Платил исправно за съёмный угол,
На два часа забегал к подруге:
И не сказать, чтоб заняться сексом —
Чуток себя подлечить от стресса.
Ворчал: кто ездит в метро — «отбросы»,
Мечтал о быстром карьерном росте,
Зубрил премудрости Стива Джобса —
Чужими мыслями легче лжётся.
Иные фразы он знал на память,
И на Фейсбуке имел аккаунт,
Где среди прочего мыслехлама
Пылился пьяненький пост о маме.
Он ежедневно тащился в офис,
Дымил, бранился, травился кофе,
Работал в поте лица, но — грешен —
Один раз в день флиртовал с курьершей,
Пренебрегая иной утехой:
Копил исправно на ипотеку.
Пивное хобби порой мешало
Правдоподобно давить на жалость.
По вечерам он рубился в танки…
Однажды утром его останки
Нашла хозяйка. Была в обиде:
Приличным парнем казался с виду.
Когда не стало его на свете —
Никто как будто бы не заметил.
Начальник лишь огорчился малость:
Рабов ответственных не осталось.
Слово поэта — меч,
Сила, она же — груз,
Если извлёк — сумей
С ним совладать, не струсь.
И, принимая дар,
Знай за собой вину:
Не нанеси удар,
Не разожги войну.
Слово поэта — боль
В сердце его. Готов
Проклятым быть судьбой,
Помнить, что ты — никто?
Помнить, что слава — тлен,
Двум не служить богам…
Слово поэта — плен,
Если поэт богат.
Слово поэта — ложь,
Если поэт ведом.
Всё ли ты взвесил? Что ж,
Время покинуть дом.
Лишнего не иметь
И за собой не звать.
Путь находить во тьме.
Произносить слова.
Не побеждать в игре
И не вершить свой суд.
Слово поэта — грех,
Но и его спасут.
Вселенная не терпит шутовства.
Вселенная карает за измену,
И каждый, кто любви назначил цену —
Предатель своего же естества.
...Я помню день, когда пылал огонь.
Смердело за версту горелым мясом.
..."Герой-поэт" зашёлся в адском плясе
На смерть "врагов" — и ты его не тронь.
Сегодня он — по прежнему, герой,
Безжалостный — и давящий на жалость,
Но многое сгорело в том пожаре,
И новые костры — не за горой.
Они придут — стада коней в пальто,
Пастись на неостывшем поле брани,
А если наш герой и будет ранен,
То возмутится искренне — за что?
Разруха вызревает в головах
Безумцев, одержимых жаждой славы —
Оттуда брызжет огненная лава,
Небрежно облечённая в слова.
И разорвётся не один снаряд,
Пока поэты служат не искусству,
Хоть искушают — чувственно и вкусно.
...Но рукопись и правда — не сгорят.
Обычная серая проза жизни,
Которая станет однажды сказкой...
Поэт от природы не любит бизнес,
Поэту удача не строит глазки,
Он голоден, беден и бесприютен,
При этом инертен, что многих бесит.
Он выжил бы и в шалаше, и в юрте,
И в голой степи — на коне и с песней.
Работать, естественно, он не любит,
Хотя и приходится — жрать-то надо,
Но точно не станет звездой ютуба —
Хоть царский дворец посулят в награду.
Сродни казематам ему хоромы,
Бескрайнее небо — его твердыня,
И не потому, что не в меру скромен —
Насмешлив и дерзок в своей гордыне.
Он сам для себя сотворён кумиром,
На теле планеты — живая стигма,
Слагает стихи на руинах мира,
И знает, что вечность его настигнет.
Иные писаки на славу падки,
Но то — не поэты, глаголет опыт.
Поэт и влюбляется без оглядки,
И счастлив с возлюбленной в полной *пе.
Бросаясь по жизни то в рай, то в бездну,
Он в муках сомнений рождает строки.
Но время настанет — и он исчезнет.
...И люди его нарекут пророком.
Всё иначе, родной. Здесь теперь совершенно иначе...
И плакучая ива над озером больше не плачет,
И, прощаясь, никто не желает друг другу удачи,
А желают — потуже ещё затянуть пояса.
Экономят на булочках к чаю, трамвайных билетах,
И в объятиях смога проводят зловонное лето,
Только воды реки, вероятно, впадающей в Лету,
Безмятежно текут, лишь меняя предательски цвет.
Ничего необычного, милый. Простая рутина.
Монотонные будни — болотная липкая тина,
Я с похмелья себя по утрам ощущаю скотиной,
Понимая, что трезвости места в сознании нет.
Я давно не тоскую по прошлому. Только по жизни,
Из которой по чьей-то неведомой прихоти изгнан,
Это сонное небо глядит на меня с укоризной:
Как не в ногу шагать — так храбрец, а по-пёсьи скулишь.
Только воет душа — на луну ли, на тусклое солнце...
Словно в съёмке ускоренной, время бесславно несётся.
И хотелось бы верить, что разум хоть в ком-то проснётся,
Но в округе царит леденящая, гулкая тишь.
А на родине спят города, погружённые в кому...
Мною избранный путь я не смог бы пройти по-другому,
Понимая, что вряд ли дождусь пресловутого грома,
От которого хоть перекрестятся здесь наконец.
Я тоскую по жизни , по пьянкам богемным на кухне,
Разбудите меня, если небо на голову рухнет!
...Только если Господня дубинушка всё-таки ухнет,
Воцарится всеобщий, заслуженный миром п*дец.
Типичные дети своей эпохи —
Из тех, кто уверовал в здравый смысл —
Мы сами себе и друг другу боги,
Мы сами — и древо себе, и мысь...
Однажды мы выйдем из чрева скорой —
И сразу с разбегу нырнём в астрал.
Меня пожирает огромный город —
Наверное, даже уже сожрал.
И жить надоело, и сдохнуть горько,
И где-то без нас сотворят миры...
Московские кухни, огни Нью-Йорка
И матери всех городов дворы,
И небо над Питером — чистый жемчуг —
Сквозь тучи роняет немой упрёк...
Моя графомания — всё поджечь бы —
Расправила щупальца новых строк.
Но что не случилось — того не будет.
Будильник звенит — как в последний раз,
И хочется — хочется! — верить в чудо,
Но верится в то, что отключат газ.
И хочется выпить — а выпить не с кем,
И в полымя тянет — но нет костра.
Зловредная совесть с улыбкой нецке
О долге каком-то зудит с утра.
И кажется, будто бы в самом деле
В студёную ночь, закружив едва,
Нам вечность насыплет курган метелью.
Пока же — январь, моросит, плюс два.
Кто на войне родился — на ней взрослел.
Пели ему колыбельные смерть и пламя,
«Мой драгоценный воин…» — шептала мама,
Руки отца качали его в седле.
Но иногда являлась ему в ночи
Девушка — златовласая, словно в сказке,
Латы с него снимала, дарила ласки,
И целовала в губы: молчи, молчи…
В сладких её объятиях он слабел,
Таял весенним льдом на её постели,
Что не мешало грезить о давней цели:
Только его отец отошёл от дел,
Армию он созвал — и повёл в поход.
«Будет один лишь Бог — и один правитель!»
Он доверял себе, сомневался в свите,
Множил свои победы за годом год.
Но оставался север — седые льды,
Храбрых безумцев край и шаманов диких.
«Нас ожидает смерть!» — раздавались крики
Знавших отца старейшин его орды.
Он на заре велел развести костры.
Пахло горелым мясом и свежей кровью.
На золотые шлемы легли покровом
Солнца лучи. И были мечи остры.
…Дрогнуло сердце воина: он узнал
Ту, что ему когда-то являлась в детстве.
Видимо, от любви никому не деться —
В снежном плену играла в крови весна.
«Милый, — она шептала, — побудь со мной,
Мир никуда не денется, покорится».
В робких мечтах он видел её царицей —
И упивался свежестью, новизной
Первой любви. Кружил сладострастный смерч
Голову — есть у чувства такое свойство.
...Но доложил разведчик, что видел войско
На горизонте. Пальцы вцепились в меч.
Стал ей сугроб курганом. Наверняка
Снились ему тогда на снегу кровавом
Вражьи тела. Он скорым был на расправу —
Мир покорился твёрдым его рукам.
Он упивался властью. Бурлила жизнь
В теле его — ещё молодом и сильном —
Жаркая кровь не к месту войны просила,
И мудрецы сказали ему: женись.
Мол, у одной вдовы есть невеста-дочь,
Тонкая, как былинка, смуглянка-дева:
Трепетен взор, гортанно-нежны напевы,
Косы черны — светлее степная ночь.
Свадьбу сыграли в первые дни весны.
В зиму родился сын. Потянулись будни.
Он понимал, что мира в душе не будет —
Рад был тому, что спал, и не видел сны.
Благослови болезного: добрый путь!
Камнем ко дну катиться — всего лишь, выбор.
В круге рождений каждый когда-нибудь
Птицей парил — и падал безвольной глыбой.
Кто-то хотел казаться, а кто-то — был,
Кто-то сорил словами — бросал на ветер.
Время текло рекой, охлаждая пыл.
Ливень ронял на плечи косые плети.
Ты, распрямляясь, шёл — не считал шагов,
Не задавался даже вопросом: кто ты?
Время играло музыку для богов,
Сослепу и в твои попадая ноты.
Ты не просил награды, не ждал чудес,
Не преклонял колени под сводом храма.
Не славословил тех, чей фальшивый вес
Был подтверждён лишь лайками в Инстаграме.
Не упивался кровью своих врагов,
Не вдохновлялся правдой чужих пророков.
Время писало повести для богов —
Спешно твоей рукой выводило строки.
Кто-то не вышел кармой — но рвался в бой.
Кто-то играл в мессию, а стал мессиром.
Чья-то судьба решалась сама собой...
Ты — просто шёл, хоть было темно и сыро.
Время дышало гарью минувших смут,
Веяло пыльным запахом вечных истин...
Где-то за горизонтом — предел всему.
Правда, пока ещё горизонт не виден.
Просто дорога дальше —
И ни конца, ни края...
Господи, сколько фальши
В сказках о вечном рае,
В клятвах "любить до гроба",
В скорбных слезах натужных...
Только поди, распробуй —
Что же для счастья нужно?
Знаю одно: едва ли
Там, за порогом, пусто.
Всё, что в башку вбивали
В детстве — давно невкусно.
Страх никого не держит.
Страх ничему не учит.
Тягостно жить надеждой,
Будто бы где-то — лучше.
Есть только ты — и время.
Есть только ты — и вечность.
Это отнюдь не бремя,
Просто ещё не вечер,
Мудрость придёт не сразу —
Опыт приходит первым...
Искоренив заразу
Страсти, теряешь веру —
Ту, что тобою вертит.
Правду смелее ищешь.
Больше не будет смерти.
Смерти не будет — слышишь?
И всплывает боль на поверхность пеной,
И поддельный кофе течёт по венам,
Чем торчать соринкой в глазу Вселенной —
Не рождаться лучше бы вообще.
Тупиковый мир — эшафот повстанцев,
Состоящий сплошь из конечных станций.
Он — как будто жертва небесных санкций,
Пациент забывших о нём врачей.
Тот, кому уже ничего ничего не надо —
Поражён безверием каждый атом,
А в мечтах: "Пришёл бы уже анатом,
Взорвалось бы что-нибудь невзначай..."
Отправляясь в путь, сознаёшь не сразу
То, насколько тесно ты с миром связан,
Но в тебя проникла его зараза,
Культивируй — или не замечай.
Здесь реинкарнация — не для нервных,
Хоть всего в избытке — и звёзд, и терний,
Для кого-то ты — всё равно, неверный,
В ком-то зреет жажда тебя распять...
Для чего-то каждый Всевышним избран,
Кто-то — для победы идиотизма...
...Не забудьте выключить телевизор —
Всё давно показано. Время — спать.
Было ли, не было, но осталась
Лишь спеленавшая плоть усталость.
Может, подкралась тихонько старость?
(Верится — всё-таки не маразм).
Чувство — как будто забрали в дурку.
На остановке — сугроб окурков.
Доктор заботлив — глотай микстурку
И не мечтай о побеге, мразь.
Для достижения личных выгод
Люди отчаянно ищут выход.
Смертных потуги — всего лишь, выхлоп,
Если задача — срубить бабла.
Эта планета — вскипевший чайник:
Боги, как спиннер, её вращают —
То ли, действительно, всех прощают,
То ли обычное бла-бла-бла...
Да, я по-прежнему здесь неместный —
Вряд ли из мелкого чувства мести,
Может, накатим с утра по двести,
Если уже не вставляют сто?
Боги притихли — как будто дразнят.
Мы на чужой угодили праздник,
Но не торопимся гнать на красный —
Нам изначально сказали: "Стоп!"
И никто эту участь с тобой не разделит
В безвозмездно покинутых кем-то владеньях,
Словно боги уснули в холодных постелях,
Обживая чертоги своих сновидений.
И никто никого не попросит остаться,
Помогая бежать из уютного плена.
Одиночество — это, всего лишь, константа
В уравнении гибели сотен Вселенных.
Кто не знает любви — никогда не спасётся,
И не всякий, имеющий уши, услышит.
Но пока не погасло усталое солнце,
Будут войны — под видом заботы о ближних.
Будут войны — во имя кровавой победы.
Будут войны — за призрак желанного мира.
И куда удерёшь ты с несчастной планеты,
Обескровленной дрязгами дутых кумиров?
Есть ли смысл заливаться дурманящим пойлом,
Если пьянство едва ли ускорит развязку?
Ты корнями врастёшь в оскудевшее поле,
Чьи бесплодные почвы — зыбучи и вязки.
Нашей капсулой времени станут не книги —
Заменившие храмы торговые центры...
Потому бытие — ожидание мига
Не конца, а разрыва с гнетущей плацентой.
Но пока ты отсюда с почётом не изгнан,
И хозяин, проснувшись, тебя не заметил,
Без опаски иди по обочине жизни,
Пожиная плоды на обочине смерти.
Погружаюсь в нутро депрессии, будто в дым.
Говорят, что поэту следует молодым
Умереть — и тогда, уж точно, его услышат.
Мне всегда находилось, что и кому сказать.
Оберегом от зла явились твои глаза.
Возмущались доброжелатели — мол, бесстыжий:
Революция не прельстила его огнём,
Так давайте же запретим вспоминать о нём —
Пусть кропает себе стихи на задворках жизни...
Но моя королева дома ждала меня.
Вместо шторы качалась рваная простыня.
Я был предан тебе — и предан своей Отчизной.
Так бывает — когда нечаянно грянет гром,
И расчётливый брат стучится в окно врагом...
Я уже не сопьюсь, уже не собьюсь с дороги.
Из приданого у меня — лишь моя рука.
Я без ласки твоей бы умер, наверняка —
А под музыкой пальцев тают мои тревоги.
Мы едва ли войдём в историю — не печаль.
Только б шёлковое тепло твоего плеча
Омывающей плоть волной проникало в душу.
Этот мир изменить не сможем ни я, ни ты.
Все призывы на баррикады — как есть, понты.
Нас как будто бы вмиг накрыло вселенской стужей.
Мы могли бы нести, как знамя, свой мнимый вес,
Но поэт — не мессия, чтобы пасти овец.
Мне дано говорить стихами — и это счастье.
Обратила любовь мирские соблазны в жмых,
И с тех пор я бегу от славы, как от чумы —
Чтобы нам не пришлось однажды навек прощаться.
Ненависть прёт изо всех щелей
И проникает в меня сквозь поры.
Трудно сочувствовать и жалеть.
Пустопорожние разговоры:
Цены на водку, жильё, проезд,
Власти, начальство, соседи — суки,
Что бы сегодня такого съесть
И ненадолго спастись от скуки?
Прячусь от шумной толпы в себе
И на засов запираю двери.
Будто бы в Бога вселился бес —
Стало труднее во что-то верить.
Мне указал бы дорогу в храм —
Быстро, недорого — добрый пастырь.
От неизбежных душевных ран
Не помогает фейсбучный пластырь.
Стоит ли спрашивать, как дела,
Чтобы сказать: "Ерунда, не парься"?
Больно сомнителен мой талант —
Жить по сценарию трагифарса.
Прячется липкая пустота
За разговорами о погоде.
Ты прозреваешь не просто так:
Выхода нет — есть пути ухода.
В мире, где ласковый звон монет
Голосу истины равноценен,
Будет честнее сойти на нет —
Или блистать на фальшивой сцене?
Не взяли — я смылся.
Перечёркнута мелом дорога обратно.
И так, слишком долго финал оставлял на потом.
Спасаться нет смысла:
У неё — два аборта. А девушка брата
Шагнула на рельсы в погоне за синим китом.
Мой статус "Вконтакте":
"Трамадол — несерьёзно". Уже не вставляет.
Полночи пытался в онлайне играть в Paragon.
Продажи, контракты...
Ты похожа на зомби. Тебя оживляют
Дом-2, холивары с начальством и поиск врагов.
Ни мужа, ни денег.
"Одноклассники". Пьянки с подругами. Жажда
Найти хоть кого-то, кому не грозит простатит.
Я дрался за девок.
Беззаветно и гордо. Но понял однажды —
Малейшую слабость из них ни одна не простит.
Мой папа — не лётчик.
Алиментщик, алкаш, кобелина проклятый —
Короче, какой-то несчастный случайный мужик,
В чей жизни я — прочерк.
Наступают генетика с кармой на пятки.
От мыслей о школе тошнит — и не хочется жить.
Айфоны бездонны.
Отродясь не бывало, чтоб город-астматик
Морозного смога петлю на себе разорвал.
Я выйду из дома
И багряным цветком распущусь на асфальте,
Но ты не услышишь — ты будешь смотреть сериал.
Нити-ноты, проливаясь, растопляют снег,
Беззащитно омывая боль, что спит во мне.
Свет враждебен — разве ново плакать на краю?
Верить в чудо: не проснулся — и уже в раю?
Своды храмов поглощают робкие шаги —
Там Всевышний отпускает нам Свои грехи.
Я стою случайным гостем на чужом пиру
Пропуск в небо — то ли сила, то ли ловкость рук...
На меня глядят с опаской мёртвые глаза.
Я любил — и я остался, что ещё сказать?
Покаяний лесть убога — стала не нужна.
Здесь — ни Бога, ни порога, только тишина.
И опять на перепутье, и опять в пути.
Всё, что было, всё, что будет — падать, но идти...
Пальцы в кровь стирая, веришь: вечность — твой удел.
Пустота за каждой дверью, пустота везде!
Так сложилось — отмеряешь время по часам.
Обретая, вновь теряешь суть, не зная сам:
Ты ли это — новый идол взбалмошной толпы?
Под ногами — карта мира и седая пыль...
Говорят, огонь небесный очищает — врут.
Я смотрю в себя, как в бездну, и напрасный труд
Убеждать, что всё на благо — и война, и вой...
Мне в любви пророчат плаху — я ещё живой.
Мы разжать не в силах руки, погружаясь в сон...
Дождь играет соло стуку сердца в унисон.
Разбавляет космос краски, звук теряет вес.
Я твоей поддался ласке — значит, я воскрес!..
Пепел и кровь, раскалённый порох,
Пятна ожогов от горьких строк...
Ты растворишься в легендах скоро,
Даже не ведая, что - пророк.
Между людским "хорошо" и "плохо"
Правда - огнём выжигает рот.
Каждый правитель в твою эпоху
Был не паскуднее, чем народ.
Псевдопоэты кропали вирши,
Жрали друг друга - как есть, живьём
Кто в Иисусы пошёл, кто в Кришны:
Лишь бы платили, а мы - споём.
И понимаешь - ничто не вечно.
И поминаешь своих врагов.
Ангелы смерти не гасят свечи -
Некогда им в урожайный год.
Ты изнутри выгораешь в стужу.
На баррикадах из мёртвых книг
Боги и черти за наши души
Бьются. По факту - ничья у них.
Значит, за нами - последний выбор,
Что перевесит - тому и быть.
Будто в отместку могильной глыбой
Сверху налёг неизбывный быт.
Кажется, ты от рожденья проклят...
Странную участь свою прими:
В данном Отечестве - нет пророков.
Ты был последним, кто выбрал мир.
На меня нападают: откуда, мол, столько злобы?
Может, вовсе не ж*па, а просто такой декор?
Но она разрастается, чёрной дыре подобно.
Знатоки испражнений ведут о высоком спор:
Аромата нюансы и прочие атрибуты,
Консистенция, сортность, фактура и цвет дерьма...
Я однажды проснулся — и мне показалось, будто
Человечество вдруг в одночасье сошло с ума.
Задыхается небо. Машины пускают газы.
Погибают собратья, с утра напиваясь в хлам.
Если водка не вставит — хватает иной заразы:
Педофилы, маньяки, правительство, Инстаграм...
Продаются дома, государства, таланты, совесть.
Отдаются — за место в уютном сухом хлеву.
Не под солнцем — под ж*пой. Да ладно вам, успокойтесь,
В дни потопа органика держится на плаву.
Ты кропаешь стихи? Дорогой, не надейся даже
Достучаться до публики. Глотку тебе заткнёт
Не поэт — а, фактически, менеджер по продажам,
Для такого служение истине — тяжкий гнёт.
Он фейсбучный стриптиз исполняет под вопли: "Браво!"
Он родную страну разрушает под крики "Бис!"
В этой ср...ой реальности, брат, мы с тобой бесправны.
А могли бы, как многие, просто на отъе...сь
По руинам скакать, прикрывая свой срам Европой,
Над кормушкой трястись, вызывая то страх, то смех...
Но когда над планетой нависла большая ж*па —
Не спасётся никто. Ибо хватит её на всех.
Думаешь, мне не страшно под скорлупой из боли?
Думаешь, мне не больно под чешуёй из праха?
Думаешь, это лечит — просто немного страха
Перед внезапной смертью? Разве всё это — воля?
Ты приручаешь звуки. Кроха, глупыш, детёныш...
Под животом у мамки — тесно, темно, но сладко.
Знаю, хотел, как лучше. Знаю, что без остатка
Всё разделил бы с нами. Только ведь сам — утонешь.
Я приручаю вечность. И не мои капризы —
Так повелело небо. Разве ему откажешь?
Мы ведь одной породы — мучимы вечной жаждой
В глотку себе вцепиться. Неумолимый признак.
Может, родства. А может — благословенья свыше.
Странная нынче милость божья. Такая малость —
Но приговор навеки. Сколько ещё осталось
Ждать не погоды с моря — так хоть случайно вспышки,
Искорки вдохновенья. Строки ползут лениво,
Хоть подгоняй пинками. В здешних широтах музы —
Клячи хромые. Или — скользкие, как медузы.
Ладно, хоть не горгоны. Мимо спешат на пиво
Люди. Цвета асфальта преобладают в мире.
Даже подземка — просто мрачное подземелье.
Ангел, мальчишка, лучик... Как мы с тобой посмели
Выстоять — не издохнуть в чьей-то пустой квартире?
Просишь стихов? Не надо. Горько плевать отравой.
Рядом со мной — не муза. Больше — частица сердца.
Ты приезжай — да просто выспаться, отогреться...
Встретим. Обнимем. В мае — нежно-душисты травы.
Воды — почти прозрачны. Ласковей и короче
Сны, как бывало в детстве. Юностью дышит тело
Ты приезжай. За встречу — выпьем. Под это дело,
Может быть, наколдуешь несколько тёплых строчек.
Всё, что осталось. Пусто в стакане.
Пусто на дне души.
Не оставляя камня на камне,
Радуйся — и дыши.
Люди, кривляясь, будто на сцене,
Жизнь проживают впрок.
В мире иллюзий ты обесценен —
Глупый ваятель строк.
Всё на исходе — время и силы,
Впору замедлить бег.
Лёгкость расплаты невыносима
За нелюбовь к себе.
Кто-то слагает прошлому гимны,
Кто-то глядит вперёд.
"Я не погибну... Я не погибну..." —
Кривишь от боли рот.
Всё, что ни скажешь — горше отравы,
Горло саднит от слов.
Но неизменно хочется правды —
Той, что ломает слог,
Судьбы земные, замысел Божий,
Дьявольских козней плен...
В мире иллюзий битвы похожи
На изощрённый блеф.
Но не напрасно игры суровы,
И на закате дней
Вечность прольётся каплями крови —
Ты растворишься в ней.
В нашей крови — коктейль из воды, беды,
Пламени, породившего горький дым,
Холода — Антарктиды седые льды
Зябнут от нефильтрованной ласки нашей.
Я бы могла собою тебя прикрыть,
Но проявляют боги такую прыть,
Что не имеет смысла окопы рыть,
Обороняя быт свой — почти монаший.
Где-то внутри — остаточно — терпкий зуд.
Пусть безопасно дома сидеть в грозу,
Я удаляю страх — как прогнивший зуб,
И выхожу под киевский тёплый ливень.
Там у тебя, наверное, тоже дождь...
Счастье — оно приходит, когда не ждёшь,
Но чтобы безнаказанно — нет, пизд*ж.
Вдуматься — так, по-своему, справедливо.
Думаешь, мы такие с тобой одни?
Да, большинство мотает уныло дни:
Серость, нехватка денег, грызня родни —
Богоугодный милый такой сценарий.
Неоспоримо наше с тобой родство:
Там, где мои ладони отвергли ствол —
Плечи твои приподняли небосвод,
Мой сохранивший нежность пассионарий.
Спасут — переступишь любые пороги,
Но в здешних краях не в почёте пророки
И грудой пылятся хрустальные строки
По грузом блестящих томов.
Дороги пусты, притупляются чувства —
Попробуй свою в полумраке нащупай.
Бредёшь в одиночку, в надежде на чудо —
Авось, доберёшься домой.
И все совпадения будто случайны,
И есть искушение просто сначала
Игру запустить. Угасают свечами
Иллюзии юности. Ночь.
Унылая постная вечная слякоть.
Напрасно себя умоляешь: "Не плакать!"
В набухшую сочную памяти мякоть
Вонзаешь прозрения нож.
А кто-то в тебе обретает кумира.
Отмазка железная: "Он — не от мира..."
Шипы простираешь, как вечная мирра,
Суды над собою верша.
В твою бесприютность никто не поверит,
И в гневе со стуком захлопнутся двери...
Но ты подготовлен: в земной атмосфере
Не принято громко дышать.
Нас по-прежнему учат жизни
Не видавшие горя дяди,
Их единственный подвиг ратный —
Дать по харе бомжу в метро.
Мы — пророки в своей Отчизне.
Мы — исчадия то ли ада,
То ли рая... Втрое — вряд ли,
Но Господь — искушённый тролль.
И пока мы идём в атаку
На невидимом глазу фронте,
Патриоты бабла спросонья
Продают и страну, и честь.
Там, на небе — твоя Итака...
По планете не призрак бродит,
А толпа очумелых зомби,
Уносящих благую весть.
Будут в бездну лететь эпохи,
Переделится карта мира,
Брат покорно пойдёт на брата —
За регалии и чины.
Мы — прилежные дети Бога —
Сотворили себе кумира,
Наречённого словом Правда,
Потому-то — обречены.
В чём сила? Творцы говорят, что она — в словах.
Но голос — всё тише, и недруги вслед: "Слабак!"
Хватило бы сил напоследок поцеловать
Любимую — перед нелепо жестоким боем...
А боги спешат непокорных сцедить до дна.
И давится зритель попкорном. И цель — одна:
Дожить до рассвета, хотя бы разок поднять
Усталое небо — и стать навсегда изгоем.
Мой праведный грешник, не знающий слова "месть",
Мы — корни планеты, и это отнюдь не лесть.
Последние, в ком не уснула навеки честь,
Но первые, в ком пробудилась мечта о счастье.
Обнять бы тебя — только крылья не доросли.
Ведь мы по холодности крови — один разлив,
Недаром у нас превосходно выходит злить
Того, кто на смертных потуги глядит нечасто:
Вверху окопался — и думает, что спасён...
А я, засыпая, смотрю беспросветный сон:
Летит над землёй, нарастая тревожный звон,
Который никто не услышит, но он — всё громче.
У наших немеющих струн — уникальный строй,
И ты неслучайно назначил меня сестрой,
Кому-то же следует ухо держать востро —
Иначе от Слова останется только прочерк.
Ты, братишка, прав — мы атланты с тобой вдвойне,
Даже если падём на этой чужой войне,
Даже если утопим правду свою в вине,
Превращаясь в музейный хлам на задворках жизни.
Изувечены плечи крыльями — что с того?
Истощённой планете — хилое божество,
Мы творим, обнажая жалкое естество
Показной тоски и фальшивой любви к отчизне.
Наша главная мощь — в бессилии,что сказать...
И когда я слезинкой тлею в твоих глазах,
Криворуких творцов мне хочется наказать —
Воскресением в теле грешника из глубинки.
Ты руками меня, Господь, без нужды не тронь:
У меня и Троя своя, и троянский конь,
По горячим жилам холодный течёт огонь —
Выплавлять из отравы слов кружевные льдинки.
Кто однажды прозрел — тот вряд ли умрёт слепым...
И течёт по щекам вода, охлаждая пыл,
И на спины ложится плеть — приговор толпы.
Мы издохнем — что, вам от этого станет легче?
Вы же следом загнётесь — быстро и без суда.
Не привыкшим думать — едва ли дано страдать.
...Брат, всё грезишь о смысле жизни? Тебе сюда.
Здесь от веры пустой любовью и болью лечат.
Я под прицелом неба в метро спускаюсь.
Мне прописали совесть, но я не каюсь,
А в голове звучит «Systematic Chaos» —
Чтобы не слушать чей-то похмельный бред.
Чтобы не знать, о чём говорят мужчины...
Пусть у меня для гордости нет причины,
Но от природы требую не по чину,
Не насыщаясь сказками о добре.
Музыка и слова — наш священный опий.
Большая часть трагедий — всего лишь, опыт.
Боги о наши души ломают копья,
Давние швы расходятся — лишь коснись.
В этих бегах мы ветру бы дали фору.
Там, за плечом — не ангел, а шут придворный.
Вера, перерождаясь, меняет форму.
Сила, переплавляясь, теряет смысл.
Карма такая: может, сама хотела
Строить мосты над пропастью — между делом,
Чтобы душа однажды, покинув тело,
Переступить смогла, не боясь, порог.
Веет весной. И, к счастью, не пахнет раем —
Видимо, мы пока не дошли до края.
Вечность по нашим нотам ещё сыграет —
Вместо заупокойной — тяжёлый рок.
И больше не хочется счастья.
И поиск себя — по привычке.
Всё найдено. Всё — невесомо.
От этого грустно вдвойне.
А люди вокруг — безучастны,
Для них катастрофы — обычны,
И сколько невинных спросонья
Погибнет на чьей-то войне?
И тянет в кого-то вцепиться,
Под боком — одно только небо,
Но даже оно ускользает
Из рук. Остаётся лететь.
Приходит вчерашний убийца —
Как будто убитым ты не был,
Вторгается в душу, спасая,
И вяжет одну из петель,
В которую ты не попался,
Хотя затянули на совесть.
Пускай безоружным и пленным,
Ты принял решающий бой.
До крови истёртые пальцы
Выводят заветное слово
На грязной изнанке Вселенной.
Оно означает — Любовь.
Город висит ускользающей голограммой.
Окна домов — будто в полночь огни болот:
Там на обед поедают чужие драмы.
Там на десерт прерывают чужой полёт.
Видишь ли, брат, по-другому уже не будет:
Сети плетёт синтетический сытый рай.
В нём я смешон — одинокий промокший путник...
Не приговор, что планета уже стара,
В моде цинизм — оттого притупились чувства.
Мысли — свежи, как больничная простыня.
Здесь ремесло почему-то зовут искусством.
Ты — не игрок, Одиссей в четырёх стенах.
Время — вода. И могло очищать когда-то.
Нынче оно равнодушно, как зимний дождь.
Память — слепа. Вытирает на ощупь даты.
Совесть — скупа. Но приходит, когда не ждёшь.
Дождь по щекам — как до крови по струнам пальцы.
Дождь по губам исступлённо — молчи, молчи!
Правда — крючок. Ты уже на него попался.
Прячься в тепло, только свет не забудь включить.
Глядя в глаза незнакомцу из зазеркалья,
Стань до конца откровенным хотя бы раз.
Главный ответ мудрецы до тебя искали.
Главный вопрос — ты себе задаёшь сейчас.
И никуда от себя самого не деться,
Слёзы — не грех, и не повод бежать в толпу.
Дождь в январе — заведённый хронометр сердца.
Остановись — чтобы после продолжить путь.
И хотелось бы — да не можется
Наточить поострее ножницы,
А рулоны — они всё множатся,
Будто сходит лавина с гор.
Даже если маршрут изменится,
Я не верю, что бег замедлится,
Завожу с предпоследней мельницей
Доверительный разговор.
Мол, живу, никого не трогая —
Просто карма такая строгая.
Где-то в памяти, за порогами
Все ответы — лежат на дне.
Годы жизни мелькают главами.
С перепугу постигла главное,
И летать научилась, плавая —
Из глубин-то всегда видней.
И когда ничего не хочется,
Свыше данному одиночеству
Отдаю без печали почести —
И довольно меня стращать.
Да, не скованы строки ГОСТами,
Негодует небесный госпиталь,
Только будь справедливым, Господи:
Невиновна я. Не прощай.
Забег по кругу чужого ада
Без перспективы сменить маршрут.
Я помню, просто сказали "Надо!" —
И стало ясно: с дерьмом сожрут.
И что-то с треском во мне сломалось,
И перестала сигналить боль.
Моя свобода — такая малость,
Как будто рабство — и есть любовь.
Как будто нежность — равно ущербность,
Как будто счастье — равно порок...
Отрава лезет из каждой щели.
Спасает уши тяжёлый рок.
Вначале было всего лишь слово.
А слово — "дура". Потом — провал.
Авторитарность — первооснова
Того, что косит меня в дрова.
Но я решилась — в охапку волю,
На узел — нервы, в помойку — хлам.
Да слаще сгинуть на минном поле,
Чем стать придатком к родным углам!
Лежу в овраге. Башка на сваях.
Щекочет ноздри полынь-трава.
А Богу — по х..., что я — живая.
А Богу стрёмно, что я — права.
Отсохли узы — досадный казус.
Проснулись крылья — душа, крепись!
...Давитесь, плачьте, но жуйте кактус.
Колючка в ж*пе — последний писк.
Братец Джонни, мы про*бали всё!
Всё, что свято для большинства людей,
Будто каждый лучшее, чем владел,
После смерти бонусом унесёт.
Всё пропало — мне говорят враги,
Хоть на месте падай, да помирай.
Что мне титул мастера на прогиб?
Что мне пропуск в их захламлённый рай?
Что мне время? Времени просто нет.
Нет пространства. Хочешь лететь — лети.
Только вечность призраком в простыне
Прямо в душу из-за плеча глядит...
Жизнь — тоска по чистоте небесной.
Жизнь — доска, одним концом над бездной.
Бог ленив, но из любви к искусству
Всё равно по кругу всех пропустит...
Братец Джонни, мы про*бали то,
Что мешало — или не помогло.
Вундеркинды сменят едва ли тон —
Им виднее из четырёх углов.
Всё пропало? Может, оно и так...
В круге первом ты начинаешь путь,
Но душа — вместилище всех Итак —
Позовёт обратно когда-нибудь.
А в последнем, вехи предав огню,
Хлынут воды, вмиг разрушая створ,
И тогда остаться ни с чем — отнюдь
Не позор, но высшее мастерство.
Жизнь — строка, где всё ровнее почерк,
Где в конце слова сожмутся в точку,
По строке верстает вечность главы.
Жизнь — река, что всех научит плавать.
Братец Джонни, мы про*бали всё?
Тратить время — это почётный труд,
Каждый шаг здесь — тягостно-невесом,
А планета, будто гигантский спрут,
Оплетает сетью соблазнов — будь
Проще, выше; думать — смешно, грешно...
Можно верить, не постигая суть:
Всё навеки кем-то предрешено.
Только сила — в слабости нежных рук.
Только мудрость — в слове "наоборот".
В точке входа я замыкаю круг.
Путь свободен. Можно идти вперёд.
Жизнь — поля на Божьем нотном стане.
Жизнь — петля, когда её затянешь.
Жизнь — одна из декораций. Все мы
В ней — творцы своей финальной сцены.
Бог святыни твои повытравит, что клопов,
И пошлёшь ты в дорогу дальнюю всех попов,
Своевольно расправишь крылья, но будь готов —
Незавидна Икара участь под солнцем здешним.
Кто по жизни привык ползком — на расправу скор:
Браконьеры тебя ощиплют — и на костёр,
Только ты — ни стыда, ни страха — заводишь спор.
Всё о поиске смысла жизни, несчастный грешник!
Не куётся тебе, не мелется, супостат...
Погляди-ка — к раздаче ангелов опоздал,
И достался тебе отъявленный распи*дяй —
Разве только стихи нашёптывать да оффтопить.
Весь в тебя — не посланец Божий, а чёрт-те что,
Очарованный сумасбродной своей мечтой:
Ниспослать бы на эти топи хотя бы шторм,
Коль Творец не даёт согласия на потопы...
Кинокритики оценили бы спецэффект,
Только большего хрен допросишься ты в ответ.
Человек — не вполне удачный Господень фейк
(Или, может, удачный) — ценит масштабность мысли.
Изначально была задумка в один момент
Ампутировать жажду знаний. Сместить акцент,
Чтобы после — душещипательный хеппи-энд,
Но в программу закрался вирус — и все зависли.
I
Когда с небес летит картечь
И маскируется под пух,
Я не хочу случайных встреч,
Я уношу себя в толпу,
Чтоб незаметно проскочить,
Как не ручной ничейный зверь,
Нащупать чёртовы ключи,
Нырнуть в спасительную дверь,
Туда, где зыбкое тепло,
Уютный чайник на плите,
Где мир как будто бы не плох,
Но всё равно вокруг не те...
Где необжитые углы
Гостеприимнее домов...
...Когда зимы седая глыбь
Уничтожает едкий смог,
И легче дышится — слова
Всегда особенно горчат.
Спешу себя не узнавать
И — познавать. Не мой причал,
И даже лодка не моя.
Враждебно море. Волны. Шторм.
А вдалеке — горит маяк...
Я задвигаю створки штор
И, занавесив зеркала,
С душой своей наедине
Ищу ответы. Вот скала
Грозит погибелью. На дне
Едва ли выход я найду.
Приходят истины во сне,
Танцуя медленно на льду.
И только ночь. И только снег...
II
Ночью всё иначе, ночью гуще тени,
Ночью громче звуки, чётче голоса.
Ты не жди ответа, всё твоё смятенье —
Горечь от похмелья. Лучше полистай
Мудрость сетевую — там тебе откроют
Главные секреты жизни без забот.
Как тебе личина модного покроя?
Надевай скорее, непокорный бот.
Не сопротивляйся — всё уже решили
В самой тайной ложе где-то наверху.
...И ещё немного сладостных страшилок —
Про паденье нравов, кровь и требуху.
Что тебе до истин? Что тебе до Бога?
Оглянись, наивный, на других людей.
Все вокруг — уроды. Всё вокруг — убого.
Бред стихов — навязчив. Бред чужих идей —
Идеальный спутник эффективной жизни
Винтика, песчинки, верного раба.
Посмотри, безумец, на свою Отчизну —
Без излишних мыслей проще прозябать.
Набивай утробу мозга жидкой кашей
Перетёртых правил. Пей "Новопассит".
Бог тебе покажет, Бог тебя накажет,
Упокоит с миром, а потом простит.
Упакует с миром в яркую обёртку,
Воссияет солнце лампой на сто ватт.
Будешь благодарен за Господню порку,
Чтобы неповадно было восставать.
Ишь, чего удумал! Может, манны с неба?
Вот тебе расплата за ноябрьский зной!
Не дыши. Расслабься. Будет много снега,
Очень много снега нынешней зимой...
III
А в детстве снег и чище, и белей.
И Дед Мороз — не с голосом соседа.
Язвительная ведьма на метле
Ведёт с метелью умную беседу...
А в детстве не боишься сам себя,
И с горки вниз — на санках — не боишься.
Сугробы чистотой глаза слепят,
Январский день — для размышлений пища:
Откуда это чудо, этот снег?
Одной водой здесь обошлось едва ли...
И волшебство является во сне.
И даже то, что в школе задавали,
Не убеждает. Где-то впереди
Твой личный опыт поиска ответов.
Ты — скрытен. Не по-детски нелюдим.
Тебя боятся взрослые и дети,
Зато собаки, птицы и коты
Общаются на равных — без опаски.
И тайна — та, что знаешь только ты —
В одно мгновенье погружает в сказку.
В торжественном безмолвии полей
Читаются вселенские вопросы...
...А в детстве снег и чище, и белей,
Но ты стремишься стать скорее взрослым...
IV
Спи, чужой любимый город.
Спи, родной враждебный край...
Ночь. Метель берёт за ворот —
Завлекает в снежный рай.
Словно дыры, светят окна,
И змеится мишура.
Мне сегодня одиноко —
Впрочем, так же, как вчера.
Кто сказал, что это плохо —
Тет-а-тет с самим собой?
В Интернете скачут блохи.
Наяву — собачий вой.
Как сложилось — так и надо.
Что свершилсь — то и есть.
Чей-то дьявол носит "Прада",
Чей-то ангел ценит лесть.
Ты один — как будто изгнан,
Просто выброшен в себя,
Опьянённый вкусом истин.
Тишина. Соседи спят.
Спят усталые игрушки
Сильных мира. Слёзы. Смех.
Мой зиндан давно разрушен.
А руины скроет снег...
V
Ты звал меня, город? Я знаю, ты звал.
Наверное, бегство всегда неизбежно,
Когда на лету замерзают слова,
А зимы становятся адски бесснежны.
И пыльные свитки — стихи, не стихи,
Расхожие фразы и слёз половодье.
И жаждешь... Не то, что разгула стихий —
Хотя бы подобия Нового года.
Домой пробираешься тихо, как вор —
Дай Бог, не пробудится кровное лихо.
И сам беспощадно себе приговор
Выносишь. Степная метель-куркулиха
Сметает последний дырявый покров
С озябшей земли. Всё настолько постыло,
Что пальцы немеют, стираются в кровь,
А строки разят нафталиновым — "было"..
И свыше — пинком — посылается знак:
Мол, хочешь загнуться? Да флаг тебе в руки!
И ты впопыхах собираешь рюкзак:
Тетрадка стихов да походные брюки,
И снова в дороге. И Бог — не судья,
Когда ты себе самому подсудимый.
Душевные раны свежи и саднят.
Но чувствуешь — бездна проносится мимо.
VI
Ну чего ты приплёлся? Чего тебе надо ещё?
Говорят же — билеты закончились. Рай переполнен.
Здесь таких самозваных пророков — на рубль пучок!
...Но заманчиво перед глазами колышутся волны.
Не имеет значения, верно ли выбран маршрут
И попутчики. Время любого проверит на прочность.
А статисты везде одинаковы — гадят и жрут,
И безудержно липнут к тому, что мертво и порочно.
Значит, место твоё — не в комфортном и затхлом углу.
Значит, слово твоё — не пустое, не общее место.
Только сладость полёта — по сути, движение вглубь.
Ты пощады не ждёшь, но уже не боишься возмездий.
Говорят, в старину возводили таких на костёр...
Что ж, знакомы тебе пепелища и голые камни.
Пусть доспехи давно проржавели, но меч твой — остёр,
И дрожит за кулисами Богом направленный Каин.
Что ты знаешь о жизни? Да всё — и почти ничего.
Что ты знаешь о боли? О боли, наверное, много.
И впивается жало тоски в раскалённый живот,
И ступень, где невольно споткнулся, запомнили ноги.
В чём, по-твоему, правда? Туда, где тебе хорошо,
Поезда не идут. Не летят самолёты и птицы.
Что ты ищешь, бродяга? Ау?! Неужели, нашёл?
...Только снег иронично-изящно над миром кружится.
VII
Постепенно, по запчастям,
Собираешь себя — бывает...
И — сплошные руины. Хлам.
Вместо прошлого — отбивная.
Настоящее — белый снег.
Ни следа. Ни одной морщинки.
И становится всё тесней
В тёмной комнате. Беззащитно
Из-под кожи душа глядит,
Измождённая, но — живая.
Из окна — неприглядный вид,
И простёгано небо швами
Голых веток. Зима.. Зима...
Возрождение после смерти.
Ты отнюдь не сошёл с ума,
И тебя не побрали черти.
Очищение пустотой.
Восхождение на вершину.
И никто не кричит: "Постой",
И на сердце — легко: свершилось...
Ты пришёл к самому себе.
Нет, явился к себе с повинной.
Позади — суетливый бег,
И разорвана пуповина.
Всё проходит... И это? Стоп.
Настоящее — не проходит.
И стихи, что с пометкой "в стол",
Не сойдут за прогноз погоды.
Будет горше. Острей. Честней...
В рюмке пусто. Дотлел окурок.
Как по нотам, ложится снег
На затёртую партитуру.
VIII
Ёлки-палки... А сколько наломано дров —
На две тысячи зим бы хватило с лихвою...
Не спасает коньяк. Но спасает метро.
Переходы пропахли рождественской хвоей.
Из себя ты выходишь на улицу вдруг —
Так с постели встают после долгой болезни,
Замыкаешь торжественно пройденный круг,
А ревизия ценностей — опыт полезный.
Для тебя самого всё давно решено —
И не здесь, не сейчас, но единственно мудро.
Истончённый пунктир продолжая сплошной,
Ты без боли приветствуешь новое утро.
Сожаления нет. Покаяния нет.
И не будет, но это — сознательный выбор.
Не участвовать в пышном параде планет.
Не ворочать с восторгом сизифовы глыбы.
Ты отважился что-то в себе изменить,
В кружевное полотнище юной Вселенной
Своевольно вплетая блестящую нить,
И твоё хулиганство — по сути, нетленно.
Осознание действа придёт по весне.
Крест на фоне рассвета покажется плюсом.
...По-хорошему пафосно падает снег —
Будто занавес в зимнем театре иллюзий.
Уже не дурманит вино,
Вина не терзает. Вдруг,
Предательски смытый волной,
Ты сам отвергаешь круг.
И тонешь, и тонешь, и то,
Что важным казалось — пыль.
Иконы и кони в пальто...
Фантастика — или быль?
Иллюзий чумной карнавал,
Рассудок в крутом пике,
И танец семи покрывал
В кармическом тупике.
А выход... Казалось бы, нет,
И темень слепит глаза.
Но где-то скребёт в глубине
Призыв: оглянись назад!
И время течёт по шагам,
Не сделанным — ну и пусть.
Бесшумно летит шелуха
Сквозь пальцы. Команда "Пуск" —
И ты наконец-то дошёл
До главной своей двери,
Когда обнажённой душой
Наткнулся на свет. Не ври,
Что было не страшно. Итог:
Разбивший твои мечты
Ещё не родившийся Бог —
И есть настоящий ты.
С насмешкой метель завывает: "Ишь,
Попался какой упрямый!"
А ты на распутье один стоишь:
Направо, налево, прямо?
Сгибаясь под гнётом вселенских бед,
Отвергнув доспех из фальши,
Настойчиво ищешь в себе ответ —
Куда, ну куда же дальше?
Ты молод. Высоких материй шёлк
Лежит на челе вуалью.
Дорога, которую ты нашёл —
Твоя ли она? Твоя ли?..
Всё те же деревья. Всё тот же лес.
Дыханием пальцы греешь.
На карте — отнюдь не страна чудес,
А ты — не Иван-царевич.
Метель подгоняет — вперёд, вперёд!
И где-то за поворотом
Дорога, которую ты берёг,
Настойчиво ждёт кого-то.
Она ускользает. И смотришь вслед
Без жалости, но с печалью.
А там, в отдалении, виден свет.
В конце? Или нет, вначале?
И слёзы бегут, как январский дождь...
С тобой в неразрывной связке
Дорога, которую ты пройдёшь —
Когда-нибудь в новой сказке.
Смятение. Пустота.
Прозрение — и тревога.
Спасение — утопать,
Пока не коснёшься дна.
Кружение — просто так,
В надежде найти дорогу,
Ходьба по чужим стопам,
Попытка себя поднять.
А после, забив на всё,
Творить — до потери пульса,
Творить, постигая смысл
В бессмысленной суете.
Ни Бродского, ни Басё,
Ни модных поветрий буйства —
Омытый дождями мыс,
И Космос, где ты — везде,
Хоть место твоё — в углу,
А жизнь — как турнир по гребле...
На свежий рубец — ожог,
Ни истины на потом.
И ты прорастаешь вглубь,
Качаясь на тонком стебле,
Закутавшись в чёрный шёлк —
Закрытый для всех бутон.
Не включаться в игру "победители мечут икру",
Но себя по утрам загонять на работу, как в лузу.
Даже небо крушить — если камнем ложится на грудь,
Вытирать со стола зачерствелые крошки иллюзий.
Так сложилось. И что? Здесь возможно иначе, мой Бог?
Здесь вокруг — ни души, а в душе — непролазные дебри.
Я не знаю, каким был задуман эффектный итог,
А пока — чёрт-те что, сбоку бантик — дизайн непотребный.
И спастись бы — да больно высокий назначен тариф.
И доплыть бы, да берег так зыбок, что вряд ли удержит.
Ну, чего тебе надобно, Боже? Скорей говори,
Только ты не услышишь, как хрупкий ломается стержень.
От себя не уйти, и срываться бессмысленно в бег.
Ни на юг, ни в Сибирь, ни на Марс, что зачем-то открыли.
И спускается снег — кружевная накидка для бед.
Мне не нужен обман — даже сладкий. Верните мне крылья!
Но по пояс в воде. Омывающей раны воде.
Только плыть — не летать, если ты — не безумная рыба.
Мы застряли нигде. В междумирье. И в каждом вожде
Признаём чужака, И доводим до нервного срыва.
Ну, чего тебе, Бог? Ты ещё не насытился, нет?
Не хватило экспрессии? Или чего там — экстрима?
Утопаю в вине. Погибаю на каждой войне.
Воскресаю вдвойне. И пишу. И люблю. И — любима.
Вместо страсти в кино наблюдаю эффект домино,
И догадка грызёт, что поспорили Бог и лукавый.
Подтверждения нет. Но гляжу: постепенно на дно
Погружается мир за стеклом моего батискафа.
Во хмелю всё намного проще,
Только веру душа на ощупь
Не находит. Святые мощи —
Не спасение от потерь.
Но когда с обнажённой кожей
Выползаешь на свет безбожный,
Понимая: не выйдет позже —
Сгоряча не захлопни дверь.
В этом царстве — ни звёзд, ни терний.
Здесь экзамен сдают экстерном,
Выпивая по две цистерны,
На груди выжигая крест.
Я не знаю другой планетки,
Где ручные марионетки
Отдавались бы за монетку —
И похвален такой инцест.
Он уложит на стол любого.
Не хирург — искушённый повар,
Оглашая вердикт: "Game over";
Мол, отмучился — подавись.
Ты в порыве сдираешь панцирь,
От сакральных устав экспансий,
А вдогонку тебе: "Не парься.
Сделай паузу — скушай "Твикс".
А где-то вдали, как прежде, гремят бои...
Отныне ты служишь ангелом для своих.
Отныне ты служишь дьяволом для чужого.
Того, кто пленил свободой — но сделал шаг
В запретное, заповедное, и душа
Скукожилась, ощетинилась: к чёрту шоу!
И стало невмоготу ни молчать, ни петь...
Наверное, он боится тебя теперь,
И даже себя порой — по ночам — боится.
Ты понял, какая сила в твоих словах...
А дальше — куда? И можно ли наплевать
На то, что пигмалионство — сродни убийству?
Рутинное чувство долга — тоска, тоска...
Предчувствие, что закончится вдруг доска —
И чёрной дырой у ног развернётся бездна.
Спасительно одиночество, но скажи,
По силам ли новобранцу такая жизнь,
Где пламенем адским бьётся огонь небесный?
В хрустальные латы он заключён тобой.
Спасённые возвышаются над толпой,
Свою искупая избранность совершенством.
Когда, поднимаясь медленно в полный рост,
Сочувствуешь ренегату, чей путь непрост —
Мутит от натужной фальши его блаженства.
На память остался траурно-скромный цвет,
И всякий храбрец, дающий тебе совет,
Насилу уносит ноги. Пропитан солью
И солнечным светом воздух — дыши, дыши,
Умело лаская звуком нутро души —
Пока для тебя Господь не сыграет соло.
Мне никуда не хочется.
Вряд ли оно закончится —
Светлое одиночество
Вымерших, но живых.
Мне ни во что не верится.
Может, земля и вертится,
Но под слепыми берцами
Стынет от ножевых.
Вряд ли мне просто кажется...
Я ненавижу гаджеты.
Господи, ну и гад же ты —
Просто забить на всё.
Видишь, какая музыка?
Вечное стало мусором,
Лучшее, что возьму с собой,
Сильный не унесёт.
Праведник наш неистовый,
Слабость — не грех, но избранность.
К чёрту такую исповедь —
Ты же оглох давно.
Что, не по вкусу истина?
Только, пока не изгнана,
Буду грешить неизданным —
Большего не дано.
Так случилось — в кустах пробудился рояль,
И свернулась душа в кружевную спираль,
Беззащитно-опасную, как наутилус.
И не стыдно: что выпито — то за свои,
Но осиновый кол в горле комом стоит.
Обыватель в оргазме — ага, докатилась!
Мудрецы не напрасно таким говорят,
Что в извилинах раковин теплится яд,
Что инферно — арена для мистификаций.
Под прикрытием пламени дремлет вода.
Кто меня приручил — тот со мной навсегда,
Я — не пёс, чтобы с голоду в руки даваться.
Всё, наверное, просто: причина во мне,
Что святыни мои оказались на дне —
Разве можно творить, поклоняясь кому-то?
Разве можно, скуля, как побитый щенок,
По тарифу Господнему "всё включено"
Вмиг просаживать жизнь — до последней минуты?
Так случилось. Планета погрязла во лжи.
Хочешь славы — дающую руку лижи
И не смей выделяться из глинистой массы.
Только, Боже, служить — не моё ремесло.
Проще, ветхие мачты пуская на слом,
Хоть куда-то причалить, но в сеть не пойматься.
Ты желаешь награды за храбрость — изволь:
Одиночество — самая сладкая боль —
На усталые струны струится сквозь пальцы.
Не сейчас — много позже предъявится счёт...
Не смотри ни в глаза, ни куда-то ещё.
Не вторгайся, куда не зовут. Не вторгайся!!!
В дешёвом коньяке утоплен шлак:
На три весёлых посланный филфак
И порванный крестом немецким флаг —
Двухцветный пропуск в рай для потреб*дей.
В мороз и зной в армейских сапогах —
Такими только льготников пугать —
Любовью сыт, поэзией богат,
Ни кум, ни сват серьёзным толстым дядям.
И вроде бы — ну, вроде — не дурак,
В запое враг — а, значит, не до драк,
Но тянет — не в канаву, так в овраг,
Хоть мог бы гнить блаженно на диване.
Так нет же — вечность ломится в окно,
И небо уплывает из-под ног,
И ты, как сам Всевышний, одинок
В своей необустроенной нирване.
Свобода постигается на раз.
На два — не выполняется приказ.
На три — неважно, тормоз или газ:
Ты даже под конём — лихой наездник.
Ты всё равно напросишься на месть...
Надежда греет, сладкая, как лесть,
Что всё же на планете место есть,
Где ты — желанный гость, хотя — неместный.
Я не из тех, у кого океан за кормой...
Ржавые цепи скрипят, будто стонет гармонь,
И наставляют: поэзия — то же дерьмо,
Что и торговля какой-то недвижимой хренью.
Я обижаюсь. Не верю. Кропаю стихи.
Здесь предсказуемо робок характер стихий.
Осень то в луже, то в облаке свой мастихин
Нервно полощет, и сладостны мысли о бренном.
Надо на что-то решаться. Куда-то бежать.
Хочется, чтобы пылал на верхушках пожар
Или хотя бы без боли хотелось нажать
Кнопочку с пафосной надписью "Перезагрузка".
Я понимаю, что головы рубят с плеча.
Словно всерьёз примеряю костюм палача.
Если глухие вокруг — остаётся молчать,
Не по-английски, а как-то уж слишком по-русски.
Культа иллюзий приверженцы смотрят кино,
В чёрную пятницу лезут не в дверь, так в окно,
В серых застенках, обтянутых ветхим сукном,
Мечется призрак творцом обесцененной славы.
Мне всё равно, что останется после меня.
Поздно — и просто не хочется что-то менять.
Глянцевым блеском надежды кого-то манят.
Я — закрываю окно. И пишу о неглавном.
Здесь линялое, тусклое, хворое небо,
И четыре угла — сокровенная небыль,
Но не стоит о том, что задуматься мне бы
О поездке на юг. Там едва ли теплей.
Я стараюсь не помнить, ни кто мы, ни где мы,
Сочиняю легенды на вольные темы...
Ой, да брось ты — какая мы, к чёрту, богема?
Научиться бы лучше летать на метле.
Здесь поётся и пьётся и дышится залпом —
Так не слышен тлетворный удушливый запах.
Мне плевать, что прогнило — "совок" или Запад,
Просто хочется снега. В наличии — дождь.
Ну, кому мы нужны — хоть себе-то признайся —
Там, где глотки грызут за дешёвые яйца,
Где туземцы привыкли по жизни бояться,
И желательно, чтобы бесчинствовал вождь?
Но тебе не понять. Да и нужно ли это?
Возвращайся в своё безмятежное лето.
Я — останусь. Прогулки по берегу Леты
Иногда позволяют взглянуть свысока.
Хоть порою и хочется не просыпаться,
Я сжимаю горячие нежные пальцы.
У меня всё сложилось. А эти паяцы...
Леший с ними — недолго осталось скакать.
На помойку выброшен зомбоящик,
Ты устал от пьянок ненастоящих,
И какой-то бешеный звероящер
Из тепла тебя выгоняет в ночь.
В голове — обрывки забытых песен,
Мир людей в масштабах Вселенной тесен,
Ни к чему орать во всю глотку: "Здесь мы!" —
Тем, другим, наверное, всё равно.
Как летят часы на закате века...
Ты устал от их кругового бега,
Только мысль: "Остаться бы человеком!"
По привычной схеме бинтует мозг.
Омываешь веки прохладой улиц
И мечтаешь: "Только бы не проснулись..."
От густого воздуха сводит скулы,
Не имея гор, ты идёшь на мост.
Так бывает — переоценка хлама:
Что уже ни мама, ни Далай-лама
Не угасят жажды ошибок пламя,
И нирвана — хуже, чем просто смерть.
Под мостом издохнуть смешат угрозы,
Не слепит подержанных истин россыпь,
Ты раздумал вдруг становиться взрослым —
И смягчилась, дрогнув, земная твердь.
Мне говорят, что нужно быть "как все",
А также "проще", "выше" и "мудрее"...
Сурова осень в средней полосе,
И небо утомлённое не греет.
На нём дрожит от холода звезда,
От голода — уже почти потухла.
Наверное, не время созидать,
А время — гордо нищенствовать духом.
Но мы с тобой без нищенства горды,
Что не по нраву здешним демиургам.
Окутывает город кислый дым,
В котором вязнет ласковая ругань —
Иначе здесь не принято ласкать.
И, собственно, гордиться тоже нечем.
Сливово-терпких сумерек каскад
Ложится на обугленные плечи
Деревьев, опалённых глубиной
Предсмертной вседозволенности пасти.
Бокалы не звенят уже давно —
Альтернативой стал дешёвый пластик.
Природа безотрадна, как притон,
Манящий сластолюбца буйством красок.
И сверлит мозг назойливый рингтон
Соседа, опоздавшего на праздник.
Почившего бездарнее, чем жил...
...Не покидает чувство и поныне,
Что дряхлый мир запутался во лжи,
Как жёлтый лист в осенней паутине.
Вспоминались турниры и войны, пиры и чума,
И роскошная спальня — холодный альков одиночки.
Этот, новый властитель похож на того — и не очень.
Но молчит с наконечником в сердце распятый шаман.
Королева могла бы отречься — хотя бы назло —
От престола, что ей опостылел давно и надолго,
Только предок с глазами усталого старого волка
Улыбался с портрета, и жгла диадема чело.
Королева не верила в сны. Осквернённый алтарь
Остывал, и над ним угасали бесстрастные звёзды.
Всё, что было отложено — стало безжалостно поздно...
Догорали леса и дымились руины — как встарь.
Этот, новый — он статен и строен, кудряв и высок.
Тот, ушедший, в минуты обиды казался уродом.
Но она — королева, наследница пыльного рода...
Отчего так предательски знойно пылает висок?
И, казалось бы, кто и за что осудил бы её?
Все свидетели прочно упрятаны в серые глыбы.
Отчего же так тягостен, так изнурителен выбор,
И любые попытки избегнуть — по сути, враньё?
Королева готовилась. Не было сцены пошлей,
Но расчёт оправдался: он дрогнул, притворно суровый.
Вытирая брусничные спелые бусинки крови,
Театрально за ней волочился истрёпанный шлейф,
И бесшумно захлопнулась дверь на пороге беды.
Ну, а свадьба, по-варварски пышная, выдалась шумной.
Правда, новый король (вероятно, советник был умный)
Не спешил задаваться вопросом: а кто победил?
Где кочует время по спирали:
Пропасть — перемирие — война...
Местные используют Граали
В качестве сосудов для вина.
Память по былому правит тризны,
Мечется, как маятник, во мне.
В голове — обрывки прошлых жизней:
Там я был сильнее и умней.
Леший знает, где меня носило —
Все бродяги в дебри влюблены.
Только не хватало этой силе
Самой сокровенной глубины.
Я спешил туда, где точно не был.
Я её отчаянно искал:
В суете подземки, в синем небе,
Всюду натыкаясь на оскал
Пустоты — удушливо-убогой,
Беспросветной, как медвежий сон...
Я однажды тоже стану Богом —
И не факт, что ласковым отцом.
Здесь поэты с логикой не дружат
И с оргазмом путают маразм.
Погребальный запах свежих стружек
Оказался книгам в самый раз.
Впереди — две трети жизни. Боже,
В чём сакральный смысл таких ночей?
Я пришёл никем сюда, но всё же
Пощади — не дай уйти ни с чем.
Что такого? Подкрался с тыла —
Так легко, будто сдал бутылки.
Инфантильно-брутальный дылда,
Гениальный — как все никто.
И война для него — источник
Вдохновения. Между строчек
Проступает знакомый почерк
Жеребца... Нет — коня в пальто.
Он вкушает клубничный йогурт,
Увлекается агни-йогой,
Наряжает в сочельник ёлку —
Вдруг зачтётся когда-нибудь.
Весь такой из себя профессор
На досуге кропает пьесы,
Озабоченный "лишним" весом
Беспартийцев, прошедших Путь.
Горше яда — такое утро.
Сам Создатель уснул за пультом —
И осталась культя от культа,
Но едва ли фантомна боль.
Это миссия для Мессии.
Это месиво для мессира.
И уже не уйти красиво —
Исключительно на убой.
Стая твоя, сердешный,
По сути — всего лишь, свора.
Нечем тебя утешить...
Погибелью под забором,
Веришь, стращать не буду:
Банально — и много чести.
Всуе помянешь Будду,
И что-то ещё про тесто...
Что, говоришь? Протесты?
Прокруста ли, Герострата?
Тезисы — как протезы,
Стихи — как массаж простаты.
Может, кому и надо,
Но только оставь за кадром
Пошлую клоунаду
На рухнувших баррикадах.
Может, кому и сладко
Харчиться кровавой кашей...
Горечь в сухом остатке.
Неправда, что Бог накажет —
Богу людские дрязги
До лампы светодиодной...
Громче цепями лязгай —
Авось, не помрёшь голодным.
В зеркало глянешь — идол!
Но вдруг полетит вдогонку:
"Поїзд далі не їде.
Звільніть, будь ласка, вагони..."
Этот мирок — в агонии. Только кажется,
Будто бы в нём отыщется место каждому.
В здешних широтах небо — и то загажено,
Что говорить об улицах и лесах?
Вновь Марь Иванна бредит о славе нации —
Делится политической информацией.
Как метастазы, в души ползёт стагнация.
Хочется выть. А где-то на полюсах
Тают снега. В глобальное потепление
Люди не верят. Молча лежат поленьями.
В затхлых своих углах мы — всего лишь пленники.
Тонет корабль. И крысы идут ко дну.
В обществе брёвен страсти давно обузданы,
Жизненный смысл теряется в тоннах мусора,
А Марь Иванна сетует: слушать музыку —
Грех, и похвально слушать её одну.
Вроде бы, безобидна в своём невежестве,
Но посещает все городские шествия,
Веря, что все напасти её — от беженцев,
И продаёт недорого самогон,
Чтобы внучок, под пиво хрустящий снеками,
Дальше менял айфоны и дрался с неграми...
Брёвна гниют под солнцем — бежать-то некуда,
И над планетой глохнет последний звон.
Ты не знаешь, как догорает лето
В глубине души. Как воняет Лета...
Недопитым — по фигу, недопетым,
И в твоей крови утопает боль.
Говоришь, любила? Такое дело —
Будто спьяну чьё-то пальто надела.
Мне давно известны мои пределы —
Перестань прощупывать исподволь.
Да, пишу нечасто. Банальны рифмы.
Ты игривой змейкой скользишь по грифу,
Кораблям твоим незнакомы рифы —
Несподручно плавать в чужих морях.
А меня по жизни шатает ветер,
Но заветный лучик живого света
Озаряет путь, и тебе неведом
Бесприютный бег. Не тревожься зря.
Мой причал — у мыса хмельной надежды,
Истрепало время мои одежды,
От былых амбиций осталась нежность —
Значит, в этом истина. Пей вино.
Не кори себя за свою беспечность —
По себе поэт выбирает вечность,
И когда для каждой настанет вечер,
Ты пропахнешь славой. А я — войной.
А потом — закружилось небо,
Спотыкаясь на ритме вальса.
Я, как будто бы, пьяным не был,
Но впервые так целовался.
А потом — захудалый хостел.
Койко-место скрипело нервно.
Зазывала хозяйка в гости,
Я её продинамил — верный.
Ты была хороша безмерно
На четвёртом десятке жизни.
Я почти полюбил таверну
С ароматом чужой Отчизны.
...Беспощадно к влюблённым время:
Малодушных оно ломает.
От меня ты ушла в апреле,
А вернуться пыталась в мае.
Только я — паренёк не промах:
Изменила — считай, свободна!
Я в тот вечер напился рому
В изумительном пабе "Лондон".
Ничего не имею против
Той злосчастной таверны "Дублин",
И почти что простил урода,
Что тобой соблазнился глупо.
Как твоя нерушима верность —
Так его безгранична нежность...
А где прежде была таверна —
Там теперь магазин одежды.
Над тобой не смеются боги,
Им умильна такая дерзость:
Пропускать по сто грамм с костлявой —
Вдруг, объявят второй потоп?
Ты — певец не своей эпохи,
Без поклонников в министерствах,
Самозваной вселенской славы
И банальных земных понтов.
Не торговец душой и телом,
Не червяк и ничтожный атом,
Ты с творцом говоришь на равных
Горьким залпом кровавых строк.
А собратьям — какое дело,
Что порою исходишь матом
От прозрения: тех, кто правы,
Не услышат — не вышел срок.
Даже если ничто не мило,
Ты берёшься за меч устало:
Безотраднее нет момента,
Чем дуэль скакуна с козлом...
...Оправдают её могилы,
Что поднимутся пьедесталом
Для посмертного монумента
В честь победы добра над злом.
Под звон заказных куплетов
Летят в пустоту эпохи,
И чьи-то жиреют рожи
У грязных корыт систем.
Я знаю, что мы — поэты —
Живём под крылом у Бога,
Но с нас ведь и спросят строже
На самом святом Суде.
Не надо твердить о чести,
Что продана и пропита,
Пророк из тебя — ни к чёрту,
Не пламя — зола в груди.
Ты смог наизусть прочесть бы
Фрагменты Бхагавадгиты,
Но вряд ли бы спел о чём-то,
Что душу разбередит.
Ты пьёшь и слагаешь гимны,
Эффектные ищешь позы
И веришь — твоя Отчизна
Оценит мартышкин труд.
А рядом поэты — гибнут
От острого передоза
Суровой и трезвой жизни,
В которой себе — не врут.
Он — бессмертен. Как памятник или призрак,
Как бессмертны Владимир Ильич и Цой.
И заморских гостей на роскошной тризне
Принимает безропотно, но с ленцой.
Этот город знавал не такие пляски,
Принимал не таких "дорогих гостей",
Златоверхий, кабацкий, святой и бл*ский,
Он сидит на системе — и вне систем.
А когда угасают глазницы спален
И система даёт милосердно сбой,
Забываются те, кто его распяли.
Он смеётся — на ними и над собой.
Где впадает в немилость ручей Крещатик,
А в маразм и безумие — полстраны,
Неприкаянным, выпало нам прощаться,
С обесцененным миром. Не все равны
Были в нём. Воровали и брали взятки —
В общем, всё как сейчас, не ходи смотреть.
Только "градом" народ называл осадки,
А не то, что внезапно приносит смерть.
Полноводная Лета вбирает реки.
Поглощает статистов поток дерьма.
Город жив, и латает свои прорехи —
Ведь недаром он, кажется, чья-то мать.
И, наверное, всё-таки неслучайно,
Где впадает на стыке гнилых эпох
То ли в Днепр, то ли в небо река Почайна,
Мы впадаем друг в друга. И с нами — Бог.
Иногда засыпали под небесами,
И камнями свой путь устилали сами,
Но по праву считали себя творцами,
Хоть порою творили полнейший бред.
Это было счастливое время века,
И почётное звание человека
Мы несли, не ломая былые вехи,
А свои загоняя в земную твердь.
И казалось — уже никакая сила
Нас не сломит, неистовых и красивых,
Словно нет во Вселенной таких Бастилий,
Из которых на волю стремится смерть.
А потом — грянул гром. Зазвенели трубы.
Легендарные, медные. Слишком грубо
Голоса зазвучали. Пошла по трупам
Напролом, не считая шагов, беда.
Ты читал заклинания — Будде, Шиве...
Я звонила друзьям: слава Богу, живы!
И дана мне проверка была на вшивость —
От вчерашнего брата принять удар.
Устояла. Проклятия и насмешки
Заглушала горячего сердца нежность.
И осколками солнца во тьме кромешной
Пробивалась любовь сквозь кровавый снег.
Ты же — гений поэзии, честь эпохи —
Существуешь бессмысленно и убого,
Ведь в тебе ни осталось ни капли Бога,
Что немыслимым чудом, но жив во мне.
И ступени брусчатки, и метро — как некрополь,
И весёлые тризны по ушедшим снегам...
На обочине мира я — седеющий тополь:
Здесь гламурного гнома не ступала нога.
Было утро туманным, и кривые дороги,
Извиваясь, как змеи, утопали в траве.
Я не знала, что дальше, только там, за порогом,
Одичалые звёзды свой дарили привет.
Говорят, что надежда, как святые, нетленна,
Даже если погибнет, даже если — дотла.
Я тебя полюбила на закате Вселенной,
На пожарище мира — острой вспышкой тепла.
Мне не надо от Бога ни богатства, ни славы,
Ни уютного быта — это всё ни к чему,
Лишь бы встретиться снова у небесной заставы —
Я найду, я узнаю и покрепче прижму.
И не страшно на север, в запредельные дали,
Где из пепла и мрака возрождается свет.
Где без разницы, сколько мы с тобой повидали,
На каких горизонтах свой оставили след.
А на улицах — те же безмятежные лица,
Череда уик-эндов, жилмассивов огни...
Мне, наверное, проще умереть, чем смириться
С унижением сердца, неспособного гнить.
Я его отогрела, собрала по осколкам —
Из-за хрупкости этой мы опять на мели...
...И как будто деревья на могиле Аскольда
Что-то важное знали, но сказать не могли.
Ничего уже не будет,
Хоть издохни от тоски.
Всё смешалось: кони, люди,
Кости, слёзы, пикники.
Кабаки, хоромы, плахи...
Строгой вечности вердикт:
Здесь историей не пахнет —
Здесь невежеством смердит.
Кто возьмёт билетов пачку
В европейский сладкий рай?
Толпы дамочек, собачки,
Молодёжный липкий драйв,
Отмороженные чувства.
Огороженный уют.
Вот немного — и начнутся
Будни сытые в раю.
Отчего же так терзает
Замогильная печаль?
Время — Божия борзая —
Мчится мимо. Как печать
Непрощения, застыла
Эта пляска на крови.
Позабыто всё, что было.
Едкий запах трын-травы.
На траве резвятся дети.
Ловят модницы загар —
Подшофе, едва одеты.
Теннис. Пиво. Бабий Яр.
И город ложился в тугие объятья ночи.
И город метался в удушливом злом бреду.
А мы выбирали безумие одиночек,
Которое, верно, написано на роду.
И всё-то я знала. Давно нашептало небо,
Что было и будет. Услышали — мы одни.
Ложатся на плечи пудовые гири гнева,
И тянутся долго густые сырые дни.
Ведь было иначе — пускай не хватало солнца,
Зато согревали стихи и бокал вина.
Друзья утешали: уладится, утрясётся.
Враги проклинали: издохни! Моя вина,
Что я отвечала. А лучше бы — сразу в морду.
Чтоб не было мало. И чтоб неповадно впредь.
Я вряд ли однажды последую странной моде
На выстрелы в спину. Мне проще дотла сгореть —
И снова воскреснуть, чем тлеть на земле окурком.
Такая реальность? Отмазка — как есть, гнильё.
...И было так страшно, как будто проснулся в "дурке".
И было так стыдно, как будто твоё бельё
Прилюдно стирали. А город... Он просто жертва —
Толпы, произвола и чьей-то больной мечты.
Покорные пушки свои наставляли жерла
На хрупкие своды. И кто-то шептал: "Прочти
Заветные строки — и смело шагай на плаху.
Вселенская слава — награда твоя за дурь".
...А мне захотелось прижаться к тебе и плакать,
И верить, что это — лишь эхо житейских бурь.
Что не шью по чужой канве,
Не стреляю в чужих врагов.
Где-то в городе на Неве,
Знаю, помнят... На звук шагов
Реагирую, как на взрыв,
И секундами дни летят.
А на небе горят костры —
Погребальные или так?
Пробуждается мир вокруг
И сжимается в Точку — У?
Я себе самому не друг —
Слишком строго сверстал шкалу.
Знаешь, Господи, здесь — беда,
Хоть потопом ты нас лечи.
Я тебе ничего не дам.
Ни сочувствия, ни свечи.
Ни одной холостой слезы,
Если хочется просто выть:
Беспрерывно идёт призыв
В роту ангелов. От молвы
Мне не спрятаться — ну и пусть
Моют косточки по углам.
И давно не целебна грусть,
И не тянет напиться в хлам.
Лангольеры грызут страну.
Ей не больно — уже мертва.
Только, Боже... Настрой струну —
И... Поехали! На раз-два...
Я знаю счастье. И любовь. И гнев.
Ты знаешь небо. И полёт. И песню.
Ты злишься, но живущее во мне
Тебе до зуда в нёбе интересно.
Открой глаза. На миг открой глаза.
Свобода — хорошо. И только это?
Возможно, для кого-то — полоса
В унылой жизни. Для тебя, поэта,
Что означает слово? Не пиши.
А просто для себя реши сначала.
Твои потуги в блоге — полный пшик.
Ты лучше бы немного помолчала
Тогда. Хотя, пожалуй, и сейчас.
Насилие над музой — не преступность.
Твой нынешний зверинец — как санчасть,
Где все болезни лечат совокупно.
А надо бы — подумать. Пострадать.
Не убегать — в леса, в кабак, на сцену.
Твоих вассалов кучные стада
Тебя как будто слушают и ценят,
Но всё не то... Ведь правда же, не то?
Смотри в себя. Хоть холодно и страшно,
А дождь слепым израненным котом
Скребётся в душу. Может быть, однажды
Мы встретимся — на улице, в метро...
Друзьями? Нет. Но, точно, не врагами.
Зачем ломать комедию из дров
И складывать из сердца оригами?
Но небо уходит. Уходит в иные края.
В моей стороне засыпают под грузом вранья.
Так сладко тому, кто враньё не считает грехом.
Бессонницей маюсь. Из памяти лица врагов
Смываются болью. Иначе — на сердце клеймо.
А сердце — оно для любви. Для печали немой.
Не пишется. Лучше б не слышалось. Но голоса
Всё громче. И кто-то вокруг продолжает плясать.
Неистово. Чтобы забыться. Забиться. Забить.
Я вижу насквозь. И от этого даже знобит.
Не хочется верить ослепшим от мрака глазам.
Осипшей от крика гортани. Ни шагу назад.
Ни шагу на запад. На запах. На затхлую твердь.
Меня утешают — мол, это так надо. Ты верь.
Не верю. И лают собаки. Застрял караван.
И бывшие братья — то в драку, то просто — в дрова.
Хотелось бы плакать. Напиться. Свалиться без чувств.
Котрые сутки не брежу, а только лечусь.
Не пишется. Даже не дышится — хоть расшибись.
И баба в метро вдохновенно толкует "за жизнь".
Поэт, говорят, бесподобно живучая тварь.
Ну, вот и аптека. И даже горящий фонарь.
Но, Господи, эта сансара — прости, не по мне.
И время уже отказаться от сбора камней.
И катится — прямо по катету — мир-колобок.
Не в пятую точку — так около. Видишь ли, Бог...
Когда засыпает она у меня на плече,
Вселенная — наша. И нас не достанешь — ничем.
Надо мной скрестили мечи
Чёрный свет и белая тьма.
Приходи. Вдвоём помолчим,
Как молчат пустые дома
О былом, бессонном и злом,
Что, восстав, торчит за спиной
Монументом "Тётка с веслом"...
Обжигает глотку вино.
Обжигает сердце вина.
Я хочу тебя уберечь
От беды и слова "война" —
Частотой пронзительных встреч.
Здесь тепло в объятиях стуж
И плюётся снегом весна...
Инженер отчаянных душ
Упражнялся, видно, на нас
Создавать иные миры,
Где стихи — не дети стихий...
Приходи — поможешь мне рыть
Мой окоп. Мне страшно с таким
Сумасбродным, вздорным творцом —
От него пощады не жди.
У его парадных дворцов
Вместо стен — слепые дожди.
Он босым танцует на льду
И чуток похож на меня...
...Инженер оттаявших душ —
Ничего не вздумай менять!
Буйные гривы в мыле.
К мясу — стальной гарнир.
Родина-мать, помилуй!
Господи, не гони —
Чёрных коней над бездной...
Ангелы в ночь трубят.
Славься, Отец небесный —
Детки пошли в тебя.
Нам суждено позорно
В бой — на убой — брести.
Видишь, до горизонта
Цепью стоят кресты?
Дьявол не носит "Прада" —
Дьявол вкушает месть.
Нет у солдата правды —
Есть у солдата честь.
И не страшит погоня —
Просто темно дышать.
Чёртовы Божьи кони,
Есть ли у вас душа?
Можно уйти достойно,
Если уходишь сам.
Тот, кто придумал войны,
Близок ли небесам?
Не разберёт лукавый,
"Ватник" ты иль "укроп"...
Нет у солдата славы —
Есть у солдата гроб.
Правда — вряд ли когда отыщется.
Нынче истина — не в цене.
Я — один из Небесной тысячи.
Я — в расстрелянном пацане,
В изувеченной взрывом девочке,
В обречённом призывнике...
Я из тех, чья погибель — мелочи,
Просто новость в одной строке.
Пусть меня поминают матами
Патриоты чумной волны,
Я остался в Одессе-матушке —
Задохнулся в дыму войны.
И пока самозванцы-гении
Воспевают позор страны,
Я — бесславный герой трагедии,
Попытавшийся приструнить
Кровожадную нечисть. Спорили,
Чей снаряд уложил меня...
Делят власть за семью заборами.
Лишь о мире — не гомонят.
У поэтов — своя романтика:
Бодхисаттвы и прочий дзен...
Только вечность качает маятник.
Только колокол бьёт — по всем.
Я не верю, что кто-то выживет —
Ангел Смерти играет туш,
Но зачем-то молю Всевышнего
О спасении мёртвых душ.
Ты не ангел, не праведник — просто болью обласканный,
Поцелованный Господом бесприютный поэт.
Пусть собратья по разуму упиваются сказками —
От хмельного прозрения избавления нет.
Ты теряешь иллюзии, отбиваясь от прошлого,
Отпеваешь товарищей, не пришедших с войны.
А под сердцем хоронится всё, что было хорошего,
Не скулишь и не каешься, виноват без вины.
От пучины до пристани, от беды до спасения,
От причины до следствия расстояние — век.
Ты не ищешь забвения, ты не просишь везения,
Не палач и не мученик, а простой человек.
Немотой и бессилием, как мечом, изувеченный,
С небесами повенчанный, сам себе господин —
Ты живёшь на окраине угасающей вечности
И в своей безупречности совершенно один.
Так порою случается, что надежда кончается,
Иссякает терпение, соблазняет петля...
И как будто простительно просто взять и отчаяться,
Но терзают сомнения — неизбывная тля.
А в минуты забвения растекаются патокой
Беспринципность и жанжество, и ладони свербят.
Не по собственной прихоти ты бежишь и не падаешь,
Понимая — бессмысленно убегать от себя.
И душа задыхается в пелене безутешности...
Если взялся за истину — расплатиться изволь.
От святого до смертного, от пророка до грешника,
От поэта до гаера расстояние — ноль.
А потом наступило утро —
Как бессмысленный бег по кругу,
Как похмелье без грамма хмеля,
Наказание без вины.
...Им внушили, что это мудро —
По наводке стрелять друг в друга,
Ведь недаром глашатай мелет:
"Очищает огонь войны!.."
И схлестнулись две тёмных силы...
Где нелёгкая нас носила —
Всюду было одно и то же:
Капли крови и море лжи.
Разве Родина-мать просила —
Мол, свободой меня насилуй?
Я стихи хороню под кожей —
Полумёртв или полужив...
Если б в руки мне смерть вложили —
Я бы гордо шагнул на плаху,
Обнажившейся подноготной
Затыкая воронки ртов.
Я — расстелянный мирный житель.
Я — Октябрьский и Волноваха.
Не "Шарли", как сегодня модно.
Не стервятник в полях АТО.
Погибает страна — им пох*й.
Отработаны роли чётко:
Будут "ватник" и "вышиватник"
Друг на друга смотреть в прицел.
Я готов помолиться Богу.
Я готов помолиться чёрту.
Стать без выстрела виноватым —
Чтоб хоть кто-нибудь уцелел!!!
Так бесславно летят эпохи —
Копипастами в интернете...
Вот работал бы штатным богом
На заштатной смешной планете:
Строил храмы, слагал куплеты —
Неизменно себе во славу...
Неугодных сплавлял бы в Лету.
Забегал бы на чай лукавый —
Поглумиться над жертвой культа,
В шахматишки разок сразиться...
Вот сидишь, как дурак, за пультом
И сражаешься — с двух позиций.
Все уроды — и те, и эти.
Тех и этих пустил бы в топку.
Опускаются руки — дети!
...И ещё сто веков на откуп.
Я скучаю. Эффектны виды —
Декорации безупречны.
Но едва ли однажды выйду
Из угла, где стою на гречке:
Искупаю свою везучесть.
Застрелиться, пожалуй, проще...
Полусны — как пески, зыбучи,
И картинно туманны рощи.
Лишь младенцы всё клянчат чуда
И на клумбах растут цветочки.
...Здесь уже ничего не будет.
Потому — до свиданья. Точка.
Когда скомандуют: "Подъём!"
И на рассвете мы уйдём
В иное небо.
Какие хрупкие мосты!
Какие мачты — и кресты...
Давно я не был
В такой отчаянной зиме —
Как будто разом заимел
Врага по счастью...
На личном кладбище основ
Макаю в раны хлопья снов —
А сны нечасты.
Стихи запоем — и посты.
Не ошибаясь, не постичь
Высоты бездны.
Мне жадный мастер — не указ:
Я в чём-то гений, в чём-то — ас,
А в чём-то — бездарь.
Какая терпкая печаль!
Ты пей до дна — не отвечай.
Не отключайся.
Чтоб мир не умер молодым,
Чтоб мы истаяли как дым,
Но — в одночасье.
О нас не вспомнят — что с того?
Бессмертно наше естество,
И мы воскреснем.
Возможно, где-нибудь не здесь.
Возможно, там, где точно есть
Простор для песни.
Как в тумане находят заветный мыс,
Ожидая спасения, корабли —
Я искала в словах потаённый смысл.
Оказалась, естественно, на мели.
Я не знала, что боги умеют врать
И от скуки творят на досуге зло.
Мне казалось, мой друг — это тот же брат,
И бессмертно табу на душевный взлом.
День за днём на просторах моей страны,
Отдающей гниением за версту,
Процветали бездумные болтуны,
Экстраверты, плодящие пустоту.
Я искала друзей на чумном пиру,
Я прощала врагов под бокал вина...
А потом вдруг сказали, что я — умру,
Что в нагрянувших бедах — моя вина.
И тогда всё исчезло. Осталась ты,
Постепенно в мой мир возвращая жизнь.
А немые создатели пустоты
Обещали вернуться — мол, ты дождись,
Только я не поверила. Не ждала.
Не пускала чужих на порог души.
Наш Господь, отлучившийся по делам,
Передумал надежду во мне душить.
С той поры вдохновение пью до дна.
И живу, как дышу. А дышу — тобой.
Потому не могу засыпать одна.
Приходи. Мы проспим свой последний бой.
Я молился бы прежним своим богам,
Но они не привыкли держать в узде.
Успокойтесь. Я — счастлив. И тем богат.
Замолчите! Мне нужно остаться здесь
И пройти этот путь, не жалея ног.
Было много планет не для слабаков...
Я на этой — и счастлив, и одинок,
И никто не разделит моих оков,
Кроме той, что когда-то пришла во сне —
И вдогонку отправилась наяву.
Здесь не тот ослепительно-синий снег...
Здесь — не то... Не сочувствуйте, я — живу!
У моих испытаний — одна печаль:
Выбираю которые побольней.
Заклинаю — сотрите с меня печать,
Разрешите мне снова остаться с ней!
...Опадающих листьев предсмертный вальс —
Посвящённая вечности красота...
Я однажды воскресну — одним из вас,
А сегодня — хотелось бы просто так
Раствориться в небесной своей любви —
Уличённым в невиннейшем колдовстве.
Я себя подгоняю — плыви, плыви...
Расступаются волны — и виден свет.
Мне она улыбается — как тогда,
Посреди преисподней морских пучин...
Я — останусь. Я вынырну — без труда.
И — не надо... Не надо меня учить.
На заграничного дядю.
Жить среди псевдогероев.
Хочется кофе — и яду.
Хочется в древнюю Трою.
В Питере — Катя и кони.
Кошки и чайки-смутьяны.
Братец Илюха. Иконы.
Добрая мама Татьяна.
Милая Ольга. Рисунки
Строгого ангела Риты.
Там затыкаются суки.
Души — под нолик обриты.
Там согреваешься в холод
Взглядами, чаем, словами.
Сердце тычинками колет
Нежность. Мне сладко, что с вами.
Горько, что держат границы
И равнодушные боги.
Мне с возвращения снится
Финский залив. И пороги
Наших приютов. И бродит
В памяти всё, что не спето.
Там ждут весны. И разводят
Только мосты — не поэтов.
То, что во мне не убито —
Пусть и в тебе не погаснет.
Знаешь... Так хочется в Питер!
Больше, чем смертнику — казни.
Божественная сущность — только так.
Я чувствую, как теплится под кожей
Зародыш мира нового. И что же
С того, что всё мирское — суета?
Мы будем суетиться среди звёзд
И видеть сны — на солнечной орбите,
Прощая небу прошлые обиды,
И отвечать вопросом на вопрос —
Их много. Но всё больше — о любви,
Которой неуютно в этом мире,
Где видят Бога в маленьком кумире,
Бросают в омут слабого — плыви,
Гордятся безнаказанностью, лгут
И глупостью сверкают, как исподним...
Об этом — бесконечно, но сегодня
Мы — бабочки на утреннем лугу.
Мне — хорошо. Я снова вижу свет
И верю в чудеса — пусть ненадолго.
И детство собираюсь по осколкам,
И состою с крылатыми в родстве.
Когда ты спишь со мной — как будто нет
Ни страха, ни предательства, ни боли,
А только ветер — в самом чистом поле,
И запах неизведанных планет.
Я знаю, мы сумеем удержать
Над пропастью друг друга — и спасёмся,
И снова будет лето, будет солнце
И всё, чему к чему так тянется душа.
Мне хорошо, когда ты спишь со мной,
И я, сбежав отважно с поля боя,
Плыву к тебе, согретая любовью,
Из недр Вселенной — ласковой волной.
Располагайся на узком диванчике,
Где недостаточно места двоим.
В городе-облаке чуткие датчики
Мне сообщают, что стихли бои.
Мы изменились. Измена, наверное,
Не приговор, но похмелье — прости.
Я — не последняя, да и не первая,
Ты — не заглавная буква. Грустить
Повода нет. Напиваться — тем более.
Воспоминания бьют через край.
Я никогда не спросила бы: «Больно ли?..»
Утро — как пламя чужого костра.
В бездне над крышами нотными станами
Многоголосо звенят провода.
Ты не поделишься громкими тайнами,
Я — не поверю. По венам — вода.
Ночи бессонные. Танцы без устали —
Танго да вальсы на талом снегу.
Местными стражами снова не узнаны.
Не обижайся, на бис — не смогу.
Время неспешно крадётся, но кажется —
Мы не сумеем его обогнать.
Невские чайки рассветно куражатся.
Пробки. Таксисты. Подвальная знать.
Бродят коты как заядлые дачники —
Жизнью и зноем довольны вполне.
Небо моё не распахивай мачтами —
Кто-то другой происходит во мне.
Понедельник. Возможно, вторник — обычный день.
По секрету шепнули стены, что я... нигде.
И страна не моя, и город, что сам не свой,
Где рефреном звенит не волчий — бараний вой.
У тебя, говорят, депрессия — ляг, поспи.
Атрофия души при жизни? Уж лучше СПИД.
Аналитики обещают — настанет рай.
Это значит, что все издохнут — и делу край?
Не смотрю телевизор. Проще напиться в хлам,
Но стихи караулят — буками по углам.
Не дают сгоряча одуматься, стать, как все,
И по встречной лечу — неезженой — полосе.
Говорят, что в конце туннеля бывает свет.
Мы давно не нужны ни Киеву, ни Москве.
Я оставила сердце в Питере — Бог со мной.
От меня отреклись не люди — одно г... но.
Я — такая плохая девочка, ай-ай-ай...
Здесь — парад Шапокляк в веночках и прочих "зай",
Но стригусь покороче. Смахивать снег с висков —
Это просто такое хобби. Мой поезд — скор,
Да нескоро ещё прибудет. Застрял в пути.
Мы на север идём дорогой озябших птиц.
Я могла бы по краю нерва — но рвать струну,
Чтобы утром проснуться первой?! С плеча стряхну
Остывающий пепел крыльев. Прости, Господь.
В сотворённых Тобой садах побеждает плоть.
Я устала смотреть на небо — и видеть хрен.
Над планетой людей — всё тот же звенит рефрен.
И уже ни врагов, ни братьев — одни товарищи.
Я тамбовской волчицей вою на голой паперти.
В этой чёртовой каше ты добровольно варишься.
Я — устала. Легла дорожка парадной скатертью.
Эти дети грибов... Они из другой песочницы.
Их стихи — как еда из вражеского «МакДональдса».
Понимаю, что иногда и фаст-фуда хочется,
Но пропахли они политикой — сверху донизу.
Рок-н-ролл — как упрёк для грибьего их сознания.
Между строчек у них — сплошной майонез да кетчупы.
Наше место... Не дрейфи, нами же нагло занято,
И пускай графоман застрелится — в шляпке клетчатой.
Наше место — оно с такими же сумасбродами,
Кто живёт по уму и сердцу. Кто верен истине.
Ну, а дети грибов — торгуют на рынке Родиной,
Называя себя борцами — поверишь, искренне.
Та грибница давно опутала землю-матушку
Метастазами чёрной гнили, душевной низости...
Я не пьяная. Мне отравы грибной достаточно.
И развязка — она, поди, постепенно близится.
Я тебе расскажу, как будет. Однажды вечером
Мы восстанем с тобой из пепла, как птицы-фениксы,
И не будет грибов. И блеянья их овечьего.
А поэзия... Что ж, она никуда не денется.
Ты меня предала. Но в координатах вечности
Мы — солдаты одной, богами забытой армии.
Знай, грибная болезнь — из тех, что под корень лечатся.
Только ты берегись — не слушай грибные арии.
И живу я — не живу,
Не скулю, не ною,
То ли брежу наяву,
То ли бредят мною...
Стало боязно бухать —
Ёкает сердечко.
Нервы — рыбья требуха.
И ни Богу свечка,
И ни чёрту кочерга —
Так себе, заноза...
Ты ругай меня, ругай.
Ветер сплетни носит,
Но у Бога на виду —
Чай, глядит немножко,
Я иду себе, бреду —
Дурачок с гармошкой.
Что ни слово — невпопад,
Что ни песня — мимо.
Я не кланяюсь попам —
Верю лишь любимой.
Приголубит, пристыдит,
Заврачует раны.
Я один такой бандит —
Всё кругом бараны.
Поднимают шавки шум:
Как, живым — из боя?!
...Потому ещё дышу,
Что дышу — любовью.
Мой брат вчера сошёл с ума —
Он пьёт на завтрак слёзы с кровью,
Я душу перед ним закрою,
В которой — знойная зима.
Мой враг был честным до конца —
Он с чистым сердцем ненавидел,
И на него я не в обиде
За злое прозвище "кацап".
Мой дом — разграблен и сожжён.
Моя земля — пропахла смертью.
Мои вчерашние, не смейте
Водить сюда гулящих жён!
Моя страна — ещё жива,
Но распадается на части,
А для иуд — земное счастье
Родное тело рвать по швам.
Мой сын, покуда не рождён,
Не знает страха перед жизнью.
Он будет преданным Отчизне —
И ею преданным. Вождём
Чужого племени не быть
Тому, кто сам себе спаситель.
А вы — хоть солнце погасите!
Не страшно. Даже не знобит.
Моя любовь меня простит,
Когда, прикрыв её собою,
Однажды сдамся я — без боя,
Чтоб в землю не сажать кресты.
У вчерашнего ближнего — автомат.
У меня — во всё сердце горит мишень.
Ты как будто не жалуешь русский мат,
Но спасает — почище святых мощей.
Моралистов давно посылаю в сад.
Над планетой — сирена, как волчий вой.
Только, Господи, я — не Твоя овца,
Я — подобие, образ и слепок Твой.
Ты не любишь молитвы мои? Ну что ж...
Я сама не особенно их люблю.
Над поруганным детством — кровавый дождь,
И хотелось бы верить, что просто сплю,
Но не верится. Ты — ни хорош, ни плох.
Ты по сути — таков, как любой из нас.
А во мне с каждым днём умирает Бог,
Чтоб воскреснуть — когда-нибудь не сейчас.
С каждым шагом во мне погибает смерть,
И на месте её прорастает жизнь.
Я уже не прошу на меня смотреть,
Об одном умоляю Тебя: держись
За Тобой сотворённый несчастный мир,
Где любовь, зачастую, всего лишь грех.
Где на месте Твоём возведён кумир,
А в писаниях ветхих не счесть прорех.
Где поэты продажны, певцы — глухи,
А священники — главы одной змеи...
Я Тебе оставляю Твои грехи,
Так оставь мне мои.
Когда душа твоя горит,
И Дантов ад манит прохладой,
Иди на сцену — без бравады,
Но никому не говори
О том, куда ведут мечты,
О том, чем сердце успокоят...
Среди поэтов мы — изгои,
Среди изгоев мы — шуты.
Когда войска одной страны
Бесславно гложут кости мира,
Поэт не может быть кумиром,
Певцом единственной струны.
Когда любимое плечо —
Твоя последняя опора,
Рождают истину не споры —
Не нанимайся палачом.
Изобличая, не кори
Раба — за страх, за праздность — Бога.
Насквозь прогнившая эпоха
Сама смебя приговорит.
Не будь ни чёртом, ни святым,
Не верь толпе, лихой на подкуп.
Не поливай кровавым потом
Бессмертной мудрости цветы.
Обиду в сердце не тая,
С котомкой песен за спиною
Шагай по жизни. Остальное —
Уже забота не твоя.
Твои баррикады — туман.
Мои баррикады — трава.
Я знаю, как сходят с ума,
Себя пропивая — в дрова.
Твои баррикады — дурман.
Мои баррикады — печаль.
Тебе ещё мало дерьма?
Пресытишься — не отвечай.
Не плачь, мой хороший, не плачь
О том, что в бреду закопал.
Ты — чёртом крещённый палач,
Рога не покроет кипа.
Себя проклинаю за то,
Что верила добрым словам.
Оплёванной нежности стон
По рюмкам быстрей разливай.
А дальше, на радость толпе,
Капризам её потакай:
Добей меня, братец, добей,
Коль скоро кишка не тонка.
С брусчаткой сравняй, подожги
Покрышки — чтоб стало светло,
Пока не подскажут шаги,
Что время твоё истекло.
А после — придумай тоску,
Погромче рыдай на миру...
Но помни, мой ласковый скунс,
Что я — просто так — не умру.
Разве я — ни на грош — не прав?
Разве ты — огнегривый лев?
Нивелируют блеск оправ,
Инкарнации королев —
Поднимаясь на эшафот,
От которого не спастись...
Я простил бы тебя — да вот
Нет прощения глупости.
Нет прощения пошлости
И дешёвому шутовству.
Если вызвался меч нести —
Должен взвешивать каждый звук.
Если взялся за ветхий крест —
Будь готов к поражению.
Я поверил бы в твой протест —
Жаль, не в этом рождении.
Поправляй потускневший нимб —
И плевать, что в контакте сбой.
Разве ты не кричал "Распни!"
Прикрывайясь глухой толпой?
Убегает последний мавр,
Остающийся не у дел.
Твой венец — не терновник: лавр.
Ты до боли его хотел.
Ты до хрипа молил о нём,
Не жалея хорошего...
Так пускай же горит огнём
Наше общее прошлое.
Я знаю, как больно. Я знаю, как страшно —
Когда заступает последняя стража.
Донбасс и Одесса — и что-то святое.
А кто-то презрительно в спину: "Пустое..."
А кто-то вкушает пирожные с кремом,
Из преданных собирает гаремы.
Отравлено тело. Обуглены нервы.
Но я не хочу — ни последней, ни первой.
Мне тошно, мне горько от вашей победы!
Как жаль, что не смог в президенты Дарт Вейдер...
Он — подлинный ангел на фоне поэтов.
Возможно, его бы стерпела планета.
Поэты сыты потребительским раем.
Поэтам плевать, что иные сгорают
За правое дело, за право на слово.
Поэтов не мучит продажная совесть.
Но я — не поэт. Я — солдат-одиночка.
Меня донимают бессонные ночи
И сердце стучит с перерывом на кофе.
Всё реже является муза — и пофиг.
Она загуляла на Козьем болоте.
Её угощают истерзанной плотью.
А я — о высоком, о жизни и смерти...
Извольте плеваться, но в душу — не смейте.
Бессмертны грехи и священны обиды.
Герои ласкают не женщин, а биты.
Всё чаще молчу. И душа не на месте...
Я — старый башмак. Но башмак-то — армейский.
Люди ослеплены подготовкой к Пасхе:
Ломятся полки. Души, глаза — пусты.
Я — из угла — слежу за коварной пляской
Наших «вождей», что строго блюдут посты.
«В тренде» сейчас корзинки, цветные тряпки
С надписью красной краской: «Христос воскрес!»
Хвалятся куличами соседки-бабки:
Мол, у меня — вкуснейшие, вот-те крест!
«Манька-то экономит на яйцах, стерва!»
«У куркулихи Людки — темна мука!.»
Самое время — жить, экономить нервы,
Не позволяя в склоки себя макать.
Синее небо. Солнце. Снуют маршрутки,
Но леденеет в горле солёный ком.
Словно зима, сыгравшая злую шутку
С нашей страной — по прежнему за окном.
Мне говорят, я — враг, эмигрант, предатель.
Мне говорят, я — овощ, фашист, совок.
Сложно любить людей — без привязки к дате.
А над планетой бродит кровавый смог...
Правду свою в сердцах доверяю блогу —
Я не могу трусливо «молчать про честь».
Сердце болит по-прежнему — слава Богу!
Если болит — наверное, всё же, есть...
...Будто бы с неба — и вниз.
Значит, снизу виднее истина.
Улица — мокрый карниз —
Ускользает самоубийственно.
Будто забылись — и вспять.
И уже не укрыться матами.
Ангелы наши не спят —
Препарируют нас внимательно.
Утро надрывно кричит,
что оно мудренее вечера.
Я оставляю ключи
На крыльце загулявшей вечности.
Я караулю трамвай
На чужой мимолётной пристани,
А под ногами — трава.
За душой — облака капризные.
В спину — сплошное враньё,
А судейство-то свинорылое.
"Братья" мои — вороньё,
Безголосое да бескрылое.
Будто бы раз — и до дна.
И уже не нальют снотворного.
Счастье одно — не одна.
И друзья — не шуты придворные.
В ногу со временем — бег:
Наплевать на его сиятельство.
...Я не могу о себе —
"В предлагаемых обстоятельствах"...
Грядущее — не в счёт. Былое — позади.
Свернуть на полпути — по-своему, нелепо.
И где-то между строф отчаянно зудит,
И крыльям невтерпёж упасть в ладони неба.
В руке — твоя рука. Сквозь тёмное окно
Перетекаю в явь. И наша обувь — рядом.
Не нужно в выходной минуты по одной
Мучительно считать, как будто мы в наряде.
И в мыслях о тебе уже не надо слов.
Молчание волчат. Забота без нотаций.
И лодка на мели. И сломано весло.
Так проще — убежать, но всё-таки остаться.
Терпи, моя душа. Веди свой вечный спор.
Ни сердцу, ни уму — ни холодно, ни жарко.
Как я тебя люблю — восходят на костёр,
Оставив за спиной боязнь казаться жалким.
Забудь, моя любовь, как пишется "покой".
Меняю алкоголь на горькие таблетки.
Не больно уходить корнями глубоко —
Больнее рваться ввысь, обламывая ветки.
Пока во мне живёт главнейшее из чувств
И грудь трещит по швам (а кукиш ей — не треснет!),
Я всё-таки смогу. Я всё-таки взлечу.
И, может, разобьюсь, но в тот же миг воскресну.
Молчи, моя судьба. Твоя минутна власть.
Гляди, твои гонцы от слёз осатанели!
...А где-то в глубине — надежда: "Прорвалась!"
Неведомо, куда, но... Свет — в конце туннеля.
Не сплотил нас Майдан — разделил беспощадно и чётко
На "друзей" и "врагов". Или нет — на "своих" и "чужих".
Я по жизни — поэт, неподвластный ни Богу, ни чёрту,
Чей рассудок — броня, о которую гнутся ножи.
Вам не страшно — ничуть? Извините, вовек не поверю.
Псевдобратья мои оскотиниться вмиг не могли!
Я не смерти боюсь, а единственной горькой потери.
Я любовью живу, а не тоннами изданных книг.
Я — изгнанник. Изгой. Только нет без присяги измены.
Но за правду без прав я стерплю приговор без вины.
И Всевышний избавь превратиться в кирпич постамента
Самозванных богов не имеющей смысла войны.
Не осталось врагов, для которых не жалко патрона.
Легковесны стихи. Из трагедии лепят игру.
Стать придворным певцом у подножия нового трона
На могиле страны? Милосерднее выстрелы в грудь.
Над столицей — туман. Он из пепла кровавого соткан.
И торчит монумент, словно в сердце нацеленный гвоздь
Вы поёте псалмы, провожая Небесную Сотню,
Ну, а где вожаки? Одурманены дракой за кость.
Их пустые глаза наливаются кровью от жажды.
Ядовиты клыки. Их душонки — бездонный ларец.
Батькивщина моя, если ты не воскренешь однажды —
Я тебя отпою. А меня — наш наивный Творец.
Я уже не стыжусь унижений, насмешек, проклятий.
Может быть, среди вас протрезвеет один "идиот",
И придутся ему в аккурат неуклюжие латы.
Он оплачет меня. И все песни мои — допоёт.
Впрочем, иди ты к чёрту!
Там, за чертой забвения,
Всё запредельно чётко.
Только прикосновения
Времени всё острее.
Только морщины — веером.
Сердцем ладони грею.
Не трепещу, но верую
В то, что настанет утро —
Не мудренее вечера.
Вот тебе Камасутра —
Ежели делать нечего.
Знаешь, звонила Светка —
Словно привет из прошлого.
Было немного едко,
Но и чуток хорошего.
Город накрыло дымом —
Горьким, как наши знания.
Впрочем, иди ты мимо
Хрупкости мироздания.
Пой, веселись, шатайся
По миру, как по лестнице.
Вечность тебя, как Тайсон,
Сходу — в нокаут. Бесишься?
Девочка, спи спокойно —
До предпоследней станции.
...В небо шальные кони
Рвутся. А мы — останемся.
Мама, не надо меня учить.
Путь мой затоптан, а воздух — чист.
Платья пылятся давно в шкафу.
Ты не поверишь, но я — живу.
Братец, не надо меня жалеть.
Кто из породы людей-желе,
Тот никогда не бывает пьян.
Только трезветь не желаю я.
Боже, не надо со мной играть.
Где-то бушует слепая рать.
Площадь в прохожих плюёт толпой.
Кто-то со всеми, а я — с Тобой.
Солнце, не надо меня ругать.
Всё, чем богата — моя рука.
Я никогда не построю дом,
Но не останется на потом
Счастье, которое — наше всё.
Мы не смогли провалиться в сон,
Даже устав от стаканных бурь.
Наша реальность — такая дурь...
В ней пустоту возвели на трон.
Больше — не выпить. Горит нутро.
Значит, на трезвую, наугад
Будем стрелять. И какой-то гад
Скажет, что мы, как и все — никто.
Я говорю — не меняю тон.
Вечным упрёком — в замке — ключи...
Доктор, не надо меня лечить.
Ты узнала, как небо идёт на убыль,
Как безвкусны на грани распада губы
И кинжалы зрачков пробивают лёд…
На тебя — то депрессия, то проруха.
Что ни сон — беспардонно ложится в руку
Злополучной синицей. Не наш полёт.
Ты срываешься. В трубке — смешная ругань.
Я тебя не зову ни врагом, ни другом.
Отголосок минувшего — всё пройдёт.
Устаканится — впрочем, прости, забыла.
Вы в завязке уже. От былого пыла —
Очерёдности звуков земных частот.
А завидовать мне — ну такая ересь…
Мы утопли в своей непреклонной вере
В торжество рок-н-ролла. Попсовый век.
Кто-то рубит бабло. Собирают щепки
Прилипалы – паучьи ручонки цепки.
Мы стреляем. И мимо. Но гаснет свет.
И неважно, что бабы твои — «паскуды»,
Что поэту приходится мыть посуду
Трижды в день. Знаю, муза меня простит.
Ты не бойся простыть — нараспашку окна,
Не меняйся по мелочи. И не дохни.
Из последних силёнок — расти, расти…
Мне плевать, кто проснётся в твоей постели,
И какие наутро наметишь цели
После ночи сплошного «Иди ты на…»
Неслучайно маршрут мне на север выпал —
Мы при встрече за здравие всё же выпьем.
…А на донышке — самая суть видна.
Но помню всё — узоры на стене,
И жилку на виске, и танец пальцев...
Всё те же мы — иных нас просто нет.
Иссякли слёзы — значит, улыбайся.
Россия. Фестивали. Холода.
Агония невысказанных мыслей.
Мы не смогли исчезнуть навсегда —
Всего лишь, кратковременно зависли.
Полёт проходит. Где же ты? Приём!
Проходит ночь, и день, и век проходит...
Не вешай нос — мы, точно, не умрём.
Но только говори — не о погоде.
Да, чёртов дождь. Бастует голова.
Таблетки жру горстями — чищу совесть.
И тонут в междометиях слова,
И больше раздражает не попсовость,
А сытый гонор братьев по перу,
Ругающих инфляцию и пробки...
Прости. Ни запятой не уберу.
Бушует солнце в каменной коробке.
И нужно жить. Работать. Пить вино.
Читать стихи — у чёрта на куличках.
За пазухой у Бога. Плыть волной —
К тебе ли, от тебя... Захочешь — лично
Продолжим этот странный разговор.
Россия. Холода. Душевный тремор.
Гастрольный голод. Выстрелы в упор.
А ты — молчи. Пока ещё не время...
Полбутылки вина. Бутерброды. Какая-то дрянь.
А вокруг — пустота. Просто так — без намёка на вечность.
Проще вызвать грозу, чем подняться — в такую-то рань...
Ты глядишь на себя, уходящего в небо по встречной.
Разгоревшись едва, к завершению движется век,
И незыблем пока установленный кем-то порядок.
Ты — всего лишь, поэт. Бесполезный в быту человек.
И пощады не жди от святого копателя грядок.
Ожидание — бред. Бесполезная трата себя.
Нищета и насмешки — удел современных пророков.
От болотных огней, что не греют, но всё же слепят,
Не пытайся бежать — только так обретают дорогу.
Только так — никому не молясь, ничего не боясь,
Доверяя себе, сотворённому Господом Богом...
В панораму Вселенной вплетается хрупкая вязь
Возрождённой души — не раба оболочки убогой.
Не пристало стонать: мол, ослепли глаза от войны.
Обнажилось нутро — чтобы истину чувствовать кожей.
И неправда, что жизнь — это комплекс наследной вины.
И неправда, что в ней ты по статусу — просто прохожий.
Выбивают часы монотонную мерную дробь.
С полпути не свернуть — присягают на верность однажды.
Ты идёшь по земле, никому не обязан по гроб,
Анонимный герой из числа поневоле отважных.
Перейдён Рубикон. Обесценен здоровый расчёт,
Материнский упрёк и посулы церквей златоглавых...
Ты по жизни — Поэт. И за это заочно прощён.
Только совесть и честь не меняй на минутную славу.
В городе вечной осени по весне
Улицы превращаются в берега.
Девочка, я любила тебя... Во сне?
Милая, мне под силу оберегать
Всё потаённо-нежное, всё своё.
Может быть, мы расстанемся — что с того?
В городе вечной осени познаёт
Каждый с осиротевшей землёй родство.
В городе вечной осени до зимы
Роза ветров стучит — не в окно, так в дверь.
В Киеве пахнет Питером — значит, мы
Снова однажды встретимся — только верь.
Здесь по утрам прохожие не хотят,
Кутаясь в капюшоны, сушить зонты.
Тычется в плечи тёплое, как дитя,
Сонно-ручное небо... Они святы —
Эти каштаны, дворики и холмы,
Этот коктейль из воздуха в проводах...
А по краям залива растёт камыш —
Древней природы тихое торжество.
Я никогда не верила в чудеса,
Если деваться некуда — уходи.
Но запоздалых писем твоих десант
В самое сердце заживо угодил.
Я никогда не шла заодно с толпой
И не просила нищих подать на жизнь.
...В городе вечной осени мы с тобой
Не потерялись, глупая — мы нашлись.
А люди на работу — как на пляж,
На жителей столичных непохожи.
Похмельный терпкий воздух. Вместо кожи —
С годами поседевший камуфляж.
Нам некого винить. Нам нечем крыть.
В агонии эпох — своя услада.
Мы не завоеватели — солдаты.
У ренегатов — бешеная прыть.
Иуда нервно курит в стороне.
Сдают своих за грош — не за тридцатку.
А мы — как Вечный Жид, в сухом остатке,
И есть, чего налить — но тары нет.
Могли бы залихватски — «из горла»,
Но зрелости гусарщина постыла.
Неправда, что враги заходят с тыла.
Стервятник — не счастливее орла.
Он просто сыт. Таков его удел —
Питаться тем, что Бог послал от чёрта.
А мы ни ждём ни славы, ни почёта,
И не ведём учёт полезных дел.
Мы — ангелы подвалов и трущоб,
Мы — демоны стяжательского рая,
Мне кажется порою — догораю,
Но страх не принимается в расчёт.
Я буду жить — назло ли, вопреки,
Упрёком, неизбежностью, кумиром.
Вся правда — не в священных книгах мира,
А в дружеском пожатии руки.
Я научилась гнать не своих: "Не лезьте!"
Я научилась гнать из воды вино.
Правда в миноре слаще мажорной лести.
Хочешь — по сотке? И не грози войной.
Ближе на выстрел станем едва ли — больно.
Дальше на выстрел — смерти сродни для нас.
Дурочка, крошка, мы же смогли — невольно —
В яблочко, в точку... Знаешь, она длинна,
Эта дорога. В каждом её изгибе —
Страшная тайна. Горький урок — не рок.
Солнышко, счастье, ты — не моя погибель,
Ты — воскресенье. Хочешь — в бараний рог
Чёртову свиту? Мне не к лицу улыбка,
Если ответом будет слепой плевок,
Если по спинам — щупальца вглядов липких...
Девственность мира в землю легла плевой.
Люди — солома. Даже, увы, не плевел.
Жизнь выгорает. Небо — уже в пути.
Мы — на распутье. Видишь ли, вправо, влево —
Это неважно. Просто идти, идти...
Загнаны кони. Вложены шпаги в ножны.
Мир — прохудился. Доблести не в цене.
Мы не умолкнем. Не потому, что можно.
Истина — млечным дымом. А мы — за ней.
На переходе время вступает в силу.
Не приговором — правилом без потерь.
Я — уступаю. Если бы ты просила...
Лучше не надо. А не своих — за дверь.
Кому-то — охота, кому-то — неволя,
Не пойман. Не воин. Ни поля. Ни боли.
Ни боя. Рутина. Резина. Трясина.
Тебя обнимаю — как небо. Как сына.
Как дочь. Как чужой никогда не обнимет.
В бессонницу разума вписано имя.
Святые — в исподнем. Ханжи — в преисподней.
Мы — белая гвардия, чёрная сотня,
Мы — чёртова дюжина, войско Господне.
Настанет конец, но не станет свободней
И легче не станет. И лепет не лечит.
Усталые крылья ложатся на плечи.
Люби же — запоем, взахлёб, задыхаясь.
Не каясь и не отрекаясь. Не хаос —
Творение нашей предательской лени.
Иным — эшафоты. А мы — на колени?
Не надо. Ты знаешь, как ласковы губы
На грани погибели. Прошлое — в кубе.
В квадрате — грядущее. В точке отсчёта
На нас возлагается важное что-то.
Мы — пленники племени. Стражники страха.
Мы сыты по горло не порохом — прахом.
Какие поминки? По минной пустыне,
На трапы. На трон. А нутро — не остынет.
Иди же. И дышим — натужно, но прочно.
Мельчают не мысли — единственно почерк.
Моё беспросветное горькое счастье —
Без правок. Без правил. Без права прощаться...
Квесты, рок-фесты... Сиеста — но вместо ночного сна.
Хостелы-хосписы... Господи, не отрекись от нас!
Не воскреси меня — прежнюю — там где осталась я...
Небо мятежное раны латает усталостью.
Мы одурманены яблочной нежностью — не жалей.
Кто завлекает обманчивой внешностью — не жилец.
Вновь обнажаю начинку — пожалуйста. Глубже — дно.
Нам разгореться степными пожарами суждено.
Нам — разнотравьем, отравой, отрадой больной души.
Город-ограда едва ли обрадует, но — дыши.
Мысью — по древу. Немыслимо древнее в нас поёт.
Крылья раскрыть бы — отсутствие времени настаёт.
Ближе и ближе... Однажды смогли же раздуть огонь.
Глупая — в губы... Погубишь — не страшно. Держи ладонь.
Лето. Билеты сданы. Мы задержимся — в тишине.
И от судьбы не прикрыться одеждами — даже мне.
Я не сумела остаться единственной — не рыдай.
Грудью на груды обломков — нудистская ерунда.
Звери. Преддверие. Верю. Фееерия. Фейерверк...
Бездна. Беспамятство. Дальше — без паузы. Только вверх.
В том, что, гуляя по кромке пропасти
Мы никак не окрепнем крыльями,
Чтоб на вдохе — и сразу ввысь.
Я прижимаюсь к тебе без робости,
Потаённое всё открыла я,
А наружу — сама прорвись.
Ты постоянна и переменчива,
За незыблемость я не ратую,
За плечом — терпеливый бес.
Мы расставаниями помечены,
И утратами, и возвратами —
Непременно к самим себе.
Я выгораю до самой сущности,
Не бинтую ожоги платьями,
А доспехами — в самый раз.
Ты — до исхода моя попутчица,
Не награда и не проклятие,
И неважно, какая мразь
Нам в беззащитные спины целится,
Я укрою тебя, любимая —
Сочной мякоти не видать.
Ты — расстояний моих владелица,
Иногда проезжаю мимо я
Нужной станции — не беда.
Спи. А планета — она вращается,
Нам неведома горечь зависти,
Наше общее — крепкий ствол.
Ночь. И покуда мы возвращаемся,
Воплощается Божий замысел —
Нелогичности торжество.
Догореть бы до пепла —
Умоляю, не раньше...
Я себя не растрачу —
Сохраню всё, что спето
С тобой...
Ну, а после — как прежде,
Парусами по ветру,
Нам подарена вера —
Мы заочно безгрешны
С тобой...
И по струнам любовью
Высекаются песни,
Наше счастье — не пресно,
Нам не нужно слепого
С тобой...
Наше зрячее счастье
Горизонты ломает,
В январе или в мае
Мы друг к другу причастны
С тобой...
И никто не виновен,
И никто не наказан,
Мы — особая каста,
Нас не вытравишь новым
С тобой.
Перемены нам сладки —
Что эпохи, что места,
Не питаемся местью
И не гадим украдкой
С тобой...
Фотографии лета
В потаённом альбоме,
Нам приказано в омут,
Но опять без билета —
С тобой...
На улицах города,
Которому вверены.
Смеркается. Ветрено.
Я знаю, что скоро ты
Приедешь, и сбудутся
Сказания снежные.
В поэме о нежности
Наш дом — словно буквица.
Вплетаемся стансами
В мелодию дивную
И плавимся льдинами...
Вовек не расстанемся —
Останемся вечными
Цветами небесными,
Неважно, что без году
Неделя беспечному
Умению веровать
В конец беспросветности.
Слезами рассветными
Умоемся первыми,
Сердцами прозрачными
Уткнёмся — бесстрашные —
Друг в друга. Окрашены
Надеждой. Растрачены
Обиды на давнее —
Изменимся вряд ли мы.
Моя ненаглядная,
Мне Господом данная...
В облаках застряли ветки.
Неподкупен берег рая.
Анемичный ангел Светка
Нас с тобой оберегает.
Анемичный ангел Светка
Не уснёт, она несчастна.
Только мы — иной расцветки,
Что встречается нечасто.
На Земле мы — просто небыль.
Хорошо, не небылица.
Гладим кошек, смотри в небо,
Пропускаем чьи-то лица...
Что чужое — сразу мимо.
Острелялись. Как — неважно.
Я зову тебя любимой.
Ты зовёшь меня отважной.
Отстрелялись? Неизбежно.
Не попали — не смертельно.
Знаешь, снайперы — не пешки.
А приклад — не самодельный.
Засыпай, моя малышка.
Вот — плечо. Дыши спокойно.
Расставаться — это слишком,
Даже если всюду — войны.
Ни к чему тебе таблетки,
Что сознание взрывали.
...Анемичный ангел Светка
Нас простила бы едва ли...
Я устал от людей, от цепной беды,
От печали, которая без причины...
Мне не нужен злосчастный стакан воды,
Мне претит, чтобы время тянулось чинно.
Отстрелялись... Какие ещё слова —
После выстрела в сердце? Молчи. Так надо.
Что по плану у нас — Петербург, Москва?
На закуску — плоды из чужого сада.
О любви... О любви мы ещё споём.
Только дай отдохнуть — утомились ноги.
Твоего равнодушия водоём —
Хоть и лужа почти, только всё же много...
Не читай, не читай ничего в сети
И звонки отбивай, если снова мама.
Я тебе неспроста говорю "Прости" —
Мы вовеки не будем дружить домами.
Ну, а бывшие наши - давно друзья.
Кроме солнца, таким ничего не светит.
И неважно, кому там и чем грозят —
Я мечтаю о том, что ещё не спето.
Остановки считаю. Считаю дни.
И на небо гляжу. И дышу свободно.
Ты приедешь. Мы будем с тобой одни —
Покорять и мосты, и святые воды...
Острелялись! И можно залечь на дно.
Просто жить. И любить. Не смотри — слабею...
Я тебе позволяю уехать, но
Возвращайся. Мы столько ещё успеем!
Крепко настоянной трепетной нежностью
Плечи укрой.
Знаешь, любовь не допустит небрежности —
Станет игрой,
Если когда-нибудь мы разуверимся
В силе её…
Небо пропитано запахом вереска,
Небо поёт.
Не размыкает ладони усталые,
Держит и ждёт.
Мы разлетаемся сонными стаями,
Пахнем дождём.
Южному полюсу Северный ветрено
Письма свои
Шлёт и выводит рукой неуверенной
Имя любви.
Снятся холодные, зимние, снежные
Вещие сны,
Миру, пленённому бешеной свежестью
Нашей весны.
Оба до самых корней сумасбродные —
Можно ли так?
Снова колени и локти изодраны,
Снова летать,
И разбиваться над солнечной пропастью
И воскресать…
Небо окутано ласковой робостью,
Плачет роса.
Цепко сплетённые пальцы, пожалуйста,
Не разжимай.
Небо и море не ведают жалости…
Сводит с ума
Эта усталая, талая, шалая
Вечность-вода…
Выстрадать, высказать самое малое —
Не опоздать.
Если загнёмся в плену неизбежности —
Только вдвоём…
Где же ты, где же ты, где же ты, где же ты,
Счастье моё?
Я косы остригла, постриглась в задиры,
Меня полюбили чужие квартиры,
Ломлюсь в кинозалы, пивбары и тиры,
Чьи стены ласкали изгибы твои,
Ругаю метро, догоняю трамваи
И двери ударом ноги открываю,
А если наутро проснулась живая —
Целебный осадок делю на двоих.
На реверсе сердца чеканю твой профиль,
Учусь в подреберье вынашивать строфы,
Отсутствие наглости — не катастрофа,
А жалость — единственный мой ревизор…
Тебе ли неведома райская мука,
Когда на излёте последнего звука
Немеет струна, но какая-то сука
В триумф обращает желанный позор?
Слыву среди ближних отъявленной стервой,
Под пальчиком чутким — блуждающим нервом,
Дугой выгибаюсь… Мечтаю быть первой —
Естественно, ради и после тебя.
Строчу sms, оставляю записки,
И дружит гортань с неразбавленным виски,
По-русски хандрю и молчу по-английски,
Блокнот, словно чётки, в руках теребя.
Приходишь под утро — бессовестно трушу,
Бичую себя, как боксёрскую грушу,
И нежность отчаянно рвётся наружу,
И ветер нечаянно рвёт паруса.
А я, на любовь променявшая разум,
Рождаю в агонии каждую фразу,
Но если захочешь избавиться разом —
Ты только с размаху меня не бросай…
Этот запах — всюду: его не забить ничем —
Ни палёной водкой, ни солнечным коньяком.
Не глухая темень — белёсая пыль ночей
Укрывает плечи. Любимая. Точка. Ком.
В пересохшей глотке. Слезами его дроблю —
Застывает камнем. Гранитом твоей Невы.
На усохших нервах играю солёный блюз,
И едва ли важно, что мы при чужих — на «вы».
И давно не в тягость круги партизанских троп —
Мы уже привыкли свои заметать следы.
А вокруг — такие... Живее ложатся в гроб.
Я тебя целую — и тают седые льды.
Мы — морские волки, угроза для Сомали,
У влюблённой смерти бесстыдно крадём невест.
Я — ребёнок юга, я — полюс твоей Земли,
Антарктида ласки, простёртая до небес.
И такая слабость — до самых заветных жил,
И такая сила взрывает моё нутро...
А наместник Бога уже наточил ножи —
Невдомёк, что черти его возвели на трон.
И, пожалуй, поздно — с размаху по тормозам.
Оскорблённый зомби витийствует: «Вы должны...»
У него на ужин — ризотто и пармезан,
Только почему-то от жизни его тошнит.
Плавники — под кожу. И можно не лгать годам,
Ведь маршрутной картой уляжется в землю плоть.
...Мне ночами снится заснеженный Магадан.
По ожившим ранам струится твоё тепло...
Я — усталая птица,
Что полёта боится,
Сквозь ресницы струится
Высоты синева.
И всё так же при встрече
Обнимаю покрепче,
Ошалелой картечью
Выдыхая слова.
Значит, всё ещё живы…
Небеса торопливы,
Так пугливо игривы
И нежны облака.
Самолёты беспечны,
Их покатые плечи
Прихотливая вечность
Наряжает в шелка.
Серебристая стая
Грациозно взлетает,
Атмосферу листая,
Словно чей-то дневник.
Забывается быстро
Захолустная пристань,
Где к тетради перистой
Упоённо приник
Непоседливый лучик…
Я не знаю, что лучше,
Улетая, не слушай,
Прибывая, звони.
И наполнена фляга
Исцеляющей влагой,
Но, прощаясь, не плакать
Не могу — извини…
Пульсирует нервно вода
Под пальцами южных ветров,
Успеть бы прижаться к тебе —
Как будто в преддверии взрыва
Тревожно искрят провода,
Вздуваются вены дворов,
И город молчит, как Тибет,
А солнце — летучая рыба —
Безропотно бьётся о лёд,
В агонии мечет икру,
Изодраны в кровь плавники
Обуглены нежные жабры.
И прерван последний полёт,
И воздух отечески груб,
Отчаянно жгу дневники
На углях вселенских пожаров,
Но времени веретено
Прядёт бесконечную нить,
Молитвы предельно просты
В последнюю ночь перед казнью.
Я падаю камнем на дно,
Усохли терновые дни,
Исчерпан лимит на кресты
И путь на Голгофу заказан.
О, Господи, только не дай
Сломаться в неравном бою,
Остаться на этой войне
Посмешищем для новобранцев.
Наверное, песня не та,
Но я всё равно допою,
Чтоб стать неугодной вдвойне
Пророкам, успевшим завраться.
Кровавый закат сентября,
Устало поник циферблат,
Земля — словно брошенный дом,
Окутанный тихой печалью.
Стежками — подкожная рябь,
Нехватка живого тепла…
А хочешь, мы просто уйдём,
И всё повторится сначала?
Тянешь усталую руку —
Капитулировать мне бы.
Мы заблудились друг с другом
В дымчатом питерском небе.
Мы заблудились, и снова
Так безысходно, но сладко.
Пахнет озоном сосновым
Улица, смятая в складки.
Только бы не уколоться
О легендарные шпили...
Где-то у края колодца
Мы упоённо любили:
Так вдохновенно и горько,
Так огнестрельно — на части.
Горло царапает корка
Заплесневелого счастья —
Память порою преступна...
Листья торопятся — в рыжий...
Грею озябшие ступни,
Вместо асфальта — по крышам.
Песни с плеча — да с чужого,
Ядом по венам — не стыдно.
Город как будто изжёван
Пастью, что так ненасытна.
Самые чистые танцы...
Крылья изранили спину...
Если захочешь остаться —
Не удержу. И — не сгину.
Среди множества планет
Выбираем ту, что дальше.
Братья есть, но братства — нет,
Потому мутит от фальши.
Извивается, дразня,
В тонких пальцах сигарета.
Станут крысами друзья,
Тыквой — новая карета.
Будет фея с бодуна
Вместо грёз читать морали...
А покуда — пей до дна,
Вряд ли нам нальют в астрале.
Будет новая страна
Тарахтеть по старым рельсам
Да глазеть по сторонам...
Встанут в ряд кресты и кресла.
Кости с барского стола —
Вожделенные корыта,
Бабы, бабки, два ствола,
Сверху — вывеска: «Закрыто».
Добрых дел переучёт:
Кто кому и сколько должен...
Даже если припечёт —
Мы задержимся подольше,
И досмотрим до конца,
И не выдохнутся кони...
На ладони — два кольца.
А карету мы угоним.
Взглядом по стрелками украдкой — не поздно ли?
Поезд ушёл, что не может не радовать.
Мы, слава Богу, никем не опознаны
И не объяты чужими парадами.
Знак многоточия. Нужное — выделить.
Ласково клонится небо закатное.
Больше не жалко того, что не видели.
Так малодушно идти на попятную.
Координаты указаны прописью —
В мякоти сердца, уже не отвертишься.
Мы зависаем над солнечной пропастью,
Наши ладони трепещут конвертами.
Беглые письма с пометкой о важности
За горизонты — последними стаями.
Больше не нужно казаться отважными —
Мы под подошвами лета растаяли.
И неприкаянно, трепетно-огненно,
По заповедными, украдкой изученным...
Наши зрачки — запотевшими окнами...
Мы совершенно друг друга измучили.
Что происходит? Вопрос риторический,
Волосы, пальцы натянуты струнами,
С кровью по жилам бежит электричество,
Наша тоска распускается рунами,
Ранами, странными дикими танцами —
Каждый маршрут проверяем на практике.
Мы никогда, никогда не расстанемся...
...Хочешь, сегодня сорвёмся — в Антарктику?
Какая досада — враги околели!
Какая отрада — не сдали свои...
Две нежных окружности белых коленей —
Печать бесконечности первой любви.
В глубоком запое и разум, и совесть,
Я думаю сердцем, а вижу душой.
Когда-нибудь мы обретём невесомость,
Но станет прочнее невидимый шов.
В глубоком запасе отвага и вера,
Шагаю на ощупь с пустого крыльца.
Мне вряд ли дано финишировать первым,
А если и первым — скорее, с конца.
Не бойся ненужности собственных песен,
Не майся, не кайся, родился — живи.
Но только однажды становится тесен
Спасительный кокон, хоть хрупок на вид.
Я в этой глуши даже Богом не узнан,
Стареющим солнцем завещан тебе,
Давно между нами не грубые узы,
А небо — седое, как древний Тибет.
Оно неслучайно становится близким —
Оно растворяется в нашей крови...
Качаются ветки и падают листья
В преддверии снега, реви — не реви.
Здесь птицы летят без оглядки на север,
Сгущаются краски и гаснут огни...
А в ночь с понедельника на воскресенье
Мы, сбросив покровы, остались одни.
Ты взошла над миром звездой полярной,
Напоила мёдом седую степь...
А похабным ртам — перпендикулярно
С кем делить изволишь свою постель.
Только нам, любимая, параллельно —
Я тебя целую, и мне тепло.
Для меня сегодня цветут аллеи,
На плите дымит ароматный плов,
За окном каштаны — покрыты ветки
Первомайским инеем. Ночь — мечта...
А давай, нагрянем на ужин к Светке
Или к Машке — пить и стихи читать?
У моей души — немудрёный ключик:
Погляди, как смотришь лишь ты одна.
Запускаешь в сердце свои колючки —
Говорю: «Спасибо!» и пью до дна.
И нескоро осень покрасит в рыжий
Городские кроны. В руке — рука.
А давай, сегодня гулять по крышам
И своих политиков не ругать?
Опускаюсь вниз. Набираю силу,
И гудит метро, в черноту маня...
За тебя — готова простить Россию,
Хоть она едва ли простит меня.
Ни один из нас во Вселенной не был
Червяком, пылинкой — помилуй Бог...
Я тебя люблю — до седьмого неба.
Я тебя — люблю... А тебе — слабо?
Мы — поэты, сестра. Мы — отбросы особого сорта,
Потому-то скорее сгорим, но едва ли утонем,
И жлобы всех мастей соберутся почётным эскортом,
Чтобы нас проводить — в захудалом убогом притоне.
Мы — пророки, сестра. Мы предвидели гибель системы,
А система предвидела нашу внезапную гибель...
Якоря бытия — тараканы, казённые стены,
И похмельный синдром, и твои неземные изгибы.
Мы — убийцы, сестра. Мы в себе истребляли героев,
Чтобы каждый солдат на рассвете воскрес дезертиром.
И анафеме нас предавали опричники строя,
И плевали вдогонку певцы золочёных сортиров.
Мы — безумцы, сестра. Мы спасаемся болью и водкой,
Нам привычно по каплям цедить квинтэссенцию счастья.
И пускай тишину разрывают лужёные глотки,
Мы закончимся здесь, дабы в новой эпохе начаться.
Мы — святые, сестра. Мы себя раздаём «на халяву» —
Подходи, налетай! Только, чур, без обмена-возврата.
Я прозрения яд разделю на гранёные главы,
И не дрогнет рука, и по истине хватит на брата.
А вокруг — благодать... И покуда не клюнули в темя,
Будут гадить и жрать, и ночами зубрить Камасутру.
Мы однажды уйдём в плодородную жадную темень,
И вернёмся в своё беспощадно прозрачное утро.
Мир — скопление тел. Он истлеет, как будто и не был,
Ни трущоб, ни дворцов, ни гробниц — лишь солёные песни.
...Я отныне врагов посылаю с порога на небо,
А любимых зову за собой — в неизбежную бездну.
Не поймут они, какого нечистого
Головой о небо бьюсь так неистово,
Никому уже не нужные истины
Облекая в строки — не для красы...
Мне стихи — не что иное, как выстрелы,
И пускай простое кажется выспренним,
Но они как водка — горестно искренни,
А трезвее мыслить — и не проси.
И пока собратья маются планами,
Я дышу тобой — объятая пламенем,
Обнажаю дно. Постигнуто главное:
Легче выпить залпом, чем по глотку.
Но цежу по каплям беды и радости.
Мы с тобой распяты знаками равенства...
Нет. Моими снами ты не отравишься.
Я тебя в объятьях уволоку
В свой туманный мир, начертанный прописью,
Где удел светила — редкие проблески.
Обними меня — сегодня без робости,
Над последней пропастью, осмелев.
Где, закрыв глаза, по воле Всевышнего
Мы шагнули вниз — и всё-таки выжили,
Хоть сердца дотла прозрением выжжены,
Но шагаем за руки по земле...
Нам не нужны ни Мальдивы, ни Ибица, ни Гоа.
Нас не услышат в Париже. И в Лондоне. Что с того?
Ливень с небес — по минутам, растёкшимся на года.
Мне захлебнуться не страшно. Мне сладко, что я — с тобой.
Сложно любить самолёты. Сложнее любить метро.
Близость земли (или смерти?) личины срывает враз.
Это под силу немногим — увидеть своё нутро
И не отгородиться стеной из дежурных фраз.
Дескать, все люди — уроды, а, значит, и мне туда.
Нет ни любви, ни просвета — унылое бытие...
Знаешь, сгорать — неизбежно. Но стоит ли — со стыда?
Кто-то торопится к смерти. Мы — прячемся от неё.
И не находит. Да, верно, не ищет уже давно.
Есть на планете добыча полегче и пожирней.
Нас укрывают сугробы — а мы прорастаем вновь,
Ветер слагает легенды о силе живых корней.
Небо и землю связали дороги железных птиц.
Силы найти — оторваться. А дальше — уже свои.
Небо умыто слезами — не надо его коптить.
Лучше развеяться пеплом — не дымом. На том стоим…
Мы – одинокие волки в бетонных своих лесах.
Мы — одичавшие боги того, что уже не чтут.
Наши святилища — рельсы и взлётная полоса.
Наша религия — правда и вера в свою мечту.
Наше убежище — сосны. Не райским верны садам,
Не золочёному склепу, где каждый себе кумир.
Мы полюбили друг друга. Отныне и навсегда.
Боги родят человека, который изменит мир.
Я умираю... Мараю листы — не до сна.
Кредо — не сгинуть, а в спину стреляет весна.
Дай мне надежду! Одежды — безвольно — к ногам...
Мы по колено, по пояс в дремучих снегах.
Крохи азарта... До марта — и полный вперёд.
Нас не догонят собаки нечистых пород.
Требую боли... На волю, где воздух — огонь.
А на запястьях — ожоги от сбитых оков.
Утро. А, может быть, вечер — неважно уже.
И подбирается вечность к усталой душе.
Это не страшно — страшнее до пепла сгореть.
Наши ладони подобны древесной коре.
Жадно дышу, беспощадно белеют виски.
Вьюга, но к югу — коварны, зыбучи пески.
Значит, на север — посевам уже не взойти.
Справа и слева — чужие петляют пути.
Дальше — по звёздам. Кто создан для вечной войны,
Знает — не поздно, хоть ночи и дни сочтены.
Битвы. Беззвучны молитвы: кричи — не кричи,
И не напрасно победа немного горчит.
Невыносимо... Спасибо — за руку, за пульс.
В землю стекают последние силы — и пусть.
В землю вернётся всё то, что не жалко ничуть.
Мы остаёмся... Сдаёмся друг другу... Молчу.
Небо в алмазах — не наша стихия. Стихи.
Нежность. Осколки. Голодные волки в степи.
Так на виду у Вселенной, лицом на восход,
Двое становятся целым. И с ними — Господь.
Кому-то — медвежий угол, кому-то — весь мир на откуп,
Кому-то ещё немного — и самый последний круг.
А мы выбираем правду, а мы выбираем водку,
А мы выбираем нежность и небо в глазах подруг.
С годами мы только крепче, хотя тяжелеет поступь
И выпито полцистерны за тех, кто ушёл вперёд.
Кому-то — большие сиськи, кому-то — большого босса,
А нам — ничего не надо, и мы переходим вброд.
И нам по колено море, и нам покорятся горы —
За то, что свободны руки, и совестно им грести.
Мы точно не опоздаем на самый последний скорый,
Да только вот нет билетов, но Боженька нас простит.
Кого-то пугает плаха, кого-то пугает воля,
Но ты ничего не бойся, покуда моя рука
Твою согревает руку, и прячутся те, кто возле,
А мы зажигаем звёзды в созвездии Дурака.
Кому-то — кино и немцы, кому-то — постель и кофе,
Кому-то — огарки счастья, кому-то — обрывки пут...
Но каждый из нас по жизни стремится к своей Голгофе,
И правила неизменны: идущий осилит путь.
Кого-то купили оптом, кого-то столкнули лбами,
А кто-то собрал бутылки и в землю зарыл топор.
Я знаю тебя на ощупь, я знаю тебя на память,
Ты знаешь меня навылет, и можешь узнать в упор.
Потомки рабов искусно себе выплетают узы
Из жалких клочков бумаги, и строят сады камней.
К поэту приходит белка. К соседу приходит муза.
К нардепу приходит совесть. А ты — приходи ко мне...
Всё у них «от кутюр» — и заплаты на видном месте,
И ботинки ценой в полбюджета иной страны…
Так они и ползут — ослеплённые жаждой мести
Всем, кто их обогнал. Чьи идеи — смешны, странны.
Мол, какая душа? Суеверие тёмных предков!
Человек состоит из желудка и потных ног!
Так они и гниют, отравляя душком нередко
Атмосферу Земли, чтобы больше никто не мог
Ни свободно дышать, ни ресницами трогать звёзды,
Ни счастливо пьянеть на руках у своих зазноб…
Вот и видится мне, что однажды взлетит на воздух
Вся планета людей. И по коже ползёт озноб.
Так случалось всегда: одному — неприступный замок,
А другому — весь мир, даже космос — родной очаг.
Ну а зрители — шли, и во всём разбирались сами,
И бродячий поэт был счастливее богача.
А в столице — метель. Да такая, что больно глазу,
И не видно ни зги. Лишь чернеют вдали одни
Вереницы иуд, улетающих бизнес-классом
В преисподнюю, где даже чёрта тошнит от них.
Мне не страшно уже. Не дрожат, как с похмелья, руки.
Чтоб меня перепеть — нужно выпить такой настой
Тишины на слезах, всепрощения на разлуке,
С небом скорбь разделить и помножить её на сто.
А в столице — январь. И по венам – такая стужа,
Что едва ли спасут от заморских портных штаны.
…И приходят они. Прозревая, приходят в ужас
От того, что их дни — вместе с нашими — сочтены.
Безнадёжна зима, и прогнозы погоды
По весне обещают вселенский потоп.
Наши песни уже не споют в переходах
И едва ли успеют сберечь «на потом».
На задворках планеты — Господни посевы
Историческим хламом укрыты от вьюг.
Наше небо давно улетело на север,
Но краплёные карты уводят на юг.
И стоят облака неусыпным конвоем,
И следы на снегу через миг не видны.
Мы однажды с тобой не вернёмся из боя,
Чтоб воскреснуть знамёнами новой войны.
И виднеется вечность в оконном проёме,
И печаль высока, и дорога длинна…
Негламурные ангелы спальных районов
Отворят вытрезвитель небесный для нас.
Нам никто не судья, нам никто не ответчик,
Нас боятся менты и старушки в метро.
Мы не дарим друг другу практичные вещи
И разводим костры из наломанных дров.
Нас не ранят уже не пустые придирки,
Ни предательство ближних, ни тех, кто вдали.
Будто кем-то нездешним зачаты в пробирке,
Замурованы в кокон полотен Дали.
Здесь богатства скудны, а убогость — несметна…
Если дрогнет рука — поскорее лови.
Иногда даже боги завидуют смертным —
Нашей жажде бессмертия ради любви.
И приспущены флаги, и больше не стыдно сдаваться,
И стихи не приносят уже облегчения сердцу,
Мне должно бы, наверное, просто чего-то хотеться.
Но не хочется даже покоя — тем паче, оваций…
Одиночество — форма любви к воспалённому миру.
Соблюдая дистанцию, мы подбираемся ближе…
А любители сладкого что-то настойчиво лижут —
Может быть, оголённое мясо дешёвых кумиров?
Одиночество — это залог выживания сильных.
Одиночество — это уютное гнёздышко слабых.
Я — волчица… А хочешь, мои закалённые лапы
По сугробам дорогу протопчут — кровавым и синим?
Я умею любить. Одинокие это умеют —
Уходя навсегда, дорожить уцелевшим хорошим,
Выпекать запоздалое счастье из маленьких крошек,
От печали в просоленном горле устало немея…
Одиночество — тонкий покров, беззащитная кожа,
Испещрённая шрамами, но сохранившая нежность,
Одиночество — это твоя и моя неизбежность.
А запуганный мир так униженно, рабски скукожен…
Не гасите плевками огонь — я уже догораю,
И останется только седой остывающий пепел,
Он теплее иных очагов — бутафорских, нелепых.
Одиночество — это судьба, а судьбу — выбирают…
Мы с тобой никогда не играли на деньги
И за деньги мы тоже почти не играли…
И неважно, за что нас поставили к стенке,
Мы бессмертны — не надо Святого Грааля.
С подлецами война и страшна, и нелепа,
Наше кредо — ни выстрела ради забавы.
Переполнена чаша терпения неба,
И уже ничего на весы не добавить.
Наши звёзды бледны, но ещё не угасли.
Наши нервы — прочны, но уже на пределе.
Мы с тобой никогда не мечтали о власти,
Не тиранили душу, заботясь о теле.
Мы читали стихи в кабаках и на сцене,
Мы писали слова и слезами, и кровью,
И пускай этот опыт в бою обесценен,
Мы на правду в сердцах не набросим покрова.
Наши руки тверды, хоть ослаблены пальцы
Искупительной лаской приклада и лиры.
Мы едва ли заставим себя улыбаться
Наблюдая картину крушения мира.
Наши тени — светлы. Наши песенки – спеты,
Но остались ещё нерождённые строки.
Мы — потомки страны смертоносных советов,
Распрямившие крылья. Возможно, до срока.
И послушна струна. Но ладони упрямы.
Истекая в пылу нерастраченной негой.
…Наши души ломают оконные рамы,
Унесённые мартовским призрачным снегом.
Кровожадной эпохи слепок,
И горласты они, и слепы,
Их амброзия — плесень склепов,
И большие у них чины.
Но, рождённые под присягой
На войне за чужие стяги,
Мы, подобно героям саги,
На отвагу обречены.
Обнажённых сердец кумиры
Не стояли по стойке смирно,
Не роняли ни меч, ни лиру,
Не стреляли из-за угла.
Наше время идёт на убыль,
Но любимых целуем в губы
И убожество словом губим,
Разрушая его уклад.
Подставляя друг другу плечи
Без тоски о крестах полегче,
Мы не стонем, что время лечит,
И не вязнем в чужой игре.
Истреблённые Бога ради,
Воскресаем Господней ратью —
Не друзья, но родные братья,
Нам предательство — смертный грех.
Автостопом по бездорожью,
Наобум — в темноте острожной,
А повсюду — всё те же рожи
Дармовые объедки жрут.
Мы не ведаем страха смерти,
И подавятся нами черти,
Словно солнце, упрямо чертим
Предсказуемый свой маршрут.
Подлецов посылаем на хер,
Им презрение — лучший знахарь,
Все в строю — и последний снайпер,
И последний артиллерист.
Загораемся — только троньте,
И на видимом гибнем фронте,
Не прибавится в нашей роте —
Не по кайфу салагам риск.
Поколение «стас михайлов»
Нам хоругвями зло махало,
По наводке трусливо хаял
Интернетом прикрытый тролль.
Знают, сволочи — всё, попали,
И не вытравишь нас напалмом,
Прямо в небо бредёт по шпалам
Поколение Рок-н-ролл!