав. Потом отошла на два шага, и, посмотрев с сомнением на результат, произнесла:
- Да, живая женщина это не наденет…

А еще у нее есть буфер памяти. Это, скажу вам, зрелище, когда она всплывает из своих глубин, и видно, что ничего того, что я ей только что говорил, она не слышала. И вдруг включается что-то, и она, глядя сквозь меня, воспроизводит довольно приличный кусок текста, только что произнесенного мной. Иногда с середины.

* * *
Поучительно:
- Понятие «худеет» никак не связано со снижением веса. «Она худеет…». Это такой процесс… А уж похудеет она, или нет…

По дороге на работу наблюдаем «собачью свадьбу». Я обращаю Натальино внимание на меланхолическое выражение на морде самки, участвующей в процессе.
Наталья: - Но ты же не знаешь, который раз за утро это происходит.

По ТВ критикуют некоторые юмористические программы.
Наталья: – Мы тоже любим юмор ниже пояса… но в своем исполнении…

* * *
Я как-то сказал, что Наталья сочетает в себе Принцессу-на-горошине и Царевну-Лягушку. Могу добавить, что в ней много и от скатерти-самобранки, и от гуслей-самогудов. К тому же в двух последних случаях ее невозможно остановить.
Наши сценки не всегда диалоги. Она очень стремительная (во всяком случае, по сравнению со мной). Вдобавок, ей гораздо проще что-нибудь сделать, нежели сказать об этом. (Что при нашем тесном взаимодействии вовсе не благо, особенно, если учесть, что она не всегда отдает себе отчет, предупредила ли меня, или только собиралась).
Утром, едва умывшись, я грохаюсь на диван на кухне. Накануне работали допоздна, и по мне видно, что еще не пришел в себя. Дальше я наблюдаю микроспектакль с внутренней, понятной мне драматургией, подтекстом и пр. При этом важно понимать, что сказанное Натальей идет сплошняком, ответные реплики она мысленно подает себе сама, я даже не участвую в разговоре мимически, как вы могли бы ошибочно предположить - просто я этого не успеваю.
- Я приготовила яичницу с ветчиной… (В этот момент – и это я вижу по ее глазам - до нее доходит, что в деятельном своем порыве забыла меня спросить, что я буду есть, и хочу ли есть вообще) …Как, ты не хочешь яичницу?... Очень жаль!

Признаться, меня смущает, что я вынужден тратить столько слов, комментируя буквально одну Натальину фразу. Я бы предпочел, чтобы одна написанная мной строка вызывала бы долгие размышления.
С другой стороны, созданное Шекспиром, помещается в один том, а написанное шекспироведами занимает многие полки в библиотеках…

* * * * *
Наталья:
- А правильно сказано – хорошо, когда все есть, но какой-то дефицит должен оставаться.
- Ну, вот на дефицит ума никто ж никогда не жалуется.
- Потому, что покупателей мало!

МАНЧЖУРСКИЙ ОРЕХ. (Маленькие рассказы ни о чем) (Рассказ)

Порой наткнешься на что-то в памяти, и думаешь – надо бы записать. Но как-то все не получается. Простое объяснение – времени не хватает – тут не годится. Иной раз и время, вроде, есть, и помнишь все до подробностей, а не складывается что-то.
Почему и как наступает момент, когда без заметных усилий вдруг записываешь всю историю, и почему это не удавалось прежде – я не знаю. Можно бы это назвать вдохновением. Но это, даже если проигнорировать избыточную торжественность,  ничего не объясняет. В самом деле, какого компонента не хватало?

У ПРИШВИНА

Писательство мое началось рано, неожиданно и драматично. Мне лет десять, я в начальной школе. На дом задали какое-то необычное задание из учебника. Три фразы, которые нужно было продолжить так, чтобы получился рассказ. Что-то про прогулку в лесу.
Я маюсь. Это состояние знакомо мне и сейчас. Когда необходимо сделать что-то, чего делать по какой-то причине не хочется. Я ною и прошу маму помочь. Мама лежит, возможно отдыхает, и ей неохота, а может, нездоровится. Я настаиваю, но вскоре понимаю, что мне ее не переупрямить. Да и сам чувствую, что задание-то несложное, просто прежде таких не давали. Оттолкнувшись от маминых слов: «- Ну, представь…», и зацепившись за какие-то дачные воспоминания, начинаю писать. Вот тогда впервые это пространство открылось, и я, без черновиков, не отрываясь, заполнил страничку своим корявым почерком. Пространство закрылось, и я с облегчением отставил тетрадь, даже не перечитав написанное.
Получил я ее обратно с тройкой и учительской резолюцией: «Не знаю где, но списано!». Слезы брызнули, конечно, не из-за тройки - от острой обиды за мои старания.
Мама не поленилась пойти в школу, чувствуя себя свидетелем творящейся несправедливости. Учительница уверяла ее, что «читала это, кажется, у Пришвина».
Теперь я понимаю, что это был успех. О Пришвине я тогда и понятия не имел. Да и теперь он для меня скорее пометка (Пришв.) из учебника, нежели реальный «внутренний» собеседник, а то и оппонент, какими стали для меня многие другие писатели. Мама какое-то время хранила ту тетрадь, но потом она потерялась. Жаль.

МАНЧЖУРСКИЙ ОРЕХ

Было это давно, и я уже не все помню. Чуть не полкило этих орехов лежали у нас довольно долго. Если вы не знаете, что это - объясню. Представьте грецкий орех, который вдруг стал стройным и поджарым. В еду он не годится, расколоть его почти невозможно, да и от расколотого толку мало. Он не полый, а сплошной, изрезанный тонкими извилистыми ходами, внутри которых располагается  съедобная мякоть, на вкус такая же, как у грецкого ореха. Они и на самом деле родственники.
Зато распиленный поперек, орех обнаруживает изящный, будто резной, ажурный срез твердой, почти не требующей полировки породы, каждый раз неповторимого рисунка.
Из тонких, аккуратно напиленных «ломтиков» делались ожерелья и даже пояса. Это было модно. А еще из цельного ореха можно было сделать перстень. Помню себя, уже зажимающим орех тисками. Отпилил меньше трети поперек – «горбушка» отпала крышечкой, обнаружив переплетение внутренних ходов, в виде причудливых, где овальных, где в виде латинской, где русской С, а где и крестообразных прорезей. Сбоку я просверлил отверстие, чтобы можно было надеть на палец.
Девушка, которой перстень был назначен в подарок, достойна другого, отдельного рассказа, хотя не знаю, удастся ли. Знаком я был с нею года три, что в двадцать очень много. И отношения наши к тому моменту дошли до точки, в которой я потерял к ней интерес, но еще не понимал этого. Хотя где-то внутри чувствовал. Это вообще часто со мной бывает – я гораздо лучше чувствую, чем понимаю.
А у девушки моей этот процесс шел совсем по-другому. И я это тоже чувствовал, хотя тоже не очень понимал.
Возился я с перстеньком не более получаса. Расширив отверстие так, чтобы входил мой мизинец, я разгладил его, срез отшлифовал и после заполировал кусочком мякоти того же ореха. Больше ничего не понадобилось. Самым сложным-то оказалось аккуратно, разного размера круглыми напильниками, увеличить отверстие для пальца, ничего не повредив. Ободком кольца стал выступ, пояском окаймлявший орех. Он получился изящным и тонким. То ли плавная эта линия, то ли что другое, но как-то потихоньку, в моей, не полностью загруженной работой голове, образ той девушки, стал вытесняться иным. Под конец работы я уже явственно чувствовал, что вещь просится другой. Та другая была однокурсницей. Вроде просто подруга. Знаком я с нею был и дольше, и больше, но дело-то было не в этом. Это скорее мешало… Понял, что отдам ей. Могу сделать еще – легко подумал я. Орехов было много.
Сейчас у нас двое взрослых сыновей. Перстенек подошел ей, как влитой, и очень нравился. Но носила она его недолго. В компании друзей, оживленная и разгоряченная, шутя ткнула меня кулаком и, попав в пряжку ремня, очень удивилась, когда хрупкий перстенек развалился.
Если мне не изменяет память, невинность она потеряла в ту же ночь…
Склеить тонкую вещицу мне не удалось. Я много раз пытался сделать другой, перевел на это почти все орехи. То не выпиливалось достаточного размера отверстие, и перстенек получался каким-то детским, то срез выходил скучным и невыразительным, то все целиком выглядело нескладно. И ладно бы не смог сделать похожее - не получилось вообще ничего.
А я до сих пор не устаю удивляться, как судьба наша оказывается сплетенной из каких-то мелких, и, казалось бы, разнородных и несовместимых составляющих, как гнездо какого-нибудь мелкого ткачика.

ЗАВИСТЬ

Довольно давно, чуть ли не до Олимпиады (не говоря уж о прочем), работал я в небольшом, и, в целом, дружном коллективе в одном из редкостных в Москве мест.
В нескольких шагах от улицы с грохочущими на развилке трамваями, пройдя странным подземным тоннелем под путями с поржавевшими, невесть для чего проведенными рельсами, вы попадали в другой мир. Среди остатков старинного парка стоял ампирный, - белое по желтому,- особняк, точнее очень маленький дворец. В центре - портик с колоннадой. И два крыла, тоже под фронтонами поменьше.
Впечатление, конечно, портили высившиеся за Яузой бетонные короба каких-то «п/я», но они иногда удачно сливались с бледным небом, а то и более надежно закрывались туманной дымкой.
До начала 60-х особняк использовался, как коммунальное жилье, и старожилы нашей конторы, если и не видели его обитателей вживе, то застали парадные залы разделенными на клетушки низкими, в рост человека перегородками. Залы отреставрировали, и я, попадая в них, бывало представлял себя живущим там, и почему-то маленьким мальчиком, ежевечерне засыпающим под взглядами гризайльных херувимов с семиметрового расписного потолка.
Бурному роману, который происходил тогда у одного из коллег, мы были небезразличными свидетелями. Он помчался в Ярославль, кажется, (ну, в общем, не рядом), а обстоятельства как-то складывались так, что времени у него было только увидеться с ней, погулять по городу, и обратно.
Своим отъездом - а мы деятельно участвовали в событиях, и подстраховывали его, прикрывая отлучку перед начальством - он внес в наши ряды некое невнятное чувство, хотя, казалось, какое нам дело до чужих чудачеств? Чувство это я, возможно, никогда не определил, если бы как-то, в никуда и с полувздохом, не прозвучали слова самого старшего из нас:
-Мне б вот тоже надо съездить,.. там уж и налито, и постелено,.. и всего лишь до Ждановской.. Да чего-то неохота…
Это была зависть.

МЕТАМОРФОЗА

Примерно в те же времена я как-то неожиданно влюбился в свою коллегу. Причем влюбился, как в юности, когда это чувство столь самодостаточно и совершенно, что не требуется ничего – ни разговоров, ни прикосновений. Только ее присутствие. Даже смотреть на нее впрямую было трудно – как на солнце. Приходилось немного скашивать глаза.
Она была очень хороша. И мне в ней нравилось все. И вкрадчивые, слегка томные интонации голоса, и манера одеватся несколько вне моды, в безупречно выглаженные блузки светлых тонов, которая в другой раздражала бы.
Все бы шло так и дальше (и как-нибудь тихо закончилось), но однажды я, кажется даже неожиданно для себя, что-то сказал ей о своих чувствах.
Она ничуть не была смущена, разве что, польщена немного. (Знаете, что такое «царственно»? Это когда почести воспринимаются как должное. Нет и речи о благодарности за них. Это подданные должны благодарить за счастье…)
Именно так, снисходительно и царственно она стала разъяснять мне невозможность (чего?), почему-то апеллируя к разнице в возрасте. Ей, действительно, было года на четыре больше моих тогдашних тридцати. Для женщин это самый расцвет, и своими годами они даже позволяют себе пококетничать. А вот я был смущен, и слушал ее не очень внимательно (поскольку прекрасно знал и о возрасте, и о ее спокойном и счастливом браке), когда вдруг понял, что наблюдаю нечто необычное. От уголков ее глаз в стороны лучиками потянулись, постепенно углубляясь, морщинки. Кожа щек как-то подвяла, скулы и подбородок стали немного пергаментными, а из-за выреза блузки появились очень мелкие красноватые, как бы воспаленные точки, и стали быстро распространяться вверх, очерчивая линию шеи.
От этого зрелища у меня самого побежали мурашки. Почему-то по животу.
Больше я никаких романтических чувств по ее поводу не испытывал, хотя и хуже относиться не стал.
Никакой мистики в том преображении, я, в общем-то, не вижу. Романтическая любовь хороша издалека. Я и не приближался, да не стремился ничего разглядывать. Вдобавок я немного близорук. Но впечатление от метаморфозы было сильным, и осталось, как видите, надолго.
Года два назад я случайно встретил ее на улице. Поговорили. Она все так же хороша. Ей около шестидесяти.

НАДЕЖНАЯ ВЕЩЬ

Давным-давно, (еще Брежнев не помер) решили мы в своей, с большим трудом вымененной квартире, кухню обставить.
(Поскольку это лишь необходимая преамбула, историю покупки мебели излагаю скороговоркой и помещаю в скобках.
В те времена, кто не в курсе, простую полочку из струганной сосны купить было невозможно, но некоторые совершенно невообразимые вещи, вроде белого спального гарнитура в стиле Людовика приблизительно шестнадцатого, почему-то арабской работы – это пожалуйста. Вот и я добрался до магазина заграничной мебели – таких на Москву было штук пять – увидел гарнитур чешский, отделанный шпоном горного дуба, - и влюбился.
А жили мы небогато. Сумма в 1380 р., которую помню, как видите до сих пор, была огромной. Не знаю, с какой нынешней и сравнить. Нуля два, наверное, нужно прибавить, и то… Это не строгий экономический пересчет, но жизненный.
Однако, собрали, одолжили, и купили. Чтобы как-то уменьшить давящую сумму, с перепугу продали Натальиной подруге стол со стульями, решив, что пока обойдемся старыми. Наталья до сих пор жалеет. Иногда навещает.
Добавлю, покупка оказалась удачной. Больше 25 лет, но и в новые времена смотрится достойно. На этом скобку и закрываем).
Роскошную мойку нержавеющей стали, с двумя чашами, маленькой и большой, мне предстояло установить самостоятельно. И я стал разворачивать красивые пакеты. Должен пояснить, что на большинстве тогдашних кухонь раковины соединялись с канализацией чугунными изогнутыми трубами, крашеными черным печным лаком. А тут легкая пластмассовая конструкция, хрупкостью и сочленениями серебристых полусфер и цилиндров, напоминавшая мне  модель космического корабля «Восток», что свисала с потолка в комнате у сына. Я понимал, что долго эта красота не продержится, но мысль о том, что же я в таком случае буду делать, от себя отогнал, чтоб заранее не огорчаться.. Лишь одна деталь внушала мне надежную в ней уверенность – сверкавшая полировкой и хромом латунная труба, что соединяла это хрупкое великолепие с зевом канализации.
Прошло лет десять, и авария произошла. Вода хлынула из подстолья Наталье на ноги. Я обреченно полез под раковину, разгребая сложенные там банки и тряпки. И что же? Латунную красоту напрочь проела мыльная вода, а космические сочленения – как ни в чем ни бывало. Между прочим, до сих пор.

Встреча (Рассказ)

Наверное, этой ночью все и должно было исчерпаться. Но вышло иначе.
На самом деле у меня не то, что к лолиткам, вообще к молоденьким никакой тяги нет. То есть на девушек любуюсь часто, скажу больше - считаю, что всего красивее девочки лет 10-11, которые еще и не девушки вовсе. Но это для меня, как картины в галерее. Никакого отношения к моей жизни. А я ж не подросток, чтобы перед полотном испытывать не восторг, а желание. А уж эти молоденькие, с заткнутыми ушами – совсем другой мир.
Предполагать, что это затянется, я не мог. Это уж позже до меня дошло, что со времен взрастившей нас литературы все так изменилось, что подобные затеи куда опасней для меня, чем для нее… А тогда тяготило. На людях стеснялся. При этом – будто волной несло. Словно то самое музейное полотно оказалось возможным, не то, чтобы повесить дома, а хоть тайком поставить в углу.  Прочие девушки стали уж не картинки, а репродукции, женщины – будто по ним ластиком прошлись. А Иринка была хороша. Ровный ряд зубов, но не встык, как в рекламах, а немного поврозь, как бусины. И волосы, гладкие, струей – их, кажется, возьмешь, и рукой взвесишь. Девичья грудь – будто совсем не на том месте – прямо под ключицами. А самое оно, ну жжет прямо, когда подбирает волосы вверх (если жарко, или заколкой прихватить), смотреть сзади на эту линию от подбородка до уха.
И имя у нее, будто не нынешнее, а из моих времен…
Нет, летать не летал. Медовый месяц закончился августом, когда она уехала в Гурзуф к подружкиной родне в гости. И был уж готов, что на том и закончится.
Я их провожал. Не люблю стоять в ожидании отхода поезда. Помахал рукой, и ушел с перрона. Но с вокзала никак не мог уйти, бродил, вспоминая свои прежние прощания и проводы.

Вернулась – мы просто набросились друг на друга. Сентябрь в тот год длился, кажется, не больше недели. Но вот похолодало, ее мама покинула дачу, и накрепко обосновалась в городе. Да тут все равно – я каждой встречи ждал, как последней.
Но Ирина проявила характер. Когда она впервые оставила меня ночевать при матери, та не смогла ни воспрепятствовать, ни даже сделать вид, что ничего особенного не происходит. И при первом же случае мне Зинаида Никитична все высказала.
А имя было знакомо еще по прежним временам, когда мы перезванивались, беспокоясь из-за позднего возвращения девочек. И у матери оно было не в лад со временем – впервые услышав, я вообще подумал, что речь идет о чьей-то бабушке, а она-то моих лет.
Ничего нового она мне не сказала. Разве что, будто отодвинула тоненькую занавесочку, которой я прикрывался. Я и сдулся, как шарик. Как-то даже целомудренно сходил с Ириной в кино, проводил до дома, и мы лишь поцеловались на прощание. Никаких моих рассуждений Ира слушать не стала, что меня не утешило, но немного успокоило. Через день я был жестко призван ею домой, и, судя по выражению лица Зинаиды, досталось ей от дочери крепко. А как могут детки задеть, я и сам знал. Неловкость перед нею чувствовал всегда, а посочувствовал впервые.
А как-то оказался в их краях, и зашел, когда Ирина еще не пришла из института. В другой бы раз я побродил в окрестностях в ожидании, но тот день выдался тяжелым, устал. Зинаида встретила довольно приветливо, поила чаем, и я как-то легко поделился с нею своими мыслями. Она, понятно, была воспитана той же литературой, но задумалась. Тяготившая меня напряженность ослабла, что меня очень радовало. Я ей починил какую-то розетку, что она считала делом сложным, и увидел в ее глазах благодарность, а когда она робко напомнила о другой своей домашней проблеме, и выяснилось, что я уже мимоходом ее решил, вскинула ресницами – когда? Тут уж было нечто от наивного восхищения. Это потом уж выяснилось, что она меня считала человеком высокомерным, и до таких мелочей не снисходящим. Хотя я просто от неловкости старался меньше попадаться ей на глаза. Но и я убедился, что она вовсе не та зануда, как я мог подумать.
Произошедшему потеплению я был рад. Неловкости меня сильно напрягают. Теперь, приходя, спрашивал, не сломали ли еще чего, и при случае веселил обеих какими-то историями. Ирина благожелательно отметила наши беседы за чаем, кинув как-то шутливо: - Ну, вы не очень!
Надо сказать, это «не очень» произошло довольно скоро.
В тот раз я пришел поздно. Ирина что-то задерживалась, хотя знала, что я приду. Из-за моей командировки мы не виделись недели полторы. Зинаида меня пригласила поужинать, за едой поговорили, как обычно. Время шло, Ирины все не было. Наконец, появилась, то ли усталая, то ли расстроенная. Есть отказалась. Мне буркнула, что у нее неожиданно начались месячные, и ушла спать. Я некоторое время продолжал сидеть на кухне, раздумывая, остаться или уехать. Чувствуя уже сонливость, чтобы освежиться, решил умыться. То, что произошло в следующие минуты, я много раз вспоминал. Иногда это выглядело, как в замедленной съемке. Иногда вообще покадрово. Открыв дверь ванной, обнаружил там Зинаиду. Но она, вроде уже собиралась выходить, и жестом мне это показала. В узком проходе я решил аккуратно протиснуться, придерживая ее, но она тоже повернулась, и так, что моя рука оказалась направленной к ее груди. Она отшатнулась, и слегка потеряла равновесие. Я попытался поддержать ее. Она схватилась за мои руки, чтобы их оттолкнуть. Мы оказались в самой нелепой и недвусмысленной позе. Все обошлось бы смехом и извинениями, если бы не ее полудвижение – отталкивая мои руки вниз, она их не отводила. Я замер, все еще поддерживая ее. Так и есть, она вновь, сжимая и отталкивая мои руки, вела их от талии к бедрам, не отрывая, странным таким образом гладя себя моими руками. Дальнейшее развивалось стремительно, лишь помню, что задвижку на двери она защелкнула сама.
Потом сразу уехал.
Уж и не знаю, что было на уме Ирины с ее «не очень». Наши с ней разговоры с недавних пор как-то перестали клеиться. Меня она слушала вполуха, не вникая, сама и вовсе ничего не рассказывала, полагая мне это неинтересным. И в другом считаться не думала – волосы свои чудные постригла и покрасила в ярко-рыжий цвет. Одевалась во что-то мальчиковое. Тогда об этом не хотелось думать, но выходило, что оставался у нас лишь узковатый девичий диванчик, на котором я иногда сдерживал ее пылкость, стесняясь Зинаиды.

Я порывался прекратить отношения с Ириной, и выйти из неловкого круга, который меня совсем не забавлял, боясь потерять обеих, и опять остаться в одиночестве. Но тут стала возражать Зинаида: «У девочки несчастная любовь! Нельзя ее огорчать». Я чувствовал, был уверен, что из нелепого положения нужно выходить, но Зинаида держала оборону: «Только не сейчас!». Ситуация иногда впрямую цитировала анекдоты. Я звонил Ирине, та врала мне что-то насчет учебы, и что будет допоздна у подруги делать курсовую. Потом звонок Зины: «Приезжай,  она ночевать не придет». Это длилось несколько недель.
Когда понял, что с Зиной мы близки к ссоре, решился было действовать сам. Однажды, предполагая, что Ирина дома одна, набрал телефонный номер, но на последней цифре задумался. Все мои действия в жизни приводят совсем не к тому результату, какого я хочу. Почему? Можно, конечно, ломать голову, но если за столько лет не понял…
Не позвонил, но правоту свою чувствовал. И когда Ирина меня позвала, Зинаидины страдания воспринимал, как справедливое наказание. Был настроен на решительный разговор. Но встретила Иришка так радостно, сказала, что соскучилась, щебетала весь вечер, и была такой прежней, что заготовленные мной, сухие, как макароны, фразы, выдавить из себя не смог. Как будет, думаю, так и будет…
Любовные игры у нас были долгие, в паузе она выскользнула из постели, как это случалось – то ли попить, то ли… Я чуть не задремал, дожидаясь, когда в полутьме появилась сонная Зинаида в ночной рубашке, со словами – Чего ты звал?
Я привлек ее к себе, и беззлобно сказал: - Ну, не дрянная она девчонка? Оказывается, Ирка залезла к матери под одеяло, и сказала ей, уже спавшей, что я срочно ее зову.
На этом наш анекдот и закончился. Лишь однажды, воскресным утром, когда Зинка уже куда-то ушла, а я, позавтракав, читал газету, Ирина подобралась ко мне сзади, и обняла.
- По-моему, тебе хорошо - прошелестела она на ухо, и убежала наводить красоту.
Ее очередная несчастная любовь обернулась делом серьезным. Когда привела жениха знакомиться, нас представила: - Это, говорит, моя мама, а это любимый папочка! И смеется. С тех пор так и зовет. Муж, конечно, знает, что я ей не родной отец. Но и только. Внучка растет, уже четыре с половиной. Хотят мальчика.
Как мы с Зиной моей познакомились, теперь наша маленькая семейная тайна. А до консерватории пока не добрался.

Соседка (Рассказ)

Судьба моя иногда представляется похожей на китайский бильярд, где пущенный шарик проделывает сложную траекторию, налетая, отскакивая и обходя натыканные там и сям гвоздики. Я часто задумываюсь о том, как могла бы измениться вся траектория при отсутствии тех или иных гвоздиков. А сей гвоздик оказался, надо сказать, редкой закалки.
Теперь-то я понимаю, что юная душа моя была переполнена созревшим желанием на кого-то излиться любовью, и радостно воспользовалась объектом, обнаружившимся под носом. Наскоро потомившись на огне тайной любви, я обрушил на соседку тщательно выверенное эпистолярное признание. Оно стало для нее полной неожиданностью, но, вероятно, встретило встречную неопределенную готовность.
И началась борьба титанов. Я по миллиметру отвоевывал подконтрольное рукам пространство, а она отчаянно сопротивлялась. А было у нее для этого страшное оружие – вопрос: «Тебе что, только ЭТО от меня нужно?». И я  задумывался, наивно начиная всерьез копаться, честно стараясь и не умея ни найти в себе ответ, и совсем не понимая, что не для ответа тот вопрос задается.
(От этой манеры на полном серьезе пытаться ответить на вопросы, которые задаются вовсе не с целью получить ответ, я безуспешно стараюсь избавиться до сих пор)
Эпические подробности той битвы вряд ли были бы интересны, да и не сохранились в памяти, но некоторые «хронологические зарубки» говорят о масштабе ее и упорстве сторон. На позволение снять с нее лифчик мне понадобилось года полтора. Это была великая победа. Величественность ее, скорее, омрачало, нежели подчеркивало то, что происходила она под рыдающие звуки похоронного марша.
Шел сентябрь первого учебного года, в который школа, располагавшаяся как раз под нашими балконами, обходилась без нас. Хоронили нашу биологичку, женщину молодую даже в тогдашнем моем понимании, тихую, болезненную, и умершую от рака крови.
Случай, когда более-менее свободные от занятий в наших ВУЗах дни совпали бы с отсутствием мамы и сестры, нами ожидался долго, потому нетерпение наше ничто остановить уже не могло, хотя контраст вечного и суетного (разумеется, не в этих выражениях) над происходящим витал, поскольку хоронить в те времена полагалось не таясь, громко, с оркестром, выносом гроба, речами и торжественной процессией до катафалка, ожидавшего поодаль.
(Возможно и до сих пор обнажение женской груди, всегда сопровождающееся заминкой чисто конструктивного свойства, внутренне проходит для меня под драматические аккорды)

Я бы затруднился дать ответ на вопрос, который тогда мне, поглощенному перипетиями своих завоеваний, и не приходил в голову – а зачем ей-то это было нужно? Она ведь
легко могла уклониться от встреч, но сама находила и время и место. Возможно, без моих нашествий жизнь ее имела бы пресный характер.
Со своей стороны, я ведь точно также не получал удовлетворения (во всяком случае, желанным образом), и может возникнуть вопрос, как не надоедала горячему юноше эта странная бесцельная битва? Ответ есть настолько тонкий, что я и разглядел-то его лишь много лет спустя. Даже не знаю, с каким существом сравниться, не с акулой же, за километры чуящей запах свежей крови - так распаляет этот, явственно ощущаемый мной запах борьбы женщины с ее собственным плотским желанием. Иногда я даже удивлялся его мощному действию, особенно, когда было очевидно, что сам по себе объект не так уж и привлекателен.)

Ухажеры вокруг нее, похоже, не сильно вились. Внешность у нее была своеобразная. Поразившее мою тетю классической красоты лицо повторяло черты сразу двух популярных киноактрис. Зато телосложение шло совершенно поперек тогдашней моде. Я бы такое назвал «университическим», это когда, как у высотки - верх легкий, а книзу все основательнее. А надо понимать, что мода тех времен была непредставимо ныне диктаторской, и никакого плюрализма не предполагала.
Купленные заботливыми родителями «школьные» туфли за 12 рублей, с их классическим закругленным носком (такими были завалены магазины), роняли тебя в глазах окружающих ниже всех мыслимых пределов. Сверхузкий (да на конце с таким маленьким намеком на утиный клюв) вознес бы на невероятную высоту, но был мечтой несбыточной.
Недавно, рыская поздней ночью по каналам, наткнулся на какой-то венгерский фильм конца 60-х. Поразило, что дама по сюжету не просто серьезная, а даже номенклатурная, важно вышагивает в таком мини, в каком ныне самая легкомысленная девушка не явится на официальное мероприятие.
Так что обнажать округлые девичьи колени соседке моей приходилось поневоле. Как-то пожаловалась, что пыталась худеть, при этом полностью исчезла грудь, плечики стали светиться, а на бедрах и прочем это нисколько не отразилось. Но была она привлекательной, а, поскольку жестокая мода ставила в то же положение дам и постарше и помясистее, трагедией это не становилось.

Во всем же остальном нам было легко и интересно друг с другом, чего мы то ли не видели за этой борьбой титанов, то ли по молодости не умели ценить.
Когда мои территориальные завоевания достигли пределов, более имеющих отношение уже к деторождению, а не вскармливанию, она поведала о своем твердом решении, что отдастся только в 23 года, если не выйдет замуж раньше. Откуда оно взялось у девушки в 16, когда 23 это невероятно далеко - почти старость - я не знаю.

Жизненные наблюдения позволили придти к выводу, что катастрофическое воздействие на судьбу оказывает наличие ярких, но плохо совместимых черт. Вот эта ее железнокаленая стойкость сочеталась с постоянным, странным для того юного, наполненного желаниями возраста, и даже навязчивым  рефреном: «Я не знаю, чего хочу… А я не знаю, хочу я этого или нет»

Я даже как-то ночевал с ней. Мать ее была на каком-то дежурстве. И мне нужно было что-то невероятное нагородить родителям, шататься допоздна на улице, ожидая сигнала в окне - что заснула сестра, а потом никем не замеченным проскользнуть в соседнюю с моей квартиру. Но романтики в этом приключении было гораздо больше, чем толку. Особых успехов не добился, разве что ситуация заставила обнажиться обоих.
А потом, что-то иссякло. Видимо, мы повзрослели. И я даже удивился, когда через несколько лет она мне позвонила, и стала спрашивать, как я поживаю. А поживал я бурно, из-за безумной влюбленности чуть не провалил диплом, взятый нарочито сложным, чтобы блеснуть. Впереди ожидалась свадьба, и выход в самостоятельную жизнь. Спросила, любим ли я? И в том искренне-идиотическом состоянии, в которое впадают счастливые люди, я радостно ответил, что необыкновенно, совершенно не вкладывая в эти слова никакого подтекста.
Вскоре переехал, знал, что соседка вышла замуж, развелась, бездетна. Как-то случайно встретил ее в метро. Поговорили. В руках ее на веревочном бантике покачивался торт, купленный, по ее словам, просто так, для себя, и пригласила попить чай. Но прошло, будто несколько эпох. Отказался.
Странный есть привкус в воспоминаниях о тех временах –  настоящий слом времен еще только предстоял.
Нам уже было далеко не семнадцать, а гораздо больше, чем вдвое, и картина ее жизни виделась мне некой вялой производной от этого ее вечного: «А я не знаю, чего я хочу…».

А тогдашний неожиданный звонок был ею сделан как раз накануне своего 23-летия. Я даже не помню, сколько времени мне понадобилось, чтобы это сообразить.
Гвоздик.

И все же хотелось бы понять, каким таким идолам дала обет целибата эта комсомолка?

Старое танго (Рассказ)

В свободный день, повязав на голову светлый платочек и надев фартук, Катя прибиралась в комнате, и наткнулась на небольшую стопку фотографий.
Прошлое наших близких мы порой склонны воспринимать, как скучное и необязательное предисловие. И само существование Эльвиры не было для нее секретом, и фото эти она, бывало, разглядывала вместе с Андреем среди прочих без особого интереса. Но тут… На любительских черно-белых карточках представало существо с тонкими чертами лица. Некоторые из портретов можно было принять за переснятые открытки столетней давности, при очевидном отсутствии какого-либо замысла стилизовать их под ретро в духе декаданса. К одной фотографии Катя возвращалась несколько раз, приглядываясь к искренней и безуспешной попытке героини улыбнуться. Попытка эта даже вызывала сочувствие. Что было странно – об Эле, красавице и гордячке, Катя была наслышана.
В Эльвиру Андрей был влюблен давно. Бурные школьные романы вещь нередкая. Но это был случай, когда выпускной уже далеко позади, их даже не представляют по  отдельности, и будущая свадьба кажется делом само собой разумеющимся.
Но Эля неожиданно для всех оставляет местный педагогический, и уезжает учиться в Москву, где через пару лет выходит замуж, после чего пропадает из виду. Родители ее на обычные соседские вопросы отвечали без подробностей - что все у нее замечательно - чему сначала верили, потом перестали, отчего возникли даже смутно-тревожные слухи, а после и вовсе о ней забыли. Катенька, конечно, замечала, что в разговорах друзей Андрея случайное упоминание одного имени вызывает неловкую паузу, но, быть может, только сейчас поняла – Эльвира, это не просто пачка полузабытых фото в дальнем ящике.
Фотографии эти несколько дней не выходили у нее из головы, пока Катя однажды не набрела на мысль, что в несчастном, бледном и осунувшемся виде она напоминает ему Эльвиру, а радостноглазая и румянощекая не привлекает, а может, и вовсе раздражает его. Вдобавок, она обладала свойством быстро поправляться, будто наливаясь соком, как, впрочем, и трагически худеть, теряя аппетит от огорчений.
Но делиться своим открытием Катя ни с кем не стала.
То, что где-то глубоко в Катеньке живет актриса, пожалуй, она и сама не знала. Это не фонтанировало, как бывает, а таилось, проглядывая изредка. И уж чего она за собой не знала – даже в детстве - так это лицедейства перед зеркалом в нарядах из бабушкиного сундука. Но тут роль как-то сама вырисовалась. Первое, что купила – густо-серые тени для век. Остальное подобралось тоже, вроде, само. Чуть темнее обычной помада. Чуть круче изгиб бровей. В магазине почти машинально ухватилась за подол едва видневшегося среди других платья – понравился цвет. Разглядела – немодное, висит, по всему видно, давно, цена – «кто бы взял». Уже от дверей вернулась, и купила, еще только смутно чувствуя, зачем. Но, дома, едва развернув, поняла – то, что надо. За полчаса преобразила в домашнее платьице – удобное и непритязательное. Но было в нем нечто… слегка отдающее словами из бабушкиного арсенала: крепдешин, танго, нет, даже так: танго̀! Покрутилась в нем перед зеркалом, придерживая руками пряди у висков в поисках подходящей прически. Осталась довольна.

На проверку своего секрета семейного счастья Катенька отвела два года. Мысль выйти замуж и родить годам к двадцати пяти, в надежде еще не старой в будущем дружить со своими выросшими детьми, ей нравилась. Радостно пробегав целый день по музыкальным занятиям, еще каким-то неотложным делам, потом за покупками, успевая заскочить к родителям, она к вечеру превращалась в томную даму, с запрятанной в глубине глаз легкой грустью. Изгиб бровей, прически, жесты, наряды – все было частью исполняемой ею роли Эльвиры в этом ежевечернем спектакле, не прекращавшемся даже поздним вечером, когда были сняты одежда и макияж. И выходила из роли лишь в его объятиях, справедливо полагая, что время танго закончилось. Да и кто знает, каковы они, томные, когда принимают горизонтальное положение?
Гораздо труднее оказалось научиться, не теряя нити, вникать в тонкости нервной производственной жизни Андрея (он занимался снабжением местных автосервисов запчастями).
Намеченный ею двухлетний испытательный срок заканчивался накануне пятилетия женитьбы их близких друзей. Это событие Катя и Андрей отмечали между собой особо – но, будто по какому-то уговору, почти молчаливо – именно с той свадьбы все и началось, когда они, заскучав под утро, сбежали оттуда вдвоем. Обычно он покупал ей в подарок какую-нибудь забавную пустяковину, а она украшала стол как раз начинавшей распускаться к этому времени сиренью, и старалась накулинарить что-нибудь особенное.

О появлении в городе Эльвиры она узнала от самого Андрея. Настороженности не выдала, да и любопытно было всерьез. Сам он Элю еще не видел, и о том, что она приехала к родителям, узнал от встреченного одноклассника. Но позже Катенька поняла, что нервничает не на шутку – даже поймала себя на том, что все время бормочет под нос: «может, и к лучшему… может, оно и к лучшему…», имея в виду неистекший пока назначенный срок, и как-то, одеваясь, то самое, попавшее под руку платье в неожиданном для себя раздражении кинула, смяв, в самый низ гардероба.
А столкнулись они с Эльвирой, когда в воскресенье шли, нарядные, к друзьям на годовщину свадьбы. Андрей представил одну другой просто назвав по именам, встрече был рад и даже раскраснелся от волнения. Они уже опаздывали, но Катенька нетерпения не проявляла, и приветливо улыбаясь, пользовалась случаем разглядеть свою виртуальную соперницу, даже чуть-чуть отстранившись, чтобы им не мешать.
Эльвира, действительно, была красивой, стройной, хотя, возможно, уже не по-девичьи, одетой «в удобное», и очень озабоченной отсутствием в местном магазине какого-то особенного йогурта, к которому привыкли ее дети. Ради них, особенно старшего, по ее словам очень болезненного, она и приехала на лето к родителям, поближе к свежему воздуху и натуральным продуктам, хотя жить, как тут, без горячей воды, ей уже непривычно.
«Нет, не танго̀!» - подумала про себя Катенька, и, взглянув на Андрея, прочла в его глазах похожее. А Эльвира, сначала оглядевшая ее с любопытством, но без большого интереса, под конец стала поглядывать на нее, будто присматриваясь, и даже попрощавшись, бросила еще один задумчивый взгляд, уже вслед, словно пытаясь что-то припомнить.

Из ненаписанных пьес (Кладовка (проза, не вошедшая в рубрики))

- А каково ему, с отчеством Эдипович?

Такие люди верят в инопланетян, приезд трезвых грузчиков, и даже обещаниям правительства

…перепугался, когда в Америке ему предложили гонобобель. Оказалось, что это голубика.

- Я обеими руками за здоровый образ жизни. Если не нужно вставать рано и куда-то бежать.

Мечтаешь, что однажды подвернется удача, а все время подворачивается какая-то дрянь!

Его почитательницами были женщины как детородного, так и постбальзаковского возрастов.

Скажу Вам, как пессимист пессимисту: если стакан наполовину полон, это гораздо лучше, чем совсем пустой!

…вот вам и доказательство - чтобы поступить мудро, иногда никакого особого ума и не нужно.

(читает этикетку на бутылке): - Кабардино-Балкария, Урванский район, пос. Черная речка.
Так и напрашивается: Совхоз имени Пушкина.

- Ах! Беда, как правило, не в характере, а в неумении с ним управляться.

АКТ ВТОРОЙ

Нет смысла ужасаться женщинам. Только нашей привязанности к ним.

- Никогда не замечали, как некоторых женщин уродует сознание их красоты?

В общении с женщиной важнее всего руки. Ведь все время приходится на что-то смотреть сквозь пальцы.

Она из тех женщин, что сходу требуют большой фужер лучшего шампанского, и непременно наполненный до краев! Тем удивительнее, на что они в конце концов соглашаются.

Удивительно. Женщина может очаровательно отказать, и отвратительно согласиться.
Они умеют быть удручающими в своей скромности и обаятельными в бесстыдстве!

- Дорогая, я совершенно не согласен! Но, как человек с хорошо развитым (тобой) чувством самосохранения, возражать, пожалуй, не стану.

Она любит пожаловаться на жизнь. Но жалуется на жизнь только мне. Всем остальным она жалуется на меня. Цепочка выстраивается, вроде, логичная, но какой-то изъян в ней имеется…

… - мне о нем известно только, что он восстанавливал спичечную фабрику.
- Это твой прадед? Что произошло с фабрикой, можно и не гадать...

- Из более-менее живых существ в этом доме могли существовать только я и кактус. Недавно он скончался.

- Вероятно, есть спрос и на фурий, коли они не переводятся.

У нее был грустный рот, и глубоко посаженные глаза пуделя. В них читался и срок гордости и способ злоупотребления…

(Поет на мотив Наутилуса Помпилиуса): ...пьяный врач запрещает мне пить, а шлюха читает мне лекции о воздержании!..

Очаровашка безголовая (не припомню латинского названия этого вида)

И облезлая шуба, которую домашние любовно называли плешь-пальто.

- Как вы это пьете? Это не водка, а какое-то ссаке!)

Она говорила, что есть вещи, которые нужно делать быстро, и не раздумывая. Например, беременеть.

АКТ ТРЕТИЙ

Неотвратимая советская пропаганда была столь всепроникающа, что когда в аптеках просили Корвалан вместо корвалола, провизоры, уже даже не улыбались - просто давали нужное.

Мы же верили в приход коммунизма? Отчего ж не поверить в конец света?

Заметьте, нынешние Остапы Бендеры с целью стать миллионерами как раз и идут в домуправы.

…а душой компании был Миша Кацнельбойм, которого Леня Кац, явно комплексуя, за глаза называл Трижды Евреем Советского союза.

С советским прошлым та же самая история, что с разводом.
Одни клянут бывшую жену, забыв о всем хорошем. Другие даже вспоминать не хотят. Третьи не могут оставить ее в покое.

Не диагностируйте, и не диагностируемы будете!

- Все были бы рады выйти из кризиса. Но вот куда?

О, это может оказаться трудной задачей – не стать рабом своей свободы.

ПРИЛОЖЕНИЕ
Кажется, на мьюзиклы перевели (во всех смыслах слова) все известные произведения…

Из куплетов Белоснежки (одноименный мьюзикл, финал второго акта)
…жаль, с семью не создашь семью!

Из куплетов Пьера Безухова (одноименный мьюзикл, финал второго акта)
(Пьер) Меня зовут ПиЭр Безухов,
Мне это право, это, право, все равно!
Зато уже не верю шлю…
(Хор) Что?
(Пьер) Слухам!
(Хор) Давным-давно, давным-давно, давным-давно!

Второй урожай с полей тетради. (Кладовка (проза, не вошедшая в рубрики))

      Второй урожай характеризуется меньшей       обильностью и относительно мелкими плодами,         богатыми ненасыщенными полисахаридами.
      (Малая сельскохозяйственная энциклопедия)

По счастью, я не вращаюсь в кругах, где без Trussardi чувствуешь себя неловко.

Стадные песни о Главном

Скрижали. То ли мы их. То ли они нас.

Царь царей, повелитель над повелителями.., в общем, классный мужик!

Нет смысла ужасаться женщинам. Только нашей привязанности к ним.

…как если бы Вам пришлось есть вермишель не вилкой, а иголкой…

…и терпелив, как герпетолог.

(Реклама) Организация корпоративных торжеств, банкетов, банкротств и дефолтов.

ГРОСКРЕТИНБАНК – ВАШ БАНК!

Кудеяр-банкомат

(Поэтический сборник) Цветение садов Содома.

Вслед за мушкетерами шагал нестройный отряд аркебузотеров.

Старый перипатетик! (ругательство)

Но вы прошли с улыбкой мима…

(фамилия) Коваль-Блох

… а на обложке Гоголь, с выражением критического реализма на лице.

Литобъединение «Непричастность»

Поэтический сборник «Табун бабуинов»

Клуб знакомств «Неликвид»

…нужен, как Радамесу чемодан

Рассказывал, как перепугался, когда в Америке ему предложили немного гонобобеля. Оказалось, это голубика.

А что вы хотите от нее, названной в честь обеих бабушек Анна-Амалия?

- Марьиванна, можно выйти из кризиса?

…и старая шуба, ласково называемая плешь-пальто

Я двумя руками за здоровый образ жизни. Если не нужно вставать рано и куда-то бежать.

Любовь, похожая на шмон…

…и незаслуженное звание народного артиста.

На этикетке шампанского значилось: Кабардино-Балкария, Урванский район, пос. Черная речка (Так и напрашивалось: Совхоз имени Пушкина)

(С полей «Пронатальных историй»)
Наталья любит пожаловаться на жизнь. Но жалуется на жизнь она только мне. Всем остальным она жалуется на меня. Цепочка выстраивается логичная, но какой-то изъян в ней есть…

Наталья:
…о нем известно только, что он восстанавливал спичечную фабрику…
- Это твой предок? Тогда я не спрашиваю, что произошло с фабрикой.

К счастью, Наталья редко болеет, а то ее болезни отражаются на моем здоровье гораздо хуже моих.

- Наталья, я, как человек с хорошо развитым (тобой) чувством самосохранения, возражать не стану, хотя совершенно не согласен.

Из неинтимной переписки:
Как последовательный противник давно назревшей меры - необходимости проверки на адекватность всех появляющихся на данном сайте, мало что могу добавить к сказанному.

Сучки и задоринки (Эротическая басня для взрослых)

Памятник жертвам естественного отбора.

Легенда о Носе (из «проНатальных» историй) (Рассказ / миниатюра)

Письмо в личку. (Рассказ)

Игоря я знала, кажется, всегда. Он друг моей старшей сестры еще со школьной поры. Девочкой была я тихой и не приставучей. Поэтому, вместо того, чтобы сидеть дома, приглядывая за мной, Вера часто брала с собой… То, что они с Игорем не просто друзья, от меня, которую считали маленькой, тщательно скрывали, пока я однажды радостно не ворвалась домой, придя из школы раньше обычного. Эту картину я помню, будто видела вчера. Сестра на постели на коленях, упершись в подушку руками, смотрит сквозь меня невидящими глазами, а он позади нее, разинув рот и почему-то уставившись в потолок. Конечно, где им было обнаружить мой неожиданный приход…
Я, дурочка, завизжала, и убежала в ванную, где заперлась и сидела, не откликаясь, несмотря на уговоры выйти. Я не плакала, а тихо сидела на краю ванны, и старалась унять дрожь, от чего та становилась лишь сильнее. Просидела долго, до прихода родителей, когда сообразила тихо выйти, и наплести что-то про неприятности в школе, чтобы объяснить непрекращающуюся дрожь. Мама пыталась уложить меня в кровать, но это была та самая кровать, и я, как могла, сопротивлялась, лишь позволив уговорить усесться в кресло, и накрыть одеялом. Кажется, до того дня я не задумывалась, почему моя кровать была и больше, и удобнее, чем у сестры. У меня была просторная, полуторная, а Вера ютилась на маленьком детском диванчике. Такое отношение в семье и ко мне, и к ней, прежде представлялось естественным.
Но я и потом не легла на ту постель, а тихо, но упрямо добилась того, что мы с Верой поменялись кроватями. И вернулась я в свою прежнюю только через много лет.
На следующий день сестра пыталась завести со мной разговор, но я не стала ее слушать, и выскочила из комнаты. Больше она попыток не делала, недели через две меня отправили на дачу, а осенью все продолжалось, как прежде, будто ничего и не произошло. Они по-прежнему брали меня с собой и гулять, и в компании. Года через два, или около того – они как раз заканчивали школу – сестра с Игорем, пользуясь тем, что родители были на даче, устроили вечеринку, пригласив друзей. И еще накануне, Вера, назвав меня полным именем, что бывало в особых случаях, сказала: «Инесса, надеюсь, ты уже взрослая, и не станешь устраивать никаких истерик?». Я догадалась, о чем она, и позволила себя отправить спать в комнату родителей довольно рано, и усталая, даже умудрилась уснуть, хотя расходились все долго, неохотно, и довольно шумно. Но ночью проснулась. То, что Игорь останется, мне было понятно. Я и в самом деле стала старше, однако происходящего в соседней комнате, по тем звукам, которые меня разбудили, представить не могла. Сон слетел с меня окончательно, сменившись незнакомым мне внутренним трепетом. Я долго сидела, борясь с собой, но потом все же тихонько вышла, босая, в неосвещенный коридор, и слегка приоткрыла дверь в их комнату. В темноте ничего не было видно, но звуки и запахи происходящего подействовали так, что у меня подкосились ноги. Я вернулась в постель, продолжая прислушиваться. Вот тогда я впервые сделала это. Потом стало привычным – они перестали стесняться меня, днем в отсутствие родителей пытались отправить гулять или в кино, я, как могла, отговаривалась, говоря, что у меня много уроков, что я вполне взрослая, и они мне никак не мешают. Но едва у них притуплялась бдительность, (а весь ход процесса теперь знала подробно), я приникала глазом к узкой щели между створками дверей, и ласкала себя.

А вот того, что произошло между мной и моими одноклассницами, я еще очень долго не понимала. Когда мы были еще мелкими, я, пользуясь тем, что в друзьях у меня «такие большие» одноклассники моей сестры, всячески намекала им, что они еще совсем несмышленыши. Но потом как-то незаметно оказалось, что они уже сами куда как опытнее, но делятся только между собой, при мне замолкая. И получилось, что я оказалась в изоляции, которую сама и создала. К моменту, когда мы заканчивали школу, из девственниц в нашем классе, кажется, остались только я и замухрыжка Леля. Но гордость не позволяла мне допустить даже намека на то, что я в чем-то отстала от подруг. Я успевала отвести все подозрения встречными язвительными подколками.
Должна Вам пояснить, что внешне мы с сестрой совсем разные. То есть мы очень похожи, и даже родители не всегда различают, где на детских фото я, а где Вера, но нас никто никогда не путает. Сестра ниже ростом, и лет с тринадцати обзавелась приметными округлостями везде, где женщине это положено. А у меня ничего такого так и не появилось, но до поры на это можно было не обращать внимания, но когда на выпускной даже Леля пришла с обалденным декольте… Но я не комплексовала. Без внимания юношей не оставалась, а в большем и не нуждалась.
Что же касается сестры, давний эпизод, навсегда врезавшийся мне в память, был ею забыт. По снисходительным улыбкам я, краснея, догадывалась, что они знают о моей влюбленности в Игоря, но считают это делом естественным и несерьезным. Даже делали поводом подшутить. Так, однажды, при общих наших сборах в театр, я не могла допроситься, чтобы сестра застегнула мне сзади молнию на платье, и Вера, усмехнувшись, сказала: «Да вон, пусть Игорь тебе застегнет!». Тот долго возился с непослушной молнией, и какая меня при этом била мелкая дрожь, не мог не заметить…

Он даже не соблазнял меня. Просто однажды позвонил, когда знал, что дома больше никого, и сказал одно слово: «Приходи!». Я, как во сне, прибежала к нему домой, и, не сказав ни слова, не поднимая головы, прошла в комнату, где, стесняясь своего тела, легла навзничь, одетая, закрыв глаза. Если бы он попытался меня раздеть, я бы убежала в истерике, но он, видимо, это почувствовал, и лишь приподнял юбку…
Случившееся осталось между нами, все шло, как прежде, но во время их дневных уединений уже не бежала, как прежде, к двери, а сидела, сжавшись в комок, и даже потом, когда понимала, что там все уже кончено, пребывала в оцепенении, из которого выходила с трудом, стараясь для вида успеть раскрыть какую-нибудь книгу прежде, чем кто-то войдет ко мне.
О ревности не могло быть речи. Встречаясь почти ежедневно, мы обменивались улыбками, мимолетными прикосновениями, поцелуями украдкой. А настоящие с ним свидания были таким редким счастьем! Я уже не закрывала глаза, и даже как-то рассмешила Игоря торопливостью, оторвав пуговицу на его рубашке.
Так и продолжалось. Уже училась в университете, и по-прежнему не принимала ровесников всерьез, а Игорь оставался единственным мужчиной в моей жизни. Но Вера беременеет, и они решают пожениться. Незадолго до свадьбы Игорь приходит ко мне для объяснений. Он говорит, что любит только меня, но поступить иначе не может. Пусть вас не удивляет, что убедить меня оказалось легко. Зная до шороха и стона, как происходят их соития, я видела, что во время наших с ним редких ночей, он до утра просто не может оторваться от меня. Много позже я поняла, что дело было не в любви, и даже не в моей пылкости. Есть мужчины, имеющие пристрастие не к цветам, а к бутонам.
Вера рожает мертвого ребенка. К тому времени всеобщими усилиями родни со всех сторон была приобретена еще квартира, но она на отшибе, и переезжают туда наши пенсионеры, мама с папой, а я остаюсь в родительской квартире, что выглядело вполне естественным, поскольку новая была совсем маленькой. Так длилось еще несколько лет. Я не понимаю, как Вера не догадалась о происходившем. А последующие события показали, что дело было именно так, хотя я была уверена в обратном, и вела себя довольно беззаботно, делая подчас весьма рискованные вещи. Так, пока Вера возилась на кухне, я могла посадить его в своей комнате в кресло, спиной к незакрытой двери, устроившись у его колен, и ублажала, готовая, заслышав шаги в коридоре, прикрыть все неподобающее  огромным иллюстрированным альбомом, который мы якобы разглядывали. (Как мы замусолили эту книгу! Каких только ласковых прозвищ ей ни давали!) Похоже, я считала, что сестра, как и в детстве, безропотно делится со мной всем лучшим.
Сейчас то ребячество-жеребячество представляется мне немыслимым. Но в нем было и невообразимое ныне счастье. Даже Игорь не мог устоять. Как-то летом, когда Вера выбежала за хлебом в магазин напротив, я, сохраняя пристойный вид в видной с улицы части, и лишь бесстыдно задрав халатик и распластавшись на подоконнике, выглядывая сестру с высокого нашего этажа, подначивала его – «Кто из трех лидеров финиширует первым?» А потом еще шутя дразнилась, потому, что я успела, а он нет.
А настоящие праздники мы устраивали редко. В дни, когда Игорь мог не идти на службу, я нарочно убегала на работу раньше всех, чтобы уже в обед примчаться домой, накупив угощений, и эти полдня были только нашими.
Но все же перепадало мне немного. Потому и не совестилась. Для меня в этом было что-то вроде беззлобной школярской озорной мести учительнице, почти невинной шалостью – ведь во всем остальном любимый мной мужчина полностью принадлежал ей!

Но в целом была совершенно счастлива. Я купалась в атмосфере всеобщей любви. Сейчас мне даже кажется, что всегда светило солнце.
Игорь жил с ощущением обладателя маленького тайного гарема. И я радостно отмечала, когда это проглядывало при его общении с другими мужчинами.
Вера же с ранней юности привыкла распоряжаться всем в доме, и родителями, и мной, взяв на себя заботы няньки едва ли не с момента моего появления. Потому привычно вела себя с нами, как строгая любящая мама. А у нее под рукой всегда было два не очень инициативных, но послушных помощника. О, с какой радостью они были готовы мчаться по ее поручениям (просто, чтобы поцеловаться в лифте).
И из этого рая меня пытались вытолкать замуж!

Мне было 27, когда очередной ухажер сделал мне предложение. Такое случалось и прежде, я их отклоняла, хотя сестра каждый раз приводила одни и те же аргументы «за». С годами они становились все весомее, а тут и жених попался настойчивый. Я вышла замуж. Без любви.
Игоря позвала, когда еще не кончился медовый месяц. Я держалась изо всех сил, но все старания мужа вызывали у меня только усмешку, которую я тщательно скрывала. Когда забеременела - точно знала, что не от него. Своим решением признаться мужу поделилась с Игорем. Зная его чуть не двадцать лет, никогда не думала, что он, всегда даже нарочито выдержанный, способен впасть в такую панику. Даже заколебалась в своем решении. Но Игорь счел, что положение требует крайних мер, и все открыл сестре. Вот тогда я и поняла, что она даже предположить не могла такого моего предательства. Таких глаз я у нее не видела никогда.
Но тут я уперлась, и все предлагаемые варианты отвергла, говоря, что однажды уже сделала под ее нажимом ошибку, и теперь поступлю, как считаю нужным.
От мужа ушла. Была тяжелая беременность, роды. Живем, как и прежде все вместе, теперь уже с маленькой. Я вернулась в свою кровать, она теперь моя супружеская. Хотя формально они женаты, но Вера мужа к себе не подпускает, и присутствует в роли то ли прислуги, то ли няньки, даже дочку забрала к себе, в другую комнату.
Но что-то сломалось. Теперь я чувствовала себя какой-то игрушкой в чужих руках, то приникшей к дверной щели, то трясущейся там в комнате, то выдаваемой замуж. И самочувствие ухудшилось, цикл разрегулировался, почти все время нездоровье. Игоря замучила. Он мужик, как понимаете, активный, а мне… да и там, все такое вялое. Иногда чувствую себя старухой, а мне только 36.
А, кроме того, во всем, не считая этой прежней моей кровати, семьей были они. За ними были все решения, поездки, покупки, расходы. И однажды я сказала сестре: «Что мы мужика мучаем? Ты же его любишь. Ладно, я свинья, но его тебе не жалко?»
Выходит, отдала его ей обратно. Но сестрица у меня тоже с характером. Посмотрела на меня этими теперешними глазами, сказав: «но никаких штучек…»
Так вот.
Да только дочка уже большая. Все вокруг нее ведь вертится. А папа и мама для нее мы с Игорем. Потому живем так – спим с ним в одной постели, но обещание держу. А уж они как-то устраиваются. Ну, я стараюсь с Настей подольше гулять. Мы потом в прихожей долго топаем, разуваясь.

Сказание о Дабыле (Лирика / мифологическая)

Жена его была не то, чтоб хороша
(такой рожон имея, жить непросто)
Но слабость его досыта питала
Запаривая притчу во языцех иль делая поблажку,
А то и тертым калачом могла побаловать,
С обиняками чепуху на постном масле жаря.

(Опрежь была другая,
но пошедши по рукам
Уж не сходила с рук.
Пока целитель тамошний
Ей не назначил прогревание змеею)

Дабыл бы так и жил,
Но на седьмую пятницу в неделе
Случился кризис, и
Доели все, до самой мелкой сошки.
К тому же кончился запас
Запретного отныне лукового горя.

Но вспомнил он, что не чураясь малого дохода,
Следил за курсом выетых яиц -
И что ж? Там выпал грош на пару пятаков,
Заботливо накрытых медным тазом.

Тогда пришел в уныние, и там
Посыпав густо пеплом темя,
Им долго бился об заклад
(заклад, по счастью, сдался первым)

Дабыл, похоже, вышел из себя
И оказался там, куда глаза глядели.
Пред ним край непочатый простирался
Но ждать, покуда простирается, не стал
Поскольку зело тот погряз в рутине

Пошед налево, он попал впросак.
Там, обобрав заботливо весь хрен,
С горы крестьянки юные спускались,
За каждую соломинку цеплясь,
Наветы пресекая на корню,
И вдаль, развеивая мифы, удалились.

Попахивая неприятностями, шли
Навстречу им оратаи с волами.
Сивый мерин
Тянул им вслед свою обычную поклажь…

Что будет далее?
Подумать в самый раз...

Плоскость (Глава-спутник к микророману КАНВА) (Проза)

Фигура тощего мальчика; слегка сутулая спина, вечно норовящая проскочить в непомерно широкие почему-то вырезы ворота. А мои эмоции за пределами психологии – это уже физиология – дрожь и обожание до кислотного жжения внутри. А когда глаза ее начинают лучиться этим серым светом…
В магазине натолкнулся взглядом на какую-то женскую вещицу, в мыслях машинально примерил Але, и вдруг – на языке покалывание – так бывает, когда лижешь батарейку, и еще когда женщина говорит: - я на минуту – и выбегает, и ты, по шуму и плеску в ванной понимаешь, что, действительно, на минуту, и пребываешь в странном состоянии нервной расслабленности.
И, в то же самое время, я понимаю, что ничего не будет; более того, ничего не надо, ничего я не хочу. Я не хочу этой любви. Но она сильнее.

Алино изящество, граничащее с бестелесностью, несомненно, сыграло роль в ее судьбе. Она была миловидной, но не видной. А уж отсутствие некоторой непременной женской атрибутики… Я и не  задумывался над этим никогда, считая, что уж дадено природой…, пока Аля сама однажды, сама того не понимая, не подтолкнула мою мысль в неожиданном направлении… Рассказывая, как намучилась с щенками своей Буквы, упомянула о ежедневном килограмме мяса, который, не говоря об обременительном расходе, в те времена еще нужно было достать. Зная, насколько сама псина-мамаша в еде неприхотлива, обходясь запаренной геркулесовой кашей, поинтересовался, а нельзя ли было и щенят кормить не столь расточительно? Аля сказала, смеясь, что тогда они не достигнут нужных статей, и, к примеру, на собачьих выставках ни на что претендовать не смогут.
Вот щенки мне все и объяснили. Прогрессистки-шелдоновки… То, что для сформировавшейся самки-Вали было здоровым, было совсем не таким для щеночка-Али.
И в той человеческой выставке, в отличие от собачьих, проходящей непрерывно, умная, обаятельная и миловидная Аля, очки недобирала… Я даже отметил, что женщины, всегда видящие соперницу в любой дочери Евы, ей в этой чести отказывали.

В вагоне метро компания студентов. Девушка была молода, хороша собой, и немного похожа на тебя. Конечно, я обратил на нее внимание. Под распахнутой ветровкой на ней было что-то тонкое, обтягивающее. Когда она поменяла позу, то повернулась ко мне своей гордой, и абсолютно плоской грудью. Моя реакция была неожиданной, даже противоестественной: я понял, что это зрелище меня возбуждает. Даже не так - это был тот чистый трепет, который возбуждению предшествует. Но лишь много позже я смог признаться себе - в моей реакции было присутствие страха. То был первый приступ последовавшего вскоре - то ли прорыва в вышние сферы, то ли безумия. Я, когда-то впервые изменивший тебе просто потому, что стосковался по обыкновенной женской груди, больше всего на свете жаждал провести губами, начав от плеча, по этой божественной плоскости.

Урожай с полей тетради. (Кладовка (проза, не вошедшая в рубрики))

   Из поэтического:
   ...он был у нас снабженец. Стоик / И ветеран плацкартных коек...
  
   ...И полный обаяния / Твой орган обоняния...
  
   Понесут в конце концов / нас дорогою отцов...

              Порою странные предметы выносит к берегу прибой...

   Записка.
   Дорогая! Ужинай без меня.

   С неизменным уважением, всегда твой, почетный профессор Секондхендского университета, бессменный директор-распорядитель фонда памяти Фридриха Эсмарха, обладатель черного пояса по нанайской борьбе, неоднократный лауреат денежных премий, эрзац-герцог

Максимилиан Х.

Волосы (Глава-спутник к микророману КАНВА) (Проза)

Удивительно, как некоторые вещи вдруг обнаруживают себя во всей простоте. Из чего вырастает судьба?

Мы втроем. Аля гладит белье. Дочка сосредоточенно переодевает куклу, и я, сидя рядом, запустил руку в ее непослушные волосы. Люблю так ласкать детей, заводя растопыренную ладонь в пряди за ухом или на затылке. Делаю это с осторожностью, поскольку знаю – нравится не всем. С Юлькой было можно – она просто не обращала внимания.
Прежде этого не удалось бы сделать. Сначала нежные детские волосенки сменились косичками, тоненькими и смешными. Потом косички окрепли. А тут Аля ее постригла.
Тактильная память сработала живее и быстрее зрительной. В изумлении поднял голову к Але:
- У нее волосы моей мамы!
- Ничего подобного! - моментально возразила она - Ее волосы в точности, как у моей!
Я лишь усмехнулся ее неожиданной горячности. Да и был еще под впечатлением. Маме моей такая стрижка шла больше всего. Не коротко, почти до плеч... Когда она умерла, мне было под тридцать, уже растил сына. Но потерял ее гораздо раньше, совсем юным – когда болезнь превратила ее в большого ребенка, капризного, требовательного и эгоистичного, а, порой и недоброго, и мне не хватало взрослости, чтобы это мудро принять. Лишь с ее уходом полудетская обида сменилась чувством вины, поэтому все, связанное с матерью, было остро.
Как в наваждении, медленно, словно с опаской, я вновь окунул руку в Юлины космы. И взглянув на Алю, подумал: мужчина, от которого ты родила в любви, говорит, что у дочки волосы его матери. Да будь он тысячу раз неправ…

Брошь (Глава-спутник к микророману КАНВА) (Проза)

Как велико стремление одиноких, наконец дорвавшихся до близкой души, рассказать о себе все, до самых мелких подробностей.
Есть в этом упоительное освобождение, – воспоминание, еще вчера хранившееся где-то там, в глубине, этаким чудовищем, которое огорчало, всплывая помимо воли, и ты поспешно утапливал его, не давая появиться на поверхности, и все равно знал, что оно где-то ходит, чтобы однажды всплыть и уязвить. В момент, когда ты слаб….
А сегодня ты легко смеешься, беззаботно вытащив его на берег, удивляясь, чем оно могло так пугать?
В этих разговорах как-то обнаружилось, что у Али до меня был не один мужчина, как, вроде, выходило с ее слов. - Как так? – воскликнул я с преувеличенным возмущением. - А я скрывала! – ответила она легко и лукаво.
Какая была чудесная пора. Все, что с нами происходило прежде, казалось далеким, незначительным, не стоящим даже серьезного внимания. И в память эпизод запал не из ревности. Некий ее неблизкий знакомый, тренер по каким-то занятиям, пригласив к себе, неожиданно стал домогаться, но не грубо, а с каким-то отчаянием, и Аля, возможно, удивленная своим новым, женским уже статусом, уступила, и была изумлена, когда тот, удовлетворившись, сразу потерял к ней интерес. И на немой вопрос...
Пытаюсь представить, вот ей уже почти тридцать, никогда без внимания мужчин – ну, поначалу это были мальчики, но годы-то шли - и хотя физиологически ее невинность не тяготила, но незаметно перестала быть чем-то простым и разумеющимся…
В то же время у нее никогда не было этого женского выбора - уступить или отказать, что решается обычно враз, в момент, под влиянием тысячи причин, которых и не знаешь, и эти мысли потом – зачем же я!…, или, наоборот, и чего это я?…
…на мой немой вопрос она ответила: - «было понятно, ему дальше – только упасть на колени, и я подумала – ну что мне…!»
Помню себя юношей, переполненным желанием, но не тем грубым, что можно бы назвать похотью, и совершенно не персонализированным. Я стою поздней ночью у окна. Передо мной лежит огромный город. Свет  лишь в редких окнах, и неспокойное воображение рисует тысячи происходящих одновременно соитий, и  судорожно-страстных, и трепетно-нежных, и монотонно-привычных, сливающихся во что-то единое, как стук камешков сливается в рокот гальки под прибоем.
Картина Алиного участия – тридцатилетней полудевственницы - в мимолетном физиологическом акте, подобном  камешку в рокочущей гальке - поразила меня. Все равно, как если бы для пустяковой нужды – под ножку расшатавшегося столика - подложили случайно подвернувшуюся серебряную брошь. В тот момент я сам готов был упасть перед ней на колени.

Песчинки (Глава-спутник к микророману КАНВА) (Проза)

Из времен других, сумрачных, я с благодарностью (порой и удивлением) воспринимал все, что возвращало меня к тому летнему дню, к тому привольному лету.

*  *  *
Возможно, ныне и это уходит, но прежде даже самых строгих правил женщина с вниманием отмечала попытки познакомиться с нею. (Так на термометр поглядывают, даже не собираясь выходить из дому). И некий возрастной рубеж могла отметить грустной констатацией: «На улице уже не походят…».

Некоторые вещи понимаешь о себе неожиданно.
В переписке с молодой женщиной, обнаруживавшей несомненный  литературный дар (забегая вперед, скажу, что кроме него она проявила и незаурядную целеустремленность и упорство, благодаря чему буквально через пару лет осуществила стремление стать писательницей-детективщицей), я легко делился занятными сюжетами, «развернуть» которые сам не рассчитывал, и удивлялся, как они у нее моментально окрашивались в багровые тона.
Но мне всегда казалось примечательным, что сама по себе она гораздо интереснее собственных писаний. Эта тихая и незаметная домохозяйка открыто и твердо стояла на позициях Зла и уверенно отстаивала их. Возможно, таких немало, но больша́я часть этого не афиширует, а бо́льшая и себе не признается. Не берем множества прочих, кто просто не озабочивает себя подобными размышлениями.
В ее рассуждениях были заметны и неразвязанные с девичества узелки каких-то внутренних комплексов, но мой порыв объяснить, что они ей уже не по годам, я унял, смущенно оглянувшись на себя в том же возрасте.
Чего в ней точно не обнаруживалось – это желания себя приукрасить. Думаю, отсутствовало и стремление шокировать меня откровенностями, хоть и не представляю, насколько узок круг тех, кого ими удостаивает. Но промелькнуло в них как-то победное воспоминание об умении сказать мужчине нечто, после чего у него «неделю ничего не встанет». И кабы не хранил собственного вполне определенного победного воспоминания, я б их рядом и не поставил. Но оно имелось.

* * *
Этим Аля не смогла не поделиться… Мне взгляд ее запомнился. Столько в нем было… И некая опаска, и смущение, и озорство:
- Знаешь, ко мне на улице стали подходить знакомиться!
Еще бы! - подумал я, вглядываясь в эти омытые счастьем глаза.

Я согласен быть песчинкой. Но в дамбе, а не потоке, ее размывающем.

Творческая командировка (Проза)

Благодетельница его, Зоя Серафимовна, к которой он направлялся, обладательница умных лучистых глаз (если судить по фото на ее страничке), была, по прикидке Сергея Михайловича, приблизительно его ровесницей. Увы! - простительная любовь к фотографиям двадцатилетней давности, с кулачком, подпирающим подбородок, совершенно в духе портрета М. Горького на обложке собрания сочинений - она оказалась женщиной несколько старше, ростом метра полтора (даже тапочки ее были снабжены каблучками), в легком платочке, скрывающем, скажем так, некоторую неприбранность волос. Встретила его приветливо, но выглядела очень озабоченной. И было отчего. Дочка ее вздумала родить позавчера, значительно раньше срока, вызвав понятный переполох и беспокойства. За всем этим Зоя совершенно забыла о своем приглашении. Дочка жила в семье мужа, по традиции из предосторожности никаких приготовлений раньше времени не производили, малышей в обоих семействах давно не было, в общем , поучаствовать в приятных хлопотах сбежались, кажется, все родственники и знакомые. Женская часть, численностью, многократно превышающей потребность, пыталась приготовить что-то съестное, а мужская, явно предварительно приняв, не дожидаясь закуски, уже по которому разу со спорами и руганью переставляла мебель из одного угла в другой. Сергей Михайлович был тут совершенно некстати. Именно с этим ощущением он сидел на стуле у окна, стараясь оказаться вне зоны мебельных перемещений, пока хозяйка то руководила обустройством, то выбегала на кухню. При этом она не выпускала из рук телефон, пытаясь как-то пристроить приезжего. Пока без успеха. Наконец, что-то стало наклевываться, и, видно, возник деликатный вопрос оплаты, поскольку Зоя, не прерывая разговора, отбежала в прихожую, и прикрыла дверь.
Дом, представлявшийся ему все последние дни желанным тихим прибежищем, Сергей Михайлович покидал с облегчением. Провожал его Зоин зять. Был ли он молчалив от природы, смущения перед столичным гостем или нежданно на него свалившихся событий, было непонятно, но прерывать такое молчание было даже неловко. Да и затруднительно, поскольку шел тот впереди. Был он заметно выпивши, но шел уверенно, хоть и не спешил, явно довольный возможностью вырваться из тещиного дома, где тоже не находил себе места. И нес дорожную сумку Сергея Михайловича, отобрав ее так же молча, и не обращая внимания на робкие возражения.
Квартира, куда его привели, впечатляла затейливостью – явно женской, и одновременно заброшенностью. Светлана, новая хозяйка Сергея Михайловича, была высокой блондинкой лет сорока с неопределенным гаком, тоже от неожиданности выглядевшей немного ошарашенной. Все, что он узнал от нее, он уже слышал от Зои Серафимовны – что обе они работницы местной библиотеки, что только ночует тут, (оттого и беспорядок), а в основном, у дочери – помогает ей с малышами. С зятем ладят не очень, но недельку-другую тот, ничего, потерпит (и в этом поможет обусловленная сумма – мысленно добавил за нее Сергей Михайлович)
То, что гость не собирается смущать ее своим присутствием, а отправится погулять и посмотреть город, она восприняла с облегчением, сказав, что ей понадобится часа два, и, несмотря на его отнекивания, обещала наскоро приготовить перекусить.
Погулял Сергей Михайлович всласть, даже немного заблудился. Так и видел предстоящие долгие прогулки, как, выбираясь уже не ранними сумерками, будет бродить окрестностями, настолько вжившись в свои фантазии, что станет удивлялся своему отражению в окнах, уже представляя себя в шляпе, с тростью, а, возможно, и бородой.

Вспомнив, что Зоя Серафимовна к характеристике коллеги добавила, и, кажется, без задней мысли, что женщина она хорошая, но одинокая, решил, что купить бутылку вина и коробку конфет в благодарность за ужин и хозяйственные хлопоты будет и уместно, и ненавязчиво.
Хозяйка его нынешняя, несомненно, человек начитанный, так что Сергей Михайлович уже представлял, как будет отшучиваться в духе «чукча не читатель», но (что важнее) обнаружит близость литературных вкусов. От ужина плавно к посиделкам с вином и разговором. При понятной направленности, хотелось ненарочитости, когда все так хорошо и ненатужно, что радует сама эта приятная расслабленность. Достаточно предоставить всему идти, как идет, тонкая, изысканная беседа затянется, скоро станет понятно, что уходить ей куда-то в ночь – нехорошо. И она остается…

От этих мыслей его отвлекло открытие, что он промочил ноги. Да и темнело. Прогулку нужно было завершать.
Хозяйка встретила его уже начавшим остывать ужином. Приношения восприняла благожелательно. Все уже было прибрано. Лишние вещи она сложила за диван, несколько отодвинув его от стены, и завесив покрывалом. Но для стола, на котором уже было накрыто, и который Сергей Михайлович предполагал впоследствии использовать для работы, оставалось достаточно места. Увидев на нем внушительного вида фужеры, подумал, что решение не брать сухое, было правильным. После двух-трех скромных тостов: за хозяйку, за неожиданную встречу, проходивших в пропорции ее полфужера на один его глоток, Светлана разрумянилась и повеселела. Улыбка ее, однако, обнаружила массу цветмета во рту. Заговорила о скуке местной жизни, о понаехавших, о высоком начальстве: «неужели не знают?», и о заговоре Запада. Сергей Михайлович деликатно поддакивал, позволив себе некоторое сомнение лишь в последнем случае, да и то относительно масштабов.
По какому-то, кажется, даже кулинарному поводу, помянул Пруста (к которому с давних пор испытывал скорее благоговение, нежели любовь). Та  живо откликнулась, упомянув «Куклу», и явно имея в виду Болеслава Пруса. Пруст в этих краях был, по-видимому, не в чести.
Совсем разгорячившись, Светлана села, закинув ногу на ногу. Взглянув на ее вроде ненароком выставленное округлое колено, обтянутое люто ненавидимыми им колготками с люрексом, Сергей Михайлович ощутил угрюмое: «ни за какие коврижки». Стал благодарить, расшаркиваться, и смущенно намекать на «окончание банкета», противоречиво ссылаясь одновременно на усталость от суматошного дня, и на необходимость поработать. Ушла неохотно, и даже сделала в дверях какое-то нерасшифрованное им движение бровями. Провожать не предлагал, и дверь за ней закрыл с облегчением.
Ни о какой работе после такого дня и думать не хотелось. Улегшись, поворочался, предполагая, что спаться в непривычном месте будет плохо. Однако, отвлек себя мыслями о замечательных завтрашних прогулках, и крепко проспал всю ночь.

Утром, еще только устраиваясь для работы, Сергей Михайлович задумался над перипетиями сюжета новой повести. А беспокоила его романтическая линия. Как ни странно, собственный опыт такого рода у него, несмотря на долгое уже холостячество, был небольшой. Обжегшись еще в молодости на Асе, и помыкавшись впоследствии без жилья, стал ценить одинокую и спокойную жизнь. Хотя совсем уж без женского внимания никогда не оставался. Однако женщина, остающаяся у него хотя бы на вторую ночь, уже вызывала в нем чувство опасливой настороженности. Любя свой, привычный распорядок, Сергей Михайлович с удовольствием предоставлял им похозяйствовать у себя, но не хозяйничать. Да и к бурной личной жизни не стремился никогда, подозревая в ней ущерб творческой. Кроме того, еще в раннем холостячестве своем с удивлением обнаружил: стремишься к женщине в подспудно-эгоистическом стремлении нечто получить, а потом обнаруживаешь, что  даже самая легковесная интрижка что-то уносит с собой, чего-то лишает…
А в новой, почти уже написанной, повести ему никак не давался «ударный момент». Повторять страсти-мордасти повести предыдущей не хотелось, а все напрашивающиеся варианты выходили пресными. Та его повесть «Вихрь», имевшая небурный, но приятный успех, далась ему гораздо легче. Все подробности его собственного романа с Эвелиной, редактором малотиражного корпоративного издания, встреченной им довольно случайно, были живы. Их он и использовал, слегка отчистив от несуразности бытовых подробностей…
И обнаружилось, что Сергей Михайлович, порой путавшийся в воспоминаниях о своих немногочисленных романтических приключениях, легко и в подробностях мог бы воспроизвести в воображении любой миг нечастых их встреч. После той незабываемой ночи, у Эвелины с мужем вышла безобразная сцена, примирение далось с трудом, и осторожничать потом пришлось очень, потому не видел ее Сергей Михайлович около месяца. Это оказалось испытанием серьезным – и немного странным: больше всего не хватало определенности в ощущении – есть у него эта женщина, или нет. Фантазиями себя не мучил, да и затруднялся – он ведь даже не видел ее обнаженной. Хотя, возможно, это как раз и было мучительно. В его жизни нехватка женского компонента – всех этих выпуклостей и изгибов (даже извивов в их динамике) ощущалась гораздо больше, чем непосредственно секса. Такого нервного периода своей жизни Сергей Михайлович вообще не помнил. Осунулся, поскольку потерял аппетит, зато похудел, и заметно сбросил жирок на животе, о чем давно и уже почти безнадежно мечтал. Счет дырочек на ремне был единственным положительным моментом – он стыдился юношеского характера своих переживаний.
Однако опасения, которые он прятал даже от себя, при, наконец, состоявшейся встрече, растаяли. То, что у сорокалетней женщины скрыто под одеждой, иногда оказывается приятным сюрпризом. А самим призом ему были три упоительных дня ее ложной командировки. Они практически не вылезали из постели. И «командировка» та долго оставалась их любимой темой воспоминаний во время последующих урывочных дневных встреч.
В новой же повести он хотел уйти от всякой экзотики с валянием на ковре в гостиной. Однако все приходившие в голову сюжетные ходы в стиле комильфо никак его не устраивали. Сергей Михайлович понимал, что сцена сближения в предыдущей повести была тем камертоном, который задавал лад всему сюжету. Хотя в жизни все было гораздо менее романтично – они, и в самом деле, в какой-то момент оказались на полу, но в прихожей, однако Эвелина все же вырвалась, и убежала. Да и в машине тоже… Нужно было хотя бы пересесть на заднее сидение, на что она не соглашалась, а рычаг переключения не позволял даже толком обнять ее. Все вышло невразумительно, он еще и перепачкался. В повести все пришлось сильно облагораживать. Да еще эта истерика, в которую она впала там, на полу прихожей: «я не могу его бросить… Он без меня пропадет!» Хотя речь об этом вести было, по меньшей мере, преждевременно.
Новая повесть была практически написана, и, в целом, его удовлетворяла. Но вместо камертона была пустота, а все, чем он ее пытался заполнить, оказывалось какой-то ватой. Перебирая сюжетные возможности, даже обзвонил друзей, исподволь подводя к нужной теме, пытаясь нащупать хоть какую-то зацепку. Не извлек… Хотя, конечно, старый приятель Вася Цыганок с удовольствием и громогласным хохотом поделился опытом… Однако гусарские похождения Цыганка никак не могли быть совмещены с характером героя, который Сергеем Михайловичем и не задумывался сильно отличным от авторского… Вдобавок подозревал, что и Вася, и другие, как и он сам… опускали некоторые существенные подробности. Решился даже позвонить Сонечке. Та не сразу и узнав, пожалуй, насторожилась немного… Но потом размякла, в голосе появились глубокие, небытовые обертоны, а по увеличившимся и смачным паузам, он догадался, что закурила, и даже представил удобно разместившейся на хорошо известной ему прителефонной козеточке. Однако нужных ему острых подробностей не выдала. (А он был уверен в их наличии – Соня бросила – по сильной страсти, как минимум, трех мужей из своих пяти) Но в рассказах ее выходило просто: появился, и все. Про второй брак и того пуще – «молодая, дура была – а то бы так и прожила прекрасно всю жизнь с Игорем» (А Сергей Михайлович, несмотря на нынешние творческие затруднения, считавший себя человеком с фантазией, даже сильным ее напряжением не мог вообразить Сонечку, тихо живущей всю жизнь с одним мужем) Куда интереснее у нее выходили рассказы про бывших. Она к ним относилась с веселой снисходительностью – те прямо при ней потом умудрялись заводить любовниц, жен… Правда, появление детей она, сама бездетная,  воспринимала много хуже.
И из Сонечки ничего не извлек. Хотя, вспоминая собственный опыт, вполне ее понимал. Он бы и сам не стал рассказывать ни о песчинках с ковра в прихожей, предательски облепивших его вспотевшие ладони, ни о рычаге скоростей, и мешавшем, и неуместном в своем фаллическом символизме.

* * *
Распорядок себе он положил щадящий, но выдерживать его решил строго. Вставал нераним утром, и без завтрака, лишь попив чаю, работал до позднего обеда, после которого отправлялся на прогулку.
Романтическое представление о городе ушло вместе с первым быстро растаявшим снегом… Кое-где сохранившиеся старые дома были изуродованы то вставками гофрированной жести, то кладкой из шлакобетона, и напоминали наспех запломбированные зубы. Многие дома были покрашены ровно наполовину, что, вероятно более объяснялось полной недоговороспособностью, нежели крайним обнищанием населения. Фасад миниатюрного, почти пряничного домика, еще сохранявший обаяние деревянного модерна столетней давности мог быть на треть загорожен яркой вывеской «Оплата мобильных платежей». Лобовое столкновение эпох.
И витрин, при отражении в которых он собирался  вздрагивать, в городе было немного.

   *  *  *
Но момент сближения не давался. Сергей Михайлович отложил тетрадь, и погасил свет. Едва отойдя от безумия предварявших его страстей, сюжет сразу попадал в область слюнявой благопристойности. «Если не хуже» - подумалось при воспоминании о Евгении, замучившей его выяснениями отношений (что и было причиной того, что выяснения занимали в их отношениях значительно больше места, чем сами отношения). Пришедшая, чтобы забрать рукопись и рецензию, и приглашенная к чаю под настроение и из вежливости, она, попив чаю, и продолжая обращаться по имени-отчеству, начала неожиданно для него раздеваться, со словами: «Не могу ничего обещать – у меня так давно не было мужчины» (Впоследствии, правда, оказалось, что ее собственный муж в этой хронографии почему-то не учитывался. А был он, судя по всему, человеком педантичным. Он и супружеский долг выполнял, как обычно чистят на ночь зубы – как непременно должное, но по минимуму). Если разобраться, они с мужем составляли прекрасную пару. Евгения была столь же аккуратна и строга. Даже в делах вполне бесшабашных. Сергей Михайлович отгонял воспоминания, пытаясь сосредоточиться на своей задаче, но задача упорно возвращала его к воспоминаниям.
Евгения так и осталась для него непостигнутой. Вот как в ней совмещалась требовательнось к регулярности их встреч («мы не были вместе уже три с половиной недели!»), и задумчивыми заявлениями, что секс ей, вообще говоря, мало нужен? Но она вся была такова. Сочетала подробное знание поэтов, Сергею Михайловичу не ведомых даже понаслышке, с удивительной эмоциональной читательской глухотой.
Но вдруг, отставив неразгаданную Женю, как за скобку, он вдруг понял, что прочие воспоминания выстраиваются рядочком, сводясь в единообразную схему. Вот это открытие и заставило его зажечь свет и взяться за тетрадь. Но записать было нечего.
Схема та выглядела следующим образом: начиналось с тонкой провокации, за которой следовало неожиданное бегство, после чего они позволяли себя догнать. Однако, всегда не так легко и быстро, чтобы потерять возможность чувствовать себя жертвой.
Неужели я так прост? - спрашивал себя Сергей Михайлович, в очередной раз погасив свет, и улегшись.
Лежа в темноте, он обратился взглядом к опыту мировой литературы. Но и это не помогало. Там мотором действия служили либо неумолимый рок, либо хорошо организованная светская жизнь, в нынешние времена редуцированная до смешного. Вот и Эвелину он увидел, когда зашел в редакцию «Истока», и застав ее уходящей, неожиданно для себя, и кажется, ничего не сказав, взялся помочь надеть пальто. И удивил, как выяснилось потом, не самим этим жестом, а молчаливо-смущенным видом, с каким все это производил. И даже рассмешил, чем привел ее, чем-то огорченную визитом, в хорошее расположение духа. Однако, как ни смотри, отнести сей эпизод к светской жизни будет большой натяжкой.
В повести «Вихрь» Сергей Михайлович момент знакомства героев сильно облагородил, и обставил более внушительно. На деле же, Эвелина так его впечатлила, что он потерял всякую способность членораздельно изъясняться, забыл о делах, и озабочен был лишь тем, чтобы успеть вновь одеться, пока она не ушла, и не успевший даже подумать, как это будет выглядеть – он, что, раздевался только для того, чтобы помочь ей одеться? По счастью, развеселившаяся Эвелина заговорила с ним сама, что позволяло ей потом подшучивать как над робостью Сергея Михайловича (явно ее преувеличивая), так и над тем, что дела ее уже плохи, коли приходится самой к мужчинам приставать. Когда же ему случалось впоследствии подавать ей пальто, она всегда издавала урчание на манер плюшевого медвежонка, утверждая, что именно с таких звуков Сергей Михайлович начал свое с ней знакомство. Это была ее придумка, но он не возражал, в ответ шутливо отмечая, что в басовом регистре она не очень убедительна.
Маячило уже трехлетие их бурного романа, хотя казалось, что с того памятного дня, с его нервными метаниями, и даже надорванным рукавом блузки, прошло не так много времени. Но ее «бездарный муж» неожиданно получает кафедру, она в хлопотах по организации связанного с этим событием банкета. И Сергей Михайлович с опаской отмечает про себя, что на этом фоне отступила даже любовь к примечанию дат, каковой женщины обычно так напрягают мужчин, и к которой он всегда относился с иронией. Но куда важнее было другое – стало ясно, что планы уйти от мужа уже не так ее занимают, и иронизировать следует, скорее, над собой.
И работа давно застопорилась. Писал, и осекался. Выбрасывал страницу за страницей (если писал привычно, ручкой), или помечал файл с негодным вариантом понятным индексом «Г»
Да и писал Сергей Михайлович прежде, в основном, историко-художественные исследования, где сюжетная линия была задана биографически, и автор может чувствовать себя экскурсоводом, во власти которого делать остановки, либо проходить быстрее, а где-то указать – посмотрите направо. В этом жанре ему было уютно, но ощущалась некоторая писательская неполноценность, потому успех повести его ободрил, и ныне основным стимулом было подкрепить его новым, но иным.

Так длилось дня три-четыре. Потом запал бегства из привычной обстановки, уединения и прогулок с их воображаемым маскарадом пригас, работа, сделанная, по его расчетам, лишь на треть, опять затормозилась. И при разговоре с благодетельницей Зоей, которая ежедневно по телефону осведомлялась о его делах и нуждах, затронул вопрос о встрече с читателями. (О чем она сама просила еще до приезда)  Сказал, и пожалел. Новоиспеченной бабушке было явно не до этого. Тем не менее…

К встрече с читателями – а жанр был, не то чтобы освоенный, но знакомый - был припасен пяток «экспромтов»
Сергей Михайлович даже пролистывает свою прошлую повесть (Несколько экземпляров сборника, где она была напечатана, захватил с собой для раздачи в качестве сувенира)
…Героя повести охватывает страсть. «Я должна ехать». Он берется довезти ее до дома. Подъехав, глушит мотор, и они минуту или две сидят молча. «Я должна идти». Он просит позволения поцеловать ее руку. Рукой дело не ограничивается. Заводит машину, резко трогается, и везет ее к себе. Всю недлинную дорогу она удерживает двумя руками руль, произнося: «Сумасшедший! Сумасшедший!» Несмотря на распаленность, он отмечает, что такое положение ее рук никак не мешает ему вести, зато не позволяет ей поправить задравшуюся юбку. (Специально для этого эпизода героине были приданы роскошные эвелинины колени) Войдя домой, он берет ее на руки, но едва заносит в комнату, как она вырывается, он не пускает, и все происходит на белом пушистом ковре посреди гостиной.
(Сергею Михайловичу самому нравится описание тех нескольких мгновений, когда они в расслаблении размыкают объятия. Оно ему удалось совершенно в кинематографическом духе, как бы запечатленное камерой сверху)
Потом она спохватывается, и наскоро - пальто в охапку - выбегает. Он ловит ее на улице, где она пытается взять машину, сажает в свою. Опять едут к ее дому. Вновь, не доехав, он затискивает машину между двумя другими, и она снова в его объятиях, под беспрестанные звонки ее мобильного.

А накануне Сергею Михайловичу приснился сон.
Это был один из тех ясных, но мимолетных снов, что приснятся, и забудутся. И о которых мы имеем представление по тем редким случаям, когда среди дня о них что-нибудь напомнит. (Вероятно, пригодны для этого только свежие сны). Было непонятно, почему толчком к воспоминанию была попытка пододвинуть к столу тяжелый, старинный, чуть не дореволюционных времен, стул, но виденное сначала мелькнуло, а потом было не без труда извлечено. В большом и сумрачном зале, почему-то напоминавшем англиканскую ли церковь, или костел, на тяжелых резных скамьях рядами сидели женщины, все почему-то напоминавшие библиотекаршу Светлану, все в старушечьих кофтах на крупных пуговицах, и, кажется, в валенках. Отличались они размерами. Были Светланы пониже и повыше, потоньше и потолще. Потом отчего-то, три таких Светланы оказались уже в высоких деревянных креслах с резным спинками, что уже напоминало суд. Но тут стало ясно, что, позади судейских кресел происходит какая-то возня, и хотя разглядеть ничего не удавалось, почти всегда присутствующий в снах подсказчик не давал усомниться, что там творится нечто совсем не приличествующее обстановке.
Однако столь явное отражение его страхов и забот, Сергея Михайловича, наоборот приободрило, и предстоящего он ждал с любопытством.

Зал библиотеки пестрел яркими книжками в мягких переплетах. Более солидные тома размещались в дальней, менее освещенной части библиотеки. К молодой помощнице Зои Серафимовны по очереди подбегали дети (то ли трое, то ли четверо) с криками: «Мам! Ну, когда пойдем?», и убегали в коридор, где и играли. С шумом, а порой и с матерком. Весь этот гвалт не мешал сидящей во втором ряду крупной тетке с бледнорозовым лицом периодически задремывать. Фланкировавшие ее товарки, видимо сестры, поскольку отличались только прическами и немного толщиной, попеременно, и, как им казалось незаметно, пихали ее локтями.
Сергею Михайловичу очень хотелось поговорить о своей уже опубликованной повести, хотя ему было понятно, что наверняка, читана она была одной лишь его благодетельницей. В своем вступительном слове из всех линий сюжета она затронула только одну (полагая, что та будет понятна). Из своего выступления Сергей Михайлович не собирался делать лекцию о литературе, да и не считал, что есть для этого повод. Поэтому в выступлении своем был краток, рассчитывая на живое общение с читателями. Общение, действительно вышло живым. Та из сестер, что была потоньше, спросила: а был ли уже в разводе герой, когда познакомился с героиней – молодой женщиной-социологом? Сергеем Михайловичем этот вопрос в повести был затушеван, а тут из него так и не удалось вылезти. Правда, аудитория оживилась. (А разъехались как? А какая была квартира?) Заговорили о разъездах, о ценах на недвижимость, о том, как кому удается разъехаться, о том, что в столицах цены безумные, а здесь хоть снять можно недорого. Пошли примеры с привлечением знакомых. Возникла даже небольшой спор, Зоей Серафимовной, впрочем, умело пресеченный до того, как перешел в перепалку, по поводу обоснованности цен на недвижимость и стройматериалы.
На том, в сущности, все и закончилось, и Сергей Михайлович. уходя, смущенно спрятал обратно в портфельчик непонадобившиеся сборники.

    *  *  *
И все же странное чувство испытал Сергей Михайлович, пролистав собственную повесть. Будто приезжаешь в место, где жил некогда в детстве, и все удивляешься тому, каким все оказывается маленьким. Занимаясь правкой, редактурой, он и не перечитывал ее целиком. Да и времени с публикации прошло немало. Повесть, казавшаяся ему очищенным от неподобающих мелочей, и немного романтизированным вариантом событий его собственной жизни, показалась ныне изображением в перевернутом бинокле.
Три последних года были самым расчисленным временем всей его жизни. Что годовщины… Он мог бы перечислить события понедельно, причем как в прямом, так и в обратном порядке. Вдобавок, кроме календарных, существовали и заметные ему внутренние периоды. От напряженной неопределенности первого месяца, к последующим осторожным восторгам, потом через период легкого раздражения, которое вызывали некоторая экзальтированность Эвелины и само несусветное ее имя, когда волна первой влюбленности отступила, к немного растерянному открытию, что его жизнь приобрела какой-то иной характер. Сергей Михайлович обнаружил в этой избалованной вниманием женщине не только доброту, но и много неожидаемого простодушия. Он радостно отмечал одни события, и с грустью другие. С удивлением замечал, как одни и те же события со временем могут менять и вес и значение. Кое-что, казалось бы, строго зафиксированное памятью, могло вдруг высветиться иначе - забытыми или не отмеченными подробностями, следы которых обнаруживались в повести. И, вчитываясь, Сергей Михайлович ощущал себя археологом, делающим открытие по невесть как сохранившемуся черепку или бусине.
Едва ли Эвелина менялась сама. Но все, начинавшееся, как заурядная интрижка, нескоро и незаметно выросло в размерах. Поначалу он снисходительно усмехался ее стремлению удержать невозможное – изначальную остроту ощущений, потом обнаружил то же в себе. Вспомнил, как вдруг взревновал; как при размолвках стал обнаруживать гнетущую нехватку чего-то в собственной жизни, причем нехватка эта, как в паззле, оказывалась такова, что заполнить ее никто, кроме немного наивной и взбаламошной Эвелины, не может.
Он понял, что все, пора домой, быть неподалеку от нее, жаждать обнять ее плечи… И трехлетие будет лишь поводом. А сюжетные заботы о новой повести уже казались совсем пустыми.

В разговоре же с Зоей Серафимовной, он, сославшись на якобы полученное важное сообщение, с сожалением сообщает, что должен срочно уехать. К ее, как показалось Сергею Михайловичу, большому облегчению, несмотря на вполне формальные ответные сожаления.

Выбрав место в дальнем конце пустого автобуса, идущего к вокзалу, Сергей Михайлович уютно сел, даже, как делают дети, немного съехав по сиденью вниз, чтобы не видеть ничего, кроме крыш и верхушек деревьев на фоне сумеречного неба. Непривычно раннее утро погрузило его в полудрему. Ему представлялись те же деревья и перелески в окне поезда, стук колес, полумрак купе, и тихая случайная попутчица, внимающая его речам. Молодая, увлеченная работой провинциальная учительница. Крупными кольцами светло-каштановые волосы, в меру декольтированная грудь, с той прозрачной кожей, что бывает у настоящих рыжеволосых. Чай в подстаканниках… Огни фонарей далекой деревеньки за окном. И луна.

Синичное (Лирика)

                                    Ложбинку
                               над ключицей не
                           удастся мне пройти губами.
                       Заране ясно мне вполне,
                    что вскоре не случится с нами…
  
      Держать синичного птенца, рукой, немеющей   от нежности,
и знать, что не преодолеть судьбы бесстрастные небрежности
          
                    В ложбинке век – лекарство мне
                         от глухоты и поседелости.
                              Какая малость может стать
                                   отсрочкой от окаменелости!

За прудом (Проза)

                          *   *   *
- Я закурю?
- Не надо. Мне ж домой сейчас… от волос будет пахнуть.
Он покрутил ручку, и поднял стекло, которое приспустил было, собираясь пускать в щелочку дым. Дождь стал совсем мелким, и оттого еще более противным.

В который раз помолчали. Первый раз после дежурного: «Как живешь? Да нормально, вроде», молчали минуты три. Потом как-то полегче пошло. Про детей. Про них всегда почему-то легче.
Потом про одноклассников. Тот крутой теперь, гордый стал, не всегда и поздоровается…, а этот совсем спился…

Теперь молчали недолго.
- Я тебя сразу узнал, издалека… Надо ж, думаю, кто идет…
Она усмехнулась, решившись, наконец, кинуть на него взгляд: - Да, надо ж… восемь лет прошло… вот какая теперь… толстая…
- Ладно тебе, толстая…, только похорошела.

Молчаливые паузы становились короче, но как-то тяжелее.
- А чего ты на меня тогда накинулась? Наговорила всякого…
- Да разозлилась…
Она отвернулась.
- Зачем Витьке сказал, что в рот беру?
- Витьке? С чего взяла?
- А он Светке проболтался.
Он подался телом на руль, обхватив его, посмотрел на далекий огонек на той стороне пруда, втянул воздух, и выдохнул его как-то порциями.
- Дурочка ты… Светка в меня с седьмого класса влюблена была. Вот и придумала. А ты попалась.
Она совсем уткнулась в стекло.
Он потянулся к ней, и поцеловал в подрагивающее плечо. Теперь молчали долго.

- Наше место… За деревом целовались… - он глядел на старую иву, почти склонившуюся к воде.
Она слегка кивнула, так и не повернувшись.
– А целовались тогда… у меня аж в глазах темнело, - продолжал он, - потом до утра не спал. А ты набросилась… злая, глаза такие… - белесые аж… Я вещички собрал, и к тетке в Москву… ну, там, учиться пошел, ну, и дальше…

Молчали опять, и опять долго.
- Дима хороший. Не пьет, не обижает… Любит… говорит… Чужой вот только какой-то.
- А я из дома ушел. Насовсем, наверное… надоели скандалы.

Он осторожно погладил горошек ее платья чуть выше колена, сбоку. Она не отстранилась.

                 *   *   *
Происшествия. 17 августа в поселке городского типа Горенки Нижние, купающиеся школьники обнаружили в местном пруду, недалеко от берега, на глубине более двух метров, автомобиль марки Жигули. Прибывшим спасателям удалось с помощью спецтехники вытащить машину на берег. В ней были обнаружены два тела. В одном из них удалось опознать жительницу поселка, пропавшую без вести около семи лет назад. Специалисты предполагают, что у автомобиля, стоявшего на берегу пруда, был по неосторожности отпущен рычаг ручного тормоза, отчего он съехал в воду, а находящиеся в нем люди не сумели самостоятельно выбраться из него.

Канва (микророман) (Проза)

Давно беспокоит ощущение, что сама парадигма существования литературы в обществе изменилась, а мы все стараемся подогнать свою задачу под известный нам ответ. Конечно, немного смущает Оскар Уайльд, сказавший лет сто назад: «Раньше было много читателей и мало писателей, а теперь, наоборот, все пишут, и никто не читает». Но, быть может, смена парадигм и должна происходить каждое столетие?
Однако то, что более-менее пространных текстов нынче никто не читает – очевидно. С другой стороны объем комментариев по поводу стихотворения из восьми строк, и ответов на них, где спорящие давно забыли о поводе к разговору, может быть сопоставимым с небольшим рассказом.
И некоторое время назад у меня возникла идея интерактивного романа-блога, состоящего из компактного текстового ядра (условно говоря, обязательного, то есть необходимого для того, чтобы читатель оказался «в теме»), и оболочки, состоящей из глав-спутников (это уже на выбор читателя)
Вся эта структура должна, по замыслу, обрасти комментариями читателей, вопросами, возникающими у них «по поводу», и ответных комментариев автора (которые могут оборачиваться появлением новых глав)
Не вижу причин скрывать, что прагматично вижу в этом возможность превратить свой органический недостаток - неумение написать больше десяти страниц за любое отведенное для этого время, в достоинство.
P.S. Роман мой, ко всему, является мультимедийным проектом. Кроме фотографий примечательных мест, есть небольшая графическая серия, и специально написанная музыка.

КАНВА
(роман-блог)

Может, я и не нашел клад. Но покопался здорово.
Раджеш Тируванантапурами

Милая рукодельница! Ты просишь меня рассказать историю, о которой вскользь упоминал? Должен тебя предупредить, это, конечно, не ларец Пандоры, но джинна ты выпускаешь препорядочного.
Представь, вот ты хочешь набрать немного водички в чайник, а кран срывает! Потоп! (Уж прости мою любовь к цветистым сравнениям. Конечно, ты понимаешь, что твоего полунамека будет достаточно, чтобы кран был накрепко заглушен.)
Видишь ли, людей, с которыми можно переписываться, нынче настолько немного, что я даже не уверен, зачтутся ли эти слова в качестве комплимента.
Но насчет потопа не шучу. Суди сама, в его истоке - женщина, которой я не видел лет десять, а уж не касался вдвое дольше. Но ее присутствие в моей жизни я ощущаю ежеминутно. А уж то, что она всегда оказывается между мной и любой другой женщиной… Причем неважно, проезжающей ли встречным эскалатором или лежащей в моей постели. В последнем случае особы чувствительные ее обнаруживают, и, в зависимости от темперамента, пугаются или сердятся.
«…перестань мне рассказывать про своих баб!». Этими словами меня можно остановить, как захлопнутой перед носом дверью. Их можно счесть справедливыми (хотя я-то уверен, что рассказываю о себе), но посмотрим с другой стороны. Я вообще подозреваю, что был всю жизнь (не ведая того) стихийным дауншифтером. За каждой юбкой не бегал, но отложить все дела ради обладательницы стоящей улыбки, мог.
Только признавшись себе в этом можно было написать Феминикон.
А, с другой стороны, помнишь, рассказывал тебе, как однажды пошутил, что единственная настоящая тургеневская девушка, из всех кого знаю, это я сам? (И как похолодел, поняв, что это вовсе не шутка)

Есть вопрос, который я так и не могу решить для себя. Сочинительство есть создание иллюзорной реальности, и, - не мной замечено, - часто становящейся куда более реальной, чем действительность. Отечественную войну 1812 года представляют по роману «Война и мир» даже те, кто романа не читал. Из тысяч возможных интерпретаций событий (ведь «в действительности все не так, как на самом деле(с)») выбирается одна, и силой таланта вытесняет все прочие.
Но это о великом. А бывает куда мельче, как тот - я тебе пересказывал - канадский фильм, потрясший меня именно тем, что весь был совершенно очевидной экранизацией стариковских грез.
А меня всегда волновали истории реальные. Не то, что я не могу сочинить сюжет. (Я и лучшие из них легко раздариваю, не будучи уверенным, что смогу воплотить) Но сочиненное представляется мне плоским и картонным по сравнению с тем, что происходило со мной на самом деле. Помнишь, рассказывал про мелькнувшую вдали узнаваемую шляпку? В любом повествовании такая деталь гвоздем бы торчала своей невозможной избыточностью. А мне из-за нее пришлось затеять отдельную повесть. Тот самый безрадостный Феминикон, преодолеть тоскливое послевкусие которого оказалось возможным, только безоговорочно его признав.

Но извлекая сюжет из собственной жизни сталкиваешься с той же проблемой, что и при пересадке дерева. Обрубишь корни близко к стволу - дерево засохнет. Проникнешься важностью всякого малого корешка - и обнаружишь, что вместе с деревом нужно перенести весь холм, на котором оно растет, что делает задачу неподъемной.

У меня давно от литературной ситуации странное впечатление.
Вот порт, набережная. Тут нарядная публика прогуливается в ожидании. Там грузчики наготове, подводы, таможенники, почтовики. Прибывают какие-то катерочки, лодочки. Кнехты отполированы канатами… Все создает видимость продолжения прежней жизни. Но пароходы перестали прибывать.
Несмотря на некоторое напряжение, все сохраняют надежду, что они просто задерживаются. А их больше не будет.
Что произойдет дальше, примерно ясно. Все опустеет. Не будет ни подвод, ни грузчиков. Ни зевак, ни служак, ни возниц. Все это разъедется, рассыплется.
И не хочется оказаться в роли полусумасшедшего кассира, который каждое утро проходит вдоль пустых причалов, открывает свою конторку, и ждет, что кто-то придет за билетом.
Перечитывая Чехова, заметил, что все его пьесы литературоцентричны, точнее, искусствоцентричны. Ни одна из них не выдержит ситуации, когда герою нужно что-то сделать, построить, да просто вырастить, поставить на ноги ребенка. Конструкция пьесы рассыплется, подобно тому, как рухнут бутафорские колонны, если мы решим на них водрузить настоящую крышу.
Но тогда ситуация в литературе была иной. ПАРОХОДЫ ПРИБЫВАЛИ. Их вид, конструкция, их пассажиры могли одобряться или отрицаться. Но пароходы были.
Можешь счесть это брюзжанием, а можешь ощущением перемен. Вот с появлением фотографии живопись к концу 19 века утратила часть своей традиционной роли. Кто-то считал, что это конец живописи, кто-то считал поиски новаторов полным отходом от искусства. На самом деле просто понадобилась другая живопись. Может, сейчас происходит то же с литературой? А мы пока не понимаем, какая будет нужна?
Некогда было подсчитано, что всех потенциальных читателей Пушкина в современной ему России было сто тысяч с небольшим. Можно предположить, что реальных было тысяч тридцать. Я не ощущаю себя гением, и число вдесятеро меньшее меня вполне устроило бы. (Да в таких рассуждениях и цифра гораздо меньшая выглядит достойно).
Но это заставляет относиться бережно к каждому читателю. Боясь тебя перегрузить, я разбил повествование на главы, обозначив некоторые таким образом, что ты можешь их безбоязненно пропустить.
А начну с небольшого воспоминания, записанного так давно, что мне уже не удается изложить его от первого лица.

Увиденное в полудреме было так ярко, что он сел на постели, откинув одеяло; проснувшись, будто протрезвев.
Писатель подобен моллюску – тот все в своей жизни стремиться отложить новым слоем перламутра раковины. Вряд ли в надежде на ее долговечность. Скорее, инстинкт, генетическая программа.
Будучи истинным моллюском, Ф. попытался облечь охватившее воспоминание в слова. Но не получалось, и порыв потянуться к тетради угас. Вот японец тут легко бы справился – подумалось ему – ничто естественное им и впрямь не стыдно. А вот в русской традиции… Тяжелый запах зассаного подъезда – пожалуйста, а это…
Несколько молекул пахучего вещества, уловленные носом (но никак не сознанием), когда он бегал под утро по малой нужде, какими-то дальними, окольными путями вызвали в памяти совсем забытое… Тоже ночь, и она, возвращающаяся в постель после минутной отлучки. Прохладная, чуть остудившаяся. Он ее обнимает, чтобы впитать эту прохладу, и проводит рукой по едва уловимо влажному волосяному островку…
Его и раньше изумляло, с какой точностью и ясностью память сохраняет надежно запрятанные, будто где-то спящие, фрагменты, и, особенно, как их вдруг выдает. Иногда это напоминало концерт по заявкам, когда кто-то заказывает прочно тобой забытую, но оказывается, знакомую до последнего куплета песню. Но сейчас осязаемая  реальность воспоминания поразила настолько, что он зажег свет, и уставился на свою руку, раз за разом прокручивая ощущение, как ленту…
Конечно, он помнил, что за этим следовало. Они тихо лежали, обнявшись и ровно дыша. Но сон медленно, и неохотно, и безропотно отступал, дыхание учащалось, внутри уже все жило, хотя тело еще лежало в оцепенении. В оцепенении этом была истома – стоило только пошевелиться, и, …как лавина с гор…
А счастье было в полной и бессомненной уверенности, что за первым же его полудвижением последует ее отклик…

В прошлое отправляюсь, будто на лодке в туман. Изменилось прежнее отношение ко времени. Я никогда не боялся будущего. Я боялся не свершиться. Теперь, когда это несвершение уже произошло, я постепенно успокаиваюсь. Перестав беспокоиться о будущем, совершенно иначе отправляешься в прошлое.
Горы не лучше леса или степи. Это совершенно разные природные ландшафты. Так и время вдруг перестало выглядеть цепью. Прошлое, настоящее и будущее – тоже разные природные ландшафты.

Лодка, туман. Сегодня – в прошлое. Невесомым акварельным намеком проплывает оно мимо. Из тумана сразу, конечно, абрисом, легкий силуэт Али. Кажется, это пляж в Серебряном бору из того нашего единственного вольного лета. Этой Али нынче не существует больше нигде, даже в ее собственной памяти. Что запечатлелось? Есть куда более волнующие воспоминания о близости телесной, есть в памяти миги счастья от душевного соприкосновения, но тут какой-то чистый восторг обладания, именно собственнического свойства, никогда, возможно, столь остро не испытанный.
Но правдой будет сказать, что эти волнующие и захватывающие путешествия отличаются от безнадежного, в своей неизбежности, погружения старика в воспоминания, в размеренные между полдником и клизмой промежутки. Пока это путешествия. Есть Настоящее, есть Будущее, и есть эти отплытия в Прошлое.

Мне некогда приснился сон. Я сижу в зрительном зале позади высокого кресла (похоже, в нем кто-то важный), и видны мне лишь края сцены, потому судить о действии я могу, лишь выгибаясь влево или вправо, или выглядывая поверх спинки, делая для этого неудобные привскоки.
Это хороший образ моей жизни. Главное в происходящем я постигаю не сразу и с трудом. Почему история взаимоотношений с женщиной, которую я не видел много лет, волнует меня куда больше ежедневных насущных проблем? Какой смысл в этом множестве исписанных страниц? Попытка получить ответ?
Впрочем, беспокойство о непроизошедшем гораздо безопаснее страха перед будущим. Говорят, искусство подковать коня заключается в умении тонко чувствовать, где уже ороговевшая плоть, а где живая. Вот и в ткани прошлого есть то, что живо, и то, что отмерло. И я пытаюсь разобраться, было ли это, волнующе-загадочное между нами, или меня все тревожат фантазии в наряде волшебства?

Образ канвы возник довольно случайно. Попытки разъяснить ЕЙ незаметно оказались стремлением объяснить СЕБЕ. (Боюсь, ей к тому времени это было неинтересно, что печалит, но должен ее понять - сам обнаруживаю, что некоторые захватывающие сюжеты моей жизни перестали волновать) Ворох страниц разросся. Я уже не мог удерживать в голове все. В попытке систематизировать фрагменты взял чистый лист, озаглавив его: Канва. Позже понял, что это наилучшее название для повести, много лет остававшейся безымянной, а до поры и не нуждавшейся в имени. Поиск основы произошедшего. И непроизошедшего.
Как-то заметил, что не столько пишу повесть, сколько составляю бесчисленные к ней предисловия. Может, стоит перестать с этим бороться?

Что мною движет? Как ни странно покажется, примерно то же, что некоторыми из тех, что в советские времена оказывались за границей. Разглядеть отделенную железным занавесом заграничную жизнь не поверхностным взглядом туриста или краткосрочно командированного, а основательно окунувшись в нее, удавалось очень немногим, поэтому стремление поделиться впечатлениями было естественным. Порой такие свидетельства, разумеется, тщательно идеологически обернутые, публиковались, и это было интересно, даже вне зависимости от степени талантливости изложения. Ведь интерес к описаниям жизни чужой (иностранной… странной) состоит не только в удовлетворении простого любопытства, но и в возможности по-новому посмотреть на какие-то стороны жизни собственной.
Вот и я движим чувством, что множество мелких обстоятельств сложилось так, что я оказался в месте, куда никому не удастся добраться.

Кинематографисты любят этот трюк. Перед нами темный экран. Постепенно камера удаляется, и мы видим, что это лишь пятно на белой стене. Камера продолжает отъезжать, и теперь это малозаметное пятнышко на белой поверхности. Еще немного, и его не разглядеть.
Такова и многолетняя история моей любви. В разные годы она выглядела по-разному, но теперь, как ни отъезжай камера, картина меняется мало.

Глава ПЕРВАЯ

Прекрасным летним днем 1986 года… именно так я и хотел бы начать… на высокое, ярко освещенное солнцем крыльцо Института выходят двое: молодые мужчина и женщина. Ей едва 30, а кажется еще более юной, и не только из-за природной хрупкости форм. Ему вот-вот стукнет 36, что тоже совсем немного, если не считать, что именно в этом возрасте о нем большинство впервые начинает задумываться.
Июнь в наших краях та пора, когда уже понятно, что, действительно, наступило лето, но тепло еще не стало привычным, и никто от солнца не прячется. На крыльце молодые люди обмениваются несколькими репликами, и, после мимолетной заминки, вдвоем спускаются по нарядной лестнице с балюстрадой, и удаляются.
И в самом деле, июнь - первый месяц, когда уж точно лето. Еще не ставшее привычным, а то и надоевшим. Июнь - это то лето, которое замечаешь. Здесь ведь какое лето? Вдруг дожди зарядят, и холод. И тогда все в голос об одном – ну, когда же лето будет? Ну, разве это лето?
А тут, как по заказу – жара. Казалось бы – вот, получайте! Так нет – ой, когда же это кончится? Я на это всегда отвечаю: - Потерпите, кончится, и очень скоро. И долго-долго будет холодно и мрачно.
Так что с июнем в этом смысле могут сравниться лишь апрель, который обычно, лишь обещание, май – когда уже совсем близко, и август, когда нужно успеть, еще можно успеть - сегодня, или уже не скоро. А еще иногда бывает сентябрь – «надо же, можно было и не торопиться…».
Да, хорошо бы начать повествование со слов: прекрасным летним днем… Правда, меня немного смущает, что перипетии этого дня, сами по себе не слишком значительные, но для нашей истории ключевые, останутся непонятными без некоторых событий совсем неразличимого масштаба, произошедших несколькими годами ранее. Но начинать: Давным-давно, еще  Брежнев был жив…не решусь, боясь отпугнуть читателя. Это не сага, на что нынче вновь мода, не широкое полотно, рассчитанное на восприятие издалека. Здесь все обыкновенно, порой даже мелко. Как штрих волоска кисточки миниатюриста.
И точность изложения в моем повествовании мне порой самому кажется избыточной, и, хотя мне ничего не стоит указать час, адрес, номер маршрута автобуса и число шагов от угла переулка, я начинаю решительно убирать ненужные подробности, которые впоследствии пунктуально восстанавливаю, явственно ощутив, что вместе с ними исчезает нечто неуловимое, но важное. Понятно, что написанное всегда несет отпечатки характера, образа жизни и мыслей, происхождения и воспитания автора. Да, попросту, его судьбы (с большой ли, с маленькой буквы). Но каким-то образом оно содержит и следы жизненных обстоятельств, первоначальных планов, неосуществленных задумок. Возможно, это целая литературоведческая концепция, не знаю, насколько оригинальная.

Труд мой сродни монтажу фильма. Сначала маленькие немые отрывки в окошке монтажного стола. Движение каких-то фигур. Что-то происходит, не очень понятное, и не слишком интересное. Потом черновой монтаж, те же куски в просмотровом зале. Персонажей уже можно разглядеть. Мимика, жесты. Вот они молча стоят. Выходят, вновь появляются. Видимо фрагмент закончился, потому что герои теперь совсем в другом месте. И, кажется, старше. Она что-то говорит. И уходит. Тот же просмотровый зал позже. Появляется звук. Фрагменты больше, становится понятной их связь. Разговоры. Какие-то совсем незначительные. Один шаг до целого фильма с щемяще-обнадеживающей музыкальной темой в начале, и с нею же под титры, но щемяще-безнадежной. Но сделать этот шаг мне все не удается.

Прекрасным летним днем…
Июнь, 12-е, полдень. До сцены «на крыльце» осталось совсем немного. Разыскивая меня, героине нашей повести Але предстоит сделать еще несколько десятков шагов по коридорам и лестницам. За последний год работы в Институте я переселялся из комнаты в комнату уже не раз. И это было плохим симптомом. Было ясно, что долго мне тут не задержаться. К последней передислокации отнесся вполне безразлично. Да и по сравнению с решительным уходом из семьи, это и переездом-то не ощущалось.
Дверь открылась. Вот уж кого я не ожидал увидеть.

Ее имя, как вздох.
Хочется произносить его, слышать, осязать. Выдувать, будто на флейте, губами.
Ее имя, как стон.
День, бег, суета. Пауза. Прикрываю глаза. Вздох.
Ее имя.

Глава ВТОРАЯ.

Иногда случается, что банальная мысль, плоская и сухая, как полудохлый клоп, вдруг наполняется, будто кровью, живым смыслом. Вот так я недавно понял: опыт любви у каждого – уникален. И мы пытаемся говорить друг с другом, опираясь на что-то общее в том, что неповторимо. Потому, что мы – разные. И даже взаимные ожидания – не взаимны. И трепетное восклицание: «О! и я точно также!!!» - совершенная неправда. Но сладкая. И очень дорогая.

Вопреки правилам драматургии мы почти сразу оказываемся на подходе к кульминационному моменту нашей истории, и потому потороплюсь обозначить ее координаты в ИСТОРИИ. Меня всегда удивляли лихие кинематографические перемещения сюжетов и героев во времени и пространстве на тысячи верст и десятки лет относительно литературного первоисточника. То, что я пытаюсь рассказать, настолько привязано к времени и месту – не сдвинуть, как старый шкаф. Если наше случайное знакомство с Алей (к чему мы еще вернемся), произошло на закате брежневской эры, то к моменту ее неожиданного появления в Институте, уже прошла Похоронно-промежуточная эпоха, и была объявлена Перестройка.
У Алиного появления передо мной прекрасным летним днем 12 июня 1986 года была формальная причина. Пустяковая, а в контексте наших отношений, как увидите потом, и вовсе забавная. Она окончила аспирантуру, и поводов оказаться в этих коридорах у нее больше не будет.
…здесь я чувствую необходимость дать читателям некоторые пояснения. (Хотя, возможно, стоит сказать по-другому: сделать пояснения некоторым читателям). Постоянные упоминания Института, Университета (того, настоящего), а также аспирантуры не есть дань ностальгии, или тем паче, снобизма, а являются обозначением тех социальных «полочек», на которых мы тогда размещались. Алина аспирантура, как и мой приход в свое время на работу в Институт, были весьма условными, но все же признаками карьерных продвижений. К тому июню карьера моя переживала крах, то есть со своей полочки я просто выпадал, что было болезненно. (Кто ж знал, что вскоре опрокинется весь «шкаф»?)

Приватные беседы в Институте велись обычно в вальяжных креслах холла. Но мы лишь немного поболтали, стоя в сторонке, и вскоре вышли на крыльцо. Остановившись у балюстрады, я спросил Алю: «Куда ты сейчас?»
Обоим было понятно, что я собираюсь распрощаться.
Совпавшее с ее тридцатилетием окончание аспирантуры естественным образом подводило некоторые жизненные итоги. И были они противоречивыми. Она могла не сомневаться в защите диссертации, что было признаком карьеры вполне успешной, что вскоре подтвердилось бы и в материальном выражении. К тому же имела реальные перспективы решения жилищного вопроса. А вот в личной жизни, все было иначе. Вряд ли недавняя потеря невинности… но я забегаю вперед. Пока, на крыльце, все это еще не является обстоятельствами моей жизни, как вскоре случится.
Итак, она поняла, что я собираюсь с ней распрощаться, чего ей не хотелось, и в ответ на мой вопрос: «Ты куда сейчас?», назвала, как потом выяснилось, единственное известное ей место выставки, расположенное в стороне, противоположной выходу: « - Я к Ракете». В этот момент  мы проявили такую бездну (точнее – вершину) взаимопонимания, какой не достигали, возможно, никогда.
То, что я, медленно, шажками продвигаясь, возвращаясь, и по нескольку раз в подробностях разбирая эпизод…Что это напоминает? Стареющий шахматист занимается многолетним подробным анализом когда-то давно проигранной решающей партии. Но жизнь сложнее шахмат хотя бы тем, что в проигрыше могут оказаться обе стороны.
«…к Ракете!». Я взялся ее проводить, хотя не нужно было большой сообразительности, чтобы понять, что у Ракеты ей делать было совершенно нечего. Выставка наших достижений в то время не отличалась чрезмерным многолюдьем. Если не считать торговой Ярмарки, которая, в основном, и давала выручку входным билетным кассам ВДНХ, площадь вокруг Ракеты была самым оживленным местом, заполненным праздными посетителями и группками иностранных туристов.
Мало кто знал, что стояла Ракета на постаменте гигантского памятника Сталину, просуществовавшего исторически очень краткий срок – несколько лет, и примерно такой же срок пустовавшего, пока не была установлена копия гагаринского «Востока».
Надо ли говорить, что мимо Ракеты мы прошли, и не взглянув на нее. Было ясно, что мы гуляем. Мое отсутствие на работе уже никак не могло ухудшить мое положение… Мимо цветников и садов, по дамбе дальше, за пруды, в парковую часть выставки. Я давно уже придерживал ее за талию. Сразу за дамбой, в месте, окончательно неделовом, мы поцеловались. Почти как прежде.
Лет в тридцать окинуть мысленным взором свою жизнь легко. Ну, до двадцати пяти все разложено естественным образом (8-й класс, 4-й курс), следующие 3-4 года, хоть и менее уверенно, но удается положить, как кубики на уже качающуюся пирамидку, но дальше…
Поэтому я взял листок. Меня всегда это удивляет - рисуешь на бумаге, а ясность возникает в голове. Я попытался по памяти разложить события моей жизни по годам.
Результат меня поразил. События заполняли годы более-менее равномерно. Но в середине листка была пустота. Четыре года в отсутствие событий. Точнее, было одно событие на четыре года. Это была Аля.

Глава ТРЕТЬЯ.

А вот наш общий фотоальбом парадоксальным образом открывается ее фотографией, сделанной двумя неделями раньше того июньского дня, в конце мая, на грандиозном по тем временам празднике авторской песни. Впервые легально. Это была не эйфория, а опасливое недоумение – неужели это возможно? Еще без всякой рекламы, по слухам, по цепочке, один другому – ЦПКиО Горького был полон. Целый день, стоя на жаре. Из сидячих мест – десяток перетащенных садовых скамеек. Вечером ожидались самые маститые барды, по слухам даже Окуджава, но достоять до вечера смогли лишь очень стойкие.
Мы оба были там, но не встретились.
Я на празднике оказался совершенно случайно. Договорился с приятельницей съездить ко мне в «нору», и по дороге, на метромосту, еще том, до всех ремонтов, она вдруг (хороша, да?) вспомнила, что у нее, как сейчас говорят, критические дни. Отличная деталь для Феминикона. (Не знаю, как у других, но мои жизненные истории или причудливо переплетены, или, как минимум, соприкасаются в каких-то неожиданных точках. Вот и Алю я на том же празднике не встретил, но натолкнулся на Вику, подругу Любы, а во время прогулки «к Ракете» вдали мелькнула соломенная шляпка Эли – она писала что-то маслом на пленэре. Ну, право, не боится жизнь выглядеть бездарным сценаристом!)
В «нору» ехать не было смысла, мы вышли из метро, решили прогуляться по парку, и оказались на празднике, о котором и не слышали.
Фото совсем любительское. Аля сидит в задумчивости. На днях ей исполнилось тридцать. Она очень хороша, даже в блузке по моде 1975 года. А во взгляде такая бездна… Я не только люблю это фото, я за него держусь. Оно мне многое объясняет. Оно мне немного… облегчает.

Дальше так и шли в обнимку. Через пролом в ограде - на территорию Ботанического сада. Я откровенно искал уединенные уголки, но ни один не был достаточно глухим. Наконец, на пустынной аллее я поднял ее на руки и занес в густые кусты. Там я обнял ее, и уже когда мои руки были под ее юбкой, несмотря на распаленность, отметил, что так далеко (не в смысле географическом) я заходить не собирался, и вообще, место оказалось, хоть и пустынным, но болотистым, где даже сесть было затруднительно. В этот момент Аля будто очнулась, и выдала неожиданную (если учесть нарочитость, с которой я выказывал свои намерения) истерику, которая меня всерьез испугала, и вызвала сомнения в ее душевном здоровье. И самым сильным моим желанием, было спровадить ее поскорее, но я как-то даже боялся оставить ее одну. Мы не расстались, поехали на Крымский вал, в Дом Художника, и походили по выставкам.
Стремительные кинематографические сюжеты не во всем выдумка сценаристов. Резкие столкновения парадоксальным образом сближают людей. Трудно, наверное, поверить, но как-то все успокоилось. И позже, когда мы спустились в метро, я, вроде шутя, но чуть не силой повез ее в свою сторону. Так мы оказались в «норе». Думаю, сыграло роль еще одно совпадение – моя нора находилась в Измайлово, там, где мы гуляли морозной зимой нашего знакомства, и на той самой улице, где она жила с детства. Вдобавок, несмотря на долгое описание, когда мы вышли из метро, было всего лишь часов семь вечера – что летом не так поздно, и вполне можно заглянуть в гости…
Добавлю еще деталь: уже там, в «норе», и не в игривой возне, а в спокойном разговоре, промелькнуло ее согласие, но не сегодня. Отчетливо помню свою мысль, что остыв, я, пожалуй, постараюсь держаться подальше. Кажется, она прочла ее в моих глазах…

Потом она рассказывала две удивившие меня вещи: что решение «да» пришло почему-то, когда я снял с нее туфли, и что она не помнит, как я постелил постель – «пока я стояла – ее не было, когда села – оказалась в постели». Последнее отнесем на счет легкого головокружения, простительного в такой момент, а также моей лени – постель была просто скатана, и мне хватило одного движения.
Хорошо с ней стало сразу, с первой же минуты, и так было всегда, все четыре года, что мы были вместе. В этом, почти бестелесном существе оказалась запрятана такая женская сила… Обычно действие норовит распасться на то, что делаешь ты, и делает она, что получаешь ты, и что она, и ты постоянно с большим или меньшим успехом стараешься собрать целое. С ней целое было всегда. Чем еще можно объяснить нелепый вопрос, который я задал,  так и не сумев подобрать подходящее слово, едва смог что-то произнести: ты всегда такая… роскошная? И не получил ответа. Его у нее не было. Всю полноту близости она познала в первый раз.

Глава ЧЕТВЕРТАЯ.

За последующие годы (а их набралось уже много), я часто представлял, что было бы, пожелай я ей счастливого пути к ракете?
Думаю, описанные события вызывают много вопросов. Почему я, одиноко живший в «норе», и пытавшийся залучить туда хоть какую особь женского пола, был готов легко отпустить неожиданно появившуюся давнюю знакомую?… Да и нарочитые поиски тихого уголка в Ботаническом саду, несомненно, были попыткой спровоцировать Алю на взрыв и разрыв. (Взрыв и произошел, но было поздно).
И почему все последовавшее не позволяло Але даже претендовать на естественное развитие отношений, как это бывает между мужчиной и женщиной?
Пока, как хитрый детективщик, я не спешу давать ответы. Не знаю, надолго ли меня хватит играть эту роль.

Человеческие отношения имеют сходство с гипсом. Свежезамешанный, он податлив и текуч, как жидкая сметана, но быстро схватывает, приобретая свойства камня. Тоже и с отношениями. По каким бы причинам они ни вылились в некую форму, изменить их потом бывает трудно, а то и невозможно.
А еще в них не работают правила математики. И мы с вами сможем увидеть, во что могут неожиданно суммироваться при сложении самая обыкновенная история с отдаленной и малозначительной предысторией.

Как расчерченная - в колоннах и мраморе - перспектива парадной лестницы Ленинской библиотеки. В походке девушки, вслед за которой я поднимался в редкой цепочке посетителей, я отметил что-то завораживающее.
Непреодолимый соблазн начать повествование словами: прекрасным летним днем… оставил в тени некоторые события совсем неразличимого издалека масштаба, произошедшие несколькими годами ранее. Да-да, то самое: …давным-давно, еще  Брежнев был жив…
Итак, впервые я увидел Алю за несколько лет до прекрасного летнего… возле лестницы куда более торжественной, чем на крыльцо Института – в небольшой очереди посетителей в вестибюле Библиотеки имени Ленина ее изящная фигурка привлекла мое внимание. Поднимаясь, я оказался позади нее, и отметил, как завораживает меня ее походка. Она куда-то свернула, я направился в свой зал.
Но немного позже я вновь увидел ее. То ли мне захотелось размять ноги, то ли пошел справиться о какой-то недополученной брошюре (в этом библиотека похожа на театр – машинерия ее скрыта от глаз, и дает о себе знать лишь сбоями в работе), но в каком-то из переходов я увидел ту же девушку, и уже намеренно пошел вслед. Когда она вновь оказалась на лестнице, (а их в библиотеке много), испытанное мной гипнотическое действие повторилось не менее ощутимо. Я очнулся, когда понял, что она сейчас уйдет. У меня было лишь несколько мгновений, и я обратился к ней с первым, что пришло в голову. Она удивилась, но ответила вполне доброжелательно. Я оставил читательский билет у контролеров, и вышел ее проводить, не одеваясь. Было начало декабря. Летел легкими хлопьями снег, но холодно не было. Идти нам оказалось недалеко, с полквартала. Помогая ей открыть высокую дубовую дверь другой библиотеки, библиотеки Университета, в котором она работала (да и сейчас, наверное…), я попросил у нее телефон. Она как-то внимательно посмотрела на меня, и согласилась. Думаю, никто не придерживал эту дверь, закрывая, с такой нежностью.

Я увлекся ею. В памяти далее совершенно кинематографическая «нарезка  кадров». Гуляем. Было уже по-настоящему холодно, кажется, никогда так не мерз. Вот Измайлово, где она тогда жила. А вот целуемся, забившись погреться в узкое ничейное пространство перед окнами в кассовом зале кинотеатра «Россия».
Что еще в этой «нарезке»? Вижу нас, прижавшихся, несмотря на надпись, к двери вагона метро. На какой-то ее вопрос о моей жизни промямлил что-то вроде «все непросто», на что Аля отреагировала недовольной миной. Я отвернулся, и гляжу в темноту тоннеля. Что я могу объяснить этой девочке? Мне было тошно в роли взрослого женатого мужика, морочащего голову молоденькой. Ей почти 25, мне 30 с небольшим. Почему-то разница выглядела давяще неприличной.
Память пропускает важный эпизод - моего у Али гостевания. Видимо, неспроста, и нам придется к нему возвращаться отдельно. Поэтому сразу после сцены в метро идет сцена телефонного разговора. Я сижу на полу около своего дивана – до него не дотягивался провод – положив на него книгу, которую оживленно листаю в поисках страницы с отчеркнутым для Али накануне местом. И тут она неожиданно объявляет, что решила больше не встречаться со мной.
Мы прощаемся. Я кладу трубку, и не сразу обнаруживаю, что все еще машинально и невидяще перебираю страницы.

Вся предыстория, с прогулками, волнениями и поцелуями, вплоть до моего околодиванного сидения, не вышла за календарные рамки зимы. А ранней весной я все же позвонил ей, и пригласил в театр.
В высоком зеркале полутемного театрального фойе Аля перехватила мой взгляд, и прочитала его абсолютно точно. В плохом переводе на язык слов выглядело бы: «ну что я нашел в этом существе?». Голенища даже ушитых сапог были непомерно широки, дорогое пальто не просто драпировалось, а как-то еще оборачивалось вокруг нее, подобно знамени вокруг флагштока.
Совсем, совсем по-другому, но тот же вопрос задаю себе я и поныне.

Столкнулись мы с ней в нашем маленьком Институте раза три, не больше. И понятно – училась она заочно, бывала нечасто, я по коридорам не бродил, а специально друг друга не искали. Поэтому ее появление на пороге комнаты было совершенно неожиданным. Разговаривать там было неудобно. Мы  вышли, и немного поболтали в холле, а потом покинули и его.
Вот так мы и оказались на высоком крыльце с белой балюстрадой и лестницей. Да, июнь,  солнце. Оставалось попрощаться. Я иногда представляю себя, глядящим ей вслед, и ее, удаляющуюся, с той же завораживающей походкой. Так завершилась бы маленькая история, о которой забыл бы через неделю.

Лента, будто склеенная бестолковой монтажеркой. Мрак моей тесной «норы». Там я понял, почему узкую и длинную комнату называют пеналом. Это эвфемизм гроба. Сразу встык яркий летний кадр. Распахнутое окно. В солнечном пятне обнаженная Аля. Дальше почему-то сразу с младенцем. Какие-то невнятные эпизоды. Маета. И тихое расставание, подобное отрыву листа осенью. Снова какие-то полутемные кадры. Опять светло, погода почти летняя. Царицынский пруд и странное обручение.

Ты закрываешь мне двери, окна, теперь уже затыкаешь оставшиеся щели, и я лишь в маленькие дырочки ловлю мелькание теней, дуновения…(недавно почувствовал себя тараканом, которого гонят, морят, а он по щелям… и держится!…) Еще немного, и я стану Обществом по охране памятников нашей любви, точнее, единственным его членом.
…Я разглядываю твои фотографии и стоп-кадры на видео с тем же чувством трепета от наслаждения запретным, как подростком смотрел фото с обнаженными… А это твои обычные, бытовые съемки.

Но если в той «нарезке» последовательность, несмотря не некоторые пробелы, понятна, то в отношении всей истории и в самом деле приходит в голову единственное сравнение - с лентой, наскоро склеенной по чьему-то срочному распоряжению бестолковой монтажеркой в отсутствие не только режиссера, но вообще какого ни было монтажного плана. После сумрака комнаты-пенала яркий летний кадр просто ослепляет. Из распахнутого окна - крики играющей ребятни. До самого подоконника вытянуты подставленные солнцу струнки ног Али, обнаженной в ощутимо непривычном ей и потому сладком обоим бесстыдстве. А вот мы закрываемся от солнца расшитыми ею занавесками. Купание в Серебряном бору, как и многое другое тоже пропущено, и вот уже Аля кормит младенца. Дебелая и полногрудая, будто и не она вовсе. Обручение же, на высоком взлобье холма над прудами в Царицыно, много позже, ближе к финалу, и как раз перед тем, как она выходит за другого. Но удивляться ли странностям такого монтажа, если я по-настоящему полюбил ее лишь через несколько лет после того, как мы расстались?

После театра я провожал ее. Мы не виделись всего несколько недель, но за это время они с сестрой успели разъехаться с родителями, и жили теперь вдвоем в коммуналке в самом центре. Мы лишь немного отошли от метро, и свернули в первый же переулок, когда внезапно она остановилась, кивнув на стоящий поодаль через дорогу дом, обозначая, что прощаться будем здесь. А я еще только ворочал в голове все, что собирался ей сказать, не ожидая, что проводы будут столь короткими. В растерянности я протянул к ней руку в неопределенно-прощальном жесте. Аля сделала какое-то полудвижение, которое я расценил, как неодобрительное, и рука моя так и замерла в воздухе. Я и поныне помню все в живых подробностях, но когда однажды напомнил эту сцену Але, она слушала с удивлением, и утверждала, что желала совсем иного.

Свои радости найдет в нашем повествовании и рациональный наблюдатель жизни, и любитель мистических совпадений. Судите сами. Мы познакомились в начале зимы, а уже в конце лета я оказываюсь научным сотрудником, а она аспиранткой одного и того же совсем небольшого научного института. При том, что у нас разные профессии, и ни во время наших зимних гуляний, ни во время похода в театр, как у меня, так и у нее подобных планов не было. Мы пару раз виделись в институтском коридоре. Я был рад ее видеть, и приветствовал искренне – ведь мы не ссорились. Всегда ей было некогда: то экзамены, то спешные дела. А в глазах читалось почти отчаяние: что же, теперь я каждый раз буду его здесь встречать? Так что на третий раз, после нескольких приветственных фраз, я попрощался, не дожидаясь признаков недовольства на ее лице. Случилось так, что больше мы с ней за четыре года моей работы и ее учебы (здесь тоже отметим почти полную синхронность) в нашем маленьком Институте не столкнулись, и опасения ее оказались напрасными.

Я говорил уже, что важный эпизод моего прихода к Але в гости в монтажной «нарезке» отсутствует. И неспроста. Видимо, он как-то сюжетно выбивается из ряда, и к нему придется вернуться специально. А ведь произошел он как раз накануне того моего околодиванного сидения. Они еще жили с родителями, и тогда я впервые увидел Валю.
В гостевании моем было три раунда. Два первых я с треском проиграл. Третий в обыденном смысле тоже, но мало о чем в жизни я могу рассказать с такой гордостью. И мало на что в этой истории могу так опереться…

Глава-спутник СЕСТРА (см.)

Глава-спутник МУЖЧИНЫ (см.)

Глава-спутник СЕМЬЯ (см.)

Глава-спутник О ПИТАНИИ, ПРОГРЕССЕ И ПРОЧЕМ (см.)

Глава-спутник В ГОСТЯХ(см.)

Глава-спутник ТЕТРАДЬ (см.)

Глава-спутник ВОЛОСЫ (см.)

Глава не знаю какая.
ЛИСТ

Удивительно, как тихо, даже как-то незаметно мы расстались. Так обрывается осенний лист - внезапно и легко. И место обрыва гладкое такое… А еще недавно – изомнешь, издергаешь, и то не оторвется.
Не прошло и полгода, как мы сделали попытку возвращения, неуклюжую и бесполезную.
Появление в ее жизни через пару лет другого мужчины, коллеги по работе, я воспринял, как нечто естественное. Но спустя время был удивлен ее неожиданными словами, что я мог бы вернуть ее, если бы захотел. Я посмотрел ей в глаза… В кино это был бы эффектный кадр. Долгий, внимательный взгляд в эти серые глубины. Мне приоткрыта дверь. Войти?
На деле я лишь мельком взглянул на нее, и отвел взгляд, ничего не ответив. Даже не потому, что растерялся. Мне было понятно, что прежние опоры порушены, а новых нет. И мне не нужно было вглядываться, чтобы увидеть, чтобы она этого не понимает. Но много раз сожалел, что оставил ее слова без ответа.
И гораздо позже, когда понял, что люблю ее, как не любил никогда и никого, попыток вернуть ее не делал. Да и куда возвращаться? Того места уже нет. И в этом мы уже были согласны.
Важные слова вкраплены среди прочих, как золотинки в породе. Разглядишь не сразу. Однажды, вскользь и без пафоса, Аля сказала, что серьезно наказана за то, что убила в себе любовь.
И всех моих усилий не хватило, чтобы удержать хоть искорку. Осталось лишь то, что храню сам.

Бестолково, будто наспех, склеенная лента. За мраком тесной комнатки ослепительный летний кадр. Вот уж редкая в этом фильме обнаженка. И сразу Аля с младенцем. Будто и не она. Годы без событий. Тихое расставание. И странное обручение. Непоцелуй. Выходит замуж за другого.
…по однажды выбранному пути.

Глава-спутник НЕПОЦЕЛУЙ (см.)

Глава тоже не знаю какая.
ЛУНОХОД.

Иногда светило, обнаруженное астрономом, привлекает его внимание своим необъяснимым поведением. Понаблюдав за ним, он понимает, что имеет дело с двойной звездой - странным образованием из двух тел, одно из которых невидимо, поскольку не испускает свет, и свое присутствие выдает лишь необычными движениями другого, видимого.
А, знаешь, – сказала мне как-то Аля – я поняла, что в конечном счете все решения в моей жизни принимала Валя.
Мы помолчали. Это было мне знакомо – живешь-живешь, и вдруг постигаешь нечто простое, что давно бы следовало понять. И не знаешь, чему удивляться – своему открытию, или собственной слепоте.
… я поняла, – сказала Аля в одном из редких уже тогда откровенных разговоров…
У меня что-то сжалось внутри. Так бывает, когда принимаешь человека близко со всеми его переживаниями.
Ей не пришлось мне ничего больше объяснять. И она знала, что я пойму.
Но вот какая мысль позже пришла мне в голову - получалось, что Валя решила многое и в моей жизни.
…она принимала за меня…
Мысли эти не были неотвязными, наоборот, они терпеливо ждали паузы в суматошном дне, или долгожданного момента, когда голова, наконец, может быть спокойно уложена на подушку, а более всего времени, когда ночью меня словно кто-то в бок ткнет, пробуждая. Все мои высказанные и немые вопросы, не находившие ответа, получали разрешение. Все встало на место, будто сошелся пасьянс. Резкость, с какой Аля тогда порвала со мной, никак не вязалась с ее добросердечностью. Внутренне я был совершенно согласен с нею, и никаких перспектив для наших отношений не видел, и больно было не от того, ЧТО она сделала, а от того КАК. А теперь я будто вижу Валю в той же комнате, изо всех сил делающую вид, что занимается своими делами. Алин же разговор с увлеченным ею мужчиной шел совсем не по намеченному накануне сестрами направлению. Думаю, даже строгого взгляда не понадобилось, чтобы Аля рывком перевела стрелки.
…в конечном счете…
И другое мне стало понятно в поведении Али. Как если бы вы наблюдали движение лунохода, управляемого с Земли. Оператор видит дорогу, но сигнал приходит не сразу, и поведение лунохода порой кажется нелепым – то он без надобности опасно приближается к обрыву, то беспричинно замирает, когда дорога свободна.
… все решения…
Обычно, по мере того, как узнаешь человека, становятся понятней его слова и поступки, и давние тоже. С Алей было иначе. Сойдясь с ней, я отмел прочь произошедшее ранее, вернее был вынужден отмести. Все, что я ежедневно обнаруживал  в открытой, сердечной, немного пугливой Але, никак не совмещалось с нашей предысторией. И даже, неосознанно и самонадеянно, считал все, происходившее с нею до прекрасного летнего дня чем-то незначительным, и уже неважным. Над тем, что она мне иногда рассказывала, снисходительно посмеивался, и не все удержал в памяти. Потом жалел.
…в моей жизни…
Однажды, еще в те времена, что мы были вместе, мне приснился сон. Странный и стыдный. Я был с Алей, но там же, в постели – это было ясно, как многое в снах бывает откуда-то понятно – была Валя.
Сна я не разгадал. А сюжет был символический. Ведь и в самом деле, получалось, что я жил с обеими. Безусловно, я отдавал себе отчет, какое влияние имела Валя на наши отношения. И было бы несправедливым сказать, что всегда отрицательное. Порой какая-то проблема могла исчезнуть бесследно и враз, просто потому, что сестры ее обсудили. Хотя, напротив, иная, совершенно очевидная, могла упорно не признаваться даже существующей, покуда не попадала в Валино поле зрения.
Поэтому я далек от того, чтобы во всем обвинять Валю. Да и в этом ли дело? Теперь даже не понять, с кем я имел дело в каждый отдельный момент. А однажды больно кольнула мысль - не связано ли с отделением от Вали то огорчительное усыхание Алиной сердечности?
Как обаятелен Петрушка. А ведь это всего лишь кукла. И в какое чучело вдруг превращается, когда из него вынимают руку. Так чье это было обаяние?
Да, получалось, что многое и в моей жизни определила Валя. И сюжет того сна, запретный и стыдный (а, по трезвом взгляде, немыслимый – строгая Валя годилась на это менее кого бы то ни было), сюжет был символический. Я и в самом деле жил с обеими, но не в том заманчиво-волнующем смысле игр в темноте, а будто мной играли втемную…
А, знаешь, – сказала мне как-то Аля  – я поняла…
И во мне что-то сжалось... Ей не нужно было мне ничего больше объяснять. И она не нуждалась ни в ответе, ни в утешении.
Из наших отношений можно было изъять все. Близость, ласку, встречи, разговоры. Оставить бы хоть иллюзию, что есть человек, с которым можно таким поделиться. Таким, о чем себе-то сказать тяжело, а чужому нет смысла.
И чтоб он не ответил. Потому, что понял.

Глава-спутник ПИСЬМА (см.).

Глава-спутник ПЛОСКОСТЬ (см.).

Глава предпредпоследняя.
ЗА ПЕРЕГОРОДКОЙ

В вечерней полудреме то ли приснилось, то ли привиделось… Тоже ночь. Я в незнакомом доме. Вроде, дача. И просыпаюсь от звуков за стеной, которым тонкая перегородка не препятствует. Мужчина и женщина занимаются любовью. Движения, поначалу едва слышные, все явственней. Не голос, не стон – по ритму знакомого, родного дыхания понимаю – там Аля! Я вскакиваю, уже просыпаясь по-настоящему, и сижу, свесив ноги, успокаивая гул и стук внутри. Словно бывшее наяву, это видение не давало мне долго заснуть в ту ночь, и потом не оставляло много дней. Пока я не смог постичь суть...
…за всем этим поначалу оставалось незамеченным происхождение самого сюжета. Но стоило только покопаться, я сразу вытянул корешок. И в который раз удивился – кто бы мог подумать, что это там хранится десятилетиями!
…Каникулярное студенческое лето. Заполненные пугливо-озабоченными абитуриентами вузовские коридоры в отсутствие дружеских лиц кажутся пустыми. И мой знакомый по кавээнной самодеятельности, годом старше, уже пятикурсник, ухвативший меня в коридоре, и чуть ли не сходу начавший делиться со мной такой своей историей, для которой явно был нужен слушатель куда более близкий. Так же, как я, не встретив друзей, он на безрыбье вцепился в меня, видимо, не в силах больше удерживать в себе… Тем летом на их даче жила дальняя родственница, молодая замужняя женщина, с которой у него случился роман… Рассказ его был сбивчивым и непоследовательным. Вскользь был упомянут ничтожный муж. Мелькнула тема последствий страсти - аборта, который нужно было организовать, понятно, без огласки, в чем принимали участие его родители. (Я тогда живо представил своих, которые онемели бы на полгода, если бы увидели, что я хотя бы руку на талию положил чужой замужней женщине). Но врезалось, и на годы, конечно, не это. Поведанным напоследок эпизодом, он, похоже, и  не собирался делиться, но удержаться уже не мог,  и на меня, тяготящегося в те поры собственной невинностью - да что там,  распираемого! – было обрушено описание его бессонной ночи, когда за тонкой фанерной перегородкой его возлюбленная выполняла супружеский долг.)

А что постиг… Там, за стеной, моя любимая женщина была счастлива. И я не понимал, должен я страдать, или радоваться.

Глава предпоследняя.
ЧТО и КАК.

Прекрасный летний день многое определил, и до сих пор определяет в моей жизни. Спустя лет десять в своем единственном письме…
…это моих писем  было много, я бы вообще завалил ее, бедную, письмами, но она однажды призналась, что они ее пугают, и я сначала перестал их отправлять, а потом и писать, незаметно они превратились в то, что вы сейчас читаете, и я все время в записях вымарывал прямое обращение, разве что случайно прорывалось…
…вот там она писала, что все началось НЕ ТАК (имелось в виду - НЕ ТАК, КАК НАДО – в полнейшем соответствии с толстовским comme il faut), и из этого проистекали все проблемы. Я ей возразил многостраничным письмом, не соглашаясь, впрочем, весьма относительно, так как заканчивал выводом: да, НЕ ТАК, но это было ВЕЛИКОЕ НЕ ТАК. И доказывал, что иначе и быть не могло. Не думаю, что она осознавала цель своего визита ко мне в Институт, скорее нет. Хотя, порой, в настроении мрачном, а то и циническом, я чувствовал себя инструментом, умело выбранным из набора уверенной рукой. Она пришла к человеку, о котором знала, что он возьмет и потащит…

Но помните тот кинематографический трюк с отъездом камеры от темного пятна на стене? Вот и НЕ ТАК это взгляд из тех четырех лет, что мы были вместе. Если смотреть с самого начала, и на много лет спустя – вероятно в моей жизни не было другого такого ТАК.

Ведь я не знаю, что было бы на другом пути. Но на этом мне открылся целый мир. Теперь, издалека, два разных наших периода – близости без моей большой любви и безумной любви без близости – совмещаются, как два плана в комбинированных киносъемках, и дают мне картину счастья.

Не с парадного входа мы оказались, говоря возвышенно, в доме нашей любви. Тот вход был закрыт памятным телефонным разговором и «довернут» одним жестом при прощании в Лучниковом переулке.
В той старой коммуналке так закрывался черный ход. Дверь, что вела из кухни на черную лестницу, запиралась огромным столетним засовом именно этим образом: задвигаешь и доворачиваешь рукоять вниз. Теперь не открыть…

Глава ЗАВЕРШАЮЩАЯ.

(Из старых дневников) Эта безмолвная связь с Алей, о которой я сегодня сказал ей самой, что это подключение какого-то высшего порядка. Ведь все мешает, препятствует. Девочка подросла, и свидания с ней уже обходятся без Али. Изредка голос по телефону. Еще утром задавался вопросом, не придумываю ли, не мниться ли это волшебство в наших отношениях? А вечером ее звонок, и через несколько слов оно уже было: и подключен, и волнуем…
Странно, как вещи необъяснимые, обретая чувственную определенность, не утрачивают загадочности.
Уже ничего не надо. Ни символической ночи раз в год, в июне  – вот была мучительная несбыточностью греза -, ни встреч и прогулок, что вымаливал позже. Только одно – не убивай того, без чего в душе у меня так пусто и гулко. Не убивай, это грех. Ты, избегая греха мнимого, все норовишь совершить настоящий.

Что меня поддерживает, подпирает? Отчаянная решимость сохранить тот лучик, росточек, уголек в душе, который и позволяет как-то держаться. Ведь парадоксальным образом меня держит чувство безнадежное. И стоит этой надежде обрести хоть призрачную плоть – все рухнет.

Среди дня вдруг вспомнил, что ночью, ворочаясь, набрел на какую-то, поразившую меня мысль. Какую – не помнил.
Даже странно было – саму мысль забыл, а как лежал, ворочался, крутился, раскрываясь и укрываясь (было душно), как отпихивал ее, надоевшую, и наконец, уговорил себя заснуть – помнил. И помнил, что мысль была неприятной, поэтому сильно стараться, чтобы вспомнить ее, не стал. Но где-то она там задворками бродила, и к вечеру все-таки вылезла.
И была она такой. Все наши сближения в последнее время происходили, когда у Али что-то случалось, и я был нужен. Всякий раз радостно (что понятно) и безоглядно (старый дурак!) я откликался. И каждый раз по прошествии времени бывал отброшен за ненадобностью, и страдал, не понимая причин, и выстраивал их самостоятельно, заведомо оправдывая ее.
В готовности.
Как верный пес. Хозяину стоит только зашоркать в доме, выйти за чем-то в сени, а тот, в каком бы ни был углу двора, уж мчится к крыльцу, и сидит наготове…

…как обрывается осенний лист - внезапно и легко…
Но это лист легко отрывается, и летит в свое далеко… а тут саднит. Место отрыва…
Позже одно чувство стало появляться, когда я звонил ей, виделся или вспоминал. Сейчас понял, на что это похоже – финал хорошего, грустного фильма, когда вот-вот пойдут титры, зажжется свет, и зрители заторопятся вдоль рядов. А ты еще там, и не хочется выходить, но ничего нельзя поделать… Кино закончилось.

Но теперь у меня есть ответ на вопрос, почему наше с нею отсутствующее настоящее почти не вызывает у меня эмоций, а прошлое волнует. В нем мне не все ясно.

Почему Данте любил свою Петрарку (из проНатальных историй) (Проза)

Могу понять людей, которые уверены, что истории про Наталью (см. Пронатальные истории ч. 1 и 2, а также ч.3 и 4. для особых любителей) я придумываю (как вариант, что она слегка не в себе). Ни то, ни другое не соответствует истине. А вот в какой степени то, что говорится ею - шутка, я не знаю. И она, пожалуй, тоже.

Безо всякого повода вдруг начинает:
- Хочу поговорить с Денисом о его жизни… И насчет пенсии, как у него будет?
Я, естественно, хмыкаю. Странная мне, но, наверное, простительная для женщины нелюбовь позаботиться об актуальном, сочетается в Наталье со стремлением порассуждать о том, что ее не очень касается, и о проблемах, до решения которых ее и не допустят. Сам Денис матери в таких случаях иронически цитирует Довлатова: «Ты за Пахомову-Горшкова не беспокойся, ты за себя беспокойся»
Но она продолжает:
- Вот ты же радуешься пенсии? Ждешь ее? А чему он будет радоваться?
Что тут ответишь? Слегка откашлявшись, затягиваю концертным баритоном: «Уж не жду от жизни ничего-о-о я!»
Наталья: - Есенин вот до пенсии не дожил, а то бы по-другому пел.
(Поэтов Наталья по своему обыкновению перепутала. Но как тонко чувствует интонационную близость!)
И тут же продолжает, вспомнив какую-то недавнюю передачу: - А что, если бы Есенин остался колхозником, то пенсии ему не полагалось бы?
Вообразить Есенина колхозником (пусть даже на пенсии) я предоставляю вам.

Начну с утра (поскольку с утра и начинается).
Поднялся раньше Натальи. Что нечасто бывает. Спрашиваю, как себя чувствует.
- Что ты такие вопросы задаешь с утра? Я ничего не знаю про себя утром.
(Собственно, во многом это и есть причина того, что я даже проснувшись, не тороплюсь вылезать из своей комнаты. Процесс утреннего вхождения Натальи в будничную жизнь затяжной и нелегкий. Я предпочитаю не быть ему свидетелем)

(Сюда же давнее: - Я очень ответственная!......... но не утром.)

Это тоже могло бы стать эпиграфом - я, наконец, нашел для Натальи определение. Это торжество гармонии над здравым смыслом.
- Наталья, что ты каждый раз переживаешь, что ничего не продается? Давай возьмем за правило - ждем две недели, если так и не будет продаваться - начнем переживать.
- Нет, так не получится. Я потом уже не могу переживать.

Так или иначе, но Наталья есть тот самый отечественный производитель. Наверное, из мельчайших, но тем не менее.
- Мне через год будет уже… (имея в виду, что немало). Что же я, до 80-ти лет работать буду, как Вивьен Вествуд, что-ли? (Это английская модельер, если кто не в курсе)

- На первом месте у меня моя внешность, а на втором – работа. И это очень взаимосвязано!
Обнаруживаю ее ночью – точнее в 5 утра - на кухне.
- Я не просто ем, я стресс заедаю!
Но и без того кулинарная тема в Пронатальных историях неизменна.

Зашел на кухню: - Наталья, что у тебя так в кастрюле бурлит?
- Картошка. Хочу на завтра винегрет сделать.
Через приличный промежуток времени кричит мне издалека:
– Посмотри, что там в кастрюле делается?
(смотрю) - Вода кипит!
- А картошки там нет?
- Нет!
- (входит, задумчивая) Надо положить…

- ...Когда думаешь об умном, получается невкусно..

- Я почему люблю арбуз? Его режешь, и сразу можно есть. И почему я не люблю баклажаны? Потому, что их еще нужно мыть, чистить, резать и готовить!

В гостях у Дениса начинает ему толковать о вреде копченой колбасы.
- Мам! Если бы ты не принесла, я бы еще полгода ее не ел!

А может, пробуя сыр, изречь: …а какой Эдам был в 66-м году…
(И я сразу вспоминаю свою бабушку. Она, принимавшая участие в революционных демонстрациях, к царскому режиму относилась резко отрицательно: «Сволочь был Николай. Но продукты при нем были хорошие»)

Объяснял, что не нашел в нашем универсаме нужное Наталье готовое тесто, но спросил тамошнюю тетку – и та поднесла прямо к кассе.
- Вот пойдешь опять в этот магазин, и что будешь искать - тесто или тетку?

- Что-то много я тебе каши положила… (убавляет) Лучше потом еще подложу. Тебе ведь, сколько ни положи, все равно добавку попросишь.

- Наталья, котлеты пересолила…
- А ты их попробуй с горчицей!

Наталье (дети) из Франции привезли сыр. Он острый и вонючий. Без удовольствия, но потихоньку ест, ворча при этом:
- Хорошо, лягушек не привезли…

Они же в другой раз поехали по Италии дикими туристами на велосипедах. Наталье это не нравится, она беспокоится:
…отель, шезлонг, так гораздо лучше… Там в Италии мафии полно…

- Все. Иду сегодня спать. Даже телевизор смотреть не буду!
- Что, даже канал «Здоровое ТВ»?
- А что толку? Я смотрю, а здоровья не прибавляется…

Но телевизор, конечно, любовь. Без порции новостей начинает испытывать настоящую ломку. (Наталья, скажи, когда ты в последний раз слышала хорошую новость?)
(Понятия близкие, внутри Натальи неразличимы. Как я говорю, лежат у нее в голове, слипшись в одной файловой папке.)
- Смотри, там среди зрителей Наташа Королева сидит… с этим своим… Мустангом…

Август 2010 года. Жара. Дым. Гарь ест глаза. (И кажется, что это будет продолжаться вечно)
- Если и в январе будет жара, то ученые должны будут найти причину…
- Наталья, полагаю, они уже в конце ноября задумаются…

Собираюсь купить новые занавески.
Наталья: - Ты имей в виду - летние у нас есть………..они же и зимние.
Тут к вопросу о «черном ящике» (см. Пронатальные истории часть2). Эти ее паузы. Где сказанное ПОСЛЕ, и призванное, казалось бы, дополнить сказанное ДО, его полностью отменяет. Этакая аннигиляция. Никакой информации по существу вопроса, зато есть возможность подсмотреть, что там происходит у нее внутри.

В дорожном потоке издалека увидел старенькую «Победу». Сзади на стекле бумажка прилеплена, как делают, когда хотят продать машину. Но здесь текста было много, и довольно мелкого. Из любопытства я подъехал ближе, чтобы прочитать, но разглядеть удалось только одно слово, набранное крупно: «...ВАНДАЛОВ...»
Делюсь увиденным с женой. Наталья мне: - Может быть, фамилия?

Вспомнил давний случай. Ну, сами представьте - умываюсь утром, и обнаруживаю на трубе-сушилке пару детских гольфиков. Причем один совершенно сухой, а другой абсолютно мокрый.
- ???
- я вечером стирала, но отвлеклась…

Перетряхиваю Пронатальные записи на листочках.
- От мужчин нужно жить отдельно. Чтоб он не видел как ты зеваешь, икаешь, пукаешь… А только бы видел, как ты… (встает в картинную позу…) Думаешь, почему Данте так любил свою Петрарку?
Меня начинает беззвучно трясти.
- Ой…, Лауру, конечно! Ну, вот, запишешь, и будешь меня позорить перед друзьями. А я сегодня просто очень устала, потому и перепутала.

Нет ничего, что она не может перепутать с чем-то. И переиграть Наталью на этом поле невозможно. На ходу в шутку переврал название старого фильма: «Антон Иванович меняет профессию»
Наталья (серьезно): - Неправильно. «Василий Иванович сердится»

Жаль, внук пока может оценить бабушку только со стороны ее кулинарных талантов.
Утомившись в дальней дороге, он стал фантазировать, нельзя ли сделать так, чтобы мгновенно добираться до любого места.
Наталья: - Это уже придумали. И называется… депортация.

В связи с юбилейной встречей выпускников института (а мы с Натальей учились вместе) было много звонков, интернет-переписки, рассматривания старых и новых фотографий.
- Ты видел фото Марины? - …кроме фамилии ничего и не осталось…
(В прошлом это была невероятной красоты девушка, самая красивая во всем потоке. Наталью впечатлило, что после череды замужеств и разводов она осталась при своей девичьей фамилии)

Одна из загадок для меня – как она сочетает свою предельную честность с неизменной уверенностью в правоте.
Некогда к нам в центре Москвы подошла женщина спросить дорогу. Стремительностью она не уступала Наталье. Между ними произошел короткий диалог, и та удалилась. Озадаченно глядя ей вслед, я спросил Наталью, знает ли она хоть приблизительно, где располагается переулок, о котором та спрашивала. Наталья искренне призналась, что понятия не имеет. Как же получается, удивленно вопрошал я ее, что единственному из присутствующих, кто знал дорогу, так и не удалось вставить ни слова?

Наталья! Тебе никогда не приходит мысль немного помолчать?
- Приходит… но потом приходит другая, и отгоняет ее…

(Все к тому же, что она как-то проходит сквозь жизнь так, что общеизвестное к ней не прилепляется)
- Шапочка у Дениса все же странная. Шотландская какая-то, или моряцкая.
- Ты не в курсе. Это растаманская.
- (задумалась) От слова Тамань?

Любой, самый ничтожный обмен репликами может обернуться тем, что впору хвататься за тетрадку.
- Мне что-то не удается этой электрической мухобойкой…
- Слушай, Наталья, она у нас уж лет пять. И что, ни разу?
- Нет. Ну, может, однажды. И, кажется, это не муха была… ползала…

- Когда муж умирает, женщина становится вдовой. А когда умирает жена, мужчина становится женихом, и столько сразу желающих находится!
Почему Шекспир не написал об этом!? Он, казалось бы, обо всем написал.

С Натальей можно легко договориться о чем угодно, но смысла в этом нет никакого. Поскольку (по ее же признанию) мозг ее работает отдельно от нее, он, видимо, и решает, о чем ему думать и о чем помнить. А непосредственного выхода на него я  найти так и не смог.

проНатальные истории (Проза)

Часть первая.
(Отчасти историческая)

- Давай поедем, посмотрим Венецию, пока она не утонула. Атлантиду не успели, так хоть Венецию посмотрим…
Это не текст из абсурдистского фильма или фантастического сериала, это разговор тихим семейным вечером за телевизором...

Обыкновение рассказывать всякие истории про Наталью родилось само собой еще в нашей студенческой компании. А пищу для этого она всегда давала обильную. Какие-то случаи пересказываются до сих пор, очень многие забыты. А жаль. Но момент, когда я понял – это надо записывать, помню хорошо:
Из разговора в соседней комнате я понимаю, что речь идет о композиторе Шнитке
(известный композитор тогда еще здравствовал), Наталья объясняет нашему младшему, Андрею, что он наш современник: «просто у него такая фамилия, что кажется, что он уже давно умер»
Всякие словечки, фразочки и курьезы часто записывают за детьми. Но тут все оказалось не так просто. Свои перлы Наталья рассыпает щедро, но часто ее полуфраза, вполне понятная домашним, требует в записи несколько страниц комментариев – и соль пропадает, как в добросовестно растолкованном анекдоте. Вдобавок для понимания многих историй нужно хоть немного представлять Наталью. В результате «литобработке» поддается лишь незначительная часть того богатства, которым она ежедневно нас одаривает.
К тому, что я за ней записываю, Наталья относится снисходительно, хотя и с некоторой настороженностью, иногда запрещая обнародовать истинные жемчужины (которыми, впрочем, я охотно делюсь с избранными в частном порядке).
Но кое-что само идет в руки. Порой оказываюсь невольным свидетелем ее телефонных разговоров:
…есть в ней здоровое женское начало – рюшечки такие, бантики…
……муж от нее уходил, по-моему, лет на пять, а потом вернулся. Видно ему там не понравилось…;
…они эмигрировали в Астрахань;
о соседке, трижды вдове: …ее средний муж…;
Однажды, услышав о ком-то, «…они находятся в гражданском браке…», я  еле дождался  окончания разговора, чтобы сообщить ей: «Теперь я знаю в каком браке находимся мы! В военном!» И теперь, в зависимости от настроения, говорю: «у нас не какой-нибудь гражданский брак, а настоящий, военный», или: «лучше находиться в гражданском браке, чем в военном».
Многое почерпнул из ее воспоминаний:
- Я тогда занималась наукой! Станцию Площадь Ногина три раза мимо проезжала, все думала - как соль в раствор добавить…
Кроме всего прочего, Наталья выполняла обязанности помощника секретаря Ученого совета, а попросту говоря, должна была обзванивать членов упомянутого совета, приглашая их на заседания и пр. Представлялась им она так: «…Это Наташа из желтого домика… ». ( Их лаборатория располагалась в небольшом здании желтого цвета, а других ассоциаций у Натальи не возникало ). Однажды, накручивая диск, она, дозвонившись, забыла, какой именно телефон из списка набирала. И состоялся диалог совершенно для желтого домика: « Ой! А кто это? – А кому Вы звоните? – А я уже забыла…». По счастью, все интеллигентно и благополучно разъяснилось.
Знаю с Натальиных слов, что когда ей было лет 11, она, как примерная пионерка, переписывалась с китайским школьником. Впоследствии, когда китайский школьник оказался девочкой, Наталья потеряла к переписке интерес, но получив первое письмо, в поисках переводчика отправилась на трамвае к МГУ,  где ходила, спрашивая у студентов из Средней Азии: «Дядя, вы китаец?». Кстати, китайца они ей нашли.

Сразу после окончания школы Наталья работала в том же МГУ лаборанткой:
– Ходили мы со студентами в лыжный поход по Карелии…
- Надолго?
- Дней на двадцать.
– Ого, зимой..!
– А, нет, я перепутала, ходили мы дня на три, это мы по 20 рублей собирали!

Надо сказать мой исследовательский интерес к Наталье возник гораздо раньше романтического, и связан был с открытием, что смеясь вместе со всеми, она смеется совсем не над тем, что остальные. Свежий пример. По телевизору: «Спонсор показа фильма Сибирский цирюльник – фирма Жиллет». Наш младший хмыкнул, отметив остроумие идеи привлечь бритвенную фирму к показу фильма с парикмахерским названием. А Наталья: - Конечно, жилет. Цирюльник, портной – это все близко!

- Кем мне только ни приходилось быть! И научным работником, и торговкой на рынке, и генеральным директором. Хуже всего было быть директором.

Неистребимое Натальино стремление в разговоре из экономии пропускать ей очевидное, обычно приводит к противоположному результату – долгим выяснениям, что же она хотела сказать, но иногда… Желая рассказать (скорее даже пожаловаться) в компании друзей, как она поехала по магазинам, с которыми работала, с целью получить хоть немного денег и купить продуктов, что, по счастью, получила, накупила, и с трудом их донесла, Наталья все это упаковала в одну фразу: «Поехала добыть денег…, еле дотащила… две сумки …». Договаривала ее она под одобрительные возгласы и общий смех, причину которых никак не понимала.

По телевизору джаз. - Что бы делали эти негры, если бы их не привезли в Америку? Сидели бы там у себя в Африке… а теперь вон как поют… И помолчав, задумчиво: - А индейцы почему-то не поют…(Вот после таких фраз я молча сваливаюсь с дивана, и бегу в комнату за тетрадкой).
По утрам Наталья смотрит «Одиссею команды Кусто», и потом любит мне пересказывать: - Помнишь, в тот раз я тебе рассказывала о ночи любви кальмаров? Кошмар. Так вот, у морских слонов не лучше!
Однажды, что-то перепутав в телепрограмме, Наталья поздно ночью в страшном напряжении смотрела эротический фильм, будучи уверенной, что это триллер. И до самого конца немудреного, как водится, сюжета ожидала, когда же этот парень проявит, наконец, свои истинные намерения.

У Натальи все приступами. Иногда в ней просыпается кулинар. В первое время мы этому радуемся. Потом уже не очень.
В очередной раз что-то подгорает в кастрюле. Я: (иронически) - Ну ты же хорошая хозяйка!..
- Я хорошая хозяйка, только я все время отвлекаюсь.

Объясняет, почему пересолила холодец:
- Я решила посолить его под конец, а это оказался совсем не конец.
- ???
– Я забыла о нем, и он варился еще долго-долго!

- Пироги получились разные, один – больше, а другой – вкуснее.

- Один из пирожков у нас сегодня будет с сюрпризом!
Андрюша: - А в чем сюрприз?
- На него не хватило начинки…

Взялась за домашние заготовки. Вся кухня заставлена мисками и банками. Гремит посудой: «Все должно быть стерильно!… Ну, хоть чуть-чуть…»

Холодильник при открывании стал испускать тяжелый дух. Наталья там все перебрала-помыла, - запах тот же. Пришла к выводу, что виной тому подкисшие дрожжи. Что заставило ее, вовсе не самую рачительную хозяйку, спасать полпачки дрожжей, я хорошо понимаю – это крепко заложенное в нее мамой, что продукты выбрасывать нельзя. Видел я кулинарные неудачи, но эта…Запах из духовки наводил на мысль о прорыве канализации. На Натальино объяснение, дескать, пахнет корицей, меня аж заклинило. Я пытался сказать: «Какая корица?», но получалось только: «Ка…ка…ка…ка!». В это время, как в хорошей пьесе, дверь в кухню открывается, и с вопросом: «Почему пахнет дерьмом?» входит Андрей. (Устами младенца…) Чай заварен и налит. Сидим. Запах тот же, вдобавок у плюшек вполне соответствующий вкус… Но Наталья не может оставить эпизод на миноре: « Зато из холодильника теперь не пахнет… »

В другой раз заглядываю к ней на кухню. Она:
- Не чувствуешь, чем-то здесь пахнет, какой-то шпаклевкой?
- Нет
- (успокаиваясь) - Тогда это гречневая каша.

- Между прочим, я еще успела вечером сварить борщ, да на курином бульоне!
- Из кубиков, что ли?
(возмущенно) - Я не люблю никакую пищевую геометрию! На настоящем курином!

Наталья моей тете, слегка назидательно: Вы знаете, оказывается, алюминиевая посуда очень вредна!
- Мы всю жизнь готовили на ней, и вот живы пока!
Наталья: (быстро) – Да, но не все!

Андрей еще маленький. Не будучи уверенной, что она сможет добиться от него нужного результата вовремя, Наталья заранее припрятала необходимую для медицинского анализа субстанцию в морозилку, и к свертку прикрепила бумажку с надписью: «Говно».
- Зачем? – поинтересовался я.
- А чтоб никто не съел!

Многое идет от излишней учености: - Тапочки я продифференцировала! (Имея в виду санитарную обработку), или «Чай с Бернадотом!»
Сетую, что оказались испачканными стекла вымытой накануне машины.
Наталья: - Это фитонциды!
- Какие фитонциды! Мошки засрали!
- Тогда феромоны.

Утро. Завтрак. Спешка. Наталья роняет столовый нож. Я: « Гостей нам еще не хватало!». Наталья: « Не беспокойся. Я все время роняю. Никто не приходит. »

Рассказывает: «Встречаю утром нашу дворничиху, тетю Машу. Выглядит как хорошо, помолодела! Я уже открыла рот, чтобы ей это сказать, - смотрю, а это не тетя Маша, а ее дочка! (та тоже дворник, и тоже в униформе)

Рассуждает: - Зачем мне шуба, куда я в ней? Раз в год в гости к родственникам… и то летом.

Спрашивает: - А что такое Миллениум? Наркотик что ли?

Забывчивая, может о чем-то вспомнить и некстати. Идет однажды от метро домой мимо лоточников, что торгуют всякой мелочью, разложенной на картонке, и вспоминает, что давно хотела купить отпугиватель комаров. Спрашивает: “Фумитокса нет?” А зима, мороз градусов двадцать, лоточник дико смотрит на нее: “Что, уже комары появились?”

Андрею: - Наш папа – трудоголик!
Видимо, на моем лице отразилось удивление, поскольку ни среди своих достоинств, ни среди недостатков такого я не числю, и Наталья поспешила объяснить: - Он все время заставляет меня работать!

Входит ко мне в комнату, держа палец прижатым где-то в районе макушки: - У меня болит эта точка… Наверное от вчерашнего ликера…

А может придти в полседьмого утра с вопросом: - Я забыла, во сколько ты просил тебя разбудить?

Отправляю своих на отдых в Крым, к родственникам, диктую адрес, по обыкновению комментируя: улица Морозова – подозреваю, что Павлика – дом 42 – а может какой другой Морозов…
Наталья: - Может быть, папа?

Андрей сплоховал в школе. После разговоров с учителями Наталья отчитывает его:
- А если бы тебе пришлось идти и краснеть за меня в налоговой инспекции!
При том, что Наталья налогоплательщик мало того, что законопослушный, а даже пугливый, к налоговым органам у нее отношение нервное. Сосед по дому женился. Его молоденькая и симпатичная невеста оказалась по профессии налоговым инспектором. Наталья: «Сейчас развелось столько инспекторов, что они уже встречаются среди нас!»
На рекламном щите призыв: «Пора выйти из тени!». Наталья, с неожиданной угрозой в голосе: - Да если мы все выйдем из тени, они там в налоговой с ума посходят!

Наталья Денису, нашему старшему: «Ты у меня Кафку брал – не забудь вернуть!» Обоим сыновьям, назидательно: «Книги надо непременно отдавать! А то у меня лежит там куча книг, чьи – убей – не помню!»

Разрозненные кусочки информации плавают у Натальи в мозгу, чтобы вдруг причудливо сцепиться. Рассказываю: - Знаешь, Янковский снял фильм: «Приходи на меня посмотреть». Наталья (в ужасе): - про Ленина?!

Декабрь 1999 года. «Сегодня мне нужно выспаться, а то завтра плохо проголосую!»

Андрей еще маленький. Усталая Наталья засыпает при любой возможности. Звонит домой: «Мне в метро приснился плохой сон, так что гулять с Андрюшей не ходите».

На несколько дней поехали в Санкт-Петербург. В гостинице бурно обсуждаем, куда сегодня ехать. Я: - Что ты мне все ставишь какие-то условия!
-Я могу не ставить условий, но тогда мы никуда не поедем!

У зеркала. «Ты знаешь, все меньше вижу у себя морщин!». Я (с тревогой): «Может зрение ухудшается?» - «Нет, я и в сильные очки смотрела! Просто обидно, нет необходимости делать косметические операции!»

О нашей знакомой: «Конечно, она не идеальная женщина. Если бы она была идеальной, я бы с ней дружила. Но идеальных нет. Поэтому я дружу с теми, к кому привыкла».

(переход на зимнее время) Наталья: - Знаешь, завтра время переставляют!
- в какую сторону?
- сейчас объясню: ты когда просыпаешься?
- когда как…
- допустим, в одиннадцать. А тут сможешь спать до двенадцати!

В роли заботливой мамаши, провожая нашего старшего, Дениса, выходит к лифту, и целуя его, говорит: «Не забудь надеть зимние колеса!»

В наших поездках по Москве Наталья часто выполняет штурманские обязанности. А штурман она неважный. Просишь уточнить, в какой по счету переулок поворачивать. Пока она ищет по карте, где мы едем (если мы на Преображенке – ищет в районе Пресни), - я уже все переулки проеду. И начинаются разборки: - Я знала, что ты сворачиваешь не туда, но я думала, ты туда и хочешь…

Летом ездили за город. Пару раз проезжали мимо мест, где отчетливо пахло навозом. Ну что-ж, сельская местность. Но когда на обратном пути уже на МКАД пахнуло опять, я удивился: - Здесь-то откуда?
- Кто-то с собой везет…

Однажды я, видимо, перестарался с ворчней по Натальиному адресу, и получил отповедь: -У тебя только один стресс, что жена – стерва, а у меня их сколько!

- Чтобы тебя никто не трогал, нужно быть холостым! А если ты женился, то, конечно, можешь никого не трогать, но тебя тронут обязательно!

- Наталья, если тебя воспринимать всерьез, можно поседеть, полысеть и повеситься!
(ответ моментально) - Ну первые-то два пункта можно и пропустить…

Летнее утро. В некотором расслаблении обсуждаем свои проблемы, и уже, наверное, в тысячный раз по поводу старенького Фольксвагена. А тут по телефону звонит соседка. После разговора с нею Наталья мне: - Денег просит одолжить, им Мерседес чинить нужно. Ну прям, «Вишневый сад» какой-то!

1 мая. Наталья Андрею: - Позвони дедушке, поздравь его.
Андрей: - Ну я не могу, ну с чем я его буду поздравлять, ну с каким праздником, ну что я ему скажу…
- Просто скажи: поздравляю тебя с праздником! Это такой специальный праздник для пенсионеров.

При кажущемся присутствии Натальи здесь и сейчас, на самом деле она постоянно погружена в свои мысли, причем отсутствие свое она искусно маскирует, делая понимающее лицо и согласно кивая. И только потом вы обнаруживаете, что все сказанное вами никаких следов не оставило. Но мы-то люди с опытом:
Андрей (еще школьник) с чем-то пристает к матери. Наталья: -Угу, угу…
Андрей: Мама, ты меня слышишь, или просто угукаешь? Наталья:(голосом сомнамбулы) Просто угукаю…А? Что..?
От этой глубокой погруженности в себя берется и Натальина задумчивость. Поэтому я совсем не удивляюсь, когда она, открыв морозилку, некоторое время внимательно туда смотрит, и закрывает со словами: Здесь тоже пока без изменений. (Как если бы ею там был заложен какой-то длительный эксперимент) Или, сказав пару слов по мобильному, очень сосредоточенно смотрит на него, и произносит: час двадцать.

Денис забирает себе наш старый стол, крепкий, с подножкой-перекладиной, сделанный еще его дедом, Натальиным отцом. Вытащить его через тесную прихожую - задача не из легких. Мы с Денисом, сопя, ворочаем его так и этак, когда Наталья, наблюдающая за нами, глубокомысленно изрекает: - Насколько я знаю, это делают ногами вперед… Стол мы роняем, сотрясаясь от смеха. Я: - Наталья, ты перепутала, это покойников..! Денис: - Папа, запиши!

Зашли перекусить. - И что так ругают этот Макдоналдс? Если все это разложить по тарелкам, получится тот же обед: вот хлеб, вот салат, а вот тебе котлета. Это для тех, кто правильно питается здесь еда неправильная, а для тех, кто и так питается неправильно – очень даже правильная.

Жалуется: - Голова болит, румяна кончились, денег нет…

Увидела книгу Вен. Ерофеева «Москва- Петушки», и собирается ее купить. Спрашиваю: - А ты будешь ее читать-то?
– Конечно. Я часто на этой электричке езжу!

- Знаешь, я вчера в метро встретила Пушкина!
С Натальей в любой момент нужно быть готовым ко всему, но тут и я растерялся:
- Какого Пушкина?
- Ну, Колиного друга!
- ??…Толстого что-ли?
- Да!

Кстати и о Льве Николаевиче. Пытаясь донести до Натальи банальную, в общем-то мысль, что если кто-то выкидывает все время один и тот же номер, то не может рассчитывать каждый раз на свежую реакцию, чтобы быть убедительным, добавил, что вряд ли уход Льва Толстого из Ясной Поляны произвел бы такое впечатление, если бы он проделывал это по два раза в месяц! На что Наталья: - Ну ты же не знаешь, сколько раз он уходил. Просто в последний раз это так неудачно закончилось!

Все важные телефонные переговоры ведутся у нас с дивана на кухне. Это вообще главное место в доме. Чем это объяснить, не знаю, потому что ни красотой, ни удобством он не отличается. Но, к примеру, утром каждый из нас проснувшись, первым делом взгромождается на него, иногда еще до умывания, и если диван занят, испытывает разочарование, если не раздражение. (Примечание: в принципе на нем можно легко уместиться и вдвоем, но при этом он утрачивает свои волшебные свойства)
Как к любому культовому предмету, отношение к дивану неоднозначное. Летом, в жару, Наталья может сказать: - Я сейчас немного отдохну от этого дивана, а потом позвоню.
А то и: (выходя из кухни) - Ненавижу: халат, телевизор, и этот диван! И через секунду, возвращаясь, – И это еще не весь список!
И говорится это так, что подозреваю – я следующий в этом списке.

Когда работаем допоздна, утро немного напоминает похмельное. Обнаруживаю Наталью на кухне, неподвижно сидящей на диване в обнимку с чашкой.
Объясняет: - Я еще даже кофе не пила.
- А что в чашке?
- Вода. Это по системе йогов. Натощак стакан воды. Кофе потом. А в промежутке зарядка. Но я ее пропускаю – сил нет.

Занимаясь производством одежды больших размеров, сама Наталья ведет борьбу с лишним весом, отступив к пенсионному рубежу на заранее подготовленные позиции 48-го размера. Но мои попытки помочь ей в этой борьбе путем перераспределения пищевых ресурсов, пресекает:
- Разлуки с едой могу не пережить!

Застаю Наталью утром, смотрящей какой-то латиноамериканский сериал. Я молча удивленно смотрю на нее.
- Знаешь, тут такие интересные фасончики бывают!
А вот, глядя довольно приличный голливудский фильм:
- Я не могу на это смотреть! У него так плохо вшит рукав!

Наталья и снег. Встреча двух природных явлений. (Мини-пьеса).
2002 год. Середина апреля. Валит густой снег.
Наталья:(глядя в окно, задумчиво) – Хорошо, что мы прошлогодние сарафаны еще в марте продали…

Наталья - воспитатель детей.
- Андрей! Не облизывай тарелку! Это некультурно! Вот папа никогда не облизывает тарелки.
- Облизывает! Облизывает!
Спор идет при мне, но я дипломатично в него не вступаю. Хотя, конечно, то, что остается на тарелке от салата из помидоров со сметаной, не подобрать невозможно. В любой другой семье разговор на этом и закончился бы. Но не у нас. Наталья завершает:
- А я облизываю, но только когда этого никто не видит.

Это вообще характерно – к обычной реплике она после паузы прибавит пару слов, а вместе это – коктейль Молотова!

- Я очень ответственная!   …но не утром.

- …Надо бы ей позвонить, поздравить …только вот с чем?

У нас на работе испортился кран. Я его заменил, но закрепить, как следует, не смог – нужен был очень специальный инструмент.
- Нужно вызвать сантехника!
- Наталья, мы тут три года арендуем, ты хоть раз видела здесь кого-нибудь, похожего на водопроводчика?
- Нет, никого   …кроме тебя.

Поскольку Наталья оптимистка, она уверена, что сливу, закатившуюся под диван, можно будет впоследствии обнаружить в виде чернослива.

Но все Натальины поступки ничто в сравнении с ее их объяснениями. Если Наталье дать телефонную трубку, она непременно переложит ее к другому уху. Казалось бы: привычка, удобнее, и все! Так нет, объяснит: - Мне кажется, что с этой стороны у меня меньше расстояние от уха до рта.

На мой осторожный вопрос, не кажется ли ей иногда, что она отличается от других людей, Наталья, не задумываясь, ответила: Нет, я не отличаюсь от других, это другие отличаются от меня!
И с этим трудно спорить.

(О своем характере) - Я разумная, спокойная женщина. Дай мне покричать минут десять – и все в порядке!

Часть 2.
(Отчасти научная)

Конечно, Натальины свойства порой меня допекают. Но об этом, пожалуй, не стоит. Поговорим о пустяках. Вот она решила приготовить гренки на завтрак. Когда Наталья нарезает хлеб, то первый ломтик отрезается более-менее ровно, второй – под небольшим отрицательным углом, и угол этот с каждым ломтем увеличивается. По мере продвижения борьба Натальи с батоном приобретает все более напряженный характер. Наконец, нижняя, плоская часть батона становится совсем маленькой, а сам он еще цел на треть. Битва с оставшейся горбушкой становится не только трудной, но и опасной – нож все норовит соскочить. Однако исследователь во мне побеждает гуманиста: я продолжаю наблюдать. Зная Наталью хорошо, я уверен, что проделывая сию процедуру не один десяток лет, она обо всей этой сценографии и не догадывается. Когда ситуация становится совсем драматичной, я отбираю у нее нож, и спрашиваю, почему она так делает?
Она, конечно, сразу отвечает:
- А это не я. Это кто-то батон неправильно начал резать.
Я отметаю ее аргумент, ссылаясь на многолетние наблюдения и отсутствие других подозреваемых.
Поскольку настроение у Натальи нынче благодушное (а иначе я не стал бы рисковать завтраком), она, немного кокетливо, и явно намекая на мои изыскания, говорит:
- Значит, у меня такие искривления в мозгу!
Я не остаюсь в долгу:
- Как же тебе повезло, Наталья! Перед тобой самый большой специалист в мире по искривлениям в твоем мозгу!
Но гренки у нее получаются вкусные.

Наталью гораздо больше интересует внешний мир, нежели собственные особенности и она совершенно не склонна к рефлексии. Когда я ей рассказываю о чем-то мною в ней открытом, она улыбается той снисходительной улыбкой, с какой бы мы смотрели на африканца, изумляющегося впервые увиденному им снегу. Многое о ней я бы никогда не узнал, не сложись так, что мы стали вместе работать. (Лет через двадцать после женитьбы!). Поэтому исследовать ее приходится, как “черный ящик”. Это не тот черный ящик, что в самолетах. Такой термин используется, когда объект исследования недоступен для, скажем, разборки, и изучается только методом наблюдения, а также подачей на него сигналов и фиксацией откликов. (Хотя, конечно, любопытно было бы узнать, что у нее там в голове?)
Вы мне можете бросить упрек, (а Наталья это делает часто) – не слишком ли много усилий тратится на эти исследования? Я ей как-то ответил, что человек, живущий в сейсмоопасной зоне, вынужден быть немного вулканологом. Конечно, если хочет выжить.
Наталья, безусловно, отличается от больших природных катастроф. Числом жертв. Обычно это я.
Чтобы не рисовать сложных структурных схем (а они у меня, как понимаете, есть), одно явление попробую объяснить просто. Вот вы открываете кран холодной воды, а течет теплая, а то и горячая. У сантехников это называется “подмес”. Так вот, когда Наталья смотрит, например, телевизор, к получаемой ею информации подмешивается довольно большое количество совершенно посторонней, из источника, который я условно называю Генератор Интересных Предположений, сокращенно ГИП. (Сознаюсь, некогда “И” в этой аббревиатуре означало “Идиотских”. Впрочем, это было в далекой молодости, что меня извиняет) Результат сложения информации из этих источников бывает очень причудливым, и далеким, от первоначального. Ну, как и в кране.
Пересказывает приятельнице содержание какой-то телепередачи. Я не очень внимательно их слушал, и уж никак не собирался вмешиваться. Но внезапно до меня доходит, что мы смотрели это с Натальей вместе. Излагаемая ею версия была столь экзотической, и так отличалась от первоисточника, что мое удивление, видимо, как-то отразилось на лице. Но Наталья невозмутима:
- Ну, может я что-то и перепутала…
(Иногда я фантазирую – издать бы курс какой-нибудь науки в Натальином пересказе. Истории, например.
Наталья осуществила свою мечту, и побывала в Венеции. Пересказывает услышанную там подлинную историю Отелло.
- И никакой он не негр. Просто его звали Мауро. А жена у него была с таким характером…
- (охотно поддакиваю)  Да, это бывает!…
- Приходит он со службы, усталый, неприятности у него, начальник там…, а она тут нудит… Вот он не выдержал, и задушил ее.
- Очень жизненная история. Что-то такое я и предполагал. Хорошо его понимаю!
- (не слыша меня, задумчиво) …И, по-моему, даже не спросил, молилась она, или нет…)

Поскольку свои Интересные Предположения Наталья выдает моментально, был период, когда я считал, что это вовсе не Генератор, а Ресивер. То есть предположения хранятся у нее там в готовом виде, причем под большим давлением, поскольку выдаются целыми пачками, стоит лишь немного ослабить клапан. Но, будучи честным исследователем, был вынужден признать, что я просто тугодум, и мне невозможно даже представить такую скорость. Пришлось вернуться к гипотезе Генератора, но практически безынерционного.
В машине что-то забарахлило, она заглохла, и не заводится.
Наталья: - Может, это аккумулятор?
Я молчу. Потому, что думаю.
- может, стартер?
- может, с карбюратором что?
Высшее техническое образование не оставило на Наталье никаких следов. Нету, нету в нашей машине карбюратора. И само это слово - предел ее автомобильных познаний, но ведь подумать не дает. Однако демонстрирую выдержку:
- Ты что-нибудь понимаешь в автомобиле?
- Нет.
- А я немного разбираюсь?
- Да.
- ???

Да она вообще как-то умудряется жить так, что к ней не прилепляется общеизвестное. (К примеру, как мать она - настоящая наседка, но когда собираются наши дети, часто выясняется, что она не в курсе семейных шуток…)
Все же знают откуда-то, что автоответчик рассчитан на минутное сообщение? Наталья – нет. Как-то услышал, как она общается с автоответчиком. Точнее, был уверен, что с автоответчиком, но когда ее оживленный, и немного кокетливый разговор пошел на пятую минуту, уже засомневался. А она приходит, и жалуется на какие-то свисты в телефоне, и на мое удивление отвечает раздраженно:
- Ну, откуда я знаю, что на минуту?

Планирование чего бы то ни было (не путать с мечтами и желаниями) вещь абсолютно противоположная Натальиной натуре. Если бы результаты этого не отражались непосредственно на мне, я искренне сочувствовал бы ей, вынужденной ломать себя, поскольку, занимаясь бизнесом, ей по необходимости приходится упорядочивать свою деятельность.
Еще в начале нашей совместной жизни я удивлялся тому, как Наталья быстро и охотно меняет планы, и, бывало, сильно возмущался тем, что она не находила нужным ставить меня в известность, даже когда это касалось меня непосредственно. Порой из-за этого возникали серьезные конфликты.
Позже я понял, что это вовсе не от пренебрежительного ко мне отношения. Наталья очень быстро меняет планы. По моим наблюдениям в некоторых случаях это может происходить со скоростью до 30-40 раз в минуту. При такой скорости у Натальи просто нет физической возможности держать меня в курсе.
(У меня есть серьезное подозрение, что Наталья от этого процесса получает некий кайф. Меня это сильно удивляло, поскольку сам я устроен иначе – планы меняю с огромным неудовольствием. Но по здравом размышлении я решил - а почему бы человеку не испытывать и противоположных эмоций?)
Допустим, мы с ней договорились о какой-то поездке. Для простоты рассмотрим элементарный вид изменения планов двоичного типа: ехать – не ехать. Поскольку Наталья все время меняет решения, то после достаточно большого количества циклов передумывания, она уже не может вспомнить, каким  именно своим решением делилась со мной последний раз.
Понятно, что если окончательное число передумываний оказывается четным, весь этот сложный процесс проходит для меня совершенно незаметным. А если нечетным, то мне, как человеку опытному, остается только философское «Гм-м…», на которое, признаюсь, меня не всегда хватает.

Временами я пытаюсь свою Пронатальную коллекцию как-то разложить по полочкам. Но это удается плохо. Иногда хочется завести рубрику «Уж лучше бы молчала!» В шутку пожаловался знакомым, что Наталья тиранит меня, даже слово на букву «ж» говорить не разрешает. Наталья отчего-то вдруг почувствовала себя задетой, и стала с горячностью возражать: «Неправда! Я это запрещаю тебе говорить только в отношении меня!» Вот кто ее за язык тянул?
А для раздела “Совсем непонятное”, скажу я вам, это еще очень аккуратное название. Если бы не исключительное Натальино душевное здоровье, некоторые ее высказывания можно было бы сразу отнести к разряду: ”Ну, это к доктору!”
Один такой эпизод даже попробую описать, хотя это непросто - две сказанные ею фразы произнесены подряд, но в промежутке успело произойти микрособытие, описание которого я даю в скобках.
Зима. Промозглая погода. Возвращаемся домой в плотном потоке машин. Не то, чтобы стоим, но и не сказать, что едем. В машине я часто интересуюсь, не мерзнет ли Наталья. Не от избытка заботливости – я же за рулем активно двигаюсь - мне может быть жарко, а пассажир замерзает.
- Тебе не холодно?
- Нет… (В это время водитель соседней машины на секунду приоткрыл дверцу. Возможно, для того, чтоб сплюнуть) - Пока мужик не открыл дверь, вообще не дуло…

По телевизору назойливо анонсируют передачу с сюжетом: Почему Пугачева не спела песню в сериале «Не родись красивой»?
-  Правильно. Что ж она будет петь: «Не смотри по сторонам…». Она женщина в возрасте. (Они ровесницы). Ей уже нужно смотреть по сторонам…, вдруг машина какая едет…

В пути обратил ее внимание на действительно интересное зрелище. На перекрестке стоит «Ока» с синими милицейскими номерами.
Наталья: - Может, для каких-нибудь мелких преступников?…

На рынке (рассуждает вслух)
- Помидоры у нас есть, огурцы есть, морковку я чистить не люблю…

- Наталья, очки ищешь? Да вон они у тебя на тумбочке!
- это не те…
- а эти?
- тоже…
- я знал, что у тебя много очков, но что столько…, зачем?
- в одних я чищу картошку, в других смотрю телевизор, а третьи надеваю, когда теряются четвертые.
- погоди, а четвертые-то зачем?
- они самые любимые!

Наш старший, Денис, где-то задерживается. Она волнуется за него.
- Надеюсь, догадается нам позвонить? Я своим родителям всегда звонила (пауза)… из телефона–автомата (пауза)… нет, у нас телефона не было…

Денис едет на соревнования воздухоплавателей.
- (уже у лифта) Ты там в корзину-то к ним не лезь!
- Мам, ну как, я ведь у них штурманом…
- Ты с земли, по телефону как-нибудь…

Поскольку мы шьем одежду, в магазинах, куда ее поставляем, разговоры о сезоне – везти еще длинный рукав, или уже пора короткий – дело обычное. И как-то Наталье намекнули, что бывают ситуации, когда женщину наряжают в длинный рукав, не сверяясь с погодой. А делать ей намеки – бесполезно. Тогда шепнули на ухо. То, что ее платья могут приобретаться с такой целью, Наталье не приходило в голову, недели две ходила под впечатлением, пока не пришла к мудрому выводу, что жизнь есть жизнь…
А вскоре застаю ее в мучениях с неудачным изделием. Ткань, при покупке не вызвавшая никаких сомнений, в шитье оказалась на редкость неподатливой. Наталья надела платье на манекен, отпаривает утюгом, и с силой тянет, безуспешно пытаясь выправить то скособочившийся ворот, то рукав. Потом отошла к окну, и, с сомнением посмотрев на результат, произнесла:
- Да, живая женщина это не наденет…

Едем закупать ткани.
- У нас есть двадцать тысяч свободных денег.
- Свободных?
- Да, не перевязанных резинкой…

- Ты должна мне дать отпуск за свой счет.
- Это что, за мой, что-ли?

Наталья в своей обычной производственной задумчивости:
- Деньги тают – как снежинки на руке… Тканей накупили – а зачем?
И осеклась: - Какое-то японское стихотворение получилось…
Я это ее хокку слегка подредактировал, и ходил, декламируя:

Деньги тают
Как снежинки не руке,
Тканей накупили,
Нафига?