Ты единственная из них
умеешь свободно летать.
Помнишь, как спросила у меня:
– Зачем?
Зачем эта боль,
зачем руки так распрямлять…
Улыбнулся – такая свобода, такая судьба у тебя.
Ты – дарована богом, но
они попытаются тебя распять.
А теперь спасайся!
Они не простят иных.
Им убить тебя проще, чем поверить,
что способности заложены в чистой человеческой природе.
У них, у каждого живёт червь сомнения.
Червь убивает, поэтому они живут на земле,
и никогда в небе.
Доротея, держись за свет,
не складывай свои синие крылья.
Они не поймут ни тебя, ни твоей жертвы,
даже если вырежут сердце
и измерят длину твоих рук.
Доротея, они считают до двух,
и ответов у них два: да и нет,
но «нет» – самый частый.
Помнишь, как пришивал пёрышки,
подбирая одно к одному...
Я дал тебе жизнь,
пожалуйста, не разбейся,
держись!
.
Мы смеялись с тобой –
это были самые счастливые минуты.
Потому, что смеялись вместе –
не стесняясь,
не прерываясь…
Смех – это то, что нельзя подделать,
он как эталон настоящести, когда двоим
и хорошо
и свободно.
Много позже, когда мы уже не смеялись,
а ждали, кто засмеётся последним,
я уступала.
Мне было легче это сделать,
помня, как мы смеялись вместе.
И даже теперь, когда мы зашли в опасную зону молчания
и настоящее стало походить на кривое зеркало,
нет-нет, да и услышу смех, хранящийся на антресолях.
У нас есть будущее.
Мы его бережём.
Оно на нас смотрит.
Когда оно на нас свалится,
мы рассмеёмся.
.
– Ты прекрасна…
– А ты ужасен,
но… мы ещё увидимся?
– Я напишу.
Ищи в газете свои инициалы и адрес.
Июль. Среда.
Не мойся, я буду тебя купать.
И фотографировать.
– Нет, нет, нет!
– Да.
Июль. Среда.
– Давай позовём ещё кого-нибудь…
– Нет, нет, нет!
– Почему?
Июль. Среда.
Не ревнуй.
Не ищи меня.
Ищи свои инициалы.
Июль
превратился в газетное объявление в газетной колонке,
просто в газету.
Август. Среда.
Хочется стать рекой.
.
Узкая тропа вела меня вокруг озера,
по пути я разглядывал воздушные паутины и, находя хозяина, хвалил: «Ты, братец, трудяга…»
И шёл дальше.
Стеклянная банка с крышкой болталась в моём заплечном мешке вместе с маленьким аквариумным сачком.
Ну и что, подумал я, пиявок на музыку можно приманивать и по одной вылавливать.
Эта мысль мне понравилась настолько, что я стал весело напевать:
«Мой Марихен так уж мал, так уж мал…».
Всё это –
высокая сочная трава, весёлая мелодия и лёгкий ветерок играющий с моими волосами, настраивало на лучшее...
Но случилось непредвиденное.
Я не знал о том, что уже был открыт сезон утиной охоты и в камышах сидели в засаде утки.
Они поджидали свою добычу.
И когда под мирный мотив: «Ах, мой милый Августин…», я опустил свой большой палец правой ноги, чтобы потрогать воду,
стая обезумевших уток окружила меня.
Было ощущение, что меня подталкивают в воду.
Сзади щипки были настолько существенными, что вскорости я оказался в лохмотьях,
синяки горели...
Может, мне это только казалось, но галдёж стоял невообразимый.
Утки уже выщипывали кусочки моей кожи, как пираньи, откуда их столько много взялось, уму непостижимо.
Отбиваться приходилось двумя руками, стоя по пояс в воде,
а к ногам уже присосались пиявки...
И чем это всё закончилось, не знаю, если бы не вспомнил про то, что мама очень не любила когда дома свистели.
Из последних сил я набрал полную грудь воздуха и как засвищу!
Даже ветер сменил своё направление.
Утки нырнули в воду, а пиявки отвалились сами.
У меня было ровно пять секунд на то, чтобы выскочить из засады.
Больше я не хожу за пиявками, на другую сторону озера и утку по-пекински не переношу на дух.
Однако идея иметь своё маленькое дело меня не покидает.
Я думаю теперь об усах волшебного кролика, и готовлюсь в поход в небесные горы Тянь-Шаня.
.
Неправильность формы – вот камень – гранит.
Но грызли собратья томатные корни –
и комнаты шире, светлее казались,
и неба клочочек ровнее, квадратней…
Их было мильоны, глядящих не в небо,
а в лужу у дома,
где мир отражался слегка искажённым –
квадратное небо,
квадратно краснело.
О чём ты поёшь?
И зачем смертным вечность?
Свобода твоя – лишь свобода на смерть.
Ты, братец, в кольце, хоть оно и квадратное.
Нет шансов, увы...
И не думай!
Хотя…
Зачем он тебе?
.
Где на ветке качается лунная тень,
напевая про ночь и про завтрашний день,
я считаю ступени идущие вверх,
зажимая в ладони кедровый орех.
Подарю жаркой птице. Живи – не горюй…
Попрошу: сделай долгим небесный июль.
Я устала идти от зимы до зимы,
Я устала идти от войны до войны…
И летели, летели, летели слова –
колокольчики слов и… И колокола…
Сколько длился мой сон? Может жизнь, может миг,
но под ложечкой явно противно щемит.
Оказалась в ладони улитка-слеза
и блокнот, где размыты давно адреса.
Не рыжьё оттеняет мне веточки вен –
швы, как память болят. На погоду – вдвойне…
.
***
Поёт веточка
розовой акации –
о любви слова.
***
Горячий камень
божится: Рай без цветов.
Зовёт черепах.
***
Горстка кувшинок
Слёзы седьмого неба –
медведицы след.
.
Проплывала луна в ночи —
серебристая черепаха.
Целовал, показал: молчи...
Проплывала луна в ночи.
Помнишь, шелест волны: ши-чи...
Прилипала сырая рубаха.
Проплывала луна в ночи —
серебристая черепаха.
***
В розовое море ныряй... Нырнёшь —
не оглядывайся на буйки.
На закате огромный ёрш
в розовое море ныряет: "Ошш..."
Горизонт пробирает дрожь,
до рассвета идут круги.
В розовое море ныряй... Нырнёшь —
не оглядывайся на буйки.
***
В чудесном, забытом, оранжевом мире
цветут необычные мысли на грядках,
туманные розы вздыхают в тетрадке,
цветёт абрикоса и вишня в квартире.
И снятся они золотой куропатке
пекущей оладьи на постном кефире.
В чудесном, забытом, оранжевом мире
растут разноцветные строки на грядках.
***
Испуганная, нежная
на теле дышит лилия.
Встревоженная: где же я,
и дикая, и нежная…
Тут взгляды ловят грешные –
изогнутые линии.
Испуганная, нежная
на теле дышит лилия.
Она наполняет собой всю мою сущность. Самое приятное – это прикосновение к её телу. Кажется, у меня натягиваются все нити – она божественно дышит, и я попадаю в унисон с нею... Она меня любит, и это чувствуется. Мне показалось, что у нас одинаковый запах моря и лесных ландышей. Но зачем она снимает и замачивает меня в порошке?
2.
Впопыхах, он оставил свой тонкий кашемировый свитер, который спрятался в кресле. Я сгребла его и вдохнула аромат, а потом одела на голое тело. Слегка большеватый, но он так ластится, и пахнет тобой. Закрываю глаза, и расслабляюсь окончательно – мечты пьянят. Надо всё же постирать свитер, пусть никто не заметит моего нечаянного присутствия, не прочитает мои мысли.
Зачем она пришла? Откуда? И почему на сердце груз?
И видно, что собаке худо. Среда. Октябрь заскорузл.
Плыл тихий блюз.
– Беги, собака! Беги, меняй слепой маршрут.
Мне не взлететь. Давно пытался, напрасно, видишь, снова тут…
Моя среда – земля, не небо, в программе путь закрыт наверх.
И даже тот, кто крутит нервы, он тоже… только человек.
Но я почувствовал как больно, как в каждом клапане першит
и полетел. Держало небо, спасало три живых души.
.
А утром, когда в деревне туманится дно низин,
тишком выбирался к речке, брал удочку из лозы.
Поддразнивал лунный коржик в холодной речной воде
и разговаривал молча с плывущим листом о судьбе.
И вместо того чтоб рыбу скорее забросить в садок
он с ней говорил о чём-то, немного, но сколько мог.
Потом отпускал, жалея, и словно крестил восход,
домой приходил довольный, как самаритянский Бог.
Ничтожным он всем казался, но только его окно
всегда открывалось в небо, на звёздное молоко...
Кусочек родного неба, что маслице к пирогам.
Не небом единым живы… и хлебушком помогал.
.
В каждом доме живут ёжики. Сегодня же было целое нашествие. Некоторые не видят их никогда, наступают на маленькие лапки. Тогда ёжики забираются за шиворот, или хуже того на подушку и – прощай сон. Но ёжики любят тёплое молоко с мёдом. Ты попробуй сам отхлебнуть и оставить им. Увидишь самые сладкие сны! А ещё ёжики любят сказки.
Опоздание
Когда ты пропускаешь рогатого, а автобус уходит у тебя из-под носа, даже не остановившись на остановке, ты про себя говоришь: чёрт, чёрт, чёрт. Ну почему это происходит со мной! А потом мысли несутся как сумасшедшие, догоняют автобус и набрасываются на водителя.
В аварии, с участием автобуса погибли два человека, пятеро с травмами различной тяжести, госпитализированы.
Обозналась
Был апрель. Сразу после похорон мамы, в школе мне дали два выходных дня. Я слонялась по проспекту, смотрела на грязные ручьи вдоль дороги. Не думала о смерти, просто ручьи невольно напоминали. Вдруг на другой стороне дороги я увидела маму. Когда очутилась рядом и обняла её, сердце колотилось. А потом пошёл холодок. Меня никто не обнял.
.
.
Тони, давай потанцуем,
я не забыла движения рук и движения головы.
Держи меня крепче – руками, как берегами.
Я падаю только дождливыми четвергами,
помнишь, мы были лучшей балетной парой…
Тони, ну, подними меня над головой и кружи –
пусть разволнуются тени.
Кажется, я лечу…
И птица летит
кругами.
Когда будешь уходить, положи мне её на колени.
.
Вечный плющ тенёк латает и дрожит немного
И в ладонях распускает солнце-златорого!
У колодца дети спорят: солнце или лещик?
А поднимут, глянут: ой, да – только льдинка блещет.
Детвору мороз раздразнит холодом в колодце,
Рассмеётся-отольётся – солнце-колокольце…
А во первом во дворе-то дитятку качают...
Во втором дворе – помолвку сеют-намечают.
А во третьем во дворе - что? Стол стоит кондовый —
Ждут-пождут толчёнку с маслом – ложками стрекочут,
Семь сыночков ненаглядных, пять прелестных дочек.
И вишнёвый цвет пылищи видит пёс дворовый.
.
Капля воды, стекающая с кисти – шипит.
Опрокидывается солнце. Меня назвали Лилит.
Убегу по краю ночного неба, а пока… давай рисовать города.
Пусть первым будет город вечной любви,
я придумала имя ему – Пари…
А ещё Венецию.
Гондолы, что наши рыбы с красными плавниками.
Повсюду снуют стрижи.
И все в этом городе будут немного грустить по раю, и жить…
Вода пропитает даже сознание, и лотосы прорастут в каждой второй душе.
Я буду играть пьесы на фортепьяно, в платье из перьев венецианского голубя.
И вообще…
Я бы сейчас начала импровизировать, бежим!
Остальные города ты построишь, но не со мной.
А город, который полюбит Воланд, давай, назовём Москвой.
Ты только сейчас никому ничего не говори,
хочешь яблоко? Да, пошутила, ami…
Давай строить город под яркой звездой!
Она всегда умела играть со мной…
.
Вдруг оглянулся –
Захотел сказать что-то…
Как тянется миг.
Ветер в голове
перемешал мне мысли –
рожденье стихов.
Сидя на песке
просеиваешь вечность.
Стекает время.
Сон искажает –
улыбается мама.
Закрою глаза.
Уткнулась в подушку
Думая, что в облако.
Пахнет слезами...
.
Как бы не ждали вёсен, падаем в зимы.
Свечи текут и тени невыносимы.
Вновь намело у двери сугробов кочки,
Вымя сосёт телёночек сладкой ночью.
Тает по капле время, уходят страсти –
Это зима по кругу, как снова "здравствуй".
Со стрекозиным взглядом, не я с открытки –
Девочка – ножки, точно две паутинки.
Не разглядеть… и в чём там душа держалась –
серая шейка, взглянешь и только жалость.
Тени глумятся, тени проходят мимо...
Ты умираешь сильной невыносимо.
.
И считает свои облака –
их сажает на бричку, да-да!
И катает по дальнему кругу.
А луна оплетает подпругу
и летит золотой звездопад.
Не болхарь, а фонарик старинный
разливает столовые вина.
Ленту алую пьяный закат
в гриву вплёл и как будто бы рад,
что раздал всем по капельке сплина...
Мирра льётся под песни сверчков.
Там где красные крыши домов
пар, опара свиваются в дым…Но
в этом городе тихо и мирно —
вечер тёмен и нежно-парчов.
Лошадь в бричке везёт облака,
красный город и стог в васильках...
И чуть-чуть тормозит у трактира.
.
Шажок – разбегаются в стороны пухлые кролики.
Белеют хвосты, нос и уши из снега торчат,
как страшно одной… повернула с проложенной просеки
и кажется, рядом не видно знакомых бельчат.
Легко заблудилась… У елки не спросишь о яблонях,
у волка не спросишь про дом и горячий котёл.
Осины и те, словно девы от счастия пьяныя,
Кивают кто в гору, кто пальцами тыкает в дол…
Достану ключи …и булавку – от сглаза от порчи ли,
часы нарисую и вычерчу угол на них.
Булавку пристрою на юбку, и брошу клубочек,
спаси, добрый лешик от всяких лесных заманих…
Последнюю корку пристрою на ветку, на вечерю
для мелких пичуг, не для хитрых прожжёных ворон.
Корзинка полна, поспешить бы... на листике печево.
И гости спешат, колокольчиков слышится звон.
Двадцать девятое декабря. Поздно спохватилась, но еще, наверное, успею! Почему-то кто-то беспокойный в душе просыпается именно в последние минуты перед всяческими закрытиями дверей. Именно он и не даёт мне покоя сейчас. Хорошо, хорошо… я уже собираюсь! Минус, глубокий минус на улице. Дышится свежо. Иней облепил ресницы, они стали тяжёлыми, и я пытаюсь ими похлопать, чтобы не слиплись. Идти ещё далеко. По пути увидела красивую ветку сосны, она такая же, как мои ресницы – пушистая. Быстро снимаю варежку и достаю телефон. Холод обжигает руку, но я стараюсь этого не замечать. Ветка – красавица! Несколько снимков с разных ракурсов, хочется поймать луну, которая вышла в вечернем наряде, окутанная туманом. Пальцы первыми начинают кричать: «Холодно, что разинула варежку…» (некультурные они у меня). Тут же вспоминаю, про тёплую, связанную из собачьей шерсти, варежку, и шустро надеваю её на застывшую руку. Тепло…как же хорошо, когда тепло! Вспоминаю, что куда-то шла и, прикрывая уже малиновые щеки, бегу в направлении почты. Про себя думаю, что наверняка вечером, да в такой мороз буду одна и быстро отправлю свой подарок. Сюрприз: таких, как я, оказалось немало, очередь была подвижной, оживлённой, искренне улыбалась и крутила хвостом.
В конце очереди стояла девушка, она обернулась и с милой улыбкой на лице объявила, что она последняя. Я подумала: «А вдруг это правда!» Весь её образ мне показался каким-то знакомым. И этот колпак…на её голове был смешной вязаный колпак, и он мило дополнял образ. Подумалось, что она – это эльфийка, исполняющая желания. Когда подошла очередь, эльфийка попросила коробку для маленькой посылки. Приёмщица строго спросила: «Что у Вас там, покажите!». Эльфийка стала доставать из пакета свои подарки: открытку, фигурку из бумаги и кружев (она походила на те ёлочные украшения, которые делают своими руками счастливые эльфы), небольшую кедровую шишку, блокнот и шарик воздушной стружки из бумаги. Приёмщица вздохнула. Я тоже вздохнула, а эльфийка улыбалась, не замечая наших вздохов. И от этой её улыбки в отделении почты было как-то светло, но вот она ушла… и я подала свою посылочку.
Он никогда не ждал подарков. И сейчас не ждёт. Но давно, теперь уже очень давно, он заплакал, когда получил настоящий новогодний подарок. Там было всё очень просто, но для него. Я и сейчас отправляю для него какую-то ерунду… Так думает приёмщица посылок, приятная женщина.
Но полно, пусть выспится Бог,
побыв в этом мире шальном,
предутренним сладостным сном –
пускай вспоминает потом
Как мысль помещается в слог.
А я синекрылой за ним,
Планирую точно на свет,
где розовый чаячий след.
Рассвет – золотистый вельвет
обнимет невидимый клин.
И город распустится весь.
В промывинах ночи – светло...
Звенят башмаки над мостом
В шесть ровно разбудит фантом –
Троллейбус под номером семь.
И ты поцелуешь висок...
.
На кого я оставлю пегую,
что мурлычет у сердца звонко.
Надо вызвать, наверно, скорую,
чую, рвется, где очень тонко.
Вон, соседка от мужа бегала,
а теперь каждый пост соборует.
Попрошу у неё прощения,
ведь плевалась в худую спину.
Может кошку пригреет…Верно ведь!
…и закроет за мной квартиру.
Где бы взять мне её смирение…
Мурка, что там, в окошке, ветрено?
Надо дверь прижать табуреткой...
Вёсла. Капли стекают времени
.
.
Иди, посмотри, не нашёл ли подарочек дед?
Несёт на ладони, не веря таковскому чуду –
яйцо золотое! Вот бабе-то будет на диво!
Пущай отнесёт на базар, обменяет на платье,
Какое давно присмотрела,
купить не решалась…
А может себе взять, оставить… и сделать блесну,
И вспомнить, как речка зовёт и как рыба взлетает…
(Ох, тяжкое бремя – решать…ковыряя в носу)
Пойду-ка к соседу Ивану находку снесу,
присядем на хвостик крыльца, да вдвоём помозгуем.
А баба галушки кроит, да над тестом поёт:
Спит солнце – желток золотого яйца,
Земля родилась в голубом океане...
Лишь курица лапами звёзды скребёт
Про небо не помнит, а может не знает.
Намолит яичко и деду отдаст,
а дед принесёт говорливой любаве.
Любавино тесто, на солнечном масле
На счастие в доме, для всех кто войдёт.
Тому же, кто первый войдёт – счастье дважды.
Услышал дедок «дважды счастье» – шагнул на порог:
Яичко – смотри-ка, любава…
И ахнула баба – давай всю избину крестить
Куриное счастье забрали... куриный бог не простит!
Снеси ты его назад… осподи, свят, свят, свят…
А дед, как бросит его в окно,
что стало в комнате вдруг светло.
Так появилась луна на небе.
Дед до сих пор на блесну свою смотрит,
она всё светит –
глаза слезятся…глаза не верят.
.
Стылые пальцы – послушницы нот...
в яме оркестр – перекличками в теме.
Пусть бархат ярусов чуть подождёт,
сколько же глаз тут, в партере...
Пахнет ванилево лунный цветок,
хоть добавляй в облака на рассвете.
Кажешься птицей...
Темнеет восток.
Мраморно-белая лебедь.
Пробуй свободу – расслаблена кисть,
ввысь полетела, не чувствуя ветер.
И надломилась, борись не борись –
крыльев последний трепет.
Мгновенны
и шум и блеск...
Пуанты.
Гримёрка.
Лунные
тени
сцены.
.
Он был – февраль – начало и конец.
Пойди, узнай, какая нынче фаза.
Любовь смешала в голове все фразы…
Оцепенел, как лунный солонец.
Она ушла. Не проклиная день...
В глухую осень, в мелкий серый дождик.
Он знает, что такое лютый обжиг,
и сердце, затвердевшее в кремень.
Слепой февраль, не звал свою метель,
расстраивая вымокших прохожих.
А в сквере, словно выпившие дрожжи,
прут почки, опознавшие капель.
Предупреждал же старый март, вот чёрт…
Болит проталин частый чёрный прожиг.
Он умирал, и всё же, всё же... всё же –
она прекрасна... тоненький дичок.
.
А я извела салфетки все,
весь день вырезаю звёзды –
галактика ждёт в тарелке... что ж,
осталось устроить взрыв.
Пойду, позову соседа… ведь
он мастер по этой части,
мы с ним создадим вселенную,
и вместе к ней полетим.
И пусть подождут огурчики,
селёдка, лучок, картошка.
Гирлянда такая яркая,
мечтам освещает путь…
А утром погаснут звёзды... Ай,
опять мы не доглядели –
нельзя засыпать, так сладостно,
когда создаётся мир…
.
Ангелы тоже молчат, только дышат.
Этим дыханием – руки б согреть.
Время приюта карманных ледышек –
скрипнул диван, повернулся портрет.
Высохшей тени сухая печаль и...
Плачешь – не плачь… это точка молчания.
Спит, утомлённый тряпичный скелет.
Кот стал закладкой, улёгшись на книжку.
Ангелы, голуби… Я вас не слышу.
Словно ушёл за снегами поэт
и больше ангелов в городе нет.
.
Frida Kahlo
Сломалась, что кукла... А ты был ей, господи, нужен.
Пыльца золотая слетела – сусальная взвесь…
Лежит взаперти, и не видит поющее солнце.
Закурит, рисует на гипсе обрывки цепей,
и чувствует свет, что сквозь кожу, как темпера льётся,
и чувствует цвет, и кровавый оттенок теней.
Поломана кукла... И воздух, как стянутый узел.
Застывшее время. Корсет перетянут, и трёт.
А юбка лукавей, чем нитка нефритовых бусин...
Бокал золотого вина – исчезающий лёд.
Свой танец бесстыдно танцует свободная Фрида,
Где па – растяженье, а боль – наслаждения грань.
Но жалкая жизнь стоит радости сладкого мига,
идёт без страховки, лишь зная, что есть где-то рай.
И вкус золотого вина потихонечку кружит,
здесь солнца не видно, но всё же оно где-то есть…
Когда человек становится маленьким, таким, что уступает дорогу муравью и различает его речь, он слышит муравьиное спасибо и приподнимает шляпу в ответ. Когда человек становится таким большим, как дерево на горе, до которого идти три дня, и начинает чувствовать лимонный аромат от кружочка спелой луны, он достаёт салфетку, чтобы натереть до блеска запылившуюся звезду для любимой. Когда человек спит, даже если он обыкновенного роста, к нему приходят разные мысли, такие, о которых он и подумать не мог. Вчера, например, ему снились снежинки из поднебесной армии, которые хотели захватить землю. Правда, это был совсем не цветной сон. И я его видела тоже.
.
Капли падают – лови,
но о чём-то вечном
спорят в стайке воробьи –
солят что ль словечки…
Слышно только: чирк-чегла…
Прыгнул наглый Марсик.
Увернулась, как смогла,
и рожок сломался.
Не пломбир, а мой трамвай
катится с ладошек…
Марсик, котик, ну давай,
слизывай немножко.
Не боятся воробьи –
на коленях котя…
А осколочки в пыли,
хватит всем сегодня.
.
Если вернусь оттуда,
не обнимай сильно.
Я только привижусь,
не догоняй.
Пусть сойдут несколько снегов
и несколько первых гроз отшумят…
Ты поймёшь, что метели поют поминальные песни,
а ливни – осанну.
Все слова тебе знакомы давно...
Давай помолчим.
.
Сон. Кто-то дышит громко, за двоих...
И мне даёт свой кислородный шток,
но я напиться не могу, ещё…
– Умрёшь…что кислород, что кокаин.
Считаешь раз. Чужой ползёт в груди.
Считаешь два. И пропадает вкус.
Лунявят в небе тысячи медуз,
считаешь три…
Сквозь холод пробивается огонь,
сквозь сырость – небо и поток воды.
Давай, дышать, как синие киты...
Пусть пахнет снег, и пахнет морем соль.
А я считаю снова выдох-вдох…
.
Найтись, как две снежинки в марте,
когда ручьи в ручьи – и в путь.
Найти, как пульс земли в войну,
Не отпускать. Пусть лихорадит.
Прильнуть...
Какая жуть проснуться странной –
попасть в глухие октябри.
Кругом гуляют сквозняки...
Дожди со снегом – перебранкой.
Знобит...
И я с собой в разлуке верно,
Волшебный голос занемог.
Немного слов, совсем немно...
Стихи вытягивают нервы.
Темно...
Устала… что ледышка в марте,
Когда ручьи в ручьи – и в путь.
Я понимала, что тону –
по октябрям такие хляби.
Уснуть...
.
На Главной странице 45-й параллели:
https://45ll.net/s_morya_vernulsia_moryak_domoy
https://45ll.net/s_morya_vernulsia_moryak_domoy
https://45parallel.net/vladislav_penkov/
1 сентября 2020 года окончилась земная жизнь Владислава Пенькова – бесконечно талантливого, уникального русского поэта. Он был светлым и совершенно летним человеком, родился в середине июля и ушёл на исходе лета. Такими же яркими, летними, знойными, наполненными пряными земными ароматами и свежими солёными ветрами были его стихи. Были и остаются, и это единственное, что хоть как-то примиряет с утратой – нам остались стихи. А в них сохранился и сам Влад, такой, каким он был настоящим, не снаружи, а в самой сердцевине своей неповторимой личности.
Земного бытия ему было отпущено 51 год. Жил он – прямо по Бродскому – «в глухой провинции у моря». Конечно, Таллин – столица небольшого европейского государства, но по сравнению с огромной потерянной им империей, конечно же – глухой уголок постсоветского пространства, осколок раздробленного мира нашего детства. Эта травма изгнания из рая, эта незаживающая рана всегда саднила и царапала его большое больное сердце. В свидетельстве о смерти написали – «от сердечной недостаточности». Врачи, похоже, что-то напутали. Скорее, он умер от сердечной избыточности. Слишком близко к сердцу принимал несовершенства нашего мира… Про таких говорят «человек без кожи».
Как и положено каждому настоящему Дон Кихоту, была у поэта своя Дульсинея по имени Наташа, человек, близкий по духу, женщина одной с ним группы крови, которой посвящено много прекрасных стихов. Ей сейчас очень тяжело, и все же она очень счастливая, потому что встреча с истинным талантом, возможность общаться с ним, учиться у него – большая удача в жизни, редко кому даётся… Благодаря Наташе мы можем прочесть не только стихи Владислава Пенькова, но и избранные места из писем к ней, в которых поэт предстаёт в другой ипостаси, как глубокий философ и психолог. Эпистолярный жанр – особый, мало кто умеет так раскрыться в письмах, как это получалось у Влада – чтобы было интересно читать не только адресату. В этом номере мы публикуем первую часть фрагментов переписки поэта со своей музой «Из писем Наташе». Вторая часть переписки появится на сайте «45-й параллели» 11 октября.
Последние годы поэт тяжело болел и по сути жил рядом со смертью, пытаясь постичь таинство перехода в мир иной. Босоногая девочка с косой вокруг головы, являющаяся поэту в «синих сумерках Айдахо, в синих сумерках Рязани» и «мрак вокруг и светел этот мрак» – вся эта атмосфера сладкого ужаса его стихов о смерти, манящая и пугающая одновременно, завораживает, пронзает, не даёт жить и дышать спокойно. А он жил с этим долгие годы, с тех пор, как ещё в детстве «Царство в воздухе проплыло, душу перьями задев». То самое Царство, которому он принадлежал больше, чем нашему, земному. Получается, что 1 сентября поэт вернулся домой, завершив свои дела на планете – здесь он и памятник себе нерукотворный воздвиг, и дар свой полностью реализовал – в слове.
Лера Мурашова
Слова
Пригодные для вечности слова –
Туман, Тамань, выходит на дорогу, –
но чересчур кружится голова.
Да ну их – эпохальности, ей-богу,
когда над головою этот свет,
мигающий в питейном заведенье,
где мухи отделились от котлет,
повиснув как мерцающие звенья
в одной цепи со мною и с тобой,
и дразнится фагот, не поспевая
за слишком романтической трубой,
поёт девица, рыжая такая,
боками и вокалом трепеща,
но хлопаем, как будто всё отлично.
Туман, Тамань... и хочется прощать –
безжалостно, почти что безразлично.
Как парус одинокий при луне,
белеет плащ, вися на спинке стула.
......................................
И если вечность видится в окне,
она сюда нарочно завернула.
О Владе
Знакомы мы не были. Но симпатия, которую вызывал Влад, опрокидывала всякие ограничения заочного знакомства, жалкую, бессильную «виртуальность». Ему до всего было дело. Весь мир вокруг Влад воспринимал через призму поэзии. Радоваться чужой удаче было для него столь же естественно, как сомневаться в своих стихах, даже в тех, которые вызывали единодушный читательский восторг. И эти бесконечные сомнения, и растущая из них убеждённость в своей поэтической правоте, неуёмное желание «выговориться», вновь и вновь рождали единственные, неповторимые, Владовские строки. Пока девочка с «огромною косою», обрамляющей красивую голову, будущая встреча с которой была подробно описана ещё несколько лет назад, не затребовала поэта к себе.
Я любил стихи Влада и не стеснялся говорить об этом. И всё же, оглядываясь назад, видишь сказанное мелким, сиюминутным, неубедительным. Да, «большое видится на расстоянье», а смерть создаёт это самое «расстоянье» за считанные дни. И сегодня, перечитывая стихи Владислава Пенькова, с неожиданной ясностью понимаешь, что твой интернетовский друг, отдавший себя поэзии целиком, от кончиков волос до кончиков пальцев, был большим русским поэтом. Голосом нашего поколения. Одним из немногих. Поклонимся его памяти. До земли.
Борис Суслович
В пункт Б
Когда-нибудь в недорогом отеле,
в каком-нибудь венгерском городке,
в прозрачном, словно стёклышко, апреле,
согласно начертанью на руке,
году в двадцатом, в двадцать первом веке,
успев заметить ровно перед тем,
что странные проходят человеки
по улице – в забавных канотье,
и как-то по-особенному нежно
на тросточках поблёскивает лак,
О да, необратимость неизбежна
и мрак вокруг и светел этот мрак.
По крайней мере, различимы чётко –
оркестрик, выдувающий басы,
танцоры, выдающие чечётку,
и горожан торчащие усы.
И оркестрант, подмигивая мелко,
то бухая, то яростно звеня,
стучит по барабану и тарелкам,
смотря аметропично сквозь меня,
глядит на девочку. Огромною косою
обрамлена девчонки голова –
я всё же представлял тебя другою,
а ты, на самом деле, такова.
-----------------
На коленях ссадины вечно,
а в карманах стёкла и гвозди.
Гаражи обжили подростки –
делят двор на чёт и на нечет.
Поклялись, что будем родными –
нам ли острых склянок бояться?
Стоп игра. Листаются святцы.
Мы друзей своих схоронили…
У бандитов – быстрые игры,
у баронов – крепкие нервы.
Всюду деньги, банки, резервы.
Ждут ли всех финальные титры...
С девяностых – курит в коляске,
уцелевший друг, из немногих.
Ноги трёт – фантомные боли,
но рождён он точно в рубашке.
Говорит – высокое небо
начинается от коленей.
Это чудо благословений –
нянчить небо на свете белом.
.
Важно ворчит кипяток: вур кхе...
Тихое плещется счастье –
чай на столе, сахарок в руке
и разговор, здесь не частый.
– Жизнь, иногда до пола согнёт,
смерть – назовёт только имя.
Давеча помер сосед – Ванёк,
вусмерть напился, лихия...
Скажет своё. Замолчит опять,
Вытрет глаза полотенцем...
Просит, ты всё же узнай... узнай,
как долго здесь будут немцы.
Полно, родная, давно ушли –
наши вернулись с победой!
С ними вернулся седой мужик,
что был запойным соседом.
.
Тирлимбомбомкать легко?
А ты попробуй что-нибудь этакое натирлимбомбомкать,
можно ведь такое… ну ты понимаешь, что не каждый разберёт.
Тут памятник один натирлимбомбомкал,
Конечно, когда художник так видит, боги молчат.
Только люди плевались: на формы, на скульптора… в конце концов, на погоду…
Люди несовершенны. Не поняли глубокого замысла.
А луч проникал через левое плечо скульптуры, найдя уязвимое место
и подмигивал каждому ребёнку.
Нет, непросто всё это…
Про себя творить гораздо спокойнее:
тирлимбомбомчики получаются счастливыми, напевными, родными.
Их можно доставать и сдувать пылинки.
Всем счастья.
.
Печь зимой не каждый день топила –
тёплая, капризная зима.
Можно обходиться, всё терпимо...
только не закрыли бы сельмаг.
Руки не вымешивают тесто,
раньше силы были – это да!
А теперь, старухи, из окрест-то –
все за хлебом тянемся туда.
У слепой Агафьи нынче праздник –
соберемся, песни попоём.
Никодим залатыват подрясник.
Вот где голос! Вспомнит о своём...
Полетит печаль до полустанка,
Глянет на скудельницу и сад…
Ты-то как? Внучка бы мне понянькать,
И тогда бы можно помирать.
Ручейки облизывают кочки,
слишком жаркий выдался апрель.
Он читал письмо. В последней строчке:
жаль, что почты нет у нас теперь...
На столе – помытая посуда.
Выстлали дорогу небеса.
Разошлись, но всё ещё под утро
Дом скрипел, как будто замерзал.
.
.
Ты вспоминаешь странные моменты,
а я теряюсь – ладно уж, хорош!
С трудом припоминаю косы в лентах,
но помню стрижку, кажется «Гаврош».
Ты только не рассказывай всем в ленте
как мерились размерами калош.
Весной рифмую лето с лёгким следом,
прокладываю тропки в никуда.
Спугнёт лихой звонок велосипеда –
летушки вздрогнут, ахнет духота…
А помнишь, как боялись мы соседа,
что выбросил из форточки кота…
Зимой рифмую осень понарошку,
на слух, не выбирая точных слов.
И до сих пор прикармливаю кошек,
за ту, что не спасла от пацанов.
Бегут по золотым моим дорожкам,
по памяти в загашники дворов.
А я считаю: кошка, снова кошка...
Ведь в кошках мир особенно лилов.
.
.
.
У Пороха в желудке – пара рифм.
Протяжный лай несётся к Далай-ламе...
Соседка занялась теперь делами.
Та косточка, что пахла мясом - миф,
и оттого так плачет сентябрями
соседский пёс на глупый лунный круг.
И семечки летят чернее мух –
подсолнух перезрел, повис зубцами.
И пёс весь день не переводит дух.
И листья жгут, никто их не считает...
.
Нам силы не занимать.
– Помилуйте, Государь…
Крестила дорогу мать
и долго смотрела вдаль.
И стала ничья – ручьём.
Неважно – куда б не шли,
всегда за его плечом
тянулись её межи.
Неважно где отдохнуть,
но главное на груди.
И кажется лёгким путь,
и ноша своя в пути.
Тонули в слезах не раз,
порою кипел поток,
но кто-то молил за нас,
и разве неважно кто…
.
.
.
.
Он был иным, такого не найдёшь,
Как самый настоящий мокрый дождь.
Сказать, что всем он был – остерегусь,
Заявится, когда совсем не ждёшь,
И долго изливаться будет грусть.
Что в царстве всех ценнее снова – ложь.
Не вырвешь, не соврёшь – не проживёшь.
Не спорил, не судил и не корил,
Упрямый поправляя макинтош.
Как карлик говорил и говорил…
У каждого теперь своя свобода –
Не кланяться и думать что угодно.
Идут дожди — чернеют закутки...
И с ангелов слетает позолота,
дрожат очугунелые внутри.
И сам дрожал, и сам чернее тьмы.
.
А ей дали имечко — Рая.
Наверное верили в чудо.
Но бестии, злые простуды
и разных моллюсковых груда
прижились в ней камерной стаей –
глазасты, как все баламуты.
И вот, их судьбина столкнула,
прям в офисе, в двести квадратов.
Тут кактусы старые помнят,
что Кришна принёс ей дораду,
и сам пододвинул их стулья,
чем расшевелил весь клоповник.
Сказал, что она золотая...
.
Для них добавляю конфетный сироп и воск.
В бумагу слова превращают, и в пыль и прах.
Пусть в каждом сюжете невидимый бродит Босх,
Но только я помню, навылет идёт игра.
И снова свербит... Вся измаялась, там – в груди,
распорото небо – жгут тысячи тонких жал.
Иллюзии гаснут, не видно совсем пути,
Но можно идти и считать бесконечность шпал.
Жаль, нет больше места наиву и простоте,
и сердце не верит ни письмам, ни адресам.
Одно есть желание – выпростать ад затем,
Чтоб снова довериться трудным твоим словам.
.
.
У соседа нынче не клюёт,
но грибы нашёл, такое диво!
Рассказала про свою крапиву,
что супец отменный из неё.
Что война грибами пахнет. И...
земляникой спелой, дикоросом.
Скоро будет время сенокосов,
а потом заявятся дожди…
Прошептала: выживем, не трусь.
И неловко стало за свой голос,
словно по спине скатился полоз.
Ну, ты что? Мамулечка, мамусь...
Нынче очень ранняя весна!
Погоди, ведь не о том хотела...
Помнишь, птица над окном свистела?
Кажется, тогда я понесла…
Говорят, что дочка будет, мам...
.
Выгнулся зонтик под пагоду.
Звонче сорок голоса:
радуга, радуга, радуга...
Не опрокинь небеса!
Жук, расправляющий крылышки –
чистой воды хризолит!
Лужи в прозрачных пупырышках...
Ветер беспечный голит*.
И раскурлычется надолго
эхом родных голосов:
радуга, радуга, радуга!
Радуга призрачных снов…
--------------------------------------
*Гол`ить - быть водящим в детской игре.
Тата сегодня надела красивое платье. Вышла во двор.
Играет весна и ей восемнадцать, два дня как.
Она оголила плечо, не стыдно, пусть смотрят…
- А чо?
Уговорили, что губы накрасить надо…
Чучело.
Тата идёт налево, потом направо…
Синий горох на платье становится красным.
Вот-вот посыплется, так горячо внутри.
Прискучило нам:
- Тата, ты просто ему скажи…
Она кричит во всё горло: Захааар, выходи…
А мы всем двором смеёмся над Таней...
Дура!
Бессмысленны взгляды, бессмысленны лепетанья.
Не будет у Таты ни счастья, ни даже друга.
Но вспомню об этом, в свои тридцать три…
Под утро.
.
.
.
Он всегда улыбался, как будто всем брат.
Баек медь рассыпал по дороге.
Говорил, на войне позывной был «Сократ» –
Дурачок, что возьмёшь, ведь убогий…
Наливали до края холодной, и он
заводился. Истории ждали...
Но откуда он взялся, не помнил никто –
без судьбы, по пути с поездами.
Сочинял про любовь, про свой плен и побег.
Что-то плёл про правителей майя,
про цветочные войны, про радужный снег,
и про то, что мораль-то немая…
Он шутил про работу свою – «говновоз»,
по-другому не выстроишь фразу.
В этом городе знал каждый правильный пёс
грохотание хриплого ГАЗа.
Помешал же кому-то, счета по судьбе…
За беззлобную шутку над мэром
дом сожгли. Каждый в жизни чего-то успел,
он успел постоять под прицелом.
Он был «шут», «идиот» и в довесок простак,
но сосед перегнал нынче брагу.
В чемодане нашли, говорят средь бумаг,
из Афгана медаль «За отвагу».
.
На камнях неспящего ручья
распустились утром хризантемы.
Ледяной хрусталь, как диадемы –
колорит нездешней королевы.
Раскричались птицы: чья ты, чья...
И зачем в отчаянье сюда?
Ледники южнее вроде были...
Там надёжно – прятаться за ними.
Что ж, вспорхнула горлицею синей,
Шлейф горячий – больше ни следа.
С берега другого: ень да ень.
Знать, в её стране – жара! «Ах, надо ж, –
удивлённо выгнулась веранда, –
заверяла, цвет у жакаранды
Так походит на мою сирень,
А сама сбежала, в чём была…»
над поляной свежей, полнощёкой
птичий хор и выводил и щёлкал...
Чёрные раскисшие просёлки
высохли до палевого льна.
Бабочка крутила пируэт
там, где слой пробила самосейка.
Ветер веял грусть, пойди, проверь-ка
отчего листочки липы клейки,
почему у горлиц горький след.
В мае, ночью, выпал мокрый снег.
.
А тут, гнездовье на высокой груше,
Соорудил. Зовёт с собой, туда.
Цветной платок поправила: «Петруша,
А ты подумал? Скоро холода…»
Сидим, бочком друг к другу прижимаясь –
Давно срослись, как небо и земля.
– А может, Петь, начнём гнездиться в мае?
Ворону растревожили зазря…
Пойдём домой, мышиное исчадье
Грызёт, поди, у книги корешок.
И мы идём – два счастья, два несчастья
Под крышу, где нас аист бережёт...
.
Ей в детстве рассказали: за колхозом
звезда упала – эдакий реликт –
ба-бах на мириады нимфалид.
Здесь, на земле, они учились ползать...
А Дуся тоже с детства инвалид.
Бывало, на завалинке вечерней
всё смотрит в небо – звёзды далеки...
Глаза болят, но пальцем не с руки
искать дыру средь звёзд – судьбы чернее.
Чтоб легче было – вычертит квадраты,
их просто называет – Раз, Два, Три...
На небе столько звёзд, как сил внутри,
хотя съедают силы «супостаты».
Пора кормить своих пушистых бестий.
Бочком встаёт, сметая «звёздну пыль».
Потом расскажет – дедушка Имиль
нашёл, с горох, мельчайшее созвездье...
Назвал его красиво – Дульсинея!
А Дусенька теперь, чуть свет – ползёт,
показывая куколкам полёт
и крылышки торчащие на клее...
.
Мы прошли от чуда до эрзаца,
но представить кто мы – всё сложней.
Мне в своей бы сумке разобраться.
Не спешу, куда спешить теперь…
Но на деле – всё всему подобно...
Можно делать список без кавык:
у меня есть маска ( шьёт Петровна)
в меленьких цветочках полевых.
Есть платок, на самый влажный случай,
книга с корешком оттенка – моль.
У тебя – проспект степных колючек,
Автор ироничнее, чем мой…
Есть наверняка свои примочки –
время было, время – не терял,
фото бывшей (смято), фотоклочья…
Под замок, подальше от меня.
Что ещё… набор вполне уместный –
Кромки, кривошипы, кругляши…
Я себе представила, что если
ты заглянешь внутрь моей души.
.
Папы уходят так просто: дела, всё дела…
Не задержаться – слетает ладошечка-рыбка.
Выплачь все слёзы: была бы седьмая попытка…
Все, что даны, исчерпала на крае обрыва.
Помнишь – у папы шершава ладонь и тепла.
Выцвела жизнь – что заношенный в дым сарафан.
Кто-то корчует деревья в столетней аллее,
Как это сказано: каждому будет по вере...
Солнце остыло. Кого-то ещё и согреет… Но
ты слишком долго вдыхала тяжелый туман*
Тучи кровавы, вон, сколько на небе гвоздей...
Высохли слёзы, иду по налаженной тропке –
зыбкий песок гложет остов покинутой лодки.
Папа, к тебе я пришла босиком, мне не колко…
Ноги привыкли к холодной, тягучей воде.
.
Мы от кукловода сегодняшней ночью сбежали.
Со взглядом стеклянным Мальвиночка-воображала,
ругает, что путаю время и все падежи.
Смотри, золотые монеты: одна, две и три...
И ни в падежи, ни в приставки, ни в части их речи –
не верю, хоть косвенно жизнь нашу делают легче.
Здесь даже в пылиночке серого олова – вечность…
Но ты не поймёшь, хоть стекляшки до дырок затри.
Знакомое слово, условно на слоги руби,
начни рифмовать, говорят, что поэты бессмертны.
Пора к черепахе... Закат начинается медный.
Она показала наш мир, он другой – трансцендентный,
где самое важное – в области первой любви.
Он сам изумлялся на свет обретённой души,
на сердце, на лист, по-весеннему треснувшей почки.
Он в будущем может, расставит бессмертные точки,
что нынче корявы. И сбиты акценты не очень...
Когда обнаружит слова и найдёт падежи.
.
В этом убежище солнце было большим –
супом пропахло и хлебом, и белой кашей.
Только теперь понимаешь, как надо жить –
всем дорожить, но... Но встать и уйти однажды.
Пусть заметает ненастье следы в пути,
взвоет нутро от мольбы и животной жажды,
но выбираешь на север сейчас идти.
Жизнь или смерть выбирает однажды каждый.
.
Мой аккаунт в сети заляпал,
Пластилиновый рай не лучше…
Виртуальные деньги в пятнах...
А конфеты? Кто съел, котята?
Как же так, дорогой, Павлуша?
Не пойду я с тобой на горку,
Не проси, и отдай сандалии…
Ну а завтра, в сон-час, Егорку
Попрошу сторожить заколку,
И пойду с ним одним на свиданье…
.
Небо сияет кристаллами чистого льда.
Сиянье повсюду – синие львы из сна.
Розовощёкой девочке
солнце не обжигает руки.
В мыслях она – олень, и солнце несёт на рогах.
Северной девочке, с именем Быстроногая,
крылья ангела мешают бежать,
но когда солнце скатится с небосклона,
она поднимает его опять.
Не уронить бы… Это её волшба –
девочка Хейро солнце греет в руках.
Однажды на крыше
Он слушал кошачьи сказки
и песни: амыр-амур...
Котам подпевал по-братски,
примешивал солнце в краски,
на крышах творя гламур.
С палитры заря стекала,
с собой прихватив грозу...
И времени было мало,
но ангел спасал сначала
Трёх кошек и стрекозу...
--------------------------------------------------------------
Светлого пасхального настроения! Христос воскресе! Радость велия…
.
Крылья бабочек
волнуются, трепещут...
Как хрупок наш мир.
В голубых глазах
водопада начало,
но видно солнце.
.
.
Стемнеет рано, звёзды в роли стаек
На фонари зажмурятся от света…
Пусть осень признаётся сухоцветам
в своей любви. Монах в тиши растает…
И снова мир уйдёт, как рыбы – слепо.
.
Казалось, разливает время мёды...
И крылья грациозно рассекали
густую, настоявшуюся лень.
Под солнцем наливался куст паслёна,
подвяливались кислые ткемали
и изменялись, будто чьё-то мненье.
Над чашкою, где запах амаретто,
соединился с горьким вкусом кофе,
витали струйкой мысли о потерях.
Стояло бабье золотое лето!
И вечер припозднился в светлой кофте,
ещё не веря в холод, всё не веря.
А ты поверил…
.
А Варно в зелёный чай добавляет травы...
Дорогой халат с плеча соскользнёт, как лава.
Бело тело… В жемчугах нелегка корона,
но коса её туга, словно хвост дракона…
Полыхнёт в груди огонь – полоснут зарницы,
Проти- противосолонь затихают птицы.
Молоко в груди, да мёд, для ручного змея.
Примостится рядом кот, от медов хмелея…
Лотос в платье расцветёт – символ царской власти,
И опять слезу смахнёт тонкое запястье.
.
В зеркале мелькнёт борода,
ты рыбак – и дьявол и Бог.
Закипит большая вода,
выбеляя синий клубок.
Кто прошёл сквозь воды твои –
научился ветром дышать.
Для молитв слова, для любви...
Тишина прокралась в тетрадь.
И молчат слова, что янтарь,
купленный за лунный пятак.
В море ал алатырь – алтарь,
ох, не сдвинул б с места рыбак...
Помолюсь на ветер. Лети…
Ярабыр идубен абыр.
Дивный черепаховый кит
Показался вдруг, золотым.
.
Молча вдыхаешь осень,
гасишь свой лунный свет.
Не было будто вовсе
Прошлых безумных лет.
Там рыжевели ночи,
каждый рассвет – тюльпан!
Сны напророчат, впрочем,
Только сплошной обман.
В памяти мамы живы –
помнится каждый штрих.
Ссылки не так и кривы
в годы неразберих.
Плавает анакруза…
Муза – плотвой-плотва,
крылышки так кургузы,
что не поднять слова.
.
Твой "Зингер" не строчит, а тихо молится,
мотор жужжит – рассвет лучами сшит.
Вдруг из под лапки вырвалась околица,
седьмая Воскресенская спешит.
Тебе ещё полмира сотворения.
Деревья обшивать – листок к листку,
на склонах поднимать цветы весенние,
и вышивкой пройтись по роснику.
Прозрачная, наивная, мережкою
В травинах – паутинка в три ряда,
А кажется, снежинка тут замешкалась,
Растаяла – прозрачна и чиста...
.
Окунулось небо в реку –
напиталось, напилось.
С бороды стекает млеко,
голубой плывёт лосось.
Блещут золотом затоны,
размагнитился компас…
Знать, как водится в законах,
есть и здесь огромный лаз.
Хвостик летнего дракона
закружила синева…
Пишет хокку по канону,
и по зову естества.
Ищет мысли по сусекам
и сметает их в огонь...
Человечек человеку
то ли песня, то ль гармонь.
Это давняя забава –
облака перебирать.
Спит драконья переправа
тишь пока и благодать…
.
http://litset.ru/publ/19-1-0-37174
Планетные притяжения
Такие безумно разные –
На небе сияют стразами,
Летят, обгоняя жжение.
В сближении тёмно-красные –
С черничными в центре астрами.
Планета Любовь Соломоновна
Крупнее планеты Верочки.
Запасы там посолиднее,
Есть никель и даже олово.
Не то, что подлунь с химерами,
Где небо гудит москитное.
Он им – продлевает радуги,
Зимой, создаёт сияния.
Для Верочки – дни магнитные,
Приливы солёной патоки.
Любовь – эталон молчания,
Всё знает – где бури вшитые
И знает, как гаснут Солнца. И…
Не выронит ни сомнения.
А Вера – орбиты спутала,
И стонет, когда бессонница.
И жалкое это пение
До самого вьётся купола.
И пламя сжигает лестницы
Бессонница рядом крестится...
.
Сплю букву Сы, а может быть не Сы,
Но снится сыр, а рядом мышеловка.
Принюхался – зацокал зло язык…
Сыр – всё ж портал, а не хай-тек столовка.
Сплю букву Ху, а может и не Ху…
Тут поточнее не увидеть всё же.
Но на снегу изображая хук
Лежит товарищ Ху на Хрю похожий.
До буквы Ямб я доберусь, а там
Волной накроют ра- и ирра-числа.
Я Пи во сне зачем-то рифмовал,
И получалось в целом – живописно.
.
.
Косточка вишни
пахнет вином в июле.
А завтра январь...
Жив чёрный квадрат –
привет Альфонсу Алле.
Друг пишет ночи.
.
Опять сезон дождей и спелых туч.
Аврора, словно чёрная царица,
ткёт воздух с прелью, медленно… Тягуч.
Скорей бы утро ранее, не спится.
В такие дни горчичный горизонт
зовёт, не обещая вовсе встречи.
И путаешь пространства, явь и сон,
плотнее укрываешь пледом плечи.
Как тени притаившейся тоски,
стоят свои. Их надо вечно помнить.
Шьёшь строчки. Вроде лучики узки,
вплетаешь их, и переходишь поле…
.
А если он не человек – чертёж?!
Бездушный Автокад – программа просто!
Ты только свои мысли соберёшь,
а он, уже: набросок ногохвоста…
Мне с ним легко, чего тут говорить.
Не устает, не мается в постели.
И веришь, скажешь слово – он мне три,
и рифмы к ним, и логарифмы в деле…
Мы с ним зависли в долгом чертеже,
вселенные не любят перекрёстки.
Я до сих пор на первом этаже,
Он – на седьмом, в процессе вечной вёрстки.
Напоминаю: блоки сохраняй,
Контент сгорит, как раньше, до потопа…
Он подмигнул: нас встретит новый май,
В таблицу добавляя изотопы…
.
Я ли свой не знаю город?
Вот район, где я росла –
раньше было много горок,
но давно сожгли дотла…
Вот район, где я влюбилась –
что ни камень – то маршрут.
Шёл на память Наутилус,
был в почёте Абсолют.
Вот район, где вышла замуж.
Тоже, вроде высота.
Кашу делаю с сезамом,
Дети ходят в полсыта…
Перестройка, перестройка –
Перегоре, перестрах.
Разрастался стынью бойко
Голод в голых городах…
Так, вернусь к своим районам...
Кладбище слоится вширь.
Здесь разгул седым воронам,
но не видно ни души.
Город, скольких ты запутал,
скольких вывел на большак?
Тут следы по первопутку,
что гранитные молчат.
.
Стежки-перекрёстки –
обычная радость,
обычная правда,
как старый вальсок.
Соседи, подруги,
семья и работа,
и дети, как Боги
играли в песок.
Мы были не то, чтоб
в судьбе виноваты,
но строили мир так
похожий на сон.
Мы были большими
в огромной вселенной,
но умерли разом,
уснув на часок.
Следы заносило.
И всё что осталось –
из памяти нитка –
льняной волосок.
.
Высохший лист обочин –
рыжая недолга,
Заговорит прохожих
шёпотом... Шорох-шаг.
На пятачке отпустит
возле больших корзин.
В осень – такое чувство,
Будто живёшь средь зим.
Страх – под семью платками,
жизнь – лебеда-беда.
Сводят концы с концами
будни едва-едва.
На Рождество, на ужин –
в яблоках жирный гусь!
Что ты там прячешь? Ну же...
Господи, Иисус…
Здесь доживает каждый
год свой и даже век.
Бог, разломи однажды
грошик – один на всех.
Голуби делят крыши.
Входит щипач во вкус...
Только фиалки слышат
эту сплошную грусть.
.
Мой свет, смотри, как время повелось,
бежит вослед, как корги королевы.
Охота ведь бежать часам назло!
Какое, например, сейчас число?
Давай забьём от нашей эры гвоздь,
начнём отсюда праздновать моменты!
На этом свете всё начнём с нуля,
Распробуй тишину легко, как веру...
Нет слаще замирания тебя
в моих объятьях. Кажется судьба
дала тебя, все радости суля,
с условием: не покидать планету…
Но видишь свет?
.
Невольно подражать хочу Гогену:
не здесь торчать, кляня свою печаль,
срисовывая хрупкие хоругви,
а нынче же зазимовать на юге.
.
Даже в профиль – похоже.
Это осень взыграла –
слёзы сохнут повсюду…
Вилка молнией к блюду –
ловит лодочку сала.
А в глазах-недомогах,
не тоска, а тоскище.
Этой осенью нищей
что-то выпало много
и дождей, и проклятий –
вот и тянет на строчки.
Боль расставит все точки...
Жизнь из точек, да, батя?
.
И потому я рву листок беззвучный,
Выкуриваю сладостно и горько,
И пепел осыпается не кучно,
А разлетается, как мысли – вольно.
Вино пришлёшь, а может быть картину,
Где сердце в виде красного бокала.
Я напишу: мне нравятся люпины,
Карминные особенно любимы…
И не сожгу как прежде, как бывало.
.
Время думать о своих грехах.
Нет, не собирать их все до кучи,
а просеять: мелкие к стихам,
те, что покрупнее, сплавить тучам.
Пусть насобирают на грозу
и прольют их где-то в океане.
Только может имя пронесу,
Кажется, что этого мне хватит…
.
В переводе с вечного на ветер –
Клинопись! У неба ровный почерк.
И чернеют снова многоточья…
Ощущенье горькое – потери.
А на завтра снова – солнцелепье!
Высверками лужи, будто в звёздах.
Подрастает Бабье лето в гнёздах,
Изучая горловое пенье.
Как надежда в осень зеленеет
Почкой неразумной, неуёмной,
Даль, не измеряя веткой клёна,
Так и я тянусь к теплу за нею.
Листик прячет глупого маслёнка,
И пылинка воздухом воспета…
Как же сладко пахнет Бабье лето
Вкусной шишкой, солнцем прокалённой…
.
.
В небе тают облака…
Что тут скажешь? Небо сине!
Мне хватило бы прыжка,
Чтоб достать его красиво!
Мне хватило полшажка,
Чтоб подняться на ступеньку.
Там где лестницы дрожат –
Я выделываю еньку.
Вот дойду до облаков
И надую губы, щёки.
Пузыри пускать готов,
Даже плавясь в солнцепёке.
Лишь бы братик из окна
Видел самых разных кошек,
И барашков рисовал
В дождь, на тонких-тонких ножках.
.
Сладок запах синих виноградин…
Сыр созревший, красное вино.
Сколько насчитал ты нежных впадин,
Сколько раз назвал меня иной?
Мне бы столько слов сказать беззвучно,
Но боюсь, откроется слеза.
Помолчим, и в тишине тягучей
Будем слушать, как летит оса.
Над бокалом кружится – довольна.
Аромат пьянит! Нырни, проверь –
В каждой капле – розовое море,
В каждом море есть и жизнь и смерть!
Лист дубовый, пробочная фея…
Загадай желанья, будто сны.
В синих виноградинах густеют
Синие желания лозы.
.
Открыть глаза и вязнуть в тишине
В которой сны гуляют в коридорах.
Твои ресницы, словно в разговорах,
Подхватывают мысли в глубине…
Ещё не слышишь, что очнулся день
В полоске нежно-розового цвета,
Что потянулась и зевнула ветка –
Вспорхнул посеребрённый зинзивер
Ещё минуту выжду, не спешу...
Я поднимусь как бабочка над полем,
Не нарушая сладкого покоя.
Румянец неба в тесто замешу
И запахами сдобы сны наполню...
.
Где ты, Лето – летит в разговоре.
Поле! Боже, прости сумасбродку!
Назову твоим именем лодку,
Назову своим именем – море.
Небо гладит рукою рогожку,
Рожью пахнут лучины из стога.
Назову твоим именем – Бога,
А своим – мир, размером с ладошку…
Твой букет стал короной с улиткой,
Испеклась золотая картошка...
Я тебя называю хорошим,
Ты меня называешь – улыбкой.
.
Падает яблоко в тонкий подол –
цвет обжигает колени.
Мне провалиться бы! Можно под стол.
Выцвести серою тенью…
Сколько тех яблок… Но высчитал Бог –
позолотил ими осень.
След под слепыми дождями продрог.
В памяти даты заносит.
Тенью идёт неприметной, за мной,
тайно, сквозь пыль городишка.
Ты возвращался однажды домой,
улица помнит,
улица помнит
улица помнит.
Тише, пожалуйста, тише...
.
.
Вечным огнём опалёны,
Листья кружат на ветру.
Зря обожжённые клёны
Ищут румянец подруг.
Полупрозрачные тоги
Все упадут – вуаля!
Принаряжаются горы
В охру и цвет миндаля…
.
Поворот строки – в пыль густых ресниц
Пробужденье? Или последний сон?
Заворкуют птицы, как хор блудниц,
Я иду на зов голосов,
На твой запах, вздох – лубяная память.
И пьянеет сахар моих сосков
Под грубеющими губами.
Был любим.
Но ты думал иначе.
2.
Каждый читает свои слова,
собирает смыслы.
В мёртвый сезон встречаются даты числа
или – пожары цунами стрижи снежницы,
но я шагнула навстречу став белой птицей.
Разве не птица, если лечу в грозу,
розу доверив пальцам, а лепесткам росу?
Тихо вверху, колышут вибрации ангелов –
странные.
Топятся звуки,
И не хватает воздуха –
крылья бумажно-ватные.
Руки снимают страхи,
кистью наносят мазки.
Тот, кто рисует свободно,
тот и грунтует холсты.
Палевый цвет окон,
синий оттенок вен,
белый и красный рядом…
Птица.
Брусчатка.
Сквер.
.
2.
У сумы конёк – покидать края,
оставляя белые карты.
Нарядись шутом, спрячь в кармане ямб...
Жизнь нельзя назвать даже фартом.
Развернись в душе, не сбавляя шаг,
распишись соломинкой стога,
накорми с руки золотого ежа
и шагай! Попутчик – дорога.
От пророчеств падает лунный рог,
море трёт больной свой живот.
Одиночество – время думать, как Бог,
И попробуй наоборот...
.
Мир – не война. Не передел земель,
Не рабство, не… Ты помнишь, сад засох?
Мы проглядели... Дрались за кусок,
И вывели свой постулат: не верь.
Вернёмся в рай, где сад, шалаш и Бог?
Я нарожаю тысячу детей,
Ведь для земли не важен цвет их глаз.
Там в табуне, я видела, пегас...
Пусть каждый будет чутку чародей,
Весь в нас…
.
Прячет старость седую от протяжных дождей,
И как будто простуду переносит капель.
Май целует наличник. Что не выльет – допьёт,
Аист крышу починит, вновь, на радость её.
И откроется сердцем – заалеет герань.
Пальцем землю проверит – поливала вчера…
Радость нянчить живое! Хоть не видит совсем,
Но рукою погладит бок бревенчатых стен.
Каждый день – суматоха: каша, печка, дрова...
В гости ждёт только Бога, да и то не всегда.
А умается – сядет, руки сложит в горсти
И по пальцам считает, сколько лет попустил.
Не дождётся немного звездопада ночей,
И фиалкою тихой замолчит у свечей.
Воду выплескай в бане до хрусталевых струй,
Только смерть не обманешь, хоть целуй, не целуй…
.
Ты безумству подвластен. Бумаге – что кровь, что чернила.
Ты же смешивал это, слова, как из тигля лились.
На безумство поймала, как будто из ложки вскормила...
Пой и плачь, разрывая тугую бесплодную слизь.
Когти в спину – с живого слизать бы, по капле, по коже.
Ей бы мёртвого – так опьяняет строптивая кровь.
Труп тряпичной игрушки, хранящий в соломе свой грошик,
Остальное читай, если видишь теперь, между строк.
Ты сгораешь в огне. Роль сыграл! Эти игры, как вспышки –
Измененье сознанья, обрывки безумного сна.
А на улице сок набирают туманные вишни,
Возвращайся скорей, без тебя расцвела бузина.
Земляника ползёт, непослушна, как дочка гасконца,
И улитка спешит – неотложны дела, долг велит,
Лопухом прикрываясь, как шляпой, от яркого солнца,
Рожки тянутся вверх, видно тоже играет в Лилит…
-----------------------------------------------------------------------
Слово «Лила» (Lila или Leela) с санскрита можно приблизительно перевести как «игра», «пьеса» или «представление».
.
.
Осталась только Таня –
У смерти свой учёт.
И в Танином блокноте
Плечо теснит плечо.
Скрипит строка шестая.
Душа не держит плоти.
И только ком в гортани.
Ни звука… Ничего…
Все, шестеро по квоте,
В блокадный первый год
Ушли, как снег с проталин.
Шёл мор… Так безысходен –
Листая дни, листая –
Все девятьсот, как сон.
В музее шаг стихает.
Стою блокнот читая:
Семья – наперечёт.
Могло бы быть иначе?
Ах, сердце-родничок,
От слов: осталась Таня
одна. Нутро заплачет
И чёрный карандаш
С бумаги потечёт…
На Пискарёвке
Я недослушала о хлебе,
О небе в чёрточках крестов.
Шли тени синих мертвецов,
К утру заказывать молебен…
Как мел крошились кости, зубы.
И угольками вял закат,
А пир на небе так богат –
Весна закусывала губы…
Крестила их, как мать – утайкой,
Жаль ненакормленный народ.
У ленинградцев тот же фронт...
Завод, давай стальные гайки!
На Пискарёвке горы скрыты,
Деревья, что живой конвой,
Но что-то в сердце непокой...
Всё ж небо пахнет хлебом житным.
Здесь каждый мёртвый был – живой.
.
И медный оттенок волоса –
Родня языкам заката –
Не дрогнет ни ости колоса
У чёрного конокрада.
Из облака пыльной замяти,
Звезду – Веронике в косы!
Где клятвы хранятся в памяти
Там не проклинают звёзды.
Сначала прядёшь кудели, а
Потом распускаешь пряжу.
В потоке немого времени
Безумен узор меланжа...
Являются сны, как здания.
Их шпили взрывают сини.
Приснятся твои касания
И поздний глоток полыни.
Хоть очи прикрой горчащие,
У времени нет иллюзий.
Порвутся шелка тончайшие,
Как нити – порвутся узы.
Все скоро погаснут окна, и...
В клубочки собьются пары.
Уснёт этот город чокнутый,
Под медленный круг сансары.
.
Расстаться с тяжестью своей –
Одной душой в остаток дней
И жить, как в песне, нараспев –
Струит печаль одна на всех,
И Бог бы с ней…
А плоть мертва, который год,
Но всё ж идёшь, и свет идёт,
Он не поймёт умом: а как?
Вот так! Подумаешь: чудак!
Жаль, убеждён…
В моих морях не утонуть
Гонимый ветром свяжет путь
По серебру пройдёт, как Бог
Ты тоже сможешь… Одинок?
Держи мой кнут.
Вдогон кричу, не береги
Ни света глаз на дне реки,
Ни чувств, ни мыслей – ничего,
Не береги, как большинство –
Трать вопреки…
.
Не хочу в этот мир неведомый.
Я тактильно люблю черешенку,
У деревьев дружиться с лешими,
Чудь-траву приминая кедами…
Я медлительна и улиточна.
Мне бы дом в кружевных наличниках,
Чтобы речка дружила с птичником
И скрипела моя калиточка.
Вот такие мечты дурацкие.
И мне дорого жить в гармонии.
Посажу-ка ещё лимонник и…
И печеньки раскрою царские.
Приходите друзья в каминную!
Угощаю, мой чай с шиповником,
На диване есть подголовники.
…и сегодня даю картину я!
Эх, полжизни примерно правила,
Но теперь я горжусь пробелами.
Там фламинго молочно-белый был,
Только оба крыла подранены…
.
Когда распускается лотос – будь его частью.
Лотос воздуха
В чаше струится дыхание жизни
с ароматами трав и цветов.
Сделаешь глубокий вдох –
птиц поймёшь, но забудешь имя.
Радостная игра создающая
счастливый миф, мечту,
цветную фантазию.
Бесконечное удовольствие.
Просто живи принимая,
растворяйся в потоке.
Потом станешь вечным.
Богом?
У лотоса жизни
есть небеса,
где дышится.
Пробуй
сам
!
Лотос воды
Окунись
в меня,
Влажные просят губы.
Обжигающее тепло.
Игра лепестков розового.
Солнце внутри вскипит.
Радуга?
Покажется больно,
но следом идёт мёд.
Откроются лепестки,
закрою глаза на взлёте.
Так высоко!
Влажные облака…
Лотос жизни –
тайна воды.
Там
где
ты
и
я
Лотос огня
Не путай любовь и страсть.
Так не путают матери своих близнецов.
Чёрным лотосом ночь источает
и манит не светом – жаром.
Игры всегда забавны,
как бывает, забавен сон,
в котором всё не реально.
Чистая сказка.
Для посвящённых –
игра за пределом жизни.
У невесты огня и ночи –
лотос смерть.
В его чаше кружится пепел.
Память-ветер
Раз
но
си
т
боль
Лотос земли
Это логос, сгусток энергий,
надежда творящих молитвы.
Сила восходящих потоков
К имени твоему.
Обними меня…
В чаше струит мирра,
Покоится любовь.
Каждый мечтает отпить
От бирюзовой чаши
лотоса живой
воды и
ра
до
с
т
и
Лотос эфира
Мерцающий хрусталь.
Тихая музыка света
создающая души,
дарующая бессмертие.
Впечатление танцующих вселенных,
кружения, полёта.
Лотос, хранящий вечность.
Вокруг – энергия жизни.
Исчезнем и
воскреснем
вновь из
эфира.
Даже
не
по
чу
в
с
т
в
у
е
м
.
Мне больше не снятся ни салки, ни прятки,
Ни ссоры не мучают сон, ни обиды.
Во сне произносятся тихие клятвы –
Приходят блаженные сны, как молитвы.
Их ночи приносят с распевами сосен,
Рыжеющих, звонких, поющих о ветре.
Вдыхаешь, вздыхаешь над пропастью в осень.
И дальше идёшь по наитию, в метре…
Пугливая птица, зацвиркает: «Сон…Сой…»
Шепнёшь осторожно: «Да ладно, сердечко!
Ты здесь не случайно, по прихоти сонной,
Ну что ж, проводи до стремнины у речки».
С охоты вернувшись, похожую птаху,
Мне бросил отец: «Ощипай-ка на ужин.»
Я знаю, под перьями – рябушки страха,
И в сердце творожился инеем ужас.
В ладонь умещался скелетик пичуги
И слёзы текли по щекам, не стихая.
Душа обретала подобье кольчуги,
Я стала – другая.
Давно мне не снятся ни люди, ни страсти,
А птица нет-нет, да вспорхнёт ненароком.
У каждой своё золотистое «здравствуй»,
Лети, моё сердце! Лети, черноока!
Опять просыпаюсь под шум говорливых –
Ведь сердце давно в их раю голубином.
Здесь словно бы маслом поспевшей оливы
Полощут гортани. И пробуют вина…
.
А помню у деда, над входом,
В холщовых мешочках – трава!
Ржаною лепёшкой и мёдом
Лечились и хворь и хандра.
Бабуля у печки колдует –
Блины, что луна на просвет.
И Бога, как будто бы всуе,
Помянет добром за обед.
Не верю ей – Бога не видно.
В дощечках святых – не живёт!
Но бабушка светится: «Дито,
А кто же твой лечит живот?
Я думаю, внуча, есть кто-то...
Не веришь – не надо пока!
А дед твой вернулся. Пехота…
Пойду, принесу молока».
Накинула шальку и в сени
Нырнула. Мне вспомнился вдруг
И вкус деревенской метели,
И детский коварный недуг.
Полночи стояла бабуля
И мяла платок на груди,
Мерцала иконка под тюлем.
Я – утром, как солнце в июле,
А деда гудит: «Не буди!»
Под мерные мили, минуты, слипаются веки расслабясь,
Совсем ведь маленько осталось: с горы тут рукою до кума,
А там недалече до дома. И он представляет Надюху,
Красивую в огненно-красном... Но надо ж такое мелькнуло!
Встряхнётся и фура подкрякнет, подпрыгивая на ухабе…
А он рассмеётся вдруг: ю-ху!..
Летит к ней, как мальчик влюблённый, не чувствуя боль гематомы.
На цвет золотой сольферино, на свет бесконечной тоски. А
Движенья её словно снятся, и будто в него прорастая
Здоровый гарпун у груди. В небо тащат за трос рыбаки, раз!
На два – перевёрнутый мир: и чернеющий зонт исчезает...
И тает фигурка фантома.
---------------------------------------------------------------------
по картине Рауфа Джанибекова http://ipic.su/img/img7/fs/liga1-1_Rauf_Dzhanibekov_Tancuyuwaya_pod_dozhdjom.1552937810.jpg
.
Стихали песни, синели дали...
Макали в нежно-лиловый крылья
Ночные птицы. А Матьи слушал
И в жарких углях костра мелькали
То замки с башнями, то озёра...
Темно. Лицо овевает жаром,
И сон зовёт за собой в долину,
Где в жёлтом цвете угор-горище
И мама машет рукой: иди же.
Он вскинет руки, взлетит, покружит
Ещё не веря в свой дух, всё выше...
Костёр. Старик, обожженный солнцем,
Мешает палкой потухший ветер.
Считает искры, что метят в звёзды.
Летит зола золотой ракиты.
Лишь юность может взлетать беспечно
И брать вершины подобно туру.
А здесь, в улыбке – мгновенья гаснут,
И неподъёмны душа и тело,
Как будто старец и есть то древо,
Что кров даёт пастушонку Матьи.
В свободном сердце ночует ветер –
Не спит небесный хранитель Турул.
.
Так лелеять можно только тайны.
Целовать, испытывая муки,
Каждый пальчик, будто он реальный,
И вздыхать: Как долго помнят руки.
Снилось? Было? Словно шлейф сандала...
Странное примешивалось жженье.
Боль, как наваждение, осталась –
Боль и немота опустошенья.
.
.
В палатах тесно, жарко, как в гримёрках.
В больнице смотр – читаются стихи,
Душевные, про жизнь и про врачей.
Вийон балладу вспомнил про ручей,
И был освистан буйною галёркой.
Кричали: «К Гоголю! На карантин!»
Он там один, всё смотрит молча в окна,
Жаль, в этих окнах не дают картин!
Но всё равно, он видит: бродит ворон
В конфедератке, мантии, пенсне.
И шепчет странно в нос свою мольбу,
Но лучше и не знать его судьбу,
Совсем.
Вийон заходит, ключ от карантина
В его руках, как остроглазый кий:
«Ухожена вполне твоя квартирка!
Не ждал, я вижу... Здесь отыщет Вий!»
– Отыщет, дорогой Вийон, всё так...
В какие нас не занесло бы дали –
Везде торчат носы. А Вы видали,
Как Нос освоил новый лапсердак?
Но видно, что болтаются штанины.
А Ворон, ненасытный, глаз клюёт,
Так странно, будто это именины
Сирот.
Я стал здесь скушен, мне давно не спится.
Когда совсем с душой сроднишься, знай:
Не ты молчишь угрюмо в психбольнице –
Она в тебе. И это тоже рай.
Пиши, страдай – всё остальное пыль!
Не мёрзнешь в холода, ведь греешь душу,
Но я, бывает, слабым телом трушу...
Виньон, пройдоха, где же ты упырь?
Сегодня, слышал, выстрелы в столице?
Кто, интересно, принесёт чернил?
Писал бы ночь, сжигал потом страницы
И пил…
.
Сладко снимается пенка.
Горечь обычно на дне.
Море оттенка маренго
Ближе теперь к седине.
Высохло дно пустырями,
Водная гладь, что платок.
Небо разлейся дождями!
Моря последний глоток...
Тихо покинули силы –
Вот и молитве конец.
Голову лишь опустила –
На ледяной солонец.
В тучах накоплены ливни –
Небо дородно. Дрожит…
Бархатом камерно-синим
Свет отболевшей души.
Домик фарфоровый тонок.
Выпито море до дна.
Слышно утей-тараторок:
Как это, как это так?..
.
А Кай ей написал: Все звёзды там
В ладонях тают, как мои снежинки.
Одну я срисовал, на паутинке
Летит теперь открытая ветрам.
Завален, как ни странно, горизонт.
Звезда так близко – выглядит, как спутник.
Здесь так и есть! Я выровнял этюдник.
Примёрз слегка – стоит второй сезон.
Есть яблоки у нашего двора?
Я помню их и вкус, и цвет, и запах…
Весной так пахнет! Я добавил крапа.
Как в жёлтых, ты ведь тоже их брала.
Сегодня снег и митенки в снегу.
И радостно, что белого так много!
Твои вязанья, как клубочки Бога,
И я их бесконечно берегу.
Но всё же хватит думать обо мне,
Смотри, как много есть чудес на свете!
А ты оленей вяжешь на жилете…
И кто из нас витает в полусне?
Она смотрела вдаль, так далеко,
Что голова отчаянно кружилась,
Что спица из бамбука надломилась.
Она жалела только об одном...
Что в тундре не нашла тогда его.
.
«В Новый год, – сказала мама, –
Приезжает Дед Мороз!
Он прислал нам телеграмму:
Скоро буду! Прячьте нос!»
Дед Мороз стучится в двери:
«Ждали деда, ребятня?!
Чей там носик в шифоньере?
Где тут ёлочка в огнях?
Я принёс свои подарки,
Кто смелее, выходи!
Сто сюрпризов – все «по-царски»
Поменяю на стихи!»
Расшалились – это дело!
Щёки – красные шары!
Подтанцовывают смело
Платья, в искрах мишуры.
Дед Мороз целует маму,
Дарит ей лесной букет!
Как же он похож на папу,
Только старше на сто лет!
.
По секрету
Нос, скажу вам по секрету,
Есть у каждого на свете!
У предметов и людей,
У свиней и лошадей,
А не только у меня!
У меня же, вот дела,
Есть у носа два крыла!
Захочу и полечу,
Нос по ветру: чух-чух-чух…
И друзья мои, Гавроши,
Нос – огурчик, нос картошкой,
Все со мной! Мы – самолёты,
А девчонки-вертолёты –
Клином нос – такой порядок!
День проходит без оглядок.
Налетались и присели –
Над секретиком пыхтели
Пять смышлёных носиков,
Носиков-курносиков!
Про жабу
«Как бабулины тапки, носами,
Мы столкнулись под детской кроватью.
Как сверкнула своими глазами –
Провалился, ну, словно бы в кратер!
Стало жарко и воздуха мало,
Закричал, но не слышался голос...
У неё, смертоносное жало!
У неё нескончаемый голод!
Не приснилась – огромная жаба!
Точно видел – чернее вороны»
Заикаясь: «Спасаемся, мама!
Не поможет теперь оборона!»
Мама, взяв деревянную палку –
Любопытнейший нос Буратино,
Достаёт из потёмок мигалку,
Три носка, ворошок из картинок,
Носик лейки с набором эсминцев…
«Где тут жаба, скажи-ка Егорка?
Прибирай, всех своих пехотинцев –
Полчаса у тебя на уборку.
По местам разложи – всё как надо.
Будет время, отправимся в сказку.
Жаба там восседает на кладе,
Знаю, как обмануть пучеглазку.
А ещё расскажу как лягушки
С неба падают вместе с росою.
Прибирайся скорее, и – кушать
Скоро вечер округу укроет...»
.
И я заворожённая стою
Не хочется спешить, ловлю минуты.
Игольчатой жасминовою астрой
Подсвечены афиши. Верь вранью –
Шепнул, какой-то точно чеканутый.
Смотрю по сторонам, исчезли кассы.
Булгаковские штучки – выдал мозг.
И кот прошёл на задних лапах – в рост!
И был таков за вывеской «колбасы»
.
Свои у повседневности тревоги,
Что вздохи – тают тихие надежды.
Как прежде – дни и месяцы подряд –
Свой яд по капле выпьет одинокость.
Оскомость губ пройдёт, и отболят.
Пойдёшь туда, куда глаза глядят,
Попробуешь наполнить мир желаньем,
Дурманным сделать каменное слово,
С горячкой безнадёжного больного
По новой проверяя стих на свет.
В просвет проникнет музыка извне.
...И не остынет джазовость в вине.
В огне холодном первая звезда
Цветком закоченела – белым флоксом.
Божественна! Торжественна, как лира!
Эфиром шлёшь ей сонатину снега,
Где неги изумительный подтекст,
И квест, и вызов атомного века.
.
Снова перевёрнутый мир –
Там где было радостно жить,
Жить, чудить, стихи ворошить,
Кухонно-безключных квартир.
Те стихи подобны мольбам,
Там где мама – сила втройне!
Я их достаю в тёплом сне
И несу к дыханью, к губам.
Думаю, простит тишина,
Нет, не обязательно, но...
Ночи перепутанных нот –
Ключ скрипичный чертит луна.
Лучше дай густую росу
На прозрачный липовый цвет,
Пусть пораньше вспыхнет рассвет,
Сто предчувствий, что не проснусь.
Ночь – мелькают искры в золе.
Сердце переливом: динь-дон.
Снится детство. Солнце в окно!
Мама раскроила кримплен…
.
А двор от изменений постарел...
Всё прячет под ступени листьев тлен.
Ещё чуть-чуть, совсем седой старик –
И слёз уж нет, молчит, смотря в тайник.
.
Поглядывая в зеркало небес,
Вновь букли поправляет старый пруд,
И мох плетёт в изъеденной колоде
Коклюшками ажуры – крест да крест.
Окрест – роскошно лилии цветут.
Рене встаёт обычно на восходе.
В полудремоте давит млечный сок.
Как сладок всё же и как горек он,
Тот бисер, выступающий на срезе.
Попробует на вкус – острит чуток
Лекарство от разлук. Как боль – хмельно.
Снесёт на рынок доброй фрау Эльзе.
Вернётся, обернётся тенью сада,
Росу cтряхнёт и птицей закричит...
И крику этой птицы будет рада
графитовая лилия в ночи.
Обычный азарт движет ими, а ставки тем выше,
Чем цель невозможней. Возьмите сегодня любого –
Едва оперился, а сердце внутри птицелова,
Целовано небо, вчерашних чумазых мальчишек!
Теперь не угнаться – полёты, походы, паркур и
Сто раз – это точно – живыми придут из урмана,
Достигнут в настольной игре наивысшего дана,
И снова отправятся каждый к своей бедокуре.
Таща за собой приключенья ночей суматошных,
Закурят, запьют и рубахи раздарят бездомным.
Мужчины всю жизнь проиграют в безумных дозорных,
И строят навеки… И вечен турнир городошный.
Обдувает ветер скулы жёстких лиц.
Мысль летит, не зная никаких границ.
Гениальный демон плещется в крови.
Перестань! Не лучше жить, как все они?
Но сарказм заточен. Остриями слов
Отзываясь, словно на могучий зов,
Презирая тленье, сам и Бог и суд.
Погадай на пуле, закадычный друг!
И Машук невольно поперхнулся, сник,
Словно был подстрелен у горы двойник.
Замерзает сердце – пуля холодна.
Пуля, будто слово. Точная, одна.
Распахнулось небо, ввысь взлетел июль.
Разорвалось сердце, жадное до пуль.
.
На основе рассказа И.Корниенко "Платье, или Естественный отбор"
http://ruspioner.ru/profile/blogpost/4092/view/5326?fbclid=IwAR32CXhHtr50ehkHkI9PtVBCxZIPx_Vdwwviy49UV7xwQrnG7YC7r67KDKs
Она стоит нагая у окна.
Раздевшись, примеряла занавески.
Всегда любила платья и подвески
И выпивала свой бокал до дна.
Притягивала множество мужчин!
И вдруг – одна, как тень, на этом свете.
Любимый – первый – бросил. Все в пакете –
Кусочки платья в каплях от свечи.
Откроет шкаф. Да это ли судьба?
У прошлого – кокетливые платья.
А зеркало – состарилось... Проклятье!
Забвенье пострашнее забытья.
Любимое потёртое пальто
В цвет васильковых глаз – подарок мужа.
Как в первый раз, по комнате покружит.
Душа болит… Был близок как никто.
Одна стоит. В себя направлен взгляд.
Одета в колыханье занавесок.
Как манит ветер – холоден и резок...
Взмывают платья… Кру́жатся, кружа́т...
.
Дело шло не валко и не шатко.
Бойко собирались смыслы в стаи,
Не было в идеях недостатка:
В ход пошли трамваи, попугаи…
Три пера в набедренной повязке –
Праздник голубого тамагавка.
У индейцев пламенные пляски,
У костра раскуриванье травки.
Над деревней облако повисло,
В форме одинокой балалайки
И шаман, адептом бабувизма,
Принимал в свой рай всех, без утайки.
Там Незнайка и поймал удачу,
Выдали ему большой папирус.
И теперь на сайте «СетьАппачи»
Он живёт, как всем привычный вирус.
.
Когда тобой проиграна игра,
Исключены судьбою компромиссы,
Скользит земля, толпой сбегают крысы...
Осталось только уповать на выси,
Следящие за смертью корабля.
Ох, этот вечный шахматный турнир,
Где всё пространство чёрно-бело-криво,
Где табурет не лучший балансир,
Где шах и мат – ступени в антимир.
...И исчезает с горизонта Рио.
.
Ура, мы едем в самый древний парк*!
Объятья гор манящи и коварны...
Устали греться сонными на пляже
И слушать тоны моря: шварк, да шварк,
Перебирая розовые камни.
Пускай блестят, как зёрнышки в грильяже.
Туннели в синеву – в сплошной простор!
Глотают воздух каменные пасти.
Но не пропасть бы… Не дороги – тропы!
Здесь страхи изменяют коридор,
А Дурмитор казался безопасней…
Обрыв, обрыв…по миллиметру – опыт.
На остановке: в лоне ледника,
Как цапли, зябко ноги поджимаем.
Ја volim te клянёмся Монтенегро.
И чувствуем под ложечкой века.
Мир под ногами не передаваем!
…и тонкость переломного момента.
Дурманит Дурмитор – и день завис...
Густеет воздух, травы говорливы.
Седло барашка на углях томится,
А мы хлебаем чорбу, словно жизнь.
Вильнул хвостом небесный лис блудливый.
И лунный свет попал на наши лица.
А завтра – к морю… И дорога вниз.
---------------------------------------------------------
* Национальный парк Черногории - Дурмитор
.
Память – тонкий платок. Из туманов предутренних – нити.
В эту осень мне дорого стало его надевать.
Ставлю чашку на стол, вы минуты меня не гоните,
Пусть зефирные снеги порадуют вкусом опять…
В чашке розово тают вечерние блики заката,
Может, звёзд-горемык зачерпнула со дна родника…
В обжигающе-терпкий насыщенный вкус листопада
Я добавлю, как ты научила, чуть-чуть молока.
Память снова вернёт время вызревших, пахнущих вишен,
И террасу открытую всем запоздалым ветрам,
Чудный чайный наряд – в кружевах, словно облако пышен,
И улыбку твою. Как же были теплы вечера!
Нынче холодно, милая, кутаюсь, видимо часто –
Бахрома, словно дождь шелковистый, на землю летит.
Наклонились над чашкой горячей туманные астры,
Лепесток полетел… Вот такой он осенний гамбит.
.
.
Медовый жёлто-огненный оттенок
Дороги ускользающей в низину
Бежит от бронзовеющих полей,
А группка почерневших тополей
Смотрящих в небо – подражая клину,
Пытаются взлететь, опасным креном.
И горизонт, как первая лыжня –
То пропадает, то косицей вьётся…
А где-то в Амстердаме светит солнце
Большое – не закроет пятерня…
Как масло томно капает с блина –
Течёт закат слегка загустевая
В рябиновой начинке сентября.
И выпито вино, верней – вина,
Под колокол святого Грустевая.
Уходит солнце красное, спеша…
Я не держу, я – хлебная душа.
Сижу, рогалик лунный обнимая.
.
Летят ароматы в подушечках неба –
То косточкой сливы, то мёдом в исходе...
Становится вкусом знакомым и хлебным –
Божественно пахнут все горные ветры,
И тихо под вечер сырами забродят.
А утро разбудит домишечки-сони,
Захлопают ставни – приветствия келий.
Волной перекатов глухих – в вечном зове
Сплетаются реки среди облаков и...
И вяжутся в банты - узлами мгновений.
Найду на ступенях заветную ямку,
Испробую воздуха пьяную сыть,
С руки накормлю голубую зарянку,
На дальней куртине сорву толокнянку,
И вспомню, что значит любить…
.
Мама, я написала о счастье стихи,
Кину в море со счастьем бутылку.
Я решилась бежать, ноги лиха легки,
Но сначала к тебе на могилку.
У меня, мама, плохо, и папка наш пьёт,
Всю весну, а быть может и больше.
И молчит, будто нем, курит дни напролёт,
Исхудал – мёртволикая гложет.
С головой укрываю, когда он заснёт,
Тут прохлада струится ночами.
На асфальте под утро опять гололёд –
Май, такой мы ещё не встречали…
Я рисую в тетрадях забытых слонов,
Словно серые горы в потопах.
Мама, папа, однако, боится котов,
Шорох лап принимает за топот.
А вчера к нам привёл Василису-Ягу.
Словно лилия – дичь водяная,
Заколдовано смотрит. Я точно смогу
Убежать, а вот папа – не знаю…
.
Тишина, нет скорее затишье –
Ярче пахнут тобой васильки.
От греха, недотроги-вьюнки
Закрутили сосулькой манишки.
Ветер губы прижал и присвистнул,
Капли с неба посыпались вдруг...
Нам мечтать бы до зимних заструг,
Но согнал первый ливневый приступ.
Пузырится дорога и ноги
До коленок в болотной грязи.
Лишь на улице притормозим:
Фух, отстали речные миноги…
В сердце прыгают рыжие белки,
Счастье тенью ныряет в глазах,
И с ума посходили в часах
Две тончайшие чёрные стрелки.
К Богу веточки тянет,
Горит на ветру свечой.
***
Разорван туман,
Курлыкают облака,
Пахнет груздями…
Неужели признаюсь:
Осень в душу пустила.
***
Вырывает зонт,
Окатывает водой,
Задирает плащ…
Неужели, любимый,
Ты спросил у осени?
.
Купальницы нежное платье
Сухие ветра теребят...
Той гордой, особенной статью
Берёзы встречают тебя.
На ветках качели устроим –
Как в детстве мы были легки!
Заспорим, и эхо в повторе
Встревожит одни лопухи.
Берёзки светлы и пригожи!
Вьют косы – их сто под платком!
Зачем-то считаешь, итожишь…
Считаешь,
Итожишь...
Итожишь...
И на спор идёшь босиком…
.
Вновь откликнулась птица на глупый вопрос,
Что ж, и я как умею, отвечу…
В городах, в небесах мы сегодня поврозь,
А тогда, что за чудный был вечер!
У медведицы угол какой-то не тот,
Зачерпнула, наверное, лишку.
Расплескала над нами небесный компот,
Не найдя подходящую крышку.
Звездопад… Август тёплую ночь бережёт
Не даёт распрощаться, как можно?!
Как роса оседают стихи… Без забот
Над костром развлекаются мошки.
Разбиваются песни крутых берегов
Переборами Манского плёса,
И горчит воздух пижмою сочных лугов,
И туман по утрам так берёзов…
Всё кричит пустельга: навсегда, навсегда...
Коршун метится, прячутся рыбки,
И река-вертихвостка – резны берега,
Нянчит белые свитки, как в зыбке.
Вновь откликнулась птица на глупый вопрос,
Что ж, и я как умею отвечу…
В городах, в небесах мы сегодня поврозь,
А тогда, что за чудный был вечер!
----------------------------------------------------------
Свитки — здесь рукописи.
Может сыр отобрали?
Перевод тут не точен.
***
Птица вспорхнула.
С диких ягод кизила
Стряхнула росу.
Громкое щебетанье -
Сладкая ветка манит.
***
Охраняет сон
И бордовую каплю
На ветке, дрозд,
Солнце встаёт зевая,
Так повторяем друг друга.
***
На дикой скале,
За водопадом, гнездо.
Крещенье птенца.
Не просто преодолеть
Стену холодной воды.
***
Что же ты молчишь,
В ночь перед сражением,
Божья кукушка?
Молча курят солдаты,
Мысли идут по кругу.
.
Но милее всё же миг
розовеющих яблок.
***
Вновь весна пришла,
молодой лист трясётся…
Не сорвать – жалко!
Расскажет о ветре осень –
лист узнает свободу.
***
Куст хризантемы –
белые шапки снега –
созрел, молится…
Тоже о белом свете,
Господи мой, помоги…
Где горы хранят воду,
жить бы, да жить мне.
***
Сплела травины
на горном лугу, в косу,
и лилию к ней.
Впитаю аромат трав
в ладони. Памяти зов.
***
Ива рукава
в реку-стынь опустила,
пальчики дрожат…
Так на иву похожа,
пишу посланье тебе.
.
Иссохлись губы –
Смочу их яблочком,
Пером голубы
Подкрашу ямочки.
Улыбку мая
Достану светлую,
Пускай блуждает
Ища ответную.
Пускай искрится
Душа затворница,
Пускай приснится,
Что я негодница.
Кошачий здравен
Поуспокоятся –
В душе царапин
На звон, на троицу…
Сродни лихорадке брожение крови,
Ты – сочная ягода – голод иссушит,
Зелёная пойма с поющею рыбой
То рай или ад или то и другое?
Шуршит не стихая сухая марака,
Как будто несёт предсказания духа.
Бразилия – мой удивительный сон, тот
Где чёрное лишь проявление белого,
Подобно загару, подобно закату,
Подобно закону индейцев кариба, –
Зовущая песня бамбуковой флейты
В цветочной долине под бронзовым солнцем.
.
.
Мой голос пахнет ломкой тишиной,
В которой каждый звук меняет слово.
Я обхожу приманки птицелова,
И говорю с неправильной луной.
А ты всегда спокойствия хотел.
«Здесь нет его, – шепчу по телефону, –
Здесь ходят по причалам лепреконы
И отцветают лилии в воде…
Здесь белые медведи по снегам,
По синим льдам скользят – неслышно даже…
Их тянет море – льдиночки-барашки
И острые, как бритвы, берега.
А я в руке сжимаю кремнезём
До стишовита, до стеклянных капель.
А помнишь, ты однажды жёстко запил
И говорил, что все мы крест несём…
И путал адреса и берега,
И вычислял какой-то сложный игрек.
Стихи – истошный молчаливый выкрик –
Поглотят одинокие года».
Ветра признали дудку из стекла,
Подсовывая гривы колтунами,
И, до краёв наполненные снами,
Безумные обрушили снега…
Я до сих пор не знаю, как жива…
.
Гадать, кто же первый моргнёт немигающим оком.
Опять проиграть – не постигнувшим истин Сократом.
Вот так и живёшь – словно тень: ни лжецом, ни пророком...
А ночь, распеваясь, коснётся тебя ненароком –
Безумно волнующе лунная льётся соната.
Луна на ладонях, качнешь – и покатится с Богом
Разбрасывать лунные блики на купол собора.
А ты, как заложник у смысла, у буквы и слога,
Стираешь чернила – рука занемела по локоть...
Но строки сплелись – неподвластны руке дирижёра.
И падая, кисть замирает на тоне минора.
.
Что жизнь? Лишь время, расстояньем в детство.
Устали мы, а сквер всё величав,
Как старый друг, приветливо встречал
И источал какое-то блаженство.
А я искала камешки, как те...
Хотела их согреть в своей руке.
.
И в монастырской глуши
Все чувства прятать в острог,
И только чёрное шить,
И ни души на порог.
Остаться девой, сто лет.
Тепло руки – для молитв.
Тогда смогла умереть,
А ты – забыть. Как смогли?
А у меня долгий пост,
И я строжусь, пуще всех.
Никто не видел волос,
Что я запрятала в стрех.
Я замолила грехи
Твои, свои, диких роз,
И если льются стихи
Я их приму не всерьёз.
Всё, время – стоп. Поворот – стерня.
Слышишь, хрипит поэт?
Жалит натянутая струна –
Рвётся скупой куплет.
Всё, время – стоп. Не зови – ушла…
Болью застыл кадык.
И не хрипит, не дрожит душа,
Дёргая за язык.
Не раздвоилась пластина жил –
Сам раскачал Парнас,
Но побелел, ведь не пел, а жил.
Жил, словно пел за нас.
Чёрные крылья живых кулис –
С каждым теперь на "ты",
А город окнами смотрит вниз –
Пенно кипят цветы…
Налеплю снеговиков –
Папу, маму, дочку!
А потом из колобков
Вылеплю щеночка.
Белый снег… и белый пёс –
Лапы в хвостик прячет!
Ждут глаза… и чёрный нос
Весел по-собачьи!
Не надену поводок –
Мы же неразлучны!
Завтра вынесу во двор
Косточку получше!
Если Дед Мороз домой
Принесёт подарки,
То поделим мы с тобой
Даже шоколадки!
Разгуделся дымоход:
«Рады Дед Морозу!
Только где же Новый Год?
Как свалился с возу?»
«Сам придёт в двенадцать, но
Подождём немного!..»
Ждёт щеночек, лижет ночь
Снег, хватая новый!..
Шампанского глоток за рубежи!
И всё вокруг блестит, как в карамели!
И кажется, немножечко кружит –
Признание немножечко кружит,
Мы целовались и ещё хотели!
С тех пор мои желания просты,
Я чувства не ищу, как ищут дети,
Но если, как весна случишься ты,
Но если вдруг опять случишься ты,
Я растворюсь в невыносимом свете.
Пока же поправляю канитель,
У Солнца ночью заплетаю косы.
Ещё метёт морозная метель,
Ещё не прекращается метель,
Но в рост пошли под снегом медоносы.
Подойти бы поближе, но я
Доверяю давно егерям.
Вон, кренится щепа корабля,
Что остался в холодных морях.
И качают тяжёлую грусть
Провода, провода, невода.
Не уйти, не сойти, не свернуть,
Не сбежать из пучин никуда.
Ветер носит рыбёх чешую.
Солнце бликом – наверно блесна.
Я на Солнце смотрю и шепчу:
"Не взлетай, подожди камбалА!.."
Но взлетает!
Два белых крыла!
И на сердце колышется грусть.
На линии сна, как и прежде рождается свет.
Ты так не решишь, что сегодня важнее... Ей богу:
Работа? Послать этот график, бежать бы как швед
Когда-то бежал, забывая обратно дорогу.
На линии яви – всё резче, нужда – что кайло,
И хочешь не хочешь, а в джинсы вмещаешься ловко,
Теперь осторожно крыло заправляешь в крыло –
С бретельками тесно, но лучше садится обновка.
И пусть разобьёшься, не надо упрямых спасать,
Бессонные мысли на время утихнут неловко,
Мой враг, дай мне силы и воли тебя распознать,
Мой друг, не смотри же мне вслед ненавидящим волком.
Размываешь следы. Ну, зачем мне скажи,
Ты ведёшь цыганёнка на плаху?
Я же знаю, что там наточили ножи,
А на нём лишь простая рубаха.
Золотая, прошу я тебя, не греши,
И бельмом не смотри на ребёнка,
Что тебе до свободной, как ветер души?
Отпусти моего цыганёнка!
Хватит сердце усердно лучами лудить,
Я его разыщу, успокою.
Цыганёнок мой сладкий, целёхонький спит
И во сне поднимает подкову.
Слушал крики её, небольшой городок…
Истощалась луна – боль от боли,
Поправляла цыганке пуховый платок
И вела, как сестру, к колокольне.
.
К тебе теперь я еду на денёк,
Где пряталась в таких огромных травах,
Чтобы узнать знакомый вкус и запах,
И надкусить осоки стебелёк.
Уйти за ароматом трав в закат,
Дойти до места, где дорога в гору,
И не найти как прежде мандрагору,
В беспамятстве бродить, бродить, искать.
За что люблю я эту глухомань –
За тишину и память, где всё свято.
И только речка стала мелковата –
Лишь голову макнуть, как в иордань.
.
Шёл троллейбус по Фонтанке,
По старинной мостовой,
И в поклоне каждой ямке,
Дёргал низко головой.
И рогатка: тили-дили –
Добрый день, мои друзья!
Сердце мне вчера вручили!
Разве врал когда-то я?
На сиденье вырезали
Два вихрастых озорства,
Что-то резкое, из брани,
Сильно ранили слова…
А потом кондуктор Оля
Сверху красный лоскуток
Пришивала, было больно,
Всё ж пружинка давит бок…
Вон, сейчас сидит девчушка,
Сердце гладит мне рукой,
У меня такое чувство,
Будто дарит мне покой.
Если б каждый сердце видел!
Что сиянье перед ним?!
На потёртый синий китель
Слёзы капали: день-мин…
Шёл троллейбус к остановке
По старинной мостовой.
Дзынькал, тренькал и неловко
Дёргал синей головой.
Когда ты проснёшься в вагоне, под мантру колёс
Обнимешь подушку, заплачет она за двоих:
Тыдых, и тыдых, и... То сердца ли стук, то ли стих,
То ль ложка в стакане... Ты веришь в черёдность полос?
Я – нет. Я, с тех пор как тогда закружила листва,
Живу атеисткой. И странное дело – жива!
Моё подвенечное платье – усталый винтаж,
Фиалки завяли, не спас их жемчужный поташ –
Тут умерло всё, и мне нечего больше сказать.
Не надо о грустном. Пусть каждый живёт будто Бог –
И, кажется прав, кто сумел! Увела? Увела…
Беда наслаждается дрожью, слегка поиграв,
Скользнув по душе и свиваясь обратно в клубок
Заглянет в глаза, и попробуй, дыша, не отпрянь,
И как не услышать подругу, обнявшую? Дрянь!
Ничто не вернётся. Устало приклеюсь к окну,
Там танец какой-то вершит на ветвях, черногруд.
Прощай, Бог с тобою, и нечего больше сказать…
.
.
В ароматном краю в этот день голубой*
Мы с тобой целовались в аллее.
У черёмухи робкой забрали покой –
Ты сказал, что я точно белее...
И кружился весь мир каруселью минут,
Ветер горечь носил амаретто.
Чуть припухлость улыбчивых сливовых губ
Пахла сладостью первозапрета.
Томно жмурился день, любопытная тень,
Поправляла вечернее платье.
Это счастье, вот так от черёмух пьянеть,
Безотчётно, теряться в объятьях.
В ароматном краю в этот день голубой
Так невинны мы были, не смелы.
Мы когда-то сидели за партой одной
И сбегали с большой перемены...
* Строка Иннокентия Анненского из одноимённого стихотворения «В ароматном краю в этот день голубой»
Вам кажется, что я молчу, ну и ладно,
Не каждый заметит, что камень болеет
Когда пробегает слеза по аллее,
От этого души камней словно ладан —
Синеют. Скорей бы сегодня смеркалось...
Молчат фонари, но собаки-то знают,
Как синие камни под утро сверкают,
Как тает их иней в рассветнейшем чае,
Слегка розовея в атласную алость.
.
Птица летит курлыкая. Дома! Почти что рядышком –
Вот ведь где счастье полное – здесь тишина, но слышится
Пение крыл над крышами. Падают треугольники
Тёплого то ли воздуха, то ли судьбы орешечной,
Сладко вдыхаешь, досыта – горькое и полынное.
Было ведь, было радостью в небо курлыкать с птицами.
Сердце поёт, мне кажется, с каждым глубоким выдохом,
Всё вспоминает – таяли над горизонтом белые,
В синем небесном пламени.
Но, превращая в небыли – пыль оседает серая,
странная неизбежностью.
…«В любви человек забывает себя; он живет с другими, он живет в других. А это и есть счастье.»
......................................................................................................Иван Ильин «Рождественское письмо»
.
Измеряли мы расстояния
Миллиметрами, в мыслях – милями,
Обжигали себя дыханием,
Жаждой мучили, колким холодом,
Из сердец выливали золото
И тянули его на ниточки.
В паутине вдвоём запутались –
Не паук с синекрылкой летнею,
А две капли слезы росистые,
Словно нотами стали долгими –
Песня тихая льётся в воздухе.
Слышу, голос поёт потерянный
На волне где вздыхают с ангелом
Только шишки сосны и тетерев,
Да весенней лазури облачко.
Он поёт про свечу в фонарике,
Что затеплилась по весеннему,
Что хоть ветер февральский холоден –
Не задует огонь твой мартовский,
И ему-то тепло повсюду – с ним
Бесконечной любви той всполохи.
Носит ветер – судьба нещадная:
Ты внутри, и как же добраться мне
До тебя, моя ненаглядная?
.
.
У весны такой воздушный флёр!
Голова кружится – пробужденье!
До чего же стар фуникулер:
Скрип, да скрип – выслушивай журенья…
Обещал умчать на самый край,
А забрался в гору и закашлял…
Помашу рукой ему: «Бывай…»
И пойду считать в округе башни.
Так без цели – чистый праздник глаз!
Всматриваюсь в шпили и виньеты –
Не спешу. В кармане в этот раз
Припасла хрустящие галеты.
Не великий мой несметный груз.
В глубине найду скамейку сада,
И по-братски с белкой поделюсь
Крошками со вкусом сервелата.
Серая летяга: «кру», да «кру…» –
Полетела вверх – не остановишь!
Я за ней взлетела! Почему?
Да, не знаю, вдруг почуяв: воля!
Сколько там внизу бессчетных дел –
Каруселью вечная запарка!
И в уже привычной суете,
Вдруг вздохну, как ранняя саранка.
.
.
На ладошке вздохнул светлячок,
Он ещё не забыл первоцветы,
Ну, какой же смешной, дурачок,
Я дышу на него: дай мне света…
Но светляк быстро стал зеленеть,
Замер, словно дыханьем контужен –
Не жужжит и не хочет конфет,
Потускнел от тоски, занедужил...
По усам вижу – Жужа мой, жив:
– На, я листик ему предлагала,
Сахаринку, сперва раскрошив,
Обещала планету из лала.
Но в неволе душа, что слеза –
Молчалива, исходит полынью.
Он закрыл золотые глаза,
Небыль сладкую смешивал с былью…
Подлетала краса-стрекоза,
Словно вымолить брата хотела,
И в её васильковых глазах
Отражалось неоном полнеба.
Потянулась к травинкам рука –
НЛО так приходит, наверно,
Отпустила лесного жука,
И глаза распахнулись ответно.
Каждый холмик в лесу, как живой –
Стрёкот в воздухе, шёпот охряный,
И чаруют волшебной игрой
Золотистые брызги поляны.
Жаба Жабе сказала жабово,
Что не жарко сегодня, кажется…
И добавив прожженным голосом:
Скоро может дожди пожалуют,
Так что, Жабочка с Жабынёночком,
Запасайтесь жучком кожевенным,
Златоглазиком густо – жёлтеньким,
И живой белокрылой жужжалкой,
Что сегодня чуть-чуть забрезжило
А уже не найти комариков...
Долго слушала цапля Женечка
То о чём рассуждали жабочки
Стало скучно, живьём за жаброчки –
Всех сложила в желудок. Жалко же:
Жабу Жабовну – жутко важную,
Жабыняту со Жабынёночком.
Добрый жук прожжужал: житуха…ить
В небе солнце ржавело жухлое…
.
Работа заела: раздавлен, загружен,
Уйти бы подальше от плача.
А в поле стервятник... Всё медленней кружит
Над девочкой. Ждёт, не иначе!
Наверное, случай: спасти бы ребёнка,
Но нет – уникальные кадры!
Здесь жизнь не светлее, чем цвет фотоплёнки,
И долгие тени кошмарны.
Минута, ещё... и душа оторвётся,
Ослабшее тело – горбато.
Как гриф поджидает печёнку уродца –
Нагрелся затвор аппарата.
Но нет, ещё раз: две коленки согнула,
Ладошка вперёд – есть шажочек!
Ждёт гриф, ждёт фотограф – минута, секунда…
Ждёт Бог, Красный крест — красный очень!
И белое солнце застыло в зените,
Смотрящие вниз обомлели:
Как щёлкал затвором посланец ("спаситель") –
Вдвоём пировали на теле.
Наш зрительский шок обеспечит награду:
Весь мир облетит этот снимок,
Но триста ночей шаг за шагом до ада
С шагами девчушки сравнимы.
Не выдержат нервы. Звонки телефона
Чем чаще, тем явно жаднее.
И чёрные когти ночного грифона
Порвут, где сегодня слабеет.
---------------------------------------------------------------
Самые знаменитые фотографии
http://100500foto.com/samyie-znamenityie-fotografii.html
За этот снимок фотограф Кевин Картер был награжден Пулицеровской премией. Фото носит название «Голод в Судане». После того, как 26 марта 1993 года фотография была опубликована в журнале New York Times, и стала символом трагедии Африки. Наверное, у каждого возникает вопрос: что же случилось с девочкой дальше, почему ей не помогли? Её судьба не известна. Кевин Картер не помог умирающей девочке. В 1994 году автор фото покончил с жизнью.
В глуши такой, что рябчики не стонут,
Палатку собирали под дождём
И с комариным родом Кабыздохов
Делились и питьём, и мотылём.
Карасики тревожили оснастку,
На кукурузный чох меняя жизнь.
Непуганые лапти шире пястки –
Ленивые линьки – ну, хороши!
А днём, в жару, попряталась вся живность,
Лишь озеро пускает пузыри
И кажется, что нынешняя пышность
От той ещё не высохшей зари.
Нетронутой природы коридоры –
На белую сирень походит куст.
Откуда ослепительно фарфоровы
Цветы? И странность этих новых чувств?
Открытие своё несёшь, как чудо,
И даже не ругаешь мошкару,
И слышно: нежно тенькает пичуга –
Чем жарче день, тем сладостней в бору*.
А ноша всегда найдётся…
Да были бы только плечи!
Неважно, какого проку,
Но важно святое – «надо!»
Бурлачат по рекам бабы,
В горящие лезут избы,
И лечат ожоги, раны
прикладывая картоху.
Пяток на семью разделит,
Одну на крыльцо – бродягам!
Награда? Да, всё пустое…
Скрестили бы только руки,
И может когда в четверег
Наведаться смогут внуки.
Что ей – понедельник, вторник...
А вот по субботам праздник:
Наденет платочек светлый
И крестится долго в храме,
И просит за всю Россию.
Не двигает вера камни...
Но бабы привыкли – верят.
Сизиф, председатель, курит…
Тот, кто пьет молоко - будет прыгать высоко, будет бегать далеко, тот, кто пьет молоко!
«Я не буду молокоо..., –
замычала Катя в кружку,
– не хочу я, как лягушка
прыгать с места высокоо...!»
И нисколько не краснея,
поддержал её Алёшка:
«Я не буду кушать ложкой,
мне руками есть – вкуснее!»
«Точно!» – пискнула Наташа.
И захныкала Марина:
«Мама мне не так варила…
Где варенье в манной каше?»
И раздался нянин голос:
«Бунтари! А есть тут смелый?!
Кто всё съест и будет первым,
поведёт ракету в космос!»
Ложки стали рулевыми!
Пять минут – полёт нормальный!
В группе делят кекс «Штурвальный».
В кружках тонут позывные...
Сливы весенний цвет
Дарит свой аромат человеку…
Тому, кто ветку сломал.
Тиё
Её кимоно — из цветов полевого жасмина,
И маска ничуть не скрывает приятной улыбки.
Слегка поклонилась, рассыпав блестящие блики
Капризного и ослепительно белого клина*.
А в домике чайном тепло — разговорчивы угли.
Хозяйка подносит коробку сластей — это нечто!
И в тысячный раз изумляюсь нежнейшей из гейш, что
Весь дом озаряет, когда даже звёзды уснули.
Пьянящую свежесть бутонов проснувшейся сливы –
Легчайшую ноту, я чувствую в тонких ладонях,
Державших сегодня и воск с ароматом лимона,
И веер из перьев сандала, и веточку ивы.
Тревожишь мне память – так пахли все вёсны надежды:
Чуть влажными почками, первым листком и смолою,
Безоблачным небом и точно – живою водою!
Чуть сладкой кленовой сосулькой манящей, как прежде.
Ты словно во мне разбудила звенящее утро,
На воле слова не устанут слагаться стихами.
За лёгкостью слога – лишь память – штрихами, штрихами,
Их лютня на шёлковых струнах запомнила будто…
Прислушался к звукам огня и вкушал молчаливо
Горячий настой из простых – дорогих впечатлений.
Упала роса, наступала пора обновленья –
Их время пришло, раскрывались соцветия сливы...
-------------------------------------------------------------------------
*Воротничок кимоно гейш всегда чисто-белый и без вышивки.
«В её глазах отражались луны…» – задумалась, уставившись в одну точку.
А если человек смотрит в пустоту – он думает. И если ему есть о чем думать, это уже хорошо.
«Давно ли я так сижу» – мысль вернула в реал… Опять проехала остановку.
Мысли поглощают время быстрее, чем дела.
.
– Брось, это, кажется муха...
Очнулась кулёма, почуяла сладкий кефир.
Дочунь, ты придёшь через день? Принеси мне конфет.
Немножко совсем, только тех из советских, ты помнишь?
А "Балтику" больше не делают... вкусные – Божешь!
Бабуля ландринчики прятала так же в буфет.
Теперь я её понимаю – мы любим своё,
Что в детстве от сердца родного давалось нам щедро!
И каждый шажок нам казался когда-то победным,
Вот так и сейчас: шаг к окну, шаг к тебе, шаг к трюмо.
– Ну, ладно, мамуль, что ты прямо, как в детском саду.
Подсохнет асфальт, мы с тобою ещё наверстаем!
Тебя не забыла твоя голубиная стая,
Увидят, как пить дать, устроят опять чехарду.
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд*,
И лёгкие тени в глазах голубых закружились...
Но сколько могу я придумывать, как бы мы жили?
Вернуть бы тебя, чтобы просто тихонько обнять.
* Строка из стихотворения Н.Гумилёва «Жираф»
Шевельнулась в улитке змея
Беломраморной шкуркою – шок!
И улитке теперь нет житья –
Мозг скрутило до самых кишок.
Вот и ползает – склизки следы,
Да рогами пугает траву,
Ей всего-то хотелось воды,
Чтоб как, кит поливать синеву!
Разразятся дожди – успокоится жажда,
Эти сутки подарят немного покоя…
Но кого-то подолгу зовет, словно в горе,
Повторяя неслышно: «Я жду, мне не страшно...»
Ах, бела кружевная на теле сорочка,
Он ворвётся дождём золотисто влюблённым,
Вся его обовьет, назовёт наречённым,
Как струна беззащитна, как песнь непорочна.
Растворяются звуки, слетают бесследно
С этих розовых губ – умереть и воскреснуть!
И глаза забирают... Опаснее бездны
У девчонки глаза в предвечерии медном.
У больничной кровати дежурила мама,
Каждый час ваткой мокрой к губам прикасалась:
«Эта жажда пройдёт, потерпи ещё малость...»
И молитву читала: «Храни тебя, Анна!»
То беличью россыпь ладошек,
То крестики лапок сорок –
Ткёт вышивку дальних дорог…
А ночью их вновь припорошит,
Укроет лазейки берлог.
Сама миражом серебристым
Мелькнёт между сосен-подруг –
И сводит охотнику дух!
У ведьмы уста сахаристы,
Пропитаны вкусом разлук.
Так, в прятках, мужей завлекала!
Увидишь – считай, что пропал!
Очнёшься в глуши среди скал –
Стать белого волка, смекалка
И северный дикий оскал!
Синильга взметнётся над лесом
Под музыку первых веков,
Камлая, не зная оков,
Не чувствуя боли и веса.
Прекрасна! Ослепнуть готов?..
Сувой на закате синеет,
Темнеет сосновая даль.
Горчит поцелуев миндаль,
У волка глаза солонеют
На жёлтый небесный болхарь.
------------------------------------------
*Имя Синильга, с тунгусского, означает – снег.
По легенде это была девушка-шаманка, редкой красоты и ума.
В молодом возрасте она умерла, и ее, не успокоившийся дух, бродил по Земле,
многие мужчины шли за ней в лес, оставляя свои семьи, и не возвращались.
**Белый волк, по преданиям славян, - не простой волк, а человек-оборотень.
И, кажется, серость впиталась судьбою в подкорку,
И здесь ощущается это стократно сильнее.
Сутулясь, сбегают к речной мостовой три ступени
Подобны подобным покорным холодному року.
Гудят колокольни, да толку-то, чёрт, ни на йоту.
Оглохли тут все, причастившись наливкой свободы.
И камни здесь седы, и в копоти белые своды,
И долго ещё, ох как долго терпеть-то народу.
Гудят переливом троллейбусов звонких маршруты,
Улитка рога подвернула и скрипнула снуло.
Водитель сурова – верёвкой кручёной стегнула,
Все ждут под навесом, как будто на рынке Калькутты.
Где пряности в воздухе так же как и поцелуи,
В которых мы в юности так незаметно хмелели,
Киоск шаурмы не жалеет нам хмели-сунели,
И в воздухе вьются убийственно запахи дури.
И лаковым блеском натёрты штиблеты на воре,
И город хрипит под мотивы блаженства и горя.
Воздух пахнет травой душистой.
У костра, огонёк – по кругу,
Прикрываю глаза и вижу
Золотистых кругов круженье.
Пусть родится сегодня снова
Солнцеокая девочка Со.
Кружишь в танце и манишь звуком,
Отраженьем в глазах сиянья,
Бубенцами стрекозки тонкой.
В круге, словно рисуя солнце,
Поднимаешься над Землёю.
Видно знаешь ответы точно
Кто ты есть и зачем ты дышишь.
Держат силы цветов, травинок,
На священной тропе сновидцев,
Стрекозу из рода шаманов.
Сам огонь не жалеет крыльев
Режут воздух шальные искры.
Лёгкокрылая, словно песня,
В шкуре первого созерцанья
Ты открыто в костёр влетаешь,
И блуждаешь в потёмках ночи,
Небо дышит, дымятся краски...
Что ты видишь сейчас шаманка?
Видишь просто границы мира,
Бирюзовые тропы знанья,
Или мир на оленьем ушке?
Заклинай голубые ленты.
Завяжи узелки на красных.
Танец северный – танец-тайна.
Лунный свет разлился на небе,
Пахнет густо цветами воздух,
Жар отчётливей – боль на коже.
Ты – "Парящая над кострами"
И сестра голубой печали –
Звёзды будут твоей тропою.
– Я тебя же, братец, метил
Чёрным глазом и крылом,
Чтобы ты в долине смерти
Мог заведовать с умом,
Там не муза в подмастерье,
А Телятников Макар.
Только ворон, в подреберье,
Обнаружил скромный дар.
Рондо каркает по новой,
Даже Бог устал, присел.
С Бороды его лиловой
Падал первый мокрый снег.
-------------------------------------------
* Строка из стихотворения Варлама Шаламова.
Не проскочить не заплатив,
По полной, по большому счёту.
Смотри, какой смешной актив,
И тот сгодился Богу\чёрту?
И всё равно кто рядом был,
И кто подталкивал за плечи.
Всё то, чем в жизни дорожил
Случилось раз, был чудный вечер.
Манной рассыпаны корки и отруби-свечи,
Топчутся глупые голуби, лезут на плечи.
Просто как просо, как тешат слова-обещанья.
Сядет на бортик у церкви – дадут подаянье.
Иней прилипнет на плащ цвета гречневой каши –
Ей всё равно. Под обрывками мыслей вчерашних,
Радостью дня – надломить голубиного хлеба.
Только вот дождь, рваный зонт закрывает всё небо…
И говорят – она ест голубей, но не верю.
Я же была в этой жизни недавно – забытой – ею.
С точки зрения Медного Всадника,
Мы, конечно же, проводники –
разных мыслей. Душевный наш маятник
раздвигает нам колосники.
И летят желторотыми птицами
Наполняя суровый пейзаж –
Мысли-зяблики, мысли синицами,
Даже голуби просят лаваш.
Тут бы сам Пикассо поразился: О!
А не то чтобы всадника медь,
Как сумел в это облако взвиться он –
Тёмно-бурый обычный медведь!
Это мысли петардами праздника
Взорвались, и опять забытьё,
С точки зрения Медного всадника,
В небе кружит одно голубьё…
Плыл танец – "ритуальная Чакона"
Приметил змееносец тень мою –
Изгибами напомнила змею,
Я, в шёлке одеяния дракона.
Дымила ночь сандала и пачули,
Казалось, всё качалось – чудеса!
Покачивали тихо небеса
Мерцающие чашечки латуни.
И возвращаться было очень странно,
В свою как сон вселенную, в отель.
Где утром вездесущий метрдотель,
Мне передал букет благоуханный.
Я увезла на счастье иль к беде
Приятно-горький аромат шафранов.
Не видеть мне счастливого покоя,
Вернуться бы на Родину скорей,
Мне шёпот сосен был всегда родней,
Чем бесконечность полосы прибоя.
Не нужен мне загар – ожоги зноя,
Спешу туда, где дразнятся дрозды,
И где нет слаще ключевой воды,
С травинками – целебного настоя.
Где звёзды так низки, хоть ешь вприкуску!
И пусть у нас тут всё наоборот,
Но мы из всех миров предпочитаем тот,
В котором можем говорить на русском.
И хором: ёлочка зажгись, и дальше,
"По очереди, чур", стихи и танцы –
Опять на завтра, постарались зайцы,
Перенесли прогон. Наказ строжайший:
Стихи всем знать, как родненькие пальцы.
А мы вдыхали краску коридоров,
В которых заблудилось наше эхо,
Задания для детства – не помеха,
И проявляя первозданный норов
Вперегонки у ветра брали фору.
Стихи учили просто: под подушку
Положишь книгу, прочитав на сон и –
Строка к строке в полнейшем унисоне
Соединит ватрушку и хлопушку
В мешке, в волшебно синем фаэтоне.
И снова репетиция – у ёлки!
И кажется она совсем живою,
А пахнет – настоящим Новым годом!
Тянусь, тянусь к её живым бахромкам,
И отступает хоровод со мною,
Но я уже потрогала иголки.
Всегда у неба под рукою* –
пыльца комет,
Прядёт оно её ночами –
в тончайший свет,
И вышивает: крестик, крестик –
и перекрёст,
Копируя свои снежинки –
с далёких звёзд.
Летят небесные созданья –
искрятся все,
Похрустывай теперь ногами –
навеселе!
Снежинки ловит каждый пятый –
чудная страсть,
И я ищу одну большую –
оборкой вязь.
Я звёздной пыли набираю –
На оберег!
Летит снежок, лови лиловый –
обычный снег!
-----------------------------------------------
* Строка из стихотворения И.Царёва "Чудаки"
И до того, как дверь захлопнется, подумай!
Шагнёшь, и хоровод закружит впечатлений,
Как в маскараде или в камере-обскуре –
Жизнь перевёрнута – такая режиссура,
Не объяснить... попробуй чай из вдохновений.
Ей дал совет, зачем? Пригнул бы лучше уши,
Бежать отсюда умным детям невозможно,
Да и куда бежать? – бессмысленно, к тому же,
Чем дальше в лес, тем норы бесконечно уже,
Хоть и система входов вроде бы двусложна.
Алиса, сон чужой замешан на дурмане,
Река и день, и ночь коверкала гримасы,
Теперь устала и запуталась в обмане.
Светает, тают звёзды в розовом тумане,
И кот, и зеркало, уставшее от масок.
И вглядываешься: но, где-где?.. С моста наклоняешься — тут же теряешь чудну`ю панаму, плетёную днём из соломки с огромным цветком-макраме, но не видишь поющую. Тени у омута пляшут. Не слышишь, как песни грустны и негромки. Заманчиво и откровенно поёт одиночества омут... И об уходящем рассвете, о снеге, и о человеке со светлыми — лён-волосами, и с жемчугом быстро летящим с гривья на красивые плечи. И камерный шлейф впечатлений, как всполохи золота в ленте, в ночь Северного воссиянья, заполнят твой огненный круг, ведь поёт голубая русалка о счастии прикосновений...
Ты сам разглядишь, коль не робок — ведь мальчикам нравятся брызги! Мечтою прозрачной поманит… Сначала без боли и страха, начнётся с обычной ошибки, когда доберёшься до боли — ты будешь совсем одиноким, и можешь сейчас не поверить, поверишь, когда будет сорок. Ты точно услышишь свой омут.
Мигнула камера — отмена,
И принтер громко кашлянул и...
Загрузка — есть! Прощай Селена,
Прощай мой двор, мой дом… Вернусь ли?
Найду ли силы сбросив смело,
Ныряя прямо в вечный логос*,
Вернуться снова в это тело,
Перебивая лунный голос...
…
Вернулась — здесь вполне уютно:
Окно, и чуть подальше — кресло,
А за окошком, поминутно
Виляют хвостики подъездов.
Драконьих глаз большие окна
Моргают шторками — свет ярок,
И за оградкой клумбы мокнут
Лоскутным цветом одеялок.
И утро дышит — брызжет свежесть,
Подставь ладони — пей горстями!
Позволь лучам себя понежить,
И жить простыми новостями.
-----------------------------------
*не более так, чем иначе
Взвизгнули тормоза…
Говорили, прятали взгляд — стократ!
Обещаний сыр исчезал — о, да!
А теперь попробуй не сглазь — карась,
А то будешь в маслице — рдян, холён!
Вот и кур давно не доят — морят,
Тут в метро не прячься, Аллах Акбар,
Выпевают счастье — пустился б в пляс,
Только я без беленькой тля-зелён.
И шелохнулся верх платья от вздоха,
И отойдя ото сна,
Словно лучами подсвечена тонко, —
Полуулыбка ясна.
Кто разглядит, эти чёртовы муки —
Сколько кружит с нею взгляд —
Бог целовал её светлые руки,
Кажется боготворя...
О, одиночество — тайная сила,
Ровно в двенадцать — невмочь,
Синим дождём разбавлялись белила —
Свежестью веяла ночь...
Белым листом восхитятся ли снобы,
Канет ли в сон чистота?
Он повторил бы всё в точности снова —
С блика пустого листа...
--------------------------------------------------------
*На основе произведение Оноре де Бальзака "Неведомый шедевр"
** строка Юрия Левитанского из стихотворения «Падают листья осеннего сада…»
И падает вновь звезда —
Секунда — потухнет свет.
Была ли? Сейчас, была?
Ты видел?.. Да, ты же слеп!
Там — пляшущая в огне.
Секунда — браслет затих.
Он с детства прирос к ноге —
Стеклом золотых облепих.
Шепнёт он: была одна...
И тихо вздохнёт вослед.
Сгорела моя звезда —
Безумие странных лет.
Я ей кандалы надел,
И цепь на короткий шаг —
Истаяла словно мел,
Не смог я — не удержал.
Такой я — прощенья нет.
Та — с крыльями до небес,
Глазами — степная рысь,
Искала свободы... бред,
Но в сердце светилась высь.
А мне бы ещё хоть раз
Увидеть лучистый свет
Её золотистых глаз.
Закончу сейчас браслет...
Под каплями, пальцы — прозрачней слепого дождя —
Так я становлюсь иногда розоватою тенью,
Взмываю к заоблачным чистым мирам, но взойдя —
Я холод встречаю — там волгло. И полнятся пеньем
Владыки Теней бесконечные тучи. За край
стащили черту горизонта. Бумажное солнце…
Но бьётся сознание тонкого тела — давай,
Туда, за прозрачность стекла и металла червонцев.
Но, вновь обессилев, сбиваешься вниз — вот он — крест.
И смотришь на небо, как псина, и взвыть бы на серость.
Как будто услышали — тучи вздохнули с небес,
И белые хлопья посыпались. Чувственный мелос
Разлился вокруг, и в моей подуставшей душе.
Кружатся снежинки — двойные, тройные — Cherchez!
Вот так, не вполне объяснимо, я чувствую связь —
Чем медленней снег, тем у строчек ажурнее вязь.
-------------------------------------------------------------------
Cherchez(шерше) — ищите!
Я раньше плакала, а нынче — нет.
Теперь пишу стихи — слова и слёзы.
Расстроилась — в сегодняшний обед
Дождь зарыдал на ветках у берёзы.
Потом пошёл хмельным — в разнос, в разгул —
Срывая с лип листочков нежных охру,
Вбивал гвоздями струй — колосс-могун!
И сочиняя на жестянках оду,
Катал их в сквере возле полных урн.
В беседке прижимались — он, она,
Их зонтик улетел давно, и Мэри.
Она шептала: кончится война...
А он — молчал, так громыхало в сквере…
Не забывай, в заботах длинных буден.
Мечта-тончайшая вуаль
Коснётся глаз — пусть будет неподсуден
И первый, и последний вальс.
Не забывай, в любую непогоду
Дождём твоей коснусь щеки.
Я знаю на Земле своей свободу:
Вершины — ветрами легки —
Не забывай...
Уроки, все, даются без иллюзий:
Коль допускаешь близких отношений
Увы, не обойдёшься без диффузий —
Идёт обмен, обман самовнушений.
Так в апогей шагнёшь, что рвутся брюки,
И расцветает то, что было скрыто.
Прикрыть бы срам – но что прикроют руки -
Прёт аромат такой, прям Dolce vita.
А vita — жизнь! Как ни крути педали —
Не убежать, и помнишь борщик стылый,
И то, как безыскусно предавали,
И то, как ты вернулся, но бескрылый.
Да, ладно, жизнь подлечит каплей мирры,
Лишь пустоту не вылечить от ветра,
Ты проходи, пожалуйста, в квартиру,
Здесь пусто, никого, лишь эхом: где ты…
Тихое утро крадётся шагами Амура,
Только я слышу всегда эту первую ноту –
Лёгкого ветра рожденье, ветвей партитуру.
Кустик сирени волнуется: Боже мой, кто ты?..
Будто он главный хранитель пространства Вселенной.
То, что вчера было камнем, сегодня из ветра –
Огненный круг начинает движение мерно,
Чайник свистит, и запахло оладьями щедро.
Зов наполняет дыханием с этой минуты.
Тихое утро – ни в теле, ни в воздухе смуты…
Когда созреют гроздья винограда,
И потечёт янтарное вино,
Напишешь снова, как всегда приватно:
Ты, приезжай, у нас ещё тепло…
И я, закутавшись в свой шарф-манжету,
Дождливых капель провожая лёт,
Подумаю, что снова я за лето
Не добрела до цапельных болот.
Ах, мандарин! В пупырышках — прохлада!
Пришла зима, но ты зовёшь к себе:
Созрели снова гроздья винограда,
Пёс приручён. Всё, приезжай ко мне…
А в наших окнах голубеет утро,
И в сердце чуть предательская дрожь.
Я привыкала к одиночеству так трудно...
Зачем ты так настойчиво зовёшь?
В снах моих: дорожки из цветной муки,
Лёгкая одежда — только привлеки,
Тает словно пена — даже не шути...
Туфельки отставлю, чтоб к тебе пройти.
Чтоб не слышно было ветреных шагов,
И не пахло мёдом девственных духов,
Чтобы ты проснулся и вздохнул легко:
Надо же, приснилось птичье молоко!
И следы, на солнце, в полдень рассмотрев,
Повторил рукою тонкий их рельеф,
Вспомнил, как краснела ленточка в кудрях,
Балерину, танец — соло на углях.
Когда ты найдёшь отраду —
С длиннющей как ночь косицей,
С глазами на пол лица, то
Ты сам не спугни, не надо,
Как сон - с синевой, ресницы.
Своим безоружным взглядом
Тебя до души разденет,
Устроится в сердце рядом —
Узнаешь — болит душа-то —
Растет, удлиняя тени.
Когда же небес коснётся,
Где влаги в помине и нет,
То мысль застучит, забьётся —
Возьми хоть всю влагу сердца,
Но только останься во мне!
Цепляйся за воздух синий!
Шипы распушил шиповник...
Под солнцем в объятьях сильных
Вопьются под рёбра шпили —
Так цвет отдаёт любовь. И
Не потеряй — будет скверно —
Себе не простишь, не знаешь,
Напишешь "dum spiro spero":
Напишешь сначала — "верю…"
"не верю" — потом исправишь.
И станешь — слепой душою,
Что ходит как тень по свету,
В судьбе не ища покоя,
Лишь — взгляд, пеленой-слезою,
Всё имя шепча — Игдеты…
Мелькнёт — то мимоз букетик,
То ведьма, подобно бреду.
Дыши и надейся — встретишь
С глазами по метру, деву...
Слепой, а она по следу.
* spiro dum spero ( латынь): я дышу, я надеюсь, что она будет.
Ты уходишь из дома. Считаешь попытку?
Захвати белый мел, пригодится в дороге,
Там напишешь из Бродского, циклами в проге:
Не спешите, и не совершайте ошибку.
И добавь, что Цой жив! ...статус — что не понятно?..
Белым мелом возьми, напиши позывные,
Обрисуй каждый контур — кварталы пьян`ы, и
В тусклых окнах дожди — аллергичны и кляты.
А в тумане все тени как сон — голубые,
Даже камень белеет — прошитый стихами,
Здесь на стенах последние строки стихали,
До сих пор так и принято, мел не забыл, а?
Не вернёшься? Да, знаю, я эту улыбку...
Под ногами сам кланяйся каждому стеблю
Не запутайся там, как в том вязаном свитре
В тех местах, где все любят пофотаться в Питере,
Камни плачут стихами и кашляют в землю:
Оставайся, брат, дома — не делай ошибку...
Серебром блеснёт, чешуёй,
Зарябит, залунявит свечная,
Желтый свет медовой струёй
Добавляя в цветы молочая.
И лавандово выльет тень
Догорая закат-медуница,
И обнимет матушка-лень -
Ночь душистая, сон-неженица…
Здесь воду ем и воду тихо пью,
В стихах ищу одно — успокоенье.
У птиц моих не перепутать пенье,
За это я их трепетных терплю.
Бывают беспокойные — в душе
Устроят чехарду, хоть вон из дома,
Но я шепчу: простая идиома
В сто крат мудрее вашего клише.
Не троньте грех — не пойте про любовь!
Как рифмы не уложите, поверьте,
Банальны в свете проявленья эти…
И в жизни, и в стихах — судьбе не прекословь.
Я все равно тебя когда-нибудь возьму-
Одну или вдвоем с Парижем!
………………………………Маяковский
Любовь всё идёт вослед…
Несёт парижанка цветы.
Продаст — пару дней будет хлеб,
Чай с сахаром до дурноты.
Фиалки из пармских садов
Изысканней пахнут, нежней —
Берите, месье! Холода
Нас всех превращают в теней.
Любовь растворилась в цветах —
В оттенках прекраснейших роз,
Возьмите, месье, просто так —
На завтра плохой дан прогноз.
И снова несёт на бульвар
Букет фантастических астр,
В нём каждый цветочек свой жар
Повыпустил прям напоказ!
Ах, сколько цветов — всё что мог!
И в каждом: "Поверь мне, люблю!"
Люблю после смерти, как Бог —
Любовь, возведя в абсолют.
И некого благодарить —
Душой, лепесточком сомнусь…
А тот, кто умел просто жить,
Сумел, уберечь и в войну…
-------------------------------------------
*Одна из самых трогательных историй жизни Маяковского произошла с ним в Париже, когда он влюбился в Татьяну Яковлеву. От этой любви ей остались цветы. Парижская фирма с солидным именем четко выполняла указания сумасбродного клиента — и с тех пор, невзирая на погоду и время года, из года в год в двери Татьяны Яковлевой стучались посыльные с букетами фантастической красоты и единственной фразой: «От Маяковского».
Цветы приносили в тридцатом, когда он умер, и в сороковом, когда о нем уже забыли. В годы Второй Мировой, в оккупировавшем немцами Париже она выжила только потому, что продавала на бульваре эти роскошные букеты.
Вероятно, это просто красивая легенда, но хочется верить, что так было…
Если здесь не дышать, можно услышать ход
Тикающих часов, скрип непритёртых нот,
Шепот ночных сверчков и голубиный гул —
Это балконный бис, это карнизный луг.
Я не тревожу птиц — крыша у нас на всех,
Всех приглашу за стол, крошки ведь тоже - хлеб...
Трудно пишу стихи про своё место здесь,
За пианино пыль — там оно где-то есть.
Пусть будет этот спич не так тяжёл,
Как тучи что скопились над кварталом,
И вечер в состоянье полупьяном…
Закат пришёл, и тоже раздражён.
А просто тучи с городом сплелись —
Зависли и качают непривычно,
Высотки, возмущаясь неприлично,
Ругают и правительство и "жись"...
На улице скопление зонтов,
И в узких переходах до хрущёвки
Я ощущаю крылья из плащёвки,
Надёжные, как корки паспортов.
Сентябрь рыжий — чуточку чудак,
Пугает птиц приметами покрова,
А значит, осень-вертихвостка снова —
На солнце перезрела словно мак…
И сыплет серебра недорогого.
Таит аромат, пусть едва уловимый,
Цветок, что попал между тонких страниц...
Где ты? Я ищу среди тысячи лиц
Того, кто даёт ощущенье паденья:
И взлёта и снова паденья… Зачем мне?
Тревожит как сон аромат, мой любимый.
Мне быстро целующей тёплую кожу
Свободу подарит дыханием чувств...
Так ярок, напитанный косточкой вкус
Созревшей на солнце и сохнувшей вишни
Попавшей под тёплые летние ливни,
Что нежно целуют ей тёплую кожу.
Так в осени дикой присутствует охра
И резкий багрянец безумных румян —
Ещё полминуты и сходит чуть пьян,
Душа наполняется нежною смутой
И ноющей тонко, щемящею мукой —
Так в осени дикой присутствует охра.
Так в зиму уходят сады — чуть прозрачны,
Роняя не лист, а последний восторг.
Седой почтальон подбирал, сколько мог —
И складывал только цветы — на сонеты,
А листики клёна дарил как букеты.
Так в зиму уходят сады — чуть прозрачны.
Гербарий с тех пор стал и хрупок, и чёрен —
Таков приговор — справедлив и суров,
Смиряются тени моих вечеров,
Царит неуют, осень — грусть и утрата...
И стрелки как птицы летят с циферблата.
И старый гербарий почти чудотворен...
Здесь ливни идут нешуточно,
А счастье — мигнёт лучом.
"Займёшь мне" — звучит так буднично,
Привычно давит плечо.
На, косточку сахаристую!
Ваш пёс? Что-то занемог?
Монету подам флейтисту —
Играй, чтоб услышал Бог…
Ты помнишь, "Цветы засохшие"*?
Давай, мой друг, не филонь,
Заплатят ещё прохожие —
Ты только подставь ладонь.
И он подмигнул, чуть ласково
В глазах шевельнулся пыл,
Коснулся отверстий лаковых —
Смотри-ка, ведь не забыл!
Играл "Утешенье" Шуберта,
Аж взмокли концы волос.
Вся жизнь промелькнула кубарем,
Остался немой вопрос.
А может ещё не поздно мне?
Как близко стоит Христос...
Ручьи заструились звёздные,
И плакал несносно пёс.
*«Засохшие цветы» Франца Шуберта
Я ноги подбираю — пусть невольно,
Чтоб из великих кто не оттоптал,
И уменьшаюсь быстро и безбольно
До маленького твёрдого зерна.
И проходя сквозь тайны перехода
(Зерно склюют небесные птенцы)
Выпрашивая только вёсны Бога,
Здесь деревом надеюсь расцвести.
Магнолия, ты отраженье словно —
Звезда надменно чуть произнесёт,
Я дрогну сердцем-розовым бутоном
Сожмусь от пустоты дыханья — лёд...
Магнолия, ты чудо как красива —
Я влагу пил бы с этого листа —
Поэт дышал и в этой страсти — сила,
И строчка переливиста, чиста…
Вселенная! Прозрение – а как же!
Ещё строка и проступает свет —
Стих застывает, сахарно-бумажен —
"Магнолия", чей облетает цвет.
Одной рукой держась за раму
Другим крылом махала смело,
Но почему-то не взлетала
Хотя красиво песни пела…
Мерцали окна в шапках пены.
Я тоже мыла мылом раму —
Под вечер — звёзды-голубики
Казались близкими недаром...
А штора становилась птицей —
Голубоглазой голубицей.
Я столько раз, обычно в мае,
Отмою звёзды — ночь да с гаком
Их по местам сопровождаю:
Веду соседскую собаку,
Мосол поближе — на, не гавкай.
И всем доверчивым отрежу
На лунном сыре понемножку —
Летите светлячки, чуть брезжа,
Смотрите, птица на окошке!
Вы не шумите, в свете тая —
В квартире, словно ест морошку —
малышка звёздочки считает...
В этом городе, кажется, Бог поседел.
Пыль осела, а пепел кружится.
Август. Стоны сменялись на хрипы людей,
И на их удивлённые лица…
Мы стояли вдвоём, тихо шёл самолёт —
В капле стали — не птичье паренье.
Ты сказал: а сегодня — никто не умрёт,
И открыто наивное — верь, мне!
Улыбнулась в ответ: выше птиц в серебре
Небо кажется очень глубоким…
Побежали к реке?! Мы бежали к судьбе
По песку хиросимской дороги.
Мост качал. Не спасал. Мост был верен живым
До последнего тихого шага,
Но ослепли глаза, горизонт закружил
Слепки душ — по кривой изобара.
Тени долго лучатся, а город — исчез,
Не шумит мостовая под пеплом.
Знают все, кто прошёл этот мост до небес,
Сколько небо осколками пело.
Не успела сказать — самолёт надо мной —
Мир застыл, получая ожоги…
Помню, небо разбилось, а было оно
Совершенно бездонно-глубоким.
Так чётче удары ритма.
И, кажется, есть движенье...
Посыпались звёзды с сита
Почувствовав притяженье.
Нешумно идёшь, подошвы
Прессуют не снег, а пепел.
У мамы платок в горошек
Припомнился, гуси в небе.
Припомнился шум колодца,
К нему — родовое имя.
Кривой иероглиф солнца,
На веточке дух калинный…
Шагай — это наши веды,
Здесь счастье так пахнет домом,
И может ты тот последний
Кто крутит земли подкову.
Такие даны нам судьбы,
Свой мир рассмотреть сквозь росы.
Под утро, хотя б уснуть бы…
Да, не просыпалась вовсе.
Тщетно стираю всю пыль,
Кистью машу маляра -
Жизнь на картины щедра,
В волосы белый ковыль
Ночь заплела не вчера.
Вросшею сеткой звонков —
Память, что крап в бересте,
Белым рисую вчерне —
Бездны и бездны из слов —
Нежный мотив в тишине...
Как я тянулась к тебе,
Пусть я не выскажу вслух,
Не сосчитаю до двух —
Тает на нёбе щербет
Тех поцелуевых мук.
Ночь — чернобурка лиса —
Нежит глаза-янтаря.
Из-под ресниц фонаря
Капает блюз. И слеза
Катится, раня, горя…
только я дерево без стыда
………………..Таня Акимова
Стоит бесстыдница — распахнулась,
Нежна, как шёлк натуральный, кожа,
Но рвётся вся на порыве ветра,
И появляются крылья-ветви,
так хрупки всё же....
Цепляется существом за камни
Слабеют корни — и шепчут ветки:
Она так стонет, что ветер манит —
Сгорает солнце — краснеет небо
В его подсветке…
Снимаю с плеч ей накидку, мнётся,
Прикройся, милая, хватит... будет…
Я прикасаюсь – дрожит, и рвётся
И мотыльками взлетает к солнцу
И дышит грудью…
Душа, ты чем-то незримым схожа:
Такая ж точно — бесстыдно слепо
Смущаешь хрупким своим нарядом,
Взлетаешь, снова горишь под взглядом
В порыве света...
Напомни площадь, камни протрещали?
Где ссохлись мысли — цепи почернели?
Брусчатка вспомни пламя — жар и копоть,
Ещё возможно истину захлопать,
И прокричать: ты — нем, поэт! А нем ли?
О чём молчат здесь тени и скрижали?
Напомни площадь, камни протрещали?!
Платок зари сжимался горицветом —
И было так, и было всё чрезмерно,
И ожиданье слилось в бесконечье...
И отрекись... И снова человечье:
Бог — в каждом, каждый — Бог, хоть смертен — верно!
И Бог с ним плакал горьким человеком
Платок зари, сжимая горицветом.
Тюльпаном жёлтым на цветочном поле*
Кипит огонь, сжирая нити веры —
Здесь путь Джордано к тыщам солнц — к свободе!
Пусть слышат все: душа как свет восходит
И нет ей ни границ, ни нашей меры!
И умирать не страшно, смерть как воля —
Тюльпаном жёлтым на цветочном поле.
Сейчас
На площади не людно, лавки снеди...
Костры не жгут, поэтов не линчуют,
И по утрам особенно духмяно!
Но появись здесь еретик упрямый —
Запродадут, пошлют литую пулю —
Нет человека, и проблемы — нет ведь!
На площади не людно, лавки снеди...
И не подчистить церкви эту скверну,
Как надпись не стереть на постаменте:
Здесь был зажжён костёр, на этом месте…
Как аргумент последний — лопнул крестик.
Труды легли под индексом — в запрете,
Но "сжечь, увы, — не значит опровергнуть!" —
И не подчистить церкви эту скверну.
--------------------------------------------------
* Кампо-де-Фьори (площадь цветов) – это старинная рыночная площадь,
расположенная в центре Рима.
В переводе Кампо-де-Фьори означает – поле цветов,
и название это говорит о том,
что в средние века на этом месте находилась
цветочная поляна.
Ну, и главное — люди придумали рыбный четверг.
Интересно, стоит у акул человечий вопросец?
Изменить бы на год, на часок ординатные оси,
Чтобы каждую тварь слышать мог на земле человек!
К чёрту всё! Устоять бы сейчас, не сгореть на допросе.
Я не знаю, кто Вам сообщил этот сказочный бред...
Словно осы жжёт свет, и распухло лицо — будто рыба,
Фиолетовым брюхом красуется — чистая глыба,
Но ни слова опять, просто кончился, кажется, свет...
Я с тех пор не веду дневников, и не помню что было.
Помнишь, рыбу? Мы как-то с тобой говорили о ней —
Ей бы выжить! Но знаешь, как держат приманки! И всё же
Верю в рыбьего Бога, в его перочинный ножик —
Улыбнётся удача — и взмоет хвостом в синеве —
Фиолетовым брюхом мелькнёт — и лишь брызги на кожу!
Поразила не смерть, а её нисходящая тень.
Бог застыл. На акулий эскорт растаращился парус,
На верёвке огромная кость по воде телепалась —
Шёл бесплодный как вор — нескончаемый ветреный день.
Море с пеной у рта до безумия берегу клялось.
—Нам нужен всего миллион, чтоб открыть филиал —
Их пятеро — тех музыкантов, что в сквере поют
Простой свой мотив: нам не нужен ни север, ни юг —
Всего миллион... Бомж на лавке зелёной вздыхал:
Какие мечтанья, такие и песни в народе...
Здесь, прямо на этой брусчатке, где голуби-музы
Где пять музыкантов, собака по имени Тузик
и красно-коричневый мяч — и голит сам, и водит.
И, кто им сказал, что всё просто — обманщик меняла?
Повисла тоска, словно ветер бессовестно выпил
И спит, ты его не буди, он сейчас беспросыпен
И нет ему дела до денег, судьбы филиала
А здесь в фиолетовой дымке эфирного танца
Сирень раскудрявилась счастьем — партнёром жужжальцем
А я, что здесь делаю в сказочном сквере, в котором
Все: пять музыкантов, собака и мячик, и голубь
Танцуют, не помня о времени летнюю сальсу.
Она полюбила — да то на земле и не ново.
Любила здесь каждый листок и негромкий мотив,
Как ветер ловила попутное новое слово,
И в гибких травинках теряла свой речитатив.
Ей море приснилось, а в нём — голубые медузы
В молчанье катали на спинах неспешный восход,
И девочка светлая нежное перышко музы
Тихонько макала в лучистую мраморность вод.
Потом полюбила сидеть на краю. Подоконник —
Был местом свободы — курила, смотрела всё ввысь.
Ход выцветших мыслей, как будто затасканный ролик,
И больше вопросов, чем шанса ей выбраться из.
Обычно сбегала. Так было не раз. Забиралась
В запретный свой сад, где завился хмельной виноград.
Касалась травы – расцветал земляничный физалис,
Вдыхала до одури сладкий привязчивый яд.
Под горечью мыслей душа, наконец, воскресала...
В саду одичавшие травы как бритвенный нож.
Она собирала букеты, очнувшись, бывало,
Когда замерзала, и в тело карабкалась дрожь.
Изранены ноги, изранены руки заметно...
Стихи так похожи на первый (последний) запой.
Всегда возвращалась, неся на запястьях браслеты —
Засохшие соки цветов и травы зверобой.
Ступенечки вверх тяжело одолеть, а вниз — круча.
Она всё впитала и горечь, и сладость грехов.
Но что же так медленно, словно занозится, мучит —
Пьёт горькая девочка горькую тяжесть стихов.
И жить бы как все, но попытка как пытка — нелепа,
Стократно нелепо — чем хуже, тем лучше — и пусть…
Но после падений она поднималась из пепла
И вновь разливала особую тихую грусть.
Элли попасть бы в семью и транслировать счастье,
Нужно понять, от чего же так светятся люди…
Может в подружки бы – девочку, милую Настю,
Ту, что делиться своими секретами будет!
Но на Земле ей зашили программу убийцы,
И положили на площади, словно забыл кто...
Кукла-приманка совсем ничего не боится,
Но не готова узнать, в чём её заковырка.
В прошлый четверг её подняли детские ручки,
Девочка как-то неловко присела... упала...
Тень от улыбки застыла – тонюсенький лучик.
В небо смотрели два редких зелёных опала.
"Первый, услышьте же вызов с Земли, я – Основа...
Призрачно всё в этом мире, надежды все тают,
Жизнь на Земле под вопросом, местами условна...
В мире бушующем – войны, война здесь – святая!
Предположенье, что люди, события – только
Лишь коридоры сознания монстров-клевретов.
Я здесь – дрожащая Элли, с малюсенькой ролью –
Куклы забытой случайно на улице где-то.
Что же за тварь изменила программу на "Киллер",
Тело напичкано, пальцы нашли детонатор..."
Танк прокатился, и хрустнули тонкие крылья,
Лязгнуло небо кривыми воротами ада.
Есть традиция такая:
Если кажется — крестись!
Вот, покажется ж такое:
Заболел, увы, не мною —
Крест по пузу — что за жись!
Пальцы скрючило в щепотку,
Лоб весь в ссадинах давно.
Заболел... такое горе —
Вот, привидится такое
Треугольное кино!
Может, я перестаралась —
Невозможно хлюпал нос...
Покраснел и бровь дугою —
Ну, подумаешь другое
Имя нынче произнёс...
Накрошила лук в окрошку —
Поправляйся, не тужи...
Не смотри сычом в окошко,
Ну, поссорились немножко...
Отвяжись худая жизнь!
Помню, шага ступить не давала:
Так не ешь, так не пей... (вот, зануда!)
И стели поровней покрывало,
А то день так же скомканным будет.
Сглаз снимай не ладошкой, а тыльной.
Приколи на одежду булавку.
Не свисти, и не будь инфантильной —
Просвистишь и достаток, и славу.
Научила всему понемногу:
Колдовать, чисто мыть, быстро гладить,
Приседать перед дальней дорогой,
И на праздники стряпать оладьи.
Ритуалы, сгодятся ли дочке?
Ох, тверды — не угрызть тех горошин!
Все храню в полотняном мешочке —
Вековая пылища, но всё же...
Я сама теперь праздники знаю.
Чту обряд примиренья. На шиле
Половиночки яблок сшиваю:
Вспоминайте же — целым вы были!
У ворот сберегла «симиринку»*.
Режу яблоки — долю на дольки...
Каждый — помни свою половинку,
Каждый — помни о сыне и дочке.
Постелить бы на росы мне скатерть*
И собраться роднёю с округи.
Доли-долечки — солнышко катят,
В хороводе сжимаются руки.
Завожу пироги на Купалу —
Поп ругается: тёмный народец...
Цепь бренчит, и ведро мал-помалу,
И журавлик ныряет в колодец.
--------------------------------------------
* «симиринку» – здесь яблоня Симиренко.
* В купальскую ночь черпают росу, умываются ею, и даже стелют с магической целью скатерти по росе.
Грустит тишина… Раскрывается тихо любовь –
Она расцветает тюльпаном желанной весной,
И я так несмело ступаю на зыбкую топь –
Смущая рассветы, теряя небесный покой.
Здесь солнце скрывает лучистость в твоих волосах,
И каждая птица поёт в подреберье: "Проснись!"
К груди наклоняюсь и чувствую – там небеса,
А думала раньше, что небо – предельная высь…
Теперь прикасаюсь к ним чаще губами, чем сном,
И знаю, где звёзды меняют свой блеск на парчу.
Нас в этом столетье с тобой обвенчали венком,
А в прошлом и это нам было с тобой ни к чему.
Твои небеса, а как будто дарованы мне,
И каждый здесь миг умоляю: "Мгновенье, замри!"
Пока ты со мной – я живу, я дышу на земле,
Но ты улыбнулся: "Моя дорогая Амрит*,
Давай разберём небеса и уложим в паркет,
Отпустим на волю и птиц, и несчастных ужей,
Давай этим утром устроим с планеты побег –
Пусть люди услышат, как бьются секунды в душе…"
*Амрит - женское имя, в переводе с санскрита означает "бессмертная".
Я куплю невозвратный билет.
"Здравствуй, чёрное море!". Привет —
Машут волны и солнечный бриз,
И струящийся вверх кипарис.
Припев:
А я к морю хочу опять,
На песочке позагорать
И послушать морской прибой,
И рассвет увезти с собой.
Я спешу к морю всю свою жизнь,
За буёк, горизонт… Не держи!
Здесь душа белым парусом ввысь
И счастливые капельки брызг.
Припев:
А я к морю лечу опять,
Безмятежно позагорать
И послушать морской прибой,
И забрать разговор с собой.
Загляжусь в белопенье вершин,
Улыбнусь я игривости вин,
Растворюсь, где шумит бирюза
И у рыб голубые глаза.
Припев:
А я к морю спешу опять,
В нём поплавать и понырять,
И вдыхать аромат морской,
И забрать синеву с собой.
Знаю точно, что времени ход
Прямо к морю тропиночку вьёт.
И никак не пойму почему
Отдыхать можно только в Крыму!
Припев:
А я к морю лечу опять,
На песочке позагорать
И послушать морской прибой,
И совсем не спешить домой.
– А можно последнее слово? Не рушу я зАмки!
Когда размываются контуры серого мела
Я вновь превращаюсь в улитку (медузу, русалку)
Спускаюсь под воду и в небо смотрю очумело.
Из гибкой лозы заплетаю венки для Офелий,
И веки в прозрачной воде закрываю всем девам,
Чтоб небо в глаза не стекло охладевшего тела.
И волны считаю, и множу их ровно на девять.
Ещё — выполняю любое желанье лодчонок!
Мои голубые деревья гамак заплетают,
И каждый день новый — для верных, земных, наречённых,
Для тех, у которых душа, словно лотос – живая!
Их души в жемчужные нити сплетаю на кряже.
Зачем им они? Ну, а мне — в самый раз украшенье!
Их слёзы прозрачны, но я различаю их тяжесть,
И даже раскаявшись позже, не знаю прощенья.
И самые крупные лью в перстеньки для невест их...
Я нынче сняла всё с себя, но поверьте, на коже
Ничто не сияет сильнее слезы… Ну, а если
Удастся увидеть меня, то откроюсь звездою
Зелёной, на дно ускользающей капелькой броши…
И можно не верить, но если хотите открытье —
Причал номер семь. Послезавтра. Титаник. Отплытье…
.
Врачи надевают халаты.
Здесь дети, обычные крохи.
В больнице — обходы, палаты.
Шприцы и привычные вздохи.
А мама всё ждёт на скамейке.
Я голову прячу по-птичьи.
В свой шарфик — гнездо канарейки
Я тощие прячу косички.
Мы вместе читаем, похоже —
По каплям, по струйкам, по лужам
И делим хрустящий мой коржик
В обсыпке, на улице, тут же.
В моей голове-то — не густо,
Не мысли — подобие ветра.
Слова…кто бы знал там про чувства.
Слова насыпались, и щедро.
Ты ночью хоть спишь? Что так рано
Венок одеваешь из света?..
Ты не приходи ко мне завтра,
А в среду, не раньше обеда!
Она стала капелькой вёсен —
Ведь завтра её — не настало.
Прости меня, мамочка… В осень
Я стала черней чернотала.
Слова собираю при свете,
И ночью пакую их в строчки.
Ни слова в них, мама, о смерти,
Но часто стоят многоточья.
Как точно капель пропета,
Что даже вздыхают крыши,
Как будто шаги расслышав
Несчастных своих поэтов.
Шью слёзы – текуче-тонко,
И вновь холодеют пальцы.
У крыши синдром скитальца —
Не спит чердачное око.
Чуть солнце расцветит ситцем
Они хороводят стаи,
И в небо весной взлетают
Их тени – чёрные птицы.
Разорвана бела блузка.
По снежным её обрывкам
Слезой по прозрачным льдинкам —
Слепое, слепое чувство...
А ты забываешь руки.
Сосульки… Дышу на пальцы.
(В устойчивости мощного объёма,
Такой кажусь себе теперь неловкой,
Стоящей, на обычном круглом шаре… )
Тишина-то как пахнет ульем...
Я пошла на поправку в мае.
Я пять лет не дышала. Будем
Жить, как будто есть жизнь седьмая?
Хватит скопом носить всю ношу —
Развяжу-ка мешочек горя,
Развязала я понарошку —
А душа расцвела как поле!
Только ночью меня мурыжит —
Умирает, считаешь, — нет! А,
Лишь линяет как осень — в рыжий,
То цветёт как весной ранетка…
Льёт душевные слёзы мирра
Сквозь янтарное вдохновенье.
Перестроились струны лиры —
Я вчера напекла печенья…
Задышала — цветы очнулись —
Подоконник зацвёл фиалкой,
Ворковала я гули-гули,
Утро кутала в одеяло.
Стихла муза, ушла к бродяге.
Раскопала его хатыни…
Вот теперь у него во взгляде
Будут хляби синеть отныне.
На листке разложил пожитки,
Из вчерашнего дефицита,
Лет пяток — где-то были нитки,
Лет пяток — вот, и сердце сшито…
.
Кипела жизнь по осени в кладовках:
Мололи зёрна - в маковый вазон,
И семена сушили к голодовке -
Зимой не сыщешь сладкий корнишон.
Упали пара зёрнышек на поле –
Мой брат и я – свобода! Наконец!
И пусть ветра развеют нас на воле,
Нам завещал свободу сам Отец!
Теперь лежу в гробу – темно и сыро,
Где брат не ведаю, покоя нет...
Здесь грызуны плодятся как-то быстро,
А мне сейчас так нужен белый свет!
Я в небеса стучусь – вы человечны?!
Откройтесь! Есть на этом свете Бог?!
С таким трудом рождалось слово "вечность"
Как этот тонкий-тонкий стебелёк…
.
...да, я сыта! Лепестками розы...
Не вкусно – пища горчит и затхла.
Вчера? Не помню, туман на завтрак,
В обед стихи, а на ужин – слёзы.
Такая кухня… Диета? Что ты!
Я ж говорю, что такая кухня:
Ножи и вилки, стекло хоть ухни –
Не переваришь как антрекоты.
Сижу, рисую тихонько волны –
Припоминаю киты Саади -
Привычка, что-то черкать в тетради,
Мой чистый лист до глубин заполнен.
Вон, прописной иероглиф странный
Похож на сорванную подкову...
Я улыбнулась, тебе, как слову
Припоминая свой крестик хладный.
Всё забываю твои прогнозы.
Летят ли шумные свиристели?
Ты сообщай мне свои метели,
И на снегу собирай мимозы.
Дари одной, той – с воздушным взглядом,
Она умеет хранить подарки,
Ей тополиные ветки – сладки,
Как небо сереньким журавлятам.
Здесь не поймёт меня даже доктор,
Такого бреда не счесть здоровьем,
Так значит снова не на свободу,
Пошла к соседям в палату номер…
Отболели в рубцах стволы,
Словно с детства душа вся в шрамах,
Но весною несла дары,
Безвозмездно, как воду в храмах.
Повелось, на Руси народ
В пояс кланяется, да, в ноги,
За земной её приворот,
И за белый свет у дороги!
.
Я всё пытаюсь представить Сержа с его гитарой.
Он шутит тихо, он словно ветер - смеётся Алла…
А он уставший, а он вчерашний, а он по венам -
Своим восторгом, своим мотивом, и пульс – рефреном,
Но вот поднялся и скромно вышел куда-то молча…
Не взял с собой ни рубля, ни нот, и ни нитки - точно!
Да, всё обычно, стоял у пульта - ни с кем не споря:
"Держитесь вместе, мои родные, - иду на волю…
Свою б раздать мне частичку мира всем на прощанье" -
Душа крутила последний вечер как завещанье.
Смеялись, слали цветы, улыбки свои девчата,
Но замолчала, пропала строчка - обрывком чата.
Последний раз закурили вместе - затяг - и в небо,
Ты Марисолька – крутись, и будь же его вселенной!
Сергей, ты хочешь, сыграют струны и слёзы ветром?!
Мы вызываем тебя на бис — включайте ретро…
.
Иссохлись губы -
Смочу их яблочком,
Пером голубы
Подкрашу ямочки.
Улыбку мая
Достану светлую,
Пускай блуждает,
Ища ответную.
Пускай искрится
Душа затворница,
Пускай приснится,
Что я негодница.
Кошачий здравен
Поуспокоятся -
В душе царапин
На звон, на троицу…
Не зови, любимый, в день рождения,
Я приду негаданно-нежданная.
В феврале я чувствую сомнения,
И по небу тучи ходят рваные...
Но когда проснутся можжевельники,
Загляну... Засеребрятся ландыши!
Ты исполнишь мне сонату времени,
Я смахну слезу от счастья – надо же!
А уйду - останется волнение,
И на пианино пыль исчерчена.
Я приду к тебе, как вдохновение,
И, наверно, это будет вечером…
.
Февральский снег и жёстче и сырей –
Уже не пух, не покрывало шали.
Февральский ветер северных морей
Шлифует небом настные скрижали.
И пробирает тощие тела,
Завязывая в пояса молитвы.
Рождённые февральские ветра —
История и слава русской битвы.
Перекрестили — так заведено,
И с Богом шли, не жалуя злодея,
И крест несли, который суждено,
Какое бы не встретилось им время.
Так каждый воин верен февралю!
С присягой ли, по доброй светлой воле...
Вы только возвращайтесь, помолюсь,
Земли моей родной февральской – воины.
Февральский снег и жёстче и сырей –
Уже не пух, не покрывало шали.
Февральский ветер северных морей
Шлифует небом настные скрижали.
Зло щиплет судьба за нос
Карбидным своим драже.
Стынь — мелкой деньгой в разнос,
Подножкой на вираже.
Такие вот, брат, дела,
А ты говоришь мне, свет!
У нас тут Сибирь - бела,
Теряется в белом след......
.
Наган потерялся, плохо —
В траве не найти теперь.
Я ветку ломаю – хоть бы
Без лишних уйти потерь.
Но кто-то схватил... Пустите!
Попалась паршивка, вот!
Уууу… тётенька, извините —
Андрюшка сипло ревёт.
Но где там! В участок сдали —
Преступник из первых рук:
За веточку нежной тали —
Коросту душевных мук.
И участковый серьёзно
Спросил: что не жалко, нет?
Глаза заструились слёзно:
Мне нужен был пистолет.
Там немцы…( игра - без мела)
Но помню, какой азарт!
Я ветку сломала белую
Я в «немца» целилась – гад!
А жизнь - что водица талая…
Мне снится тот детский сон
Как ветка белая падает
А в ней последний патрон…
Но больше всего болится
За то, что без всяких мук
Я ветки ломала…Снятся
Их белые слёзы в дыму.
Знание - никогда не было прерогативой толпы,
оно само ищет и избирает себе своих последователей.
…………………………………………………… Алексей Кесарь (Цыганков)
.
И, вот тут появляется мой невидимый оппонент: ощущение полета - тема не выше тебя, как и ты не ниже темы. Она лишь может быть равной тебе, и то... до определённого момента, пока ты не оттолкнешься от неё и не заберёшься выше.
Поэтому, хоть я и боюсь, что работа, за которую я берусь, столь обширна, что закончить её не представляется возможным, и это меня и пугает, и останавливает, но делаю первый шаг и отправляюсь в путь. Я привыкла говорить кратко, выделяя суть из самой большой темы, наверное, это недостаток, но для поэзии весьма полезный, на мой взгляд. Здесь я отстаиваю точку зрения, что есть один закон искусства, неодолимый и всеобщий, - слово должно быть больше самого себя. Образ в стихе иногда несет в себе целый мир и стихи без образов, но с большим объемом описательного текста мной воспринимаются как рифмованная проза, особенно, если они до конца сюжетны и имеют все признаки прозаического произведения.
Однако отступим от моего понимания и попытаемся понять. Чтобы понять краткость, нужно попробовать противоположное ей. Нельзя в полной мере оценить вкус воды, когда не испытывал жажду.
И ведь, правда, описывая какую-нибудь мелочь можно логически добраться до вселенских процессов, и наоборот. Размышление - вот что нужно, и размышление не только над вещью, предметом воздействия, но и размышления над тем, почему я именно так размышляю, размышление над самим методом подхода. Только тогда идёт развитие, так как в простом размышлении над вещью - никогда и ничего не меняется, не развивается.
Здесь нет противоречия, мысль может бежать и развиваться, её можно обобщать и выделять в ней направление развития, но мастер поэтического слова двумя штрихами обрисует проблему, меткими деталями выделит хитросплетение сюжета, и оставит читателя за шаг до открытия, изумлённым и потрясённым.
Мне, безусловно, можно возразить, что сокращение текста - это всегда одностороннее действие в пользу одной стороны, в которой нет равновесия... Цель, как говорят, ставшая самоцелью - худой и самый непреложный конец самой цели, отсюда возникает и фанатизм. Болезненное следование до исступления самой цели, вопреки её пониманию, так как без понимания, зачем нужна сама цель, следование ей превращается в дорогу без направления. Всегда есть черта, после которой сама цель перестаёт служить своему пониманию и нужности. Так сокращение текста может привести к полному его устранению, или такому виду, когда сам текст становится не важен - важно лишь его сокращение. Это всегда игра против разума понимания самой цели. Т.е. за твоими взглядами отсутствует сам предмет воздействия, есть лишь одностороннее действие с ним, это его сокращение до полного изничтожения оного. За такими воззрениями - нет самого предмета, есть лишь действие, занявшее его место. Вследствие этого нет и понимания самого действия - зачем оно нужно, когда сам предмет, над которым оно совершается, исчезает?
Что сокращение текста чревато... похоже на рубку ветвей у древа - до определённого момента это хорошо. Но зачем рубить само дерево или обсекать его ветви так, чтоб на них вообще не было зелени, листвы. Именно в ней и заключается красота дерева, как и красота текста в эпитетах, в нем употребляемых. Обрывание же их возможно и будет служить более прозрачности самого взгляда, но этот взгляд будет гол и непригляден, совсем не нужный никому, так как лишён
истинной красоты, которую и оборвали, следуя не цели предмета, а цели самого действия.
И оппонент разворачивает тему дальше, ох уж это многословие: боюсь, при сильном сжатии текста - самый лучший текст - это чистый лист. Нуль текста. Там всё сказано. По моему об этом ещё писал Оноре де Бальзак* , в рассказе о художнике с картиной, которую тот никому не показывал на протяжении всей своей жизни. И уже в преклонном возрасте решил-таки показать одному знакомому. Тот глаза вытаращил, когда перед ним предстал чистый холст, и кружащий вокруг него чокнутый художник, который за всё это время, пока прятал картину, приучил свою фантазию видеть начерченные им мысленно формы на этом полотне. Вот он и размахивал руками перед чистым полотном, приговаривая: какие формы, вы не находите? Как вам нравится, как я отобразил глаза? А грудь?... Но это картина так и останется в одной голове - и всё! Как говорил наш шеф: нет для неё продвижения, жизни нет в ней, а раз нет жизни - то это вещь, но мало того - она ещё только чисто воображаема, несуществующая. Так же как в одной сказке было замечено: а король-то голый! Чистый от предрассудков. Но кто бы знал, что в предрассудках
порой, и сама красота жизни скрыта. Только у не живого нет ничего, - и всё ещё только мыслиться...
.
Пример с чистым листом, мне понравился, совершенная форма - молчание, особенно если это молчание разума, высвобождается колоссальная энергия, красоту которой не смогли ещё описать словами. Другими словами "от слова – к безмолвному слову" - замечательно сказано, мне нравится, потому, что есть созвучие с теми словами, которые я сегодня уже написала.
Нужно уметь обращать внимание на такого рода тонкости: они - часть внутреннего ассоциативного ряда, незаметный каркас структуры стихотворения. Вот, достаточно двух слов, что бы стихотворение заговорило своим особым голосом, достаточно иногда последней строчки и открывается мир! Не надо нагромождения, не надо ошарашивать эрудицией, но уметь подняться за счёт невидимого воздуха эмоции... раз и полетели…
.
А я ведь прочитала эту вещь - "Неведомый шедевр". Читала с упоением в душе, столько совпадений во взгляде, поразительно! ... сегодня меня поразило, что искусство начинается за линиями, а значит и за ограничениями реальности.
Мне это проще понять, мои светотени тоже выискивают такие слова, которые создавали бы воздух, а я всё чаще слышу, как ворочаю булыжники... и они не отрываются от земли, они проросли и дали корни, неживые... Я увидела женщину нарисованную бликами. Это было за гранью... я ещё подумаю, но воздух написать сложнее всего! Я поверила, что она живая!
Вот в этом и разница наших взглядов. Мой чистый лист всё же – совершенство!
--------------------------------------------------
* Имеется ввиду произведение Оноре де Бальзака "Неведомый шедевр"
Шрифтом выделены цитаты Алексея Кесарь( Цыганкова)
Ей бы свечение бледное —
Мёдом прольётся к тебе.
Лунная женщина, верная,
Спит на усталом плече.
Локоны, свитые с вереском
Просто доверились так…
Дышит, и сердцу не верится
Что попадает в такт...
Неуловимое время менялось,
Портилось, словно погода.
За занавеской с судьбой полинялой
Сонник забыт отчего-то...
Полночью снег? Ах, достать бы свой крестик,
Белой покажется копоть.
Падает, кружится чёрная бездна
И приглашает под локоть...
Кажется стихло. Земля розовеет,
Утро смывает все страхи.
Снежные бабочки крылышки греют,
Но оплавляются лапки.
Так от тепла человечьего плачут,
Тонкие рвутся ботинки.
Снег был так розов, и был так прозрачен
На старой ломкой открытке…
Холодно. Клюв покраснел, и стоит, трясётся.
Слово за слово, и свяжем тебе рубашку:
Красные символы с красной строки как гребень,
Синим, напишем квадратное небо с грошик,
Только охряного нет на уроке этом...
Солнце само ты вставай, не прячься за остров.
В этом простом фиолетовом мире верно
Больше нет голых, дрожащих от ветра, цапель -
Все они стали цветными фламинго ночью.
Вот и рубашка готова, не плачь как рыба,
Только рукав не связала, то счастье, горе?
Стой на дрожащих культяпках мой ненаглядный,
И не завой как собака: летали, ..дали...
.
Отступление:
Фантазия. Память о том, что мы все были птицами пока не научились говорить и носить одежду.
.
Стихи, они, ведь прут наружу
…………………………………..Шанли Ян
.
Стихи, они, ведь прут наружу
Как по весне упрямый лист,
Соединяя неба лужу
И твой художественный свист.
И ты тихонько улыбнувшись
На свет упрямого листа
Вдруг на листе его напишешь:
Я видел жизнь, она – чиста!
Такая тайна у России,
И у поэтствующих с ней —
Душа приходит нежно-синей,
От каждой веточки – полней.
И это знал поэт Есенин,
Об этом Афанасий Фет
Писал, как птицы помнят сени,
Где им крошили дети хлеб.
Такая, в общем, эта доля,
Такой у русского досуг:
Когда душа полна любовью,
Нести её сквозь пальцы рук!
.
Запела песню девочка, мотив простой:
…Родились вместе с ёлочкой, одной весной.
Кружились в танце юбочки у нас вдвоём.
А нынче, я - снегурочка, давай споём…
У ёлочки наряды... Как Вам дед Мороз?
Неровным шаром – сердце, челюстная кость,
Гирлянды ярко-красные из вен и жил,
И, девочка привязана. И ни души...
Поёт ещё родимая свечами глаз,
Под новый год не спать бы и на этот раз,
Ресницы всё ж слипаются, но не прилечь,
Верёвка больно врезалась от ног до плеч.
«И вот она нарядная…пришла» …пришла,
Искрится платье инеем …И тишина.
Решила написать отступление, для того, чтобы было понятно от чего я отталкивалась при создании стихотворения.
Новый год, таким как мы его знаем: с ёлками, гирляндами, подарками, бокалами шампанского, Дедом Морозом (Санта-Клаусом) и Снегурочкой многие годы и века назад был совершенно другим. У ранних кельтов ель считалась обиталищем лесного духа, требовавшего кровавых жертв — внутренностей людей и животных, которые друиды регулярно развешивали на ветвях дерева. Когда окрепшая христианская церковь запретила жертвоприношения, народы Европы заменили внутренние органы шарами из дерева, которые в дальнейшем стали стеклянными, а кишки — тряпочными и бумажными гирляндами.
Что касается доброго дедушки Мороза и его западного аналога Санта Клауса, то они произошли от древнего и злобного кельтского божества, Великого Старца Севера, повелителя ледяного холода и пурги. Он тоже ходил по домам с холщовым мешком, но не раздавал подарки, а собирал жертвоприношения, которые ему недодали в течение года. Визит Старца с мешком не предвещал ничего хорошего: как правило, после его ухода в доме оставались только обледеневшие трупы. Для того, чтобы оградить поселок от ужасного визита, друиды приносили свирепому божеству общую жертву — в мороз раздевали и привязывали к дереву юную девственницу. Именно ее замерзший, покрытый инеем труп и стал прообразом веселой Снегурочки, сопровождающей Деда Мороза...
Кто-то торгует картошкой с подвала,
Кто-то берёт голубятню рогаткой,
Кто-то врачует безумие ваткой,
Кто-то вторично боится обвала —
Помнят, бывало…
Здравствуй, сосед: ты, смотри хоть под ноги,
В смысле – здоровья и счастья желаю!
Слышишь, молва, что доносит людская,
Вроде бы: бабы в России как Боги,
Бабы - богини!
Можно не верить, но знаешь, в итоге,
Если появятся где-то проблемы,
Сколько б рабы не кричали: мы — немы,
К ним приведут и клубки, и дороги,
Правы пророки...
Да... А мужчина для женщины ангел?
Ну, кто же так защитит её, верно?
В ком сила света так неимоверна
Два сердца чтоб наливались как злаки?
Ангелы кстати!
Спросите вы: и, причём здесь соседи?!
Душу в руках к ним несу умирая,
Вывихи лечат цветами герани,
Люди простые, согласно примете -
Беглого кормят и путника крестят…
Так и живём неучтёнными, где мы:
Ангелы, демоны, боги и ведьмы…
.
Мои стихи не трудоёмки,
Я их придумывать горазда.
Беру, к примеру, свет позёмки
И добавляю: жизнь прекрасна.
Велико это или скудно,
Что так даётся без усилий
Сравнить с Сапфо фиалкокудрой
Божественность изящных лилий?
Я не стыжусь: очередная
Слеза слетит на край блокнота,
А просто я тебя теряю,
А просто очень одиноко.
И что мне делать бедолаге?..
Смеётся колкий лунный ветер,
Пока черкаю я бумагу,
Всё передать, желая трепет…
.
Если рассорюсь с дождями —
Станут чужими, серыми,
Словно тугими нервами,
И зазвучат там-тамами,
И проберутся кодами…
Если поссорюсь с ливнями —
То разразятся вздохами,
Оползнями-потоками,
И зазвучат набатами,
И закурлычут клиньями.
Если рассорюсь с осенью,
Лучше молчать об этом вот,
Я же крупица-зёрнышко —
Лёгкое, с белым крылышком.
Вырасту — стану деревом —
Деревом с незабудками,
С фантиками... Но только,
Не притворяйся каменным,
Зимнее – ты высокое!
Небо моё ты, дивное!
.
Там гудит земля от наката,
Коченеет в мёртвое тело,
Там свидетели — лишь деревья.
Ветки метят минные тропы.
С них кресты нарежут когда-то,
Принесут на место расправы
Где вцепился в землю до крови
Белый снег простынки, халата?
Та девочка, насмешница – тростинка,
Среди петуний – сорная трава
Напоминает что-то и грустинка
Белеет корешочками родства.
Пусть брызнут краски и глаза-черники
Вберут до капли самые низы,
Поверь мне, все послушные – безлики,
А миррой пахнет явно от лозы.
И пусть кружатся листья, зреют гроздья,
И пусть художник знает цвет небес,
А ты узнаешь сколько стоят гвозди
И перебьёшь на север Южный Крест.
Здравствуй солнце красно, красное на синем!
На ресницах чёрных белокрылый иней,
На щеках румянец, на платочке – вишни.
Блинчик на морозе замерзает, ишь ты!
Варежку раскрою: ешьте гули-птицы,
Яблочки на белом – снегири, синицы…
Ешьте и не бойтесь. Счастья вечно мало…
Я сегодня солнце в ручках колыхала.
Уйти же от низкожанрового, тактильного — пульс увязший...
Почувствуй, душа струится до пальчиков нежных наших,
А красные щёки радуют, и это почти что диво:
Так солнце кармит в закате, так жизни неповторимы!
А в сердце зашита птица! А губы всегда мускатны!
Пусть Солнце и горячится, но люди не виноваты...
.
.
Когда я прихожу с мороза, мои щёки пахнут жасмином.
Обними меня. Слышишь, как я играю? Это музыка.
Не знаю когда тебя смогла впустить в себя,
Но знаю, что там где остановлюсь
Чтобы прислушаться к своему сердцебиению, там ты.
Ты там, где моё беспокойство переходит в полное спокойствие,
Где появляется музыка ладоней и взглядов.
Это слышат двое, вот как сейчас, когда шепот едва коснулся меня
А я откликнулась, и мы глаза в глаза,
До каждой косточки совпадаем.
Вселенные рождаются под музыку,
Вселенные звучат струнно и пьяно – как твой голос …
И я умираю, чтоб снова родиться и так миллионы раз.
А он: «знаешь, искусство и здесь состоит в том, чтобы свободно играть словами,
Звуками и смыслами — вплоть до их полного соединения и потери.
Цель при этом — свобода, или хотя бы её видимость. («Ах, мне здесь душно, мне
здесь жарко, могу ли я, наконец, открыть скобки»).
Свобода,
а вообще я так по тебе скучаю»
Скажешь тоже! Полетели!
Да, ладно, причём здесь хвосты...
.
Хлопает крыша, словно в ладоши,
И говорливых уже не слыхать…
Голуби-сизы – асфальтов Гавроши,
Где вы попрятались, что не сыскать?!
Крестятся лужи на зимнюю морось,
И удивлённо поправив пенсне,
В зимнюю радугу верят утроясь,
Словно бы сами у Бога во сне.
Налетели проклятые вороны.
Расплетали косицы у дочечки,
Сарафаны содрали, да фенечки,
Исклевали зарю, поизранили...
И расплакалась осень, наверное,
Похоронит её в белом платьице...
С тех пор как я спустилась вновь на землю,
В лиловых башмаках мозоли тру,
Мне светят звёзды прямо, без зазренья,
На выстоянных коньяках, в ряду.
Я чувствую себя сейчас иначе,
Я словно на другой - дурной волне,
Смеюсь и тут же горестно расплачусь
Как будто звёзды падают во мне…
Там про любовь, про верность, про печаль.
Но скроют травы инородность камня.
Земля укроет вечностью. Речам
Останется простое: ветром – амен…
Но пусть на миг, пока тобой живу,
Пока глаза ищу как знаки лоций,
Века с их вечным мраком подождут.
Пусть камни распускаются под солнцем…
Перевод средств можно осуществить на:
1. Номер лицевого счёта№40817.810.2.0200.6717864 Сбербанк России. Тюмкина Алла Юрьевна.
2. Номер карточки- 63900202 9002654871 Тюмкина Алла Юрьевна.
Спасибо всем кто откликнется!
И простите меня.
Вон, как клюква под пресс течет,
Горизонтом на блюдце... в мёд,
По горячему, напоказ,
Обжигая сетчатку глаз!
Место хищное горизонт...
Стали клёны темней, чем сон,
Съежусь. Летний ( не летний) сад*.
Камни, воды Невы кровят….
Но, осень…
Лист пожелтел и выглядит почти,
Как банный.
Чего же стоит пройденная жизнь?
Рупь рваный?
Так начинался октябрь,
Не удержать мне слезу,
Красный распаханный яр
Делит со мною грозу.
И промолчать бы здесь, а?
Встать, потянуться к ковшу...
Окаменела слеза —
Бусиной синей ношу...
Кровь застывает. И ночь
Загустевает, хоть режь.
Верю, где ты, там точь в точь
Воздух так приторно свеж.
Прохладный вечер…Клюёт журавль
Зелёный хворост травы засохшей,
И ты прищурясь на косогоре
Сидишь напротив.
И лишь река Вас разъединяет,
Хотя, конечно, объединяет,
Ведь это факт: ты и он – едины,
И так далёки и недоступны…
Сегодня ветер нам передали
И я целую тебя в ресницы…
.
А я глину-то клювиком-клюшечкой,
Это просто терпения для:
И слезинкой смочу, где и слюночкой,
Вот и гнёздышко - всё для тебя!
Ивно жёлтых найду пупырышечек,
Для перины подпушек отдам,
А теперь, ты прости мой не збышечек,
Камнем с джунглей панельных …тадам.
Я привыкла клевать в подворотнице.
Жёсткий лист перепреет в тепло…
Здесь я слышу, как ветер полощется
С чуть надломленным нынче крылом.
И молитвы, слышь, птицам сестрицами,
Боже, сколько их сразу в ночи!
Это ж сколько роняют ресницами
Тихих слёз рифмачи-смехачи…
.
Берлин и Киев, и Москва...
Но где ж ещё возьмётся чудо,
Летящее из ниоткуда?!
Багровогрудо.
Уже взлетают снегири
Параболически неверно*
Окрашивая в кровь таверну,
И небо в красные угли.
Но невиновны упыри,
Как невиновен агнец белый,
Прости их Господи, прости
За жертв невинных веру.
За то, что слепы и глухи.
Опять взлетают снегири
Как души к небу.
Мозг разлагается так ощутимо:
Путает все времена.
Снова промчался авто.. пантомимо,
Брат, вот такие дела.
Мелом рисуются контуры "поздно",
Время сжимает вопрос.
И шестерня заедает серьёзно —
Тело летит под откос.
Адий смахнул паутину на ветер,
Взвыл по соседству барбос,
Тихо ложился суконкой на веки
Прелой листвы наркоз.
.
Та песня простая: трюлим, трюлим,
Её я пою по утрам своим.
Она из небес: легка, голуба,
Она про меня и тебя.
Забавна капризная роза губ,
Улыбка к улыбке – небесный круг,
Глаза огоньками, душа струит —
Воздушно-весенний флюид.
Дала бы тебе подержать в руке,
Но долог долинный день вдалеке.
Я спрячу девчонку-песню-весну,
Окном одиноким взгрустну.
Душа распласталась – чистая рожь,
В глаза загляни – Енисей зачерпнёшь...
Подальше от глаз запрячу друзей —
Шумит под ребром Колизей.
Все земли вместились до Папуа,
Ты только не смейся: ой ли, куда?!
Но ты рассмеёшься, и за тобой
Я — светлой, счастливой, родной.
Как звонко, послушай: трюлим, трюлим
К нам эхо волною: мир, миру мир…
Цветами кипит матуня-Земля -
Волшебная сказка моя!
.
Я несу свою тяжесть дельфинной спиной,
И курлычу на белые клинья,
Я вернусь в это небо, как будто домой,
Только выучу азбуку Плиния.
И кажется, что небо здесь лежит,
Где я лежу, глаза прикрыв от солнца,
Стрекочет зелень, томно шмель жужжит,
Мне над цветком забавен танец горца.
А я – вся лень… ловлю лишь ветерок
И откликаюсь благодарно тут же:
Улыбка в мир летит как мотылёк
И восхищенье кружит…
Пора вставать, глоточек бы кваска,
Душа полна ответными хлебами.
У муравьиной горки с колоска
Попьёт, поприкасается губами.
А дома ждёт колодезная хмель!
Где яблоня с огромными глазами
Я умываюсь, с головой в купель.
Глаза горят, в ведёрке плещет пламя...
.
Ни ракитного неба топлёного,
Подорожника, камня в суме…
Я с душою пришла удивлённою,
Удивлённой уйду налегке.
Пусть мне вслед прокричали обидное,
Не отвечу, пустой разговор.
Мне-то проще, мне платье наивное
Впору с детских ресниц до сих пор.
.
Белогривое, зябкое небо,
Унеси ты меня за собой
В эту тишь, в эту синюю небыль,
В этот праздничный цвет голубой!
Зря брожу неприкаянной тенью
От моста до моста, вкривь и вкось.
Улыбаюсь зачем-то теченью
Словно вижу пространство насквозь.
И делю тебя с дикою вербой —
Снежной вербою пышной весной,
И кричу белогривому: небо,
Не меняйся, минутку постой…
Но меняется, хмурится, дышит
Так свободно…возьми меня, слышишь?!
Ты не стой у этих скользких берегов,
Ищешь правду средь ушедших четвергов?
Мне не вырвать свой язык, свою печаль.
Бьются волны, бьются волны, бьётся даль…
Что ни купол - до прожилок бирюзы,
Что ни колокол – услышанной слезы…
Бабы ходят, а в приходах что творят…
Бог бы с ними, да, давно уже распят.
Бабы воют, бабы в поле, бабы в ад…
Не подбили бы их тощих ястребят,
Но заплачено, и снова будет груз.
Хруст со всех сторон идет, хруст…
И испейте из красных маков
Белых рос говорливый бунт,
Я в доске ухожу не лаковой,
Ждут.
Тополёвой крещёна веткой,
Не снесла некрещёных рук,
Ты не плачь надо мною верный
Друг.
В стылом марте не стой свечою,
В бледной капле - беззвучный блюз,
Я ещё разольюсь парчою
С уст.
Посмотри, платья белые-белые -
Все повыцвели, чуть с зелена,
И серёжки полопались спелые...
Ах, сатиново рвёт синева!
Разведи, растанцуй и услышь меня,
И пусть бёдра колышутся в такт,
Пусть завидуют те, кто над крышами
Рассыпает священный табак.
Я иду по брусчаточке – лестнице,
Босоножки в руке, забытьё…
Этот вечер, конечно же, женится -
И раскрасит в колечки литьё!
.
Брошкой, капелькой росы,
Замер плавничок,
Словно жалом от осы
Впился мой зрачок.
Ароматом плыл шафран -
Плавил воздух – марь,
На траве зрел сарафан,
На груди – алтарь!
Погнаться бы снова за стайкой тарани
В сандалях на жёлтой подошве,
И чувствовать, как прорастают травы,
И кровь солонее и горше…
Чтоб снова считать не ступени – пролёты,
Перила чтоб были до ветра.
Сбежать и питаться горчинками мёда,
Свободного мёдного лета.
И встретить друзей — золотую коврижку,
Держаться за руки над адом.
И всё-таки встретить счастливого Кришну
В краю голубых водопадов.
Вот, сейчас мурашечья стая
Алычу напитает мёдом,
И фиалкой свеча растает,
И запахнет морским прибоем.
Фоном мелет посудный хоббит,
Измождённо падают капли,
То ли жизнь по стеклу уходит,
То ли кран пропускает дали…
Но на взлёте вкусней шербета -
Одуванчиков запах, елей!
Может, сходим после обеда,
В парк, в котором спят карусели?
Раньше там отражалось солнце,
Было ярким и невозможным,
Над кварталом царил сам Моцарт,
Как же жизнь поменялась всё же…
Потускнела оградка парка.
Нет и очереди у кассы -
Мы и голуби сизой парой
От ворот до конца террасы.
Проношу мимо тира грошик,
Хоть стреляю вполне прилично,
Знаешь деревом жить-то проще
Прямо в поле, калиной – дичкой.
И давать по сто грамм нектара,
Всем букашкам, что есть на свете.
Растворяйся во мне почаще,
Видишь, как я грущу о лете…
Я хочу быть нектарной вишней,
Я хочу быть нектарным садом.
Она, конечно, шизофреничка…
Так губы пахнут безумно мёдом.
Весной вплетает мечты в косички,
Потом сплетает из них погоду.
Она влюбляется в вены, в руки,
И смотрит, будто здесь видит бога.
Он переводит всё это в звуки,
И называет её ребёнком.
Она же — просто шизофреничка.
А время губ беспощадно тает.
Упруга мякоть у сливы спелой,
И он впивается…он не знает
Насколько хватит его "меж делом".
Он называет её Психеей,
Она же просто плетёт косички,
И любит даже его усталость.
Шизофреничка?
Так это малость,
в сравненье с тем, что с ним дальше будет.
Она стоит на окне как птичка…
и шутит…
Так давит ежедневная рутина,
Нехватка воздуха, молчит тетрадь,
Но я припомню запахи Кашмира
Где пряности умела воровать.
Где время растворяла в перьях Чили,
И дотянувшись до коры рукой
Корицы запах уносила или
Твой аромат какой-то колдовской.
Теперь имбирь мне остротой на ужин,
И кожа яблок попадая в сны
Даёт неповторимый запах лужиц
Уже недосягаемой весны...
Дрожали веки в потоке света,
В твоём, таком невозможно тёплом,
Иная сладость бежит по венам,
И невозможно тревожит кожу.
И это, Господи - лишь доверье,
И узнаванье тебя, себя ли,
Струится в воздухе листик мяты,
И долька счастья когда ты рядом.
И это прикосновенье к лицам,
И бёдра полнятся - реки-реки.
Ты слышишь пение – вербы плачут
Иль колокольчики прячут время...
Иль это музыка тонких век
Играет в матрице чистым светом?!
.
Говорили.
Вчера вот, о Якобсоне,
О Романе.
И о том, что звуки
Собираются в стаи как птицы,
А иначе они не летают.
Вот и песни с кусочками неба
Нам понятны, ну, как эдельвейсы,
Ведь цветы есть созвучие мира!
Это важно, шепнула мне Марта:
Землю красит безумная кашка…
Видишь, шмель-то купает в них крылья,
У него невозможное соло –
Это ж Бах на полях невесомых!
Мы с тобой говорили не долго…
Мостик шаткий как шмель раскружился,
Здесь под музыку пана Шопена
Все уснули давно шелкопряды.
Слышишь, наша планета шагренью
Дышит замшево и ...чуть шмелёво.
.
дышу пока
надеюсь
наткнуться
(и-лесами
бродя душой)
на де′Ву с
метровыми
глазами
и волосами на
хотя бы
четверть мили
и чтоб
с хвостом она...
сказали:
сПятил Лера?
ведь нет их
и в помине
смеюсь
dum
spiro
spero
* spiro dum spero ( латынь): я дышу, я надеюсь, что она будет.
Аука
Притвориться такой как все,
Раствориться в людской толпе,
Забывая длину парсек,
Сантиметрами меря лье…
Не смотреть глубоко и вдаль,
Не страшиться чувствовать низ
Перетаскивая Грааль
Словно ластиком парадиз.
Раны все окунуть в йод,
Разобрать на части компас,
Пусть душа Аукой зовёт,
И летает от света глаз.
.
возьми в ладонь сначала левую
потом правую
неделимые
прикасайся глазами слегка
наполняйся ароматами
как ты вдыхаешь летние травы
как прикасаешься к полнолунию
рассматривай все многоцветие
от розового до туманного
ягоды пробуй неспелые
вишни и виноградины
до созревания меда в них
до первой слезы скольжения
радуйся каждой малости
радуйся мой волшебник
.
Разорилась до дна, вот, до самого донышка,
Надорвалось совсем перестывшее горлышко,
Здесь осталась, а мысли противнее липкого:
Здесь ни песни, ни крика не слышится хриплого.
Замирает душа, как оглохла дебелая,
А на улице дождь - переливица вербная.
Ах, зачем же я здесь появилась непрошено,
Погремушки рассыпав - полушки, да грошики?
Разорвало запал на дурацкие строчечки:
На берёзу, калину, ...на пухлые почечки…
Мне бы пол подмести, мне бы в путь-бездорожие,
Но никак, и по кругу, как будто стреножена.
Вон, гвоздей кто-то выдал иль слов, мне на узы ли...
До скончания дней, до безумия музы ли.
Добавляю слезины, для сирого небушка,
Прибиваю того, кого, в сущности, нетушки...
Мне бы пол подмести, мне бы в поле, где дудочки,
Прижимая их смех к моей сливовой губочке.
Звуки льются незримо с запястья,
С окольцованных лап – бубенцы,
Мы не знали бы, в общем-то, счастья.
Беглецы…
Но полёт не прервать, коли взмыли,
Кабы только не дремлющий глаз,
Что нацелил ружьё во Надыме
В Лангепас!
Кабы речка не взмыла за нами,
И не лился с подмышек бы пот,
Всё тащить, упираясь плечами
В небосвод!
* * *
Если правда твоя - трясина,
То и жаба поёт прикольно!
А вот в глянцевом небе птицы
Не поют, а кудахчут, дуры…
* * *
Чего искать змею, нам раз за разом
Она в крови! Вы думали..чисты?
Увы, так первородные глисты
Нас награждают псориазом.
* * *
Уходили в ночь бульвары
В красных сумерках теней...
И глаза - две чайных пары
словно пара волдырей…
* * *
Где-то черный цвет ночи,
Где-то белый,
Непорочное - светом залито,
Лишь бы только молчал серый,
Лишь бы... впрочем, он самый громкий!
Ажурные блики, рассветные,
Качает листвы колыбель,
Молитвы в груди безответные,
Сливаются в грустную трель.
Так святы твои очертания,
Так нежен покров бересты,
Ты - тень и покой мироздания,
Кому не поставят кресты.
Рассекают зажившие швы
На сердечной моей пуповине,
И никак не унять мне шумы
От горящей на сердце калины.
Утону в белоснежье берёз,
И пойму, мы – подобие чуду.
Что взойдёт поколение проз,
О котором вздыхать я не буду.
Но найдётся и мытарь до слёз,
В тишине так же капли сплетая...
И напишет как соком берёз
Умывался у самого края.
Солнечный мусор в ладонях у рыб превращается в соты.
Мирно взлетают обычные жёлтые пчёлы и осы,
Тихо бликуя и нежно касаясь цветов, муравы
Будят пространство, в котором с рожденья очутимся мы.
Мерно качаются в такт колокольчикам синие сосны,
Лапы раскинули так, что качается небо и звёзды,
Мир наполняется вдохом, как долгое эхо у гор…
Снилось: лечу, кто-то с силой подбросил меня высоко.
Лишь в глазах всё маячило синее,
Погоди, не лови ты ртом свежее,
Всё равно расцвету в осень инеем,
Без следов я уйду в белоснежее.
Не держи, как своё, как родимое,
Я впитала низы баритонные...
Высоко руки в небо студимое,
Как же нежно у облака лоно!
Не помогут и звёзды-зелены,
Я тебя не отдам, ты спрятанный,
Прорастай во мне всеми мартами,
Соком, светом врастай, и семенем,
Только сердце не пробуй стременем.
Вечер клёнами дышит, вербами,
Ох, ожгло их ладошки солнышком,
Истончило на воле-волюшке…
Пей, нектарна прохлада верная
Ах, ты песня моя вечерняя…
Ты во мне, я в тебе – лотосом.
Достало время из кармашка ветер,
Он, не трудясь, размазал горизонт,
Мой мир в глазах еще наивно светел,
Но близко-близко фронт.
Подписан договор, вот, банка зелья.
Не всё ты рассказал мне, хитрый плут.
Испытываем чертово везенье -
Все карты снова лгут
Смотри же, Азазело, метеором,
Рискует, просто редкостный болид,
Прошел, звеня иглой, с безумным взором,
По встречной на буллит*.
И светом сердце взорвано,
Скажи, за что убит?
*Буллит - англ. Bullet - букв. - пуля
Получаю, прививкой от жизни.
Кофе пью с ароматом «корица»
Этот день мне послать бы на ахуй
Мегатонной расплавленной плахой
Накопился в тяжёлых ресницах
Растерзали последние мысли.
А бывает ли тёплой одежда
Где на плечиках флаги и ленты
На футболках принты президента?
А бывает ли в доме надежда
Когда в нём застывают и числа?
В море брод? Только видимость, знаю!
А пройдёт только тот, кто поверит:
Русский мир, косолапым медведем
А с ним я. В косы реки вплетаю
Оттого и лучусь так искристо
А в глазах созревает сморода
Нас любимых родных бог корёжит
Только, не был ты русским, ну, врёшь же…
Как же смог ты отречься от рода
В венах бьётся у каждого – Истра!
И на Истре своей, и на Каче
Прокричу всем сквозь раструбы судеб
У России всё-всё ещё будет
Как бы Вы не хотели иначе…
И во веки веков, и присно!
Он - ночная синяя птица.
Он крылом накрывает память,
Солнце, землю, а тень багрянит:
Не придёт, так опять приснится,
Не убьет, так опять изранит.
Под небесною аркой, в зале
Приподнимет меня, закружит,
Обнимая свою роднушу.
Даже сердце бывает шалым
На ветру, расправляя душу.
Ах, по полю теперь, по полю,
Да, солёная нежность топью.
Эта мука роднится с болью.
Отпустила гулять на волю
Боль, которую звать любовью.
Прилетела опять и села,
Я тебя прогнала, летела б…
Ты мой Енисей, и с тобой моя тихая дума,
Косынкой накроюсь - лишь выбьется светлая прядь.
Ты мой Енисей, мне знакомый до капельки шума,
Ты душу умеешь в небесный туман наряжать.
Я в сердце храню запах влажных и росных рассветов,
Душица и мята вплетаются в сон- коноплю,
Я музыку счастья мотаю на сердца кассету,
Я край этот с детства безумно-безумно люблю.
Во мне всё сменилось, но также чисты белоталы,
Сквозь листики вижу: ныряет со скал синева,
Ты только вглядись, как колышутся волны астрала,
Из ангельской сини плетутся небес кружева.
Высоко и грустно сердце говорило,
О любви сгорая, угольками пыла,
А в словах горчинки, как снежинки талые,
Как калины спелой гроздья запоздалые.
Просто я доверчивость в небе растворила,
Капельками нежность тихо подарила,
Дышишь - не надышишься, потерять не смея
Горизонт хрустальный, пальцами немея...
Просто, я другое дерево
Григорий Поженян
Когда-нибудь ты поймёшь
Как жёлтым становится лето,
И души…
Нет, нет… ты лжёшь,
И то – преломление света!
Прошу замолчи, не смей
Мне душу топить виноградом,
В остатке жизни: потерь…
И горло полно перекатов.
Пожалуйста, посмотри,
Как в небе целуются ветки,
Как вяжутся горбыли,
Как их прикасания редки…
Но как они тянутся быть
Поближе, камнями, песками...
Деревья умеют ходить
Своими «морскими узлами»
А он…он разорвал нити-годы,
Я в кулак сжала правильность линий,
И шептала: не бойся, ну, что ты…
Я сняла свой халатик синий.
Я сняла свою светлую кожу,
Даже пару извилин – в помойку…
Я другая теперь, но возможно
Взгляд по-прежнему нежно-горький.
Горизонтами мерю дороги.
Горизонтами руки – любимый…
У доверия голые ноги,
И желание быть правдивой.
Мне без кожи так пишется нервно
И так больно, что нравится даже.
Не рифмуется счастье и верно,
Ни с одним синонимом кражи.
Ветер всё не утихнет… как Цербер
Воет - пасть за троих - да, в полнеба!
Марианская впадина в сердце
Заштормила, знать наболело.
По ту сторону – сонмы иллюзий,
А по эту – и вовсе поэтно.
На изгибы ключиц капли бусин…
Незаметно уйду, незаметно…
Не помню, не считаю фантики,
И не коплю свой прозапас…
Как завязала мама бантики,
Так с этих пор болит анфас.
И в профиль, я, скорей курносая…
В глазах не зелень, а кумач.
И спит артерия не сонная,
А сонная не спит, хоть плачь.
Мой серый конь белее скатерти
Понёс в затон, позвал в гасал…
За что скажу спасибо матери?
За бант, что душу привязал…
Не стерпели, устали веки,
Позакрыли мои излуки,
Через щёлки – солёны реки,
Прям по платью обрывки муки.
На беспомощность - только взгляды,
На бессилие – хлеб и воду,
Раздаю на тарелке святы,
Развожу агрессивным соду.
Может быть, испеку что к Пасхе, -
На куличики – мёд с бедою,
Лишь хватило бы мне закваски
Пережить этот день с собою.
А за мной летели клином дали,
Улицы редели, города,
Цвет слетал и птицы ликовали
Крыши покидая навсегда.
Небу хвасталась своей обновкой,
Той, что подарил чудной Морфей.
Шла вишнёвой, нежной, лепестковой,
Родиной измученной своей.
.
Ты - нежность, ты обнять, способен льнами
Не талию, не робость спелых губ,
А целиком, с коленями, с руками
Сгрести…и заключить в свой синий куб.
Куб сердца, куб надежды и скитанья
До линий голубого Пикассо*,
Я не желала большего признанья -
Быть в кубе, от любви на волосок…
И приживаться, словно шунт событий,
И заменить артерий муляжи…
Не разорвать тончайших перекрытий,
Остаться тайной, что позволит жить...
Чтоб ручка превратилась в мой тотем
И маленькую, в сущности, мечту?
Сюда я, кажется, пришла за тем
Чтоб осознать безумия черту.
А ты помог, ты подтолкнул: "шагай!"
И я с камней, не разбирая путь
Рванула ввысь, где света, хоть лакай!
Где выжгла память, вру, всего лишь чуть…
Но всё вернулось на круги своя,
И млечность оказалась колеёй,
И как бы ни кричала: "не твоя!"
Но всё ж бреду по пояс под землёй…
Я сбегу туда, где ловят взглядом,
Засвечусь янтарными лучами,
Прошепчу: любимый мой, я рядом,
Обернусь бессонными ночами…
Тот найдёт, кто знает мира тайны,
Кто умеет видеть блики утра.
Мы с тобой, как звёзды, не случайны,
Мы с тобой летаем, почему-то.
Я живу, по ночам не хмурясь,
По утрам я по виду птица,
Я на небо смотрю не щурясь -
Нет у неба, для нас границы.
Вон скворцы полетели стаей -
Пересмешники и кликуши…
Мы сегодня решили с Граней,
Чем мы хуже, махнём по суше.
Будем мирно идти планетой
Просто так, не прося зарплату,
Удивляясь потокам света,
У ручья, находя прохладу…
В городах же идут процессы,
От которых чертям всем тошно.
Стали падать замертво бесы
Средь церквей, видно есть ты Боже.
Ты одной только силой света
Избавляешь землю от срама.
Это, в общем-то, путь аскета:
Вот, берёшь инструмент Оккама*…
*Ударение смещено на второй слог
Он безумно был предан музыке.
Под мелодию Иоганнеса
Целовал глаза невозможные.
Он и в Бога поверил заново.
А иначе, откуда музыка?
А иначе, откуда Сирвико?!
Он шептал: не растаешь, Сирвико?
Ты не стань миражом и темперой…
Будь обычной моею женщиной
Предвесенним чуть сладким воздухом
Не растай, небесная Сирвико!
Улыбнулась зарёй восточною,
Расцвела, стала Солнцем пламенным:
Не исчезнет пылинкой Сирвико,
Ты не стой под лучами рыжими!
А я не жду его. Зачем?! Но он приходит ко мне сам,
Успокаивает небо в районе моей кровати,
Где птицы свистят, подражая чужим голосам,
И зёрна клюют на открытом моём гранате.
Мой человек от души насыпает ладошкой пшено.
Вон, муравьи потащили обычный давно уж завтрак,
И в воздухе тихо и… и попросту – хорошо,
А птицы пшено склюют и улетят до завтра.
Только милой синичке долго и больно стучаться в клеть.
Я попросила её: останься, пусть заживёт рана.
Но ей на свободе одной, легче и умереть.
Она бьётся клювом, просясь навсегда обратно.
Я не пустила её, и с тех пор как хлебнула вина.
Мне всё кажется - смерть подарила. Не спится, не спится…
На сердце вздыхает вина – до чего же пьяна.
Синица моя, голубая моя синица…
Ты апельсину положишь к вчерашней тахинной халве.
Просто и тихо прижмёшь меня, долго так, обнимая:
Синица моя, всё в несчастной твоей голове…
Я слышу, как бьётся в груди у него вторая…
Лишь по ночам под нестерпимым хладом
Они вздыхают, глядя на рассветы,
Они прошли уже закалку адом
И стали преткновением планеты.
Где лишь не многим приоткрыта тайна,
Не многим жизнь дана как откровенье,
Жизнь лишь тогда немножечко реальна,
Когда она с оттенком вдохновенья.
Когда идёт как свет по крыльям альвов…
Все голыши, почувствовав свеченье
Безумно расцветают, словно мальвы,
Красивые до умопомраченья.
*Шанхайки(разг.) - легкие тряпичные тапочки китайского производства.
Да, не приноси ты мне апельсины,
Не дразни так оранжевым хлебом,
Лучше дай мне свои мокасины,
Ты же знаешь, как рвут парусины,
Чайки, вскормленные небом.
Обещаю, не забуду маршрут,
И даже буду соблюдать режим,
Но дай шанс мне сбежать, ловкий Брут,
Вспомнить гордый свой нрав, что был крут,
Я готова, ну, что, сбежим?!
Лишь безумием пульсирует темя,
Посмотри мне в глаза-ракеты,
Но ты тупо смотришь на время,
Вздыхаешь, какая потеря,
Вновь забывая конфеты.
Ты чувствуешь, сыро пяткам,
А это проснулись травы.
Щекочет обычно мята,
И первая мысль – ну, Аве!
Ведь Аве – такое слово
Которое от рожденья…
И ты говоришь: мой город,
А понимаешь – селенье.
От сенцев здесь каждый житель
В мир кланяется соседу,
Здесь каждый в душе хранитель,
Скажу тебе по секрету.
И каждый пророк уникален.
Вон, Гвади идёт на речку,
Он знает там каждый камень,
Наш Гвади расправил плечи.
Он нынче сказал соседу:
Микола, айда со мною
Поймаем чего к обеду
И пир на весь мир устроим!
Пусть жёлтое станет зелёным,
А белое – синеватым,
И станет небо огромным
И сразу почти девятым…
Поздравляю всех с Всемирным днём мира для писателей.
***
Всё подобно всему.
Смотрю на цветок -
Плачет...слёзы щекочут,
не знает ещё -
Завтра пора сенокоса.
***
Всё, я сошла с ума:
В мыслях чужой баритон,
На Фудзияма шторм,
Чайки щипают сердца.
Так начинался роман...
***
И опять метель,
И горячий шоколад,
И глаза рядом.
Называешь любимой —
Смешно, всё равно одна.
***
Яблочный твой вкус,
Сливаюсь дыханием,
Сядь ко мне ближе.
Тишина… мили вокруг…
Последние из людей.
***
Весна чудесит.
Улыбок моих экстаз…
Солнце встает там!
Розовой волной щеки,
Сузили щёлочки глаз.
.
И расправляет гребешки,
И стать свою спешит казать,
Весна, зачем тебе стишки,
Коль голубь пыжится сказать?!
А воздух уже серебрил
И травы несли ароматы
И весть, что люди пернаты
И каждый второй шестикрыл.
Глаза прорастают в глаза,
И руки потоком света,
Мы взрывом – одна планета
Красивая, как бирюза.
Где нет никаких упырей,
С нуля времена и лица,
Смотри, мы – синие птицы -
И синяя эра людей.
Как закрывает чашечки цветов
Закат. И грусть разлита в облаках.
Мне близко увядание костров,
Их языков с опалиной в висках.
Я отсмеялась… видно до чернот,
Поразбежались искры вдоль ресниц,
Мой перелив узорчатости нот
Я подарила голосам синиц.
Не жаль... ведь всем улыбка от Богов.
Рукой кому-то доставать до альф,
А мне расслышать шорохи шагов
И рассмотреть, как светится асфальт.
Пересчитать в округе всех ворон
И непогоду полюбить за то,
Что величавы ветры в ветках крон…
И мерить время чашечкой цветов
Снег... из-под снега – трава,
Коркой под лужами наледь,
Звоном зелёный трамвай
Гипнотизирует память.
Всем известно папы любят,
Привилегия мужская,
Только то, что очень горько,
Потому, что жизнь такая.
Хоть на свадьбе камертоны-
Сладкокремовая зорька…
На терцовку баритоны,
Перекрикивают горько.
Горькой водкой поливали,
Роды, и когда крестили.
Горьким кофе запивали,
То, о чем не говорили.
А потом вот эти горько,
По пятам так и тянулись,
По приказу только, вольно,
Было ой как! Но вернулись.
Я зачем сейчас про это?
Просто горькошоколадный
Вкус пайка, когда ракета
Освещает, строй парадный.
Вкус победы кровь и копоть,
Вкус победы горько-сладкий,
Дембельский приказ по локоть
Длинный, и до боли краткий.
23 февраля, даже малый знает,
Кто живой и на ногах
Горькою встречает,
Вся Россия в сапогах
Нынче засыпает…
Сизы голуби северным инеем
Пооставили здесь следы,
И брусчатка вздыхает с бессилием
Под напором безумной травы.
За тюльпанами флёром шафрановым
Аромат до первых звонков,
И целуются ёлочки парами
Средь пушистых нарядных рядков.
Разрябинится солнце в решетчатых
Чёрно – призрачных кружевах,
На закате в аллеях узорчатых
Даже тени слегка срыжева.
Ребёнок застыл в не открывшемся крике,
Небо же было такое громадное...
Ей девятнадцать, её истязали -
Мучайся дева…
Вспороты мысли - Боже не бачит?
Еле присыпана – камни на голову,
Утро вздохнуло: ууу… – по-собачьи,
И разрыдалось по-человечьи -
Небом отпета…
«поэтические блинчики»
В поэтических блинах -
Вкус нежнейшей правочки,
Я б сказала просто – ах!
Просит рот добавочки.
Не закрыла рот ни днём,
Ни сегодня вечером,
Чай гоняю с ревенём,
И конечно, с печивом.
«девица-масленица»
Хоть мороз,
Но блин –то с жару
Ешь – хмелей!
Поклонимся медовару
Веселей!
За глаза синее ситца –
Кренделя,
А за русую косицу -
Мир суля!
Вся душа, как на ладони-
Хороша!
Сыплю звёзды с небосклона
Прям с ковша!
«Баишки»
Баишки* и шанежки
Сладкие орешки
Блинчики по – княжески
Ох, не любят спешки!
К тёще уважение,
Коль блинами сыта,
Зятем до брожения
Норма перекрыта!
Солнышко спускается
Прямо к нам в ладоши
Маслицем катается
И румянит (рожи) лица!
* Баишки - образовано от слова баить - сев. и вост. также в зап. губ. говорить, болтать, беседовать, рассказывать, разговаривать, толковать; бахорить…
Тёплым бывает до самозабвенья
Коврик и море различных вещей,
Тёплым бывает соприкосновенье
Когда ты ничей, совсем здесь ничей.
Гладят мне волосы тёплые руки,
Даже на кончиках пальцев любовь,
Нежность, она ведь у нас от разлуки -
Грустная песня китайца Ли Бо.
Белых волос мне плести километры,
Тихая грусть бесконечно долга,
И не понять в чистом зеркале сферы
Где раздобыл на виски серебра.*
Бродит улыбка, смешная, наверно,
Это я думаю так о тебе…
Жалко, растёт мировое инферно,
Жалко, засох мой цветок на окне.
Дай мне родиться русской,
Заговорить с травой,
Звёзды считать закуской
Прямо над головой.
Пусть вызревают прыти –
Мысли ночной тиши,
На тебе мир нити –
Нервы моей души.
Дёргай колоколами –
Знаешь ведь жизнь почём!
Дай задышать стихами,
Дай зазвенеть ручьём.
Мне книгу тут подарили -
Белая, лаком обложка,
Точка опоры или
Отсчёта от сих до окошка.
Геране-дымная кошка
Там лижет лапочки мякоть,
Она проглотила мошку,
А солнце лапой не спрятать.
Там небо, куда не тронься
Дырявится по погоде,
И лучиков нежных оси
С пылинками колобродят.
Там даже такие вещи
Как клетки и канарейки
Равняются в жизни счастью
По рискам простой линейки.
И в этом точка отсчёта,
И даже точка опоры:
В душе полоса взлёта,
И нервно целуются поры.
Биенье только участилось,
Как будто ног, шагов плетенье
И звуков камерная сила -
Всё отпечаталось в мгновенье!
От «тише, ты…» до «эх, дороги!»
Я шла к тебе, спешила очень,
Мне тихой стражей были Боги
И покровительницы ночи.
Луна явилась, раскраснелась…
Как повинилась в опозданьи,
Сменила мыслей очумелость
Усилив запахи свиданий.
В ночи её – всё совершенство!
Растает к утру звёздный сахар,
На том стоит преосвященство,
И немота отживших страхов.
А в моём: нет лесных первоцветов,
Нет признаний (ну, да, небогато)
Но я знаю - ты дышишь мной где-то…
Мне ведь, Господи, больше не надо.
Я люблю тебя дикую, строгую,
Словно деву, как свечку ладную,
Я люблю тебя босоногую,
С красной лентой в косе, да,статную.
Росы в травах - питьё потешное,
Наклонись, поклонись заревичу…
Пой река, череминка вешняя
Родовая боль по царевичу…
Всё пройдёт, испарится мятушка,
Только вдох чистотой полыневой,
Прилетай, со счастьем журавушка,
Клин составь в сине-вере стыневой…
Высотой навсегда беременна -
Льются звуки громадней росстани
И опять невозможно ветрена -
Я легка своей зрелой поступью.
Аромат - отгадай француженка!
Ветер нежно целует грацию
Снова в городе век простуженном
Недотрога цветёт – акация!
Эх бы, свыкнуться с состоянием –
И успеть бы войти на Спасскую!
Воздержание с обаянием…
Лишь закаты смущают, ласкою.
Отпели душу, не вернуться
в тот жёлтый дом,
Так присудили гуманным самым
людским судом.
За пианино нашла приют
средь прочих струн,
И зазвучала подобно сердцу
вот так: тук-тун…
Забыты в теле: мосты, качели
и поезда,
Остались только обрывки песен
и небеса.
И жажда спрятаться от жизни
и всех людей,
Такая жажда, что просто вены
возьми, пропей!
Вот так живу, как вечной пылью
живёт фоно,
И плачет небо, что стало сердцем
моим давно.
Третий – вечно в семье уродец -
Видит всё под изломом мук,
Не как все – бельмом иноходец,
Вот, достался же честный друг!
Сердце с детства стучит почаще,
Кожа тоньше – вуаль в просвет,
Глаз огромный, наверно, пращур
Говорил с ним, и ждал ответ…
Ах, лилия - ах, в поцелуе!
Быстрее… огнями зарницы.
Ну, как же душа – то ликует
И как же теперь им не спиться.
С тех губ, что так розовым пуншем
Пьянят, лепесточки срывая…
Как дышится… чайка над сушей,
Морская. Над пеной Даная.
Давай помечтаем о чайках,
О трёх волосах, о тополе...
Давай по простецки, прям в майках
Рванём до границ Акрополя.
Зови Велимировый голод:
В простенки – простыни зарева!
Бурлит водоулами город,
Под музыку двинем Карева.
О, как возмущаются лица,
Как ветки-то больно хвощутся.
Несется, горит кобылица -
То поле мелькнёт, то рощица.
Фонтаны из щурок глазастых
Гля, с неба искрят на улицы:
Растёт поколенье лобастых,
И гнёздами крышит углицы.
Снеговика слеплю горой,
Морковно – огуречно,
Ведь все желанья под луной
Об оливье, конечно!
Лёг мандариновый мой кот
Под свечи нежной шкуркой.
Уснула ёлка в Новый год
Вся в кружевах снегурки.
С Новым годом!
Новый год, не увернуться,
Прямо дышит мне на грудь,
Как же тут не чертыхнуться
Перекрещивая жуть.
Пригорюнились свароги,
Расплодилось вороньё:
Пей налоги, ешь налоги
И гуляй как есть… рваньё.
Не робей… страна как блюдце:
По каёмку барахла,
Вот и дрочат тут и трутся
Набивая потроха.
В Новый год не спи Россия,
Загоняй под стельку вошь.
Покажи, что ты – стихия,
Стенька Разин, хрен уймёшь!
Дайте братцы не загнуться:
Разверну свои меха..
В главном здесь не промахнуться:
Жахнуть с ходу рюмку, ха.
Развести салат в шампане,
Перегар и перегруз…
Гимну стоя, Россияне
Из проношенных рейтуз.
И съедала, вкуснее, чем льдинки,
Белоснежный десерт и стократ
Появлялись не только снежинки,
Там вставал золотой султанат.
Это сказочное новоселье:
В пересчёте всё зло и добро.
Снегопадом срывалось затменье
Как же было всё это давно.
А он как будто вдруг вспоминает
О том, что дел - по самую Трою,
Но для него она - крик в тумане,
И это стоит …ошибки стоит.
По Фройду – нас менять бесполезно,
И кризис здесь в головах, конечно.
Раскачивается мост помпезно,
И он так делает вечно, вечно...
Здесь на мосту разбивались числа,
Едва разжались ладони робко.
Она устала, она раскисла,
С моста летела сластей коробка.
И нарушает порядок мыслей,
И доставляет ему проблемы,
Она на трубке его повиснет
Аж до того, что стекают клеммы.
Он ничего уже с ней не хочет,
Вот ничего! …да и это тоже.
Но что-то странное с ним происходит
При виде тонкой, прозрачной кожи.
Под шелестенье лущинки,
Ран, не считай в свинце,
А собирай-ка лучики
Светлые на лице.
Я не сгораю мелочно:
Прост корневой каркас.
Сломят, вишнёвы веточки,
Пряностью про запас.
Лихо засолят ряпушку,
Цокнет язык как хлыст.
Не проглотите радужку
Под соловьиный свист…
Ты знаешь, страшно совсем немножко.
Совсем немножко знобит в квартире.
Ведь ты уже не пантера – кошка,
Да, ближе всё же к тупой скотине,
И не глаза у тебя, а сенсоры…
А кто-то снизу кричит, я слышу,
Протяжно Викаааааа…
Какого цензора…
Я не могу, я латаю крышу.
Но вдруг очнулась, он верно ранен,
И протянула ему так руку,
Держу за пальцы, хоть виртуален,
А он вцепился как с перепугу!
Боюсь сорваться, ведь юбка в парус,
Такой красивый и нежно алый,
Всё тащит в небо, забавный ракурс
Где купол сердца, как спутник малый…
А этот снизу кричит: ты можешь!
Секундой позже: коньяк весь выпит,
А ты такая… ну, дура всё же
Я не играюсь, скачи на рыбе…
Легко…
О, Господи, да не смотри так!
Что видно сверху?! Асфальтов черти…
Выводят люди своих улиток
И верят в то, что растут медведи.
Держу за пальцы того, кто снизу.
Он видит только, как небо режут.
Я не шатаюсь, я по карнизу
Я просто где-то сейчас промежду.
И белою скатертью смерти -
Котлеты, паштеты с индейки…
А сколько убито, ответьте,
Ну, ради кулона на шейке?
Замажьте горчицей и перцем,
Так, чтоб не испытывать муки,
Моё ещё тёплое сердце
И ешьте в открытую, други…
Перламутром и кораллом
Распластались в неге неба,
Проплывая над кварталом,
Крылья, ангела, наверно.
Видно ангел этот спятил,
Скинул крылья, на минуту,
Человеком, на закате,
Шёл в потоке, чистым чуду.
И запнуться мог – поребрик,
Поскользнуться – шкурка дыни,
Удивиться, вспомнив требник,
Улыбнуться не святыне…
Просто, с ростом человечьим
Плыл сознаньем полным чуши,
А коралловые плечи
Окрыляли людям души.
Если женщины – просто грёзы,
Веречивы - не корми хлебом!
То мужчины – ангела слёзы -
Молчаливые глаза неба.
Я не видела у них крыльев,
Но с ними как будто светлее,
Ведь они по утрам из пыли
Встают, ну, как солнце в Бомбее.
Да, не ангелы студии Майер,
А как вечная твоя итость,
Где, меняют коньки на Хаммер,
Но ты узнаёшь их небритость.
И сама среди тысяч разных
Ты слышишь лишь эти струны,
И внутри собираются пазлы,
И небом разбужены луны...
И ты слушаешь тоньше… Мили
Шагов, переходов в тумане,
Где же, Ёжик?! Гену забыли,
Полетели, зелёный, с нами!
Полетели, иглы расправлю,
Ты маши, чем сможешь, синхронно,
Мы же ангелы… Твою Лялю,
Посмотри, как небо огромно!
Небо, Господи, всех вмещает…
Это ж надо, на лунном диске
Вижу чётко – тень крокодилья,
А поодаль ёжика риска…
Я не знаю, что чувствуют утром
Два небритых созданья света,
Мне бы знать только…Вы откуда?
Только нет на вопрос ответа…
Я болею, испив неискренность,
Я с тобой, но уже не с тобой,
Я теряю в пальцах чувствительность,
Ты ведь тоже устал, родной.
Отболели кресты в позвоночнике,
Удивлённо застыли глаза…
Покатилась в ложбинке ночи
По небритой щеке, слеза.
Желанно.
Остатки снега,
Тают.
Никто не помнит,
Запахи прошлого лета.
Странно.
Пряно
Капельками
Влаги на губах,
Поцелуя вина.
Не зови,
Упрямо.
Воля,
Свободно.
Печально легка,
Танцует
Бесподобно,
Бедная
Хлоя.
Так проникает в серый сумрак утро,
Едва коснувшись тюльных лоскутков,
Ныряет с неба с головою, шустро,
Перенасытясь розами сосков.
И мир встаёт во всём своём величье,
Стряхнув ночные страхи и грехи,
И то, что умирало в безразличье,
Живьём истает в белые стихи.
Лишь затем, чтоб сказать реке,
Протрубить из остатка лет,
Что устал жить на потолке
И не видеть лучистый свет.
И упасть на пустырь из трав,
И увидеть небо как дом,
От души заорать: га -ав!
И дышать тапирово ртом.
А потом певать комару,
Над рекой, разливаясь в синь,
На смешном языке тира ру
И раскланиваться в полынь!
Спрятать кожу в тенистость трав,
И пойти по воде и вверх,
И на каждый нечёткий страх
Ухать лунно-немое: эх!
А это… не дом, не дом…
Помилуйте, Калиостро,
Хотя соглашусь, потом, -
Сердце – обычный остров.
И ищешь его надир,
И в море ступни мочишь…
Где солоно, хоть иди,
Особенно если ночью,
Особенно одиноче…
Однако и имя – крест
Ей кто-то шепнул, точно -
Вера – несущая свет,
Она не поверила, впрочем…
И этот апрель – высверк,
Качнувший мне небеса,
Светит до боли, изверг,
Готовый шагнуть за…
А в этих глазах бирюза
С доверчивостью дикуш,
У мамы моей глаза –
Апрельских большущих луж.
Хрупкая девица – тело веснушками
Мысли – не мысли, а смех с завитушками,
Светлые кудри, заколки зелёные,
Ветру послушные и окрылённые.
Выросли косоньки – завидно звоннице -
На заглядение целой околице!
Тянется к взгляду краса ненаглядная…
Светлая долюшка – волюшка мятная!
Руками веки прикрывала лебеда,
Ох, нескончаемы по полю невода,
Глаза бежали, наступая на шипы,
И вслед вздыхали перекрёсты и цепы.
Щёки, губы и пальчики – белы,
Породнились как боль и нервы,
Словно от напряженья устали,
Словно стали оттенка стали -
Все повыцвели.
Не смотри в мои длинные ночи,
Не смотри в эти утра- корчи,
Мне всего два шажочка до аду,
Здесь давно даже смерть в награду,
Не придумывай.
Расскажи, как разбились мы рядом
Сердце красное под багряным,
Как в бокал наливалось так много,
Что под Брамса на скатерть грогом,
Расплескалась я.
Замолчали, увы... Я - испита,
Я - избита и я - убита...
Ухожу. Ночь. И пахнут вербы,
Оглянусь, да, глазам нет веры.
Я – проталина.
И чаще глаз, его снились руки,
Но знала - не повернуть им реки.
Её глаза превратились в муки,
И взгляд всё чаще спасали веки.
Она четвёртого, пятого тоже,
Ходила молча, полна неверья,
И всё разглядывала дым в коже
Где голубыми цветут деревья.
И ей казалось, что иней стужей
Ползет, не спрашивая мгновений,
Что ветер так же настырно вьюжит
Её уставшее поколенье.
Что для России не важен выбор,
Здесь каждый третий - Бог-передвижник…
Где куполами сверкает Выборг,
В иконы плачет народ-булыжник.
Она не знала, зачем ей гусли,
Откуда песни идут на струны…
Она безумная пела грустно,
И вместо глаз серебрились луны…
Боже мой, какая радость
Снег, снег!
Засверкал и вся усталость
В след, в след.
Под ногами путь – дорожка
Хруст, хруст
И улыбка как морошка
С уст, уст.
Белым-белым куропаткам
Жить, жить
Со снежинками на святки
Кру-жить.
С мишурою, со слезою
Ель, ель,
Шишки пахнут новизною
Ей-ей!
Ты эту ночь побереги,
Она еще не раз встревожит,
И ноги сильные стреножит,
И приподнимет топляки.
Предсердья куб – сухой кувшин
И не напиться вновь надежде,
Здесь водопад струился прежде
Кристаллизованной души.
А нынче - тёмное бордо,
По коридорам изолиний
И не идёт на память Плиний,
А лишь собака с Бельмондо*
Пугают тенью двойники,
А мне лишь шаг, лишь чуть до Бога,
Какая узкая дорога…
Как искажают маяки…
Жан-Поль Бельмондо исполнитель главной роли (74-летний пенсионер Шарль) во французском кинофильме (2008) — Человек и его собака.
Один психотерапевт рассказал мне,
что он лечит пациентов музыкой Моцарта
и 70% больных излечивается.
И я иду этим же путем.
Хотя я, конечно, не Моцарт.
Эмир Кустурица
Там где-то ракушек россыпи, янтарь под ногами, дюны,
Здесь - я - усталая, малая, лакаю слова-баюны.
Страдаю безвкусицей – хмурицей, отсутствием веры в себя.
А помнится, звали Кустурицей, продрогшее тело, меня?
Ну как бы уйти от этого…
А ты говоришь нужна…
слепая, глухая заика,
а ты говоришь…одна,
И это уже до крика…
Невинна в твоих глазах.
Виновна во всех грехах.
Пою вместе с ветром, юноню…
Спит лошадь в женских духах, и ей бы тоже на волю,
Но вот - удила в зубах…и грусть. Цирковой помост.
…но, в подарок ресниц небосвод и пара подков, и хвост.
И шершень летит с языка, наверное, всё же к морю…
Я варила супец из барашка,
Из такого, совсем ягнёнка..
Я на соль… не крупней же мурашка,
Но как будто съела котёнка..
Вон, смотрите растерзанных души,
Все с глазами слепых щеняток.
Вам не спится, попробуйте лучше,
Сосчитать перед сном ягняток.
Не верьте фоте, не надо,
Я будто всегда там рада…
Упругою тайной соска -
Янтарно заплачет лоза
Не дикого винограда,
Теряясь в ажуре листка.
Я в жизни, хоть в речку Иню
Всмотрюсь, взгляд горчит полынью
Невольное вырвется: Ах!
И имя уже на устах…
Узнали деву Марию,
С младенцем святым на руках?!
Мне дали мою Россию
Не может быть, чтоб впопыхах!
Это косынка и цвет
Жёлтых, избитых ботинок,
Это мой первый привет
Сказанный враз, без запинок!
Это сцепление рук,
Глаз и ресниц прикасанье,
Это скопление мук
До слепоты узнаванья.
Сто один век и всего
Шаг…И душа закричала:
Господи, дай мне его,
Дай, от конца до начала.
Калиновым мёдом...
Откуда?
С небес!
Впиваются слёту,
Как в душеньку бес,
Причуды майолик.
Ах, нежный закат!
Мы небо намолим
Стократ невпопад.
Просыплются краски –
Охряная зыбь…
Белёсые дымки
Над пастбищем рыбь –
Туманная сырость,
Рассветная грусть...
По-русски настырно
Корячится груздь.
Убежала кошка…брысь отсюда!
Где дворняга пустыри держала,
Вот и я сменила пух уюта
И тепло родного одеяла.
И теперь мотаю срок на вольне,
Познаю уроки мирозданья,
Не поверишь, крысы – хлебосольны,
Лишь глаза у старших в ожиданьи…
Люблю, как признанья, стихи… то тревожат, то ранят,
Болит отголоском имён, встык обрывками память.
Одаришь! Способен! Так дарит прохладою Волга -
Духи дорогие хранят аромат ещё долго.
И фетиш гуляет по скверам, струится в кварталы,
Забытого города лифты капризно усталы…
Где столько строений изящных смогло опостылеть,
Где память играет в игру почти, что на вылет…
И лёгкий воланчик летит передачей несмелой,
С поправкой на ветер, с поправкой на жухнущий клевер.
Летит потому, что он здесь уже точно не нужен
И эхом теряется тут же завьюжен, простужен…
Я хотела такое платье…
Цвета корочки апельсина,
Не идёт...как отрезал – жабье!
Кстати, я бы его носила…
А потом мы ругались... молча,
О своём каждый думал, честном,
Не просилась я больше в Сочи,
Странно, листья желтеют летом.
Мы расстались тихо. Ноль в жесте.
Замолчали – потоком тяжесть,
Вроде мысли как прежде вместе,
Только поднакопилась ярость.
Всё ж купила себе я платье
Цвета жёлтого апельсина,
И висит, если раньше знать бы,
Что вот так же цветёт осина.
Если б знать, не стала бы в позу,
Я бы ручку лишь попросила
И блокнот – листочки в стервозу -
Цвета дикого апельсина.
Вот, не знаю, зачем я ему…
И себе-то не сильно нужна,
Всё чем я дорожу в миру,
Всё чем я владею – нужда.
Пересортица на весах,
Брак на шее и на ногах,
И такая в душе слеза,
Что не скроешь её никак.
Что тебе в блаженной немой?
Попытайся спастись хоть раз…
Я клянусь, даже червь земной
Дышит прямо в иконостас!
На шелест последней листвы
Судьба опускает …и руки,
Во время осенней разрухи
Все чувства несносно остры.
Шуршалики брошенных слов
Сомнутся чаинками лета
И чайного цвета в букетах
Всё больше, чем нежных тонов.
Зачем-то тревожится сон
Измученной до…кинолентой
Где самой осенней приметой –
Душа на последний патрон
Это что за девочка светится,
Вся прозрачная, крылья сложены,
Словно калька – рисует - вертится
Чертежи повторяя сложные.
Прикрываясь едва ли воздухом
Не торопится на свидания,
Эта девочка уже взрослая,
Она любит так опоздания.
Не бери на ладонь, не рви креста,
Полюбуйся на… красота вокруг,
Как горит огнем бела-береста
Отражая взор, восхищенных рук.
Ей тепло, хорошо, под ласковым
Солнцем тем, что лучом топорщится
На закате покровом лаковым,
Расцветают её полотнища.
По рукам, по мечтам – подвиги…
На вершины, где ставим галочки,
Это наши кресты и родинки
Игры душ в золотые салочки.
Иногда, со мной наедине,
Мама говорит как это важно
Говорить уверенно и слаженно,
И живот подтягивать к спине.
Бабушка тревожится за то,
Что носки вязать я не умею,
Что за всю прошедшую неделю -
Ни петли, ни крестика, ни нот.
Папа верит в шахматы и мат,
В совершенство всех канализаций.
Я же изучаю карту наций
И долблю всесильный сопромат.
В лабиринтах улиц городских
Что мне все умения, их прока,
Если не понять как одиноко
Был рождён и умирает стих...
И зачем зазубрина в часах
Спотыкается так вероломно,
И зачем с дождями, так огромно,
Небо умещается в глазах.
Мои глаза по лунному устроены:
Приливом рвусь на встречи-расставания.
Глаза до края, словно там промоины,
И нет спасенья, милая Титания.
Вода кругом... а помните?! Вы помните!
Мы были выше птиц, молчи Урания*
А нынче ниже… Ну, да полно, полноте…
У айсбергов холодные касания.
*Муза Небесного свода.
Расстроился пульс до срока.
Мне б в шкуре остаться, в ней
Хоть тесно и одиноко,
Но будто среди людей.
Бог, я разломлю горбушку,
Посолим…всегда с собой.
Я снова казнила душу
Несносной своей строкой.
Где взрывом - мир фиолетов,
Осколки - пасом в себе.
Урал из тех самоцветов,
И небо - всё в серебре.
Назойливо гибнет лучик,
Целуя пыль витража,
А карие мои тучи
Свечного кормят ежа.
Узнал, но прошу, потише,
Не трогай мою хандру,
Раскроюсь цветами вишни,
Как дома, когда умру.
*НУС. (греч. — разум, мысль, дух, ум), или Ум, термин др.-греч. философии, начало сознания и самосознания в космосе и человеке, принцип интуитивного знания...
Скажи, пережить это как?!
Мне сердце своё перешить?
Мой свет, впереди только мрак…
Как жить?
И сколько я выдержу так:
На пульсе разорванных вен…
Сорваться, уехать в рай, как
Гоген.
Тащу онемелое вдрызг
И руки, не в небушко, - плеть.
Ведь нет обездоленных виз.
А смерть?
Последние туфли не жмут,
Не пахнет последний букет,
И снят непосильный хомут.
Привет!
Почитай мне свои стихи –
Георгины, цветы зла…
Мои мысли с тобой тихи,
Так бывает когда зола
Отдаёт тепло неспеша.
Без ожогов возьми в ладонь
До чего же ночь хороша…
И глазами в рассвет затонь!
Баритонит, тонет душа…
Мне бы очи свои поберечь:
Это лето краснеет в сок!
Я берёзой умею течь,
Когда счастье на волосок.
Почитай мне свои стихи -
Георгины, цветы зла…
Мои мысли с тобой тихи;
Небо в искрах, зола, зола…
Словно слышит настроенье струнно
И цветёт мелодией огня -
Поминально. Чувствует, что нужно
Это состоянье для меня.
Словно просит у небес за Веру,
Столько силы отдавая в лёт…
И срывает пламя ветром - ветру-
Сердцу, что неправильно живёт.
Мне губ твоих сливы сочны,
И грусть прямо дышит в ладонь,
Попробуй-ка хлеб, не молчи,
Фарфорово–серый мой конь.
Росою на вздох напоён,
И гривой репейно космат…
Мне быть продолженьем её,
Таков мой незримый стигмат.
Ты ж знаешь… и мне ведь там топь,
И сердце подлижет огонь,
Но я допою про любовь,
Где падает в яблоках конь.
В груди болевые пороги, остатки ночей,
Избитые позы, избитые фразы, комменты,
Струюсь, ещё веря в последних, последних людей,
Порой, забывая, как были сильны аргументы.
Здесь призрачно всё…
Но вот и реальная жизнь –
Бегу по маршруту – те ж двести: туда и обратно.
По лужам (сейчас) и о’ боги, о’ боги Вы здесь?
Молчание. Трудно. Молчание кажется ватно.
Догнать бы себя … Плачет скрипом тяжёлая дверь,
И рыжая ( видимо осень) косматая дура
Впивается нАлитым взглядом под кожу как клещ
- Теперь, объясните мне, милочка, - Вы здесь откуда?
- Я здесь по случайной ошибке (погрешность минут)
Мне надо бы быть в совершенно другом измереньи
Я просто опять совершила внезапный скачок
Я просто писала полночи стихотворение -
Лечила свою слепоту, глухоту, немоту.
Писала про бабочку с крыльями чистых снежинок,
Про воздух, про то, как небесна она на лету,
Про небо, про солнце...
Осколками крикнет окно,
Я писала сегодня про…
Останусь, конечно, пожалуйста, Вы не волнуйтесь,
Мне полночь - любимое время - тихо и тихо,
И будут живые визитки, живые букеты…
В городе зимнем, где бабочки не замерзают,
Где любят своих уставших Богов,
Где призрачно всё…
Окно замерзает.
Сегодня писала я про…
Это так по тебе тоскую,
Мне не выбраться, мне бы крылья…
Одинокой птицей токую,
Выйди в круг, пожуравим, милый.
Я ведь в небо смотрюсь не щурясь,
Это небо бездомным стало,
Но вселенская держит мудрость,
Корневищами замотала.
Я у почты, какой-то вышней,
Попросила: "пусть будет срочно…
Пусть у высохшей нынче вишни
По весне набухают почки…"
Плывут зеркала как плачут,
И тонут-тонут ресницы,
Под мысли чернее грачут
Обычные с виду птицы.
Оборками пухнут веки...
И вместо душицы к чаю
Угрюмо смотрю на клевер,
И душит мысль – одичаю…
Малевич рисует тени
Глазами небесных Дракул,
И чёрным оттенком Берри
Мой крик прорастает в вакуум.
И хочется в ночь, от сдвига,
Колени поджать к подбородку,
И заскулить так тихо
Как плачется только Богу.
Стеснительно ловлю ресничий блюз,
И радуюсь тайком живому взгляду,
И почему-то больше не боюсь
Быть невозможно смятой.
Здесь осени так неизбывна грусть –
Прикосновенье губ подобно яду,
Я и сама так гибельно тянусь
К дыханью рядом.