Ужели вновь, забытые слова
Нарушат немоту моей гортани
И дней моих последняя глава,
Быть лучшей из минувших станет?
Как знать, как знать! С годами всё ясней
И цель, и путь, которым к ней идешь...
Но что Поэзия? И что мне сделать с ней,
Коль слово изреченное - есть ложь?
Когда я умер во второй -
Моя жена ушла к другому,
Богатому, немолодому
И дверь закрыла за собой...
Когда умру я в третий раз
Пусть это будет раз последний
И пусть истратит мой наследник
Те пятаки с закрытых глаз,
И пусть всплакнет тайком жена -
Ведь были дни любви взаимной,
Жаль жизнь была такой недлинной,
А разве длинной быть должна?
И пусть друзья нальют вина,
И вспомнят, кем я был и не был -
Все, кто любил, и тот кто предал...
Пускай простится их вина.
Да недописанной тетради
Чуть пожелтевшие листы...
Да медный грошик Бога ради
В ладонь упавший с высоты...
Воск на мне от поминальных свеч.
Мне уже почти что нечем жечь.
Впереди маячит только печь.
Но пока в устах живая речь
И пока у речи есть резон,
Я еще коснусь заветных плеч,
Я ещё сгоняю на Гудзон...
Ответная СМСка
На Гудзоне - осени разгар,
На Гудзоне - красных кленов медь...
Я для перелетов слишком стар,
Мне за молодежью не поспеть...
Тает жизни тонкая свеча,
Оплывая воском на песок,
Не спешу концы рубить сплеча,
Подставляя выстрелу висок...
Не спешу - придет и мой черед
Через реку следовать в челне...
Пусть челнок бортами зачерпнет
Чарку горькой... В память обо мне...
И запах горький, как ночное эхо,
Летящих мимо перелётных стай,
И дни похожи, будто горсть орехов,
Оборванных с ближайшего куста...
Но с каждым днём в горсти орехов меньше -
Вот и ещё один во мхи упал,
И кто-то тихо на ухо прошепчет:
-Кусок шагрени так ничтожно мал...
От первого, неровного смычка,
До виртуоза класса Паганини,
От самого обычного "крючка",
До мастера высоких чистых линий.
В июне ты не пел, а стрекотал,
Сверчков позоря доблестное имя!
Свидетель Бог! Как ты меня "достал",
Убогими руладами своими...
В июле - торжество и дружный хор!
Твои кантаты медно грохотали,
Как конница, летя во весь опор
"Горя огнём, сверкая блеском стали..."(с)
Ты в августе приятно удивил
Уйдя в минор раздумий и сомнений -
Спокойней стал и, поумерив пыл,
Намного стал добрей и откровенней...
Теперь - сентябрь... Всё реже песнь твоя
Волнует сад, желтеющий тревожно,
И очень скоро иней октября
Напомнит о законах непреложных.
И я грущу под этот тихий скрип -
Ведь мы с тобой как близнецы похожи:
Поёт над нами хор осенних лип
Так нежно, что озноб бежит по коже...
Встала до света - бабуле помощница?
Прутик в кулак - и с гусями на старицу!
Там уже гуси чужие полощутся,
Малость проспишь, и твоим не достанется.
Лето к концу, прохудились сандалики,
Мелкие камешки так и шпыняются!
Ветки сухие прибрежного тальника
Будто нарочно к подолу цепляются...
В общем - не жизнь, а сплошное мучение!
Только и радости - книжка заветная:
Есть в ней и подвиги, и приключения,
Есть и любовь...эта...ну... Безответная!
А ввечеру Орлеанскою девою
Гонишь ораву монахов-распутников...
Вдруг, громыхая, из улочки левой
Скачет навстречу Айвенго... На прутике...
Уже и ангел вострубит на пионерской дудке,
И кто-то бодрый и хмельной ударит в барабан…
А мы присядем за столы, в заботах о желудке
И станем блюда смаковать из сопредельных стран…
А после – отойдем ко сну, легко и безмятежно,
Укутав бережно тела в льняные покрова…
И рухнет с нами в черноту весь этот мир безбрежный,
И разлетятся стаей птиц заветные слова…
А поутру – опять Полынь прочертит склон небесный,
И бледный всадник в небесах затеет беготню,
И черный ангел на трубе вдруг заиграет песни,
И барабан затарахтит по сорок раз на дню…
Не прорастай, не прирастай –
Как больно будет расставанье,
В конце недолгого свиданья…
И горечь разочарованья –
Проклятье чистого листа…
Как часто падаем в траву
Прижавшись к ней пробитой грудью,
И вздох последний очень труден...
Как часто падаем в траву!
Как редко вспоминаем мать,
Когда она хлопочет рядом,
Нас провожая нежным взглядом....
Как редко вспоминаем мать!
Как мы не дорожим теплом -
Теплом души, теплом домашним!
Оно уходит днём вчерашним,
А мы - не дорожим теплом...
Оставить суетиться молодым
И, не спеша возделывая грядки,
Следить легко - меняются порядки
И славы прежней отлетает дым.
Меняются эпохи и вожди,
Уносит в никуда приоритеты,
Какое дело до авторитетов?
Куда важней ко времени дожди...
Полоть осот конечно же важней,
Чем горло рвать, свергая пьедесталы!
На тяпку бы найти хорошей стали...
И - ну их к бесу, бронзовых вождей!
А урожай наш - дети соберут!
Для них одних возделывая землю,
Наследную любовь к земле - приемлю...
Всё остальное - суета и блуд.
Мне бы – попроще: - Иди-ка ты лесом!
Все, что придумано – напрочь, со свистом!
Так бы, наверное, было бы честно…
Hasta la vista…
Только вот как этим лесом забвенья,
Отгородиться от памяти нашей?
Взять – и жар-птицу лишить оперенья…
Веришь, Наташа?
Реку забыть и разбитою лодкой,
Гнить, обнажая ключицы уключин…
Или в запой? Да палёною водкой!
Так будет лучше?
Так вот бывает, дружочек неблизкий-
Глупо и странно…
Как по-испански?! Hasta la vista?
В разных мы странах…
Скажи на прощанье, что любишь меня -
Ненужных не стоит давать обещаний!
Прощенье грехов мне оставь на прощанье,
Как солнечный луч в окончании дня...
Скажи на прощанье, что любишь меня!
Скажи на прощанье, что любишь меня...
Пускай разнесется как эхо под небом -
Мы живы пока не единственно хлебом,
Согреты не только соседством огня!
Скажи на прощанье, что любишь меня...
Скажи на прощанье, что любишь меня,
А после уйди...Без касанья, без взгляда,
И в сны мои больше являться не надо
Куда-то в далекие дали маня...
Скажи на прощанье, что любишь....
Памяти бойцов интернациональных бригад в Испании 1936 года.
Закружусь и упаду ничком,
Выбирая место потенистей,
Чтоб слегка тянуло холодком
От земли. И шелестели листья.
Чтобы ноздри запах щекотал
Лиственного, призрачного тлена,
И родник в изножье ближних скал
Убегал из каменного плена.
Снизойдёт на душу благодать,
Как глоток прохладный из криницы –
Для того, чтоб это всё узнать,
Стоило на белый свет родиться!
Всё реже силы нахожу
Латать пробоины,
Лишь переборки горожу -
А стоит ли?
И с каждым разом всё трудней
Всплывать к поверхности
Средь океанов и морей,
И их безмерности...
Мы так мечтали, сидя у костра,
В котором не спеша пеклась картошка,
Что всё казалось нам - не понарошку,
И мы "травили" байки до утра.
"Бананово-лимонный Сингапур"(с),
Раскидистые пальмы на Багамах...
В который раз домой нас звали мамы!
И как отец рассержен был и хмур...
А мы прутом картошку из костра!
И, разломив присаливали густо,
И было всё необычайно вкусно,
И ночь было прекрасна и чиста!
Мы неохотно падали в постель,
И до утра, до самого рассвета
Нам снились страны, где сплошное лето,
И где зимует птица коростель.
Во сне гудели бури и штормА,
И на компАсах мельтешили стрелки,
По вантам мы скакали, будто белки,
Как по черешне, что в углу двора...
А что еще могло присниться нам?
Мы выросли у самого причала,
Судьбу нам чайка с неба накричала,
И колыбель качала нам волна...
Все кошки ночью – явно серы!
Не все – тогда через одну:
Отдельно взятые примеры,
Лишь подтверждают правоту,
Вода – мокрА, а свет – прозрачен,
И молоко – белым- белО,
И от рожденья час назначен…
И бьётся вдребезги стекло…
Банальность истин непреложных
Давно всему известна свету –
Она известна осторожным,
Но вот неведома поэтам!
И, отменив пути иные,
Поэт свечой взмывает ввысь
Чтобы параллельные прямые
В конце концов пересеклись!
К стихам не пишут предисловий - позволю себе нарушить правила: один раз. Можно?
Много лет тому назад, работая на железной дороге, оказался свидетелем и участником интересного происшествия : дело было осенью, в октябре, вели мы грузовой поезд от станции Горячий Ключ до станции Туапсе-сортировочная... Пасмурный вечер стремительно перетекал в не менее пасмурную ночь когда мы въехали на станцию Афапостик, вдруг повалил тяжелый, мокрый снег громадными хлопьями, которые дополнительно увеличивались, попадая в свет прожектора...Ехали мы на красный свет выходного светофора с отклонением по стрелочному переводу, поэтому скорость снизили до минимума - поезд длинный, как говорят железнодорожники "от колА до колА", станция малоизученная - ветку Краснодар-Туапсе пустили совсем недавно...
И вдруг, в белом месиве летящего снега, замелькали черные тени - какие-то большие, черные, то ли птицы, то ли ангелы небесные, бились в лобовое стекло, в стекло прожектора и падали вниз, стремительно и обречённо... Машинист от неожиданности затормозил состав, поезд скрежетнул и остановился - до штанги выходного светофора оставалось меньше метра! Я выскочил из электровоза - всё видимое пространство было усыпано трепыхающимися черными птицами... Я схватил одну, ближайшую, вторую, третью... С грохотом из белой мглы вынырнул встречный пассажирский поезд, прогремел и исчез, мигнув красными "габаритами" хвостового вагона...
Домой я приехал под утро, с "трофеями" - трое пришедших в себя чёрных вальдшнепов ворочались в моей "шарманке"* Дождавшись, пока проснутся сын и дочь, начал показывать им свою добычу, рассказывая то немногое, что знал о вальдшнепах...
Насмотревшись и налюбовавшись этими редкими и весьма красивыми птицами, пятилетняя дочь, глядя на меня очень взрослыми глазами, спросила:-"А мы их скоро отпустим? Им же, наверное, страшно без своей стаи?"
Вправду сказать - у меня были несколько иные планы по этому поводу - время было голодное, начало перестройки, когда "закрома Родины" оказались вдруг странно пустыми, а вместе с ними опустели и прилавки продовольственных магазинов... Но я довольно живо представил глаза моих детей, когда вечером предложу им суп из этих птиц...
Я дал им в руки по птице, сам взял оставшегося "трофея" и мы вместе отправились на балкон, дочка скомандовала :-" Лаз...Два...ТЛИ-И-И!" и три птицы сорвались в полет из нашего окна! Они умело выстроились в "походный" клин и, описав широкий полукруг, уверенно пошли к мысу Кадош*, на котором каждую осень, перед перелётом за море, отдыхают стаи перелётных птиц...
Не знаю, почему стихи об отпущенной птице, появились только теперь, через два десятка лет - может быть время пришло?
Выпусти птицу над морем в полёт!
Выпусти птицу!
Птица в неволе, конечно, умрёт,
Но не смирится.
Слышишь, как сердце стучится в руках-
Болью и страхом?
Доброе сделай не на словах -
Выпусти птаху!
Плавной дугой в поднебесье уйдёт,
Не возвратится,
Стаю свою непременно найдёт -
Выпусти птицу!
Может, зачтётся на небесах,
Дело благое?
И улетает отпущенный птах
Ближе к Агою*...
"Шарманка"* - шутливое название чемоданчика, в котором работники поездных бригад берут в поездку всё необходимое - от термоса с чаем до самодельных приспособлений для малого ремонта электровоза.
Мыс Кадош* - скальный мыс западнее города Туапсе.
Агой* - курортный поселок западнее города Туапсе, отделенный от города Агойским перевалом, мыс Кадош - крайняя точка этого перевала.
Всегда садился за рояль
Он бережно - неспешно,
Священник входит так в алтарь,
Молясь за души грешных...
Рояль смеялся и рыдал,
Крыло вздымая ломано -
Затаивал дыханье зал
Под музыку Бетховена!
Закончив, кланялся "не в такт",
Неловко и сконфуженно:
Мол, извините, что не так...
Прикашливал приглушенно...
Она, всегда из-за кулис,
Бросала взгляд встревоженно -
Неужто заболел Артист?
Неужто занедужил он?
И чай в гримёрке, на столе,
В розеточке - конфетки,
Чтоб, не дай Бог, не заболел
Великий "малолетка"!
Его не стало как-то в ночь -
Всё кашлял, да не каялся!
Консилиум не смог помочь,
А организм - не справился...
Её не звали хоронить -
Ни то, ни сё - поклонница,
А что не стало смысла жить
Намного позже вспомнится!
Но всякий раз, который год,
Вдруг на могильном холмике,
Вдова зелёный чай найдёт
И две конфетки... Помните?
Ненадолго испортит погоду
Легкий дождь в окаёме зарниц,
Будет пахнуть каштановым мёдом
От заплаканных этих ресниц,
В лужах звонких пыльца золотая
Легкой рябью под ветром дрожит –
Это май от меня улетает…
Как от мая до мая дожить?
Что с поэта возьмешь? Ни кола, ни двора…
Пара рифм, да и те поистёрлись…
И кричит что-то вслед дворовая шпана
В оскорбленьях стараясь на совесть…
Я прощаю их всех – отпускаю грехи
По завету индийского гуру :
«Оскорбления пыль не спеша отряхни –
Пожалей говорящего сдуру…»
Придорожная ветвь шелестящей листвой
На плечо моё тихо склонится,
И упрямо мотая большой головой,
Где-то сзади плетется ослица…
В этот город схожу, не прося ничего,
Ни прощения, ни снисхожденья -
Не спасай меня, Отче, от злейших врагов:
Упаси от друзей небреженья!
И, коль душою воскорбишь,
Переменить пытаясь это,
Бродягой станешь и поэтом
На всю оставшуюся жизнь!
Всё на ходу, всё - впопыхах,
Казалось - был, но канет в Лету...
Нет, возвращается во снах,
Ночь озаряя ярким светом...
И заново пьянит меня
Дух свежесломленной сирени
И отблеск солнечного дня
На чьих-то девичьих коленях...
Твоя рука лежит в чужой руке,
И туфельки порхают по паркету,
На локте бережно покоится букет…
«Кто это там, в малиновом берете…»(с)
Мне кажется – я вновь схожу с ума,
Схождение и больно и приятно,
Хоть говорят, что лучше уж – сума,
Чем разговор с самим собой приватно…
Ну что Вы, сударь! Это – дежа вю,
Не лечится, но тем оно занятней –
Большой поход большому кораблю!
И вахтжурнал на тумбе прикроватной…
Всё это было... Было и прошло!
И поросло забвением и тленом,
Смеяться над безумием - грешнО,
Как пивом называть над кружкой пену...
Сто лет тому…, а может двести лет?
Оркестр сфальшивил так немилосердно!
Летит в огонь законченный сонет,
Чтобы в огне очиститься от скверны…
И сливались в колесе спицы в яркое сиянье,
От восторга я крича : "Уезжаю! До свиданья!"
И махала мне платком моя бабушка, прощаясь,
Оставаясь в детстве том, у фонтана оставаясь...
Сорок лет прошло с тех пор, нет уже давно фонтана,
Нету бабушки давно - мы расстались с нею рано,
Но когда устану вдруг я до резкой боли в сердце,
Прихожу обратно в парк, как в оставленное детство.
И какой-нибудь пацан, разгоняясь по аллее,
Крутит, вертит велик свой и от скорости балдеет!
"Уезжаю! - он визжит. - Уезжаю, до свиданья!"
И играет в колесе солнце яростным сияньем...
Как похожи вы на нас! На кого-то мы похожи...
Было всё уже не раз. Аж мороз бежит по коже...
1999 г.
Русь моя взяла начало с туапсинского причала,
А потом шагал я дальше, гордо голову подняв,
Мне в дороге помогало, что плохих людей так мало,
Всё встречались - неплохие, и хороших я встречал.
Только что-то, где б я не был, мне чужим казалось небо,
Неродной земля родная мне казалась иногда!
И не надо мне ни ада, и не надо было рая -
Из родимой Туапсинки мне нужна была вода!
Мне хотелось окунуться в эту синь морского блюдца,
И над скалами Кадоша*** снился бешеный закат,
И как загнанная лошадь, я в дороге спотыкался,
Над собою сам смеялся - поворачивал назад.
И поверь, я не жалею, что родней, чем ты, аллея,
Не нашел нигде на свете никаких других аллей!
Я отсюда шлю приветы, всем, кого в дороге встретил,
И подписываюсь кратко - туапсинский дуралей...
*Платановая аллея - второе, народное название центральной улицы в г. Туапсе, по центру которой проходит одна из самых длинных в мире платановых аллей.
**"Рашпиль" - так туапсинцы называют трехгранный памятник на Приморской площади.
***Кадош - скалистый мыс к западу от г. Туапсе
Пока же пробираюсь, как в лесу,
Спасаюсь от Медведиц с Козерогами,
Овнов на звездных пажитях пасу,
Беседую с Тельцами крутобокими.
Я с ними говорю о том, о сем,
Они мне блеют и мычат про это,
И между строчек понимают все :
Как трудно на Земле прожить поэтом.
И незаметно отхожу ко сну,
Согретый густозвездным бычьим боком...
Телец ушами ловит тишину
И пробует её на кончик рога...
Палым листом неприкаянным
В светлый ручей упаду -
Несть искупления Каину,
Авелю - чем помогу?
Не обойдёт и не минует
Каждого чаша сия -
Жизни изломана линия...
Всех, а не только моя...
Пуля шмелём перегруженным
Мимо виска прожужжит -
Бросив навеки оружие
Двинусь на поиск души...
И суету, и праздное шатанье,
И трату сил на мелочи и хлам,
И глупое чего-то выжиданье,
И отвращенье к собственным словам...
Замрешь на миг, комок с трудом глотая,
Кольнет под сердце, будто ржавый гвоздь -
Мерцанье звезд и тишина...Такая,
Что слышно, как скрипит земная ось.
P.S.Скрипит в ночи земная ось,
А горло сохнет, как от жажды,
И сердце вдруг оборвалось -
Не перетёрлась бы однажды!
(рассказ помощника машиниста электровоза)
Ну не любил я ездить «сборняками» - ни утренним, ни вечерним! Почему? А что хорошего? Во-первых заложено им графиком «пилить» от Белоречки до Туапсе двенадцать часов – и будешь ты эти двенадцать, а чаще ещё дольше, независимо от того есть у тебя работа по линии или нет, отрабатывать. Так диспетчеру поездному удобнее. Приткнут сборный где-нибудь на станции, а там пока дежурный придёт, пока составителей соберут… И торчишь, как пикетный столбик… А я скорость любил! Летишь «скорым» - только перегоны мелькают, картинка каждую минуту меняется и только об одном жалеешь – дальше, чем оборотное депо для тебя дороги нет. Даже подумывал иногда: может в проводники податься? Страну посмотреть, с людьми пообщаться… Да так и не решился...
И не только за эту нудность не любил сборные поезда. В самом начале, ещё когда только начал я работать в депо, произошел один случай, до сих пор памятный, хотя лет с той поры прошло, дай Бог памяти…Да ладно! Прикинул – сам удивился! Тридцать с хвостиком! Вот времечко-то летит… А помню, как вчера…
Поехал я тогда в поездку с дедом Лопахиным. .. Вот, опять! Деду этому в то время было лет на десять меньше, чем мне сейчас, а я себя ещё дедом не представляю. Вот ведь «теория относительности» - я и в шестьдесят ещё хоть куда, а «не я» и в «полтинник» - старикашка! Ну, да ладно, не об том рассказ… Лопахин был классный машинист, водил пассажирские поезда, но любил грузовые, вот ведь странность, для меня тогда необъяснимая, человек был интересный , образованный,как говаривала моя бабуля, имевшая за спиной три класса церковно-приходской школы. Было с ним о чём поговорить, послушать байки железнодорожные, до коих был он великий охотник и которые рассказывал так, что иному бы писателю не грех было бы поучиться! Прямо Ираклий Луарсабович Андронников в железнодорожной форме!(Про Андронникова впервые я тоже от Лопахина услышал, кстати.)
До Белоречки мы вели 508 «Адлер – Кавказская», грузопассажирский поезд местного сообщения, в народе именуемый «пятьсот весёлым» или «Матрёной-молочницей». Состоял он из десятка плацкартных вагонов да ещё в голове стояли пять-шесть молочных цистерн – груз для Туапсинского и Сочинского молзаводов, останавливался на всех станциях и полустанках, пропуская все скорые и пассажирские поезда и подбирая по пути разношёрстных пассажиров – колхозных бабушек с многочисленными оклунками, корзинками, ведрами и внуками, туристов с огромными рюкзаками, гитарами, собаками и влюбленными студентками, обстоятельных сельских мужиков с предметами первой необходимости – мотоциклетными колёсами, бензопилами, огромными стеклянными бутылями, крайне необходимыми в хозяйстве для приготовления домашних вин, бражки, купленными «по случаю» в городе и бережно везомыми к месту назначения…Посадка пассажиров напоминала штурм Суворовым Измаила , высадка – переход того же генералиссимуса через Альпы – было много шума, ора, но всё заканчивалось благополучно и в срок.
Отдохнув после дороги в бригадном доме, были мы вызваны в обратный путь под вечерний сборный. Не буду описывать всю процедуру приема электровоза из депо, маневры по станции, опробование тормозов – всё это интересно узкому кругу людей, связанных с железной дорогой по роду службы, а широкой публике – как рыбе зонтик! Скажу только, что рано или поздно, но сборный, кряхтя и поскрипывая, позванивая и постукивая, покачиваясь на стрелках, отправился в свой долгий и многоступенчатый поход около двадцати трёх часов по московскому времени, о чём в маршрутном листе была сделана мной первая запись.
К четырем часам утра, обработав три промежуточных станции, ведомый нами сборный добрался до станции Гойтх, самой верхней точке перевала через горы. Дальше предстояло спустить его вниз, пройдя через тоннели, пробитые вручную тоннельщиками ещё в начале двадцатого века, разъезд Индюк на склоне одноименной горы, оставить на станции Кривенковская десять хоппер-дозаторов для погрузки щебня на местном щебзаводе, неторопливо грызущем окрестные горы, и, желательно, «резервом», то есть – одиночно следующим локомотивом, прибыть в родное депо. Таков был план. Наш, но не Господа Бога.
Станция Гойтх примечательна тем, что стоит, как я уже говорил, на Перевале, а на выходе, сразу от стрелок, начинается довольно крутой спуск, а на спуске главное что? Правильно, тормоза! Поэтому на станции обязательная проба тормозов с присутствием вагонников – осмотрщиков подвижного состав на предмет эффективности срабатывания тормозной системы поезда. Фу! Вот загнул – аж в пот кинуло! Проще говоря – машинист на стоянке тормозит состав, тормоза вагонов срабатывают, а два относительно трезвых работника станции, двигаясь с головы и хвоста поезда навстречу друг другу, считают количество прижатых тормозных колодок. Сойдясь в середине поезда они обмениваются полученной информацией, делятся впечатлениями о погоде, машинисте электровоза, начальнике станции и моральном облике дежурной. Затем они, путём несложных математических операций, достигают консенсуса в необходимом тормозном нажатии и делают соответствующую запись в справке о состоянии тормозов поезда № … дают команду на отпуск тормозов и дёрнув по рюмке «на стремЯ», расходятся каждый в своем направлении – один в хвост поезда, другой в голову. «Головной» вручает отмеченную справку машинисту и докладывает поездному диспетчеру о готовности поезда следовать дальше. Машинист «внимательно» ознакомившись с записью вагонников, делает вид, что получил исчерпывающе ценные сведения и тоже докладывает тому же диспетчеру о своей готовности ехать дальше. При этом, все участники этой комедии прекрасно понимают, что дальше всё зависит от мастерства машиниста, от его умения работать с тормозами, от его знания профиля пути и от…Господа Бога, который – «Спаси и Сохрани!».
Всё было как всегда – тормознули, отпустили, получили справку, доложили… Загорелся зелёный свет выходного светофора и поезд потихоньку тронулся к южной горловине станции где, как вход в преисподнюю, чернел портал первого тоннеля. Лопахин привычно набирал скорость, пощелкивая фиксатором реверсивной рукояти контороллера, качнуло на выходной стрелке, дохнуло через раскрытое окно запахом тоннеля – сыростью, креозотом, крысиным подвалом. Стрелка скоростемера , подрагивая добралась да цифры двадцать пять. Вот теперь предстояла основная процедура – проверка тормозов на эффективность, именно сейчас наступал момент истины – есть тормоза или нет, надежны ли они – всё станет известно именно теперь. Не знаю у кого как, а у меня в этот момент дух перехватывало и крепко – за спиной несколько тысяч тонн груза(если поезд грузовой) или семнадцать – восемнадцать вагонов с живыми людьми(если поезд пассажирский). Это вам не кот начихал!
Поезд начал замедлять ход, рука Лопахина на кране машиниста дрогнула, переводя ручку крана в положение отпуска тормозов, я краем глаза заметил, как облегчённо расправились плечи машиниста и бодрым голосом произнес магическую фразу :- « Проба тормозов произведена – скорость упала на десять километров, расстояние двадцать пять метров…» Дед молча кивнул головой – регламент переговоров соблюдён, едем вниз! Скорость, упавшая на самом деле до пяти километров начала расти без вмешательства двигателя – семнадцатитысячный уклон, выход из тоннеля , автомобильный переезд с фигуркой переездного дежурного с желтым флажком в руке – всё это двигалось быстрее и быстрее… Вот сейчас входим в кривую, скорость вырастет до пятидесяти километров в час, можно будет включить режим рекуперации и притормаживая, въехать в портал следующего тоннеля…
На выходе из кривой, в первых лучах утреннего солнца , широко раставив ноги в резиновых сапогах, взметнув над головой топор, в междупутьи стоял …кошмар!!! Рука сама метнулась к кнопке сигнала, рёв тифона взорвался в тишине утра, многократно усиленный окружающими горами…Зашипел воздух в тормозной магистрали – дед швырнул рукоять тормозного крана в положение экстренного торможения… Поезд дёрнулся, как закусивший удила конь, визг колесных пар…клубы песка из-под колёс, дед давил на кнопку подачи песка под колесные пары электровоза, чтобы не скользили эти чёртовы стальные колёса по стальным головкам рельсов…Но поезд шёл, теряя скорость… пятьдесят… сорок пять… удар…сорок… Удар был негромким, как будто кто-то всхлипнул…Впереди мелькнуло что-то белое, нелепо вихляющееся, а поезд всё двигался…Остановка…Под взглядом деда ловлю себя на том, что давлю на кнопку сигнала онемевшей рукой и рёв тифона всё еще катается от горы к горе, бесполезный и уже ненужный…
Тишина навалилась, как ватное одеяло. Даже дышать стало трудно. Я смахнул рукой со лба выступившую испарину, посмотрел на деда – выглядел он так, будто упирался в электровоз плечом, пока не остановил. Капли пота сбегали ручейками со лба, повисая на бровях, стекая в височные впадины, ставшие вдруг пугающе глубокими…Дед шевельнул губами, что-то говоря…-«Что? Я не слышу!»- голос мой, хриплый, каркающий, был нелепо громким. «Иди…Посмотри…Если что – позовешь…!» Если что-что? Куда идти? Фу, чёрт…Обязанность помощника машиниста – при совершении наезда на человека, осмотреть после остановки поезда тело пострадавшего, при необходимости оказать первую помощь…Сухие строчки должностной инструкции всплыли перед глазами. На ватных ногах спустился с электровоза, спотыкаясь побежал по насыпи в хвост поезда, заглядывая под вагоны, ожидая и страшась увидеть…
Сначала я увидел резиновый сапог, стоящий на насыпи, рядом с поездом, потом, на придорожном кусте ожины, изломанное тело… Пробираться к нему смысла не было – живые так не лежат, это я уже знал…
Когда я вернулся, диспетчер уже орал в динамике рации: - «Лопахин! Какого чёрта?Задерживаешь пассажирский, сколько можно тащиться по перегону?» Дед доложил: «На перегоне Гойтх – Индюк совершил наезд на человека со смертельным исходом. Километр… пикет…Тело не мешает дальнейшему движению поезда…Прошу оповестить линейное отделение милиции…». Голос его, сначала предательски подрагивающий, к концу доклада окреп : магическая формула казённых фраз успокоила и вернула в реальность – поезд должен двигаться.
В депо мы попали к обеду – прямо со станции, сдав электровоз подошедшей поездной бригаде, поехали сначала в « линейку» - линейное отделение милиции, давали показания, подписывали протоколы…дед глотал нитроглицерин, меня колотило мелкой дрожью, хотелось скорее добраться до дому, хлопнуть стакан чего-нибудь крепче чая, упасть в кровать и заснуть. Желательно без снов.
Наконец, завершив все формальности, предстали перед нарядчиком, сдали маршруты…и стали клянчить выходной день. Совсем забыл – дело было летом, в разгар летних пассажирских перевозок, локомотивных бригад не хватало и выходные давали… В общем – нечасто и негусто.
Андреевна, нарядчик, хмуро выслушала наши сбивчивые аргументы, покачала головой: -«Эх, пацаны, дать бы вам …по заднице, да уж ладно, натерпелись…Идите, отдыхайте. Явка через три дня – под утренний сборный.На Белоречку…Распишитесь!»
Три ночи мне снился один и тот же сон – междупутье, мужик с топором над головой и почему-то белые, без признаков зрачков, глаза… Лица при этом, каких-то черт, я не видел – только эти белые глаза…
Через три дня, когда выходной закончился, дежурный по депо, отдавая мне маршрутный лист, мотнул головой, указывая на женщину, сидящую в «курилке»:- « Вас с Лопахиным дожидается…Деду скажи, он на медосмотре.» Я, взяв маршрут, поплелся в санчасть – предпоездной медосмотр вещь обязательная, без штампа медика в поездку не допустят.
Дед сидел на стуле, манжет танометра туго облегал руку. Видок у деда был ещё тот – не мне одному снились три дня белые глазки! Что-то ещё нам предстоит – не зря эта тётка в дежурке присела…
На выходе из санчасти остановились, закурили и я, как можно спокойнее, сказал:-«Дед, знаешь, там какая-то тётка в дежурке нас ждёт…Ты никому свиданий не назначал? А то гляди, жинка узнает – звону будет в голове! Сковородка мимо не пролетит!» Дед поперхнулся затяжкой:-«Какая женщина, чо плетешь?» Он смотрел на меня с недоумением, а я плёл дальше: - «Ага, только дохлой козой не прикидывайся – знаю я вас, старперов! Старый конь борозды не портит…!» Дед потихоньку начал свирепеть: - «Болтун! Балаболка! Чо х….ю порешь!» Слава Богу! Разозлился! За «милой» беседой входим в дежурку, отдаю маршрут дежурному, тот громко:-«Женщина! Вы спрашивали машиниста Лопахина – вот он!» Тётка, подхватывает стоящую рядом с ней на лавке черную дерматиновую сумку, идёт к нам… Дед, оторопело стоит, глядя на неё. Я смотрю – какая же она тётка! Женщина, лет тридцати, симпатичная, но одета…как старуха, в каких-то, хоть и чистых, но явных обносках с чужого плеча, на лице, с довольно правильными чертами , как тень лежат следы преждевременного увядания –ранние морщинки в углах рта, выражение глаз, как у бродячей собаки – ищущее сострадания и ожидающее пинка одновременно. И этот платок, по старушечьи повязанный… «Извините…Вы Лопахин? Это Вы по Индюку три дня назад… сборным… ехали…?» Голос её дрожит, сбивается, свободная рука теребит концы платка… «Да…Я…» Голос у деда ненамного лучше – сиплый и идёт откуда-то из живота… «Мужа вы моего сбили… Так я … это… Спасибо вам!» Последние слова звучат неожиданно громко, с каким-то вызовом. Все, находящиеся в дежурке – нарядчица, дежурный по депо, маневровый машинист, бабка-вызывальщица, мы с дедом – все замирают от удивления, а женщина продолжает: - « Жизни мне от него, подлеца, не было – как нажрётся водки, так смертным боем бьёт, а в ту ночь вообще порешить хотел – за топор схватился, еле убегла от него, так он искать меня кинулся, да на вас напоролся, дурак пьяный…» И она, уронив голову деду на грудь, зашлась в полукашле-полуплаче, а дед, обалдевший от такого оборота событий, растерянно гладил её по плечу, трясущимися губами пытаясь пробормотать что-то успокаивающее, то ли ободряющее… Женщина вдруг отстранилась, резко вытерла глаза тыльной стороной ладони : - « Я тут помянуть собрала… Всё своё…домашнее – яички, медку, курочка вареная…Вы уж не побрезгуйте!» Она сунула сумку деду в руку, развернулась и выбежала из дежурки…
Сцена была – куда там Николаю Васильевичу Гоголю! Дед, с дерматиновой сумкой в руках, дежурный по депо, с разинутым ртом, маневровый машинист, привставший на стуле, нарядчица с вызывальщицей, глядящие друг на друга вытаращенными глазами и я, прикуривающий сигарету со стороны фильтра… Бр-р-р! До сих пор помню вкус горящей пластмассы…
Филипповским постом нестрогим
Ловлю звезды далёкий свет,
Душа заходится в тревоге:
На Божедомке бога нет!
Пусты оконные глазницы,
Снег заметает мертвый след,
Личинами укрыты лица -
На Божедомке бога нет!
Душа, как пойманная птица,
В плену невидимых тенет -
Ей нынче к богу не пробиться:
На Божедомке бога нет!
На Божедомке бога нет?
Да бог бы с ним! Не страшно это!
Куда страшней - ушел поэт...
На Божедомке нет Поэта!
Новелла
Ой хороша была Таиска: зелёный глаз с искрой, волосы коротко обрезаны, русые, копной стояли, если б не беретка красная. И вся такая ладная – в футболке белой, с черной вертикальной полоской, в юбчонке – клёш, в носочках белых и теннисных туфлях «на резиновом ходу», а на груди, слева – значок комсомольский, как капелька крови с золотинкой. Издаля видать – не мещаночка, не фря на выданье – передовой отряд советской молодежи! И лиха была – везде первая – и в синеблузниках марширует, под вирши пролетарских поэтов, и на митинге в защиту испанских пролетариев « но пасаран» громче всех кричит… А когда со старой церкви, что на церковной горке стояла, решили наконец крест своротить – первая забралась на купол и обвязала центральную перекладину канатом и спустившись вниз, вместе с парнями тянула за этот канат пока крест каслинского литья узорного не качнулся, сначала неохотно, а потом всё сильнее и, наконец, скрипнув, рухнул вниз, кувыркаясь в воздухе, как подстреленный журавль и упав на плиты церковного двора, раскололся на четыре куска…
Правда, батька, Устин Григорьич, узнав об этом подвиге дочки, сопнул, как разъярённый бык, сгрёб ремень сыромятный, на котором правил каждое утро шашку свою казацкую перед бритьём, и долго гонялся по двору за увёртливой Таиской, пытаясь врезать ей по… В общем, по тому месту на которое комсомольцы и несоюзная молодежь уже давненько заглядывались, а когда шустрая «доня», улучив момент выскочила в калитку и лихо улепетнула от отчего дома, устало присел на крылечко хаты, и незаметно перекрестив пузо, пробормотал что-то невразумительное – то ли «Прости, Господи», то ли «Мать твою…»
А Таиску приметили «партейные» начальники, позвали в райком партии и там, прилюдно-принародно предложили ей работать в райкоме комсомола, пока что инструктором организационного отдела, но намекнули – перспектива роста есть, особливо, ежели возьмется всерьёз за борьбу с пережитками – антирелигиозную пропаганду.
И понеслось, поехало! Моталась Таиска… то есть – Таисья Устиновна по району, от села к селу, от одной комсомольской ячейки к другой. Кого надо – раскулачивала, кого надо – расказачивала, а кого и проще того – раскорячивала… А время такое было – лихое. Головы летели, как кочаны капустные – кого за перегиб, кого – за недогиб, кого за правый уклон, кого – за левый…Таисья Устиновна от фарватера не уклонялась, шла, как крейсер – только волны от бушприта в стороны летели. К лету 1941 года стала наша Таиска вторым секретарём райкома комсомола, прошла всевозможные курсы повышения и обучения, да грянул гром, да так грянул, что всем тошно стало… Война…
На фронт Таисью не взяли – взяли первого секретаря Пашку, а Таисью на его место перевели, да только фронт как-то быстро докатился до родного города и разницы особой между фронтом и тылом не было – узенькая полоска между горами и морем бомбилась и обстреливалась с завидным постоянством, но народ жил и под бомбежкой, и под обстрелами, и не просто жил, а боролся за жизнь. И как боролся! Линия обороны проходила по отрогам Главного Кавказского хребта, из всех коммуникаций – лесные волоки да охотничьи тропы, полуторка на горы не залезет, лошадей кормить нечем – в лесу сена не заготовишь. Таисья
предложила создать «дикую дивизию» - реквизировать у местных армян и адыгов их главную тягловую силу – ишаков, скотина неприхотливая, груз возить привычная, в горах- как дома… Сказано – сделано. Собрали серых ушастиков, навьючили и вперед…По началу неплохо получалось, да только недолго. Перебили серых – кто под бомбежку попал, кого шальная пуля свалила, кто с перепугу при обстреле в ущелье свалился… А боезапас пополнять надо, там, на перевалах морская пехота с немцами уже ножами резалась…И тут не оплошала Таисья Устиновна, кинула клич и повела городскую и районную «комсу» в горы – от подножья до хребта протянулись живые нитки. Передавали «по цепочке» цинки с патронами, минометные снаряды, медикаменты, хлеб и воду…
Много ещё было чего в ту войну. Но вот один случай врезался Таисье в память на всю оставшуюся жизнь – в один из многочисленных авианалётов, девчонки из расчета ПВО, зенитчицы, сшибли немца аккурат над той самой горкой, где когда-то стояла церковь с крестом, Тайкой обрушенным. Так вот глядя, как кувыркался сбитый самолет, увидела Таисия вроде бы как крест с купола падает, кувыркается. Тот самый, каслинского кружевного литья… Аж мурашки по спине побежали, а рука непроизвольно вдруг, сложив пальцы щепотью, обмахнула крестным знамением комсомольское тело…
Всему на свете предел есть – закончилась война, Пашка-секретарь вернулся, раненный, но живой. Встретились, как родные, а потом и породнились – вышла Таисья за Пашку замуж, родила ему сына, домишко отцовский потихоньку подлатали… Одно плохо – работать в райкоме мужу и жене нельзя, семейственность разводить.Пошла Таисья на повышение – работала в исполкоме, райкоме партии, даже на целину ездила, правда в командировки. И продолжала бороться с мракобесием – церковную заразу искореняла. Под корень. Да нет-нет и вспоминалось то крестное знамение, под бомбежкой сотворенное…
А потом пришла старость. Пашка помер от фронтовых ран до срока, сын отучился в столице и уехал по распределению искать нефть в Сибири, да там и затерялся – ни письма, ни весточки. Попервах-то скучать некогда было – звали в школы, на встречи ветеранов с молодежью, да потом как-то затихло всё… Раз в год, в день рожденья комсомола, пригласят посидеть в президиуме торжественного собрания, цветов надарят, а потом до следующего года никто и носа не кажет…
А лет десять тому, перед Пасхой, прибирался я на кладбище у деда с бабушкой – оградку подновил, лавочку, столик подкрасил, листья прошлогодние с надгробий смёл и пошел к роднику – руки помыть, воды для цветов набрать… Гляжу – крест стоит. Красавец, кружевного чугунного литья, огромный. Дай, думаю, погляжу, кто сподобился. Пробрался, прочитал на табличке – Таисья Устиновна N. И вязью славянской : «Покойся с миром, раба Божия». Постоял у оградки и пошел себе не оглядываясь –воистину, неисповедимы пути твои, Господи!
И он прильнет, податливый и сильный,
Башкой лобастой торкнется в плечо...
Мой добрый ангел...Разве что без крыльев...
А греет так, что сердцу горячо!
Да хозяйский шлепок по холке
На пороге родного хлева,
Иногда, на соломе колкой,
Золотая краюшка хлеба…
Вечер сонный уходит в небыль
И, подарком от ночи поздней,
Сквозь окошко я вижу небо,
А на небе я вижу - звёзды!
Звёзд лучи - голубы и ломки,
Обрываются с высоты,
Рассыпаясь узором тонким
Ослепительной красоты.
И до самой рассветной зорьки
Я с восторгом гляжу на них,
И мерцают весь день осколки
В глубине грустных глаз моих.
12.08.2013г.
Так ось несмазанной мажары
Скрипит, версту преодолев,
И этот скрип, как вечность старый,
Вдруг превращается в напев
,
Тот бесконечный и тягучий,
Что с ветром улетает в степь,
И душу, досыта измучив,
К нам возвращается, во сне.
Скрипят усталые планеты,
На нас взирая свысока-
В их древнем механизме где-то
Перетираются века…
04.01.11г
Роса омоет сапоги
И на стволах засеребрится —
Пусть спят друзья, пусть спят враги,
Пусть только часовым не спится!
Пусть в небе бледная луна
Уснет, не завершив похода,
Пусть парни отдохнут сполна,
Пусть будет тихою погода,
Они устали за войну—
Кто навсегда, а кто на время,
Пускай немного отдохнут
От драк кровавых Этих с Теми,
И кто здесь свой, а кто чужой,
Не разбирает Бог усталый—
Солдаты спят и под луной
На ночь одну спокойней стало!
Роса омоет сапоги
И раны жаркие остудит,
И кто — друзья, и кто — враги,
Все на рассвете видно будет...
18.07.13г.
Носить трико из пестрых листьев,
В толпу придворных дерзко влиться,
Слегка злословить и шутить
Беззлобно. Шутовской колпак
Носить с достоинством инфанта,
От гильотины и инфаркта
Глупцов спасая и зевак,
Греметь — то бубном, то струной
Звенеть на лютне легкокрылой,
Когда вокруг — свиные рыла
Стоят жующею стеной...
Покуда голос неземной
Не прозвучит, печально-горек:
—Ты был поэт! Покойся, Йорик!
И вдруг заплачет надо мной.
С души сметает пыль веков
И в размалиневшемся лете
Плыву, не видя берегов,
Лечу, не чуя притяженья
Земных магнитных полюсов
И только головокруженье,
Да гул далеких голосов,
Да редкий промельк верст и вешек,
Да звон далеких бубенцов,
Вращение орлов и решек,
И пенье стройное скопцов...
Не стоит ломаной полушки,
Жизнь, без возможности парить!
...Сестричка, подоткни подушки...
И капельницу — убери...
24.06.2013г.
1
Душа разбрызгана по лепесткам тетради,
Но губы закусив и не дыша,
Не славы ради, не корысти ради
Карябаю куском карандаша.
И пусть давно известны мои новости
И мысли зарифмованные эти:
Я знаю, что печальней нету повести,
Чем повесть о несбывшемся поэте.
Пусть не сбылись мечтанья буйной юности,
Но искры от сгоревшего костра
Еще толкают на свершенье глупостей
И на простое деланье добра.
Не все на этом свете суета
И жизнь совсем неплохо прожита.
2
И жизнь совсем неплохо прожита,
Когда считаешь пройденные годы,
Пугают только происки погоды
Или бессонной ночи маята.
Есть на столе всегда коврига хлеба,
И к хлебу есть - чего уж там скрывать!
Но с неба больше звезды не срывать,
Да и лететь все тяжелей до неба.
Поскольку возраст все-таки не тот-
Поистрепались маховые перья,
Все больше скептицизма и неверья,
Особенно зимой, под Новый год.
А все-таки, порою, чуть дыша,
Еще полета требует душа...
3
Еще полета требует душа
Или простого всплеска амплитуды,
Неясно, что берется и откуда
На грифельном конце карандаша.
И хочется, наверно неспроста,
Не молча и безлико кануть в Лету,
А с мазохизмом, свойственным поэту,
Распять себя на плоскости листа.
Чтоб искупая прошлые грехи,
И всем прощая дОлги и обиды,
Просвет желанный наконец увидеть
И написать прекрасные стихи...
И сквозь туман и слезы на глазах
Увидеть взгляд принцессы Таиах...
4
Увидеть взгляд принцессы Таиах-
Затворницы волошинского дома,
Как взгляд давно покинутой знакомой
В давно забытых памятью садах
.
Воспоминанья школьного романа
По сердцу полоснут острей ножа,
Мы о любви мечтали, чуть дыша,
Нам всем казалось, что влюбляться рано.
Влюбленности боялись, как беды,
И в нелюбви искали утешенья,
Как юность тороплива на решенья!
Как в старости видны ее следы...
Но лишь теперь, с теченьем дней и лет,
Любви ушедшей грустно смотрим вслед.
5
Любви ушедшей грустно смотрим вслед,
Она уходит тихо, без упреков,
В отчаяньи срывали мы уроки,
Обороняясь грубостью от бед.
Максимализма пенная струя
Кипела в наших венах и аортах,
И бились мы, как жеребцы на хордах,
И кровь лилась - чужая и своя.
Разбитые до крови кулаки
Саднили в пятнах йода и зеленки,
Мы так тогда любили вас, девчонки!
А вы считали: парни - дураки...
Но вы всегда влюблялись, как ни странно,
В отпетого навеки хулигана!
6
В отпетого навеки хулигана,
Курильщика дешевых сигарет,
От коего стонал весь педсовет,
Ломая воспитательные планы.
А он скрывал за свистом легкомысленным
То, что порой не выразить в словах:
Улыбку царской дочки Таиах,
И взгляд ее далекий и таинственный.
И как поступки прячут нехорошие,
И как, порой, за пазухой топор,
Скрывал мальчишка с некоторых пор
Два томика - Есенина с Волошиным.
Но годы пронеслись во весь опор
И стал поэтом хулиган и вор.
7
...И стал поэтом хулиган и вор,
Прошли года, повырастали дети,
Они зависли где-то в Интернете,
И длится поколений вечный спор.
Незыблемо вращение планет,
И хоровод созвездий Зодиака
Закольцевал навек Тельца и Рака,
Хотя к альянсу предпосылок нет.
Рассвет неслышно встанет за окном...
Ночь подарила мне букет сонетов,
На все вопросы не найти ответов,
Вся сложность их - в решении простом:
Не славы ради, не корысти ради
Душа разбрызгана по лепесткам тетради.
Пустые разговоры и мечты,
Ненужные, несбыточные планы,
Мгновенья непонятной суеты
Сменял наплыв медлительности странной.
Все были в ожидании чудес,
Все жили в предвкушении чего-то
И поле черное, и облетевший лес
Сезонные закончили работы
И вот — Покров! И первый снег идет!
Небесный пух из ангельских подкрылий!
На черных лужах голубеет лед,
Березы косы шалями накрыли,
И по-другому пьется в доме чай,
И водевилем обернулись драмы,
И все тропинки, будто невзначай,
Протоптаны от всех крылечек к храму...
Пускай порой раздражает нас
Его заунывное пенье-
Всю ночь сверчок не смыкает глаз
Над скрипочкой на колене…
И дом обжит, и тепло есть в нем,
И смена есть поколений
Покуда пилит сверчок смычком
По скрипочке на колене…
color=#000080][/color]
Дырку проверчу под орден в кителе -
Мне ж комбат сказал;- Верти, сынок!
И садись, пиши, письмо родителям -
Будет очень скоро орденок!
Записал в победную реляцию,
Описал все подвиги твои:
И участье в прошлых операциях,
И совсем недавние бои,
А еще - про перестрелку снайперов -
Уложил врага не в бровь, а в глаз!
Говоришь, охотился за белками?
Вот таких побольше на Кавказ!
...Он меня хвалил, но было муторно-
Я же глаз на зверя "набивал",
Чтоб не мучать, как мясник на хуторе,
Стрельнул раз - и сразу наповал!
А того мальчишечку чернявого,
Я и убивать-то не хотел -
Сам он шевельнул рукою правою
И переместился под прицел...
Щелкнул выстрел снайперской винтовочки
(Мне б ее на промысел, в тайгу!)
Вот теперь и пью с комбатом водочку,
Опьянеть сегодня не могу,
Ох и проверчу я дырку в кителе!
Пулею навылет, боевой...
Если б вы того мальчонку видели,
Вы не горевали б надо мной.
30.04.2013г.
Со дна тихих омутов памяти
Всплывает истлевшим листком
То чье-то красивое платье
С цветочками на голубом,
То чья-то улыбка беспечная,
Как птица влетевшая в дом,
Но чаще, свечою подсвечено-
С цветочками, на голубом...
И что в нем такого, в голубеньком?
По сути - простой крепдешин,
Да белые школьные туфельки
На крепеньких ножках под ним...
Теперь - голова поседелая
И вечный, как водится, плен -
Мечталось когда-то несмело мне
Коснуться округлых колен,
Рукою, щекою, губами ли...
От тайны стучало в висках
И в стареньком парке гуляли мы,
Скрывая отчаянно страх...
То светлое, тихое, давнее,
Ночами тревожит меня,
И юности воспоминания
Всплывают, как листья со дна...
Мы с тобой присядем на порожке
И закурим нашу трубку мира-
Из газеты скрутим «козью ножку»
И набьем разорванным «Памиром».
Горький дым поднимется беспечно,
Растворится в воздухе бесследно,
И польется разговор сердечный-
Двух друзей спокойная беседа.
Завтра выпуск и по гарнизонам,
Мы с тобой разъедемся надолго,
Будут ночи длинные бессонны,
С выполненьем воинского долга,
Будут семьи, будут в семьях дети,
Дед Мороз из маленького ТЮЗа,
Смерть вождей и бури на планете,
И развал Советского союза…
Ты погибнешь где-то в Приднестровье,
Я в Чечне растяжку не замечу,
А пока – все живы и здоровы,
И погоны не натерли плечи…
Мы с тобой ходили в капитанах,
До майорских звезд так было близко!
Два просвета, как бинты на ранах,
Две звезды на наших обелисках…
26.05.2010г.