Ваша Конкурсная Площадка / Полученные рецензии

Тряхнём обидой, старина,
проветрим нашу ссору!
В твоей вине – моя вина
запутается скоро.

Давай, погрязнув в мелочах,
нелепых и не очень,
снесём обиду на плечах
и выбросим до ночи.

А чтобы ей не довелось
обратно возвратиться,
мы ей, бродяге, бросим злость –
очистим наши лица.

Помянем после допьяна -  
давно бы это нужно.
Тряхнём обидой, старина, -
пока есть капля дружбы.

Порой вспоминаю: расстались мы больно и странно…
Тогда осознала, что прошлое было обманным:
Наивно я верила каждой минуте с тобою,
А ты – лишь Паяц под таинственной маской героя.

Я помню, какая погода была в этот вечер,
И вьюга стонала, как старый больной человечек,
А я из окна наблюдала, из тёплого дома,
Как ты удалялся походкой чужой, незнакомой…

Давило в груди, воздух стал и тяжелым, и вязким.
Как долго жила очарована призрачной сказкой,
Но вдруг поняла, что свободна от тяжкого плена!
Весь вечер тогда я играла мазурки Шопена…

"Мело весь месяц в феврале"

Борис Пастернак, "Зимняя ночь"

Зимой оконных стёкол прочен лёд,
печален ночью свет настольной лампы.
Охрипший кран на кухне слёзы льёт,
во всех углах теней чернеют штампы.

Сквозняк морщинит тюля решето,
мороз стеной кирпичной огорожен.
Моя принцесса так устала, что
уснула на перине из горошин.

Лопатит ветер снежные пласты,
тепло сбегает снова в батарею.
Мне холодно; во сне согрелась ты
и грезишь, я от холода старею.

Часы пробили еле слышно три.
Однажды ты уснёшь и обнаружишь,
что бродишь неприкаянно внутри
квартиры, я стою босой снаружи,

и сквозь меня, цепляясь за сквозняк,
другой к твоей приблизится постели.
Зловещих снов ещё не виден знак,
пока метут февральские метели.

Как много тех, кто растекается водой.
Как мало тех, кем хочется напиться.
Я, разыскав с трудом их по крупицам,
Бросаю все и ухожу в запой.

Счастливые избранники небес,
Они  - потомки царственного рода -
Одним прикосновением сердец,
В вино привычно превращают воду.

И алкашом, дрожа нетерпеливо,
Смотрю с благоговением на то,
Как из воды обычного разлива
Рождается  поэзии вино!

Школа стала анти-брендом –
Гай Германика, виват!
Знать, во всех российских бедах
Лишь учитель виноват.
Он не сеет и не пашет,
Липнет мел к его рукам,
Учит он детишек наших,
А чему – не знает сам.  
Как Бернстайн и Тосканини
Он с указочкой в руке
Нас проводит по стремнине
Через  ГИА до ЕГЭ.
Эту аббревиатуру
Невозможно не понять.
Кто сказал, что  школа – дура,
Школа – сука – наша мать….
Впрочем, есть другое мненье:
Ты – не дура и не друг,
А всего лишь учрежденье
Оказанья  обр. услуг…
Школа стала бранным словом.
Одного мне не понять:
Кто отдаст команду снова
Все с начала начинать?

Исход

http://www.grafomanam.net/poem/306671

Наш хлеб не заквашен, погашен очаг.
В тяжёлые будни исхода
И пища, и мысли о доме горчат,
Но мы выбираем свободу.

Горячее солнце над нами плывёт,
Мы делим последнюю воду,
Оставлены дома и масло и мёд,
Но мы выбираем свободу.

От древнего плена холодных широт
По морю и по небосводу,
От милостей царских и прочих щедрот
Мы снова уводим детей и сирот,
Ведь мы выбираем свободу.

Перевал

"Какая глупая гора, - старик подумал, спотыкаясь, -
иду-бреду без передышки долгий, долгий век,
натёр мозоли по камням, но нет обещанного рая -
возьму левей".
Седые волосы трепал такой же странствующий ветер,
но он-то знал, где обрести покой на склоне дней.
Старик пошёл на перевал, где вечность искорками метит
дорогу к ней.
Давно очищенный рюкзак: от всех наград и привилегий,
от горстки денег, от вещей - хранил один дневник,
и старый ветер шелестел листками с нотами элегий -
ушёл старик...

Был дядя Лёша -
Дяди Лёши нет.
С азартом пил и наконец упился -
Забавный и неугомонный дед,
Когда-то отмотавший за убийство.

К подъезду гроб спустили. Ожил двор.
Народ собрался - ахи, охи, всхлипы...
Я слышу пиччикато - перебор
Когда-то им самим рождённой скрипки.

Мне первому её он показал -
Поглаживал по грифу, чуть не плача:
Эх, помнят руки, погляди, пацан,
Почти готова, завтра буду лачить...

Рыбачил, забывая всё и вся...
С весёлым пролетарским красноречьем
Рассказывал, как чудо-карася
Измором брал на нашей чудо-речке.

Ладонью вытирал с обложек пыль,
Давая мне читать романы Яна...
Он много пил, конечно, крепко пил,
Но странно - я его не помню пьяным.

Он счастлив был, что ночи здесь тихи,
Что изредка они ему крошили,
Как хлеб для птицы, горькие стихи,
Его стихи...Но он любил чужие.

Сегодня тянет холодом с реки.
Придет сентябрь. Потом другое лето.
Но запертые горькие стихи
Останутся кричать в тетрадных клетках.