В американском баре где-то на окраинах Детройта маленький старичок трогательно рассуждал о жизни, о любви, о возрасте. Начинал он этот вечер с кружки безобидного пива, а продолжил его двойным виски. Да и все другие люди в баре были такими же отчаянными старичками, как и наш, в чем-то, если не во всем, серьезно обиженными жизнью. Все они наперебой жаловались друг дружке на свою жалкую участь. Двое древних старичков за соседним столиком даже подрались, выясняя, кто из них двоих самый несчастный.
Наш маленький старичок только посмеялся над ними, ведь самым несчастным из всех старичков был как раз он. Напротив него за столом собрались его друзья: худой высоченный старичок и низкорослый толстый старичок. Они не только внимательно выслушивали маленького старичка, но время от времени даже возражали ему, имели, стало быть, свое мнение.
- Вот,- сказал маленький старичок,- брехня это, что любви все возрасты покорны. Один старый дурак ляпнул чепуху, другие старые дураки повторили этот его ляп. Будь все так, сидел бы я сейчас с вами, двумя старыми болванами за одним столом? Нет, конечно же, забавлялся бы вместо того с молоденькой дамочкой где-нибудь в гостиничных номерах. После каждого отыгранного раза выходил бы на балкон покурить, а дамочка непременно кричала бы: возвращайся поскорее, маленький великолепный старичок, жду тебя – дождаться не могу.
- Продолжай,- попросил толстый старичок,- не томи уж нас больше.
Из уголка приоткрытого рта у него сбежала сладострастная пивная слюна.
- И желательно побольше пикантных подробностей,- скромно заметил худой высоченный старичок.
- Ну, вы прямо дети малые,- подивился приятелям наш маленький старичок.- У вас что, любовниц никогда в жизни не было?
- Как же, были, их даже и не сосчитать,- в голос прокричали приятели-старички.- Но так давно были, что все уже позабылось, столетним мхом поросло. Мало что помнится из былого.
- Слушайте тогда, старички,- сжалился над приятелями маленький старичок, не замечая, что весь американский бар вдруг затих, внимая его словам. Даже несчастные старички за соседним столом перестали драться и крепко обнялись в предвкушении рассказа от маленького старичка.
- Итак,- рассказывал маленький старичок,- говорю я ей, своей очередной любовнице (серьезно так говорю, с выражениями), чтобы назавтра приходила не одна, а с подругой. Потому что ее одной мне уже мало.
- А она, конечно же, отвесила тебе пощечину или оплеуху?- интересуется толстый старичок, не скрывая едкой старческой ухмылки.
- Вовсе нет,- ответил маленький старичок.- Попробовала бы только отвесить мне оплеуху, не увидела бы больше маленького старичка. Она была не против привести подружку, но опасалась, что подружка полюбит меня и переманит к себе. Вот потому она и привела самую отвратительную свою подружку. На что я рассердился не на шутку, раскричался, стал бить дорогую посуду.
- Какая невероятная подлость со стороны твоей любовницы,- сказал высоченный старичок.- За такие дела я бы ей морду набил.
- Так и я набил,- уверил приятеля маленький старичок,- аж целых два раза. После все же пожалел ее. Кстати, подружка любовницы оказалась весьма неплоха в постельных играх. Курить на балконе мне уже стало некогда, потому курил прямо в кровати, не отрываясь от своих любовниц. Надо ли упоминать, что крики моих подружек перебивали сон всем, кто проживал на моей несчастной улице. В полиции на меня были заведены сотни дел за нарушение ночной тишины. А вот завтра мне предстоит суд, и, возможно, что присудят мне смертную казнь. Вы, скорее всего, видите меня здесь в самый последний раз.
- Налейте всем виски за мой счет,- попросил маленький старичок старенького бармена. Ему вдруг стало жалко себя, он отвернулся в сторону и пустил скупую мужскую слезу.
- Да разве вы не видите, что врет он все,- выкрикнул довольно скептичный старичок. Он встал было на ноги, но его пошатывало из стороны в сторону, хоть и держался он пальцами за стол.- Нет у него никаких любовниц, а тем более двух. Дрррччтт, как и все мы, живет фантазиями.
Неизвестно, что бы происходило дальше, не пожалуй в бар пристав с повесткой в суд.
- Смотрите,- сказал он маленькому старичку,- это ваша повестка. Не вздумайте даже опаздывать, не то вас точно повесят.
Следом за приставом в бар пожаловали обе прекрасные любовницы маленького старичка. Они увели его, а скорее унесли, точно он был редкостным сокровищем.
- А вы говорите, что любви не все возрасты покорны,- разом выкрикнули высоченный старичок и его давний приятель, толстый старичок.
Посетители бара единодушно согласились придти на суд, где будут измываться над их маленьким старичком, и высказаться всем баром в его пользу.
- Это суд не над одним маленьким старичком,- сказал бармен Мишутка.- Это суд над всеми нами, старичками. Терять нам уже нечего, вооружаемся, старички!
За посиделками можно все обсудить, ешь и разговариваешь, другие слушают, думают, возражают, соглашаются. Дотта Ко рассказала, что сын у нее настолько залез в наркотики, в продажу наркотиков, что уже не выйти ему из этой системы. Хочет сьехать с квартиры, поменять жилье, как бы исчезнуть. Но вот какой-то мальчик приносит ему список со всеми родственниками влоть до пятого колена. Адреса, жены, даже внуки. Все пострадают.
- Ну и гад у тебя сын,- говорот Дота Пи,- всех ведь подставил до пятого колена.
Жена, Наташам вот все обьясняет. Муж ее, я, пошел на пикник со старым знакомым. Сама наташа уехала резвиться в родной город. От смерти меня спас только юноша-поляк. Он неожиданно возник за нашим столом и сидел - такой наивный спаситель. А разговоры шли жуткие.
Мне сначала наливали так, точно хотели напоить, но у меня культура питья другага, могу рюмочку сосать час. Тогда как приятели, русский таксист Валентин и его коллега, на омню уже как его, поглощали рюмки, точно они были наполнены водой. После предложили не торговать наркотиками. На это я ответил: нет.
Во втоторой или в третий раз в жизни, что я нахожусь рядыщком со смертью. Был бы еще трезв, можно было было что-то сделать с помощью мозгов, но вряд ли. А тем более, что был пьян, и я уже вроде сказал, что списки родственников уже есть, им-то за цто страдать?
Что самое интересное, жена армянина грустно сказала:
- Придется, Миша, тебя убить Больно много знаешь.
Жена Валентина почти побторила ее слова. И тут вдруг возник поляк, он снимал комнатру на даче Валентина.
- А это что за х..?- спросил таксист-армянин. Полагаю, что поляк в сценарий совсем не входил.
- Пошел вон.- говорил ему армянин. Поляк лишь улыбался в ответ, продолжал сидеть и пить водку.
В какой-то момент я понял, что должен порвать их всех. Сказал, если что со мной случится здесь и сегодня, плохо, ужастно плохо будет всем.
- Ты что, в в органах работаешь?- спросил Валентин.
- Еще хуже того,- ответил я.
- Мафия?- спросила Эста?
- Не совсем так,- ответила Наташа.- Знаете, может быть, чемпиона Дании по кик-боксингу? А кто его тренировсл?
- Твой муж-писатель.- Предполагает Дота-Ко.
- Именно он.- отвечает Наташа.- У меня с ним вчера был великолепный секс.
- Фантастика,- кричит Дота Пи.- Писатель, красавец, да еще и великолепен в сексе. Можно мне с ним хотя бы час пообщаться.
- И на минуту не отдам.- отвечает Наташа.
Их действительно трое, и поступили они в один день, и положили их в одну палату. Весят от ста пятидесяти до двухсот килограмм. Тот, что самый худой - самый из всех стеснительный. С утра, около десяти, к ним наведываются попомойки (так они здесь зовутся), переворачивают больных, обтирают их влажными салфеткаки. Переворачивают в постели, трут б паху, меж ягодиц. Кому-то такое нравится, ждет-не дождется, когда его оботрут. И чем моложе попомойка, тем все интереснее.
Из трех толстяков, двоим процедура была по вкусу, тогда как третьему все это было не по душе. Одно дело, если за телом поухаживает старушка, а если женщина лет тридцати пяти, которую хочется повалить рядом с собой и как следует поизмываться на влаго обоим учасникам.
Помню, когда сам был больным, в палату зашла симпатичная женщина, стянула с меня больничные штаны, что-то вроде кальсон, обмыла спереди, перевернула на живот, обмыла сзади. Натерпелся стыда, так что на следующее утро сказал, что сам пойду себя мыть. До туалета-ванной было всего шагов пять, но добирался я до помещения минут двадцать, долго раздумывал, запирать ли дверь, так и не запер.
Решил, что буду кричать, если дверь вдруг раствится, хотя и на крик было мало сил. Углублюсь в детали: сесть на унитаз было сложно, на то, чтобы встать с него, нужно было напрячь всю волю. Поход вроде этого занимал минут сорок, если не час. Так что толстяки мне были понятны.
А ведь я был худяк, забыл уже кохда что-то ел. Но пищю приходилось заказывать, иначе меня стали бы кормить с трубочки и никогда бы не выписали. Пищю прятал по карманам, под матрас, иногда говорил, что вечером сьем, а вечером выкидывал пищу в окно. Пищи было столько, что птицы и кошки из-за нее дрались и будили других больных, а те больные будили других, так что решено было выписать меня раньше времени, больным. Жена не захотела брать меня домой больным, на что я разорался: ты что, любовников завела, пока я был болен? И повернулся к ней спиной, оба ушла, а день-то был Святого Вакентина.
- Какой день сегодня?- спросил я у друга Омара. Он ответил, что обычный день, он навещал меня три-четыре раза в неделю, посидит с полчаса, а и не представляете, как это важно больному человеку. Просто сидит рядом, а уже оттого на душе светло, святой человек это палестинец, вымаливал меня три ночи без сна. Мне кажется, что мы немного отвлеклись от толстяков.
Толстяк весом в сто пятьдесят кило избрал собственную тактику: перед тем, как его должны были прийти мыть, он включал романтическую музыку. Подкупал музыкой персонал, все проходило много легче, не так унизительно.
- Умеешь ты онщаться с попомойками,- сказал как-то толстяк, что весил около двухсот килограмм.
Сто пятидесятый лишь пожал плечами. Когда-то он весил в два раза меньше, вес его убивал, у него не было достаточно сил переносить такой вес. Он изменял кровать, поднимал верхнюю ее часть, нижнюю, поднимал в области поясницы, просил пару лишних подушек, пару лишних одеял. Все ему приносили, любили его больше всех из троих толстяков. Он любил посмеяться, тогда как другие два тостяка все больше грустили, жаовались на жизнь. И было о чем грустить: всех их готовили к операции, кому-то должны были что-отрезать. Пальцы, как минимум, может даже полноги или полруки.
- Завтра мне на операцию,- сказал веселый толстяк,- вернусь чуть поменьше. Давайте я расскажу вам о своей ноге, которой завтра уже не будет.
- Хорошо, рассказывайте,- сказала Наташа,- но только минут пять, не дольше.
- История моей ноги, которой завтра не будет,- заверил толстяк,- как раз на пять минут. Очень люблю я эту свою ногу, но если выбирать между жизнью и ногой, то выбираю, конечно же, жизнь.
Это была его самая любимая нога, он на ней скакал, поджиная левую ногу под себя. Этой же ногой он бил по мячу, забивал голы, и вдруг назавтра ее не станет. Куда она денется? Накатывалась грусть, чувство потери, невозвратность, ощущение слабости.
- Понимаю вас,- сказала Наташа,- но пять минут прошло-
Толстяк посмотрел на часы и согласился с ней. Он разговаривал вместо пяти десять минут, теперь Наташе нужно было прибавить темп, скорее работать
- Поговорите со мной?- спросила Светлана. Сегодня ее окружали родственники, человек сто, некоторые в серьезных костюмах. Муж Светланы уже не жаловался на то, что не понимает русского, просто улыбался. Они вместе попали в аварию, лет обоим былопод восемьдеся-девяносто. Вот и очутились рядиом, на соседних койках. Муж недолго строил из себя серьёзного датчанина, но все же сдался, стал проще. Просто переспрашивал жену и Наташу, о чем у них идет речь.
Жизнь Светланы приближалась к концу, но она, скорее всего, должна была пежить своего мужа, что лежал на соседней больничной койке. Подобное происходит редко. Если им и дома было хорошо вместе, то лежать рядом в больнице можно было считать за счастье, особенно когда приходят вам обмывать, это, наверное, даже весело, можно обхохотаться. А если вы дома живете как кошка с собакой, то лежать рядышком в одной палате вообще сюрприз. Обычно пациенты делятся по мужским и женским палатам: мужчины могут поболтать о любовницах, женщины о любовниках, об одежде, о том, куда хотели бы поехать.
Толстякам в этом отношении повезло, им можно было не стесняться в своих оценках любовниц, причем самым разгульным оказался самый толстый толстяк, он их менял, точно обычные люди меняют перчатки. Он даже был когда-то худяком, вроде меня, а ведь одно время и я был немножко толстяком. К примеру, в больницу меня привезли в трусах, носках и футболке. Вместо того, чтобы все аккуратно с меня снять, они изрезали на мне всю одежду - настолько им не терпелось насладиться видом моего прекрасного тела. Установили мне трубки спереди, сзади, в рот, проткнули гортань, вставили и туда трубку, это называется стоби . Родные, увидев меня в таком виде, поняли, что Мишутка уходит в другой мир. Все горевали, а Мишутка увидел такое интересное, такие краски, такие приключения, что жизнь, к которой он вернулся, показалась ему серенькой
- Девушка,- сказал он своей жене,- как вас зовут? Лицо ваше мне отчего-то знакомо. Давайте сходим в рестопан, а после слетаем в Испанию. Вы не представляете, насколько скучно здесь лежать. Каждую ночь хочется сбежать отсюда, и если б не охрана...
Но вернемся к трем тостякам, они были счастливы отдохнуть от своих жен и охотно делились историями из своей жизни.
- У меня была, наверное, самая тостая любовница,- сказал самый средненький из толстяков, его звали Бьёрн, медвежонок.- Я не мог ее обхватить, вот так и веселились. К пухлым женщинам привыкаешь, рано или поздно начинает казаться, что ничего не может быть лучше пухлых женщин. Ну вот кому нужны безгрудые, безпопые, безбедрые женщины? Разве что мне.
- А у меня была, наверное, самая худая женщина в мире,- сказал самый толстый толстяк.- Весила, скорее всего, килограмм тридцать- тридцать пять. Я мог бы спрятать ее в кармане своего пиджака. Но я не делал этого, потому что, когда гулял с ней по улице, все кричали: смотрите! смотрите! огромный мужчина с такой крошкой! Хотелось бы посмотреть, как у них все просходит в постели. На парадах я усаживал ее себе на шею, и все завидовали моей малышке. Всем хотелось посидеть на моей шее.
Но больше всего любовниц было у Мишутки, и если бы он лежал в одной палате с толстяками, он мог бы с пару недель не закрывать рот, занимая тех своими историями. Те бы слушали его, раскрыв рты, следом за толстяками раскрыл бы рты и персонал, подтянулся бы народ и из других отделений и даже из деугих больниц. Но Мишутка к тому времени уже благополучно выписался, но даже и выписка его была занесена в больничные хромики. Во-первых, он так всем нравился, что его не хотели отпускать, его отпустили только перед выходными, ранним утром.
Именно этим утром он чуствовал себя неважно, потому что ночью ввалилась в палату в плохом настроении медсестра (в три ночи) и стала проводить инвентаризацию. Включила свет, начала переписывать каждую, даже самую бесполезную вещь, с шумом, настойчиво. Мне хотелось накричать на нее, но сосед напротив трусливо предложил ей свои услуги, а я подумал, что утром мне выписываться и благоразумно молчал: кно знает, как бы отозвался на моей выписке мой протест.
Август нас ведет, а я, конечно же, нисколько не помимаю, где мы, первая мысль: что-нибудь купить поесть-выпить. По пути маркед Спар, взяли колбасы, пива Спорони, заправленный кремом салат - все оказалось дрянь. Кроме капусты в стеклянной банке.
Еда так себе, но место красивое. Рядом здание перламента, Августа охраняют люди с автоматами. Входная дверь великопепная, лифт незаметно домчал до пятого этажа, далее Август ведет нас за собой и советует не смотреть вниз. Я, конечно же, смотрю, и лучше бы я этого не делал: такая глубина. Падать метров тридцать. Дух захватывает не на шутку, но Август говорит, что страшно было лишь поначалу, позже привык к зрелищу.
Квартира у Августа забавная: сначала открывается чугунная решетка, затем деревянная дверь. Небольшая кухонька, крошечный туалет с ванной, спальная, бедненько все. Пару дней вполне пережить можно, но пару лет - никак нет. Сосед у Августа не знает иных языков, кроме венгерского, с ним не объясниться ни на русском, ни на английском, ни на даже датском. Жестами разве что.
Но квартира на одного не плохая. Главное - не смотреть вниз, смптреть нужно влево, когда идешь к Августу, а когда уходишь от него, то право. Гланое не перепутать.
Час пересидели у сына, после чего душа запросила приключений,
- Лучше куда-то идти,- сказал я,- нежели сидеть. А то усну.- Для убедительности закрыл глаза и всрапнул.
Спускались красиво, на выходе нас встретил венгр с автоматом в руках, кивнул головой, мы ему тохе. После пошли в сторону улицы Каролы, где нас должен был ждать Стюарт.
Подозреваю, что он гооксексуалист, поскольку приятель у него Тамас или Томаш, но мне это все равно, я с ним спать не собираюсь, а Наташе тем более. Какое-то время, минут десять, простояли у входа, Август все нас (будет хорошо) успокаивал, и вдруг, точно на крыльях, появляется Стюарт.
- Миккель,- кричит он мне издалека. Я ему:- Стюарт. э дэ даЙ? (по-датски). Мы похожи на двух любовничков, которые не виделись, как минимум, пару лет. Мы даже обнялись.
И продолжаем обниматься с минуту-две. Я в разговорном английском слаб, так что он общается с сыном. Сын в англуйском хорош, все за нас объясняет, позже Срюарт напишает в своем блоге, что мы хороши в коммуникации, общении. Два ключа уж точно заело, за одну решетчатую дверь уж точно пришлось подергать. Очень смешным оказался лифт, на полтора человека, причем он был плачущим: рыдал, когда на нем поднимались. Хорошо, что подниматься нужно было всего через этазж. Намбо ван, сказал Стюрарт, а кнока включалась лишь со втотого-третьего нажатия. А самая нижняя кнопка была обозначена как "Ф", что мы перевели как "Фойе". С чемоданами поднялись на первый этаж, тогда как Август со Стюартом не поднялись, а поистине взлетели и ждали нас наверху.
К квартире прилагаось целых три ключа: один к общей входной двери, другой к подъездной входной двери, третий уже от самой квартиры. Разбираться с ключами предоставил Нататаше, в чем в последствии раскаялся: процедура простая, но из-за нее моя жена взяла на себя миссию семейного управителя. Плохо это, она и сама выразилась по этому поводу: слаб ты стал, Миша, капризен и ленив. А ведь все дело в другом. Могу взять человека за чуб и протащить его по улице, если он он того заслуживает.
Со Стюртом приключилось прекрасное общение, раставались, точно приятели, сидеть бы и болтать, но не позволяется такое. Общение ограничилось пятью минутами, вручили ему камень с русалочкой (обрадовался).
Как договорились заранее, Август остался у нас, хотя и порывался уйти домой. На сегодня прерываю описания. В плане все кажется далеко, тогда как на самом деле всего две-три-четыре остановки. Рынок десять тысяч квадратных метров, не знаю, что под этим имелось в виды: первый этж или все два-три? В подвале Эльди, туда не пошли, но первый и второй обшарили. Киоски, по сути, часть из них прикрыты, ассортимент у всех точь-в-точь один, хозяева прямо лезут из окошек: купите. А что покупать, если у всех одно?
В плане все кажется далеко, тогда как на самом деле всего две-три-четыре остановки. Рынок десять тысяч квадратных метров, не знаю, что под этим имелось в виды: первый этж или все два-три? В подвале Эльди, туда не пошли, но первый и второй обшарили. Киоски, по сути, часть из них прикрыты, ассортимент у всех точь-в-точь один, хозяева прямо лезут из окошек: купите. А что покупать, если у всех одно?
Вот как раз на рынке силы мои и закончились. Рядышком закупались колбаской две русские бабы и один мужик, хотелось сказать им что-то на родном, но из горла полезли сплошь датские слова. Август и Маташа ухохатывались надо мной, да и мне самому было смешно себя маблюдать. В аэропорту, к примеру, я говорю с Наташей по-русски, с кассиршами вперемежку по датски-англйски, все считают, что я выеживаюсь. Под конец выражаюсь: давай, до свиданья. Дева чешет голову: это был Керкоров? Если бы я ее слышал, убил бы на месте и отсидел бы сто лет. Нам обоим п
До дому четыре трамвайные остановки, два этажа лифтом, но я уже и до того готов сдаться, трудный вышел день. Но и трудная ночь впереди, хотя и кажется, что спать буду без задних ног. Чудо, что диван раскладывается, Август будет спать как король, дали ему две свои подушки, одеяло (датское, Кронборг) вместо простыни, сверху такое же одеяло. Болтали до двенадцати, позже заснули. Вернее пытались заснуть, читали каждый свою книжку, я еврея Севелу, Наташа Гиляровского. У Августа в гостинной свет горел часов до двух, то есть до двух я уж точно не спал.
Меня одолела чесотка; это что-то вроде паутины, которая одолевает мое тело, справиться с ней невозможно. Открываю окно и становится чуть легче, ветер сдувает с меня паутину, но вдруг становится холодно, поскольку привык спать голым. Вижу, что Наташа тоже закутывается в одеяло, мерзнет. Прикрываю окошко, накидываю футболку и обнаруживаю, что те части тела, что прикрыты футболкой, не чешутся. Зато вдвое сильнее чешется в паху.
Но в любом случае уже утро. Приезжает машина, бренчит мусором, час спустя на работу выходят строители, болит левый бок, скоро, наверное, умру. Ночь ужасная, думал, что будет все новое: еда, невообразимый секс, а в итоге все старое, скушное, да еще и бессонница.
Впрочем, план на сегодня ехать в Буду. Кому не ясно, мы сейчас в Пеште.
- Август,- говорю,- вставай. Мы уже позавтракали, пора в город.- Если вы слышали когда-нибудь Жириновского, то он девочка в сравнении со мной.
- Папа,- отвечает Август,- я завтракать не буду, но дай мне лишних десять минут поспать.
Короче, он поспал свои пятьнадцать минут, после позавтракал, далее принял душ, а вот когда решил профенить прическу мы с Наташей как-то разом психанули. Впрочем, езды минут десять до фуникулера. Но добираемся сложно: трамваем, после переходим через три улицы. Видим человека, которого обмывают из шланга, и он почему-то радуется этому. Далее едим автобусом остановок шесть-семь. В глаза бросилась девушка (брат с сестрой?), у нее на голове меховая шапка, волосы до плеч, вид растеряный. Чистой воды мадьярка, не хороша, но типажная.
Когда ничего не знаешь, кажется, что фуникулером проще, скорее и инреснее всего добраться доверху, хоть и понимаешь, что недешево. Поездка занимает десять-двадцать секунд, впечатлений от нее минимум, но мы ж гуляем, траты как-то побоку. Никакого плана нет, просто гуляем, если бы еще не ныло в пояснице, и это еще мягко сказано (будто почка вот-вот оторвется). Справа от фуникулера здание, где друг друга смешно сменяют часовые. Это смешно во всех странах, но смешно по-разному. Интересуюсь у Августа, что за здание, тем более, что присутствует как венгерский флаг, так и флаг Евросоюза. Мой сын ничего об этом не знает, и лишь за день до отъезда, из купленного здесь же путеводителя, выясняется, что это президентский дворец.
Проходим мимо дворца, я плетусь позади, каждый шаг точно последний, по какому-то мостику, мимо катакомб. Останавливаемся у кирпичного бордюра, он пониже моего пояса, а внизу, с высоты жилой город, и оттуда улица за улицей город поднимается вверх. Зрелище интересное, но вниз смотреть нет желания, высота вытворяет со мной разные шутки, тянет вниз. Выходим на площадь к почте, там же пока не известная нам автобусная остановка. Далее Замок Рыбака, красиво но, не зная, что относится к чему, красота проходит мимо сознания. Запомнилось немногое: огромный двухметровый уборщик в национальном костюме взял в руки ведерко и швабру и отправился мыть туалеты. Другой такой же человек в национальном костюме присел на кромку неработающего фонтана, на правой руке у него сидел сокол. Вероятно, летом они своим видом что-то зарабатывают, а сейчас вот, в ноябре, прозябают.
Пошли дальше, к Национальному музею, каждый шаг отдается болью, но идти надо: у нас ведь путешествие. Время от времени останавливаюсь, что-то снимаю на видеокамеру, беспорядочно, но ведь и в жизни все точно так же беспорядочно. Проходим место, где чуть ниже, если спуститься по ступенькам, небольшое польце, где можно за крошечную цену выпустить из лука пять стрел или метнуть пять топориков на длинных ручках. а в случае попадания получить приз, но Наташа не уверена в моих способностях, отговорила почти одним словом. А ведь мог взять приз как в стрельбе, так и в метании топориков, не выполнил свою миссию.
Еще одно недоразумение вышло, когда пытались получить чеканную бляшку с изображением места из автомата. Ужасно не то, что потеряли монетки сто плюс сто плюс 5 форинтов, но что пришлось менять эти монетки, и разочарование тоже ужасно. Беда в том, что какой-то негодяй сунул в механизм другие монетки и те перекрыли движение другим монеткам. Я вертел ручкой, точно безумный, стучал по механизму, ничто не помогало.
- Папа, хватит,- сказал сын Август, и я прекратил стучать.
После чего начался наш спуск вниз. Не все так страшно, когда человек в прекрасной форме, но мне все время боялось оступиться, поэтому шел нерешительно, отставал. Наташа заметила, что не узнает меня, ведь я всегда был храбрым человеком, и вот. Ну, высоты я опасался всегда, а в поездке и левая часть тела вдобавок меня подвела. Надеялся, что, спустившись, сядем в автобус и доедем до дому, где смогу отдохнуть. Но Август сказал, что сначала нужно пройти мост через Дунай.
- Убить меня хочешь?- пошутил я.
Ситуация глупейшая: вместо того, чтобы уступать всем места, место уступают мне, оттого и возникает вдруг жалость к себе. В автобусе после двух остановок освободилось место, и сел, разумеется, я. Доехали до здания Оперы, которое считается местной достопримечательностью, но ничего интересного не обнаружили: серый день, серое здание, может, конечно, что-то интересное внутри. Вокруг что-то ремонтировали: леса-леса. Август повел нас куда-то, где можно дешево и интересно покушать, но, видимо, заплутал. Места такие, как если свернуть в сторону от копенгагенской пешеходки: странные заденьица, странноватые люди, разрисованные брандмауэры. Три часа дня и заведения пусты, выбрали наугад одно, зашли.
Цены неплохи, но такое ощущение, что мы здесь за последние двадцать лет единственные посетители. Поднялись на второй этаж, где оказалось настолько темно, что все мы наступали друг другу на ноги. Август попросил хозяйку прибавить света. Почему Август, а не я? Сейчас распишусь о языковых делах в Венгрии. Язык у них вообще без аналогов с европейскими. Ничего общего со славянсими или латинскими языками, он принадлежит финно-уйгурской группе, откуда и я родом как мордвин. Чтобы общаться в Венгрии, нужно знать венгерский язык, люди постарше знают русский, помоложе - английский. Все надписи чуть не сплошь на венгерском, что для туристов неважно.
Я есть отказался, заказал только пиво, которое мне показалось неплохим, а Наташе разбавленным, вполне поверил, вкус у нее тоньше. Август ел что-то баклажановое, ему понравилось, я же собственно отсиживал время.
- Папа не привык к ресторанам,- подшутил надо мной Август.
- О-хо-хо,- сказал я.- Твой папа работал в лучшем ресторане Караганды, и что он там ел - никому не снилось. Твой папа даже обслуживал Валеру Леонтьева.
Рассказал, что на день рождения кулинарши подарили мне торт "птичье молоко" с двадцатью медвежатами. Такое заслужить надо.
Конечно, мы сплоховали, потому что по пути от той женщины домой мы шли вдоль по улице, где сплошь были кафе и рестораны с теми же ценами, что мы только что оставили в жалкой забегаловке. И вдруг что-то знакомое - это наш дом, только с другой стороны. Наташа заметила даже с улицы, что мы не выключили в квартире свет на потолке. Минуту спустя мы дома.
Я не знаю, что со мной происходит: не могу встать, сесть, лечь, будто левая часть тела в боку наказывает меня за какие-то поступки. Может за выпивку, может потому, что неудобно сижу у окна - продуло. Может какое-то кармическое наказание, не знаю. Забудем об этом, интересуюсь у Августа, есть ли приличные магазины с кулинарией (что, спрашиват, такое?). Супермаркеты вроде Фётекса. Бредем минут двадцать мимо Синагоги до какого-то маркета, названия не припомнить, где все то же, что и в Спар, чуть, на копейку, разницы.
В походе магазин прошли синагогу, о ней пока и расскажу. Здание просто великолепное, дворец, рядышком гостиница, у входа стопят серьезные еврейские группы верующих с пейсами, детишки их бегают туда-сюда. Ничего говорить не стану, не ненавистник, просто наблюдения. Один еврей перебежал дорогу на красный свет, было бы неинтересно, если б небыло на нем пальто до пят и плетеных косичек из-под шляпы.
Цена за вход в синагогу большая: 20 долларов, была бы символичной, в доллара, сходил бы, потому что интересно. Но на этом заканчиваю с еврейством.
По пути домой вспомнили вдруг, что забыли купить средства гигиены: зубная паста, а также мочалку, поскольку чесался всю ночь: никому спать не давал. И вдруг дискаунт-магазинчик, вроде нашего десятикронового. Три охранника наблюдают магазин, и мы вот три посетителя. Покупаем мочалку, пришпиленную к деревянной ручке, Наташа что-то еще. На кассе сидит метрового роста китаец, за ним спиртное. Я разглядываю эти полки долго, затем спрашиваю, есть ли у них портвейн? Портвайн, говорит Август. Вино в двадцать градусов, говорю я. Китаец в ответ только улыбается. Предлагает советское шампанское за десять крон.
На прощание говорит: Спасибо. Знает ведь русский, собака. Телохранители кланяются.
Дальше исследуем Альди, все практически то же, что и у нас, только в этом магазине оказалось теснее. Одного мужика зацепил рюкзаком (рюкзаки здесь, кстати, не в почете), тот на меня выругался, я извинился, Наташа сказала, что напрасно, тот мужик в магазин зашел уже озлобленный. Что-то взяли, ерунду всякую, но поняли, что это важный магазин в Венгрии.
Полностью устали, пошли домой к Стюарту, Наташа приготовила картофельные круглые чипсы, на покупке которых настиял Август. Вчерасняя ночь показалась кошмаром не только из-за моей чесотки, но также из-за кровати Стюарта, которая вроде и широка, но неровна, мы скатывались. Поэтому решили спать на диване в гостинной.
С Августом договорились, что свяжемся с ним после обеда, а до того сходим в музей изящных искусств. Просидели до одиннадцати вечера, после Август ушел, а меня вдруг заело писать, исписал полстраницы про поездку. На этом день и закончим.
Спать было жестковато, не чесался, но проснулся посреди ночи, а время никак не определить: наручные часы под боком, но кругом темень, повернулся, ткнул пальцем в выключатель. Времени два часа, воды в бутылке мало, пошел наполнить. Наташа поинтересовалась, не плохо ли мне, увидев, как я с охами двигаюсь к кухне. Сам себя готов был убить за свое состояние. Сам себя довел до такого состояния, в чем я согласен, вот только неясно, почему состояние проявилось в первый день поездки и исчезло, как по мановению (волшебной) палочки в первый день прибытия на родину, в Данию. Все на самом деле много сложнее.
КОгда я проснулся вчера и принял душ, после закутался в простыню, Наташа сказала, что у меня ужасные глаза. Я посмотрелся в зеркало, и чуть не упал: белков в глазах не было, все вокруг синих зрачков было красным, я такого никогда не наблюдал. Списал все на бессонную ночь, на душ, а вот в это утро я выглядел много лучше.
Мы доехали до музея изящных искусств, который оказался закрытым еще аж с февраля и на два года вперед. Прошлись по площади Свободы, и прогулка оказалссь бы занимательной, если бы не приходилось постоянно отмахиваться от цыган, предлагавших нам то открытки, то какие-то самовязанные блузки. Так-то отвратительно, особенно их взгляды; если вы не купите отккрытки, то вся моя семья тут же помрет от голода или холода. Обращаюсь к правительству Венгрии: подобные нищие отпугивают туристов от достопримечательностей. Неплохо бы их туды-сюды.
Раз музей закрыт, то надо чем-то прикрыть разочарование, хотя бы зоопарком, что находится поблизости. В поисках его обошли пространства: каток, к примеру. Парень с девушкой выеживались по-олимпийски: делай они все это скромно, я бы дал им оценку. А так, и парень был слишком уж долговязен и неуклюж, девица бедраста. Внимание больше привлекла старушка в штанах-парусинах, которая держалась то за один столбик, то а другой. Рядом с ней внучки, поддерживают под локти, под мышки. Мы чуточку поднялись к верху, к агрикультурному замку, как старушка - не запласала, конечно, но уверенно поехала по льду без обекающих ее рук.
Билеты в агрикультурный музей совсем недорогие, но какие-то неудобные. Одну из экскурсий можно пройти только с гидом и только в какие-то определенные промежутки времени. Другую можно пройти самому, но здешние места как-то не рассчитаны на туристов: все вывески либо на местном, либо на усеченном английском. Посмотрел на башню, которую мне придется одолеть, если вдруг решим поучаствовать в туре, сразу понял, что мне с моими болями в спине на нее не подняться. Грустно, конечно, но реальность вот такая, а никакая не другая.
Зоопарк обнаружили не сразу, и лучше бы не обнаруживали, потому что он разочаровал: в зимнее время его личше посещать: все кругом ремонтируется, звери перемещены во внутренние, теплые помещения. По территории бродят подозрительные люди, похожие на цыган - держи кошелек. А это всего лишь работяги, что производят ремонтные работы на территории зоопарка. Все здесь иначе, нежели в других зоопарках, и это не всегда радует. Звери поделены по частям света, а не по семействам, оттого сплошная путаница.
Пробродили в этом кавардаке около трех часов, устали от всей этой бессмысленности. Хотя, не буду спорить, что летом в зоопарке может быть красиво, однако зимой он убогое зрелище. Копенгагенский много интереснее, более рассчитан на развлечение, шоу, нежели на какие-то искусственные разграничения. Взять хотя бы "детский сад" со звериными детенышами. Разумеется, зоопарк в любом своем проявлении зло, все же столичный датский зоопарк хорош.
Вовращаясь рядом с домом совершенно неожиданно обнаружили маркет Прима, небольшой вроде продовольственный магазин, но по ассортименту не уступающий Спару и Альди, даже обнаружились некоторые нетрадиционные продукты. Смущает постоянно, что названия продуктов сплошь на венгерском, приходится продукт прощупывать, осматривать сквозь прозрачную пленку, если такая есть в упаковке. Даже молоко носит какое-то странное название, содержание колбас вообще не расшифровать, но не одной колбасой человек сыт.
Пока двигался, спина не особо страдала, а вот дома опять ее схватила, не сесть, любое движение рождает боль. Связались с Августом, что он придет и мы сходим на рождественский рынок. У Наташи с этими рынками настоящая навязчивость, она просто обязана побывать на всех них, точно так же, как у меня желание посетить настоящую (несуществующую в этой стране) кулинарию. Август, когда пришел, заметил что-то насчет темноты: сказал, что то ли в Венгрии темнеет скорее, либо позже, неважно, но мы вышли из дому уже в темноту. Август, когда пришел, заметил что-то насчет темноты: сказал, что то ли в Венгрии темнеет скорее, либо позже, неважно, но мы вышли из дому уже в темноту. До рождественского рынка идти не больше десяти минут, тепло, я в распахнутой куртке, которую всегда могу запахнуть, тогда как Август в легкой летней курточке, в которой можно разве что перебежать из одного теплого места в другое, но расхаживать по холоду в ней опасно.
Рынок одновременно и завлек (обилием света, шумом), и разочаровал. Только поначалу казалось, что деревянные киоски способны чем-либо удивить, очень скоро выяснилось, что выставленный товар повсюду идентичен, цены одинаковые, овговоренные. Изделия не ручные, а заводские, отчего интерес к ним сразу пропал. Наташа запала на деревянные ложки-вилки, созданные с соблюдением местного колорита, и на этом все. Ощущение праздника, впрочем, присутствует, народ вокруг оживленный. Проходим мимо ресторана, две девицы, легко одетые, разукрашенные, что-то предлагают. Я интересуюсь у Августа: не проститутки ли? Вопрос вполне естественный, хотя Август на него обижается: о чем ты, папа? Они просто завлекают в ресторан, говорит. Как плохо он разбирается в жизни.
Рынок прошли не торопясь, ныряя в ряды, выныривая, прошлись по "эшафоту" (так я его сам назвал), где торговали разной пищей. Такой четырехугольник на возвышении, деревянный помост, народ там кишит, западня своего рода, но об этом мы узнаем только завтра. а пока мы двигаемся далее, пока не упираемся в оградку, которая не дает нам свалиться Дунай. Вдоль оградки проносится трамвай, сразу же встречный ему. На другом берегу горит огнями Буда. На бордюре бронзовая фогура мальчика с колпаком на голове и флейтой в руках, фотографируемся, но освещение на Буде забирает на себя весь фокус, фотография не получается. Возвращаемся уже, по пути довольно объемный магазин, где торгуют тем же, что и на рождественском рынке, но дороже-дороже. Магазин сейчас, видимо, прогорает, но когда рынок снесут, он свое возьмет.
Ищем место, где можно поужинать, ведет Август и доводит до итальянского кафе, но хочется местной пищи, тем более, что я работал в итальянском якобы ресторане и знаю цену "итальянской" пище - макароны, приправленные томатом. Вспомнили, что только что прошли ресторан Хачапури, большое, светлое помещение, лишь бы было вкусно и цены были приемлемые. Входим и смотрим на цены: вполне с такими справимся, да и ресторан скорее похож по обслуживанию на кафе, но все чисто, уютно, рекомендую. Но уже вечер, из избранного есть не все, мой говяжий язык, к счастью есть, хачапури тоже. И хоть меню в том числе и на русском, кассир, мальчик, не говорит по-русски и лишь едва по-английски. Да и по-английски настолько плохо, что моя жена и мой сын поняли его слова совсем по-разному.
Как уже сложилось в этой поездке, расплачивается везде моя жена из общих, разумеется, денег, и ей очень нравится такая роль (главное, чтобы не заигралась). Нам выдали электронную пимпочку, на которой лампочка должна загореться как-то по-иному, когда продукт будет готов к забратию. Попиваю тем временем Хайнеккен, маленькими глоточками, чтобы растянуть, с одной стороны, а с другой потому что не пивной человек, скорее винный. С правой стороны от нас упорхает тройка-четверка девиц, слева присаживается пара в моих годах, мужчина и женщина. Я, разумеется, не могу знать, что они заказали, но потом вижу, что заказали всего невероятное количество: им приносят одну сковородочку за другой, причем жемщина ест сплошь салатики (следит за фигурой?), а мужчина (умеренной комплекции) поедает одну сковородку за другой.
Нам тоже принесли три сковородочки, нам с Наташей по говяжему языку с картофелем (изумительно, это целая технлогия - приготовить язык, я столько их запортил). Хачапури просто прекрасные, тают на языке, опять же верная технология. С трудом доедаю небольшую порцию, ибо сытно, тогда как мужчина за столом поедает уже третью сковородочку. Просто есть скучно, поэтому делаю писательские замечания по поводу посетителей: никогда, говорю, не видел столь много женщин разом с таким тяжелым низом. Август выслушивает меня и готов поругаться: папа, они такие родились, что они могут с собой поделать? Просто заметки, отвечаю, не надо обращать на папу внимания.
Этим наш третий день в Будапеште заканчивается. Возвращаемся довольные, видно, правда, что Августу холодно, но он крепится, говорит, что ни разу не страдал в Венгрии от простуды. Мне в своей куртке, даже распахнутой, не холодно вовсе, внутренний жар греет, но вокруг люди одеты тепло, вовсе не викинги. Идем домой минуя рынок, но никак не мимо гигантского колеса обозрения, которое можно назвать младшей сестрой лондонского. Желания прокатиться на нем у меня нет: что можно увидеть в ночи, кроме городских огней, да и цена кусается - практически наравне с посещением синагоги. Не они ли выстроили колесо? День выдался усталым, но в целом удался. Договорились, что завтра пойдем посетить национальный музей в Буде, а Августу дадим знать, когда вернемся домой. Посидели у нас дома, перекусили, попили красного вина, я даже местной зубровки взял, которая оказалась польской - не берите, невкусная она.
Под утро что-то пробудило: ранний рассвет (здесь светает раньше, чем в Дании, даже авруст заметил), шум уборочных машин, желание попить водички. Не скажу, что именно, может совокупность, но проснувшись спал уже урывками. Сходил, налил в бутылку воды из-под крана, пописал, поворочался с час и вдруг крепко заснул. Самое странное, что проснулся, когда уже Наташа позавтракала в той же комнате, а я ничего не слышал, спал, точно убитый. Не думаю, что триста грамм зубробровки могли так обессилить меня, дело явно в другом.
Подъехали к музею изячных исскусств, что он закрыт для посетителей еще с февраля этого года и до 2017-го. Некоторые экспозиции перенесены в Национальный музей, этим и следует довольствоваться.
Я перешел дорогу не там, где положено
Вы ведь знаете, что переходить дорогу
Можно лишь там, где на сером асфальте
Расчерчены белые полосы
Всякими придурками
С тремя-четырьмя классами образования
(А у меня оно высшее, филологическое)
Почему я должен переходить дорогу лишь там
Где мне ее переходить позволяют
Хочу переходить улицы где угодно
Перебегать через них, переползать, прыгать на месте
Хай, сказал полицай, почему не переходите улицу
Кем будете, имя, фамилие, возраст, рост, сексуальные пристрастия
Я поинтересовался, а нельзя ли начать допрос с конца
Что вы, что вы, было отвечено, это вовсе не допрос, прозвучал ответ
Ну хорошо: ваши сексуальные пристрастия, рост, возраст, фамилие, имя
Он сам сказал, что не уверен, к тому ли полу принадлежит, на который выглядит
И помахал в воздухе большой черной дубинкой
Он сказал, что тотчас же отпустит меня, если я пообещаю
Больше никогда не переходить дорогу в неположенном месте
А только в положенном
Видишь, спросил он, белые полосы на сером, по ним и иди
Я поинтересовался, куда приду, если пойду по полосам
А он лишь равнодушно пожал плечами
В любом случае, сказал он, будешь переходить правильно
Благополучно куда-нибудь да дойдешь
А куда - дело десятое, добавил он, сотое, тысячное или трехтысячное
Я пообещал полицаю все, о чем он просил, и во всем соврал
Он даже встал передо мной на колени и попросил
Ничего плохого больше не совершать, никаких преступлений
Я не дал ему такого обещания, ибо
Какая жизнь без преступлений
Без воровства, ограблений, избиений невинных прохожих
Без изнасилований, без изнасилований, без изнасилований, без изнасилований
Без изнасилований
Кто бы подумал, что они муж и жена, не зная их истории. Кто-то, наблюдая за ними стороны, полагал, что батюшка Михаил увлекся на мгновение жемщиной, чье поведение не отличалось особой строгостью. Сам батюшка тоже был шаловлив, любил похлопывать прихожанок за совершенные грехи. Тетушка Наталья не грешила, или гешила совсем чуть, на мизинчик. Но батюшка Михаил все равно наказывал ее со всей строгостью.
Звонили друзья иа заграниц.
- Батюшка Михаил, жены согрешили, что делать?
- Пороть,- отвечал Батюшка.
- Сколько раз?
- Сто!!!
Некоторые жены не вудерживали,помирали под поркой.
Батюшке бы со своей тетушкой Натальей разобраться.
- Что за человек, о котором вы не так давно зарекнулись? Почему я должен ревновать к этому несчастному человеку?
Человек уже сутки как был подвешен за щиколотки, его окунали каждые десять минут в куриный бульон. Но молчал, собака. Его поведение внушило Батюшке Михаилу некое уважение.
Он представил себя на его месте. Сдался бы на первой минуте. Все бы рассказал о позах, в которые укладывал тетушку Наталью.
- Пусть поживет спокойно до утра,- сказал батюшка Михаил,- пусть придет в себя перед колесованием.
- Большое вам спасибо,- сказал человек.- Не стоили мои скромные удовольствия таких пыток. Следующий раз хорошо подумаю, прежде чем совращать чужих жен.
Здесь будет рассказано не только о женском нижнем белье, но и о жизни как таковой. С утра жена помылась, обмотала голову полотенцем, отчего стала похожа на восточную женщину, без косметики, без шарма, тело тоже обмотано широким банным полотенцем. Я было полез потрогать ее горячую после душа грудь, но получил отпор.
- Отстань,- закричала она,- заведи себе любовницу!
Еще одну, подумал я, а жить-то когда?
А вся беда в этот день была в том, что она торопилась к своей парихмахерше, а веселье со мной заняло бы не час и даже не два, может даже три. Такой я неугомонный человек, за что меня любовницы и обожают. Другие любовники сделают дело и говорят: ну я пошел. Тогда как я трудоголик.
Понимаю ситуацию: время у парихмахерши заказано, надо выйти пораньше, поспеть на автобус, а на улице доздь, льёт так, что брз зонта и шагу не пройти. Жена уходит в спальню, раздевается. одевается, но замечаю, что как-то скрывает тело от меня. У меня в голове самые невероятные подозрения, узй не к любовнику ли собирается?
- В чем дело?- интересуюсь.- Почему ты стесняешься обнажаться передо мной? Может кто-то оставил на твоем теле отметины?
Нет, отметин нет, но и это ничего не объясняет. Прячась под зонтом, провожаю ее до парикмахерши, она даже ничего не ведает о моей слежке. Я же скрываюсь в подворотнях, оттуда и слежу. Вот сколько времени можно провести у парикмахера: три минуты подстричь ххелку, столько же подровнять волосы, но у жены на это уходит час. А за час можно совершить все, что угодно.
Остается только доверять, что и делаю. Захожу в парикмахерскую, все разглядываю, все прокурено, запах въелся в обои, журналы для клиентов старинные, аж за четырнадцатый год. Парикмахерша вся в тату, голос хриплый, прокуренный. Спрашивает: мужчина, что вам надо? А мне ничего не надо.
- Мне ничего не надо,- отвечаю.
Спешу за женой, а она скрывается в дорогом магазине нижнего белья Фемилет, там сумасшедшие скидки. Полчаса сижу на лавочке, жду, когда жена втйдет из бутика, ко мне пристают красотки, но я неприступен, точно скала. Жена вдруг выходит из бутика, а я притворился нищим, шлепнулся на тротуар, напялил кепку на глаза, вытянул руку и притворился нищим.
- Как вы похожи на моего мужа,- сказала жена и бросила мне в ладонь двадцать крон. За десять последующих минут я так разбогател, что подъехал к дому на Феррари.
- Муж выбился в люди,- сказала жена, увидев меня, вылезающим из Феррари.- А я вот нижнее белье купила.
И рассказывает, что у парикмахерши муж байкер, сама она тоже байкер, что курит, что курить любит и будет курить всегда, и виски пить, такая она.
- Час мы с ней проболтали,- говорит жена,- потому что клиентов не было. А какой-то идиот подглядывал за нами, точно маньяк, на тебя похож, прежнего, без Феррари.
Пошла прогуляться, увидела, что в Фемилете безумные скидки, зашла, а на лавочке перед бутиком сидит тот же маньяк, похожий на тебя. К нему пристают женщины, а он от них отмахивает, кричит:
- Останьте же, у меня и без вас жена и шесть любовниц!
Он оказался нищим человеком, несчастным, я подала ему немалые деньги, потому что он так был похож на тебя. Когда ты был без Феррари.
Нижнее бельё было забавное, украшало тело, мои фантазии разыгрались настолько, что я забыл даже принять таблетки от смерти. Эти оборочки, кружева вдохновляли меня писать еще больше и лучше, я схватил ручку и написал за какие-то секунды целую главу новой книги. Затем прижал к себе жену и не вам мне объяснять, чем все закончилось. Эйфелева башня лишь жалкое подобие происшедшего. Я был настоящим гладиатором, мне не было равных, вот что творит с мужчиной нижнее дамское белье. После я, конечно, уподобился на несколько минут падающей Пизанской башне, а потом вырос в Останкинскую телебашню. Но мы еще не дошли до нижнего белья, ибо поздно уже. Завтра.
- Хорошее бельё,- сказал я.- Лифчик снимается легко, двумя движениями, не оставляет под грудьми следы, а для меня это важно, очень не люблю эти следы. Интересно будет узнать, какой прекрасный человек придумал эти лифчики? Не удивлюсь, если маркиз де Сад.
- Лучше будет называть их бюстгалтерами,- говорот жена,- поддерживающими бюст.
- Ладно,- отвечаю я и стаскиваю с жены трусики, такие же ненужные мне, как и этот лифчик. Она для виду соптотивляется, вспоминает себя лет тридцать назад. А во мне просыпается горячий русский парень.
Вдруг вижу из окна человека, стирающего губкой все, мной написанное. Накидываю халат, выбегаю на улицу, хватаю за скварник этого весипедиста и спрашиваю:
- Что вытворяешь, злодей?
А злодею хоть кол на голове чеши, продолжает стирать. Бью его коленкой по иичкам, он говорит:
- Ой!
И еще двадцать раз говорит "ой". И просит к тому же ударить его моим сильным мужским плечом.
- Ищите извращенцев в другом месте,- говорю я и возвращаюсь к нижнему белью жены. Оно опять на ней.
- Как же,- интересуюсь,- можно выбрать комплект нижнего белья, если грудь у тебя достаточно средняя, а таз широкий с выгнутой дугой попой.
Я, конечно же, по-писательски провожу одной рукой по груди, другой по по попе. Впечатления неплохие.
- Мы, женщины,- объясняет жена,- заходим в примерочную и меряем все. Лифчики на голое тело. А трусики на трусики.
- Какой ужас!- вскричал я.- А кто моххет знать, что трусики меряются на трусики? Может они меряются на голое тело?
- Хозяйки следят за этим,- отвечает жена,- следят, все ли правильно меряется.
Мне сразу захотелось стать хозяином таого прекрасного магазина. Раздвигать шторки, ругать их, даже наказывать, звать полицаев.
Все это, конечно, ужасно. Птредставил, что меряю в мужском магазине трусы, мужские, само собой. И тут распахиваются шторки кабинки, и на меня пялится мужик, хозяин магазина, и это ужасно.
- Забирайте свои трусы,- гордо бы я сказал и ушел из магазина. Хозяин потом принес бы мне брюки, но моя репутация уже подмочена.
- Представь,- говорит жена, когда я в очередной раз освобождаю ее от лифчика,- как пахло в этом дорогом магазине нижнего белья. Пахло потом, старым женским потом.
- Мне кажется,- сказал я,- что мужья приходили в магазин с женами и в раздевалке занимались сексом.
- Это невозможно,- сказала Наташа. И вдруг мне вспомнилось такое, отчего моя Пизанская башня превратилась в Останкинскую.
У Мишутки есть слоник, он резиновый.
Тельце у него серенькое, глаза большие, круглые, голубые.
Бивни крупные, белые, на солнце блестят, переливаются.
В животе у мишуткиного слоника есть маленькая дырочка. Если на слоника надавить рукой, нажать на его бочки, он обязательно что-нибудь скажет через эту дырочку. Или что-нибудь просвистит, если вдруг сказать будет нечего.
Слоника зовут Батыром. Это означает, что он Богатырь. Лучше с таким слоником не ругаться, не скандалить, с ним лучше дружить.
Мишуткин слоник не очень-то разговорчив. Повторяет изо дня в день одно и то же:
- Батыр очень голоден. Батыр хочет есть.
Слоники едят много. Мишутка подкармливает его морковкой, огурцами, помидорами, тыквой. Сколько же в него всего лезет!
А вот сегодня слоник вдруг сказал:
- Мишутка, очень хочется мне мороженого. Посмотри, нет ли его у нас в морозильнике?
Мишутка наведался к холодильнику, открыл камеру.
- Есть мороженое,- сказал он.- Но есть его нельзя, мама за это непременно накажет.
- Взглянуть хотя бы на него,- грустно вздохнул слоник.- Понюхать хотя бы, подержать в хоботе. Сколько живу на свете, ни разу не видел, не ел мороженого.
Мишутка задумался, ему стало жалко слоника Батыра.
- Я знаю, что мама тебя накажет,- сказал слоник.- А как накажет?
- В угол поставит,- ответил Мишутка.- На час или два. А в углу стоять скучно.
- Я бы и сутки простоял в углу ради мороженого,- грустно признался слоник.- А каково оно на вкус, это ваше мороженое?
- Сладкое, холодное,- ответил Мишутка.
- Я так и думал,- ответил слоник.- Попробовать бы. Могу отдать за него свой левый бивень.
От этих слов Мишутке стало стыдно: он этого мороженого за свою жизнь чуть ли не ящик скушал. А вот слоник Батыр ни одного мороженого не съел. Да пусть будет, что будет, подумал Мишутка, пусть мама его как следует накажет.
- Ешь, Батыр,- сказал он, протягивая слонику эскимо.
- Там мама ж тебя накажет,- сказал слоник, но мороженое съел.
- Пусть,- ответил Мишутка,- наказывает.
Он сжался в комочек, когда услышал мамины каблучки, стучащие по ступенькам. Мама возвращалась с работы. В замке провернулся мамин ключ, мама ворвалась в квартиру.
- Пахнет мороженым,- сказала она.- Мишутка, ты опять ел мороженое без спроса?
Она проверила морозильную камеру, одного мороженого точно не хватало. Еще раз пересчитала - все равно одного мороженого не хватало.
- Мишутка,- спросила мама,- ты знаешь, где находится угол? Вот встань в него и стой там час.
- Сколько я уже стою?- Спросил Мишутка у слоника спустя какое-то время.. Слоник лишь пожал плечами, он совсем не разбирался во времени.
- Долго,- сказал слоник.- Сто лет, наверное. Или двести.
- Ваш сын,- просвистел слоник Батыр,- уже сто лет стоит в углу. К тому же, ваше мороженое съел я.
- Какая разница,- ответила мама,- кто съел. Я и сама балуюсь мороженым. И так же стояла в углу, когда была маленькой.
- Час еще не прошел?- то и дело спрашивал слоник у мишуткиной мамы.
(Дальше возможны два варианта.)
1. Мишутку все же пришлось выпустить, потому что она ждала гостей. а что подумали бы гости, увидев Мишутку в углу. Сказали бы наверняка:
- Жестокая вы мама. Не придем к вам больше в гости.
- Мишутка,- сказала мама,- сходи-ка открой двери, гости пришли.
2. - Час еще не прошел?- в очередной раз интересовался слоник у мишуткиной мамы.
-Нет,- отвечала мама.- Вот докрашу ресницы, подкрашу губы, тогда и пройдет час.
- Вы жестокая мама,- сказал слоник Батыр.- Если бы у меня могли быть дети, я бы ни за что не ставил их в угол..
- Мечтайте дальше, резиновый слоник,- рассмеялась мишуткина мама.
- К сожалению или к счастью,- сказал слоник,- детей у меня быть не может. Ведь я резиновый. Но я вполне могу усыновить Мишутку. Будет он у меня Мишуткой Батыровичем.
- Кузмич он,- ответила мама,- никакой он не Батырович.
Но Мишутку из угла выпустила на четверть часа пораньше.
Попить, чтобы выжить
На этой планете вода повсюду чистая, поэтому я опустился на четвереньки у первой же лужи и напился вволю. Рядом тотчас же примостилась огромая свинья и начала лакать ту же воду, похрюкивая и настороженно кося левым глазом в мою сторону. Не очень-то радовало меня подобное соседство, но выбирать не приходилось - приходилось пить ради того, чтобы выжить.
Свинья, по всей видимости, тоже неплохо провела прошлую ночь, поскольку после нас лужица убавилась, как минимум, наполовину. Я уже было поднялся на обе свои некрепкие в то утро ноги, когда к лужице осторожно приблизились пара бродячих собак - наверняка сбежавшие от злого хозяина собачьи супруги - и старый рыжий петух с потрепаным в боях за наседок гребнем.
Тут бы мне и пойти своей дорогой, но неписаные законы этой планеты строго гласили, что тот, с кем ты водицы из лужицы попил, станет теперь братом твоим. Или же сестрой. Я не поленился задрать своей свинье хвост, и она оказалась мне сестрой.
Животы мы с сестрой уже успели набить водой, причем настолько, что они были полны едва ли не до самых своих краев. Мы превратились в ходячие, булькающие при каждом шаге бурдюки. Но вот вслед за исчезнувшей жаждой к нам чуть ли не сразу пожаловало зверское чуство голода.
Очень срочно требовалось хоть что-нибудь
Поесть, чтобы выжить
Кормят на этой планете неважно, кое-как, чем попало. Всем им, местным рестораторам, лишь бы нажиться на случайном, вроде нас с сестрой, едоке. Я знал с пяток приличных кухонь, но лишь две из них пускали к себе едоков вместе с их личными животными.
Да и те прекрасные заведения находились далеко в пригороде.
Идти до них было порядком, через весь город. Сам я, без физической помощи, едва ли бы добрел до тех мест, потому уселся, по-ковбойски раскорячив в стороны ноги, на свою сестру, свинью. Таким неказистым манером и добирался. Подергивал ее слегка за обвислые уши, указывая тем направление. Сестра весила четыреста с лишним фунтов, так что с легкостью несла на себе мои сто шестьдесят.
В обеих знакомых мне кухнях, на мое удивление, поесть оказалось нечего.
- Ничего из меню у нас, к сожалению, нет.
- Можем зажарить вашу свинью,- цинично предложил официант в другом местечке.
- Да как только посмели предложить такое,- возмутился я в ответ на предложение и гневно замахал руками,- ведь это моя сестра!
- Прошу прощения,- стал извиняться официант и низко раскланялся передо мной несколько раз.- Могу предложить вам вместо того два своих последних пальца.
Пальцы у него были ужасные, напоминали перекормленых дождевых червей. Под обкусаными ногтями прочно прижилась землянистого цвета грязь. Но мы с сестрой с жадностью набросились на эти его пальцы: нам необходимо было есть, чтобы жить дальше.
А как только мы чуть насытились, то решили, что будем теперь
Жить, чтобы пить
Заказанный нами виски даже по запаху походил на разбавленную каплей спирта мочу. Я попросил официанта отпить из моего стакана глоток, чтобы он сам убедился в том. Но официант отказался наотрез.
- Даже и не просите,- сказал он,- я уже целую неделю не пью. Мне пить совершенно нельзя, могу помереть на месте.
Моя сестра, свинья, тоже морщилась, похлебывая виски.
- Напиток никак не похож на тот, что пьют ради удовольствия. Все это больше напоминает мне прием противного лекарства. Жить лишь для того, чтобы пить такую дрянь - это уж слишком! То ли дело водица из лужицы!- красноречиво говорил ее взгляд.
Вскоре мы, однако, упились так, что стали понимать друг друга даже без взглядов.
И вдруг снова нас одолел жуткий голод. Мы даже подрались с сестрой. Потому что она хотела съесть меня, а я, в свою очередь, ее.
И тут мы переходим к главе, в которой рассказывается про
Жить, чтобы есть
Напившись виски, или, скорее, налакавшись им через силу, мы сестрой отправились в казино. Деньги у меня почти совсем закончились, тогда как у сестры их никогда в жизни и не было. А ведь даже грудному ребенку известно, что за все в этой жизни нужно платить.
В казино, по счастью, потакают игрокам, пускают внутрь с домашними животными. В здании было аж целых четыре этажа, и мы с сестрой застряли на втором: лень было нам подниматься выше.
Сестра все время находилась рядом со мной и явно приносила удачу. Потому что стоило мне кинуть на бархатный стол пару костей, затем еще пару, после чего еще пару раз, как неожиданно я стал едва ли не самым богатым человеком на всей нашей планете.
- Сможем есть теперь все, что угодно,- сказал я сестре.- Будем жить, чтобы есть, а не наоборот, как в прежние времена.
Однако прежде нам надо было благополучно добраться до дому, а это было делом непростым, поскольку за нами по пятам следовали разного рода грабители. Спасло нас лишь то, что в свое время я был хорошим боксером. Колотил теперь грабителей одного за другим. Кого по голове, кого под дыхло, челюсти ломал направо и налево.
Придя домой, мы с сестрой заказали по огромной пицце. Пока я с жадмостью поедал свою, сестра уединилась в спальне с молодым разносчиком из пиццерии. Взрослая, впрочем, уже особь, имеет право на личную жизнь.
- Ну и как он тебе?- спросил я сестру.
- Да так себе,- ответила она мне глазами,- будто радио полчаса слушала.
А поутру
Я снова отправился испить водицы из ближайшей лужи. Вода здесь, как уже говорил, повсюду холодная, прозрачная, чистая.
Рядышком со мной тут же примостилась вчерашняя собака. Вот только теперь она была одна, без супруги. Принялась жадно лакать воду, опасливо косясь на меня своим левым глазом...
Шепну вам на ушко: самые настоящие женщины - это рыжеволосые марсианские женщины, мне такую подарили на день рождения. Росту в ней было под два пятьдесят, мощные бедра и икры, узкая талия, широкий круп, округлый зад, крепкая спина и большая грудь.
Все в ней было функционально, и, чтобы ее опробовать, я немедленно вскочил ей на спину и та, угадывая мои мысли, понеслась вперед с быстротой ветра.
Мощные ноги женщины не знали устали, на ее выпуклых ягодицах сиделось крайне удобно, чтобы не упасть, я крепко держался за ее груди, а подергиванием за одну из них указывал женщине нужное направление.
В марсианских гористых суровых местах такие женщины ничем не заменимы. Мало того, что они служат марсианам средством передвижения, совершенно несравнимы с неуклюжими мулами, они также могут приласкать хозяина в отсутствие супруги, поскольку крайне преданны и любвеобильны.
В холодную погоду в горах они непременно согреют хозяина, защитят его своим телом от снежной бури, а при жажде напоят грудным молоком. Мясо у них очень вкусное и долго хранится, так что заплутавший в горах путник вполне может питаться марсианской женщиной от двух недель до целого месяца.
Рыжеволосая марсианская женщина, пробежав с десяток километров, наконец вернула меня на место празднества, ничуть не устав и нисколько не запыхавшись.
Поверьте на слово: у меня в жизни было много женщин, но ни одна из них и на мизинчик не сравнится с рыжеволосой марсианской женщиной.
Девочка держала в руке дохлую крысу. Это она считала крысу дохлой, крыса же считала себя вполне живой. Днем раньше крыса перебрала маленько, прогулялась по любовницам. Потому просто висела в руке девочки - ну, несут куда-то, пусть несут. Девочка крысе нравилась. Будь она покрыта серенькой шерсткой, будь у нее острый носик с усиками, будь у нее длинный хвост - крыса предложила бы ей руку и сердце. Но не было у девочки ничего этого, а как жить с девочкой, у которой не было в облике ничего крысиного? Пришлось бы ходить на сторону, заводить любовниц-крысишек.
Как-нибудь девочка сказала бы: ты совсем не бываешь дома, ты меня нисколько не любишь. У девочки к тому времени уже начали бы расти усики, хвостик, она стала бы покрываться шерсткой.
Но это все можно отнести к "бы". Вот сейчас, сама не зная зачем, девочка несла дохлую, полудохлую, на самом деле, крысу за хвост.
Крыса была в левой руке, в правой руке у девочки был поводок. Но на поводке была не собака, а сумасшедший дедушка, которого она должна была выгуливать раз в неделю. Он считал себя собакой. Гавкал, поднимал ногу у каждого дерева. А деревьев в этой аллее было дочерта. Поэтому девушка выгуливала дедушку-собаку по три часа всякий раз.
А думаете, что деревья были нормальными? Нет, они были такими же сумашедшими, как дедушка-собака. Вместо того, чтобы шелестеть листьями, они ругались друг с дружкой.
- Ты тупая елка!- кричало одно дерево другому.
- А ты вообще баобаб,- отвечало ему дерево и кидалось шишками.
Вот так девочка и жила. Носила в одной руке крысу. В другой руке держала поводок с дедушкой-собакой. Шла по аллее с сумашедшими ругающимися деревьями.
Будто этого ей было мало, за одним из деревьев ее ожидал переодетый в женское мужчина. Он недавно вознесся на небеса, но вскоре заскучал там и вернулся. В целом, хороший мужчина, но нравились ему девочки с дохлыми крысами в руке. Прогуливающие дедушек-собак. У бедных свои причуды.
Дедушка укусил переодетого мужчину за ногу.
- Елки-палки,- закричал мужчина,- больно же.
При чем здесь елки, подумали деревья и закидали переодетого мужчину еловыми шишками.
- Девушка,- спросил мужчина,- не пойдете за меня меня замуж?
- Хоть сейчас,- ответила девочка.- Только есть ли у вас деньги на свадебное платье? Без платья я замуж не пойду.
- О чем-то смешном вы меня спрашиваете,- ответил переодетый мужчина.- Денег у меня полные карманы. Мое хобби - грабить банки по выходным, жить будем богато.
На этом можно ставить точку. Как сказал Лев Толстый, каждая счастливая семья счастлива по-своему.
- Ну и где ваш хваленный конец света?- поинтересовался Мишка у бородатого мужчины. Лет мужчине было триста-четыреста, а то и все пятьсот.
- Так давно уже наступил,- ответил Нострадамус,- аж в июле 1999-го.
- Надо же,- покачал головой Мишка.
В небе что-то прогремело и вслед за громом на землю посыпался град величиной с хороший холодильник.
Мишка ущипнул себя за мягкое место и понял, что спит, потому что совершенно ничего не почувствовал.
- А вот и наши всадники,- сказал Нострадамус.
Мимо промчались на шумных мопедах семеро турчат.
- Это я наблюдаю каждый божий день под собственным окном,- сказал Мишка.
Он достал из-под кровати воздушную винтовку и всадил турчатам по пульке в каждую ягодицу. Он с детства был метким стрелком, и все вокруг, даже его родная мама, называли его "Мишка, Соколиный глаз".
Как-то раз он подстрелил американский военный cамолет из обычной хулиганской рогатки, и за это мама наказала его по всей строгости.
Заперла в одной кладовке с пришельцами.
Пришельцы научили Мишку многому - например, левитировать. Для тех, кто не знает французского, обьясню, что это слово означает "парить в воздухе".
Левитировать оказалось очень просто: надо всего лишь скрестить на груди руки и пару раз хлопнуть ушами.
Там же Мишка научился читать чужие мысли, переговариваться на расстоянии (телепатировать) и уходить в прошлое или будущее.
Как-то пришельцы предложили ему слетать с ними на планету женщин. Другие пришельцы предложили ему слетать на планету мужчин.
- Выбирай же, Мишка,- кричали пришельцы.
И Мишка выбрал планету женщин. И, скажу я вам, он ни разу не пожалел о своем выборе.
Он вернулся в кладовку настоящим мужчиной, а было ему всего каких-то шесть факинг лет.
Ему так понравилось в кладовке с пришельцами, что с этого дня он стал плохим мальчуганом и мама запирала его в кладовке по нескольку раз на день.
Время, проведенное в кладовке, шло страшно медленно, тогда как время, проведенное на планете женщин, не шло, а бежало.
У Мишки, само собой, появлялись на той планете дети, и некоторые из них в очень скором времени начали годиться ему сначала в старшие братья, а затем и в отцы.
Мишка приносил им свои игрушки, но в конце концов ему и самому стало не с чем играться. На этом и закончилось его детство.
- Вам бы все хихикать да смеяться, Нострадамус,- сказал Мишка,- а ведь моя история полна тайной грусти. Вы и не представляете, через что мне приходилось проходить... На чем это мы остановились?
Пришло время, и Мишка пошел в школу, но учиться ему не понравилось, потому что он и без школы все знал. Читать он, например, научился раньше, чем научился ходить, и к трем годам прочел все книги, что были в доме.
Одноклассники раздражали его своей глупостью, к тому же к тому времени его собственные дети уже были постарше десятиклассников.
- Скажите, Мишка,- спрашивал учитель математики,- сколько будет дважды два?
- Нисколько,- отвечал Мишка, и получал за это двойку.
За двойки мама непременно запирала Мишку в кладовке, а он сразу же отправлялся на планету женщин, чтобы проведать своих детей и любимых жен.
Как-то раз он натолкнулся там на странных гуманоидов.
Тоже своего рода люди, подумал Мишка, имеют право иметь представление о земной, и не только, любви.
Он встал на табурет и прочел им лекцию о том, как сделать так, чтобы всем было хорошо. И даже изобразил все это на самоваре.
Видимо, он все это неважно изобразил, потому что никто ему не похлопал, а вместо этого гуманоиды только стали придвигаться к нему поближе.
Мишка подумал было, что для него наступил конец света, когда вдруг словно ниоткуда появился его старший сын Геркуль и надавал гуманоидам тумаков.
- Папа,- сказал он,- летел бы ты домой, а то бабушка тебя уже совсем заждалась.
Мишкина мама тем временем решила выпустить Мишку из кладовочки пораньше, но его там не оказалось. Вместо него по кладовке околачивались какие-то странные типы.
- Я одна из жен вашего сына,- сказал один тип,- у меня от него сто детей.
- Это правда?- спросила мама у Мишки, который вдруг проявился на ее глазах.
Мишка грустно кивнул головой.
- И сколько у тебя всего детей?- спросила мама.
- Наберется на маленькое королевство вроде датского.
- Сын у меня вылитый Гамлет,- зарыдала мама,- что мне делать?
- Отдавайте его нам,- сказал человек с лицом извращенса,- в О-ОН!
- Нет,- сказал другой с таким же лицом,- в НА-ТО.
Мишка передернулся и предсказал конец света обоим.
Они сразу испугались и выдали Мишке датский паспорт.
- Паспорт - это хорошо,- подумал Мишка.
Но особой радости он не испытывал, потому что ему и без паспорта жилось неплохо. Можно было врать что угодно, и местные жители охотно всему верили.
Например, они спрашивали Мишку, как его зовут. И он отвечал им:
- Петька, Васька, Санька или Пауло.
Он врал им и не краснел, потому что не было у него тогда паспорта. Никто не мог ему тогда сказать:
- А ну-ка, Мишка, покажи свой паспорт!
А теперь мог.
Была и другая сторона проблемы: он был маленьким, а паспорт ему выдали большой. Паспорт был настолько большим, что Мишке пришлось прикупить себе особую тележку на колесиках, чтобы возить его с собой. Оставить его дома он тоже боялся - а вдруг украдут.
Именно в этот момент на сцене появляется Мишкин двойник, некий Миша-Атаман, армянин по национальности. Он пришел по просьбе мишкиной мамы почистить домашний самовар. Миша-Атаман пошуровала ершиком здесь и там, потер самовар о себя, и тот вновь стал новеньким.
- Почем этот чайник?- спросил Миша- Атаман, тыкая пальцем в самовар.
- Вам не по карману будет,- ответила мишкина мама.
Она не знала, что Миша подпольный миллионер и одевается так плохо специально: чтобы в него влюблялись не за богатство, а за другие заслуги.
Старый плут прикидывался чайником в делах амурных. А стоило женщине только зазеваться, как она тотчас же оказывалась в позе миссионера (любимой мишиной позе).
- Тачу нажи!- кричал по дворам старый развратник. Он намеренно прихрамывал на левую ногу, чтобы вызвать к себе женскую жалость, а правый глаз прятал под лентой, чтобы походить на своего любимого литературного героя - пирата Флинта.
- Тачу нажи, большой и маленький,- кричал он, и женщины выстраивались перед ним в очередь, потому что их мужья ничего не понимали в заточке.
- Итаг,- записывал Миша в дневник,- заточил сегодня три бальших нажа, и десять таких маленьких-маленьких. Заработал ничего, но ничего, может завтра что наверстаю.
А теперь покинем Мишу-Атамана и вернемся к Мишке, которому не нужно было точить ножики, потому что они у него и так всегда были острыми.
У Мишки и без ножей было много чего. Например, волшебная тарелка, подаренная добрыми пришельцами. Стоило ему только сказать, что хочет, например, суши, свое самое любимое блюдо, как на тарелке появлялись суши.
Он настолько заелся, что начал требовать от тарелки невозможное: например, уши премьер-министра Pассмуссена, нарезанные колечками и нацистский пийкин нос как украшение к ягодицам сирийского пополиза Насера.
Все это он скормил своему коту.
Кровать, подаренная пришельцами, тоже радовала.
- С кем будете спать сегодня, господин?- спрашивала она.- Один или...
- Пусть по левую сторону будет Шифер, а по правую Стрип.
- Больно уж она стара для вас, уважаемый Мишка,- отвечала кровать.- Может какую молоденькую порнозвезду?
- Валяйте,- махал рукой Мишка.
Да ладно, что там кровать с голливудскими актрисами, эка невидаль. Был у Мишки волшебный кошелек, в который что ни положи - все превращалось в денежку.
Найдет Мишка на прогулке красивый камешек или какую пробку пивную, обязательно засунет в кошелек. А дома откроет кошелек, а в нем вместо камушков и пробок лежат тысячекроновые датские купюры. Пойдет он потом с ними в Факту и купит что-нибудь вкусненькое.
Очень удобный был кошелек.
- Скучно быть богатым,- подумал как-то Мишка и засел писать книжку о том, как трудно и ответственно быть богатым.
Он пользовался туалетной бумагой, сотворенной из остатков долларовых отходов. В его смывной бачок поступала вода прямо из ниагарского водопада, поэтому каждый смыв стоил... дорого.
Но с 1-го апреля Мишка выходил на а-кассу по безработице, а стало быть жить ему придется немножко скромнее. Врочем, на носу будет лето, а, стало быть, не будет уже такой потребности в теплой одежде.
А еще Мишка научился у пришельцев быстренько худеть.
Более того, он умел увеличивать и уменьшать свой рост. И даже менять пол.
Как-то один знакомый пришелец рассказал Мишке историю о том, как познакомился с земной женщиной по имени Шама.
- Маша?- переспросило Мишка.
- Точно, Маша,- поправился пришелец.- Ты что, знаком с ней?
Пришелец рассказал, что увлек ее рассказами про загадочную Англию.
- Но больше всего ей нравилось платить за меня,- сказал он.- Я делал вид, что я жадный, а ее это так заводило.
- Я полюбил ее настолько, что готов был циклить к ней 25 километров. И это, заметьте, только в одну сторону.
- А шо делать,- шкашал Мишка,- шекш так шекш.
И пошел заниматша шекшом. И шекшом пожанимался, и што-то попишал.
- Шама,- сказал Маше пришелец,- это вообще-то чистой воды психоделика, путешествие по жизни с измененным сознанием.
- Это ты Мишке заливай,- прошамала Шама,- а мне что б быстро штаны снял, на раз-два поднял своего чебурашку и в бой на меня пошел.
Мишка все-таки нашел работу и трудился сутки напролет, пока не выстроил вавилонскую башню, в сравнении с которой американские небоскребы казались жалкими муравейниками. Он заселил в башне всех, и когда Мишка говорит всех, он имеет в виду именно ВСЕХ.
Он поселил фашистов вместе с исламистами, Черную кобру с Белой коброй, евреев с евреями, и все, тем не менее, жили мирно.
И только датчане не желали жить дружно. Они учили всех, как надо правильно жить, то есть по-датски. И настолько утомили всех, что когда пришел Петр и спросил Мишку: кого будем отправлять в Ад, Мишка махнул рукой в сторону датчан.
Вот пока и все.
- Ради денег я бы тоже никого не убил,- сказал Никлас.
Он решил поиграться со мной и попросил меня выставить вперед указательный палец правой руки и вообразить, что это дуло пистолета. Затем он сказал, чтобы я ткнул этим пальцем ему в грудь, а когда я попытался это сделать, он за доли секунды скрутил меня точно мальчишку. Я оказался вдруг спиной к нему, визжал от дикой боли и молил отпустить меня. Он отпустил, но - случайно или намеренно - так, что я потерял равновесие и едва не влетел головой в стену, если бы он вовремя не подхватил меня за пояс.
- Мне все равно,- сказал Никлас,- сколько их будет, один или пятеро - я одинаково справлюсь со всеми.
- Не хочешь мою подружку,- спросил я,- мне кажется, ты ей обязательно понравишься.
- Разве это хорошо,- сказал Никлас,- предлагать свою подружку пусть даже своему лучшему другу? Будь у меня подружка, я бы и на минуту ее ни с кем не оставил, тем более с украинским таксистом, которого ты и знать не знаешь, и который уже и до того показался тебе полным придурком. Сам-то я давно отошел от женщин, посидеть и подумать для меня намного важнее, чем перепихнуться с человеком, которого видишь впервые в жизни.
Никлас слишком уж много говорил, и мне сразу подумалось, что он наверняка что-то проглотил, потому что мысли у него бегали из стороны в сторону. А в остальном он выглядел вполне нормальным, и если бы он побольше молчал, я бы, скорее всего, ничего не заметил; но он говорил без остановок.
Я не смотрел на часы, но прекрасно понимал, что отсутствовал дольше обещанных пятьнадцати минут, и решил, что настало время прощаться. Поскольку Никлас был моим старым и может быть даже лучшим другом, я посоветовал ему от чистого сердца побольше осторожничать,не открывать двери кому попало и обязательно смотреть в глазок.
- Да что мне сделается,- спросил Никлас,- мне иногда кажется, я просто заговорен.
- Никто не может быть заговорен,- сказал я.- И насколько помню, тебе в школе всегда доставалось больше, чем другим.
Скоро я убедился в том, что если Никлас вбил себе в голову, что он особенный, то его уже ничем не переубедить. Теперь он даже двигался так, точно только что прилетел с другой планеты, и все слова проговаривал через букву. Может быть и я выглядел для него не совсем обычным, потому что не так давно прямо на моих глазах наиглупейшим образом умер человек, который наверняка мог бы еще пожить лет двадцать, и это наверняка наложило на меня кое-какой отпечаток; просто уверен в этом.
- Смотрю я на тебя,- сказал Никлас,- и вижу, что ты мне нисколько не веришь. А ведь вспомни, я только что справился с тобой, точно со слепым котенком.
Он посоветовал мне поменьше беспокоиться за него, потому что у него в запасе, по меньшей мере, девять жизней. И чтобы доказать это, он сунул мне в руку длинный кухонный нож и попросил, чтобы я ударил этим ножом ему в грудь. Я послушался его, почти по-настоящему замахнулся и ударил, но остановил нож в нескольких сантиметрах от груди Никласа.
- Да кто ж тебя просил останавливаться,- рассердился Никлас.- Если уж решился бить, то бей со всей силы, размахнись как следует и бей прямо в грудь.
Мне, конечно, нужно было не слушать его и сразу уйти, но я остался, и какое-то мгновение спустя с ужасом наблюдал за тем, как длинющий кухонный нож, зажатый в моей руке, вошел в Никласа с такой легкостью, точно тот был куском сливочного масла. Всего за один только день на моих глазах умерло два человека, одним из которых был моим старым школьным другом.
Я не стал особо задерживаться в квартире, но заботливо, точно он все еще что-то чувствовал, уложил Никласа на диван и приложил палец к его шейной артерии, чтобы окончательно убедиться в его смерти. Я даже встал перед ним на колени и извинился за случившееся, хотя и не чувствовал за собой никакой вины: что-нибудь подобное с ним рано или поздно должно было произойти, а на моем месте мог бы оказаться кто- нибудь другой. То, что с ним случилось сегодня – возможно всего лишь дело случая, но не исключено, что это было предначертано ему сверху.
Я взял с собой лишь то, что посчитал своим: траву, например, за которую заплатил. Кухонный нож, которым я убил Никласа, я завернул в полотенце и тоже взял с собой. Будь у меня побольше времени, я бы хорошенько прошелся по квартире, но не с целью что-нибудь прихватить, а лишь для того, чтобы побольше узнать о своем друге.
- Ты самая настоящая дрянь,- сказал я Марии, застав ее в обнимку с водителем.- Тебя и на минуту нельзя ни с кем не оставить; спуталась уже с этим уродом.
- У нас совсем ничего не было,- сказал таксист, разводя руками.- Твоя девушка плакала, можно даже сказать, что рыдала, и я предложил ей подсесть ко мне. То, что ты увидел - совсем не то, что ты подумал… мне просто надо было как-то ее успокоить.
Меня раздражало, что украинский водитель врет по любому поводу: он, видимо, считал себя самым умным человеком на свете и был уверен в том, что вокруг него сплошь одни дураки, которые с радостью поверят всему, что он только не напридумывает. Я прекрасно видел, что волосы у Марии были спутаны, лицо ее горело либо от стыда, либо от удовольствия, куртка была расстегнута на все пуговицы - факт ухаживания был для меня налицо. Но я бы и слова не сказал на все это, если бы таксист не врал с такой наглостью прямо мне в лицо. Я взял Марию за рукав куртки и вытянул ее из машины; потребовал, чтобы она пересела на заднее сидение.
Я всего лишь обычный человек и не всегда знаю, как надо правильно поступить, а некоторые обстоятельства вообще ставят меня в тупик. Может быть, как мужчина, я должен был закатить громкую истерику и изо всей силы ударить кулаком таксиста, отхлестать Марию по щекам, обозвать их обоих последними словами и театрально, обиженно и гордо, удалиться. Но чем дольше я размышлял над своим возможным поведением, тем больше понимал, что время для каких-то действий с моей стороны безнадежно ушло. И что бы я теперь не совершил, все будет выглядеть одинаково глупо.
Вот поэтому я и не стал ничего делать, а просто сел в машину и попросил украинского таксиста отвезти нас домой. Мы с Марией сидели по разные стороны на заднем сиденье и настолько далеко друг от друга, что между нами можно было поместить еще двоих-троих человек.
Мария притворялась, делала вид, что обижена. Намеренно пялилась в окно, демонстративно отворачивалась от меня, а уже всего через несколько минут пробовала помириться со мной, заговаривала - “ну ничего же, в конце концов, не произошло” - детским голоском; плакала навзрыд, изображая раскаяние; даже несколько раз попыталась придвинуться ко мне, на что я ее всякий раз отталкивал. Водитель все это время подсматривал за нами в зеркало; я видел только его глаза, но был уверен, что он улыбается, а причина его улыбки была мне понятна: потому что в этой истории я повел себя не так, как полагается мужчине.
Нам оставалось до города совсем ничего, минут, может быть, десять. Мария прекрасно понимала, что времени для примирения со мной у нее уже почти не осталось и потому вдруг резко придвинулась ко мне, прижалась и сказала, что ничего бы не произошло, если бы я вернулся всего лишь на несколько минут пораньше. Эти ее слова оказались для меня настоящим ударом: значит, подумалось мне, пока я стоял на коленях перед Никласом и прощался с ним, они здесь не на шутку развлекались: обнимались и целовались; а теперь вот Мария просит, чтобы я ее простил.
Всего за один вечер я проводил наверх двух человек: старика Йоргена, который ни в чем передо мной не провинился, и если по мне, то пусть и жил бы себе дальше своей незатейливой жизнью; другой жертвой оказался мой школьный приятель Никлас, который, я уверен, отдал бы за меня свою жизнь. Я нисколько не винил себя за его смерть: она была трагической случайностью, но ни в каком суде мне бы не удалось доказать. что это была всего лишь случайность. И тем более, никто бы не поверил в две случайные смерти всего за один вечер.
Стоило мне подумать об этом, как мои мысли сразу перескочили на украинского таксиста; может быть всего лишь потому, что его затылок постоянно маячил перед моими глазами и он беспрестанно подсматривал за нами в зеркало. А ведь этот крайне непорядочный человек, подумалось мне, законченный врун и болтун, наверняка преспокойненько помрет т в своей собственной постели, тогда как совсем рядом незаслуженно расстаются с жизнью люди намного лучше его.
С этой самой минуты я словно помешался: у меня прочно засело в голове, что я обязательно должен устранить эту ужасную несправедливость. Я знал, что при всем желании не могу никого воскресить, потому что никто не наделил меня такими способностями; единственно, что я мог поделать - это забрать жизнь у украинского водителя и тем сам восстановить нарушенный кем-то – мной, Марией или им самим - некий наивысший баланс. После чего все естественным образом должно было встать на свои места.
Но мне непременно нужно было как-то объяснить и оправдать этот свой поступок, придумать вескую причину, почему украинский водитель не должен жить дальше, иначе как-нибудь потом меня обязательно замучает совесть. Причина должна быть достаточно простой, чтобы мне не пришлось копаться в ней всю оставшуюся жизнь. Но в голову, как назло, лезла лишь всякая мелочь, которая тут же забывалась, и тогда я подумал, что у меня еще будет предостаточно времени для того, чтобы найти подходящее объяснение своему поступку.
- Будь добр,- сказал я таксисту,- остановись здесь. Если честно, то мне очень приспичило.
- Да ехать осталось совсем ничего,- ответил таксист и даже прибавил скорость, но когда я сказал ему, что точно не доеду, то притормозил и съехал на обочину. Он остановился у леска, который тянулся вдоль всей дороги. Мне не понравилось уже то, что остановился он с таким видом, точно оказывал мне тем самым огромную услугу. А ведь его обязанностью было исполнять любое, пусть даже самое причудливое желание своих пассажиров, вроде меня с Марией.
Мария сидела рядышком со мной, полностью погруженная в свои недалекие мысли. Она нисколько не вслушивалась в то, о чем я говорил с украинским водителем, а когда я с размахом ударил его ножом в шею, то поначалу восприняла все за шутку. И лишь только после второго удара закричала, налетела на меня точно бешенная и попыталась остановить.
Мне приходилось нелегко, потому что я одновременно боролся с таксистом и с Марией; я то и дело оталкивал ее от себя, а один раз даже ударил ее случайно локтем под дых. Украинский таксист тоже не знал, что ему делать. То он тянул назад ко мне свои руки, то пытался освободиться от ремней, которые приковывали его к креслу. Я бил ему по рукам, он кричал; Мария то и дело накидывалась на меня - это был настоящий сумасшедший дом.
А после одного из моих ударов водитель просто затих.
- Не смотри на меня так,- сказал я Марии.- У меня было больше причин убить его, чем у тебя прикончить старика Йоргена.
До города нам оставалось совсем немного, всего несколько километров; мы дошли бы до него в любом случае меньше, чем за час. Нашли бы нас потом или нет - это спорный вопрос, все зависело от того, какие следы мы оставили за собой, насколько хорошо мы сумели бы держать язык за зубами, не увидел ли нас какой-нибудь случайный прохожий или проезжий. Но главное для нас сейчас было пройти незамечеными эти несколько километров, ну а в городе мы бы обязательно затерялись.
Я повел Марию вдоль дороги; при звуке приближающихся машин мы сразу отходили в сторому и прятались среди деревьев. Мы все время шли так, точно от чего-то убегали; постоянно прятались и скрывались, как если бы кто-то гнался за нами. Время было позднее и машин нам, к счастью, почти не попадалось.
Но чем ближе мы подходили к городу, тем более беспечными мы становились; нам уже стало лень прятаться. Мимо нас проезжали одна за другой машины, и некоторые сигналили, когда я выходил на середину дороги, а я махал им вслед кулаком. Мы не дошли до города всего метров пятьсот, когда к нам мягко и тихо подкатила полицейская машина. Я остановился и поднял вверх руки, потому что ничего другого мне больше не оставалось. Мария побежала в лес, чтобы скрыться, но один из троих полицейских погнался за ней; он догнал ее и ударил здоровенным фонарем по затылку. Мария даже и не поняла, от чего она умерла.
Вот и вся история.