Дабы не подумали, что хочу примазаться к его славе,
слова оного пиита, взял в кавычки.
Так, на всякий случай.
"Телячий пар луны мычащей...
Телячий пар луны мычащей,
слепой испуг, немой восторг,
и с рифмой звонкою всё чаще
за жизнь и мысль нещадный торг.
Как будто зыркнула из зала
Звезда Ивановна Люблю
и, как носок, тебя связала,
петлю цепляя за петлю.
А что стихи твои видали?
Поэта жаркую судьбу?
На третьей стороне миндалин
ты – ладан дышащий в трубу.
И эти зоркие глазища
собачьих бессловесных слов –
ужель их вечность с гроба взыщет
из-под совписовских венков?
На полушаге полушубка
скрипит всклокоченная грудь,
и только сумрачная шутка
тяжёлый не роняет путь." Автор Э. Учаров
По мотивам следующих опусов:
"Письмирь", "Телячий пар луны мычащей"
"Галине Булатовой" и "Апрельская птицепись"
Кончита, не держись рукой за кончик
пера! Его"Письмирь" не для тебя!
К другой гребёт розовощёкий пончик,
в воде "татушкино бедро" любя.
Что слышишь в нежном "жжении модема"?
Мелизм медовый мелодичных од?
Се есть — понос, словесная экзема,
так мог писать латентный и.......... т!
Бывает так: народ покурит травки,
возьмёт на грудь — накатит зашибись!
И вот РембО и Сартр и также Кафка —
слились в сплошной "Апрельский птицепись"!
О, не пугайся, дорогой читатель,
когда "скрипит всклокоченная грудь" —
фигуру речи заваял ваятель,
на нас "тяжёлый не роняя путь".
Плюс перл: "И эти зоркие глазища
(заметь) Собачьих бессловесных слов
(и впрямь) ужели вечность их отыщет,
(пора б) из подсовписовских венков?"
*****
О, бедный наш Язык! Когда собака,
телячьим паром на луну мычит,
Скажу: — Прости нас, Михаил Булгаков!
Прости, за псов и влюбчивых Кончит!
Так бывает всегда по весне,
перед самым цветеньем черёмух,
холода воротятся, и снег,
вновь кружится над крышею дома.
Всё смотрю и пытаюсь ответ
дать себе, что до сумерек поздних —
снег ли это идёт, или, цвет,
осыпает черёмухи гроздья?
Снег идёт — только кажется мне,
среди зелени юной кипенья,
ветер кружит черёмухи цвет,
над пахучей листвою весенней.
Ну и пусть снег идёт и идёт
и кружит свои белые хлопья —
я то знаю, что скоро зальёт
всю округу черёмухи опий!
Слаще нет, чем пьянеть на ветрах,
растворяясь в дурманящих струях —
весь в черёмуховых лепестках,
будто в девичьих поцелуях!
Не грусти, когда вдруг по весне
воздух станет свежей и морозней —
не зима воротилась — как снег,
осыпает черёмуха грозди.
***
Длится пусть до скончания дней,
эта сладость весенней истомы,
и летят лепестки, словно снег —
белый-белый, над крышею дома.
Приходи! Я тебя буду ждать!
Занавески задёрну плотнее,
покрывалом покрою кровать —
всё в цветах — васильками синеет!
Приходи! Даже если роса
в поле выпадет, или туманы —
у меня золотая коса!
И на кофточке новой — карманы!
Сумасшедшая...
Что с неё взять,
говорят, ей уже девяносто —
то смеётся, то станет кричать —
для сельчан наказание просто.
За околицу выйдет, и ну,
причитать станет, будто молиться —
муж её, как ушёл на войну,
да с тех пор так и не воротится.
Ей бы, старой, сидеть на печи,
так вот нет, она за околицей,
то ли раненой птицей кричит ,
то ли богу какому молится.
Как посмотришь, туда, на закат,
где край неба, как кровью окрашен,
на пригорке, где ждали солдат,
всё руками, как крыльями машет.
О заката калёную медь
бьёт руками, как крыльями птица —
то ли на небо хочет взлететь,
то ли, насмерть, о небо разбиться.
И над скорбною Русью, в полях,
в птичьи крики вплетаются вдовьи...
Смотрят женщины, смотрят на шлях,
на закат истекающий кровью...
******
Остывает багровая даль,
небо светится ранней звездою,
и висит над полями печаль,
в час, когда запоют козодои...
...в индейцах прошло моё детство,
с Серёгой, что жил по соседству.
Тогда шло кино: "Чингачгук — Большой змей"
и правда большой — не бывает сильней,
кричали ветра нам по-птичьи:
— идёт Чингачгук Гойко Митич!
Серёга — апач, ну а я был конём,
индейцы — не плачут! тем более днём —
пусть даже с размаху об стенку —
не плачут, в присутствии Ленки...
а Ленка — курноса, такие дела,
и чёлка белёса, и ростом мала,
и пахнет молочною пенкой,
и белым наливом коленки...
не плачет апач, а тем более конь,
когда его плавит любовный огонь...
про-зра-чна мо-ло-чна-я пенка,
пульсирует синяя венка —
сжигает жеребчика, то есть меня,
меня стригунка, молодого коня...
Наташе Перстнёвой
Бывало присядешь на краешек дня,
запалишь чинарик заначеный,
а вечер, цикадами тихо звеня,
начнёт моё море раскачивать.
Присядешь на берег, а вкруг — ни души,
кусты светляками затеплены,
и звёзды такие, что впору тушить,
и море качается медленно.
Кончается медленно медленный день,
медовая лень растекается,
и воздух сгущается в синюю тень,
и с морем зелёным сливается.
И море качается, дышит, и вот
потрётся о ноги котёнком —
я трогаю моря упругий живот —
большого-большого ребёнка.
И всё, что в округе, вся живность окрест
прижмётся ко мне одинокому...
и бездны глазами испуганных звезд
пронзят меня нежными токами.
Когда-то и я захлебнусь синевой,
упав окончательно в небо.
И стану дождинкой, и стану травой,
былинкой, растущею в небыль.
Присядешь на край подоконницы
и смотришь, как в луже чернил
Луна - эта жёлтая сводница
грустит под печальный винил.
Своим монголоидным ликом
осветит унылый мой быт,
как сайт с запароленным ником,
который тобой позабыт.
Растает в предутренней сини
прозрачная горечь небес,
и дрожь этих зябнущих пиний,
и бриза солёная взвесь.
И вот уже всё остальное:
рассвет, даже будущий день,
весь мир растворится в покое,
улыбки, дарующей тень.
прим: это не перевод всем известной песни The Shadow of Your Smile,
а лишь попытка передать тень улыбки Татьяны
Знаю - за окном перрон качнулся
и поплыл куда-то в темноту,
машинист печально улыбнулся,
свистнув провожающим -Ту-ту!
И уже в дорогу светят звёзды,
проводница наливает чай,
но ещё стоп-кран сорвать не поздно,
зачеркнув последнее прощай.
Но глаза сухи. И плакать нечем,
капая солёным в сладкий чай.
И другой любви уже не встречу,
умерла. Нелепо. Невзначай.
Плакать и петь под утро
в этой сиреневой тьме...
Вьётся под сердцем сутра
ласковая, как смерть.
Шёлковый шелест нити,
зябкая рябь песка,
звонницей на санскрите
русское слово тоска.
Цвета индиго небо,
жёлтым шафраном песок,
жизни и смерти зебра...
Запад тире Восток.
СУТРА (санскр., букв.— нить, отсюда — путеводная нить, линия поведения, правило, данное в виде изречения, руководство, план)
Этой жизни сладкую отраву,
хоть взахлёб - не запасёшься впредь.
Шелестят в лугах небесных травы,
ангельской трубы воркует медь.
Слушать иль не слушать ваше дело,
я по жизни вволю нагрешил,
но в любви купалось моё тело,
мёд струился по изгибам жил.
Синий лёд от мартовских заранков
я отламывал и самый сладкий край
отдавал любимой... белой манкой
замело тот давний-давний рай...
Тосковать о прошлом? Смех и звоны
под ноги сегодняшнего дня!
Я внутри ещё совсем зелёный,
под корой чернеющего пня!
Ноги омыты, с Елонской горы истекает прохлада...
Надо ли трапезу с тем, кто в сомненьи предаст разделить?
Будут ли ведать, что были у самого краешка ада,
Надо ли рцы не окрепшим в последнюю ночь говорить?
В Не'геве сколько песчинок и сколько зыбучих вопросов ...
Так же трепещет в сомненьи душа будто ветвь тамариска.
Время ловцов человеческих душ и пора медоносов
Завтра начнётся, встречайте. Пришествие Светоча близко.
Петел - петух (старословянский),
Зане. , занеже - ибо, так как, потому, потому что. Краткий
церковнославянский словарь Т. С. Олейникова,
остальные слова и понятия найдёте в Библии.
Ждать не ждал, а вот случилось чудо,
чудо есть — оно живёт во мне
в сердце переливчатою грудой,
охрою мерцающих огней.
Чудо есть, пока на стыках рельсов
поезд твой наигрывает блюз
и ещё... пожалуйста, не смейся...
это чудо, что я вновь люблю.
будем слушать под стон моря –
для меня нет важней дела,
переливам твоим вторя,
укрывать тебя своим телом,
воркование голубиное,
в лабиринте ветвей омелы,
лепестков твоих цвет рубиновых,
на прибрежных песках белых.
Жаркий ток в глубине тела,
даже волны со стоном вторят –
у нас самое важное дело –
мы для вас раскачали море...
Из сборника "Изумрудные рыбьи сады"
Спящие - спите!
Кормите блох
сладкою кровью сна
и плесень делите эха эпох.
Я знаю - придет весна,
ломая льды и асфальта твердь -
новая зелень слов
будет рыжему солнцу звенеть
дня моего часослов!
Это ты рисуешь синий ветер?
Это ты рисуешь облака?
и всё прочее живущее на свете,
и меня, смешного дурака?
Это ты выдавливаешь море
из кручёной серебристой тубы
и ещё с зарёй вечерней споришь,
говоря, что цвет кармина - грубый!
Это ты по кобальту и гжели
как веснушки рассыпаешь звёзды.
и весь мир тобою... неужели
целый мир твоей рукою создан?!
Вот бы мне палитру красок разных!
Кисти в руку и, конечно, мастихин,
но они мне вовсе неподвластны,
лучше напишу тебе стихи:
Это ты рисуешь синий ветер?
Всё одно — сияющее жало
через ветхость синего шатра
изольёт пронзительную жалость,
выжигая душу до нутра.
На кострах, вернее, пепелищах,
словно нищий разбирая скарб,
уголёк любви горящий ищешь
в области с названьем "миокард".
Глупо было у живого зверя
туфлей трогать не заживший бок,
даже если он тебе поверил,
на ручного так похожий волк.
Но одно пусть будет неизменным:
волка вой и плач ночной зурны,
музыка струящаяся в венах,
этот канифольный скрип струны.
Этот ветер, бьющийся в отрогах,
неуёмный, своенравный, злой
и твоё желание потрогать
уголёк, уснувший под золой.
НЕ́ТИ (стар.) давно отсутствует, неизвестно, где находится
...потёрты штаны и обувка побита
и вроде бы сердце любовью разбито,
но нет даже грусти — она позабыта.
И вешнее небо до донца раскрыто,
и мне норовят озорные молодки
успеть подмигнуть поправляя колготки,
и мне даже радостна грусть фонарей...
Весна на дворе! Весна на дворе!
И знай, горожанин,— на этой неделе
грачи прилетели! Грачи прилетели!
«Кнульп. Три истории из жизни Кнульпа» Knulp. Drei Geschichten aus dem Leben Knulps — роман Германа Гессе
...предрассветное марево пить,
это сумрак, промозглый и зыбкий,
и туман за стеклом, за стеклом.
Крик под сердцем застывший безгласо
никогда не согреет теплом
этот холод прощального часа...
здравствуй, моя радость, моя лань,
прозвени серебряным копытцем!
только осторожней, не порань,
утро раннее, не дай ему разбиться.
пусть оно немного повисит
эфемерное, воздушное,— такое,
что от взмаха птичьего звенит
и дрожит от запаха левкоев.
и прошу тебя, о нежность, посмотри
в перламутре утра звезды тают...
кто-то скажет: — Пошло говорить
так об утре, в час когда светает.
только я не говорю — пою тебе,
мне не важно мнение расхожее,
каждый, верно, судит по себе
в диалоге зеркала и... всё же...
потому пою тебе, пою,
утро это и его безбрежность
и за всё тебя благодарю
за любовь нежданную и нежность.
...у каждого тема своя,
мы только равняем края,
равняем края умирая,
у самого краешка рая...
Судьба моя сплошной облом,
одно ходячее несчастье.
Вот и тебя задел крылом,
как будто бритвой по запястью.
Закат был красен, воздух - синь,
волна баркас едва качала.
Я перерезал тонкий линь
и оттолкнулся от причала.
И только взялся за весло,
как со скалы на борт слетело,
наверно, ветром принесло,
вечнозелёный лист омелы.
в летящей юбке
через невинное бесстыдство луж
ты перешагиваешь
сирень цветёт такая хрупкая
хрустящая
до птицы промелька
перед глазами этот миг
блик прошлого
и настоящего
* * *
плечи угловаты, бледная помада...
мне вчера сказала — не целуй, не надо.
видишь — прошептала, поправляя локон —
месяц заблудился в переплете окон...
и ещё спросила, поведя плечами —
отчего так грустно звездными ночами?
* * *
тук-тук
...читаю, читаю — как воздух глотаю —
и горечь страниц полунОчных листаю,
и слушаю клёкот полУночных птиц,
на белых ладонях открытых страниц.
ты спросишь — а Муза? — она тоже птица —
и ей по ночам, знаешь, тоже не спится,
а мне бы не спиться, пока ей не спится,
пока ещё сердце лежит на странице...
и бьются крыла у полУночной птицы
по сердцу на тёплой ладони страницы,
что б там вдалеке ты услышала вдруг —
влюбленного сердца: — Ну здравствуй! Тук-тук!
* * *
ну что ты не спишь и шпионишь за мной?
я старый как пень, а ты пахнешь весной,
лесною весною озоновой,
малиновой, сладкой, бессонною
зачем ты читаешь меня по ночам?
я меряю время давно по свечам,
а ты — ты вся в бликах неоновых,
цветущая цветом пеоновым,
лесною весною озоновой,
малиновой, сладкой, бессонною...
зима на дворе, а ты пахнешь весной —
и что ты читаешь одна, не со мной?
И пахнешь весной. Не со мной. Не со мной...
* * *
Глотаю дым, смотрю в окно –
темным-темно, темно-темно
и сердце, сжатое в тисках,
в затакт стучит: тук-так, тик-так.
Смотрю в окно, где ты с другим,
глотаю дым, глотаю дым.
* * *
коротаю время за фо-но,
за окошком ноченька темна
твоя песенка хмельнее чем вино-
только не играется она . . .
разлюбила?!Уходи, не жаль -
уходящие всегда конечно правы . . .
значит выжгу новую скрижаль
на душе любовною отравой
дождик льёт в открытое окно.
плотный дождь, плотнее чем стена...
твоя песенка хмельнее чем вино -
только . . . не играется она . . .
* * *
мы тебя любили,
а потом забыли.
мы забили на тебя,
но по-доброму. Любя.
* * *
Объявление
не нужен ли кому поэт?
ещё не старый —
хотя ему немало лет —
при нём гитара.
слегка не брит, почти не пьёт,
но курит много —
зато за пазухой живет,
у Бога.
пусть оно немного повисит
эфемерное, воздушное,— такое,
что от взмаха птичьего звенит
и дрожит от запаха левкоев
и прошу тебя, о нежность, посмотри
в перламутре утра звезды тают...
кто-то скажет: — Пошло говорить
так об утре, в час когда светает.
только я не говорю — пою тебе,
мне не важно мнение расхожее,
каждый, верно, судит по себе
в диалоге зеркала и... всё же...
потому пою тебе, пою
утро это и его безбрежность
и за всё тебя благодарю
за любовь нежданную и нежность.
Выходи на круг звеня подковами,
врежь чечётку, что бы пели гвозди!
На кругу девчонки незнакомые,
это мы исправим к ночи поздней.
Рви меха, Витюха, рви меха ,
у меня сегодня праздник – субботея,
с досок будет сыпаться труха –
зажигай, как только мы умеем!
Не жалея пуговок блестящих
вжарь-ка перебор по всей тальянке,
для стюдентов свысока глядящих –
мы сильны с тобой не только в пьянке.
Это мы руками, как лопатами,
мнём суглинки и растим пшеницу,
носим кирзачи, штаны с заплатами,
чтобы вы могли до этих лет учиться.
Это мы, под небом этим мозглым,
рвём хребты под лозунги постылые,
с ранней стыни и до ночи поздней,
озимь поднимая в небо стылое.
Чтоб у вас в столицах или где там
под ножом играя хрусткой коркой,
охряным осколком золотого лета
хлеб лежал крутою пряной горкой
Рви меха, Витюха, оторвёмся.
отопьёмся, отгуляем – субботея!
а подохнем, так зерном прольёмся,
али ты не примешь нас, Рассея?
Отчего-то не рвался быть первым,
как камея на камне немея -
в этом мире слепых и глухих,
чей полёт не начавшийся прерван.
Из мирка толерантных пигмеев
он писал на коленочках стих.
В уголке, не смущая других.
Но течение времени рушит
государства, и догмы, и стены,
лишь по воздуху стелется кружево,
то, что он заплетал на коленях -
в уголке, не тревожа других,
совершенно, казалось, ненужное
баловство, так, в блокнотике стих,
для тебя, для меня, для других.
Ах! Шуберт, милый! Не безумство ль это -
окно открывший переливам соловья
в мир прагматизма, плоского сюжета,
пронзивший трелью нежной -''Песнь моя,
лети с мольбой'' для публик бельэтажей
и жителей мансард, до дымов из трубы,
от центра города до дальних заовражий,
пронзи хрустальною стрелой судьбы
мой век, колючий, жёсткий, рваный -
ни мира, ни войны. Об острые его края
сердца стучатся наши... Как ни странно,
им так нужна наивная мелодия твоя...
За снег, что белей алебастра,
за воздух, за выдох, за вдох,
за путь через aspera к astra,
за то что не сдался, не сдох.
За строки о греве пацанском,
"агдама" скрипучий глоток,
как юности след хулиганской
адамово яблоко жёг.
За веру, за долготерпенье
в метельных полосках ночей,
за клёкот, за грай, за скрипенье
саврасовской стаи грачей.
может услышится Рыжему,
СашБашу, Егорке Летову
музыкой недопетою
верхнему До от нижнего
с пятого на десятое
песни бекаром чекрыжены
то ли на грифе распятые
то ли на небе выжжены
дворник перья сметает —
иней по черному крепу —
снова дурак какой-то
ночью разбился о небо...
Рука замёрзла, но ещё светло,
от ратуши толкая воздух,
тягучей бронзой принесло
два гулких: поздно, мастер, поздно.
Так и остались на холсте
в жемчужном дне осколком эха,
летящим в горней высоте,
звон льда и переливы смеха.
Смотреть нельзя, почти до звона,
до боли эту синеву
дожди намыли, стоит тронуть —
и опрокинется в Неву.
И всё. Весь кобальт на осколки
и гроздья звёзд под ноги вам.
Но как дышать среди обломков,
в мирах разбитых пополам ?
И вот оно в пустынности, во мгле,
в неосязаемой беззвёздности, во мраке,
на времени не тронутом челе
уже чертит свои таинственные знаки.
В безмолвном хаотическом ничто,
в возникновении грядущего былого
ab ovo произносит Слово Тот,
кто Словом был – в начале было Слово –
потом уже миры, и даже лист,
что пред тобою,– был когда-то Словом,
и утренней пичуги малой свист –
всё Слово, но звучания, наречия иного.
...и вот река, и вот вечерний свет,
и человек врастает в неба бездну,
как будто бездна даст ему ответ
когда придёт пора исчезнуть
Во дворе живёт собака Шарик.
Он мой друг, а все зовут дворнягой.
Я ему давал конфету и сухарик.
Каждый день носить – не будет доходягой.
Если лес пройти – за самым лесом рельсы,
а за ними котлован на поле голом.
Папка летом возвращается из рейса –
мы пойдём смотреть, как строят нашу школу.
У меня есть книжка с Буратином.
Буратина деревянный, с длинным носом.
Там ещё есть девочка Мальвина,
Накопились к ней различные вопросы.
Книжку прочитал до середины.
Тяжело, но за неделю дочитаю.
У меня через неделю именины,
в этот день все дети сильно подрастают.
1970
Вот тебе и все шестнадцать, парень.
Первая любовь печёт под ложечкой,
брюки клеш, "восьмёрка" на гитаре,
и семь швов от шалой встречи с ножичком.
К вечеру в кармане двушки звякают,
я звоню из автоматов встречных,
в палисадах псы не лают, только вякают,
чуют, как опасна боль сердечная.
Ночь пьяна, сирень вокруг обломана,
клумбы мною для тебя прорежены.
Млечный путь – тропиночка знакомая.
– Хочешь, буду звёзды тебе сцеживать?
– Ты куда, варнак, мою тростиночку?!
Инка из окна мне в руки прыгает.
Млечный путь – знакомая тропиночка,
светит нам, пока к утру не выгорит.
Губы в кровь, мы буквы учим новые.
Все пытают – ты серьёзно с Инною?
На луну рыдают горько псовые.
У меня через неделю именины.
И я один на берегу
сижу. Сижу и жду рассвета,
как будто вдруг вернётся лето,
мы допоём, что недопето,
ты выйдешь из волны -"ах лето,
лето"- и я на встречу побегу.
Встречаются Рэмбо с Артюром Рембо –
да, там, где все живы! и даже Бобо! –
седеющей страсти позывом
жива ежевикой лживой.
Но речь не о ней, об Артюре Рембо
и Рэмбо, в обличье атланта,
героя, почти что гиганта –
не Муза, но мачо, могучий "Музык"!
в камеди тягучей траганта
видений ночных полубог,
скульптурен в ночи его лик –
и деву сжигает его нагота
до дрожи, до судорог ног,
до спазмов внизу живота.
Лубковые грядки поэз местечковых политы,
и солнце в прицеле оконном под утро распято.
Ночное бессонное в прошлом, затёрто, забыто,
лишь простыни Рэмбо приснившимся смяты...
Испившая страсти безмужней, откроешь Рембо,
летящего, ветром подбиты его башмаки.
Я знаю, ты точно читала Артюра стихи
и этого, как его, тот, что прощался с Бобо.
Безмужняя дама! мне искренне жаль твой мирок,
постель одинокую, пьяную грусть фонарей
и эти ряды безупречных и мертвенных строк
отчаянно ровных, как линии висельных рей.
На грядках хореев херово, хиреет хорей,
и ямбы, как ямы, ямбической по'лны трухи.
Пои же, пои же моими стихами своих упырей,
голодную стаю не знающих вкуса стихий.
Пока ночь заблудшим телёнком по небу мычит
и тянется к вымени стылому мёртвой луны,
корми свои прядки поэз престарелых Лолит
остатками россыпи звёздной и хрипом струны.
*Особая благодарность Мялину Владимиру за подаренного Сирила Гарбетта
Для тех, кто не в теме:
Критик – такой специальный чел.(смотри выше)
Рэ'мбо – киногерой
Артю'р Рембо' – поэт, прозванный Полем Верленом "Путником в башмаках, подбитых ветром"
Бобо' – персонаж "Похороны Бобо" И. Бродского, поэта
Лоли'та – юная нимфетка, героиня одноимённого романа Набокова
Каме'дь трага'нта – бесцветная, вязкая, тягучая жидкость, похожая...похожая на клей
Они так го'лодны и ненасытны! И желты'
их клювы, жаждущие слова!
чем этой ночью их накормишь ты?
кусками сердца? или так, поло'вой?
Почему по воздуху пишу -
Хочется! Как первоклашка снова
по-щенячьи красками грешу,
о гортань вызванивая слово.
Ржавчина железного листа,
охры медь и гулкой бронзы зелень,
всё пойдет в строительство моста -
радужной звенящей канители.
Набело - ни строчки на потом,
мне Господь не даст второго шанса,
но темна дорога за мостом,
да и подорожная - авансом.
Потому на ощупь всё, нутром,
по дороге, как по полю битвы,
лёд глотая выгоревшим ртом,
выжженным отхОдною молитвой.
Да, темна дорога дурака
и нелепа грешника молитва,
но дорогу выберет строка.
Ночь, перо. И льдистый холод бритвы.
После шторма море, как ребёнок
после сна, покойно и лениво -
чуть ещё - потянется спросонок...
Сладко ли спала, моя олива?
столик взял у моря, крайний самый,
среди пиний, на краю обрыва,
где волны дробилась амальгама
Как ты там цветёшь, моя олива?
а за морем - Турция. Ты помнишь,
в первый раз повёз тебя к проливу?
небо было - не смотри - утонешь!
Истамбул тонул в цветеньи сливы
у Босфора, в маленькой кофейне
турок в красной феске жарил рыбу,
швартовался у причала сейнер,
я же, таял от твоих улыбок.
у фелюг, в костюме янычара,
их потомок зазывал туристов,
над водой зурны печаль звучала
и вода сверкала как монисто.
Вот сижу у моря, вспоминая
твое детство и свою нестарость
и как чётки дни перебираю -
сколько их, несчитанных, осталось?
и теперь, под плач и крики чаек,
мы давно со временем не спорим,
ждём тебя и время отмечаем
приливной волной...
Отец и море.
.
это море качало нас
или мы раскачали его ?
но скрипел на волне баркас
и прибой был белей снегов,
и миры отражались в нас
или мы отражались в них?
без тебя, я как свечка гас,
а с тобою горел за двоих.
я был небом, горой, рекой
и Земля была так мала,
когда к сердцу прильнув щекой,
Афродита на нём спала
Не надо ни дальше, ни глубже - окрест
довольно взглянуть, неизменна картина -
возник из обмена простейших веществ
взирающий на Ойкумену мужчина.
Рожденному заново, всё - белый лист,
как будто и не было прошлого.
Что, родина это? Что, дом твой, Улисс?
...прошедшего времени крошево...
Не можешь признать достопамятных мест?
Простроить цепочку до мужа седого?
Младенчество, школа, её робкий жест
к лицу твоему - вот приметы былого -
рассветного, раннего...это из них -
амброзии губ твоих, ночью, под утро ли,
сады расцветали - уже на двоих -
пурпуром бутонов груди перламутровой.
Из цикла "Одиссея"
как в омут, в обрыв, как в бездонную пропасть смотрю на мелованный лист:
успеет ли крыльев упругая лопасть почувствовать воздуха свист?
я лишь проводник между "есть" и "быть может" и грань эта в маленьком шаге.
она так тонка, что я чувствую кожей касанья пера и бумаги...
В обрыв! обрывая обрыдлые будни, холщёвую вязь серых дней.
тебе, обыватель, мой шаг безрассуден, из мира уютных идей -
стелите, стелите постели соитий, плетите привычную сеть!
и жуйте свой хлеб заскорузлых событий, а я - лишь хочу улететь!
хотя бы - на миг, на ничтожную малость, на посвист безумный крыла...
и крикнуть на птичьем - Земля оторвалась от ног! И, она - так мала!
когда по весне тебе станется грустно - в окно посмотри невзначай -
и перья мои ты узнаешь по хрусту саврасовской стаи... Встречай!
все разъехались, будто не жили...
не страдали годами, ни просто,
в день воскресный друг друга любили
и в постели не мерились ростом,
ребятишки конечно в кино...
боже мой, как всё было давно!
знаешь, что серафим шестикрыл?
и что светит он ярче звезды?
и что ты - это всё чем я жил?
...сигаретных ожогов следы,
под соседа басовый смешок,
на обоях, где был телефон
я твой номер на стенке прожог...
среди списка забытых имён
да так чтоб я слышал как чайки кричат
про чёрные скалы про скалы высокие
что в пору закатную кровоточат
средь синего моря персты одинокие
что б в песне твоей человек вечерами
в закатное время смотрел как на пламя
багрового неба кровавое знамя
на алую пену пурпурного моря
где чайки кричат задыхаясь от горя
от горького горя вечноголодных
от жизни суровой на скалах бесплодных
где камнем падут остроклювые птицы
в багровую пену что б кровью упиться
рвать синие тени упругие рыбьи
и сыто качаться на медленной зыби
кричите кричите безумные птицы
кровавую пену пробейте до дна
мне моря не хватит сегодня напиться
подайте подайте подайте вина
пусть бьётся о скалы тоска как доска
о чёрные скалы оскалов базальтовых
вселенная нынче тесна и узка
так рви её в клочья пронзительным альтовым
давай музыкант не жалей не жалей
ни пальцев ни струн ни народа кабацкого
жизнь классная песня - до края налей!
жизнь классная песня... да coda дурацкая.
Великие люди!... я ж малая малость -
весь скарб мой - перо, да осьмушечка хлеба.
я - скромный писец , мне по жизни досталось :
писать под диктовку...
бездонного неба...
Лица стали чуть-чуть постарей,
посутулее стали спины,
но стоит на пространствах аллей
запах ёлки и мандаринов.
Так же звонко смеясь малышня
птичек кормит крошками хлеба ,
та же песня зовёт меня
в те края ,"где не разу я не был"
Жизнь рассыпана, как на снегу
малышнею кусочки хлеба . ..
неужели и я убегу
в те края, "где ни разу я не был"?
Утешает одно, что для всех
будет длится всё та же картина:
птицы, крошки, ребячий смех,
запах ёлки и мандаринов...
Надо работать ? Работал , служил...
веровать надо - верил !
тело сжигая до синих жил ,
кровь отдавал не меря .
Сколько ещё ? ты скажи , я отдам .
Только , чтоб сразу не мучая ...
крест заложу и рубаху продам ,
я по такому случаю .
ты мне полвека: "терпи" ...я терплю !
эх, голова куриная !
ем в пол куска и ночей не сплю ,
чтоб накормить Единую ,
вечно голодную свору чинуш ,
радужно честных на фото ...
вечно невинных растлителей душ ,
вечно-жующих кого-то .
Новые гимны на старый мотив -
ты как всегда Нерушимая!
есть ли огромный презерватив ,
чтобы надеть на Единую
вечно голодную свору рвачей -
хамов и каинов племя ?
чтобы во мраке свинцовых ночей ,
ваше протухло семя !
Веруйте! Веруйте! Чётче шаг!
наши ряды не ослабить!
Нужен как воздух , какой-нибудь враг ,
чтобы вас дальше грабить ...
Тянем носок! И выше бедро!
помните , рядом с вами -
круг ваш спасательный - наше ядро,
светлое наше знамя!
Глянь-ка на небо! По сини утр'а
радуга коромыслом!
справа - чугунная тяжесть ядра ,
слева - душа повисла....
Что тебе , Родина? на ещё, на !
памятью слаб на числа .
всё , что был должен - отдал сполна -
взвешивай коромыслом !
если слово разъять на : РАЗЪ ЯТЬ ,
то оно разбирается в общем-то просто.
хочешь дальше пойти? и совсем разобрать?
глянь-ка: буковок чёрная россыпь...
белый
лист
в
акустической
сфере
пространства
ломкой
линии
нелинейная
аура
леность
лилии
белой
среди
пуританства
букв
и
знаков
чёрного
мрамора...
если можешь собрать, - бери !
ты - вселенная, крохою малою!
Дозволяю тебе - ГОВОРИ!
И подписывай жидкостью алою .
Что ты бьёшься в шпангоуты рёбер,
стонешь ночью, как ветер в снастЯх...
для чего ? Из обломков подобий ,
мир построен уже -- в новостЯх.
Гармонично. С надеждою в завтра ,
с легкой горечью "про вчера"
по ТиВи "независимый автор"
нам позволил кричать :"ура !"
для тебя ж , не вошедшее в сводки :
достижений , успехов ,побед
натюрморт из уснувшей селёдки ,
в кольцах лука. Зашедший сосед
"на минутку" с ночным разговором
до утра и застывший в глазах
грустных тем нескончаемый ворох
с вечной кодой "скупая слеза"
не стихи это.. так... сгусток боли ...
сквозь стекло прижимаюсь к рассвету,
наблюдать , как по сорному полю ,
ветер грязный комок газетный
бьёт в забор, как в шпангоуты рёбер,
лепит к доскам - словесную нежить...
для меня - НЕ ЧИТАТЬ стало хобби --
под шпангоутом ... что-то ... режет...
...звенело, звенело , а с виду живое...
...стеклянное тело ... такое чужое...
стеклянные руки, стеклянные ноги -
стеклянные руны , стеклянной эклоги...
под черепом бьются со звоном цикады,-
пожалуйста, тише... Не надо! Не надо...
стеклянные крылья стеклянных цикад,-
от них нет защиты , для них нет преград
ни ночью, ни днём.И в безумолчном свисте
под черепом бьются стеклянные листья
на тысячи льдистых звенящих осколков
опаснее бритвы , коварней иголки...
и кружат и кружат как нож мясорубки,
мой мозг превращая в кровавую губку -
безудержно, с хрустом, не зная преград,
стеклянные крылья, стеклянных цикад...
рядами, рядами - в торжественном марше
цикады идут по багровому фаршу. . .
в такт сердца вбивая стеклянные гвозди
и брызжут и брызжут багряные грозди...
Так вырви меня из звенящего плена
молю тебя ,слышишь , Елена,
Елена...
тебя узнают , даже машут рукой...
Ну вот она, вот она, близкая помощь!
- Смотри -ка, а этот живучий какой ?
чиво раз-мы-ча-ла-ся , овощь?!-
Был к мачте привязан, пока вы гребли,
и вёсла как крылья , летали над бортом...
Лишь дети зевесовы так и могли –
до хруста костей, до разрыва аорты...
- он бредит опять и чего-то мычит :
за счёт государственный дует пузырики ...
А ,ты , третий месяц такого лечи -
ни сна , ни покоя , ни прочей там лирики ...
я - выжил.! хожу! научился писать !
пока что не очень - с ошибками разными...
мне б главное - в клавиши пальцем попасть :
ну, здравствуй , Итака!
я нынче отпраздную !
Нам - не верится! Трудно поверить ,
Но где небо синее и выше
Туча сизая вышла проверить
Не текут ли у жителей крыши...
вот и всё бабье лето, пока !
как ни грустно прощаться - прощай!
Ну а если взгрустнётся слегка
то на будущий год навещай
Вот и всё , бабье лето
ПРОЩАЙ . . .
абсолютно , пользы - ни-ка-кой !
толку нет , от бледного рассвета !
от гудка - в тумане над рекой
парохода , уплывающего в лето .
и от птиц , чирикающих что(?) -
глупость несусветную под утро?!
польза от дырявого пальто ?
или в девяносто - камасутра ?
мне все доводы твои знакомы -
ты их повторяешь не со зла ...
потому, сижу сегодня дома ,
пряча...
два серебряных крыла...
...Петя - отвечает за базар ,
Петя - по-другому не умеет -
потому что жизнь его вокзал,
он живёт, где говорун немеет,
где не знают, утро или нет,
где ты жив пока ещё не помер.
Жив? На пайку, получи обед
и газеты довоенной номер...
Где вода, табак и чёрствый хлеб,
и консервов банка - это роскошь...
брось Донбасс к такой-то маме еб...
и вали в какую-нибудь Россошь...
Петя смотрит молча... волчий взгляд,
а в кармане брякает как сдача,
от ночного пригоршня "маслят" -
может, принесут ему удачу...
Переметная сума, базар-вокзал,
лица детские от взрывов цепенеют...
Вот послушай, что он мне сказал,
Петя по-другому не умеет:
"Мне сегодня хочется любить,
Всех, за все, до капли, без остатка!
Потому что очень важно жить,
Жизнь - само понятие так сладко!"
Ах, Донбасс, Донбасс! Кровавый ад...
У мальчишки брякает как сдача,
от ночного - пригоршня "маслят"...
Господи, пошли ему удачу...
"Потому что очень важно жить,
Жизнь - само понятие так сладко!
Мне сегодня хочется любить,
Всех. За всё. До капли. Без остатка!"
Оригинал ПЕТРА ВПАДИНЫ ЗДЕСЬ:
http://www.stihi.ru/2014/09/15/6149
текст П.Впадины напечатан с разрешения автора
.
и ты живи по-случаю,
как в небесах намечено..."
мне ж выпало... - падучею
звездою ночь проверчивать,
лететь сквозь стынь бездонную,
паяцем ли ,предтечею,
но - резать небо сонное
звездою сумасшедшею!
гореть - так синим пламенем!
что сквозь пространства тлеть
окурком не раздавленным . . .
гореть . . . иль не гореть?
жизнь не длиннее выстрела!
пусть мышь боится шороха!
лети безумной искрою
навстречу бочке с порохом!
для тех , кто жил по-сучьи,
кто блеял по-овечьи -
огнём звезды падучей
ночную тьму проверчивай!!!
оно ещё на ощупь и на звук
растёт. И ощущает рядом
твоё негромкое "тук-тук",
и большего ему не надо.
Пока не надо. Всё - потом,
когда придёт пора по-человечьи
звучать , подскажет метроном:
"тук-тук" - и станет частью речи.
чем натужней машины дымят
свой прогресс торжествуя кичливо,
тем беспомощней птицы кричат,
как-то жалобно так... и стыдливо
О! как крик нам изломанный нужен!
ты у зеркала пробовал, кажется,
узел галстука сделать потуже?
да на горле
не очень-то
вяжется . . .
.
...человек открывает рот
человек издаёт звук :
"это - песня из пары нот ,
про попытку порвать круг!"
человек некрасиво кричит -
(не умеет красиво кричать)...
он пока научился в ночи ,
до зубовного скрипа молчать .
человек рождается наг -
абсолютно , простите, гол !
и не ведает наших благ,
и не ведает наших зол .
он без этого мог бы жить ,
не дано ему только знать :
если хочется в ночь выть -
значит время слова рожать !
каждой клеточкой он крик !
каждой клеточкой он звук !
Слово просто рождается вмиг,
через пару прокушенных губ .
и тогда разрывая рот ,
он для вас произносит вслух:
"это - песня... из нескольких нот ...
не считая -
тех первых,
двух " . . .
Так приходит ,дочурка, зима,
так снега возникают нежданно -
все волшебно, пленительно , странно ,-
фонари , дерева и дома...
Вниз на улицу! Живо! Скорей!
В голубом и оранжевом свете
под лучами ночных фонарей
папы кружатся , мамы и дети!
В молчаливом сияньи снегов
папы кружатся ,мамы , и дети . . .
дай им бог никогда не отметить
сколько каждый проделал шагов,
чтоб не знать как бывают длинны
тёмной ночью в морозец колючий
семь ступенек крутых и скрипучих,
пять шагов от стены до стены.
когда кругом такие перемены :
страна меняется - и нам пора меняться .
мы все теперь немного biznemeni ,
мне перед people не в чем извиняться !
я тоже часть вот этого пространства ,
capitalista ставший поневоле ...
прощай , stagnation, годы постоянства -
бездумно сытого...и вот стою я в поле
когда-то бывшего колхозным, нашим,
(ты помнишь ,darling ,как мы в этих ковылях
с тобою здесь, на этой пашне...Серёгу делали ?)
и ты на всю округу screamed: вlya! вlya!! вlyaааааа!!!
так вот я в поле, как законный farmer ...
Burenka наша производит много shit
и наш приобретённый в leasing mower ,
работает, но подозрительно жужжит .
какая-то похоже железяка ,
цепляется за разную... hi Nude...
кувалда есть... не надо ,darling, плакать !
я этот mower к ночи , точно , починю !
P.S.
Хочу борща и жареной картошки ...
дрова в печи , так разведи там fire.
и знаешь , милая , помой-ка к ночи ножки...
приеду скоро , Sharikov , Esquire...
ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА : наши переводчики не смогли перевести два фрагмента текста, а именно(вlya! вlya!! вlyaааааа!!!) и (hi Nude...), вполне возможно , что это попытка Mr. Sharikov записать некие русские идиоматические выражения в английской транскрипции.(©)
В энтой книжке - величие духа
про луч света прорезавший тьму-
вся про то как одна старуха
заставляла топить Муму
Адинокая злая баба
и нелюбая никаму
в нервах сильно имела слабость
ей ниндравился лай Муму
у неё был мужик Гирасим,
был он дворником и немым
по Тургеневу грам-ма не квасил
роботягою был пожилым
Немтыри они все адиноки
вить ни скажешь ничо никаму.
Подобрал он щинка у дороги
и дал имя ему - Муму
Это имя он дал не слутчайно
гаварить это надо уметь
а он как ни старался отчаина
научился пака лишь муметь
А щинка он любил бисзаветна!
вот быкто меня так па любил
и кормил иласкал несусветно
даже пальцем ево и нибил
если даже кусок по слаще
ему вдруг гдета пере падёт
он по меньше запа зуху тащит
а побольше Муме от даёт!
энта барыня очень хитрая
адин пишет а два в уме
приказала у плёса ракитного
булыган привязать к Муме
так окончилась эта нежность
у нас горе всигда от ума
от Герасимов рук в безбрежность
навсегда уплыла Мума!
я из энтой печальной книги
сзделал вывод себе самому
еслив в вас заведут в интриги
Нидавайте топить Муму
видь у каждава самава умнава
есть известное одному
как мечтается ночью лунною...
ведь мечта - эта Ваша МУМУ!
вот к примеру ты хочешь в актеры
или там Касмонафтом каким
а тибе двигай парень в шахтёры
что б над Родинай вился дым
мне наш физик сказал он знает:-
"чем бездонней под нами дны
тем сильнее звёзды сияют-
даже в солнечный полдень видны"
Лица стали чуть-чуть постарей,
посутулее стали спины,
но стоит на пространствах аллей
запах ёлки и мандаринов.
Так же звонко смеясь малышня
птичек кормит крошками хлеба ,
та же песня зовёт меня
в те края ,"где не разу я не был"
Жизнь рассыпана, как на снегу
малышнею кусочки хлеба . ..
неужели и я убегу
в те края, "где не разу я не был"?
Утешает одно,что для всех
будет длится всё та же картина:
птицы, крошки, ребячий смех,
запах ёлки и мандаринов...
...жил-был человек. На других не похожий.
Одних он - не старше, других - не моложе
и с виду как все - не добрей и не строже,
и рост - как у всех, и походка...,но всё же...
была в нём какая-то... некая... странность...
Какая-то зыбкость, нечеткость, туманность,-
особенно странной казалась улыбка
и он улыбался невнятно и зыбко...
И даже смеялся как-будто сквозь слёзы -
он будто не с нами , не рядом , а в грёзах
нечетких, размытых пятном акварельным -
он будто чертой обозначил отдельность
свою -- от нормальных,обычных, людей...
Однажды .
Навек.
До скончания дней.
туда - в Эдем, где вечное тепло,
хрустальны воды, а плоды желанны
и даже девушка, стоящая с веслом,
напоминает, как ни странно,
не пошлость гипсовых скульптур:
(Венера типа привалилась к хлеву)
а лишь единственную - Ту,
дающей жизнь, чьё имя - Ева.
туда - в Эдем, где нет болезней, ссор,
мучений быта, поисков наживы,
где даже неизвестно слово "вор",
и где к тебе доверчивая живность
подходит безбоязненно; и ты
их трогаешь по родственному праву,
и всё есть Бог, во всём его черты -
в камнях, в деревьях и пахучих травах,
растущих прямо в небосвод,
под сенью крутобоких радуг,
на берегах хрустальных вод...
до Каина,
до Авеля,
до ада...
.
воздух рвёшь "люблю!" стоваттным
блин с утра придут соседи
типа скажут стенки тонковаты
пялясь на крыло закатной меди
пялясь на изгиб молочный шеи
на ключицу с беззащитной ямкой
в той что чуть дрожа синеет
ток крови моей любимой самки
медь волос! ты им предложишь кофе,
зелень глаз твоих в разрезе лисьем,-
что им кофе, что стрихнин, что морфий-
зря они приблизились на выстрел...
да и я пропал смешно... вот случай!
вышел погулять от нехер делать,
а любовь меня звездой падучей
из своих космических пределов...
блин ! ЛЮБЛЮ! пусть пошло для эстетов
мой рассказ звучит, да ради бога,
их всегда коробило - "про это" -
только глазками...где хочется потрогать,
пялиться в изгиб молочный шеи
на ключицу с беззащитной ямкой
в той что чуть дрожа синеет
ток крови
моей
любимой
самки
узелок к узелку... узелки ...
полотно получилось не гладким :
и неровности есть , и стежки ,
и совсем непонятные складки...
для кого-то простое рядно -
незатейливых нитей плетение...
равнодушной руке не дано ,
мастерство папиллярного чтения .
и незрячей душе не видны ,
знаки Брайлевы в Книге Судеб !
так глухому совсем не слышны -
ни сверчок , ни удары в бубен !
я как мог заплетал в эту ткань -
и дожди , и морские закаты ,
и любви - предрассветную рань ,
и разлук - бесконечных стаккато...
верю , что до тебя донесут -
\ветры ль, птицы ль, морские течения\
только пальцы твои и прочтут ,
узелковое стихотворение ...
зачем смеются , рыжая ,
глаза твои зелёные ?
ты пахнешь пляжем выжженным ,
волной морской , солёною ...
красавица нежданная ,
манящая , зовущая ...
чужая и желанная ,
с бретелькою приспущенной...
куда идёшь , красавица ,
сквозь марево тягучее ?
асфальт от зноя плавится -
у нас вино пахучее ...
как мамин песнь певучее!
оно тебе понравится !
у Гиви самый лучшее!!!
Аха хендрем*, красавица !
сквозь марево тягучее ,
сквозь пятна солнца рыжие ,
свои глаза - зелёные ,
свои глаза - бесстыжие...
уносишь к морю синему ,
уносишь к морю сонному ,
зелёные - зелёные...
бездонные - бездонные...
бездонные, бесстыжие....
А сверху - солнце рыжее...
Вот, пожалуйста (что-то даешь) — Аха хендрем(Армянский яз.)
этим летом хоть в долг , но на море -
Кипр дешевле, но лучше на Мальте"-
я же в Баховом ре-миноре
ещё долго стоял на асфальте.
Незастёгнутое пальто.
Неприкуренная сигарета.
Жизнь оставленная "на потом" -
Рlusquamperfectum, рlusquamperfectum ...
Маслянистое тело Невы .
Поднят мост. Я отрезан от дома.
Город мёртв. Я пойду к живым,
на девятой живут знакомые . . .
Долго буду стоять у окна ,
дым глотать у скрипучей форточки -
много звёзд, но падёт одна,
что б оставить на небе чёрточку .
Звёздный росчерк на бархате неба
как автограф Создавшего мир:-
"БАХА -СЛУШАЛ...ХОРОШАЯ ТРЕБА ,-
ТЕМПЕРИРОВАН СЛАВНО КЛАВИР."
как бездонно оно! как бездонно!!!
это было моей ошибкою -
заглянуть в это небо сонное ,
в эту звёздную изморозь зыбкую.
мне , живущим унылым "сегодня",
тусклым бытом , семейными дрязгами,
с жизнью стёртою как исподнее
и посудно-кухонными лязгами,
с заниманием "в долг до вторника",
с "добыванием хлеба насущного",
с жизнью пыльной , как мётлы дворника,
разве можно смотреть в вездесущее,
тёмно-синее, ближе к чёрному,-
как кусок молью битого бархата?
в бесконечность твою бездонную. . .
мне,
с кусочка земли
захарканной?
_______________________________
С утра четверг... а завтра пятница...
а было б всё наоборот,
но время, блин , назад не пятится
весь этот неизбывный год.
Мети! Мети! Мети, метель!
С утра в четверг - такая стужа !
Дуплет зрачков на чок заужен
и сердце рвется из петель
твоих силков . Кому я нужен
один, стоящий на ветру,
на этом. . .грёбаном пространстве?
Вот бы родиться кенгуру -
жить в тёплой сумке постоянства:
плевать в четверг, а также в пятницу
и в прочие другие дни...,
но время, блин, никак не пятится -
я на ветру
стою
один.