То ты потом под вечер не реви,
И не маши у края скользкой крыши
Руками, загрязнёнными в крови,
Когда тебя сорвут, и не услышат.
Кто знает, может это метка свыше?
И паства таяла, теряя
В стоянье долгом лишний вес,
Здесь ночь могла и в негодяя
Вонзить свой глас: " Христос Воскрес!".
Всё было радостно и свято,
Хотелось нежно целовать
Святых потресканные пяты,
И в ручку робко Божью Мать.
А за дверями ночь зевала,
Жуя пасхальный перезвон
И в подворотне два амбала
Делили "найденный" айфон:
Кагор стекал по синим скулам -
Одна взбухала как кулич,
Другого сделал вмиг сутулым
Про яйцам шаркнувший кирпич.
" Христос Воскрес" - мобильник гаркнул,
И на асфальт упал пластом...
Народ взглянул, с досады харкнул -
И пасха кончилась на том.
Подкрадывалась - тишина.
Сжевав сверчка, теперь она
Меня съесть захотела.
Я побежал как от сачка, но скованное тело
Меня не слушалось почти,
И умоляя:" Отпусти!"
Упал я на колени...
А лунные олени
Лежали тихо на траве:
Серебряной отравы
Пролил вожак их в чёрный сад, на зеркало пруда.
Упала ночь, убитая, туда.
Всё умерло, лишь в небе распустилась белая звезда
Безмолвия. Как молния, как ослепительная молния.
Был мёртвый мир так бледен и прекрасен,
Что слёзы у меня закапали из глаз.
Наверное, в последний раз.
Вдруг гимн Великой Тишине прервал упрямый стрекот:
"Ты жив, дружок!"
Вот видно мне сквозь призму пыльных стёкол,
Что ожила изба, зев печки раскраснелся угольками,
По стенам блики скачут, по тёмным уголкам, и вылетают на крыльцо...
Мир вздрогнул и воскрес, уполз в глубины сада, молча, морок,
И ветер, шелестя, погладил мне лицо.
Она оделась в белый шёлк,
И вздрагивала чуть от ветра.
Ей белый бесподобно шёл,
Хоть раздражал он лес, наверно.
Деревья дряхлые, шумя,
О вишне листьями рядили
Сводили шорохом с ума
И напускали с веток пыли.
Шальная поросль вокруг
Тянула чахлые побеги -
До неба плети тонких рук
Тянула жадно, до победы.
Всё развивалось и росло,
Ссыхалось в срок и опадало:
Усваивалось ремесло
Плыть по теченью без скандалов.
Лес поседел, стал глух и нем,
Укутав снежной шубой плечи,
А вишня - белая вдвойне:
Вишнёвый цвет под снегом вечен.
Чуть скрипит под их ногами.
Здесь о карусельном гаме
Помнят чуть, едва жалеют.
В деревянных гривах клея
Не осталось, гривы пали.
Мёрзнут у зимы в опале
Полуголые коняшки:
"Тяжко нам стоять так... Тяжко".
Парк раздет, он тоже мёрзлый.
Силуэт его как мёртвый.
Синеватый воздух колкий
Как сосновые иголки.
Только бу-бу-бу на ветке
Растревожит сумрак едкий:
Кто-то жив, и жёлтым глазом
Вдруг сверкнёт...Ослепнешь разом.
Прочь за ржавые ворота!
Страшно в парке отчего-то.
На подоконнике тюрьмы,
И в кандалах из глины вазы
Она засохла, до зимы
Не дотянула. Стало сразу
Темнее в комнате просторной,
И горничной рука проворно
Смахнула пепельную вязь
И вытерла под блюдцем грязь.
Внутри бренчало фортепьяно,
Самодовольно плыли звуки,
Вновь под окном как будто пьяный
Свалился вечер. Буги-вуги
Вдруг заплясало с ветром лето,
Закат стал розовой кометой,
И вялой розы лепестки
Под ветром были так легки...
Нет, не слышит, и хлещет навылет.
Чует матушка степь, что давно
Непогода идёт...Непогода:
Богатырь саранчёвого рода -
Глаз раскосый и сабля косая,
Между туч громовых повисает.
Землю русскую за косу
Ухватить да в полон!
И в шатры свои дымные уволочь - на поклон!
А коль поднимется непокорная голова,
Не помогут и божии покрова.
С плеч долой - и покатится, и покатится...
Лишь гогочут вслед вражии каракатицы.
Дождь ей слёз из трав заварил - Ой же, горькие.
Сколько ждать ещё до зари? Ой, до зореньки...
*Колдыбань - огромная яма с водой
Лишь по весне мы вернёмся к воде
В старом, заброшенном, зябком пруде
С ряской, остывшей зелёными щами,
К дому с густыми кудрями-плющами,
Крыльями станем по воздуху бить.
Ставни глухие к окну приросли,
Стены согнулись почти до земли.
Ветер в трубе застревает и стонет,
Плач лебединый мой в сумерках тонет
Словно жемчужная белая нить.
А поутру к стае бросится, лёгок,
Лебедь, черней чем берёзовый дёготь.
На кухне ходики часов,
в бокалах цвет вина багров, пылает кровь,
Что в такт размеренным часам
колотит больно по вискам. Тянусь к рукам,
В которых тонкое стекло
и в качку сохранится целым,
К вискам твоим, их замело -
февраль покрыл там белым-белым.
Коснуться снега и обжечь
сполна горячечные губы...
Разлуки вся больная желчь
на мёд изменит вкус свой грубый.
Чёрно-белый финал, ослепительный взрыв
Налетевшего снега, катарсис навзрыд...
Где тоска, леденея сосулькой, умрёт
У распахнутых в зиму блестящих ворот.
Шли шаги, смех смеялся, играли айфоны,
Где-то близко - пустым человеческим фоном.
И какое ему было в сущности, дело
До остывшего вскоре собачьего тела...
Но внизу небосклона за радугой светлой
Где склонясь над водой, спят небесные ветлы,
Где не ходят, не бродят живые - нельзя им:
Пса встречал на мосту заскучавший хозяин.
Из криков складывает руны,
И поджигает...Где же выход?
Опять отчаянный мой выпад -
Прорваться сквозь огонь и дым.
Крутой обрыв, не видно сверху дна.
Я балансирую на грани...
Но только бы не лопнула струна,
Что вниз толкнёт, под сердце ранив.
Крутой обрыв, в ночи не вижу дна.
Я балансирую на грани...
И отступаю к светлой фазе дня,
Где инструмент настройки ранней.
Но между лиц своих она лишь это прячет до поры.
Когда же выпьет всё до дна, когда наточат топоры -
Любовь восстанет в полный рост, шагнёт и плюнет в жадный рот
Костистой ведьме. Как не прост последний шаг... Хоть будет тот
Кто за другого положил свою единственную жизнь,
Благословен, а сотни жил прокормят память сотен тризн,
Весной пробившись из земли ростками новыми на свет...
Весь Аушвиц почти залит дождём весенним по траве.
И в небе кажется лицо сияет облаком в судьбе,
Набитой досыта свинцом... Спасибо Вам, отец Кольбе.
Лишь один мальчонка вьётся серобокий,
От змеи-верёвки еле тащит ноги
И оскал не зло, а озеро лесное -
Боль в нём плещет, до краев она напоит:
И туман седой, что над еловой кромкой,
И лесное дно, что эхом крикнет громко...
Его осколки легли на почву,
Всё было сделано в пять минут:
Вся жизнь в горсти уместилась точно,
Вся жизнь...И вечности терпкий брют.
Ираклий Петрович шёл на свидание с дамой сердца.
" Хоть не коровником тут нагрязнили, идиоты", - презрительно хмыкнул Ведунцов, проходя мимо здания конноспортивного клуба.
Червячок раздражения привычно засосал внутри: как неприятно видеть в городе все эти конюшни и уличные, простите, псарни. Погода тоже не радовала - осенняя слякоть хлюпала под ногами, мелкий дождик занудил не переставая. Он поглядел наверх, продолжая по инерции шагать по тротуару. Господи, до чего же гадкое небо висело над головой. Цвета... цвета отрыжки болотных жаб! Сравнение получилось мало изящным, но экспрессивным и неожиданно понравилось Ведунцову, потому что хорошо отражало сиюминутное настроение. Последнее поползло даже к отметке выше нуля, как вдруг жирный "чмок" заставил его замереть на месте в нехорошем предчувствии... Щегольские ботинки вляпались в преградившую путь густую коричневую жижу. Нет-нет, это не были предательницы коровы, да и откуда? На асфальте его подстерегло озерцо иного происхождения - размокшего конского навоза. Что не меняло, правда, дела.
"Вот...дерзкое животное!"- сорвалось из-под дрожащих усов ошеломлённого поэта.
Это было невыносимо, ибо в нос тут же забил фонтан от Гуччи и Диора, и означало следующее: обувь его оказалась в большой беде.
Лихорадочно втягивая ноздрями воздух, Ведунцов бросился к соседней луже. Слава богу, отчаянные попытки отмыть оскорблённые подошвы увенчались наконец успехом.
Купив на бегу букет свежих роз, он поспешил под крышу кафе, куда уже входила его муза. Девушка нервно сморщила носик и погрустнела. Она натянуто улыбалась своему элегантному собеседнику, слушала его довольно рассеянно и украдкой поглядывала на старомодные часики, так умилявшие Ираклия Петровича... Встреча получилась какой-то скомканной, да и собственно, не имела больше продолжения.
Ведунцов приобрёл новые фирменные ботинки, прошёл повторный курс лечения, издал очередной успешный сборник вдохновенных стихов и даже заставил себя съездить в Баден-Баден, на конные скачки. Но так и не женился.
Ну здарова пашка "друг".
Пишет те карнакья вранова. Помнешь вдоваю брюнетку?
Без хвоста я, зверски дранаво
( по тваей собачей миласти). И без милаго на ветке.
Да и детки ...Ка-аарр. (Oх, лишеньки! Ворронятки мои вишенки!)
А помнешь ты валялся пьяный на пустыре где сруть в бурьяны?
Тебя решили, в нашем обчестве - казьнить. Достал ты нас савсем.
За око око, клюв за клюв: лежал бы дальше -
без глазов да напердюченых кишков (у..фф)
И пажалели, му...дурака хоть паша - враг ты нам слегка.
Но я ни дура, тожа знаю жисть.
Моё аи... ай киью - как шестелетниво ребёнка!
Да - я сметливая бабёнка,
И граматой владею ( жила на тополе за школой).
Вот на тебя, казла зладея, и накатала пратаколу
а-но-ни-мну... короче подпись не паставив.
У них там фортачка открыта...
(лети в ментовскае корыто где поклевать всегда накрыто:
идёт под водачку закуска - от калбасы до курьей гузки,
Штоб раскрываемость обмыть и звёздачку прополощить.
И день тово, и день сево. Любой годится в дело повод.
А нету - можна без нево.
В процессе выйдут в тувалет - я закусь в "зубы" - и привет.
Ещё ж "вещдоки" на столе. Кашмар - их сколька на игле,
и в сейфу спрятать было лень.
Натырила на чёрный день.)
Но... отвлеклась.
Так я начальнику на стол подсунула тот пратакол
как от сознательнoй гражданки:
мол, ты паганый диле...делер и дурь с детьми у школы делишь,
за денежку само собой.
Менты пришли и повязали за наркату тебя... ту-ту.
(И то - шыкарный вышыл шмон: сховала пашке на балкон я порошочку с полкило)
И срок те вмяли - нехило.
Запаковали вмиг в бутырку как джинну злобную в бутылку.
Хоть толк какой-то от тебя, гриба-паганки и трутня: тебя тюрягой в темя - хлоп!
А выхлапнет начальству в лоб:
Вновь раскрываемость обмыть, хех - звёздачку прополощить...))
Так што живи, засрранец паша.Топчись и дальше у параши.
Папробуй жизню на зубок.
Кар-карррр покедова, милок.
Ка..корнакья Вранова, по тваей миласти вдова и неутешена...я мать
первае апреля 2013нацатых гадов
тюремный двор ( за бачками)
cornacchia grigia - итал. серая ворона
Плывёт сквозь призрачные арки
Уснувших замков мой корвет.
Ведёт его маяк неяркий -
Пролитый в вереск лунный свет,
К долинам памяти где снова,
Раскинув пряди рыжих кос,
Ты с Эрин танцевать готова,
Кружась под музыку стрекоз.
Перед глазами как живая
Встаёшь и ускользаешь прочь.
Опять тоска, мой сон сжигая,
Рвёт душу. И терпеть невмочь.
На берегу, где мы простились,
Я вырвал сердце из груди
И закопал в холодном иле
Чтоб боль унять свою. Прости!
За то, что развели навечно
Нас серый грозный океан
И полог неба бесконечный
С рекой блестящей Эридан.
За то, что не могу коснуться
Рукой отеческих гробов
Чтоб повиниться и.. проснуться
Средь белых клеверных хлебов.
Но даже звёзды пусть остынут
И остановится земля -
Ты будешь ждать обратно сына,
Ирландия моя!
Лишь она почернела, и проснуться не может:
Ветви низко пригнули чей-то страх и беда.
До весны нет ей дела, и в стволе словно гложет
Старой болью та пуля, что вошла навсегда.
Снится ей сорок третий, исхудалые дети,
Возле яблони - чёрный немецкий сапог
Что пинком вдруг пометил, в сердце прямо отметил
Мальчугана на дёрне - жизни мёртвый росток...
***
Наконец показалась одиноко стоящая на окраине слободы добротная мазанка с крытой гонтом крышей. Река была недалеко, слышалось её мерное дыхание, и печальные ветлы шелестели ей в такт поникшими ветвями.
-Заходи. Мокреня я. Давно одна живу, видишь...Помогать мне будешь, по хозяйству там...Разное.
И помолчав, добавила:"Ты работай хорошо, а я не обижу. При харчах..., и на кабак твой хватит, в долг-то не наливают. Ну, чего вздрогнул? Не наливают. Присядь, помажу голову - разукрасили тебя на базаре славно".
Хотя ссадины и правда ныли довольно сильно, мгновенно - будто и не было её, утихла нудящая боль под ловкими пальцами, бережно втиравшими в кожу холодящую тёмную мазь из завернутой в зеленоватый мох склянки.
-Ну да, знахарю, травами разными лечу,- словно отвечая ему, кивнула Мокрина.
- Прямо мысли читает, - поёжился внутренне Петро, но продолжал сидеть смирно, боясь помешать неловким движением.
- Всё. Жить будешь, - улыбка тронула тонкие губы. Ты вот что : побудь здесь , отдохни, попривыкни...Дел завтра много. А я отлучусь на время, - и хозяйка хаты скрылась за порогом.
Он принялся ждать. Боевые раны, полученные в стычке с подольскими торговцами, уже совсем не тревожили, и Петро огляделся ещё раз. Весьма богатое убранство горницы не так поражало воображение как развешанные вокруг печи пучки засушенных трав. Каких только не было их в темнеющих снизу доверху рядах, украшающих словно мониста глиняную стену . Казалось, они вобрали в себя богатства солнечного луга, тенистого леса и болотных низин.
Отдельно ото всех в покуте (2), вместо образов, расположились растения, вызывающие боязливое уважение своей природной силой: коричневые корни аконита, кустики белладонны со сморщенными ягодками-глазками, прозываемой также бешеной ягодой, волчье лыко, коварный дурман, и загадочные корешки, неуловимо напоминающие своими очертаниями мужские и женские человеческие фигурки (3). Воздух в комнате от этого изобилия был наполнен разнообразными запахами, лёгкими как аромат сена и резкими, почти опьяняющими с непривычки.
Внимание его привлёк стоящий неподалеку от окна ларь. Он был устлан рушниками и уставлен пузырьками и склянками разной величины. Среди них выделялась хорошенькая небольшая шкатулочка резного дерева. Петро взял её в руки, чтобы рассмотреть узор поближе. Шкатулка распалась надвое, открывшись без труда и показала своё содержимое...Ожерелья, браслеты, подвески, разные женские безделушки лежали пестрой горкой на лаковом дне. А это что? В глаза бросилась спрятавшаяся под низом золотая цепочка. К ней был привешен треугольный кулон, похоже, из тёмного шерла (5), в обрамлении небольших огранённых сапфиров и опалов.
- Вот вещь! , - залюбовался он тонким плетением, игрой разноцветных камней. - Что, если взять и ноги сделать отсюдова поскорей, пока её нет? ..Я может, за год столько не наработаю. А у Мокрины добра хватает. Да и.. Не по себе мне как-то. Конечно, бабья всё это блажь, но... чисто труболётка (5) она, коли на то пошло, - последняя мысль, не дававшая поспудно покоя, чётко оформилась сама собой и встала перед перед его физиономией свершившимся фактом.
Он постоял в нерешительности ещё минуту и быстро сунул украшение за пазуху. За спиной внезапно хлопнула дверь. Умыкнутая вещица выпала через штанину, предательски засверкав у его ног.
- Геть (6) из хаты, щенок паскудный! - вздувшиеся жилки на висках хотели было яростно запульсировать, но опали. Искаженные гневом черты сурового лица расправились. Женщина долго и пристально смотрела на растерявшегося Петра.
- Эх, дурень...Ладно, иди поешь, что ли. Вечерять будем. И вина поставлю...За п р а з д н и ч е к.
Простила или нет? Весь ужин он маялся сомнениями и запоздалым раскаянием. И слова о празднике не давали покоя, копошась внутри назойливым червячком. Впрочем, выпитое вино было чудесным: с еле уловимой пряной нотой, оно расслабляло, медленно, но неумолимо навлекая дремоту. Вскоре это и случилось. Петро c трудом доплёлся до широкой лавки, прилёг и провалился в беспробудный сон.
Тесно сердцу в груди, бьётся как птица в клетке. Схлестнулись ветры : встречный освежает воспалённую кожу, свистит в ушах, а попутный подгоняет своей холодной плёткой всё дальше, всё быстрее и выше. Какой тягостный сон! Пугает, мучает - а не проснуться. Вот и звёзды замерцали на угольно-чёрном небе, близкие - рукой подать. Дух захватывает, млеет дух, деревенеет тело, падает стремглав в воздушные ямы, выныривает обратно, но нет сил пробудиться...
***
Очнулся он в траве у края покатого с редкими осинами и вербами склона. Болели затёкшие члены, натруженная спина, словно последняя пронесла на себе безропотно тяжелую ношу. Одежды на нём никакой не было , лишь накинутая поверх скрюченного тела чуга(7) из грубого сукна.
Над головой повисло ясное небо в звёздах, которые ярко вспыхивали и тут же тускнели, стесняясь своей чрезмерной красоты. Бархатно-синяя майская ночь укутала гору, смотрящую на спящие внизу лес и землю. Было тихо, безлюдно и только сверху доносились приглушенные расстоянием голоса, прерываемые смехом и отрывистыми гортанными возгласами. Временами слышалась странная, даже неприятная музыка, которая сопровождала топот многочисленных ног - казалось, кто-то подпрыгивал на месте и вдруг пускался вскачь, подгоняемый её резкими звуками.
- Не слушай...Не смотри, - нашёптывал ему внутренний голос, отчаянно споря с любопытством, завладевшим всем его существом.
Да разве ж удержаться, когда любопытство берёт за горло и душит своей властной рукой ? Нет таких сил удержаться.
- Взгляну, только взгляну...Правду, похоже, в народе говорят. А ты таки - бисова дочка..., - Петро прокрался к вершине и осторожно выглянул из-за ствола сухого искривленного дерева. Она была безлесая, вмещающая в себя большую овальную, поросшую кое-где по краям омелой и хороводами белёсых поганок поляну.
И ... да, там царило отвратительное веселье: с два-три десятка пар пританцовывали вблизи пылающего костра , время от времени пускаясь вокруг него в бешеный пляс. Женщины были разные, - от молодки до почтенной карги и полностью обнаженные: одеждой им служили лишь собственные распущенные косы. А тёмные мужские силуэты обрисовывали наличие маленьких изогнутых рожек, башмаков в форме коровьих копыт и растущих чуть ниже спины длинных отростков, заканчивающихся пушистыми кисточками. Немного в стороне музыканты усердно раздували меха волынок, сработанных из лошадиных голов и возили по струнам облезлыми кошачьими хвостами.
- Суповая курочка к нам пожаловала, - неожиданно прохихикала одна из молоденьких ведьм, та, что была поближе.
- Нет, петушок, - засмеялась другая.
Музыканты перестали играть.Мгновение - и обе подлетели к несчастному и с недюжинной силой подтащили его к подобию каменного трона. На нём расположился сам Хозяин празднества, невозможный, но вполне реальный: мускулистый волосатый торс венчала козлиная морда, одна на другую были перекинуты непринуждённо ноги, снабжённые острыми копытцами. Рогатое чудище с интересом взирало на непрошенного гостя, пламя костра вплетало в жёсткую шерсть пляшущие отблески. Рядом с троном стояла ...Мокрина. Она отвернулась и не смотрела на своего недавнего знакомца.
Тишина повисла почти невыносимая, прерываемая только треском разгорающегося дерева. Где-то невдалеке ухнула большая ночная птица.
- Глаза б мои не видели, - с тоской подумал Петро. Заблудшая, но всё же христианская его душа изнывала от невозможности спрятаться куда подальше от этого зрелища.
- Я тебе помогу,- добродушно хохотнуло существо и потянулось к его глазам, подцепив их изогнутыми когтями и вытянув наружу. Как ни странно, боли он не почувствовал.
- Давай, давай, - загоготала погань, захлопали в ладоши ведьмы , наступая на свою жертву и подталкивая её к огромному котлу над кучей весело подмигивающих яркими огоньками дров. К котлу была приставлена ржавая железная лесенка.
- Господи Иисусе, спаси, матерь божия, помоги...устоять бы только,- бормотал как заклинание ошеломлённый, ослеплённый Петро, но ноги сами понесли его вверх по корявой лестнице...
И вновь грянула богомерзкая музыка, завертелась в булькающем вареве, побелела, отделяясь от костей, обмякшая плоть, втянула в себя через пустые глазницы бесшабашная голова горчайший настой колдовских трав, а сверху глядела сквозь духовитый парок на всё это непотребство круглая равнодушная луна. И пропал хлопчик ни за понюх табаку.
***
Оживленный сельский шинок в окрестностях Киева кишел деревенским людом. Угрюмая старуха с костистым носом, подпирающим верхнюю губу, на удивление ловко протирала лоскутом ткани ополоснутые стаканы и разливала по ним крепкую и горькую как батрачья слеза перцовку.
- Ещё плесни. Слышь-ка, шинкарка, к тебе много народу ходит.Слышно что про нашего Петра? Не видать давно парня.
Старуха помолчала и буркнула себе под нос:"Ништо(8) ему...Глуп был, глуп, вот и попал к ведьмам в суп"
- А...? Шумно здесь у тебя. Что ты сказала, старая?...
1. Свита - вид верхней одежды
2. Покуть, укр. - красный угол в горнице
3. Мандрагора
4.Шерл - чёрный турмалин, камень колдунов
5.Труболётка, разг. прост., - ведьма
6. Геть, разг. -сниж.,укр. - прочь, вон
7. Чуга, укр. - род плаща, накидки
8. Ништо, разг.- поделом
Годами стремился к запретной я цели,
С тех пор как увидел во сне,
Что книги аббатства в огне уцелели
В той страшной нелепой войне.
И спрятал их верный слуга Господина*
От рук разъяренной толпы:
Все знания тьмы, что собрал воедино -
Под каменной маской судьбы...
Сон вещий. И чувствую, року повинный:
Найду здесь тяжелый венец.
Как солнце пылает сквозь раны-руины!...
Вот я и пришел наконец.
Веков и проклятий груз словно не страшен
Торжественных стен красоте.
До неба взлетели от сводов и башен
Останки, стремясь к высоте.
На двор монастырский...искать изваянье,
А рядом быть должен тайник -
И стану владеть я могуществом знанья,
Что спрятано в чреве тех книг.
Там статуя стыла в проеме от арки,
Лицо запрокинув свое.
Я голову поднял в предчувствии жарком
И сразу увидел ее.
Стоял, зачарованный каменным ликом,
Резьбою змеиных волос,
Пока от заката лучи не проникли,
В глазницы, не знавшие слез.
Вдруг сверху упали лучи мне на плечи,
Огладив огнем мою грудь.
Безжалостно знаком Горгоны** помечен,
Я здесь завершаю свой путь.
Свинцом наливаюсь, дыханье прервалось
От глаз ее яростных стрел,
Укушенный взглядом не знающей жалость,
Я медленно...о-це-пе-нел.
Закат отпылал и привел за собою
Чернильную вязкую ночь.
Под плотью твердеющей искрой живою
Я тлею, но мне не помочь...
*верный слуга Господина - чернокнижник
**Медуза-Горгона - персонаж древнегреческой мифологии, под взглядом которой каменеют.Часто изображалась в виде маски-лица со змеями вместо волос.:)
Разлетается кругом,
Мажет тёмным серебром
Золото змеиных глаз -
Виноградный сок погас.
Ночь ослепшая вползла
В город фонарей потухших
И на ощупь ягод зла
Набрала с драконьей туши.
Гладит чёрною рукой
Город мёртвый в чёрной сфере,
Стережёт его покой
Под звездою Люцифера.
И горьким дымом подышать
Наружу рвутся сонмы душ -
И ветер им играет туш,
Встречая тьмы открытой рать...
Мэри, эх, бедная Мэри.
Дом стоит опустевший,
Скрипом заходятся двери,
Ветер их ласками тешит
Да колыбельку качает -
Нянька усердная ветер.
Спит в ней младенец...Отчаян
Был его плач на рассвете.
Только не слышишь ты, Мэри,
Жалоб ни ветра, ни сына:
Кормишь в глубокой пещере
Драка* дитя-образину.
Страшен ребёнок, прожорлив,
В груди вцепился клыками.
Комом тоска стала в горле,
Бросив на грудь тебе камень.
Зря неразумная Мэри
На реку давеча вышла:
Сказкам плохим не поверив -
Их не Всевышний.
Знала же: чаша - чудное,
Трогать не вздумай руками.
Мимо плывет пусть, с волною,
Служит приманкой лукавой.
Но не сдержалась, схватила
Чашку за бок деревянный -
Вмиг окаянная сила
Чар показала изъяны:
Дно золочёное стало
Драка кошмарного ликом.
Вздыбил, вздыхая устало,
Воды свои старый Лиддел*.
Буйной форелью взметнулась
В них, ворожбе покоряясь,
Жертва и рыбою снулой
Скрылась в подводных корягах.
Вот и баюкай чужого.
Годы считай до свободы,
Что подзалечит ожоги
Рабства у злого народа.
Семь тёмных зим, стылых вёсен
Тинный уют не нарушат.
Лишь на терпения вёслах
Сможешь ты выплыть наружу.
Птица, гнездо своё помня,
Прочь устремишься от стаи.
Слабый птенец твой не ровня
Фейри. Без матери тает.
Верно, отплакался горько -
Ветер его забаюкал.
Стынет и мужнина койка.
В доме угрюмом ни звука.
Быть тебе также вдовицей.
Горе солёной водицей
Льётся - никак не напиться.
Впору теперь... удавиться.
*Драки - в английском фольклоре водяные фейри, которые завлекают смертных женщин, представляясь им в образе плывущих по воде деревянных блюд. Стоит какой-либо женщине ухватиться за такое блюдо, как драк немедленно обретает свое истинное, безобразное обличье и утаскивает несчастную на дно, чтобы она там ухаживала за его детьми.
*Liddel Water - река в Англии.
Черный стебель змеится в стылой жиже болотной,
В чаше рдеющий венчик разжигает огонь.
А вокруг бешеница жмется к берегу плотно
И дурман свой извечный посылает вдогон.
Не боюсь, не боюсь я!... Только вся леденею.
Только выпь прогудела ветром воющим в ночь:
" В гати дряхлые брусья. Осторожней будь с нею.
Только гиблое дело... И тебе не помочь.
Злобной мачехи ревность и досада заели
Жизнь твою молодую, завели в эту гать.
Но торфяной царевной будешь в лунной капели
Малахитовым гребнем кудри-волны чесать.
И она не получит терефеи могучей,
Вмиг состарится словно ветошь, рваная вдрызг:
И с заоблачной кручи вниз рванется сквозь тучи -
Визгом крысы огромной станет мачехин визг...".
О рябушках стойка молва.
Подрезала крылья: мол вам
В удел лишь - пшена на базу
Да тихую птичью слезу,
Когда отнимают детей
Для жирных наваристых щей,
В которых злосчастная мать
Их сможет чуть позже догнать.
И куриц безмозглых лазурь
На небе не ждёт - на базу
Купайся покуда в пыли,
В деньки, что тебе отвели.
А дерзкий герой-человек
На кухне дожарит свой век,
Готовясь в дорогу наверх -
Бескрылый воинственный стерх.
Потянет отчаянно в сон,
Мечты все запросятся вон
И смачно рыгнётся едой.
Не хлебом с бедой-лебедой:
Из сытых желудков людских
Вдруг...прыгнут до неба куски
Курятины, людям под стать
Когда-то мечтавшей ЛЕТАТЬ.
Головокруженье узеньких троп,
Земли притяженье, страха сироп :
Горчит пересохшее нёбо.
Всё выше и выше. Тучи уже
Клубками воздушных серых ужей
Шевелятся над головами.
Дальше - нельзя. Дальше звёздный алтарь
Старых богов... Не сердите Алтай,
И будет он милостив к вам, и...
Быть может, вернётесь к земным берегам,
Где волны поют, звонок чаячий гам.
Причалы знакомы и стены родны...
До новой заветной походной весны.
Их слёзы скупые - зёрна
Жемчужные, голос дыбит
Озёрную тишь. Горячо
Рыбак лишь ликует. Причал,
Сердит, продувает ветер,
И день нестерпимо светел.
Но глухи рыбацкие уши,
И немы вновь рыбьи души.
И семимильными шагами
Себе прокладывает путь.
А за спиной лишь оригами
Из душ лесных...Такую жуть,
Беду такую
Зайчишка жалкенький в глазах
Ей отразил как в зеркалах,
Дрожа у кочки обгорелой
И барабаня лапкой левой,
Что мать-природа сокрушилась:
Давай колоть вдруг водным шилом
Дымящийся разбойный след
И кутать раненого в плед
Сырого мягкого тумана
И милосердного дождя.
Промоет и облегчит раны
Он, вслед пожару уходя.
Но дух грибной
Плывёт волной. А как дурманит!
В косматые завалы манит,
Где из-под шляпок сочных,
С узором червоточин,
Следят чудные очи
Жителей лесных.
За растерявшимся врагом...
Лишь громкий ветра чих
Раскроет тайну их
И средь испуганных друзей
Породовитей, он - изгой.
Все любят пнуть его ногой.
Дрожит оранжевый колпак:
Обидно умереть "за так"
Под страшным мокрым сапогом.
Перед смертью братались цветы
На лугу, даже стали на ты
С сорняками и бледной травой,
Хоть им жажда была не впервой.
-Пии-ть,- вздыхала бессильно земля.
Призывала с ней вместе семья
Полумёртвых растений грозу -
Заблудившуюся егозу.
Но лениво смотрело на это
Разморённое спелое лето.
Выли аккорды скальных органов
Палубе опустелой.
Шлюпка команды и капитана
Мчалась в фарватер белый...
А кандалы разбивались о звук
Пенья сирены, и чудился стук
Крыльев больших лебедей.
Чёрная лента птиц непокорных
Прямо из трюма - в небо.
Струпья и язвы сбросила кормом
В шлюпку. И смерть за хлебом
Жадно скользнула в неё, а затем
Жаждой-колючкой истыкала тех -
Жизнь продавших свою темноте,
Кто был не похож на людей.
И слышно в мерном хоре
Прозрачных струй:" Смотри...
Стал мир печально светел.
Сейчас, почти любя,
Он, наконец, о т м е т и л
Отсутствие - тебя ".
И тех мордоворотов -
Как не "благодарить" ?
Что жизни этой - с лёту
Перерубили нить.
С неожиданным коварством роль блестяще. Пусть в раздрае
Нетерпенья к новой сцене* ждут повозку - бьётся весь театр гревский**
О высокие подмостки. Ждут финал по-королевски.
Вот и всё. Не будет "биса". Доиграть и прочь... На волю.
Крестик с шеи стянут быстро. Моросит капелью боли
Сверху в рот толпы зверелой, брызжет вниз, направо, влево:
Выступает... королева.
* Площадь Согласия ( Революции) в Париже
** Гревская площадь